Жены и дочери

Глава 10 Кризис

Миссис Киркпатрик читала вслух до тех пор, пока леди Камнор не уснула, и сейчас книга осталась лежать на коленях, угрожая сползти на пол. Клэр смотрела в окно, но не видела ни деревьев в парке, ни холмов, а думала о том, как хорошо было бы опять иметь мужа и ни о чем больше не беспокоиться, элегантно сидя в собственной гостиной. В ее воображении некий кормилец быстро приобретал черты сельского доктора, когда послышался легкий стук в дверь и, едва ли не прежде, чем она успела встать, объект размышлений появился собственной персоной. Миссис Киркпатрик почувствовала, что краснеет, но не огорчилась, а, сделав шаг ему навстречу, кивком указала на спящую госпожу.

– Очень хорошо, – окинув пациентку профессиональным взглядом, тихо отозвался доктор. – Можно пару минут поговорить с вами в библиотеке?

«Собирается сделать предложение?» – с внезапным трепетом спросила себя Клэр и поняла, что готова принять человека, о котором еще час назад думала всего лишь как о представителе класса неженатых мужчин, для которых брак оставался возможным.

Однако она очень быстро обнаружила, что мистер Гибсон намеревался всего лишь задать несколько чисто медицинских вопросов, и сочла разговор неинтересным для себя, хотя, возможно, познавательным для него. Миссис Киркпатрик не подозревала, что, пока она говорила, доктор принял решение сделать ей предложение. На вопросы она отвечала многословно, однако он давно научился отделять зерна от плевел. Голос ее звучал так мягко, а манера речи радовала слух после того грубого, небрежного произношения, которое звучало вокруг. К тому же приглушенные цвета ее туалета и медленные плавные движения действовали на него так же благотворно, как на некоторых – мурлыканье кошки. Мистер Гибсон вдруг понял, что если еще вчера смотрел на эту женщину исключительно как на кандидатуру в мачехи для Молли, то сегодня увидел в ней жену. Для Клэр же желанным стимулом послужило письмо лорда Камнора: ей захотелось привлечь внимание доктора, и, кажется, удалось. И все же некоторое время беседа касалась исключительно состояния здоровья графини, а потом пошел дождь. Обычно мистер Гибсон не обращал внимания на капризы природы, но сейчас, когда появился повод задержаться, заметил:

– Погода совсем испортилась.

– Да, совершенно. Дочка написала, что на прошлой неделе два дня из порта Булони не могли выйти корабли.

– Значит, мисс Киркпатрик сейчас в Булони?

– Да, девочка учится там в школе: пытается усовершенствовать свой французский. Но, мистер Гибсон, не называйте ее «мисс Киркпатрик». Синтия вспоминает вас с такой… любовью. Четыре года назад она заболела здесь корью, и вы ее вылечили. Прошу, зовите мою дочь просто по имени: официальное обращение чрезвычайно ее смутит.

– Синтия… какое необычное имя, похоже на название цветка: цинния – и годится скорее для поэзии, чем для обыденной жизни.

– Это в мою честь, – с некоторой обидой возразила миссис Киркпатрик. Так захотел ее бедный отец. Мое первое имя тоже сходно с названием цветка – Лили. Сожалею, что вам не нравится.

Мистер Гибсон не знал, что сказать, поскольку еще не был готов беседовать на столь личные темы. Пока он сомневался, она продолжала:

– Когда-то я так гордилась своим красивым именем, да и другим оно тоже нравилось.

– Не сомневаюсь, – начал мистер Гибсон, но тут же умолк.

– Возможно, я напрасно уступила желанию мужа дать дочери столь романтичное имя, если у кого-то оно вызывает предубеждение. Бедное дитя! У нее и без того жизнь не сахар. Да и у меня… Растить дочь – огромная ответственность, мистер Гибсон, особенно в одиночку.

– Вы совершенно правы, – подтвердил доктор, вспомнив о Молли. – И все же девочка, которой посчастливилось иметь мать, не так остро чувствует одиночество, как та, которая осталась с отцом.

– Вы, конечно, имеете в виду собственную дочь. Простите, я неосторожно выразилась. Милое дитя! Как хорошо я помню это симпатичное личико, когда она спала на моей кровати! Должно быть, сейчас уже совсем взрослая! Они с моей Синтией примерно одного возраста. Как бы хотелось ее увидеть!

– Надеюсь, увидите. Хочу, чтобы увидели и полюбили мою бедную маленькую Молли как родную. – Доктор проглотил что-то внезапно возникшее в горле и мешавшее дышать.

«Неужели сейчас сделает предложение?» – с трепетом подумала миссис Киркпатрик, прежде чем он снова заговорил.

