Жестокая охота

1. ЮЖНЫЙ ФРОНТ

“Мерседес” тряхнуло на выбоине, и командующий группой армий “Южная Украина” генерал-полковник Фердинанд Шернер недовольно поморщился; водитель, заметив гримасу генерала, торопливо переложил руль влево и выехал на обочину, где вдоль дороги среди густо припорошенной пылью травы виднелась узкая тропинка. Машина пошла ровнее. Генерал, увидев вопрошающий взгляд адъютанта, вновь прикрыл глаза: даже здесь, в этой железной коробке, нужно скрывать свои мысли и чувства — эти свиньи из СД вездесущи. Незаметно вздохнул, кинул быстрый взгляд на зеркало заднего вида — адъютант, майор Вальтер, сидел прямо, с непроницаемо-спокойным выражением лица. Нет, этот, пожалуй, не относится к тайным осведомителям службы безопасности — чересчур многим ему обязан. Впрочем, в этом проклятом мире верить невозможно даже себе…

К железнодорожной станции подъехали в сумерках. Долгожданный эшелон с танками нового типа, которые доктор Порше, их создатель, наименовал “королевскими тиграми”, прибыл совсем недавно. Завидев “мерседес” командующего в сопровождении двух бронетранспортеров, командир батальона быстро пошел навстречу.

— Господин генерал! Отдельный 503-й тяжелый танковый батальон прибыл в ваше распоряжение! Докладывает командир батальона полковник Ротенбургер.

— Отлично, полковник. — Шернер вылез из машины, прошелся, разминая затекшие ноги. — Надеюсь, в предстоящих боях вы оправдаете доверие фюрера. Хайль! — небрежно вскинул руку генерал.

— Хайль Гитлер! — рявкнул полковник.

— Не буду вам мешать. Командуйте… — Шернер медленно пошел вдоль платформ, на которых высились прикрытые брезентом громады “королевских тигров”.

— Приступить к разгрузке! — приказал Ротенбургер, и рокот танковых двигателей наполнил станцию.

“Королевские тигры”… Шернер лучше, чем кто-либо иной, был осведомлен об истинной мощи этих великанов. Его старый приятель Гейнц Гудериан как-то в порыве откровенности назвал их мертворожденными: двигатель для такой махины слаб, всего шестьсот лошадиных сил, а толщина бортовой брони, как у обычного “тигра”, восемьдесят миллиметров — при сравнительно небольшой скорости, плохой маневренности и проходимости отличная мишень для русской артиллерии. Впрочем, возможно, Гейнц просто брюзжал. Будем надеяться на лучшее. С нами Бог… И Шернер заторопился к своей машине.

После ужина Шернер некоторое время музицировал — Вагнер, Бах, Бетховен… Рояль был старенький, плохо настроенный, но тем не менее генерал играл с воодушевлением, что раньше случалось довольно редко, только, пожалуй, в благословенные времена победоносного похода на Францию. Этот рояль чертовски напоминал ему другой, который стоял в гостиной фамильного особняка… Нет, генерал Шернер выполнит свой долг до конца! Командующий группой армий “Южная Украина” решительно захлопнул крышку рояля, поднялся и подошел к портрету Гитлера в полный рост. Шернер попытался поймать ускользающий взгляд фюрера великой Германии. Не получилось. Тяжело вздохнул: неужели все нужно будет начинать сначала? Но как бы там ни было, он будет драться за фатерлянд до конца! С этой мыслью генерал-полковник Шернер и направился в свою спальню.

Утром он проснулся с тяжелой головой. “Только мигрени не хватало!” — в раздражении помассировал затылок, потер виски какой-то патентованной шведской жидкостью с преотвратным запахом; потянулся к буфету, где стояла бутылка французского коньяка, но передумал — начинать день со спиртного было не в привычках генерала.

В штабе его уже ожидали с нетерпением. Майор Вальтер, как всегда подтянутый и чересчур официальный в присутствии подчиненных генерала, протянул Шернеру пакет, весь оклеенный сургучными печатями. На ходу вскрыв его, генерал пробежал первые строки бумаги с грифом “Совершенно секретно”. И остановился, словно наткнулся на непреодолимую преграду возле входа в свой кабинет.

— Почему… почему не разбудили? — с глухой яростью спросил генерал, посмотрев на сопроводительный лист с пометкой ОКВ. — Почему, я вас спрашиваю?! — неожиданно подскочил он к начальнику штаба.

Тот побледнел, метнул уничтожающий взгляд в сторону адъютанта командующего, но так ничего и не ответил — выражение лица Шернера поразило его; впервые за несколько лет совместной службы он увидел, что обычно слегка медлительное спокойствие и уравновешенность генерала в этот миг ему изменили.

Не ожидая объяснений, Шернер резко повернулся и исчез за дверью кабинета.

Примерно через полчаса он вызвал к себе начальника штаба. Когда тот вошел, генерал с совершенно разбитым видом сидел в кресле, уставившись в окно, где за чисто отмытыми стеклами ярко голубело июльское небо. Некоторое время Шернер молчал; затем, не поворачиваясь к начальнику штаба, едва слышно произнес:

— Дайте… закурить…

Начальник штаба опешил — командующий никогда не курил, по крайней мере на его памяти; с трудом сдерживая неприятную дрожь в руках, он щелкнул зажигалкой.

— Вы только посмотрите, — Шернер вяло кивнул в сторону пакета, который лежал почему-то на полу. — Нет, вы только посмотрите, что они делают…

Шернер затянулся несколько раз, затем фыркнул и бросил сигарету в открытую форточку.

Начальник штаба внимательно изучал содержимое пакета.

— Ну, что вы на это скажете? — спросил Шернер.

Он вскочил, пнул кресло и забегал по кабинету.

— Я так не могу! Они забирают у меня двенадцать дивизий! Вы представляете, что это значит?! Из них шесть танковых и одну моторизованную! — Шернер брызгал слюной и трясся от злости. — Шесть танковых дивизий! Им, видите ли, нужно залатать дыры на центральном участке фронта. А то, что здесь русские готовят наступление в ближайшие недели, может быть, дни, это их не волнует. — Шернер подскочил к оперативной карте, которая висела на стене, с силой рванул матерчатые шторки, прикрывающие ее. — Вот! — ткнул пальцем в испещренную условными обозначениями бумагу. — Плоешти! Если русские прорвут фронт — удар по Плоешти само собой разумеющееся дело. Что мы там сможем им противопоставить? Несколько гарнизонов на нефтеочистительных заводах, да в общей сложности пару пехотных дивизий в ключевых пунктах нефтяного района. Все! Один удар — и русские перережут фактически последнюю нефтеносную артерию рейха.

Шернер медленно отошел к столу, сел. Начальник штаба стоял перед ним навытяжку.

— Да вы садитесь, — устало махнул рукой генерал. — Садитесь, садитесь, — повторил он и надолго задумался;

— Простите, господин генерал, — решившись, начальник штаба прервал затянувшуюся паузу. — Готовить приказ? — показал на пакет.

— Нет! — Шернер прихлопнул для большей убедительности ладонью по столу. — Я буду звонить фельдмаршалу Кейтелю. Я обязан доложить свои соображения на этот счет. Если Кейтель меня не поймет… — Генерал некоторое время колебался и уже не таким уверенным тоном закончил: — Если не поймет или не захочет понять, я вынужден буду обратиться к фюреру.

— Господин генерал! Я думаю, есть более подходящий вариант. И более действенный…

— Что вы предлагаете?

— Переговорить с маршалом Антонеску. Объяснить ему ситуацию. Я думаю, что он очень даже заинтересован в присутствии этих двенадцати дивизий на оборонительных рубежах группы армий “Южная Украина”.

— Вполне логично… — Шернер с неожиданно проснувшимся интересом посмотрел в сторону начальника штаба, который впервые проявил такие незаурядные “дипломатические” способности.

Впрочем, по здравому размышлению, в этом не было ничего удивительного, смекнул Шернер: после весьма хитроумных комбинаций начальнику штаба наконец удалось вырвать своего сына, подполковника вермахта, из группы армий “Центр”, где шли тяжелейшие сражения, и пристроить его в штабе восьмой немецкой армии, которая входила в армейскую группу “Велер”.

— Майор Вальтер! — позвал Шернер своего адъютанта. — Соедините меня с Антонеску.

— Слушаюсь! — майор вышел в комнату связи.

Возвратился он минут через десять.

— Господин генерал! Маршал Антонеску в данный момент у короля Михая.

— А!.. — генерал выругался. — Звоните королю!

— Но, господин генерал, как мне объяснили, они сейчас в загородной резиденции короля…

— Что они там делают, черт побери?!

— Охотятся.

— Охотятся? — переспросил Шернер. — В такое время? Когда на карту поставлена корона короля Михая и маршальский жезл Антонеску с его головой в придачу? Нет, я отказываюсь понимать этих, с позволения сказать, союзников…

Шернер с возмущением смотрел на майора Вальтера, словно тот был инициатором охотничьих забав Антонеску; адъютант хмурился.

— Позвоните в нашу военно-воздушную миссию, — после некоторого раздумья приказал генерал-полковник.

Через несколько минут майор Вальтер доложил:

— Генерал Герстенберг на проводе.

— Алло! Господин генерал, требуется ваша помощь. Да-да! Мне нужен Антонеску. И срочно! Да… В загородной резиденции короля… — Шернер в двух словах объяснил суть дела. — Я на вас надеюсь, господин генерал. Хайль Гитлер!

В тот же день, поздним вечером, генералу Шернеру позвонил фельдмаршал Кейтель:

— …Генерал-полковник Шернер! — глуховатый голос Кейтеля почему-то неприятно резал слух. — Почему до сих пор вы не приступили к выполнению приказа о переброске дивизий?

— Господин фельдмаршал, — Шернер волновался; стараясь справиться с волнением, крепко зажал в руке карандаш — тот тихо хрустнул и развалился на две половинки. — Господин фельдмаршал, трудности с транспортом и… обеспечением танковых дивизий необходимым запасом горючего…

— Это отговорки, генерал!

“Неужели Антонеску не удалось убедить фюрера?” — Шернер лихорадочно соображал, что ответить Кейтелю.

— Господин фельдмаршал, я уже докладывал вам всю сложность положения группы армий “Южная Украина”…

— Господин генерал! — прервал его Кейтель. — Это приказ фюрера! И проследите лично за своевременной отправкой эшелонов с указанными дивизиями. До тех пор, — голос Кейтеля стал неожиданно жестким, — пока не прибудет новый командующий группой армий “Южная Украина”. Хайль Гитлер!

— Хайль… — пробормотал ошеломленный услышанным Шернер; тупо уставившись на телефонную трубку, генерал шевелил губами, словно продолжая прерванный разговор…

К обеду следующего дня самолет с новым командующим, генералом Гансом Фриснером, приземлился в Румынии на одном из аэродромов 4-го воздушного флота.

2. ЗАДАНИЕ

В июле 1944 года на Молдавию неожиданно обрушились ливневые дожди. Шли они выборочно, местами, по непонятному капризу погоды: в чистом, безоблачном небе, которое полыхало летним зноем, вдруг невесть откуда появлялась колеблющаяся сизая дымка, затем небольшие кучевые облака, словно разрывы зенитных снарядов, потом потускневшее солнце окуналось в грязно-бурую тучу, которая опускалась из небесных глубин, — и вместе с глухими раскатами грома на землю рушились потоки воды. Смывая на своем пути виноградные лозы, обламывая ветки с дозревающими плодами, ливневые струи собирались в ручьи, речушки и реки и с гулом катили по долинам к морю.

И в то же время рядом, верстах в тридцати от дождевого изобилия, сухая земля скалилась трещинами, пруды и озера пересыхали, а речки даже овцы переходили вброд.

Старики сокрушенно качали головами: ох, не к добру… Прислушивались к орудийной канонаде, которая изредка накатывалась из-за горизонта на тихие хуторки и села, впопыхах обменивались новостями и торопились по хатам, стараясь спрятать тревогу за хлипкими деревянными засовами.

На Южном фронте протяженностью около шестисот километров царило затишье.

Разведчики впервые за полгода получили недельную передышку: отсыпались, приводили обмундирование в порядок, долечивали старые раны. Это июльское утро не предвещало особых изменений в жизненном укладе спецгруппы: сержант Куч-мин, сидя на завалинке, мастерил какую-то игрушку для хозяйских детишек, ефрейтор Ласкин чистил возле колодца у плетня оружие, старший сержант Пригода рубил на дрова выкорчеванные пни, старшина Татарчук и старший лейтенант Маркелов писали письма.

— Завтракать! — во двор вышла хозяйка с закопченным чугунком в руках. — Мамалыга готова…

Мамалыга была восхитительна: пышная, ароматная; разведчики не заставили себя долго упрашивать, и вскоре чугунок показал дно.

В это время во двор заглянул ефрейтор Валиков.

— Товарищ старший лейтенант! — замахал он руками Маркелову. — Бягите в штаб…

— Ефрейтор Валиков! — Татарчук, грозно сдвинув густые черные брови, подошел к плетню.

— Чаво?

— Как стоите перед старшим?! — рявкнул Татарчук. — Сми-рно!

Валиков, выпучив глаза, вытянул руки по швам.

— Как обращаетесь к старшему по званию?! — гремел Татарчук пуще прежнего, заметив возле колодца длинную косу с красным бантом — прелестная молдаванка восхищенно смотрела на Ивана. — Разрешите обратиться, товарищ гвардии старший лейтенант! Вот так. Вам ясно, Валиков? — Татарчук свирепо сверкнул белками глаз.

— Понятно…

— Не “понятно”, а “так точно, товарищ гвардии старшина”. Повторите!

— Так точно, товарищ гвардии старшина! — постарался Валиков и, услышав хохот разведчиков, опомнился.

— Смяетесь… — проворчал обиженно и поплелся по дороге.

— Эх, деревня, — Татарчук поправил обмундирование и поспешил к колодцу…

В штабе кроме подполковника Бережного и майора Горина был не знакомый Маркелову полковник — сухощавый, с удивительно подвижным лицом; на левой руке полковника не хватало мизинца.

— А вот и наш курортник, — добродушно улыбнулся навстречу Маркелову подполковник Бережной. — Присаживайтесь. Отдыхать не надоело?

— Пока нет, — сдержанно ответил старший лейтенант, внутренне настораживаясь.

— Придется тебя разочаровать, — посерьезнел Бережной.

— Новое задание. Опасное задание.

— Так ведь не привыкать, товарищ гвардии подполковник, — по-мальчишески задорно ответил ему Маркелов.

— Знаю. И не только я. С сегодняшнего дня спецгруппа поступает в распоряжение штаба фронта. — С этими словами Бережной поднялся со скамьи. — Разрешите идти?

— Идите. — Полковник подождал, пока Бережной и Горин выйдут из комнаты, и плотно прикрыл дверь. — Вот как, — полковник присел рядом с Маркеловым. — Куришь? — протянул папиросу.

— Да. Спасибо.

— Ну что же, старший лейтенант, будем знакомы — Северилов.

Маркелов даже вздрогнул от неожиданности: о легендарном разведчике Северилове он слышал немало.

— Так это… вы? — спросил Маркелов.

— Я, лейтенант, — скупо улыбнулся полковник. — А теперь к делу…

Он развернул на столе карту, которую вытащил из планшетки.

— Смотри сюда, — Северилов подвинул карту поближе к Маркелову. — Линия фронта проходит через Красноильск, Пащкани, севернее Ясс и далее — по Днестру до Черного моря. Здесь, как тебе известно, и занимает оборону группа армий “Южная Украина”. В нее входят две армейские группы: “Велер” в составе 8-й немецкой, 4-й румынской армий и 17-го отдельного немецкого армейского корпуса, и “Думитреску” в составе 6-й немецкой армии и 3-й румынской армий. Точная численность войск нам пока не известна. Воздушная поддержка: часть сил 4-го воздушного флота Германии и румынский авиационный корпус. Немало. Оборона сильная, с хорошо развитой системой инженерных заграждений. По данным аэрофоторазведки, заграждения местами тянутся в глубину до восьмидесяти километров. Крепкий орешек, ничего не скажешь.

Северилов закурил и продолжил:

— Возникает вопрос: где, в каком месте можно прорвать оборону противника с наименьшими потерями? Нанести удар в направлении на Хуши, с плацдарма на правом берегу Днестра? Вот здесь, южнее Тирасполя. Или наступать в направлении Кишинева? А, может, через Днестровский лиман на Аккерман? Пока на этот вопрос ответа нет. Нет!

Полковник отошел от стола, прошелся по комнате.

— Мы уже шесть групп потеряли, — глухо, как бы про себя, обронил на ходу Северилов. — Какие ребята! Эх!

Он положил руку на плечо Маркелова.

— Понимаешь — шесть… А сколько раз другие поисковые группы возвращались с полпути. Не могут пройти — и баста! Понастроили мышеловок, капканы свои разбросали — тень не проскочит. А мы должны, обязаны это сделать! Оборону фашистскую мы, конечно же, опрокинем. Бывало хуже… Но какой ценой? Да что я тебе рассказываю, — махнул рукой полковник. — Сам понимаешь.

— Значит, товарищ полковник, пора собираться? — спросил Маркелов.

— Да. Пора. Сегодня идете в глубокий тыл группы армий “Южная Украина”. Люди готовы?

— Так точно.

— Хорошо. Кто из вас умеет работать на рации?

— Сержант Кучмин и я.

— Порядок. Это упрощает задачу. Главное — установить, в каком именно районе противник ожидает нашего наступления. И если будет такая возможность, то разведать, какие силы там сосредоточены. Короче, маршрут и детали задания мы сейчас уточним… — Полковник на некоторое время задумался.

— Вот что, Маркелов, — Северилов потер шрам на месте мизинца. — Кажется мне, что все эти исчезновения разведгрупп как-то связаны с деятельностью моего старого знакомого полковника Дитриха, который, по нашим данным, недавно появился в расположении группы армий “Южная Украина”. Очень опасный противник. Опытный. Свое дело знает, будь здоров. Может, я ошибаюсь, но почерк очень схож. Правда, мы не знаем, чем Дитрих занимается в данный момент и что его привело в эти края, но к блокированию возможных направлений поиска наших разведгрупп он руку приложил, без сомнений.

Северилов посмотрел на серьезное лицо Маркелова и с улыбкой спросил:

— Страшновато? Шучу. Знаю, не из пугливых. А вот об умной осторожности забывать не следует. Ну и прежде чем займемся проработкой маршрута, дам я тебе на всякий случай один адрес на той стороне. Дело в том, что твоя группа, случись какая-нибудь непредвиденная ситуация, может задержаться во вражеском тылу до подхода наших войск. Как скоро это будет — трудно сказать. Но будет точно! Не нужно лишний раз рисковать без особой надобности. Конечно, это в том случае, когда все наметки будут выполнены и данные разведки будут переданы в штаб фронта.

Полковник помолчал некоторое время, затем тихо сказал:

— Очень надеюсь на тебя…

3. СТАРЫЕ ПРИЯТЕЛИ

— Ганс, я рад, что именно ты сменишь меня здесь, — генерал Шернер пребывал в благодушном состоянии: все его страхи развеялись, и теперь, получив пост главнокомандующего группой армий “ Север”, он готовился к отлету.

— Я тебе не завидую, Фердинанд, — генерал Фриснер выглядел усталым и отрешенным. — Ты знаешь, фюрер отстранил Линдемана за неудачное наступление в районе Даугавпилса. А что он мог сделать? С него требовали контрудар и в то же время забрали 12-ю танковую и 212-ю пехотную дивизии для группы “Центр”. Мне тоже в мою бытность командующим оперативной группой “Нарва” пришлось подарить одну из лучших своих дивизий, 122-ю пехотную, финнам.

— Значит, ты считаешь, что у группы армий “Север” положение критическое?

— Ах, Фердинанд, — вздохнул Фриснер. — Как я могу тебе ответить на этот вопрос, если группой “Север” мне довелось командовать всего двадцать дней?

— Но все-таки, Ганс, неужели дела обстоят настолько плохо, что даже ты, мой старый соратник и друг, не решаешься сказать правду?

— Суди сам: в составе группы армий “Север” 38 дивизий — это 16-я и 18-я армии и оперативная группа “Нарва”. По последним данным, в дивизиях насчитывается по восемь — десять тысяч личного состава. Много? Мало? Если судить по меркам сорокового года — вполне достаточно. А если применительно к настоящему времени — катастрофически мало! Солдаты теряют веру в победу. Ты можешь себе представить, Фердинанд, до какого позора мы дожили — германские солдаты дезертируют! Моральный дух подорван, со снабжением постоянные перебои — эти бандиты-партизаны держат под своим контролем почти все железные дороги.

— Как ты думаешь, Ганс, финны нам не подложат свинью? Все-таки наш ближний тыл.

— Ты имеешь в виду капитуляцию перед русскими?

— Да.

— Президент Финляндии Рюти 26 июня подписал декларацию, в которой дал личное обязательство не заключать сепаратного мира с русскими без согласия германского правительства. Это отрадный факт. Кроме того, и премьер-министр Линкомиес на следующий день выступил по радио с заявлением о готовности продолжить войну до победного конца на нашей стороне. Финский сейм придерживается мнения руководства. Я уже не говорю о главнокомандующем вооруженными силами маршале Маннергейме…

— Этого достаточно, чтобы быть спокойным в отношении финнов? — Шернер испытующе посмотрел на Фриснера.

Тот саркастически покривился.