– Сможете ли полюбить ее как свою дочь? Постараетесь ли? Позволите ли мне представить вас ей как будущую мать и мою жену?

Все! Он это сделал: будь то умно или глупо, а сделал, – однако едва ли не через мгновение после того, как слова прозвучали и обрели собственную жизнь, возник вопрос, правильно ли поступил.

Она закрыла лицо ладонями и воскликнула:

– О, мистер Гибсон!

А потом, удивив не только его, но и в огромной степени себя, разразилась истерическими рыданиями: какое это облегчение – осознать, что больше не надо зарабатывать на жизнь тяжким трудом!

– Моя дорогая… дражайшая… – пробормотал мистер Гибсон, пытаясь утешить ее словами и лаской, но не знал, каким из двух имен назвать.

Немного успокоившись и догадавшись о его затруднении, она подсказала:

– Зовите меня Лили – терпеть не могу это ужасное имя Клэр. Напоминает о тех временах, когда я работала гувернанткой, но, слава богу, это уже в прошлом.

– Да. Но, несомненно, воспитанницы никого так не любили и не ценили, как вас, по крайней мере в этой семье.

– Да, они очень добры, но все-таки приходится всегда помнить о своем положении.

– Необходимо сообщить эту новость леди Камнор, – сказал доктор, думая больше о множестве появившихся обязанностей, вызванных только что сделанным шагом, чем о словах будущей жены.

– Вы сами ей скажете, правда? – проговорила миссис Киркпатрик, умоляюще глядя в лицо доктору. – Когда ей сообщает новости кто-то другой, проще понять, как она к ним относится.

– Конечно! Сделаю так, как вы пожелаете. Может быть, пойдем посмотрим, проснулась ли?

– Нет! Пожалуй, не стоит! Надо ее подготовить. Приезжайте завтра, хорошо? Тогда и скажете.

– Да, так будет лучше. Сначала сообщу Молли. Она имеет право узнать первой. Надеюсь, вы с ней искренне друг друга полюбите.

– Ах да! Уверена! Значит, завтра, а я пока подготовлю леди Камнор.

– Не вижу необходимости, но вам, дорогая, виднее. Когда сможете встретиться с Молли?

В эту минуту вошла служанка, и разговор прервался.

– Ее светлость проснулись и желают видеть мистера Гибсона.

Обе дамы последовали за доктором наверх, при этом миссис Киркпатрик старалась выглядеть так, как будто ничего не случилось, ибо непреодолимо хотела подготовить леди Камнор: то есть убедить, как был настойчив мистер Гибсон и как сломил ее сдержанное нежелание.

Однако в болезни, как и в здравии, леди Камнор обладала острой наблюдательностью. Она уснула с мыслью о соответствующих строках из письма мужа, с ними же пробудилась.

– Рада, что вы не уехали, мистер Гибсон. Хотела вам сказать… но что случилось? О чем вы беседовали? Вижу, произошло нечто экстраординарное.

По мнению мистера Гибсона, не оставалось ничего другого, как открыться перед ее светлостью. Он обернулся, взял невесту за руку и проговорил:

– Я попросил миссис Киркпатрик стать моей женой и матерью моего ребенка. Она согласилась. Не нахожу слов, чтобы выразить свою глубокую благодарность.

– О! Не вижу никаких препятствий. Уверена, вы будете счастливы. Очень рада! Пожмите мне руку, оба! – Коротко рассмеявшись, графиня добавила: – Как видите, все свершилось без моего малейшего участия.

При этих словах мистер Гибсон вопросительно вскинул брови, а миссис Киркпатрик покраснела.

– Клэр ничего вам не рассказала? В таком случае придется мне. Слишком хорошая шутка, чтобы держать ее при себе, особенно когда все закончилось так хорошо. Когда сегодня утром пришло письмо от лорда Камнора, я попросила Клэр прочитать его вслух, а она внезапно остановилась в том месте, где точки быть не могло. Я подумала: что-то случилось с Агнес, – поэтому взяла письмо и начала читать сама. Да, сейчас прочту вам это место. Где письмо, Клэр? Ах, не беспокойтесь, вот оно. Итак: «Как продвигаются отношения Клэр и Гибсона? Ты пренебрегла моим советом помочь этому роману, но, полагаю, сейчас, когда сидишь в одиночестве, немного сводничества тебя бы развлекло. Не представляю брака более удачного». Как видите, милорд в полной мере одобряет решение. Но я должна ему написать и сообщить, что вы уладили свои дела без моего вмешательства. Теперь, мистер Гибсон, давайте завершим медицинский разговор, и сможете продолжить беседу тет-а-тет.

Ни доктор, ни Клэр уже не испытывали такого желания поговорить наедине, как до оглашения письма графа. Мистер Гибсон старался не думать на эту тему, поскольку боялся вообразить, каким образом разговор повернулся так, что привел к предложению, однако леди Камнор проявила обычную настойчивость.

– Не придумывайте, идите. Я всегда отправляла дочерей беседовать наедине с мужчинами, за которых они собирались замуж, даже если сами они того не хотели. Перед каждой свадьбой возникает много вопросов, требующих обсуждения, а вы оба достаточно взрослые люди, чтобы избежать жеманства. Так что отправляйтесь!

Паре не оставалось ничего иного, как вернуться в библиотеку. Миссис Киркпатрик отправилась туда слегка недовольной, а мистер Гибсон в значительно большей степени сдержанным и саркастичным, чем в первый раз.

Едва сдерживая слезы, она призналась:

– Не могу представить, что сказал бы бедный Киркпатрик, если бы узнал о моем решении. Бедняга так презирал тех, кто не хранит помять о почившем супруге и вторично вступает в брак.

– Хорошо, что он не узнает, но если бы узнал, отнесся бы к этому мудрее. Очень часто второй брак оказывается счастливее первого.

В целом второй тет-а-тет по команде госпожи прошел не столь удовлетворительно, как первый: мистер Гибсон остро сознавал необходимость продолжить объезд больных, поскольку уже и так потерял много времени.

«Ничего страшного, – думал он по дороге, – скоро между нами установится взаимопонимание. Трудно ожидать, что с самого начала мысли потекут в одном направлении, да мне бы этого и не хотелось. Было бы скучно слышать от жены лишь эхо собственных мнений. Интересно, как ко всему этому отнесется Молли? Ведь и женюсь-то в основном ради нее». Далее, словно хотел себя в чем-то убедить, он занялся перечислением положительных качеств миссис Киркпатрик и тех преимуществ, которые дочь получит от предпринятого им шага.

Ехать в Хемли-холл в тот же день было уже слишком поздно: Тауэрс-парк находился в противоположном направлении от Холлингфорда, – так что в дом сквайра доктор попал только следующим утром, рассчитав время таким образом, чтобы, прежде чем миссис Хемли спустится в гостиную, выкроить полчаса, чтобы поговорить с Молли. Он предполагал, что после такого известия девочке потребуется утешение, а никто не смог бы выразить сочувствие лучше доброй хозяйки.

Утро выдалось солнечным и жарким. Работники в одних рубашках убирали ранний урожай овса. Доктор медленно ехал по дороге и не только видел их поверх живых изгородей, но и слышал размеренный, спокойный звук срезавших колосья кос. Косари молчали, так как разговаривать было слишком жарко. По другую сторону вяза, под которым мистер Гибсон хотел было остановиться, чтобы понаблюдать за работой и немного оттянуть разговор, которого боялся, лежала собака, охранявшая одежду и воду, и, высунув язык, тяжело дышала. Доктор упрекнул себя в слабости и продолжил путь. К дому подъехал уверенной рысью, причем раньше своего обычного часа. Никто его не ждал, все конюхи вышли в поле, однако для него это ничего не значило: в течение пяти минут мистер Гибсон сам выгулял коня, чтобы тот остыл, а затем отвел в стойло, ослабил упряжь и осмотрел с особой тщательностью. В дом доктор вошел через дальнюю дверь и сразу направился в гостиную, хотя предполагал, что Молли может оказаться в саду. Она действительно сначала отправилась туда, но жара заставила вернуться в дом. Утомленная зноем, девушка прошла через французское окно, села в кресло и уснула, причем шляпа и книга так и остались лежать на коленях, а рука безвольно повисла. Молли выглядела сейчас такой нежной, юной и уязвимой, что, глядя на дочь, мистер Гибсон испытал бурный прилив любви.

– Молли! – позвал он тихо и сжал тонкую загорелую руку. – Молли!

Девушка открыла глаза и в первый миг не поняла, кто перед ней, потом радостно вскочила и крепко обняла отца.

– Ах, папа! Дорогой, дорогой папа! Вот я засоня! Ты приехал, а тебя никто не встретил!

Мистер Гибсон молча увлек дочь к дивану и усадил подле себя. Говорить и не требовалось: Молли радостно щебетала.

– Я так рано встала! Наверное, потому и уснула. Но до чего же приятно выйти в сад, пока еще свежо, а вот день сегодня необыкновенно жаркий. Вряд ли итальянское небо, о котором так много говорят, может быть синее вон того маленького кусочка, который проглядывает сквозь дубы. Посмотри!