— Фердинанд, время оптимистических прогнозов ушло безвозвратно. К тому же большая политика — дело фюрера. Мы с тобой солдаты. Но если говорить откровенно, не думаю, чтобы фюрер допускал мысль о капитуляции финнов. Тем более дал свое согласие на это. Финляндия — единственный поставщик никеля. С потерей Финляндии мы не сможем получать высококачественную железную руду из Швеции, военно-морские силы потеряют свои главные базы в Балтийском море…

Сразу же после отлета Шернера новый главнокомандующий группой армий “Южная Украина” генерал Фриснер собрал оперативное совещание командующих армиями и их начальников штабов. Осмотр оборонительных сооружений и позиций войск генерал отложил на следующий день, поскольку уже вечерело.

По окончании совещания Фриснер вызвал к себе полковника Дитриха.

— Давно мы с тобой не виделись, старина, — дружески пожимая руку полковнику, Фриснер указал глазами на небольшой кожаный диванчик. — Присядем…

— Господин генерал, с вашего позволения закурю..

— К чему такой официальный тон, Рудольф, кури.

— Благодарю, — полковник Дитрих вынул из нагрудного кармана кителя сигару, ловко обрезал кончик, прикурил.

— О-о, гаванские сигары! — воскликнул Фриснер. — Контрабанда?

— Старые запасы, — спокойно ответил полковник.

— А ты все в полковниках ходишь, Рудольф…

— Ценность сотрудника разведки, в отличие от офицера вермахта, заключается не в погонах и званиях…

Генерал Фриснер рассмеялся.

— Ты все также, Рудольф, скептически относишься к армии. Единственный пункт, по которому у нас с тобой разногласия.

— Возможно.

— Ты не согласен?

— Время нередко меняет мировоззрение человека. Особенно Когда идет война, Когда иные дни тянутся до бесконечности долго, а годы порой кажутся спрессованными в мгновения.

— Ты стал философом.

— Нет. Я, пожалуй, стал циником.

— Это хуже?

— Для солдата — нет, для разведчика — да.

— Почему?

— Если разведчик работает только ради денег и званий, только ради наград и почестей — он циник до мозга костей. В любой момент его могут перевербовать, предложив куш посолидней, наконец, он может просто струсить. Я до конца никогда не верил таким людям. Но если разведчик, даже не обладая высоким профессионализмом, работает ради идеи, высшей цели — ему нет цены. Такие люди и во время войны, и в мирное время — наша опора и надежда. Солдату проще — цинизм помогает выжить. Убей врага без колебаний и сомнений — и тебя ждет награда. Солдат всегда, в отличие от разведчика, чувствует локоть товарища. Цинизм и стадный инстинкт делают солдата храбрецом. Но для разведчика такие критерии не подходят.

— К чему ты клонишь, Рудольф?

— Отвечаю честно на вопросы, поскольку господин генерал хочет полной откровенности, судя по всему.

— Ты, как всегда, угадываешь мои мысли. Выпьем?

— С удовольствием.

— Вино, коньяк?

— Господин генерал, в последнее время я пью только русскую водку.

— Что так?

— Не позволяет расслабиться.

— Ну что же, будем пить русскую водку…

Когда адъютант генерала скрылся за дверью, Фриснер поднял рюмку.

— Прозит, Руди…

Генерал пил мелкими глотками, сосредоточенно глядя в рюмку; полковник одним махом опрокинул содержимое рюмки и принялся раскуривать потухшую сигару.

— Рудольф, мне хотелось бы услышать твое мнение о состоянии дел в Румынии.

— Все нормально, если судить по заявлениям Иона Антоне-ску.

— А если судить по данным абвера?

— Дело дрянь, господин генерал.

— Почему?

— Вчера я получил отчет румынской сигуранцы за последние две недели. Весьма интересные вещи творятся за спиной маршала Антонеску.

— Я весь внимание, Рудольф…

— То, что бывший премьер-министр Румынии князь Штирбей ищет контакты с Англией и США, ни для кого уже не секрет. То, что лидеры так называемой “оппозиции” Маниу и Братиану мечтают о сепаратном мире с англо-американским блоком и в последнее время значительно активизировали свои усилия в этом направлении, тоже известно, по крайней мере абверу. Впрочем, они погоду не делают — чересчур скомпрометировали себя связями с Антонеску. Но вот то, что создан национал-демократический блок коммунистической, национал-демократической или крестьянской и национал-либеральной партий, это уже очень опасно.

— Сведения достоверны?

— Вполне.

— Какие меры приняты?

Полковник Дитрих посмотрел на командующего с легкой иронией.

— Какие меры можно предпринять, чтобы задержать горный обвал на полпути?

— Параллель довольно условная…

— Не возражаю. Работаем и в этом направлении. Но хуже всего то, что король Михай решил удариться в политику, судя по всему, под влиянием своей матери: за последние полгода резко усилились трения между его приближенными и Антонеску. А это явно неспроста. Правда, король пытается делать вид, что его отношение к Антонеску не изменилось, но это меня больше всего и настораживает.

— Думаешь, он способен открыто выступить против Антонеску?

— Господин генерал, чтобы спасти свою корону, Михай пойдет на все. Тем более что армия на его стороне и многие генералы настроены против Антонеску.

— Ну что же, спасибо, Рудольф, за информацию. А теперь займемся вопросами, которые касаются нас непосредственно…

С этими словами генерал Фриснер направился к крупномасштабной карте.

— Подойди сюда, Рудольф.

Генерал взял со стола указку, некоторое время внимательно рассматривал расположение оборонительных сооружений и частей группы армией “Южная Украина”, затем обратился к полковнику:

— Насколько я информирован, в данный момент у нас наиболее боеспособной является шестая армия. Так, Рудольф?

— Да.

— И что фланги у нас самое уязвимое место, поскольку там оборону держат румынские войска. Это соответствует действительности?

— Вполне.

— Допустим, эти сведения не являются тайной и для русских.

— Весьма возможно.

— Тогда и мы будем исходить из этого факта. Рудольф, мы сейчас с тобой немного пофантазируем. Сыграем в бумажную войну. Итак, ты русский главнокомандующий и тебе известно, что все лучшие войска Германии сосредоточены в районе вот этого выступа, то есть прикрывают Кишинев. Куда бы ты направил свой основной удар в предстоящем наступлении?

— Здесь и думать долго не нужно. Конечно же, по флангам. С южной стороны — удар по 3-й румынской армии с форсированием Днестра и Днестровского лимана, а на нашем левом фланге — прорыв обороны в расположении 4-й румынской армии с направлением главного удара на Хуши. Удары по сходящимся направлениям, и в результате — котел в районе Кишинева…

— Правильно! Совершенно логично, Руди. Я бы тоже так поступил. И все же есть один важный момент, о котором мы, немцы, предпочитаем умалчивать. Это возросшее оперативнотактическое мастерство русских военачальников, нестандартность их мышления. Русские уже не те, что в сорок первом, Рудольф, далеко не те. А мы продолжаем по инерции считать их неспособными тягаться с гениальностью военной немецкой мысли. Очень опасное заблуждение, которое может стоить нам проигранной войны.

Фриснер от выпитой водки раскраснелся: возбужденно жестикулируя, он быстро ходил вдоль огромной карты, которая занимала почти всю стену кабинета.

— А если русские ударят по 6-й армии? Невозможно? Вполне возможно, Руди! Смотри, что получается в этом варианте. Для того, чтобы усыпить нашу бдительность, русские могут провести отвлекающие удары по флангам. Могут! На кишиневском направлении им необходимо форсировать Днестр, что сопряжено с большими потерями. И конечно же, мы подобного поворота событий не должны ждать, следуя твоим умозаключениям (да и не только твоим), а значит, сосредоточим все внимание на флангах, возможно, с привлечением дополнительных сил (насколько я знаю, генерал Шернер определил в резерв две пехотные и одну танковую дивизии). Вот тут-то русские и используют элемент внезапности! Не согласен? Хорошо, поспорим! Во-первых, форсировать Днестр для русских при их современном оснащении, хорошем артиллерийском и воздушном прикрытии и определенном опыте подобных операций не является сложной проблемой. Во-вторых, взломав оборону и уничтожив лучшие наши войска, русские, вне всяких сомнений, нанесут удар в направлении Фокшан; ну а там рукой подать к Плоешти и Бухаресту. Остаются наши войска на флангах. Вот в этом и заключается замысел: разбить наиболее боеспособные соединения, всадить танковый клин в центр группы армий “Южная Украина”, расчленить на две части и при поддержке русского флота, который получил старые базы, и морских десантов, с одной стороны, и ударов в направлении Ясс, с другой, соорудить нам два вместительных котла. Все!

Тяжело дыша, Фриснер подошел к столу, плеснул из высокогорлого графина воды в фужер, выпил.

— Ну, что ты на это скажешь, Рудольф?

— А если все-таки русские ударят по флангам? Неужели вы вовсе исключаете такую возможность?

— О нет, ни в коем случае! Будем откровенны — оба варианта могут принести нам большие огорчения. Но только в том случае, если мы не сможем определить направление главного удара русских. Оборона на нашем участке фронта сильная, хорошо продуманная — нельзя не отдать должного моему предшественнику. Командование сухопутных сил и фюрер возлагают на нас большие надежды. Именно здесь, на южных рубежах рейха, мы должны остановить русских, измотать в боях и начать новое, победоносное наступление. Мы — щит Румынии и Балкан. Вчера в беседе со мной фюрер сказал: “Я верю, что именно группа армий “Южная Украина”, — Фриснер прикрыл веки и, цитируя, рубил воздух ладонью, — способна внести коренной перелом в состояние дел на восточном сфронте”.

Генерал неожиданно остро посмотрел на Дитриха и уже потише сказал:

— Правда, фюрер несколько по-иному, чем ты, оценил ситуацию в Румынии. Он сказал: “Маршал Антонеску искренне предан мне. И румынский народ и румынская армия идут за ним сплоченно, как один человек”.

— Если фюрер так говорит, значит, причин для беспокойства нет. Но я не претендую на лавры пророка. Мой удел — собирать достоверную информацию и анализировать ее.

— Я тебя не упрекаю, Руди, — генерал изобразил на лице благодушие. — Отнюдь. Я тебе верю. Но иногда люди имеют склонность к преувеличениям…

— Вы имеете в виду меня?

— Я сказал — люди. И давай оставим этот разговор…

— Тогда у меня к вам есть еще один вопрос.

— Слушаю.

— Если в итоге ситуация на оборонительных рубежах будет складываться не в нашу пользу, если русские прорвут фронт — что тогда? Или этот вариант исключен?

— Что известно Богу, того человеку знать не дано. Это мой ответ на вопрос. Ни в чем заранее нельзя быть уверенным. И если русские все-таки прорвут фронт, то для полного окружения группы армий “Южная Украина” им необходимо упредить отвод наших войск на новые оборонительные рубежи. А для этого нужно захватить переправы через реку Прут, что довольно сложно, можно даже сказать, невыполнимо.

— Почему?

— Дело в том, что тогда русские должны иметь темп наступления до тридцати километров в сутки, иначе у нас получается значительный выигрыш во времени. А это практически невозможно — мы их опережаем.

— Жду ваших приказаний, господин генерал.

— Ты опять угадал мои мысли, старый товарищ. Тебе придется поработать очень много.

— Представляю…

— Я в этом не сомневался. Мои замыслы тебе известны, требуется только подтвердить их или опровергнуть, если они несостоятельны. Времени очень мало, Руди, очень мало…

— В первую очередь нам нужна информация о дислокации и численности русских армий.

— Да.

— И где намечается главный удар.

— Совершенно верно.

— Ну что же, постараемся, господин командующий…

— Но это еще не все, Рудольф. Как у тебя обстоят дела с блокировкой русских разведгрупп?

— За последние полтора месяца не было случая проникновения русских в наш тыл.

— Великолепно! Нет, Руди, все-таки полковничьи погоны тебе явно не к лицу. Пора, старина, шить новый мундир…

— Благодарю, господин генерал.

— Но! — генерал Фриснер поднял вверх указательный палец правой руки. — В этом и заключается твой промах.

— Мой промах? — переспросил удивленный Дитрих.

— Да. Впрочем, это беда не столько твоя, сколько генерал-полковника Шернера.

Полковник Дитрих, высокий и довольно крепкий для своих лет, нахмурился.

— Не понимаю, о чем идет речь.

— Да, Рудольф, ты, пожалуй, впервые не понял мою мысль. Стареем, стареем…

Генерал Фриснер сел за стол, придвинул к себе стопку чистой бумаги и карандашницу.

— Садись, господин полковник. Будем работать. Будем намечать стратегию и тактику на ближайшее время…

4. ПОГОНЯ

Берег вынырнул из темноты неожиданно. На узком каменном выступе Маркелова уже ждали: подхватили под руки и помогли забраться наверх. Одевались быстро и без слов; Пригода и Кучмин с автоматами наготове охраняли остальных.

Вниз по течению шли около получаса, пока Пригода, который был впереди, не заметил узкую расщелину.

Первым полез Ласкин. За ним Татарчук, для страховки.

Время тянулось мучительно медленно, Маркелов с тревогой поглядывал на восток, где уже появилась светло-серая полоска утренней зари. Наконец прозвучал условный сигнал, и разведчики начали по очереди втискиваться между шершавыми стенками расщелины…

На верху обрыва дул легкий ветерок. Когда Маркелов присоединился к разведчикам, Степан Кучмин уже ловко орудовал ножницами, прогрызая проход в проволочных заграждениях.

— Понатыкал фашист недобитый аж в три ряда, — зло шептал он Ласкину, который помогал ему, придерживая обрезанные концы “колючки”. — Да еще и запутал. Думает застрянем… Стоп!

Кучмин замер, Ласкин, который уже не раз помогал Степану в подобных случаях, тоже последовал его примеру. “Мина!” — подумал Ласкин, цепенея от неожиданного страха: по натуре человек не робкого десятка, мин он боялся панически.

— Сигнальная проволока, — шепнул ему Кучмин.

Страх прошел, но от этого легче не стало: Ласкин знал, что эта проклятая “сигналка” — туго натянутая проволока с понавешанными на ней пустыми консервными банками, металлическими пластинками и даже крохотными рыбацкими звонками — преграда почти непреодолимая. Достаточно рукам чуть-чуть дрогнуть — и ты уже кандидат в покойники: дребезжали банки-жестянки, тренькали звонки и вслед за ними вступали в дело пулеметы, которые свой сектор обстрела прочесывали с истинно немецким прилежанием и методичностью.

— Что будем делать, Степа? — спросил Ласкин.

— Передай, пусть приготовятся. Режь…

Уперев локти в землю, Кучмин намертво зажал в ладонях коварную проволоку. “Удержать, удержать во что бы то ни стало…” — от страшного напряжения заломило в висках.

— Давай… — не шепнул — выдохнул Ласкину.

Ножницы мягко щелкнули. Невесомая до этого проволока вдруг налилась тяжестью и потянула руки в стороны; медленно, по миллиметру, Кучмин стал разводить их, постепенно опуская обрезанные концы вниз; у самой земли один конец перехватил Ласкин.

— Степа, наша взяла! — радостно шептал на ухо Кучмину.

А тот лежал обессилевший и безмолвный, все еще не веря в удачу.

— Последний ряд остался, Степа…

— Погоди чуток, — наконец промолвил Кучмин, с трудом отрывая занемевшие руки от земли.

Измазанные ржавчиной ладони были в крови, которая сочилась из-под ногтей…

Утро выдалось туманным, сырым; где-то вдалеке шла гроза, и сильный ветер, прилетевший с рассветом, зло трепал верхушки деревьев, рассыпая по земле редкие дождинки. Первый привал разведчики устроили в полуразваленной мазанке; дикий виноград оплел ее саманные стены и через проломы в сгнившей соломенной крыше протянул свои гибкие плети внутрь. Вокруг мазанки раскинулся старый заброшенный сад, заросший кустарником и травой по пояс.

— Кучмин, время… — посмотрел на часы Маркелов;

Степан принялся настраивать рацию.

Пригода расположился на широкой лежанке и, постелив полотенце, начал торопливо выкладывать из вещмешка съестные припасы.

— Петро в своей стихии, — и здесь не удержался Татарчук, чтобы не позубоскалить.

— А як нэ хочешь, то твое дило, — Пригода, который было протянул старшине его порцию, сунул ее обратно в вещмешок.

— Э-э, Петро! Ты что, шуток не понимаешь?

— От и жуй свои шуткы, — Пригода сделал обиженное лицо и отвернулся от Татарчука.

— Петро, я как старший по званию приказываю выдать мне паек!

— Нэма правды на цьому свити, — ворчал Петро, хитро поглядывая на Татарчука, который уписывал за обе щеки тушенку. — Як начальных, то йому всэ можна. А що — Пэтро стерпить…

Кучмин и Ласкин, посмеиваясь над обоими, тем временем заканчивали завтракать. Старший лейтенант уточнял по карте маршрут, сверяясь с компасом; на душе было легко и радостно — первый и, пожалуй, самый опасный этап поиска позади, на связь вышли вовремя.

Вдруг Ласкин вскочил и выбежал наружу. За ним поспешил и Пригода; Маркелов, старшина и Кучмин приготовили оружие.

— Что там? — вполголоса встревоженно спросил старший лейтенант.

— Собаки, командир… — Ласкин, вытянув шею, медленно ворочал головой.

Теперь уже все услышали приглушенный расстоянием Собачий лай, который приближался со стороны Днестра.

— Идут по следу, — Ласкин вздохнул и вопрошающе посмотрел на Маркелова.

— Эх, махорочки бы им, да покрепче. — Татарчук вытащил из кармана вышитый гладью кисет, задумчиво взвесил на руке и сунул обратно. — Но им тут и ящика не хватит, оравой прут.

— Все, уходим! — приказал Маркелов.

Через минуту мазанка опустела. Примятая сапогами трава постепенно выпрямлялась; где-то встревоженно прокричала сорока и тут же смолкла…

— Не могу, командир… — Татарчук со стоном опустился на землю. — Спина, будь она неладна… Память о сорок первом…

Старшина, серея лицом, закрыл глаза… Разведчики, потные, запыхавшиеся — бежали уже около получаса — столпились вокруг.

— Аптечку! — Маркелов упал на колени возле старшины, пощупал пульс. — Быстрее!

Старший лейтенант намочил ватку в нашатыре и сунул под нос Татарчуку; старшина поморщился, закрутил головой и виновато посмотрел на Маркелова.

— Вот незадача… — попытался встать, но тут же завалился обратно. — Ноги не держат. Уходите. Я их попридержу тут маленько. Все равно кому-то нужно.

— Нет! — Маркелов в отчаянии рванул ворот гимнастерки — перехватило дыхание. — Мы понесем тебя!

— Командир, уходите! Я задержу их.

— Старшина Татарчук! Здесь я командую! Внимание всем — несем по очереди. Я — первый…

Темп движения явно замедлился. С прежней скоростью бежали только тогда, когда Татарчука нес Пригода, но его надолго не хватало. Старшина, казалось, не ощущал боли, и только изредка нервный тик кривил лицо и крупные капли пота выступали на лбу.

Сзади настигали. Судя по лаю ищеек, их охватывали полукольцом; деревья пока скрывали разведчиков от преследователей. Маркелов только теперь начал понимать, почему не возвратились из немецкого тыла шесть разведгрупп: если удавалось пройти передовые охранения, то немцы по следу пускали собак, а от них не скроешься. Одно из предположений полковника Северилова по этому поводу подтвердилось, Алексей вспомнил искалеченную левую руку начальника разведки фронта — память сорок второго года. Метод полковника Дитриха…

Маркелов на мгновение остановился, вытащил карту, всмотрелся: где-то рядом, впереди, должна быть небольшая речушка. Туда!

— Быстрее, быстрее! Пригода, давай… — подставил спину.

— Та я нэ втомывся…

— Ну!

К берегу речушки скатились кубарем, по мелководью побежали против течения. Маркелов с надеждой поглядывал вверх на небосвод, где клубились густые тучи — как сейчас нужен дождь…

Собачий лай приутих, видимо, преследователи искали утерянные следы разведгруппы.

Из воды вышли в густых зарослях, переправившись вброд на другую сторону речушки. Дальше их путь лежал через луг» за которым щетинились деревьями высокие холмы…

Их настигли уже на перевале. Тучи так и не пролились на землю дождем, уползли за горизонт; в небе ярко засияло солнце, которое уже начало клониться к закату. Татарчук шел сам, опираясь на плечо Пригоды: боль поутихла, и только ноги были еще непослушными.

— Будем драться, — решился Маркелов: силы были на исходе.

Быстро рассредоточились по гребню перевала и стали ждать. Нужно было во что бы то ни стало продержаться до наступления темноты. Единственный шанс…

“Ближе, ближе…” — Маркелов затаил дыхание, крепко сжал зубы: разведчики должны открыть огонь только по его команде.

Десятка три эсэсовцев огромными муравьями медленно ползли по склону — тоже устали. Рыжий офицер снял фуражку, расстегнул мундир и часто вытирал лицо носовым платком. “С него и начну”, — подумал Алексей и нажал на спусковой крючок.

Автоматный огонь ошеломил преследователей. Некоторые успели спрятаться за стволы деревьев, кое-кто побежал вниз, а часть, и среди них рыжий офицер, остались лежать, сраженные наповал. Две овчарки скулили и рвались с поводков, пытаясь сдвинуть с места своих неподвижных хозяев; третья, оборвав поводок, выскочила на гребень перевала напротив позиции Пригоды и бросилась на него.

— Гарный пэс, — сокрушенно вздохнул тот и всадил в овчарку пулю. — В погани рукы попався…

Некоторое время царило затишье: видимо, гитлеровцы, дезорганизованные гибелью командира и удачными действиями разведчиков, пытались разобраться в обстановке. Пользуясь этим, разведчики сменили позиции.