Она выдернула ладошку и обеими руками повернула голову отца так, чтобы и он увидел, и тут обратила внимание на его необычную молчаливость и даже вроде бы растерянность.

– Ты не получил письма от мисс Эйр? Как они там? Справились со скарлатиной? Знаешь, папа, что-то ты неважно выглядишь. Думаю, мне пора вернуться домой, чтобы присматривать за тобой.

– Плохо выгляжу? Тебе показалось, милая: чувствую я себя прекрасно, просто немного волнуюсь, потому что… потому что у меня для тебя есть новость. – Гибсон чувствовал, что начал неуклюже, но не отступать же. – Попробуешь отгадать какая?

– Разве это возможно? – удивилась Молли, однако тон ее изменился, словно инстинкт предсказал недоброе.

– Видишь ли, дорогая, – продолжил мистер Гибсон, снова взяв дочь за руку, – по моей вине ты оказалась в чрезвычайно неловкой ситуации: под одной крышей с посторонними молодыми людьми. В то время как я по долгу службы вынужден часто отсутствовать.

– Но ведь со мной остается мисс Эйр, – возразила Молли, все сильнее поддаваясь тяжелому предчувствию. – А больше мне, кроме нее и тебя, никто не нужен.

– Но ведь вот случилось же, что мисс Эйр не может за тобой присмотреть, и нет никаких гарантий, что ничего подобного больше не произойдет. Некоторое время мне ничего не приходило в голову, как с этим быть, но теперь принял решение, которое, надеюсь, сделает нас обоих счастливее.

– Собираешься снова жениться? – проговорила Молли сухим безжизненным голосом и осторожно высвободила ладонь из руки отца.

– Да, на миссис Киркпатрик. Помнишь ее? В Тауэрс-парке ее зовут Клэр. Когда ты в детстве случайно там осталась, она к тебе отнеслась по-доброму.

Молли молчала, не находя нужных слов и опасаясь, что если что-нибудь скажет, то гнев, ненависть, обида – все кипевшие в душе чувства – вырвутся в криках, воплях или, того хуже, в дурных словах, которые невозможно будет забыть. Казалось, что тот кусок суши, на котором она стояла обеими ногами, оторвался от берега, и теперь ее уносит в безбрежное море.

Мистер Гибсон понимал неестественность молчания и почти догадывался о причине, но знал, что для примирения с неожиданными изменениями требуется время, и верил, что эти изменения принесут дочери счастье. Раскрыв наконец секрет и сделав признание, которое почти сутки камнем висело на сердце, он испытал облегчение, поэтому не нашел ничего лучше, как заняться перечислением преимуществ женитьбы, которые уже успел выучить наизусть.

– Она подходит мне по возрасту: не знаю точно, сколько ей лет, но думаю, что около сорока, – а жениться на ком-то моложе не хотелось бы; Пользуется уважением лорда и леди Камнор, что само по себе является прекрасной рекомендацией; обладает исключительно тонкими, изысканными манерами – разумеется, почерпнутыми в тех кругах, где приходится вращаться. Так что нам с тобой, милая, чтобы не показаться простоватыми, придется немного над собой поработать.

Игривый тон не вызвал у дочери никакой реакции, и мистер Гибсон продолжил:

– Она умеет вести хозяйство, причем экономно, так как в последние годы держала школу в Эшкомбе. И, наконец, что тоже важно, у нее есть дочь примерно твоего возраста, которая, разумеется, приедет в Холлингфорд, будет жить с нами и станет тебе доброй подругой… сестрой.

Молли долго молчала, а потом тихо проговорила:

– Значит, ты выпроводил меня из дому, чтобы не мешала все это устроить?

Слова прозвучали из глубины оскорбленного сердца, однако реакция отца вырвала из пассивного состояния. Мистер Гибсон вскочил и, что-то бормоча себе под нос, быстро покинул комнату. Что именно он говорил, Молли не расслышала, хотя бросилась следом – по длинным темным коридорам в ярко освещенный солнцем хозяйственный двор, а потом и в конюшню.

– Ах, папа, папа! Я вне себя! Не знаю, что и сказать об этой мерзкой… отвратительной…

Доктор вывел коня: неизвестно, слышал ли он слова дочери, – и, поднявшись в седло, бросил сверху вниз мрачный, ледяной взгляд.

– Думаю, будет лучше, если сейчас я уеду, иначе мы наговорим друг другу много такого, о чем потом пожалеем. Мы оба слишком взволнованы. До завтра успокоимся. Ты хорошенько подумаешь и поймешь, что главный – единственно важный мотив моего поступка – твое благо. Можешь передать миссис Хемли – я сам собирался сказать, – что приеду завтра. До свидания, Молли.