Наконец заговорили и автоматы эсэсовцев. Плотный заградительный огонь прижал разведчиков к земле. “Обходят”, — понял Маркелов, на долю секунды высунув голову из укрытия — эсэсовцы уже забрались на холм с правой стороны и, тщательно укрываясь за деревьями, сокращали дистанцию мелкими перебежками. “Забросают гранатами, — старший лейтенант дал очередь в их сторону. — Не продержимся. Надо отходить…”

По гребню перевала разведчики, отстреливаясь, уходили к спуску в долину. Решительных действий эсэсовцы почему-то не предпринимали, видимо, в связи с малой численностью. Разведчики тоже не шли на обострение, поскольку им это было на руку — они ждали темноты. А солнце, казалось, стояло на одном месте, словно намертво приклеенное к небосводу.

Татарчуку немного полегчало, и он теперь шел под руку с Кучминым. Время от времени его лицо кривилось от боли, на тугих скулах бугрились желваки, и тихий стон рвался сквозь стиснутые до скрежета зубы…

Писарь-переводчик старшина Иван Татарчук шел по набережной в приподнятом настроении — завтра в отпуск! Чемодан уже собран, осталось сдать дела, попрощаться с друзьями — и в родные Ромны, к милой сердцу Суде, которая чем-то напоминала реку Сан: такая же тихая, плавная, чистая, разве что поуже.

Встречные девушки кокетливо улыбались стройному, подтянутому “пану офицеру”, знакомый Татарчука, владелец крохотной кавярни пан Выборовский, с вежливым поклоном приподнял шляпу, старшина в ответ козырнул — чертовски хороша у этого полубуржуя дочка Марыля… С набережной открывался вид на Засанье, которое раскинулись на противоположном берегу — там хозяйничали гитлеровцы. Татарчук нахмурился и ускорил шаг, вспомнив о бумагах, которые два дня назад поступили в комендатуру… Неосознанная тревога бередила душу и не покидала на протяжении всего дня.

Разбудил старшину грохот взрывов. “Опять артиллерийские склады?” — торопливо одеваясь, думал Татарчук: весной в казармах воинской части, расположенной около шоссе из Перемышля на Медыку, по невыясненным причинам взорвался боезапас. Выскочил во двор комендатуры и тут же упал, отброшенный взрывной волной — снаряд разорвался в нескольких шагах. “Повезло, — мелькнуло в голове — осколки дробно застучали по стенам. И другая мысль, страшная, невероятная: — Неужели война?!”

К вечеру старшина Татарчук вместе с бойцами комендатуры был включен в сводный пограничный отряд, который занял оборону в районе кладбища. А ночью его и еще нескольких пограничников послали на разведку в кварталы города, занятые гитлеровцами.

Кавярня пана Выборовского приютилась в конце узенькой улочки, вымощенной брусчаткой. Прижимаясь поближе к стенам зданий, разведчики короткими перебежками проскочили сквер, небольшую площадь и дворами добрались к черному входу в кавярню. Татарчук постучал в низенькую дверь. Тихо. И на повторный стук никто не ответил. Тогда старшина забрался на спину одному из товарищей и осторожно постучал в оконное стекло.

В комнате блеснул свет и тут же погас, окно отворилось, и испуганный девичий голос спросил:

— Кто?

— Пани Марыля, — облегченно вздохнул Татарчук. — Это я, старшина Татарчук.

— Ой, пан Татарчук, — всплеснула руками Марыля. — Пшепрашем… — и побежала открывать дверь.

Выборовский и Марыля, перебивая друг друга, взволнованно рассказывали разведчикам о последних событиях. Оказалось, что почти рядом с кавярней, в доме богатого коммерсанта Закревекого, который в свое время сбежал на Запад, разместился штаб какой-то гитлеровской части. Расположение этого здания было Татарчуку хорошо известно, и старшина, не мешкая, распростился с Выборовскими и повел пограничников к штабу.

Часового сняли бесшумно. Оставив у входа двух солдат, Татарчук вместе с остальными вошел в дом. На первом этаже, около лестницы, дремал, сидя на стуле возле полевого телефона, еще один немецкий солдат; со второго этажа слышались возбужденные голоса и звон бокалов — видимо, господа офицеры веселились, отмечая начало войны. Татарчук на носках, чтобы не шуметь, пересек небольшой холл; солдат встрепенулся, вскочил, тараща испуганные глаза на разведчиков, и рухнул на пол от удара прикладом.

В гостиной на втором этаже за длинным столом, уставленным бутылками и разнообразной снедью, сидели в обнимку два офицера. При виде пограничников один из них попытался встать, но не удержался на ногах и, смахнув часть бутылок со стола, свалился на пол; второй, более трезвый, бросился к кобуре, которая висела на спинке соседнего стула. Но выхватить пистолет не успел — пограничники пустили в ход штыки…

Захватив найденные в штабе документы и карты, а также одежду обоих офицеров, Татарчук возвратился в расположение сводного отряда.

Поутру, переодевшись в немецкую форму, Татарчук, на этот раз один, снова пошел в город — нужно было разведать перед началом боевых действий расположение немецких частей и места установки огневых точек.

Сдерживая кипевшую в груди ярость, Татарчук шел по Средместью, внимательно присматриваясь к гитлеровской солдатне. На улицах города — Словацкого и Мицкевича — фашисты уже успели установить орудия; из окон подвалов выглядывали стволы пулеметов. Рынок возле городской ратущи полнился пьяными криками — расположившись прямо на прилавках, гитлеровцы хлестали спиртное, орали песни.

Татарчук вышел к площади На Браме и, незаметно осмотревшись, нырнул в подворотню старинного дома. Двор этого дома примыкал к ресторану, переполненному офицерами вермахта. Оркестранты, отчаянно фальшивя, исполняли танго “Айн таг фюр ди либе”, какой-то офицер пытался забраться на стол, и его с руганью удерживали собутыльники, денщики сновали между столов с новыми порциями спиртного. Старшина уже миновал ресторан» направляясь в сторону парка, как вдруг его окликнул немецкий патруль. Положение было безвыходным — документов у Татарчука не было. Пьяно улыбаясь и пошатываясь, он подошел поближе и, вскинув автомат, ударил в упор. Теперь таиться не было смысла: зашвырнув две гранаты в распахнутые окна ресторана, Татарчук изо всех сил припустил к парку. Неожиданная стрельба и взрывы гранат всполошили гитлеровцев — за старшиной началась настоящая охота. Отстреливаясь, Татарчук проскочил несколько улочек и переулков; вдруг он почувствовал резкий удар в спину и, теряя сознание, упал — неподалеку взорвалась граната, брошенная из окна дома.

И в это время начался налет советской артиллерии…

Когда Татарчук открыл глаза, Засанье заволокло черным дымом — горели нефтехранилища. Снаряды взрывались и в Средместье, и на склонах замковой горы, и в парке. Старшина поднялся и, придерживаясь за стену дома, ступил шаг, другой, третий… В голове шумело, боль в спине была нестерпимой, ноги подкашивались. Споткнувшись, Татарчук упал, больно ударившись затылком, и снова потерял сознание.

Очнулся он от запаха хлороформа. Его куда-то несли — Татарчук лежал на боку и видел окрашенные в светло-серый цвет панели и распахнутые двери комнат, в которых стояли койки. “Госпиталь…” — понял старшина и закрыл глаза.

В одной из таких комнат-палат его бережно уложили на постель, укрыли одеялом. Татарчук осмотрелся, пытаясь сообразить, где он и что с ним. Умело перебинтованная грудь, тупая боль в спине напомнили старшине о последних: событиях. “Жив”, — подумал, засыпая.

Проснулся он под вечер. В палате стояла еще одна койка, на которой лежал раненый с забинтованной головой. Где-то гремела канонада, дребезжали оконные стекла. Татарчук попытался приподняться, но тут же, застонав, опустился на постель.

— Господин обер-лейтенант! Вам плохо? — чей-то мужской участливый голос.

Говорили по-немецки! Татарчука прошиб холодный пот, мысли приобрели необходимую ясность, и старшина вдруг сообразил, что его подобрали, приняв за раненого при артналете гитлеровского офицера. И он в немецком госпитале! И его, судя по всему, прооперировали немцы!

— Господин обер-лейтенант! Вы меня слышите? Вам плохо?

— Найн… — хрипло выдавил из себя Татарчук, не открывая глаз — боялся, что они его выдадут.

Санитар ушел. Татарчук лежал недвижимо, чувствуя, как гулко колотится сердце, готовое выпрыгнуть из-под повязок. Сосед по палате тихо постанывал, изредка ворочаясь.

Ужинать Татарчук не стал. Он лежал, не открывая глаз и не отвечая на-зов санитара. Ему сделали два укола и оставили в покое.

Ночью, когда движение в коридоре прекратилось, Татарчук, кусая губы от боли, надел брюки, потихоньку обулся — одежда лежала рядом, на стуле, но оружия не было. Пришлось повозиться с мундиром — когда старшина застегивал пуговицы, руки дрожали, пальцы были непослушными. Одеваясь, мысленно поблагодарил судьбу: имея тайную склонность к фатовству, которой стыдился и тщательно скрывал от товарищей, старшина, готовясь в отпуск, купил по случаю на барахолке немецкое шелковое белье и перед предстоящим отъездом впервые натянул его на себя. Это, видимо, и спасло его от разоблачения — отсутствию документов в горячке боя никто не придал значения. Но рано или поздно это должно было случиться, и Татарчук решил немедля уходить.

Подошел к окну, стараясь не шуметь, потянул на себя раму; она поддалась легко. Выглянул наружу и порадовался — палата находилась на первом этаже. Вернулся обратно, остановился возле койки соседа, судя по мундиру, капитана, прислушался. Тот спал, тяжело дыша. Взял из тумбочки увесистую металлическую пепельницу, крепко сжал ее, примерился — и поставил обратно: убить безоружной), раненого человека, пусть даже врага, не смог…

Перевалившись через подоконник, старшина упал на землю и едва не закричал от боли, которая на миг помутила сознание. Прикусив зубами кисть руки, он некоторое время лежал неподвижно, собираясь с силами, затем поднялся и, осмотревшись, медленно побрел через скверик к невысокому забору.

Дальнейшее Татарчук помнил смутно. Несколько раз он терял сознание, иногда даже полз; по спине бежали теплые струйки, видимо, разошлись швы раны. На улице Боролевского (гитлеровцы переправили раненого Татарчука в госпиталь, который находился в Засанье), в одной из подворотен, Татарчук надолго потерял сознание и очнулся уже утром от ожесточенной перестрелки — три советских солдата, отстреливаясь, уходили к берегу Сана.

— Товарищи! Това… — Татарчук полз из подворотни наперерез пограничникам.

Один из них вскинул трофейный автомат, но другой придержал его за руку:

— Постой, он говорит по-русски.

—> То-ва-ри-щи… — язык ворочался с трудом; Татарчук попытался подняться на ноги, но тут же опять ткнулся в брусчатку.

— Это же Татарчук! — закричал пограничник в изодранной гимнастерке — он служил в комендантском взводе и хорошо знал старшину…

В тот же день Ивана Татарчука эвакуировали в тыл. Примерно через неделю ему пришлось взять в руки оружие — советские войска отступали, и тыл стал передовой. Ранение было неопасным, но долечиться старшина так и не успел…

5. РУМЫНЫ

Капрал Георге Виеру, невысокий худощавый парень двадцати трех лет, читал письмо из дома.

“…A еще сообщаю, что Мэриука уехала в Бухарест. Она вышла замуж за сына господина Догару, помнишь, он прихрамывал на левую ногу, и в армию его не взяли. Мэриука приходила перед отъездом попрощаться. Вспомнили тебя, поплакали. У них в семье большое несчастье, мы тебе уже писали, на фронте погиб отец. А неделю назад младший брат Петре попал под немецкий грузовик, и теперь у него отнялись ноги. На этом писать заканчиваю. Береги себя, Георге, Когда стреляют, из окопа не высовывайся. Я молюсь за тебя каждый день, и мама тоже. Все целуем тебя. Твоя сестра Аглая. Тебе привет от Джэорджике и Летиции”.

— Что раскис, Георге?

— А, это ты, Берческу… — Виеру подвинулся, освобождая место для товарища.

Берческу мельком взглянул на письмо, которое Виеру все еще держал развернутым, и спросил::

— От Мэриуки?

— М-м… — промычал неопределенно Георге и спрятал письмо в карман.

— Закуришь? — протянул Берческу помятую пачку дешевых сигарет.

— Давай…

Покурили, помолчали. Берческу искоса поглядывал на Виеру — тот был явно не в себе.

— Все, нет Мэриуки, — наконец проговорил Георге и, поперхнувшись сигаретным дымом, закашлялся.

— Что, умерла? — встревожился Берческу.

— Вышла замуж.

— За кого?

— Ну не за меня же! — вскочил Виеру и нырнул в блиндаж.

Через пару минут за ним последовал и Берческу. Виеру лежал на нарах, закинув руки за голову, и подозрительно влажными глазами пристально всматривался в бревенчатый накат потолка.

— Кхм! — прокашлялся с порога Берческу.

Виеру скосил на него глаза и отвернулся к стене.

— Георге… — голос Берческу слегка подрагивал. — Ты это… ну, в общем, не переживай. Война закончится, ты молодой, найдешь себе…

— Берческу! — Виеру резко поднялся, схватил товарища за руку. — Давай уйдем! Домой.

— Ты что, Георге! — Берческу даже побледнел. — Поймают — пули не миновать. Здесь хоть надежда на солдатское счастье…

— Уйду сам… — Виеру скривился, словно от зубной боли. — Ничего я уже не боюсь, Берческу. Не могу! Не хочу! Три года в окопах. Ради чего? Немцы нас хуже скотины считают. А свои? Вчера капитан Симонеску избил денщика до полусмерти только за то, что тот нечаянно прожег утюгом дыру на его бриджах. А тебе, а мне мало доставалось?

— Да оно-то так… — Берческу мрачно смотрел в пол. — Я тоже об этом думал…

Ночью роту, в которой служил капрал Виеру, подняли по тревоге, усадили в грузовик и отправили в неизвестном направлении. Солдаты терялись в догадках, но подупавшее за время многодневного сидения в окопах настроение улучшилось — роту явно увозили в сторону, противоположную линии фронта.

Два последующих за этим дня солдаты, не покладая рук, трудились в качестве плотников — сколачивали фанерные макеты танков и пушек, красили в защитный цвет. На третий день макеты начали устанавливать на хорошо оборудованные и замаскированные позиции, откуда немцы спешно убирали танки, противотанковые орудия и тяжелые минометы. Еще через день макеты спешно перебросили в другое место, а на позиции возвратили ту же технику…

Георге старательно обтесывал длинную жердь — ствол пушки-макета. Работа спорилась, время бежало незаметно; пряный дух свежей щепы приятно щекотал ноздри, и капрал пьянел от такого мирного, уже подзабытого запаха. Рядом, что-то мурлыча под нос, трудился и обнаженный до пояса Берческу — полуденное солнце припекало не на шутку.

— Эй, капрал!

Виеру оглянулся и увидел коренастого немецкого унтер-офицера, который махал ему рукой.

— Иди сюда!

Виеру нехотя поднялся, стряхнул с одежды мелкие щепки и направился к большой группе немецких солдат, которые, беззаботно посмеиваясь, собрались вокруг поддомкраченного грузовика: на земле лежало колесо, а возле него стоял автомобильный насос.

— А ну качни… — унтер-офицер показал на насос.

До Георге, который все еще пребывал в радужном настроении, навеянном работой, смысл этих слов дошел с трудом; он уже было взялся за рукоятку насоса, как вдруг кровь ударила в голову, и Георге, медленно выпрямившись, мельком взглянул на унтер-офицера и пошел обратно.

— Эй, ты куда?! Стой! — унтер в несколько прыжков догнал Георге Виеру и схватил за плечо.

Георге обернулся. Немец был одного роста с ним, но пошире в кости и поплечистее. На капрала повеяло сивухой — унтер-офицер был навеселе.

— Ты что, не понял? Пойдем… — потянул немец капрала за рукав.

Виеру, стряхнув его руку, зашагал дальше.

— Георге! — услышал он вдруг крик Берческу, и в тот же миг сильный удар в челюсть свалил его с ног.

— Паршивый мамалыжник… — зашипел, брызгая слюной, унтер и пнул Георге ногой. — Вставай!

Георге вскочил и в ярости влепил хороший удар прямо в полные губы унтера. Тот явно не ожидал такого оборота, отшатнулся, провел тыльной стороной руки по губам и, увидев кровь, с криком бросился на Георге. Они сцепились и покатились по земле.

— Держись, Георге! — долетел до Виеру голос Берческу…

Немецкие и румынские солдаты дрались до тех пор, пока не прибыл наряд полевой жандармерии.

— …Расстрелять мерзавцев! Всех! — немецкий полковник топнул ногой. — Они осмелились поднять руку на солдат фюрера!

— Господин полковник! — генерал Аврамеску, спокойный и корректный, поднялся из-за стола. — Я считаю, что это не лучший способ поднять боевой дух румынских солдат перед предстоящими боями.

— Какое мне до этого дело? Ваши солдаты совершили преступление и должны за это отвечать по законам военного времени. Шесть немецких солдат доставлены в госпиталь. Я требую отдать зачинщиков драки под трибунал!

— То, что вам нет дела до результатов предстоящего сражения, где боевой дух — одно из слагаемых победы, я постараюсь довести до сведения командующего группой армий генерала Фриснера. Ну, а по поводу зачинщиков драки я не возражаю: по нашим сведениям, затеял потасовку немецкий унтер-офицер Отто Блейер.

— Господин генерал, вы меня неправильно поняли, — стушевался полковник при имени генерала Фриснера. — Возможно, э-э… в этом есть вина и немецких солдат. Но драка была больше похожа на бунт! И этот ваш… — полковник открыл папку, нашел нужный листок, — капрал Георге Ви-е-ру, — с отвращением прочитал по слогам, — самый настоящий красный! Я приведу его высказывания…

— Не нужно, — генерал Аврамеску устало махнул рукой. — Капрал Виеру пойдет под военно-полевой трибунал. Но остальные солдаты будут освобождены из-под стражи и отправлены на фронт. Это мое окончательное решение. Вас оно устраивает, господин полковник?

— В какой-то мере да… — полковник замялся.

Генерал Аврамеску понял его.

— Этот разговор, господин полковник, останется между нами: генерал Фриснер слишком занят, чтобы разбирать подобные незначительные недоразумения.

— Конечно, господин генерал! — просиял полковник. — Ваше решение правильное, и я к нему присоединяюсь…

Георге и Берческу сидели в одной камере. Виеру изредка щупал заплывший глаз, и тогда Берческу посмеивался, несмотря на то, что у самого вид был не ахти какой.

— Георге, а здесь лучше, чем на передовой, — неизвестно отчего довольный Берческу похлопал по каменной стене. — Кормят вполне прилично, тихо, спокойно…

— Это точно, — весело согласился Виеру и потянулся до хруста в костях.

— Георге, но как ты унтера… — Берческу расплылся в улыбке. — Я, ей-богу, не ожидал.

— Лучше вспомни, как ты укусил фельджандарма за ухо…

Оба захохотали, глядя друг на друга.

Черед день рядового Берческу освободили, а капрал Виеру остался в камере ждать приговора военно-полевого трибунала.

6. ДЕЗИНФОРМАЦИЯ

Часовой словно решил поиздеваться над разведчиками: стоило Пригоде стать на четвереньки и изготовиться для броска через неширокую просеку, тщательно расчищенную гитлеровцами от деревьев, кустарника и травы, как немец тут же оборачивался и шел в направлении разведгруппы. Пригода весь извелся и даже начал злиться; он уже несколько раз довольно выразительно поглядывал в сторону Маркелова, но тот отрицательно покачивал головой — лишний раз шуметь совершенно ни к чему. “От вэзучый, харцызяка”, — с сожалением наблюдал Петро за ретивым служакой — словно голодный кот, которому показывают мышь в плотно закрытой стеклянной банке.

Маркелов в досаде захлопнул планшетку с картой маршрута следования разведгруппы — уже который раз приходится менять направление…

Тогда от эсэсовцев удалось уйти без потерь — все-таки дождались ночи. Правда, из-за этого и пришлось впервые изменить тщательно разработанный штабом фронта маршрут, поскольку преследователи не дали возможности разведчикам пробраться через перевал и оттеснили их в долину. Маркелов несколько раз пытался выйти на нужные координаты. Казалось, немцы их ждали именно там, куда старший лейтенант нацеливал группу. Но, несмотря на эти досадные накладки, разведчики добыли чрезвычайно ценные сведения, о чем незамедлительно доложили в штаб фронта — рация работала безупречно. Преследователи исчезли, словно сквозь землю провалились, и это обстоятельство вопреки здравому смыслу почему-то не давало покоя Маркелову: немцы чересчур последовательны и упрямы, чтобы вот так просто взять и отказаться от возможности ликвидировать советскую разведгруппу, да еще в своем ближнем тылу. Исчезновение шести разведгрупп, неудачи остальных при переходе линии фронта, солидно поставленная блокировка возможных маршрутов — все говорило о том, что гитлеровское командование весьма заботилось о сохранности своих тайн, особенно тех, которые касаются оборонительных сооружений и мест дислокации военной техники.

А тут — полное спокойствие, никаких намеков на повышенную боевую готовность в связи с проникновением разведгруппы в тыл, тем более, что уж варианты примерных маршрутов немецкая контрразведка могла вычислить вне всяких сомнений: Маркелов в разведке был не новичок и методику немцев знал не понаслышке. Возможно, это объясняется большой нервозностью гитлеровцев — что ни говори, а уж на исходе третий год войны…

Маркелов приказал отдохнуть. Пригода досадливо поморщился, еще раз окинул взглядом довольно крепкую фигуру часового и бесшумно пополз в глубь зарослей вслед за остальными.

Вскоре им повезло — наткнулись на батарею противотанковых пушек-макетов, а рядом, буквально в километре, разведчики обнаружили до двух десятков танков, тоже фанерных.

— Не нравятся мне эти деревянные игрушки, — Татарчук, покусывая травинку, задумчиво смотрел на мощный эскарп, за которым скрывались в глубоких наклонных траншеях макеты танков. — Мы их на маршруте увидели уже много, как бы не сказать — чересчур много. А, командир?

— Да. Похоже, на этом участке фронта немцы не ждут наших войск…

— Ну хорошо, допустим, это и впрямь ложные позиции. Тогда почему они так тщательно замаскированы с воздуха? — Татарчук показал на маскировочные сетки, прикрывающие макеты.

— Ты в чем-то сомневаешься?

— Не знаю… — Татарчук был непривычно угрюм. — Не нравится мне это — и все тут! Вы только посмотрите, как добротно оборудованы позиции. Что, фрицам делать нечего, как только рыть траншеи под эти дрова?

— Возможно, позиции были и впрямь приготовлены под настоящие танки, да потом их перебросили в другое место, — Маркелов чувствовал, что спорит больше по инерции — в глубине души он был согласен со старшиной.

— У меня есть предложение, командир.

— Выкладывай.

— На связь мы должны выйти через час. За это время не мешало бы посмотреть позиции вблизи. А то посчитаем фанерки, запишем — и в кусты.

— Согласен. Пойдешь с Ласкиным. Мы вас прикроем…

Татарчук и Ласкин ушли. Остальные рассредоточились и замаскировались.

Неутомимый шмель обстоятельно осматривал круглые головки клевера недалеко от Пригоды. Вот он нечаянно зацепил крылом паутину, дернулся несколько раз, пытаясь освободиться, и притих в недоумении, стараясь понять причину своих злоключений. Большой паук выскочил и заторопился к своей жертве. Шмель басовито загудел при виде разбойника, рванулся в сторону, но паук тут же забегал вокруг него, опутывая клейкой паутиной.

Пригода тонкой веточкой оборвал паутину, и шмель улетел; раздосадованный неудачей паук и не пытался восстановить свои охотничьи сети — как-то боком, неуклюже поволок толстое туловище с крестом на спине под клеверный листок.

И в это время рядом с Пригодой раздался чуть слышный шорох и чье-то тяжелое дыхание. Пригода замер; скосив глаза влево, он едва не вскочил от неожиданности, но невероятным усилием воли заставил себя остаться неподвижным — метрах в пяти от него лежал немецкий солдат! Крепкие волосатые руки гитлеровца сжимали окуляры цейсовского бинокля, каска была утыкана пучками травы и ветками. Немец пристально вглядывался в сторону макетов, туда, где орудовали Татарчук и Ласкин.

Пригода, почти не дыша и стараясь унять сильное сердцебиение, медленно потянул кинжал из ножен. Прикинул еще раз расстояние до гитлеровца, слегка приподнялся, готовясь к прыжку, быстро окинул взглядом окрестности и снова застыл неподвижно: чуть поодаль и немного сзади, среди кустов, он заметил еще двух солдат с автоматами наготове.

Тем временем немец с биноклем, видимо, удовлетворенный увиденным, поднял вверх раскрытую пятерню и, на миг повернувшись лицом к Пригоде, быстро пополз в сторону; куда-то пропали и два других солдата.

Не теряя времени, Петро отбросил ветки, которыми замаскировался и, пригибаясь почти к земле, побежал по ложбине к месту сбора разведчиков.

Все уже собрались вместе, когда Пригода выскочил из зарослей — его пост был самый дальний. Татарчук и Ласкин тоже только подошли; судя по виду старшины, он собирался сообщить старшему лейтенанту нечто очень важное.

Пригода, не глядя на заросли вокруг небольшой полянки, где расположились разведчики, медленно подошел к остальным и, изобразив улыбку, тихо сказал:

— Хлопци, нас окружають.

Маркелов на миг оцепенел, но, встретившись взглядом с Пригодой, все понял; засмеявшись, он похлопал его по плечу и показал на Кучмина.

— Берегите рацию… — негромко. — Уходим по одному, без спешки. Направление на сосновую рощу, там хорошо видны подходы. Друг друга из виду не упускать.

Разведчики по одному скрывались в зарослях. Последним шел Ласкин; Когда сбоку, буквально в нескольких шагах, среди ветвей мелькнули чьи-то настороженные холодные глаза, он едва удержал неподвижным палец на спусковом крючке автомата.

Шли быстро; Когда перескочили небольшой ручей, под ногами зашуршали сухие сосновые иголки — здесь начиналась роща.

Короткий привал устроили на вершине небольшого холма, густо поросшего сосновым молодняком. Роща хорошо просматривалась, и разведчики почувствовали себя в относительной безопасности.

— Татарчук, рассказывай! — бросил Маркелов еще на подходе к холму.

— Танки были на этих позициях не позже вчерашнего дня.

— Ты уверен?

— Вполне. Следы траков на дороге убрали с помощью волокушки, а затем пустили грузовики и мотоциклы. Здесь у них почти чисто, если не очень присматриваться.

— Что еще?

— Несколько свежих окурков, пряжка от комбинезона, оброненная недавно, в одном месте танк выехал на обочину и слегка ободрал кору на деревьях. В двух местах, видимо при дозаправке, пролито горючее — это в траншеях.

— Все?

— Нет. В лесу обнаружили добротный блиндаж, хорошо замаскированный, вместительный. Наверное, укрытие для танковых экипажей. Тоже оставлен совсем недавно. Дальше мы не осматривали — не было времени. Пожалуй, все.

— Пригода!

— Бачыв фрыца, як оцэ вас!.. — и Петро рассказал об увиденном.

— Говоришь, тот самый часовой, который по идее должен в это время быть в двух часах ходу отсюда? Не ошибся? — спросил Маркелов.

— Ни! — уверенно ответил Пригода.

— Та-ак… — Маркелов неожиданно почувствовал, как в груди шевельнулось чувство, похожее на страх; тревожно ежалось сердце, трепыхнулось больно и застучало, учащая удары, — неужели все это время он передавал в штаб дезинформацию?!

— Деза… — словно подслушал его мысли Кучмин.

— Я тоже так думаю, командир, — отозвался и Татарчук. — Они нас, как щенков, к проруби ведут. Что делать будем?

— Связаться со штабом и передать им… — начал было Кучмин.

— Что мы снабжали их сначала дезинформацией, а теперь начнем снабжать своими домыслами? Так? Кто может поручиться, что наши сведения не соответствуют действительности?

— Маркелов задержал взгляд на Кучмине. — Ты? Или ты? — обернулся к Татарчуку.

— Так что же тогда делать? — растерянно спросил Татарчук.

— То же, что и до этого, — идти по маршруту. Потому как, если мы сейчас повернем обратно для проверки разведданных, наши, с позволения сказать, “телохранители” на этот раз нас не упустят. Пусть они продолжают считать, что все идет по их плану. Но — до поры до времени…

Да, теперь стали понятными и “нерешительность” эсэсовцев, которые после того, как оттеснили разведгруппу на нужное для них направление, убрались восвояси, уступив место, судя по всему, опытным контрразведчикам вермахта; и усиленные заслоны, которые и в самом деле были непроходимы, поскольку для разведгруппы был определен совсем другой маршрут, и, наконец, удивительное затишье все эти дни в тылу гитлеровцев.

Нет, нужно во что бы то ни стало проверить разведданные! Хотя бы выборочно, если немцы не дадут до конца довести задуманное.

— Подходят, командир, — доложил Ласкин, который в бинокль наблюдал за рощей. — Здорово маскируются, гады!

— Пусть поупражняются. — Маркелов развернул карту. — Подойдите сюда! Смотрите и запоминайте…

“Маркелов Алексей Константинович, 1924 года рождения, русский, комсомолец, воинское звание младший лейтенант…” Подполковник Бережной оторвался от бумаг и с неожиданным интересом посмотрел на стройного юношу, который “ел” глазами начальство. “Птенец… — Подполковник вздохнул, вспомнив свою молодость. — Ускоренный выпуск… А смотрится неплохо”, — и, окинув с ног до головы ладную фигуру Маркелова, спросил:

— Здесь написано, что вы владеете немецким.

— Так точно, товарищ подполковник!

Бережной хотел было сделать офицеру замечание, чтобы тот несколько приглушил свой крепкий, хорошо поставленный голос — фронт не училищный плац, — но передумал: месяц на передовой, и от теперешнего лоска и прыти мало что останется.

— Садитесь. Валиков, чаю!

Вестовой поставил на стол закопченный чайник и две кружки, изготовленные из снарядных гильз.

— Прошу, — Бережной пододвинул к смущенному Маркелову несколько кусочков колотого сахару. — А вообще, — посмотрел на старые деревенские ходики, которые тикали на стене, — пора и поужинать. Валиков, давай “второй фронт”!

Ефрейтор Валиков, нескладный добродушный увалень, подогрел на плите две банки американской тушенки, которую солдаты прозвали “вторым фронтом”, и, неожиданно для Бережного, раздобрившись, откуда-то вытащил пачку галет и полплитки шоколада.

— Ешь, ешь, не стесняйся, — как-то незаметно подполковник Бережной перешел на “ты”: Маркелов ему положительно нравился.

— Валиков, позови Горина.

— Отдыхают, — с нажимом на букву “о” ответил вестовой.

— Валиков! — повысил голос Бережной.

— Ужо бягу… — недовольный Валиков, что-то бормоча под нос, накинул на плечи ватник и шагнул за дверь блиндажа в морозную ночь.

Минут через десять пришел майор Горин.

— Извини, разбудил…

— Я уже не спал, — Горин подошел к печке, налил в кружку кипятку.

— Знакомься, — подполковник Бережной показал «сторону Алексея. — Младший лейтенант Маркелов.

— Уф-ф! Горячо… — майор замахал рукой. — Маркелов, значит… — безразличным голосом промолвил Горин, присаживаясь к столу.

— Между прочим, — Бережной хитровато сощурился, — немецкий язык как свои пять пальцев…

— Ну? — Горин отставил в сторону кружку и на этот раз острым, цепким взглядом осмотрел лейтенанта, который сидел как на иголках.

— Вот посмотри, — подполковник пододвинул Горину бумаги Алексея.

— Значит, учился в университете…

— Так точно, товарищ майор! — подхватил Маркелов.

— Сиди, сиди, — поморщился Горин. — Слушай, младший лейтенант, тут вот какое дело…

Майор умолк как бы в раздумье, затем вздохнул, хмурясь, и продолжил:

— …Вот какое дело — мне нужен толковый офицер, желательно свободно владеющий немецким. По второму пункту у меня сомнений нет, а вот по первому… Ты пойми меня правильно, без обиды. Я недавно такого, как ты, молодца похоронил… Молод, горяч был, а в нашем деле спешка и показная удаль — прямая дорожка на тот свет. Короче говоря, младший лейтенант: в полковую разведку пойдешь?

— Товарищ майор! — Маркелов даже побледнел. — Я… я оправдаю!.. Это… моя мечта, — добавил тихо, потупившись.

— Можно бы определить тебя в разведку приказом… — Горин прошелся по блиндажу. — Только есть одно “но”: ты будешь назначен командиром спецгруппы, основная задача которой — глубокий поиск. Для этого необходимы, как минимум, отличное владение немецким языком и знание специфики разведывательных операций. Придется учиться.

— Я буду учиться! Я постараюсь…

— Не сомневаюсь в этом, — Горин впервые за вечер улыбнулся. — И еще одно, пожалуй, главное: спецгруппа создана приказом по армии из лучших разведчиков и будет выполнять распоряжение штаба армии. Мне группа подчинена временно, но за подбор кандидатур я отвечаю целиком и полностью. Прошу это учесть.

— Понял, товарищ майор, — серьезно ответил Маркелов, глубокая складка прорезала его высокий лоб, мягкие черты юношеского лица вдруг приобрели жесткое, сосредоточенное выражение.

— А пока у нас отдых и полк в резерве, займетесь подготовкой ваших подчиненных к предстоящим заданиям. Судя по бумагам, вы великолепно владеете личным оружием и хороший спортсмен. Не так ли? — майор испытующе посмотрел в глаза Маркелова.

— Да… вроде того… — смутился тот.

— Вот и отлично, — Горин возвратил младшему лейтенанту его бумаги. — А теперь отдыхать. Валиков!

— Чаво!

— Проводи младшего лейтенанта к разведчикам. Утром, в десять, прошу ко мне. Спокойной ночи.

— Пойдемте… — Валиков страдальчески вздыхал и морщился — мороз придавил не на шутку, и шагать в расположение полковой разведки у ефрейтора особого желания не было…

На следующий день Маркелов отправился в штаб и возвратился в два часа дня. Толком познакомиться со своими будущими подчиненными он еще не успел и, вышагивая по первому снегу, который едва припорошил разбитую танковыми гусеницами дорогу, пытался представить свои дальнейшие действия. Это ему плохо удавалось, и когда он открыл дверь землянки, где разместились разведчики, в голове был сумбур — смесь уставных наставлений, советов майора Горина и личных соображений.

Разведчики обедали. Огромный — косая сажень в плечах и ростом под два метра — сержант Пригода ловко орудовал поварешкой: на его широком полногубом лице задумчиво голубели добрые, с затаенной грустинкой глаза. Быстрый в движениях, словоохотливый старшина Татарчук, с живым цыгановатым лицом, рассказывал очередной анекдот, на которые был великий мастак. Рядовой Ласкин, сощурив серые плутоватые глаза, с невероятной скоростью работал ложкой. В конце стола сидел неторопливый кряжистый молчун, ефрейтор Кучмин. По тому, как старшина Татарчук изредка бросал в его сторону быстрые вопрошающие взгляды, можно было заключить, что мнение Кучмина даже для него отнюдь не безразлично.

— Сидайтэ, будь ласка, — Пригода подвинул Маркелову табурет. — Выбачайтэ, що нэ ждалы.

— Ничего, ничего, спасибо… — Маркелов принялся за еду.

— Товарищ младший лейтенант! — Татарчук с многозначительным видом протянул Маркелову кружку, наполненную какой-то темной жидкостью. — Перед обедом положено принять.

— Что это? — Маркелов пригубил кружку и, поперхнувшись, вскочил. — Спиртное?!

— Так точно… — с удивлением воззрился на него старшина. — Коньяк. Трофейный. Берегли для особого случая. Ну вот и…

— Да как!.. Да как вы!.. — Маркелов в негодовании выплеснул коньяк на пол. — Пьянку устраивать! Стыдно! Чтобы это было в последний раз! Ясно, старшина?

— Ага, так точно… — унылый Татарчук втянул воздух. — Хороший коньяк, французский…

— От-ставить разговоры! — офицер посмотрел на часы. — Пообедали? Теперь по расписанию — стрельбище.

После обеда распогодилось: подул теплый ветерок, проглянуло солнышко сквозь серые тучи.

На огневой рубеж лег Ласкин. Отстрелявшись, он заботливо протер автомат фланелькой и только тогда побежал к мишеням. Возвратился с подавленным видом и скромно пристроился за спиной Пригода.

— Плохо, очень плохо, Ласкин, — Маркелов покачал головой.

— Оно, конечно, словами и слона завалишь, — чуть слышно пробормотал удрученный Ласкин.

Маркелов услышал, хотел ответить что-то резкое, но передумал.

— Рядовой Ласкин!

— Слушаю!

— Дайте мне ваш автомат.

Поставив новый диск, младший лейтенант вскинул автомат к плечу и, почти не целясь, как показалось разведчикам, ударил по мишеням короткими очередями.

— Здорово! — Татарчук считал попадания. — Лучше, чем ты, Степа.

— Посмотрим, — невозмутимо ответил Кучмин и передвинул затвор.

Результаты у Кучмина были чуть получше, чем у офицера, хотя оба отстрелялись на “отлично”.

— Старшина! — Алексей “завелся”. — Ваш пистолет!

По указанию младшего лейтенанта установили дополнительные мишени. Сбросив шинель и держа в обеих руках по пистолету, Маркелов, легко отталкиваясь от земли, побежал, как-то странно заваливаясь то на одну, то на другую сторону; затрещали пистолетные выстрелы.

— Вот это да-а… — Татарчук почесал затылок. — Такого видеть мне еще не приходилось.

— Все мишени! — захлебнулся от восторга Ласкин.

— Научиться бы… — обронил задетый за живое Кучмин.

— Чем сейчас и займемся, — Маркелов сиял — он был в своей стихии.

Вечером разведчики куда-то дружно засобирались. Пошушукавшись в своем углу, делегировали к Маркелову, который что-то писал у стола, Татарчука и Пригоду.

— Разрешите обратиться! — молодцевато прищелкнул каблуками франтоватый старшина.

— Почему так официально? — с улыбкой посмотрел Маркелов на своих разведчиков.

И, запнувшись, уставился на Пригоду.

— Товарищ младший лейтенант, — интимные нотки прорезались в голосе Татарчука. — Нас сегодня пригласили на небольшую вечеринку. Девчата-зенитчицы. Тут, неподалеку… И вас, кстати, тоже. Ненадолго, — и уже почти шепотом: — Ну так как?

Маркелов молчал. Тогда, прокашлявшись, заговорил Пригода, которому наступил на ногу Татарчук, взывая о помощи.

— Кх… Гарни дивчата… — Слова не шли на ум и, отчаявшись, сержант выпалил: — То пидэм, чы ни?!

Маркелов не мог оторвать глаз от широкой груди Пригоды, на которой едва помещались многочисленные ордена и медали; про Татарчука и говорить было нечего — тот сверкал, как новый иконостас. Офицер перевел взгляд на Кучмина и Ласкина, у которых тоже было чем похвалиться, покраснел до корней волос и дрожащим голосом сказал:

— П-пожалуйста, и-дите… — и уже твердо добавил: — Я, к сожалению, сегодня… занят.

После ухода разведчиков Маркелов бросился на полати и, уткнувшись лицом в чей-то старый ватник, попытался успокоить внезапно вспыхнувшую мальчишескую зависть. Так и уснул, не дождавшись разведчиков.

Перед завтраком не знал, куда девать глаза. “Маменькин сыночек! За орденами на фронт припылил! Кому позавидовал…” — вспомнил спину Татарчука, испещренную шрамами, след пулевого ранения на шее Кучмина, обожженную руку Ласкина…

Занятие по физподготовке явно не получилось. И день был хорош, и за неделю во втором эшелоне силенок поднабрались, а против бега на пять километров с полной выкладкой был даже безотказный Кучмин. Повинуясь приказу, с горем пополам пробежали чуть больше двух километров, а затем стали “валять Ваньку”: Пригода “неожиданно” подвернул ногу, у Татарчука спину прихватило, Ласкин дышал, как чахоточный, а Кучмин просто остановился и, не поднимая глаз на Маркелова, присел возле подорвавшейся на мине полуторки и стал перематывать портянку.

— За два с половиной года набегался… — ворчал Татарчук.

— Та якбы нэ нога… — Пригода пытался изобразить страдание.

Маркелов вздохнул, пнул в сердцах покореженное осколками ведро, которое валялось возле машины, и сказал:

— Ладно, перекур.

— Возьмить мого табачку, — протягивал Пригода кисет. — Сам гэнэрал хвалыв. Як закурыв, то сказав, що Бэрлин побачыв…

Покурили, помолчали, изредка украдкой посматривая на Маркелова, который вдруг повеселел и загадочно улыбнулся.

— Значит, физподготовка разведчикам ни к чему… — как бы размышляя вслух, сказал он. — Я вас правильно понял?

— Та мы нэ проты… — Пригода снова принялся ощупывать ногу.

— Ну, а если вам придется встретиться с хорошо обученным и тренированным немецким разведчиком? Тогда как?

— Було дило… — многозначительно посмотрел на свои кулаки Пригода.

Маркелов вдруг снял ватник и обратился к Пригоде:

— Сержант Пригода!

— Я…

— Представьте, что перед вами гитлеровец. Его нужно взять живым и доставить в качестве “языка". Вам понятно? Начинайте!

— Як жэ цэ? — растерялся Пригода.

— Очень просто, как вы до этого делали. Причем неоднократно. Ну!

— Товарищ младший лейтенант, — вмешался Татарчук. — Сломает ведь…

— Сержант Пригода, я приказываю! Перед вами немец, фашист. Чего вы ждете?

— Будь ласка… — вздохнул Пригода, и неожиданно стремительно прыгнул на офицера, пытаясь захватить его руку.

И взлетев в воздух, смешно кувыркнувшись, Пригода зарылся носом в сугроб. Разведчики ахнули. Растерянный и злой сержант подхватился на ноги и снова бросился на Маркелова. Тот стоял спокойно, улыбаясь. Пригода уже обхватил его своими ручищами, сжал — и вдруг, изменившись в лице, со стоном опустился у ног младшего лейтенанта…

Когда Пригода пришел в чувство, Маркелов с виноватым видом сказал:

— Вы меня… извините… Немного не рассчитал. Это джиу-джитсу…

— Хай йому грэць, — помотал Пригода головой.

В начале февраля 1944 года 117-й полк отправили на передовую. И вскоре спецгруппа разведчиков во главе с младшим лейтенантом Маркеловым получила первое боевое задание.

7. ЗАПАДНЯ

Мотор несколько раз чихнул и заглох. Грузовик по инерции прокатился несколько метров, мигнул подфарниками и остановился на обочине; из кабины выскочил водитель, открыл капот.

— Что случилось, Вилли? — окликнули из проходящей мимо машины.

— Вода закипела, — водитель открутил пробку радиатора и резко отпрянул в сторону — пар со свистом вырвался наружу.

— Помочь? — подошел к нему пассажир.

— Я сам, Курт, — водитель откинул брезентовый полог и полез в кузов грузовика под тент.

Курт поправил ремень винтовки, закурил и неторопливо принялся расхаживать по шоссе, взад-вперед. Мимо продолжали идти грузовики автоколонны, к которой принадлежала и машина Вилли.