Еще долго после отъезда отца – когда стук копыт по круглым камням мощеной аллеи давно стих – Молли стояла, прикрыв глаза ладонью и глядя в пустое пространство, где он растворился. Она боялась дышать: тяжелые вздохи срывались в рыдания, – наконец повернулась, но не смогла войти в дом, не смогла ничего сказать миссис Хемли. Перед лицом Молли стояли холодные глаза отца: как он смотрел, как говорил, как покинул ее.

Она вышла в сад через боковую калитку – ту самую, которой пользовались садовники, чтобы принести из конюшни навоз, – скрытую от глаз пышными кустами, вечнозелеными растениями и раскидистыми деревьями. Никто не узнает, что случилось, и никто ей не посочувствует. Хотя миссис Хемли очень добра и душевна, у нее свой муж, дети, личные интересы, а острое горе в сердце Молли не принимало постороннего участия. Она быстро зашагала через сад к укромному уголку, который считала своим: к скамейке, почти скрытой плакучими ветвями вяза, расположенной на просторной террасе, откуда открывался вид на живописные луга и поросшие травой холмы. Скорее всего терраса была специально устроена так, чтобы можно было любоваться залитым солнцем пейзажем с деревьями, шпилем колокольни, покрытыми черепицей крышами старых деревенских домов и темными полями вдалеке. В давние времена, когда в поместье жили большие семьи, леди в кринолинах и джентльмены в больших париках, с мечами в ножнах, во время прогулок, должно быть, занимали всю террасу, однако сейчас сюда никто не заглядывал, никто не нарушал тишины и одиночества живописного уголка. Молли даже думала, что только она знает об уединенной скамье под вязом, так как садовников держали ровно столько, сколько было необходимо для поддержания в порядке огорода и цветников возле дома, и там было не до отдыха на веранде.

Едва опустившись на скамейку, она в полной мере дала волю горю, даже не пытаясь найти причину слез и рыданий. Папа снова собрался жениться, а она повела себя плохо, и он обиделся на нее, уехал рассерженным. Папа больше не любит ее и хочет жениться, чтобы забыть и ее саму, и любимую маму. Так она думала в безутешном отчаянии и рыдала до полного изнеможения, до тех пор, пока не пришлось замолчать, чтобы восстановить силы и снова дать выход буре страстей. Она села на землю – самый естественный трон для безысходного горя – и прислонилась спиной к старой, заросшей мхом скамье, то закрывая лицо ладонями, то крепко сжимая руки, словно болезненное переплетение пальцев могло облегчить душевные страдания, поэтому не заметила возвращавшегося с поля Роджера Хемли, не услышала щелчка маленькой белой калитки.

Молодой человек охотился на земноводных в болотцах и канавах и сейчас нес через плечо полный сачок драгоценных гадов. Несмотря на то что он притворялся, будто равнодушен к еде в принципе, на самом деле обладал отменным аппетитом и спешил к ленчу. К тому же миссис Хемли придавала дневной трапезе большое значение и желала видеть сына за столом, поэтому ради матушки Роджер отступил от своих принципов, получив в награду вкусную и сытную еду.

Проходя по террасе в сторону дома, он Молли не видел, а прошагав еще ярдов двадцать под прямым углом, вдруг под деревьями, в траве, заметил редкое растение, которое давно мечтал увидеть в цвету, и вот наконец нашел. Положив сачок так, чтобы пленники не разбежались, Роджер легким, осторожным шагом направился к желанной цели, стараясь не повредить ни единого растения: вдруг неприглядный стебелек служит домом какому-то насекомому или сам вырастет в невиданный цветок или дерево?

Поиски привели его к вязу, почти незаметному с этой стороны террасы, и он остановился: на земле, возле скамьи кто-то в чем-то светлом сидел или лежал совершенно неподвижно – как будто в обмороке или в забытьи. Роджер прислушался, и через минуту-другую до него донеслись рыдания и невнятное бормотание.

– Ах, папа, папа! Если бы только ты вернулся! – причитал кто-то сквозь слезы.

Молодой человек присмотрелся, понял, что это девушка, и, решив оставить ее наедине с переживаниями, сделал несколько шагов в противоположном направлении, однако вновь услышал отчаянные рыдания. Лучшей утешительницей для девушки стала бы матушка, но прийти сюда она не могла. Не задумываясь, правильно ли поступает, Роджер Хемли развернулся и решительно направился к зеленому шатру под вязом. Увидев его рядом, Молли вздрогнула от неожиданности, поднялась, постаралась сдержать рыдания и инстинктивно пригладила ладонями спутанные черные волосы.

С глубоким, серьезным сочувствием Роджер взглянул сверху вниз, однако не нашел слов.

– Уже время ленча? – спросила Молли в надежде, что он не заметил ни слез, ни следов отчаяния на лице; что не увидел, как она лежала на земле и рыдала.

– Не знаю. Шел домой на ленч, но – позвольте признаться – не смог не остановиться, заметив ваше отчаяние. Что-нибудь случилось? То есть что-то такое, в чем могу помочь? Если природа печали такова, что участие невозможно, то и спрашивать незачем.

Молли до такой степени ослабла от переживаний и слез, что в данную минуту не могла ни идти, ни даже стоять, поэтому опустилась на скамью, вздохнула и так побледнела, что Роджер, испугавшись обморока, воскликнул:

– Подождите минуту!

Молли не могла сделать ни шагу, и он бросился к крохотному источнику, который давно знал, и вскоре вернулся с водой, которую бережно нес в свернутом наподобие чашки большом листе.

Даже эта капля подействовала благотворно, и Молли поблагодарила:

– Спасибо! Думаю, что скоро смогу вернуться в дом, так что вы можете идти по своим делам.

– Позвольте вас проводить. Матушка не одобрит, если я вернусь домой один, бросив вас здесь в минуту слабости.

Некоторое время оба молчали. Роджер на шаг отошел и принялся разглядывать листья вяза – как по привычке, так и для того, чтобы дать мисс Гибсон время прийти в себя.

– Мой отец собрался снова жениться, – проговорила наконец Молли, а зачем, не смогла бы объяснить.

Еще мгновение назад она не собиралась посвящать его в свои проблемы. Роджер выронил листок, который держал, обернулся и пристально на нее посмотрел. В молчаливой мольбе о сочувствии печальные серые глаза девушки вновь наполнились слезами, и взгляд ее сказал больше, чем слова. Роджер заговорил не сразу: просто почувствовал, что должен что-то сказать.

– Вас это очень огорчает?

Не отводя глаз, Молли кивнула одними губами и беззвучно сказала: «Да». Роджер молча гонял носком сапога подвижные камешки, пока мысли не оформились в нужные слова.

– Наверное, бывают такие ситуации – не говоря о любви, – когда почти необходимо найти замену матери… – заговорил наконец Роджер так, словно рассуждал с самим собой. – Возможно, этот шаг принесет вашему отцу счастье: освободит от множества забот и подарит подругу жизни.

– У него же есть я! – возразила Молли. – Не представляете, кем мы были друг для друга… во всяком случае кем отец был для меня.

– И все же он наверняка считает этот поступок необходимым и полезным, иначе ни за что бы не решился. Должно быть, ваш родитель делает это не столько ради себя, сколько ради вас.

– Именно так он мне и говорил, пытался убедить.

Не находя достойных аргументов, Роджер снова принялся гонять камешки, а потом вдруг поднял голову.

– Хочу рассказать об одной знакомой девушке. Когда умерла мать, ей едва исполнилось шестнадцать: она была старшей в большой семье. С этого момента она посвятила отцу лучшие годы юности: сначала в качестве утешительницы, а затем в роли компаньонки, секретарши – кого угодно. Отец вел крупный бизнес и часто появлялся дома лишь для того, чтобы отдохнуть и подготовиться к завтрашнему дню. И Элизабет неизменно оказывалась рядом, готовая помочь, поговорить или помолчать. Так продолжалось восемь-десять лет, а потом отец женился на особе немногим старше дочери. И что же? Поверите ли, теперь это самая счастливая семья из всех мне известных.

Молли внимательно слушала, но не находила сил для ответа. История неведомой Элизабет ее заинтересовала: еще бы! Эта девушка смогла стать для отца более важной, чем сама она, будучи моложе, стала для мистера Гибсона.

– Как это? – выдохнула она наконец.

– Элизабет сначала подумала о благополучии отца, а уже потом о собственном, – с суровым лаконизмом ответил Роджер.

Молли опять заплакала.

– Если бы речь шла о папином счастье…

– Должно быть, он так считает. Что бы вы ни думали, дайте ему шанс. Вряд ли на душе у него воцарится спокойствие, если дочь будет постоянно грустить и хмуриться, тем более что дочь, как вы сказали, необыкновенно ему дорога. Многое зависит и от леди. Мачеха Элизабет могла бы проявить эгоизм, заботясь лишь о своем благе, но счастье падчерицы было для нее так же важно, как для самой Элизабет – счастье отца. Будущая супруга мистера Гибсона вполне может оказаться такой же, хотя люди подобного склада встречаются нечасто.