— Эй, Курт! Поехали! — водитель бросил полупустую канистру в кузов и протирал ветошью руки. — Где ты там?

Курт молча влез в кабину и захлопнул дверку.

— Все в порядке, — удовлетворенно констатировал Вилли и повернулся к Курту. — Дай закури… — ы-ы… — водитель на миг лишился дара речи; опомнившись, он попытался выскочить на шоссе, однако сильный удар по голове погрузил его в небытие.

Когда автоколонна миновала перекресток и шоссейная дорога запетляла среди лесных зарослей, один из грузовиков неожиданно резко свернул с выключенными фарами на малоприметную грунтовую дорогу и скрылся за деревьями. Вскоре последняя автомашина колонны перевалила в долину, и на шоссе воцарилась тишина.

Они оторвались от немецких контрразведчиков к ночи. Пригода и Ласкин бесшумно сняли заслон из двух солдат, и разведчики по узкому скалистому коридору вышли к реке, а затем спустились вниз по течению и очутились на шоссе, где незаметно захватили один из грузовиков автоколонны. Судя по всему, этот вариант для контрразведчиков вермахта был полной неожиданностью, поскольку разведгруппу никто не преследовал, в чем Маркелов не замедлил удостовериться, едва машина прошла первые десять километров по грунтовой дороге: мотор заглушили и устроили небольшой привал — послушать ночь и слегка перекусить.

Степан Кучмин время привала провел своеобразно.

В кузове грузовика он обнаружил около двух десятков деревянных противотанковых “хольцминен” и примерно такое же количество старых немецких металлических мин круглой формы; взрыватели к ним нашлись в кабине, тщательно упакованные в деревянные ящички — видимо, покойный Курт был сапером. Пока разведчики ужинали, Степан с саперной лопаткой бегал по дороге, устанавливая мины.

Дальше ехали без остановки до самого утра. Когда из-за горизонта показалось солнце, машину, заминировав, бросили — до цели оставалось совсем немного.

Это было то самое место, где разведчики впервые обнаружили макеты танков и пушек, — Маркелов решил начать проверку разведданных последовательно. Уже на подходе к долине разведчики услышали рев моторов, густая желтая пыль поднималась к безоблачному небу.

Проход в колючей проволоке, ограждающей танковые позиции, который разведчики проделали в первый раз, был аккуратно заплетен, а на бруствере свежевырытого окопчика по другую сторону заграждений сидели два немецких солдата и о чем-то оживленно болтали. Танки, если они там были, скрывал плотный частокол из деревьев.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — зло сказал Татарчук. — Как они нас, командир, а?

— Поживем — увидим… — Маркелов еще раз уточнил координаты.

— Будем ждать вечера? — спросил Кучмин.

— Времени в обрез, — Маркелов внимательно посмотрел на заграждение. — Нужно пройти туда. И желательно без шума…

Ласкин полз среди высокой травы вслед за Степаном. Вдруг тот остановился, некоторое время лежал в полной неподвижности, затем дал знак, чтобы Ласкин не двигался, и, взяв чуть вправо, пополз дальше. Через несколько минут Кучмин повернул обратно. Вскоре оба очутились у прохода в “колючке”, где их с нетерпением ждали остальные.

— Все подходы заминированы, — хмуро сказал Кучмин.

— Пройдем? — озабоченно поинтересовался старший лейтенант.

— Пройдем. Как скоро — вот вопрос. Да еще среди бела дня.

— Да, могут заметить, — Маркелов посмотрел на часы и вздохнул.

— Что теперь? — Татарчук, многозначительно похлопывая по ножнам кинжала, смотрел на Маркелова.

— Другого выхода нет, — понял его Алексей. — Нужно снять передовое охранение. От окопа должна быть тропинка…

На этот раз пошли Татарчук и Ласкин. Теперь на бруствере сидел только один солдат и что-то задумчиво жевал.

“Где второй?” — злился Татарчук, который уже был в двух-трех шагах от окопа. Напарник чревоугодника, который вблизи оказался довольно плотным, упитанным коротышкой, не показывался. В стороне лежал беспокойный Ласкин и, дрожа от нетерпения, ждал сигнала старшины — объект его “забот” был как на ладони.

“Где второй? В окопе? — Татарчук подобрался, крепко сжал нож, чуть слышно щелкнул языком и ринулся вперед. — А, была не была!”

Оба разведчика вскочили почти одновременно; толстяк, выпучив с перепугу глаза, успел промычать что-то нечленораздельное, когда Ласкин опрокинул его на землю; Татарчук с разбегу ухнул на дно окопа, где мирно посапывал напарник толстяка, и взмахнул ножом…

Незаминированную тропинку, которая вела к танковым позициям, обнаружили без особого труда по невысоким вешкам с привязанными лоскутами белей материи. Дорога через лес уже была им знакома, и разведчики шли быстро. На выходе из леса они натолкнулись на взвод немецких солдат, которые рыли большой котлован, обошли их стороной.

— Ну что там, командир? — Татарчуку не терпелось.

Маркелов разглядывал в бинокль танковые позиции, куда то и дело подъезжали автоцистерны бензозаправщиков. А по пыльной дороге, которая змеилась на дне долины, шли крытые грузовики, бронетранспортеры, штабные легковушки. Сколько мог окинуть взглядом Маркелов, все полнилось разнообразной военной техникой, которая перекрыла долину — танкоопасное направление. Но взор старшего лейтенанта был прикован только к танковым позициям, на которых затаились под маскировочными сетками огромные стальные махины неизвестного разведчику типа, по внешнему виду напоминавшие “тигры”, но повыше и пошире.

“Пушка, по-моему, та же, что и у “тигра”, восемьдесят восемь миллиметров, — прикидывал в уме Маркелов. — Но пулеметов не три, а четыре. И один из них зенитный. Что-то новое…”

— Смотри, — передал бинокль старшине.

— Ого! — вырвалось у Татарчука. — Вот это дура…

— Чего там? — подполз и Кучмин.

— Таких еще видеть не приходилось. Держи, Степа, — Татарчук протянул бинокль Кучмину. — Полюбуйся, что фрицы нам приготовили. Сюрприз.

— Да-а, — протянул Кучмин. — Сюрприз… Может, мы с ними поближе познакомимся? — спросил он у Маркелова.

— Взять “языка”?

— А почему бы и нет? По крайней мере доложим в штаб по всей форме.

— Нельзя. Переполошим фрицев до крайности. Пересчитаем, пометим на карте и будем срочно уходить. Нужно немедленно выйти на связь: сведения у нас теперь вполне достоверные.

— Как с остальными пунктами, где были обнаружены макеты? — спросил Татарчук.

— Теперь доложим все, как есть, все наши сомнения. И то, что гитлеровцы затеяли с нами крупную игру. Пусть в штабе делают соответствующие выводы. Но проверить весь наш маршрут мы обязаны.

Последним сквозь проход в проволочном заграждении полз Ласкин. Впереди мелькали стоптанными каблуками сапоги При-годы, шитые по спецзаказу — богатырский размер Петра был далек от армейского стандарта. “Все…” — обрадованно вздохнул Ласкин, когда куски обрезанной проволоки остались позади.

Неожиданно раздался полный ярости крик Пригоды:

— Тикайтэ! Фрицы! Ух!..

Звуки схватки вмиг разрушили хрупкую тишину; кто-то застонал, затрещали ветки кустарника, словно по ним прошелся ураган, где-то в лесу, недалеко от заграждений, раздались выстрелы.

Ласкин вскочил на ноги и рванулся к Приходе. Откуда-то сбоку на него бросились сразу три эсэсовца. Ласкин с разворота полоснул по ним короткой очередью и, перескочив через одного из них, который свалился прямо под нош, выбежал на прогалину, где ворочался клубок тел. Двумя ударами ножа Ласкин помог окровавленному Пригоде встать на четвереньки; взмахнув прикладом, уложил еще одного гитлеровца, который попытался было завалить Пригоду обратно на землю.

И тут сильный удар в спину швырнул Ласкина в высокую траву. Тупая, всеобъемлющая боль парализовала все мышцы тела; Ласкин попытался закричать, но крик застрял в горле — ткнувшись головой в землю, Николай завалился набок. Уже теряя сознание, с невероятным усилием поднял автомат и выпустил последние патроны в группу немецких солдат, которые окружали прогалину…

Ласкин лежал на нарах, прислушиваясь к дыханию соседа, Кузьмы Ситникова. Судя по вздохам, тот тоже не спал, несмотря на то, что было уже далеко за полночь.

— Крендель! Спишь? — не выдержал Ласкин.

— Умгу… — промычал Кузьма и заворочался.

— Слышь, Крендель, неужели правда?

— Ты о чем?

— А то ты не знаешь, — разозлился Ласкин. — Тебя тоже на беседу вызывали.

— Вызывали…

— Неужели на фронт пошлют?

— Еще как…

— И винтарь дадут?

— А то как же…

— И форму?

— Чего захотел…

— Обещали…

— Жди…

— Ты что, не веришь?

— В лагерной робе сподручней на тот свет шлепать.

— Да ну тебя!

Ласкин укрылся с головой и попытался уснуть. Но сон упрямо не приходил. Ласкин отшвырнул одеяло, покопался в кармане фуфайки, нашел окурок.

— Крендель, а Крендель!

— Ну…

— Неужто и срок скостят?

— У тебя срок — кот наплакал.

— Обещали всем.

— Слушай, Колян, пошел ты!..

Ситников тоже закурил. Затянулся несколько раз и уже поспокойней сказал:

— Ты, это, не обижайся… У меня мать и сестренка в Питере… Фрицы бомбят… Плевать мне на срок, лишь бы на фронт отправили.

Утром после завтрака заключенных построили в колонну и вывели за ворота лагеря.

— Братва, гляди, без конвоя идем! — крикнул кто-то.

— Бежать надумал? — спросил Кузьма Ситников, оборачиваясь.

— Да вы что, кореша! Кто от свободы бежит?..

— Ну и помолчи, шустрило…

Крикун умолк: тяжелую руку Кренделя уважали…

После бани выдали обмундирование.

— Гляди, Крендель, новенькое! — радовался Ласкин. — А ты говорил — в робе…

— Новенькое, новенькое, — ворчал по привычке Кузьма, а у самого глаза подозрительно заблестели. — Кх-кх, — притворно закашлялся, отворачиваясь.

— Когда оружие дадут? — спрашивал Ласкин у командира отделения.

— Что, не терпится? — посмеивался сержант. — Дадут, не сумлевайся…

После очередных стрельбищ — вновь сформированные роты перед отправкой на передовую обучали всего неделю (больше не позволяла фронтовая обстановка под Ораниенбаумом, куда их должны были направить), осенним, промозглым вечером их роту отправили на передовую. Ночью они были в расположении 48-й стрелковой дивизии, где вновь прибывших провели в траншеи.

Спать на сырой земле было жестковато и холодно; некоторые помянули даже добрым словом лагерные нары — под крышей все-таки, — но выбирать не приходилось. Утешились фронтовой нормой спиртного — всем выдали по сто граммов водки, которую загрызли сухарями; с тем и уснули.

С рассветом опять зарядил нудный, осенний дождь.

— Бр-р… — Ласкина бил озноб, он запрыгал, пытаясь согреться. — Слышь, Кузьма, давай глянем на фрица, — и полез на бруствер траншеи.

— Дурак, — прокомментировал тот выходку Ласкина. — Слазь, а то шлепнут, как младенца.

— Ну, ты скажешь… — засмеялся Ласкин. — Они сейчас кофий пьют. И нам не мешало бы подбросить чего-нибудь вовнутрь, да посущественней.

— Балаболка… — проворчал в ответ Кузьма.

Примеру Ласкина последовали еще несколько солдат из пополнения. Неожиданно дробно застучал немецкий пулемет, бойцы посыпались обратно в траншею. Некоторые были ранены — послышались стоны и злая ругань.

Ласкину повезло: он только ушиб колено и расцарапал в кровь лицо.

— Схлопотал? — едко спросил Кузьма. — Специально ради вас, придурков, фрицы завтрак отложили. И не боятся, что ко-фий остынет.

— Ну, паразиты! — взъярился Ласкин, передернул затвор и принялся стрелять в сторону немцев.

Выстрелы затрещали по всей траншее — обозленные донельзя таким “горячим” приемом со стороны гитлеровцев, вновь прибывшие не жалели патронов. Ответили и немцы: возле траншеи начали рваться мины. Перестрелка разгоралась все больше и больше. Гитлеровцы встревожились не на шутку — обычно в условиях обороны передний край безмолвен, за исключением редких одиночных выстрелов или пулеметных очередей, выпущенных в основном для острастки, а тут такая пальба.

Вдруг из немецких траншей выскочили автоматчики и бросились вперед; за считанные минуты они преодолели нейтральную полосу и обрушились на опешивших новобранцев…

Ласкин опомнился только во второй траншее.

— Как же так, а, Кузьма? — растерянно спрашивал он Ситникова, который, прислонившись спиной к стенке траншеи, жадно дышал открытым ртом.

— Ну, что ты молчишь?! Стыдно… — Ласкин закрыл лицо руками и медленно опустился на дно траншеи.

— Стыдно… — кивнул головой Кузьма. — И вещмешки с

НЗ фрицам подарили.

— Вещмешки, говоришь? — вскочил Ласкин. — Жалко стало? Эх! Нам поверили, а мы… Как зайцы…

Неожиданно Ласкин вскарабкался на бруствер и закричал:

— Братва! Бей фашистскую сволочь! Ура-а!

Кузьма, не раздумывая, выскочил из траншеи и побежал вслед за Ласкиным. Крики “ура”, яростный свист всколыхнули передовую — пополнение в едином порыве устремилось на немцев. В траншее закипел рукопашный бой.

Ласкин вцепился мертвой хваткой в горло здоровенному детине и, рыча от злости, катался по дну траншеи. Кузьма орудовал штыком, как вилами на сенокосной страде. Но вот автоматной очередью раздробило приклад винтовки, и он, отбросив изуродованное оружие, пустил в ход свои здоровенные кулаки. Немецкий унтер-офицер подскочил к Ласкину, который уже оседлал обессилевшего противника, и взмахнул ножом, но ударить не успел — кулак Кузьмы попал ему в челюсть, и гитлеровец как подкошенный рухнул на землю.

— Крендель, век буду помнить! — Ласкин подхватился и бросился под ноги еще одному немцу, который пытался вскарабкаться на бруствер.

Повалил и, словно ветряная мельница, заработал кулаками.

— Вот тебе — дранг! Вот тебе — нах! Вот тебе — остен! Получи! Мать твою…

Уцелевшие после контратаки пополнения немцы бежали без оглядки. Возбужденные, радостные бойцы окружили пятерых пленных, которые, затравленно глядя на них, сбились в кучу, словно овцы на бойне.

“А я его как!.. А он меня… Нет, думаю, шалишь!”; “Ну я его штыком…”; “Вот присветйл, паразит, небо с копейку показалось”; “Ха! У тебя что. Меня под дых как двинул, думал, кони брошу. Хорошо вцепился за… Ох и завертелся он!”; “За что схватил? Ха-ха-ха!” — шутки, смех, бравада и горечь первых утрат…

В начале ноября роту, в которой служили Ласкин и Ситников, перебросили на другой участок фронта — там разворачивалась подготовка к расширению плацдарма возле поселка Невская Дубравка.

По Черной речке шла шуга.

— Пошевеливайся! Быстрее, быстрее! — поторапливал ротный.

Красноармейцы с опаской ощупывали посеченные осколками борта шлюпки, кое-где пробитые навылет; сквозь пробоины, законопаченные тряпками и деревянными пробками, сочилась забортная вода.

— Поше-ел!.

Тяжело нагруженная шлюпка вильнула в сторону, накренилась, но тут же выровнялась; зашлепали весла, и вскоре, обогнув последний поворот протоки, она вошла в Неву.

Густой серый дым висел над рекой. Ласкин закашлялся, ругнулся.

— Ничего, — подбодрил бойцов командир отделения. — Стерпится, зато фриц нас не видит. Взвод химзащиты старается, дымовую завесу поставили.

Где-то рядом разорвался снаряд, другой; шлюпку качнуло, кто-то охнул — угодило осколком.

— Головы, головы пониже! — скомандовал командир отделения.

Добрались благополучно. Попрыгали в воду и побрели к берегу. Сушиться было некогда — рота пошла в бой…

Ласкин с Кузьмой лежали в большой воронке от авиабомбы. Первая атака захлебнулась, бойцы откатились на исходный рубеж. Ласкин и Ситников, которые оторвались далеко вперед, возвратиться не успели — немцы ударили из минометов, и шквал осколков забушевал над полем боя.

Они лежали метрах в двадцати от немецких траншей. Оттуда, не переставая, строчил пулемет.

— Заткнуть бы ему глотку… — скрипнул Ласкин зубами.

— Попробуй… — Кузьма хмуро уставился в небо. — Закурить бы…

— Кому что… — с досадой посмотрел на товарища Ласкин.

— Не петушись, Колян. — Ситников вздохнул. — Умирать зря не хочется.

— Он сколько наших людей положил, а ты умирать… — Ласкин вытащил гранату.

— Постой, — придержал его за рукав Кузьма. — Как в атаку пойдут, тогда.

— Ладно, — поколебавшись, согласился Ласкин.

Рота пошла в очередную атаку. Пулемет, казалось, захлебывался от злости. Ласкин выметнулся из воронки и что было силы рванулся к пулеметному гнезду; пулеметчик заметил его, но на какую-то долю секунды замешкался от неожиданности: взмах руки — и граната легла точно в цель. Не останавливаясь, даже не пригибаясь к земле, Ласкин в несколько прыжков добежал до траншеи и свалился на голову немецкому солдату; следом за ним, сверкая белками глаз, прыгнул и Кузьма.

— А-а-а! — кричал в исступлении Кузьма, орудуя ножом.

Ласкин, побежав по траншее, настиг еще одного солдата, ударил штыком. Из-за поворота траншеи выглянул немецкий офицер, точно рассчитанным движением бросил Ласкину под ноги гранату и скрылся. Ласкин, не раздумывая, метнулся за ним; едва он забежал за поворот, как коротко ухнул взрыв. Дрожащей рукой Ласкин смахнул пот с лица. “Цел…” — обрадовался. Офицер шарахнулся в сторону и побежал по траншее. Ласкин вскинул винтовку, нажал на спусковой крючок; затвор сухо щелкнул, привычной отдачи не последовало — магазин был пуст. “Уйдет!” — испугался Ласкин, Рванул из-за пояса нож и коротким, быстрым движением метнул его вслед гитлеровцу. Тот как-то нелепо взмахнул руками, сделал еще несколько шагов вперед и, цепляясь за стенки траншеи, медленно сполз вниз…

Через неделю Ласкин был тяжело ранен в бою, и его отправили в тыл. В госпитале, где он получил первую свою награду — медаль “За отвагу”, Ласкин провалялся до весны. В начале марта он прибыл с очередным пополнением в 117-й стрелковый полк, где вскоре был зачислен в полковую разведку.

8. ПОЛКОВНИК ДИТРИХ

Маркелов застонал и открыл глаза. Темно, душно. Он лежал на какой-то площадке, которая, громыхая, перемещалась в пространстве; расслышав шум мотора, старший лейтенант сообразил, что находится в кузове грузовика. Придерживаясь за борт, поднялся, сел. Ощупал голову, которая раскалывалась от боли: волосы слиплись, на темени торчала огромная шишка. Вспомнил все и от отчаяния едва не закричал — плен! Выругался вполголоса — полегчало. Где же ребята? Что с ними?

Встал на четвереньки, начал обследовать кузов. Только в углу запасное колесо и канистра; стенки, обитые жестью, крыша над головой, дверь на замке — фургон. Пнул несколько раз ногой в дверь, но она даже не шелохнулась. Возвратился к канистре, открыл ее, понюхал — пахнет бензином. Отставил в сторону. Но жажда была нестерпимой, и Алексей снова бессознательно потянул канистру к себе; отхлебнул маленький глоток и обрадовался безмерно — вода! Стоялая, с сильным запахом бензина, но все же вода. Пил долго, жадно, чувствуя, как с каждым глотком восстанавливаются силы. Плеснул воды в ладони, умыл лицо, смочил грудь и затылок. Головная боль постепенно ослабевала. Присел на запасное колесо, задумался…

Грузовик, скрежетнув тормозами, остановился; дверь фургона отворилась, и два эсэсовца грубо стащили Маркелова на землю. Его привезли в какой-то город: за высокой каменной стеной, окружающей вымощенный грубо отесанным камнем двор, виднелись в рассветной дымке красные черепичные крыши домов, а кое-где и вторые этажи.

Осмотреться как следует Алексею не дали: последовала команда угрюмого фельдфебеля, и конвойные повели его в глубь двора, где стояло одноэтажное приземистое здание с зарешеченными окнами. Вошли внутрь, прошли через длинный коридор, в конце которого было несколько дверей, обитых черной кожей, не доходя до них, свернули налево. Еще десяток шагов — и эсэсовцы втолкнули Алексея в крохотную одиночную камеру, похожую на каменный мешок.

Металлическая койка на шарнирах была поднята к стене и закрыта на висячий замок, узкое, напоминающее бойницу дзота окошко, почти под потолком камеры, забрано толстыми прутьями; присесть были не на что, кроме как на пол — мокрый, заплесневелый.

Через полчаса принесли завтрак — кружку воды и небольшую краюху хлеба. А еще через час Алексея привели на первый допрос.

В комнате было светло, чисто и, несмотря на казенную мебель, даже уютно. За письменным столом сидел широкоплечий капитан с Железным рыцарским крестом на мундире и что-то писал. Не поднимая головы, показал на стул напротив. Алексей сел. Капитан молча продолжал писать.

Спорилась дверь, и кто-то вошел в комнату; капитан, словно подброшенный пружиной, вскочил на ноги.

— Хайль Гитлер! — вскинул руку.

— Хайль… — высокий костистый полковник подошел к капитану и подал ему руку. — Молодец, Генрих! Красивая работа. Здесь, я думаю, — полковник показал на грудь капитана, — кое-чего не хватает…

— Благодарю, господин полковник!

— Не за что. Достоин. Ну, а теперь к делу. Говорите по-немецки? — обратился полковник к Алексею.

Алексей молчал — решил не открывать, что знает немецкий язык.

— Ладно, будь по-вашему, — на чистейшем русском языке сказал полковник. — Русский язык не хуже любого другого. Ваша фамилия, звание, часть, где служили, с каким заданием направлены в наш тыл? Вопросы понятны? Если чересчур много, могу задавать по порядку. Ну, я слушаю. — Полковник уселся в кресло, которое пододвинул ему капитан.

— Я не буду отвечать на вопросы.

— Почему? — Полковник вынул сигару, прикурил; ароматный дым наполнил комнату. — Почему? — повторил он свой вопрос. — Вы считаете, что мы в полном неведении о цели вашего пребывания здесь? Ошибаетесь, лейтенант Маркелов.

Алексей почувствовал, как неожиданно заломило в висках, однако ни один мускул не дрогнул на его лице — он все так же спокойно смотрел на полковника.

— Завидная выдержка, Генрих, — показал полковник сигарой в сторону Маркелова.

— Сильный противник, — небрежно кивнул тот.

— Да, твоим молодцам досталось… Итак, господин Маркелов, — снова обратился полковник к Алексею, — мне все-таки хочется поговорить с вами доверительно, без ненужных эксцессов, которые в ходу у гестапо. А нам придется прибегнуть к его методам, если мы не найдем общего языка.

— Ну зачем же меня пугать, полковник Дитрих, — Алексей иронически улыбнулся. — Оказывается, разведчики вермахта почитывают наш “Боевой листок”, интересуются нашим боевым опытом. Что ж, понятное стремление, у нас есть чем похвалиться.

Полковник Дитрих выпрямился в кресле, нахмурился, но тут же взял себя в руки и безмятежно посмотрел на Маркелова.

— О-о, мы, оказывается, знакомы. Похвально, молодой человек, очень похвально. Полковник Северилов может гордиться своими питомцами. — Дитрих поднялся, прошелся по комнате. — Вот что, господин Маркелов, у меня есть к вам дельное предложение. Я не буду, как у вас в России говорят, наводить тень на плетень — мы оба разведчики и должны понимать друг друга с полуслова. Ваше задание нам известно, маршрут мы вам предложили свой, помимо вашей воли и тех координат, которые нанесли на карту в вашем штабе, — дезинформация уже пошла в эфир, и опровергнуть ее ни вы, ни кто-либо другой уже не в состоянии. Не могу не отдать должное вашей проницательности — мы не ожидали, что вы так скоро обнаружите подвох. И уж вовсе не могли представить себе подобный ход развития событий в дальнейшем. Тут вы нам преподали хороший урок. Только благодаря оперативности капитана Хольтица и опыту вашего покорного слуги удалось восстановить статус-кво. Не без потерь: на минах подорвался бронетранспортер, несколько мотоциклов, взорвался и грузовик, который вы бросили на дороге. Но они навели нас на след. Все было очень логично — вы обязаны были проверить разведданные, уж коль появились сомнения в их достоверности. А значит, нам оставалось только ждать вас… Так вот, по поводу предложения. Я хочу предложить вам жизнь. Да-да, жизнь и свободу. Это очень ценные человеческие категории, смею вас уверить, тем более когда впереди молодость, зрелость — как у вас. Что вы на это скажете?

— Предложить или продать?

— Ну зачем так утрировать. Даже если и продать, то, поверьте мне, не за бесценок. Человеческая жизнь значительно дороже, тем более ваша.

— В чем смысл предложения?

— Это другой разговор! И он меня радует, — полковник Дитрих подвинул свое кресло к Алексею. — Поскольку за дезинформацию, которую вы передали в свой штаб, вас, если вы возвратитесь, по голове не погладят — расстрел обеспечен, вы это знаете, — предлагаю продолжать работать на нас. Да, именно продолжать работать, как вы до этого и поступали, не подозревая об этом. В скором времени ожидается наступление русских, и, поверьте моему опыту, на этот раз немецкая армия возьмет реванш за все свои неудачи. Мы дошли до Москвы, но оказались здесь. Так почему бы истории не повториться? Тем более что вермахт получил новое мощное оружие, которое способно склонить чашу весов военной удачи на сторону рейха.

— Я подумаю…

— Думайте. Жду вашего ответа, но не позднее четырех часов дня.

— Мне нужно видеть моих разведчиков. Они живы?

— Да. Хольтиц!

— Слушаю, господин полковник! — капитан вытянулся в струнку.

— Собери всех в одной комнате.

После того как увели Маркелова, полковник Дитрих надолго задумался. Капитан Хольтиц почтительно молчал, внимательно наблюдая за выражением лица шефа.

— Вижу, Генрих, у тебя есть вопросы ко мне, —не меняя позы, тихо проронил Дитрих.

— Да, господин полковник.

— Ты хочешь спросить, поверил ли я этому русскому? Ах, Генрих… — полковник отрешенно посмотрел на Хольтица. — Кому дано понять душу славянина? Я знаю, тебе хотелось бы применить особые методы допроса в надежде, что русский заговорит. Что он откроет тайну кода, и мы сможем провести радиоигру. Вздор, Генрих! Он не сказал пока ни “да”, ни “нет”. Это обнадеживает. Значит, этот русский не фанатик — великолепно. Похоже, что он решил сыграть на нашем инструменте свою пьесу. Отлично! Дадим ему такую возможность.

— Но, господин полковник…

— Генрих, в данный момент нам он уже не нужен…

Заметив недоумение на лице Хольтица, полковник Дитрих снисходительно похлопал его по плечу.

— Настоящий контрразведчик должен всегда иметь в виду перспективу. Русская разведгруппа доложила в свой штаб все, что вы им разрешили увидеть. Думаю, этого вполне достаточно, чтобы дезинформация сработала. Надобность в услугах русских разведчиков отпала, поскольку чересчур обильная информация и удивительная легкость, с которой ее добыли, могут насторожить полковника Северилова. То, что группа исчезла, не вызовет особого беспокойства: уже седьмая по счету и более удачливая — все-таки кое-что прояснилось. Теперь для нас вопрос состоит только в том, чтобы надежно закрыть линию фронта для других русских разведгрупп и подтвердить информацию лейтенанта Маркелова. А вот по поводу этих русских разведчиков… — полковник Дитрих прошелся по комнате. — Понимаешь, Генрих, после спецобработки мы получаем искалеченное тело, а нам нужно заполучить искалеченную душу славянина. Вернее, не искалеченную, а исправленную в нужном для нас аспекте. Вот это и есть перспектива.

— Простите, господин полковник, я не совсем понял: вы хотите их перевербовать?

— А почему бы и нет, Хольтиц? Война еще не закончена, и для нашей победы все средства хороши. Мы, к сожалению, практически не занимались подобной работой с фронтовой разведкой противника. Русский разведчик знал, что в плену его участь незавидна — допрос и расстрел. Поэтому выбор у него был, как видишь, небогат, и он дрался до последнего,

— А если Маркелов ответит отказом?

— Это ничего не изменит. Возможно, так и будет. Не будем особо огорчаться. Нужно терпеливо работать, Генрих, всего лишь. Одного-двух из них мы должны, если можно так выразиться, перевоспитать. Главное, посеять в их души надежду выжить, а уж всходы нужно будет лелеять заботливо и целенаправленно. Пашню мы подготовили — дезинформация отрезала им путь назад. Исправить положение невозможно, значит, необходимо искать выход. Вот мы им этот выход и предложим.

Полковник Дитрих надел фуражку и направился к двери.

— В шестнадцать я буду здесь, Хольтиц. Хорошо присматривайте за русскими. И пусть будут с ними, по возможности, вежливыми и предупредительными — это производит впечатление…

9. В ПЛЕНУ

Капрал Виеру лежал на охапке прошлогодней соломы и предавался горестным размышлениям. Еще утром куда-то забрали Берческу, и настроение Георге оставляло желать лучшего. Из головы не выходила неверная Мэриука и ее муж, этот хромой слизняк Догару. Изредка Георге вспоминались подробности драки с немецкими солдатами, и тогда его губы кривила невеселая улыбка, которая сменялась хмурой озабоченностью: чем все это закончится? Немцы скоры на расправу…

Лязгнул засов, дверь камеры от&орилась, и два эсэсовца небрежно швырнули на солому окровавленного человека. Когда охранник замкнул камеру, Георге подошел к новому узнику поближе и только теперь рассмотрел, что это русский солдат. Он был без сознания.

“Вот сволочи!” — зло обругав про себя эсэсовцев, Виеру подложил раненому под голову побольше соломы, осторожно повернул его набок и принялся искать место ранения. Нашел с трудом — гимнастерка и нательная рубаха были заскорузлыми от засохшей крови и висели лохмотьями. С удовлетворением отметив, что пули прошли навылет и, по его разумению, не должны были зацепить жизненно важные органы, Георге тем не менее озабоченно нахмурился — видимо, русский потерял слишком много крови.

Не мешкая, он снял свое белье, порвал его на бинты, как сумел, промыл водой тело вокруг ран и хорошо перебинтовал спину и грудь русского солдата. Тот не приходил в себя. Георге приложил ухо к груди раненого, прислушался; русский дышал тяжело, сердце стучало сильно и гулко.

“Доктор нужен, — тревожился Георге, прикладывая мокрую тряпицу к голове русского. — Лихорадит…”

Виеру решительно направился к двери камеры и принялся стучать кулаками в почерневшие от времени дубовые доски.

— Тебе чего?! — рявкнул сквозь зарешеченное окошко? в двери охранник*

— Доктора позови! Умрет человек.

— Пусть сдыхает, это не мое дело! А тебе советую больше не стучать, паршивец, иначе… — охранник недоговорил, но выражение его лица было красноречивым.

— Сам ты!.. — ощетинился Георге, сжимая кулаки.

Немец в ярости рванул засов, но благоразумие взяло верх; с силой закрыв окошко и бормоча себе под нос угрозы, он удалился.

— Во-ды… — прошептал, не открывая глаз, русский солдат. — Пи-ить…

— Что? — обрадованно подскочил к нему Георге. — Чего ты хочешь?

Сообразив, что по-русски он знает только несколько слов из солдатского разговорника — “Рюки верих”, “Цтой”, “Зидавариси плэн”, “Биуду страниц”, — Георге в отчаянии пытался угадать, что говорит русский.

— Во-ды… Во… А-а-а… — застонал русский.

“Может, воды?” — бросился Виеру к бачку возле двери, нацедил полную кружку и осторожно принялся понемногу вливать воду в запекшиеся тубы. Русский глотнул раз, другой, затем жадно припал к кружке и осушил ее до дна; бессильно откинувшись на солому, он некоторое время лежал неподвижно, словно собираясь с силами, потом открыл глаза и посмотрел на обрадованного Георге.

— Где… я? — слова прошелестели, как легкое дуновение ветерка.

— Я солдат! — ударил себя в грудь Георге. — Понимаешь, солдат. Румын я! Георге Виеру.

— Что… со мной?

— Я Георге Виеру, румынский солдат! Ру-мы-ни-я, — по слогам выговорил Георге.

— Румын… — наконец понял раненый и в изнеможении закрыл глаза. — Плен…

На этот раз и Георге понял, что сказал русский, но свою радость по этому поводу выражать не стал — молча присел рядом с ним и тяжело вздохнул…

Перед обедом звякнуло окошко, и в нем показалось лицо какого-то офицера, судя по фуражке; Георге сделал вид, что не заметил его, — закрыл глаза и притворился спящим.

— Господин капитан, здесь румынский капрал, — голос мордатого охранника.

— В другую камеру, — приказал офицер.

— Некуда, — заупрямился охраните. — Полчаса назад получили новую партию, все забито под завязку.

— Ладно, черт с ними, — выругался офицер. — Здесь места всем хватит. Русские, румыны — все равно…

Когда за Алексеем захлопнулась дверь камеры, его тут же сжали в объятиях.

— Живой!! — Татарчук, несмотря на синие круги под глазами и засохший порез на щеке, засиял как новая копейка. — Живой… — гладил Маркелова, словно маленького ребенка.

— От бисови очи… — ворчал похожий на оборванца Пригода, смахивая украдкой счастливую слезу.

Степан Кучмин молча ткнулся лицом в грудь Маркелова и отошел в глубь камеры.

— Колян… плох, — негромко молвил, не глядя на старшего лейтенанта.

Ласкин, успокоенный присутствием товарищей, лежал в полузабытьи, изредка постанывая.

— Ласкин, ты меня слышишь? — склонился над ним Маркелов.

Ласкин открыл глаза, затуманенные болью, и, увидев Алексея, попытался улыбнуться.

— Ко-ман-дир… — прошептал с трудом и снова прикрыл веки.

Маркелов стиснул зубы и отвернулся; на глаза ему попался Георге, который скромно примостился в углу камеры.

— А это кто? — спросил у Татарчука.

— Капрал румынский.

— Подсадка? — шепнул старшине на ухо Маркелов.

— Не похоже. С какой стати?

— А вот с какой… — Старший лейтенант отошел в другой конец камеры. — Идите сюда, — и рассказал разведчикам о предложении полковника Дитриха.

— Вот фашистская морда! — Татарчук даже задохнулся от ненависти. — За кого нас принимает…

— Что теперь? — пытливо посмотрел на Маркелова Степан.

— Поэтому и хотелось вас всех увидеть. Может, в последний раз…

— Э-э, нет, командир, — Татарчук упрямо тряхнул головой. — Рано хоронишь и себя, и нас. Подумаем.

— Тут и думать нечего… — Кучмин оглянулся на Георге, который прислушивался к их разговору. — Слушает. Эй, парень! Подойди сюда.

— Не понимаю, — растерянно развел руками Георге. — Только по-немецки.

— Что он говорит? — поинтересовался Татарчук.

— Я разбираюсь в румынском так же, как и ты, — ответил ему Кучмин. — Может, знает немецкий язык?

— Поговори с ним, — поколебавшись, сказал Маркелов, решив, что терять уже все равно нечего.

— Подойди сюда, капрал, — позвал Степан Виеру еще раз, уже по-немецки.

— О-о! Как хорошо! — обрадовался тот. — Господин знает немецкий!

— Какой я тебе господин! — возмутился Степан. — Господа нас в эту камеру посадили. Расскажи нам, кто ты и как сюда попал.

Пока Георге сбивчиво рассказывал о своих злоключениях, Маркелов, глядя на его открытое, довольно симпатичное лицо, пытался уловить в голосе хотя бы одну фальшивую нотку, но тщетно — судя по всему, капрал говорил правду.

“Впрочем, что из того? Будь он даже трижды шпик, — думал Алексей, — в нашем положении это безразлично”.

— Нужно попытаться, командир… — горячо зашептал Татарчук. — Последний шанс…

— А Ласкин? — спросил его Маркелов.

Старшина потупился, безнадежно махнул рукой и отошел в сторону.

— От того, что мы умрем вместе с Коляном, — сурово глядя на Маркелова, сказал Кучмин, — пользы для общего дела никакой. Мало того, что влипли по уши, мы еще и своих подвели. Вот про что нужно думать в первую очередь. Кто-нибудь из нас обязан дойти к своим, даже если для этого потребуется жизнь остальных.

Георге видел, что русские что-то задумали. Неужели попытаются бежать? Немыслимо! Охрана, пулемет на вышке, возле ворот пост… Нет, нужно предупредить! Это верная смерть!

— Послушайте! — подскочил он к Кучмину. — У вас ничего не выйдет! — Георге скороговоркой выпалил свои соображения.

— Тихо! — зажал ему рот Степан. — Это тебя не касается. Сиди и молчи. Только спокойно, чтобы потом на нас не обижался.

Георге забился в угол, наблюдая за приготовлениями русских; его вдруг зазнобило от волнения.

Степан сильно застучал в дверь.

— Откройте! Сюда! Быстрее! — кричал он по-немецки.

— Кто кричал? — все тот же толстомордый охранник заглядывал в окошко.

— Умирает! Доктора! — вопил Степан, показывая на Пригоду, который лежал на полу неподвижный, подкатив глаза под лоб.

Охранник уже хотел послать этих русских к чертям собачьим, но вовремя вспомнил строгий наказ капитана Хольтица как следует вести себя с ними, и сломя голову помчался звонить в тюремный лазарет. Доктора, как всегда, на месте не оказалось, и взмыленный охранник, прихватив еще двоих солдат на подмогу, направился в камеру, чтобы забрать оттуда “умирающего” и отправить в лазарет — подальше от греха, пусть с ним там разбираются, а ему лишние неприятности по службе ни к чему.

Солдаты, подхватив Пригоду под руки, поволокли его из камеры; толстомордый охранник в это время держал остальных под дулом автомата. Когда дверь закрылась и засов, звякнув, встал на место, охранник поставил автомат на предохранитель, нашел ключ на связке — и услышал сзади приглушенные стоны и звук падения чего-то тяжелого. Он резко обернулся. Солдаты лежали на полу, а русский был уже в двух шагах от него. Охранник попытался вскинуть автомат, но тяжелый удар швырнул его на стену…

Новобранцы запрудили перрон небольшой станции. На запасных путях пыхтел паровоз, собирая все мало-мальски пригодные под погрузку вагоны; захрипший военком в последний раз- проверял списки, тревожно посматривая на небо. Черный густой дым выползал из-за горизонта, надвигаясь на станцию, — горели хлеба. На западе, где-то в районе села Камышовки, шел бой.

— Мамо, идить додому, — упрашивал Петро Пригода свою мать. — Бо стриляють…

— Ой, моя дытыночка-о… — беззвучно плакала она, цепляясь за пиджак сына сухими руками.

Пригода, смущаясь, прикрывал мать от новобранцев своей широкой спиной и уже в который раз уводил ее с перрона в чахлый скверик, мимо которого шла дорога в их село.

— Мамо, идить…

Мать покорно соглашалась, скорбно кивая головой, но стоило Петру направиться к перрону, она снова шла за ним…

Наконец подали вагоны. Толпа на перроне заволновалась, зашумела; женский плач заглушила на какой-то миг гармонь, но тут же на высокой ноте захлебнулась, жалобно вздохнув мехами.

“Юнкерсы” свалились на станцию внезапно: на малой высоте прошли вдоль железнодорожного полотна и, сделав “горку”, стали набирать высоту. Бомбы посыпались на состав, на станционные постройки, несколько разрывов ухнуло в скверике.

— Возду-ух! — чей-то отчаянный крик растворился в грохоте.

Петро Пригода, крепко сжав руку матери, бежал к неширокой полоске посадки, которая тянулась вдоль дороги; “юнкерсы” пошли на второй заход…

Пулеметная очередь настигла Пригоду уже около посадки: пули взрыхлили землю под ногами, и Петро с размаху рухнул в жесткую, выгоревшую на солнце траву. Прикрыв голову руками, он долго лежал неподвижно, с неожиданно проснувшимся страхом прислушиваясь к удаляющемуся реву самолетных моторов.

Станция горела. Паровоз лежал возле насыпи, окутанный облаками пара, железнодорожная колея вздыбилась вывороченными рельсами, на месте небольшого вокзальчика кружила пыльная пелена, сквозь которую изредка проблескивали языки пламени.

— Мамо, мамо, вставайтэ! — Пригода тормошил мать, которая лежала как-то неловко, на боку.

А на цветастой кофточке расплывалось яркое-красное пятно…

Мать похоронили на следующий день после обеда. Почерневший от горя Петро сам выкопал могилку, сам сколотил гроб из досок, которые готовил на новую хату. Дед Макар почти силком увел его с кладбища поздним вечером; ночь Пригода провел без сна, а на утро стал собирать вещмешок. Но уйти не успел — село заняли немцы. Правда, надолго они не задержались: обшарив хаты и курятники, гитлеровцы поспешили на восток. Петро отсиделся в погребе, куда его запихнул дед Макар, — подальше от греха, как бы чего не вышло…

Через две недели в селе разместился штаб немецкого пехотного полка. Хату Макара Пригоды, которая стояла на краю села, возле речки, немцы обходили стороной — еще дореволюционной постройки, она почти по окна влезла в землю, издали напоминая своим видом старый, трухлявый гриб-боровик с соломенной шляпкой. Петро по-прежнему отсиживался взаперти, но уже не в погребе, а в сарае, в хорошо оборудованном и замаскированном подполье времен гражданской войны. Вместе с дедом Макаром Петро очистил его от старого хлама, перетащил туда зерно, картошку и сало, а также старую отцовскую берданку.

Однажды Петро, не выдержав своего добровольного заточения, решил сходить проверить удочки-донки, которые дед Маг кар ставил с вечера за огородами на берегу реки. Радуясь свежему воздуху и богатому улову, не заметил, как зашло солнце. Торопливо вытащив плетеный из ивовых прутьев садок, он уже было направился домой, как к противоположному берегу подъг ехала повозка, запряженная парой немецких гунтеров, и два солдата, раздевшись догола, бултыхнулись в воду.

Затаившись в кустах, Петро некоторое время наблюдал за ними, затем, решившись, снял рубаху, брюки и, набрав побольше воздуха, нырнул.

Немец ушел под воду беззвучно. Когда Пригода вынырнул в лозняке, второй солдат бегал по берегу и орал что было мочи, нелепо жестикулируя. Схватив одежду и садок с рыбой, Петр, не одеваясь, побежал через заросли домой.