– Не думаю, что она такова, – пробормотала Молли, вспомнив подробности дня в Тауэрс-парке.

Роджеру не хотелось выслушивать сомнения Молли, поскольку он чувствовал, что не имеет права влезать в семейную жизнь доктора – ни в прошлую, ни в настоящую, ни в будущую – больше, чем абсолютно необходимо для утешения случайно встреченной плачущей девушки. К тому же он спешил домой, так как матушка ждала к ленчу, и все же не мог бросить Молли.

– Надо думать о людях хорошо, а не ждать от них плохого. Звучит банально, но эта истина уже помогала мне, да и вам когда-нибудь наверняка поможет. Всегда следует прежде заботиться о близких, а уже потом о себе, избегая предвзятости. Я не слишком утомил вас своими проповедями? Надеюсь, от них появился аппетит? Лично я на проповедях всегда страшно хочу есть.

Казалось, мистер Хемли ждал, пока Молли встанет и пойдет вместе с ним, но на самом деле он стремился дать понять, что не оставит ее одну, поэтому она поднялась, но так медленно, что сразу стало ясно: было бы предпочтительно, чтобы он ушел без нее. Чрезвычайно слабая, она споткнулась о торчавший корень и едва не упала, но Роджер вовремя успел ее поддержать, да и потом, когда опасность миновала, не выпустил ее ладонь. Физическая слабость показала, насколько девушка молода и беспомощна, и Роджеру захотелось утешить ее. Так, крепко сжимая ладонь, он привел ее к дому, а на протяжении всего пути не произнес ни слова – просто не знал, что сказать.

– Наверное, вы сочтете меня жестоким, – проговорил он наконец возле французского окна гостиной. – Мне всегда трудно выразить чувства: сбиваюсь на абстрактные рассуждения – и все же глубоко вам сочувствую. Да, правда. Не в моих силах изменить обстоятельства, однако переживаю за вас так, что лучше не пытаться объяснить, ибо слова не приведут ни к чему хорошему. Не забывайте о моем сочувствии! Буду часто о вас думать, хотя вряд ли стоит возвращаться к этой теме.

– Знаю, как вы добры, – пробормотала Молли, вырвала ладонь и бросилась наверх, в одиночество своей комнаты.

Роджер сразу направился к матушке, которая сидела за столом, не притронувшись к еде, крайне раздраженная необъяснимым отсутствием гостьи. Она слышала, что мистер Гибсон приехал и уехал, и не могла узнать, оставил ли он какое-то сообщение лично для нее. Беспокойство о собственном здоровье, которое кое-кто из знакомых считал чистой ипохондрией, заставляло ее с нетерпением ждать любого мудрого слова доктора.

– Где ты был, Роджер? И где Молли… то есть мисс Гибсон? – поправилась миссис Хемли, стараясь сохранить барьер формальности в отношениях между молодым человеком и девушкой, волей судьбы оказавшимися в одном доме.

– Ловил земноводных. Кстати, забыл на террасе сачок. Мисс Гибсон сидела там и горько рыдала из-за того, что ее отец собрался снова жениться.

– Жениться? Не может быть!

– Да, в самом деле. И бедная девушка приняла эту новость очень тяжело. Может стоит отправить ей наверх бокал вина, чашку чая – что-нибудь такое. Она совсем обессилела…

– Пожалуй, схожу к ней сама.

Миссис Хемли поднялась, но сын, взяв за руку, возразил:

– Прошу, не надо. Мы и так заставили тебя ждать. Ты очень бледна. Пусть лучше Хэммонд отнесет.

Роджер позвонил в колокольчик, а миссис Хемли, безмерно удивленная, села на свое место.

– И на ком же он собрался жениться?

– Не знаю. Она не сказала, а я не спросил.

– Как это по-мужски! Дело в том, что половина проблемы заключается в характере будущей жены.

– Да, согласен: надо было спросить, – но почему-то подобные разговоры даются мне нелегко. Пожалеть – пожалел, но все же нужных слов так и не нашел.

– И что же ты ей сказал?

– Просто дал совет, какой казался мне лучшим.

– Совет! И это тогда, когда надо было ее утешить! Бедняжка Молли!

– Полагаю, если совет хорош, то послужит лучшим утешением.

– Зависит от того, что именно ты понимаешь под советом. Тише! Вот она.

К их удивлению, Молли выглядела почти как обычно: умылась, привела в порядок прическу, постаралась не плакать и говорить нормальным голосом, чтобы не расстраивать миссис Хемли. Она, конечно, не понимала, что следует рекомендации Роджера думать прежде об окружающих, но поступала именно так. Миссис Хемли, в свою очередь, не знала, удобно ли начать разговор с услышанной от сына новости, однако не могла говорить ни о чем другом.