Внезапная смерть солдата подозрений не вызвала: видимо, немцы решили, что просто утонул. Два дня его искали, а потом махнули рукой — река в этом месте была глубокая, изобиловала водоворотами, и тело, судя по всему, затащило под какую-нибудь корягу.

А через несколько дней после этих событий Пригода, прихватив берданку, ушел к мосту в шести километрах выше по течению.

Мост был новый, добротный, построенный за год до начала войны. При отступлении взорвать его не успели — немцы выбросили парашютный десант. Теперь мост охранял взвод немецкой пехоты. Но поскольку линия фронта была уже далеко, а хутор рядом, немецкие солдаты сутками бражничали, радуясь передышке, оставляя на мосту наряд из двух-трех человек.

Пригода влез на старую раскидистую вербу возле берега и, затаившись среди ветвей, просидел до полудня, наблюдая за мостом. Солдаты охраны удили рыбу; изредка кто-нибудь из них поднимался на мост и, прогулявшись туда-обратно, возвращался на берег к своей удочке.

Повздыхав — близок локоть, да не укусишь, — Пригода слез с вербы и лесными зарослями пошел к Ореховой балке…

Одноконная повозка вынырнула из-за поворота неожиданно. Старая тощая кляча, понуро склонив морду к земле, еле плелась; возчик, конопатый, широколицый полицейский, привязав вожжи к передку телеги, подремывал, обнимая винтовку, а сзади, развалившись на охапке сена, полулежал немецкий солдат.

У Петра задрожали руки, когда он вскинул берданку к плечу. Прикусив до крови губу, Пригода набрал полные легкие воздуха и, мысленно утешив себя, что с такого близкого расстояния промахнуться невозможно, нажал на спусковой крючок.

Грохот выстрела словно смел полицейского с телеги — вскинувшись, он рухнул под колеса; лошадь с испугу всхрапнула и шарахнулась в орешник. “Попал!”, — радуясь удаче, выскочил Петро из своей засады; мельком взглянув на солдата, который хрипел, отплевываясь кровью, Пригода в два прыжка настиг полицейского, который, скуля, пытался уползти в кусты, и с разбегу опустил ему на голову приклад берданки…

Телегу Пригода сбросил в Чертов яр, километрах в четырех от Ореховой балки; туда же отправил и трупы, присыпав сверху глиной и сушняком. Клячу выпряг и верхом доехал до болота, где и оставил ее на одном из островков среди топи, куда дорогу знали только он и дед Макар.

Возвратился домой под утро. Дед Макар только крякнул, увидев трофеи внука — автомат, винтовку и две гранаты; молча обнял его и, ткнувшись колючей щетиной в щеку Петра, поспешил в хату. Принес чугунок вареной в “мундире” картошки, нарезал сала и, покопавшись в углу подпола, вытащил бутылку самогонки. Выпили молча. Дед закусил табачным дымком самокрутки, а внук приналег на еду. Когда рассвело, дед Макар надел рваную фуфайку, взял в руки клюку и пошел в село. На немой вопрос Петра коротко ответил:

— Та пиду, розвидаю…

Вернулся довольный и повеселевший. Оказалось, что немецкий штаб откочевал поближе к линии фронта и в селе осталась только ортскомендатура, а при ней лейтенант, три немецких солдата и несколько полицейских.

— Баба з возу, кобыли лэгшэ… — так прокомментировал это событие дед.

Про случай в Ореховой балке пока никто ничего не знал…

Мост не давал Петру покоя. Он уже несколько раз пробирался к заветной вербе, подолгу присматриваясь к движению на дороге, которое осенью заметно усилилось. И охрана моста стала понадежнее: немцы опутали берега колючей проволокой, построили пулеметный дзот и вышку, на которой постоянно дежурил часовой, осматривая в бинокль окрестности.

Попробовал было Пригода еще раз сунуться в Ореховую балку, да едва ноги унес, наткнувшись на немецкий патруль, — ушел через болото.

Немцы явно осторожничали. Беззаботность первых дней войны уступила место угрюмой сосредоточенности, злости. В селе свирепствовал ортскомендант, его подручные денно и нощно рыскали по дворам в поисках продуктов для армии фюрера. Раза два заходили и к деду Макару, но у того, кроме двух ведер картошки и последней курицы, ничего найти не удалось.

Как-то Петр поделился своими мыслями по поводу моста с дедом. Тот покряхтел, закурил, чуток подумал, а затем хитро подмигнул внуку и потащил его за собой.

За сельским выгоном, в зарослях терновника, дед отыскал кучу взрыхленной земли, над которой возвышался стабилизатор неразорвавшейся авиабомбы. Молодой Пригода пощупал холодный металл и с сожалением взглянул на деда Макара — то ли тот не понял его замысла, то ли того… на старости лет. Но дед, сняв ватную безрукавку, с которой не расставался даже в жаркие летние дни, поплевал на ладони и принялся отбрасывать землю в сторону предусмотрительно захваченной лопатой.

— Диду, чы вам робыты ничого? — придерживал Петр старика за рукав.

— От бисового батька сын! Вырис до нэба, а ума як у ции жылизякы… — И дед объяснил Петру, для каких целей сгодится авиабомба. — На, копай, — ткнул ему в руки лопату. — Може, бойся?

— Та вы що, диду?! — Петро заработал с завидной сноровкой.

Взрыватель вывинчивал сам дед Макар, который в гражданскую служил артиллеристом; Петра, несмотря на его уговоры, дед отогнал подальше, в канаву: “Як нэ повэзэ, то прямо до бога за пазуху попаду, бо воно вжэ и пора…” Но все обошлось благополучно. Тщательно припрятав железную болванку со смертоносной начинкой, дед и внук поспешили домой…

Ночь выбрали потемней. Плот, на котором лежала привязанная авиабомба, отбуксировали поближе к мосту утлой лодчонкой. Дед Макар остался в камышах, а Петро, раздевшись, вошел в воду и, стараясь не шуметь, поплыл дальше, подталкивая плот, где лежали, кроме бомбы, связанные проволокой гранаты и моток веревки.

По мосту громыхали немецкие грузовики. Вода уже была по-осеннему холодной, и без плота Петру пришлось бы туго — тело закоченело, и руки повиновались с трудом. Под мостом течение оказалось особенно быстрым, и Пригода едва не упустил плот. Привязав его к свае, он обхватил ее ногами и некоторое время отдыхал; затем, еще раз проверив надежность креплений связки гранат, взял веревку, лег на спину и, отдавшись на волю течению, принялся торопливо распускать моток.

Когда его прибило к берегу, в руках оставалось не больше трех метров веревки — расчет оказался точным. “Ну, гады! — весь дрожа от нетерпения, Петро ждал, когда на мост вползет очередной грузовик. — За маму!!” — и изо всех сил потянул веревку, другой конец которой был привязан к кольцу предохранительной чеки гранаты.

Взрыв раскроил темноту огненным всплеском; центральная часть моста вместе с грузовиком рухнула в реку, деревянные щепки и осколки градом посыпались в воду и прибрежные заросли.

Лодка едва не опрокинулась, когда Петро в радостном возбуждении вскочил в нее.

— Ну?.. — дед Макар обхватил его за плечи.

— О! — показал Петро большой палец и усиленно заработал веслами, выгоняя лодку на быстрину.

А возле моста в это время шла беспорядочная пальба — ошеломленная взрывом охрана в панике поливала реку и лес свинцом.

Только дома при свете каганца дед Макар заметил, что Петро ранен — видимо, какой-то осколок задел ему плечо. Но что было внуку до этой царапины, когда в груди бушевала неуемная радость победы?!

Ранним утром в село нагрянула рота эсэсовцев. Всех взрослых жителей и детей согнали к школе. Забрали и деда Макара. Сквозь щели в двери сарая Петро видел, как немцы подталкивали прикладами старого Пригоду; где-то в центре села ударила автоматная очередь.

Не в силах больше справиться с волнением и недобрыми предчувствиями, Петро схватил автомат и что было мочи припустил через огороды к старой церквушке. Оттуда с колокольни была хорошо видна школа и скверик возле нее, где стояли сельчане в окружении эсэсовцев. На школьном крыльце расположились немецкие офицеры, среди которых был и ортскомендант; выслушав доклад одного из своих подчиненных, высокий офицер-эсэсовец небрежно махнул рукой и направился к броневику. Эсэсовцы стали загонять людей в школу. Когда последний человек переступил порог, дверь закрыли и заколотили досками.

Петро с недоумением и тревогой смотрел, как вокруг школы забегали солдаты, щедро поливая чем-то стены из канистр. Эсэсовцы окружили здание школы с автоматами наизготовку; они покуривали и посмеивались, о чем-то оживленно переговариваясь друг с другом.

“Будуть палыты школу! — похолодел Петро, наконец понявший смысл странных приготовлений. — Як жэ так?! Нэлюды!” — На глаза навернулись слезы. И уже не владея собой, Пригода прицелился…

Звук орудийного выстрела разбросал оцепление в разные стороны; возле школы взметнулось пыльное облако взрыва, и через мгновение, протаранив высокий плетень, на дорогу выскочил танк. Второй выстрел был более удачным: броневик с офицерами вздыбился и загорелся. Стреляя на ходу из пулемета, танк промчался по улице, расшвыривая в стороны бронемашины эсэсовцев.

Петро в радостном изумлении видел, как бежали к центру села солдаты, изредка постреливая в сторону эсэсовцев из винтовок. Вдруг танк, как бы споткнувшись, дернулся и завертелся на месте — удачно брошенная граната легла точно под гусеницу. Возле сельсовета зачастил взахлеб немецкий пулемет; советские солдаты залегли. Затрещали автоматы немцев — эсэсовцы оправились от первого испуга. Пулемет бил короткими прицельными очередями не переставая. Ободренные мощной огневой поддержкой, эсэсовцы рассыпались по огородам и начали полукольцом охватывать немногочисленных наступавших. С колокольни Пригоде был хорошо виден пулеметный расчет возле сельсовета и все маневры гитлеровцев. Тщательно прицелившись, Петро длинной очередью уложил обоих эсэсовцев-пулеметчиков, а затем неторопливо, на выбор, принялся расстреливать тех, которые прятались за плетнями и в огородах. Обрадованные неожиданной помощью, советские пехотинцы с криком “Ура!” бросились в атаку; немцы дрогнули и побежали.

“Оцэ так! Оцэ добрэ!” — ликовал Петро, кубарем скатываясь по крутым ступенькам колокольни вниз — последний автоматный рожок опустел.

Подбежал к школе и принялся отдирать доски, которыми эсэсовцы заколотили входную дверь.

— Выходьтэ! Наши прыйшлы! — кричал Петро сельчанам. — Диду! Наши!

— Та бэз тэбэ бачу… — дед Макар стряхнул со щеки скупую старческую слезу. — Я ж казав, що гэрманець скоро драпать будэ. Слабо у ных супроты нас…

Примерно через полчаса бой закончился. Эсэсовцев прижали к болоту, где они и нашли свой конец.

— Ну-ка, где этот герой? — седой майор подошел к Пригоде, которого окружили солдаты. — Хорошо. Богатырь! — Майор крепко обнял и поцеловал Петра. — Построить полк! — приказал он капитану с рукой на перевязи.

Пригода стоял перед строем, не зная, куда деть руки; краска смущения залила щеки, он потупился, стараясь не смотреть на солдат.

— Товарищи! За проявленные в бою мужество и отвагу от имени командования выношу благодарность Пригоде Петру! — * майор крепко пожал ему руку.

— Дякую, — тихо ответил Петро, но тут же спохватился и уже твердо отчеканил: — Служу Радянському Союзу!

— Хорошо начал службу, сынок… — улыбнулся майор. — Награды достоин. Прорвемся к своим, буду ходатайствовать…

После непродолжительного отдыха красноармейцы двинулись дальше. С ними уходил и Петро Пригода. Прощаясь с дедом Макаром, он неожиданно прослезился:

— Як жэ вы тут будэтэ?

— В лис пидэмо, — дед Макар посуровел. — Щоб зэмля горила пид фрыцом…

10. ПОБЕГ

— В камеру их, живо! — скомандовал Маркелов при виде трех неподвижных тел. — Переодеваемся!

Георге с восхищением смотрел на Пригоду, который сторожил у приоткрытой двери с автоматом в руках: вот это силища!

— Быстрее, быстрее! — поторапливал Маркелов. — Свяжите их покрепче, — показал в сторону все еще не пришедших в себя немцев. — Все готовы? Уходим!

— А я?! — вдруг опомнился Георге Виеру. — А меня?! Возьмите, товарищи… — перешел на немецкий язык.

— Парень, мы не на свадьбу идем, — Кучмин неодобрительно посмотрел на Георге. — Оставайся здесь. У тебя есть шанс дождаться конца войны. Не упускай его.

— Нет! Я… я их ненавижу! — запальчиво выкрикнул Георге. — Возьмите…

— Пусть идет, — коротко бросил Маркелов. — Некогда препираться. Похоже, парень хороший. Думаю, не помешает. За мной!

В караульном помещении был только один солдат, который сам с собой играл в шахматы; при виде разведчиков он безмолвно поднял руки и дал себя спеленать.

Пост у входа в бывшую казарму пехотного полка, переоборудованную гитлеровцами в тюрьму, тоже сняли без особого труда — в связи с ожидаемым наступлением советских войск больше половины охранников в срочном порядке отправили на передовую, и вместо положенных двух человек был один. Теперь уже все были в немецкой униформе, за исключением При-годы, который с трудом напялил на себя только каску и мундир толстомордого охранника; с брюками получилась неувязка, не тот размер, пришлось щеголять в своих рваных.

Оставалось практически самое сложное и опасное препятствие на пути к свободе: пулеметная вышка возле забора, с которой хорошо просматривался казарменный плац — теперь тюремный двор.

— Командир, я пойду, — Татарчук решительно надвинул каску на лоб и шагнул к входной двери.

— А я подержу пулеметчика на прицеле, — рассудительный Кучмин сменил рожок и, передернув затвор, выжидающе посмотрел на Маркелова.

— Идите… — Алексей с сожалением вздохнул — без стрельбы вряд ли обойтись: очень не хотелось раньше времени тревожить осиный рой, ведь всего лишь в сотне метров от тюрьмы, как удалось узнать у захваченных немцев, казарма тюремной охраны. — И постарайся, старшина, поаккуратней.

— Я что, — сверкнул белозубой улыбкой Татарчук, — его, — кивнул головой в сторону пулеметчика на вышке, — попросить нужно, чтобы вел себя смирно. Пойдем, Степа.

— Стоп! — Маркелов прислушался. — Все назад!

К входу в здание тюрьмы подъехал “опель”, за рулем легковушки сидел капитан Хольтиц. Прихватив с собой автомат, который лежал на заднем сиденье, он торопливо взбежал по ступенькам к двери, открыл ее и пошел по узкому тамбуру, который вел в коридор. Пригода выскочил из-за угла и сильным пинком отшвырнул Хольтица к Маркелову, который одной рукой вырвал у него автомат, а второй ударил в челюсть. Пригода подошел к поверженному Хольтицу и склонился над ним.

— Та цэ ж той самый часовый, що за намы приглядав! — с удивлением воскликнул он.

— Хорошая птичка к нам припрыгала, — Татарчук с удовлетворением смотрел на Хольтица, который уже пришел в себя.

— Командир постарался…

— Капитан Хольтиц! — Маркелов при помощи Кучмина поставил немца на ноги. — Вы меня слышите?

— Д-да… — выдавил тот из себя и, собравшись с силами, стал ровно, высоко вскинув голову.

— Где наша рация? Отвечайте!

Молчание.

— Отвечайте, Хольтиц, иначе придется вас ликвидировать.

Хольтиц пренебрежительно ухмыльнулся.

— Хольтиц, я говорю вполне серьезно. У нас нет времен». И иного выхода. Мы вам сохраним жизнь, если получим рацию. Где она?

— Не скажу! И плевать мне на ваши угрозы и посулы! Никто из вас отсюда не выйдет живым. Никто!

— Шлепнем гада, — Кучмин вытащил нож и взвесил его на ладони. — Видали мы таких гордецов…

Хольтиц, крепко стиснув зубы, отвернулся. “А ведь ничего не скажет, — думал Маркелов, глядя на него. — Жаль. Мог бы здорово нам помочь. Увы. Однако смелый… Но что же делать?” Решение пришло неожиданно.

— Машина!

— Командир! — Татарчук понял его с полуслова. — Гениально!

— Придется позаимствовать вашу одежду, капитан Хольтиц… — с иронией глядя на побледневшее лицо немца, сказал Маркелов.

В “опеле” разместились с большим трудом; Ласкина бережно уложили на колени разведчиков, которые расположились на заднем сиденье вместе с Георге. За руль сел Кучмин, а рядом примостился Маркелов, переодетый в форму Хольтица.

Пулеметчик на вышке про себя подивился: этот капитан явно не в своем уме — так перегрузить машину… Сверху он хорошо видел знаки различия и Железный крест на груди капитана, а также солдат на заднем сиденье. Это обстоятельство немного озадачило пулеметчика: с какой стати офицер в штабной машине катает простых солдат? Но, немного поразмыслив, пришел к выводу, что господам офицерам из военной контрразведки (к счастью для наших разведчиков, он был осведомлен о личности Хольтица) виднее, кого нужно брать в свою машину и для каких целей. Проводив “опель” взглядом до поворота к воротам тюрьмы, пулеметчик, воровато посматривая по сторонам, принялся раскуривать сигарету — этот новый фельдфебель такая скотина, запрещает курить на посту; тоска смертная, хоть волком вой. Быстрее бы война заканчивалась…

“Опель”, набирая скорость, катил по тюремному двору. Маркелов краем глаза наблюдал за пулеметчиком — заметит подмену или нет? Автомат лежал на коленях, дверка кабины была чуть приоткрыта — возможно, вопрос жизни и смерти будут решать доли секунды.

Наконец за поворотом показались массивные ворота. “Пронесло…” — на миг расслабился Маркелов, но тут же руки снова крепко сжали автомат — пост у ворот. Три охранника, сигнализация…

Не доезжая до ворот метров с полсотни, Кучмин просигналил. Из караулки выскочил солдат и, отодвинув засовы, принялся открывать тяжеленные створки; Кучмин убавил газ, выжал сцепление, и машина медленно покатилась по инерции. Из караульного помещения вышел второй немец, унтер-офицер; прикрикнув на солдата, он направился к “опелю”. Взгляд его безразлично скользнул по лицу Кучмина и остановился на Маркелове; от изумления он застыл на месте, затем, опомнившись, схватился за оружие — и тут же зачастили автоматы разведчиков.

— Вперед! — крикнул Маркелов Кучмину.

Но тот и без понуканий уже включил скорость и дал полный газ.

“Опель” выскочил из тюремных ворот и помчал по узкой ухабистой дороге к окраине города. Сзади завыла сирена, словно спохватившись, залаял пулемет на вышке.

— Жми, Степа! — орал счастливый Татарчук.

Из-за поворота вынырнула легковушка, и машины едва не столкнулись; круто вывернув руль, Кучмин выскочил на тротуар, затем съехал опять на дорогу, и “опель”, набирая скорость, устремился к уже близкому мосту через реку на окраине города.

Если бы разведчики знали, кто сидит в той автомашине! Полковник Дитрих посмотрел вслед лихачу и, взглянув на номер “опеля”, вздрогнул — машина капитана Хольтица! Что бы это могло значить?

В этот полуденный час дорога была пустынна. Возле старого замшелого моста, который соединял два берега реки, из-за жары превратившейся в широкий ручей, стоял бронетранспортер. Водитель бронемашины уже одевался и поторапливал двоих солдат, которые е гоготом плескались в теплой мутной воде.

— Командир! — у Татарчука при виде бронетранспортера загорелись глаза. — Сменим телегу, а?

Маркелов оглянулся назад — погони пока не было видно. И утвердительно кивнул головой.

Справиться с солдатами не составило особого труда: захваченные врасплох, они глупо таращились на офицера, который приказал их связать и запихнуть в кабину “опеля”, что и было проделано с завидной быстротой и сноровкой.

— Вот это конь! — довольный сверх всякой меры, старшина постукивал по броне, гладил крупнокалиберный пулемет — вооружение бронемашины. — Я бы на нем до Берлина не отказался скакать…

Вскоре свернули по совету Георге Виеру, который хорошо знал эту местность, на одну из проселочных дорог. Погоня так и не появилась — то ли из-за растерянности охраны тюрьмы, то ли из-за отсутствия подходящего транспорта. Во всяком случае, разведчики благополучно добрались до леса и, тщательно припрятав бронетранспортер — авось когда пригодится, — ушли в горы.

11. МОНАСТЫРЬ

Прорваться сквозь плотное кольцо оцепления не удалось. Немцы пока еще не знали, где скрываются разведчики, но планомерно прочесывали окрестности города и подступы к их укрытию в горах, все туже затягивая петлю — чувствовались железная хватка и опыт полковника Дитриха. Маркелов был в отчаянии: каким образом доставить разведданные в штаб фронта?!

Сопоставив сведения, которые им сообщил Георге Виеру, рассказав о причине заключения в тюрьму, с теми данными, которыми располагали разведчики, Маркелов уже ни капли не сомневался в масштабности и значимости игры, затеянной контрразведчиками вермахта, а также в том, какую цель этим преследовали — скрыть сосредоточение крупных и хорошо оснащенных новейшей техникой соединений на кишиневском направлении, где, судя по всему, гитлеровцы ждали наступления советских войск. И теперь, зная планы гитлеровского командования, старший лейтенант ломал голову над тем, как выбраться из западни, устроенной полковником Дитрихом, или, что еще более желательно, как раздобыть рацию.

— Командир! Сюда!

Крик Татарчука спутал мысли Маркелова; он соскочил с камня у входа в неглубокую пещеру, где расположились разведчики, и поспешил на зов.