– Дорогая, твой отец собрался жениться? Позволь спросить, на ком.

– На миссис Киркпатрик. По-моему, когда-то давно она служила гувернанткой в доме графини Камнор. Она часто там гостит, они зовут ее Клэр и, кажется, очень любят, – как можно спокойнее сказала Молли, стараясь не выдать истинных чувств.

– Кажется, я что-то слышала. Значит, она не очень молода? Так и должно быть. И тоже вдова. А дети у нее есть?

– Да, есть, дочь. Впрочем, я мало что знаю, – ответила Молли, опять едва не заплакав.

– Ничего, дорогая. Всему свое время. Роджер, ты куда? Ведь почти ничего не съел.

– За сачком, оставил на веранде: боюсь, как бы мои пленники не разбежались. А что касается еды, я сейчас ем очень немного.

На самом же деле молодой джентльмен не хотел мешать женщинам беседовать. Матушка обладала такой искренней добротой, что в разговоре наедине могла вытащить занозу из сердца девушки. Как только Роджер удалился, Молли подняла наконец на миссис Хемли несчастные глаза и заметила:

– Он был так участлив! Постараюсь запомнить его слова.

– Рада слышать, дорогая. Очень рада. Из слов сына я заключила, что он прочитал тебе небольшую лекцию. У мальчика доброе сердце, но манеры оставляют желать лучшего: порой он очень любезен, даже резок.

– В таком случае его манеры мне по душе: он помог понять, как дурно… я вела себя с папой сегодня утром!

Молли встала, бросилась в объятия доброй женщины и разрыдалась у нее на груди, переживая уже не из-за того, что отец снова женится, а из-за собственной несдержанности.

Не слишком учтивый в словах, Роджер умел проявить участие в поступках. Хоть страдания Молли и показались ему надуманными и, возможно, несколько преувеличенными, она глубоко переживала, и он постарался облегчить ее состояние вполне характерным для него способом. В тот же вечер установил микроскоп, разложил на маленьком столе собранные утром сокровища и пригласил матушку подойти посмотреть. Разумеется, как он и рассчитывал, Молли оказалась рядом, и Роджер сразу сумел заинтересовать ее своим делом, раздул искру любопытства и пробудил стремление к новым познаниям.

К обеду Молли спустилась, раздумывая, как скоротать долгие часы до сна, опасаясь, что уже утомила миссис Хемли во время дневной беседы, однако благодаря Роджеру, который принес книги и мастерски перевел сложный научный лексикон на приемлемый обыденный язык, вечерняя молитва наступила неожиданно быстро. А завтра предстояло покаяться перед отцом.

Однако мистер Гибсон, не любивший открытого выражения чувств, предпочел обойтись без слов сожаления, возможно, понимая, что чем меньше будет сказано, тем лучше. Ясно, что по данному вопросу они с дочерью не испытывали безусловного, гармоничного единодушия. Он прочитал в глазах своей девочки глубокое раскаяние, увидел, как мучительно она страдала, а потому ощутил в сердце острую боль и не позволил выразить сожаление относительно вчерашнего поведения:

– Ну-ну, достаточно. Знаю все, что скажешь. Знаю свою маленькую Молли – свою глупышку – лучше, чем она сама себя знает. Привез тебе приглашение. Леди Камнор желает, чтобы следующий четверг ты провела в Тауэрс-парке!

– Хочешь, чтобы я поехала? – спросила Молли с упавшим сердцем.

– Хочу, чтобы вы с Лили познакомились поближе и научились относиться друг к другу терпимо.

– А почему «Лили»? – окончательно растерялась Молли.

– Да, понимаю, не самое серьезное имя, однако оно принадлежит ей, а значит, я должен называть ее именно так! Терпеть не могу это «Клэр», как называют ее миледи и прочие обитатели Тауэрс-парка, а «миссис Киркпатрик» и вовсе нелепо: все равно скоро сменит фамилию.

– Когда, папа? – уточнила Молли, словно в прострации.

– Не раньше Михайлова дня[18], – ответил доктор и, следуя собственным мыслям, продолжил: – А хуже всего то, что она и дочь назвала почти как цветок: Синтия! Слава богу, ты у меня просто Молли.

– Сколько ей лет? Синтии?

– По-моему, она твоя ровесница. Учится в школе во Франции, набирается изящных манер. Приедет на свадьбу – тогда и познакомитесь, – а потом она вернется в школу еще на полгода или около того.