— Что случилось?

— Колян… — Татарчук растерянно показал Алексею окровавленные ладони.

Маркелов бросился в глубь пещеры, где на ложе из веток и охапок травы лежал Ласкин. Ему уже полегчало стараниями Пригоды, который не забыл захватить из тюремной караулки аптечку, но передвигаться без посторонней помощи он не мог. Необычно было видеть улыбчивого, веселого Ласкина хмурым, неразговорчивым и каким-то отрешенным; ел он через силу и то, когда кормил его Пригода.

Возле Ласкина суетился Петро. Ругаясь крепкими словами, что было на него совсем не похоже, он быстро бинтовал Ласкину запястье левой руки.

— Пригода, что с ним?!

— Собачий сын!.. — продолжал ругаться Петро, не обращая внимания на старшего лейтенанта.

— Вены вскрыл, — объяснил Кучмин. — На левой руке. Хорошо, что вовремя заметили…

— Я його як малу дытыну!.. — бушевал не на шутку разгневанный Пригода.

Бледное лицо Ласкина было неподвижно, щеки провалились, резко обозначились скулы. Только острый кадык жил своей жизнью, бегая вверх-вниз по горлу, словно пытаясь расшевелить хозяина. И крупная слеза вдруг скатилась по щеке — робкая, беспомощная.

— Ласкин, ты меня слышишь? — спросил Маркелов.

— Да… — чуть шевельнулись губы Ласкина.

— Зачем ты это сделал?

Ласкин открыл глаза, посмотрел на Маркелова и тихо ответил:

— Оставьте меня… Уходите… Вы обязаны вернуться… к нашим. Не хочу быть… обузой… Я не боюсь смерти. Свою вину… перед Родиной… искупил. А вы… должны жить…

Ласкин потерял сознание.

Разведчики, угрюмые и сосредоточенные, окружили Маркелова.

— Попробуем сегодня, — Алексей старался не встречаться с ними взглядом. — В последний раз… Завтра может быть поздно.

— В каком направлении пойдем? — спросил Кучмин.

— Еще не знаю. Мы пытались, где только возможно…

— Нет, не везде.

— Что ты имеешь в виду? — в недоумении спросил Маркелов Кучмина.

— Город. Там нас не должны ждать. А если проскочим незаметно, то искать в той стороне и вовсе не будут.

— Постой, постой, — Алексей старался вспомнить что-то очень важное. — Адрес! — хлопнул себя ладонью по лбу. — Северилов дал явку в этом городе! Решено — идем в город!

— А патрули и сторожевые посты? — отозвался Татарчук. — Если не сумеем пройти тихо, из города нам уже не выбраться.

— Хорошо бы знать пароль, — вздохнул Кучмин. — Или какие документы иметь…

— Это идея, — Маркелов посветлел. — Попытаемся…

Бронетранспортер был в целости и сохранности. К нему добрались незамеченными — и впрямь со стороны города оцепление было жидковатым и состояло из румынских солдат-новобранцев, как определил Георге Виеру.

Ехали по проселочным дорогам на малом газу, не включая фар; впередсмотрящим, как всегда, был Пригода со своим кошачьим зрением. Возле шоссейной дороги, которая вела в город, устроили засаду. Уже упала утренняя роса, когда вдали показался огонек одинокой фары. Сомнений не оставалось — мотоцикл. Пригода и Кучмин перескочили на другую сторону шоссейной дороги, по ходу разматывая небольшую бухту тонкого телефонного кабеля, который нашли в бронетранспортере; Татарчук и Маркелов, в свою очередь, подошли поближе к дороге и распластались на поросших травой откосах. Мотоцикл приближался. Водитель мотоцикла прибавлял газу — темень по сторонам пугала, несмотря на то, что здесь глубокий тыл; дорога, как назло, была совершенно пустынная, только далеко впереди, на перевале, успокаивающе мигали многочисленные светлячки — видимо, шла большая автоколонна. Офицер, который сидел в коляске, почувствовал состояние солдата: очнувшись от полудремы, покрепче прижал к телу сумку с документами и насторожился.

Разведчики вскочили на ноги одновременно; красная полоска кабеля перечеркнула световой конус, водитель мотоцикла каким-то чудом успел рассмотреть ее и даже попытался среагировать, пригнувшись к рулю, но все было рассчитано точно — чудовищная сила подхватила солдата и швырнула на землю. Мотоцикл вильнул, скатился на обочину и перевернулся.

— Зажигание! — Маркелов ринулся к офицеру, который вылетел из коляски не на дорожную твердь, а кувыркнулся по рыхлому травянистому откосу и уже пытался подняться на ноги; опрокинуть его на землю и связать руки было делом нескольких секунд.

Татарчук тем временем заглушил мотор мотоцикла и поспешил к Пригоде и Кучмину.

— Готов, — Степан не без сожаления пытался рассмотреть “шмайсер” солдата-водителя, стараясь определить степень пригодности после сильного удара о землю.

Солдат был бездыханный, пульс не прощупывался.

— С дороги! — скомандовал Маркелов, тревожно посматривая на приближающуюся автоколонну.

Когда первые грузовики автоколонны прошли мимо разведчиков, о недавних событиях могло рассказать только небольшое пятнышко крови на дорожном покрытии, которое было почти незаметным; впрочем, при свете фар внимательному наблюдателю оно показалось бы каплей масла…

Пленник оказался офицером связи, курьером, и толку от него было мало, поскольку прибыл в группу армий “Южная Украина” всего неделю назад из госпиталя (правда, пароль все-таки сообщил, чем здорово всех порадовал), но бумаги, которые он вез, оказались весьма ценными, что не преминул отметить Маркелов, рассматривая их при свете фонарика, пока бронетранспортер катил в сторону города.

На первый взгляд неискушенного человека ценность интендантских разнарядок на продовольствие, которые лежали в сумке курьера, была весьма сомнительна. Но ведь там был и расчет недельного запаса продуктов для группы армий, а зная суточную потребность в них, довольно просто подсчитать численность войск, так как солдатские нормы были хорошо известны в штабе фронта.

Вплоть до самого города, на радость разведчикам, сторожевых постов не оказалось. Маркелов уже было облегченно вздохнул, когда миновали пустынный перекресток — пронесло, уж где-где, а здесь место для поста в самый раз, — но на спуске к старому знакомому мосту, возле которого они позаимствовали у гитлеровцев бронетранспортер, сердце у старшего лейтенанта екнуло: мост был перегорожен шлагбаумом, возле которого на обочине стояли караульная будка и два мотоцикла.

— Фельджандармы… — при виде часовых у моста тяжело вздохнул Татарчук, — у этих нюх собачий и хватка бульдожья, без драки вряд ли обойдется.

Степан Кучмин поправил пулеметную ленту и попробовал турель; довольно хмыкнул и поймал в прицельную рамку рослого фельдфебеля с бляхой на груди, который властно вскинул руку— стоп.

— Какого черта! — заорал Маркелов. — Срочный пакет в комендатуру! Быстрее открывайте!

— Но, господин… — фельдфебель на мгновение осветил карманным фонариком Маркелова и при виде офицерских погон и Железною рыцарского креста сник. — Господин капитан, нам приказано…

— Ты что, не понял, дубовая голова! — пуще прежнего напустился на фельдфебеля Маркелов. — Срочный пакет! Пароль — “Дунай”, — уже тише: — Вот документы! — ткнул под самый нос удостоверение курьера и тут же сунул в карман мундира. — Я долго буду ждать?!

— Пропустить! — скомандовал фельдфебель. — Хайль Гитлер!

— Хайль! Поехали! Черт знает что…

“Успел рассмотреть фотографию или нет?” — тревожно думал Маркелов, исподтишка наблюдая за растерянным фельджандармом, пока бронетранспортер набирал скорость.

— Пронесло… — перевел дух Татарчук.

— Поживем — увидим, — философски заключил Кучмин, с явным сожалением отпуская рукоятку пулемета. — Хорошая цель была… — пробормотал про себя, вспоминая ярко начищенную бляху на груди фельдфебеля.

Бронетранспортер загнали через пролом в стене на территорию старого полуразрушенного монастыря, давно оставленного хозяевами, и замаскировали в саду среди кустов дикого винограда.

— Со мной идет Кучмин, — Маркелов торопился, пока не рассвело. — Татарчук, останешься за старшего.

— Есть, командир!

— В случае чего — задача вам ясна: любой ценой добраться к своим.

— Закурить бы сейчас одну на всех… — мечтательно прикрывая глаза, сказал Татарчук, вспомнив свой драгоценный кисет, отобранный гитлеровцами.

— Трымай… — Пригода вытащил из кармана несколько крохотных окурков.

— Цены тебе нет, Петро! — И Татарчук принялся скручивать самокрутку.

— Только быстро.

— Какой разговор, командир, как обычно…

Георге, наблюдая за разведчиками, которые по очереди курили “козью ножку”, вдруг понял по их лицам, что это не обычный перекур, а какой-то торжественный ритуал, чем-то напоминающий клятву гайдуков. И когда Татарчук протянул ему бычок, у Георге даже руки задрожали.

— Кури, Георге, за нашу удачу.

— Спасибо, товарищи, — у растроганного Виеру на глаза навернулись слезы, и он жадно вдохнул табачный дым…

12. ЯВКА

Аптека встретила разведчиков металлическими жалюзи, которые закрывали большие окна. Некогда красочная вывеска над входом в предрассветном полумраке казалась незаконченным эскизом картины, найденным на свалке и кое-как прикрепленным двумя ржавыми гвоздями к стене. Только недавно подновленная черной краской толстая змея, которая из-за проплешин ржавого металла так и не смогла засунуть голову в чашу, подсказывала прохожему, что длинный одноэтажный дом с полуподвалом, больше похожий на конюшню, чем на жилище вполне благопристойного провизора господина Войкулеску, имеет какое-то отношение к медицине.

Маркелов было засомневался, что это именно тот дом, адрес которого дал ему Северилов, но на узкой горбатой улочке, параллельной одной из центральных улиц города, аптека была единственной. И Алексей нерешительно дернул за конец цепочки, которая висела возле входной двери.

Где-то внутри робко звякнул колокольчик. Маркелов прислушался, помедлил немного и вдруг вспомнил, что на нем форма немецкого офицера; выругав себя втихомолку за такое непривычное для немца поведение, случись посторонний наблюдатель, он принялся звонить, словно на пожар.

— Иду, иду! — раздался за дверью приглушенный толстыми стенами голос; дверь отворилась, и на пороге стал невысокий круглолицый человек в старомодном пенсне.

Оплывшая свеча испуганно затрепетала желтым неярким язычком пламени внутри жестяного фонарика с выбитыми стеклами, в который этот человек вцепился обеими руками при виде решительного выражения лица Маркелова.

— Что угодно господину офицеру? — на хорошем немецком дрожащим голосом спросил круглолицый.

Маркелов небрежным жестом отстранил его и молча шагнул внутрь аптеки; Кучмин остался у входа.

— Зажгите свет! — приказал Маркелов круглолицему.

Тот быстро забегал вдоль прилавка, и вскоре три керосиновые лампы осветили неожиданно уютное и чистое помещение аптеки.

— Вы провизор? — спросил его Алексей.

— Да, господин офицер, — угодливо изогнулся круглолицый.

— Фамилия!

— Войкулеску, господин офицер, — провизор склонился еще ниже.

— Та-ак… — Маркелов прошелся по аптеке, рассматривая витрины с лекарствами.

Провизор следил за ним тревожными глазами.

— У вас есть хинин в таблетках? — четко выговаривая слова, спросил Маркелов.

Провизор слегка вздрогнул, чуть прищурил глаза и так же внятно, как Алексей, ответил:

— В таблетках не держим. Есть в порошках.

— Очень жаль. Тогда дайте камфорного масла.

— Десять ампул устроит?

— Давайте пятнадцать.

— Уф-ф… — провизор широко улыбнулся, снял пенсне и сунул его в карман пиджака. — Вы меня здорово напугали. Не ожидал.

— Здравствуйте, — протянул ему руку Маркелов.

— Доброе утро, — сильно тряхнул его провизор. — Прошу сюда, — показал на дверь.

От былой растерянности и угодливости не осталось и следа; провизор, как показалось Маркелову, стал даже выше ростом. А когда он переоделся и появился в гостиной, Алексей едва не вскочил от неожиданности — перед ним стоял совсем другой человек: широкоплечий, подтянутый, с жестким выражением лица, и только черные глаза оставались такими же — с холодными льдинками внутри.

— Удивлены? — провизор сел напротив Маркелова. — Пришлось сменить театральные подмостки на аптеку. Никогда не думал до войны, что придется играть роль провизора с таким вдохновением, — он рассмеялся. — И знаете, даже не обидно, что публика не устраивает оваций. Так чем могу быть полезен? Как я понял, причина вашего появления здесь явно неординарна?

— Вам привет от ноль второго…

— О-о, это серьезно, — провизор кивнул в сторону двери. — Пусть ваш товарищ не маячит на улице. В случае чего здесь есть два тайных выхода.

Кучмин зашел внутрь аптеки, входную дверь закрыли на засов.

— Я вас слушаю.

— Мне срочно нужен радиопередатчик.

— Это все?

— Нет. Еще необходим доктор. Но передатчик — главное.

— С передатчиком сложно, но попробую достать, — провизор задумчиво барабанил пальцами по столу. — Только когда, вот в чем вопрос.

— Что-то случилось?

— Мой радист недавно погиб. Нелепая смерть. В нашей профессии никто не застрахован от ошибок, случайностей, но так… Не выдержали нервы. Во время радиосеанса в дом, где он жил, зашли немецкие солдаты. Как оказалось потом, искали бордель, который находится в соседнем переулке. Ну и… — провизор нервно захрустел пальцами, — попытался бежать, солдаты заметили, показалось подозрительным, окликнули, он начал отстреливаться…

— Вы уверены, что он погиб!

— Вы думаете?.. Не-ет, гестапо заполучило обломки рации и его бездыханное тело — он подорвал себя гранатой.

— Что с доктором?

— Ничем помочь не смогу. Надежных нет (вам ведь нужен человек, которому можно доверять), а я в этом деле полный профан.

— Тогда придется просить вас выручить медикаментами.

— Это пожалуйста. В любом количестве. Я человек запасливый. У меня есть редкие лекарства. Но возвратимся к передатчику…

— Передатчик мне нужен как можно скорее. Это очень важно.

— Попытаюсь связаться с местными подпольщиками. Опасно, не по правилам конспирации, но иного выхода не вижу. Как вы понимаете, мне связь тоже нужна. Будем рисковать. Позавтракать не хотите?

— Спасибо, нет. Где мы увидимся и во сколько?

— Здесь же, в пять… нет, в шесть вечера — так вернее. Кстати, может, вы останетесь у меня?

— Нет. Мы уходим. До вечера…

На улице уже было совсем светло. Маркелов и Кучмин шли неторопливо, прогулочным шагом. Изредка им попадались навстречу румынские солдаты да худые дворняжки, которые трусливо тявкали на них из подворотен. В монастырь зашли только тогда, когда убедились, что за ними никто не следит; для этого пришлось покружить возле монастырских стен, хотя это было далеко не безопасно, случись встретиться с патрулем.

— Наконец… — Татарчук с надеждой смотрел на Маркелова. — Ну как?

— Пока ничего определенного. Подождем до вечера. Где остальные?

— Румын возле Ласкина, а Пригода осматривает монастырь: свою квартиру нужно знать досконально, чтобы в нужный момент не запутаться. Я на часах.

— Завтракал?

— Да малость перехватил. С Петром по этой части не пропадешь.

— Через полчаса сменим тебя…

Ласкину подыскали светлую сухую келью. Георге, получив строгий наказ Татарчука, не отходил от него ни на шаг. При виде Маркелова Ласкин виновато закрыл глаза.

Ласкину сделали несколько уколов, рекомендованных провизором (он все-таки кое в чем разбирался благодаря солидной библиотеке медицинской литературы, которая, по его словам, осталась от предшественника), и оставили в покое, поскольку Пригода его уже покормил.

Во время завтрака появился и Пригода. Весь в пыли и паутине, он нес каких-то два ящика; оставив их у входа в монастырскую трапезную, где за длинным столом из отполированных каменных плит сидели Кучмин и Маркелов, он подошел и молча сел рядом с ними.

— Ты что принес, Петро? — спросил Кучмин.

— Та… — махнул тот рукой. — Мыло.

— Мыло? — переспросил удивленный Кучмин. — Где нашел?

— В пидвали було заховано.

— Много?

— Ото всэ.

— Ну-ка посмотрим, — Кучмин аккуратно стряхнул хлебные крошки на ладонь, высыпал в рот и пошел к ящикам.

— Так, говоришь, мыло? — Кучмин взял небольшой брусок, которыми были доверху заполнены оба ящика, возвратился обратно к столу и положил его перед Маркеловым. — Полюбуйтесь.

— Тол! — воскликнул старший лейтенант. — Как он там очутился?

— Кто его знает… — пожал плечами Степан. — Но находка ценная.

— Хай йому грэць! — наконец прорвало и Пригоду. — Нэ голова — макитра: тол нэ впизнав.

— Не беда. Главное — принес. — Кучмин подхватил один ящик на руки. — Помоги в бронетранспортер снести…

После обеда разразилась сильная гроза. За каких-нибудь пять-десять минут на улицах города забурлили мутные потоки; буйство стихии разогнало по домам немногочисленных обывателей, которые это воскресное утро посвятили делам благочестивым и после богослужения прогуливались, неторопливо обсуждая городские сплетни.

Ливень бушевал в течение четырех часов. К вечеру грозовые тучи уползли за горизонт, и только дальние раскаты грома да редкие всплески молний над горами напоминали о недавнем разгуле природы; ливень уступил место несильному дождю.

Провизор встретил разведчиков с кислым видом. Маркелов только вздохнул, услышав просьбу повременить до завтра, поскольку связь с подпольщиками установить не удалось — отсутствовал человек, который мог это сделать. Прихватив лекарства для Ласкина, сигареты и немного продуктов, припасенных провизором, и договорившись о следующей встрече, Маркелов и Кучмин уже в сумерках направились к монастырю…

— Командир, за нами “хвост”, — догоняя Маркелова, который шел чуть впереди, тихо обронил Кучмин.

— Знаю… — Маркелов видел, как по другую сторону улицы, чуть сзади, шли двое мужчин в штатском, еще двоих он заметил, когда сворачивали в очередной переулок — при виде разведчиков они поторопились укрыться в ближайшей подворотне.

— Окружают… — Степан незаметно поправил автоматный ремень.

— Нет… ведут. — Маркелов в сгустившихся сумерках различал все их маневры и про себя не преминул отметить высокий профессионализм слежки.

— Нужно отрываться, командир, — в голосе Кучмина звучали тревожные нотки.

— Уводим подальше от монастыря…

Разведчики приближались к центру города, стараясь ввести преследователей в заблуждение относительно конечной цели своего маршрута. “Что это за люди? — тревожно думал Маркелов. — Румынская сигуранца? Не похоже — слежка за офицером вермахта, да еще в таких масштабах… Там их добрый десяток. Полковник Дитрих? Возможно. Тогда почему не предпринимают попыток к задержанию? Тем более что, судя по всему, они шли за нами почти от самой аптеки. Провизор?.. — Алексей даже содрогнулся, такой кощунственной показалась эта мысль — провизор правильно ответил на пароль, и внешность соответствовала описанию Северилова. — Не может быть!”

И тут же другая мысль, от которой Маркелова бросило в жар: “Это провал. И я в этом виноват! Навел на след… Что теперь делать?”

— Пора, командир, — напомнил ему Кучмин, что игра чересчур затянулась.

— Пора! — Маркелов прикинул расстояние до преследователей, которые, чтобы не упустить разведчиков из виду в темноте, были от них метрах в тридцати. — Придержи их…

Алексей свернул в проходной двор, через минуту за ним последовал и Кучмин.

Озадаченные таким оборотом дел, преследователи поспешили за Степаном и увидели в проходном дворе только его одного — Кучмин неторопливо вышагивал в направлении небольшой арки, где был выход на центральную площадь…

Небо было совсем рядом; хотелось потрогать рукой тугое, белоснежное облако, зачерпнуть ладонями голубой прохлады, чтобы остудить горячую грудь и пить взахлеб. Пить…

— Пить… — прошептал Степан Кучмин; сознание возвращалось медленно, неохотно.

Скосил глаза влево — и рука вяло зашарила по земле в поисках гранаты: шагах в десяти виднелась танковая башня с белым крестом; едкий черный дым медленно струился из открытых люков и поднимался ввысь, орудийный ствол уныло уткнулся в бруствер траншеи. “Готов, гад!” — вздохнул с облегчением Степан и, стряхнув комья земли с груди и ног, сел.

Вечерело. Поле боя кое-где еще дымилось — догорали танки. Странная, пугающая тишина зависла над перелесками, где совсем недавно бушевал огненный вихрь.

Кучмин вскочил на ноги и, пошатываясь, побрел к траншее; споткнулся, упал на кучу вывороченного взрывом чернозема и уже на четвереньках сполз вниз.

— Кирюша… Кирюха! — потряс за плечо пулеметчика, который, склонившись на щиток “максима”, казалось, спал.

“Мертв… Как же так, а? Убит… А остальные? Где остальные?!”

— Ребята! Братцы! — побежал по траншее. — Товарищ лейтенант! Кто-нибудь есть живой?! Кто-нибудь!..

Ночь застала Кучмина в лесу. Линия фронта была где-то неподалеку — редкие орудийные залпы тревожили ночную тишину, будили надежду. “Дойду…” — засыпая, думал Степан…

“Чирулик! Чирулик! Чиу, чиу…” — какая-то ранняя птичка разбудила Кучмина; все еще во власти сна, он потянулся, сел — и тут же опять распластался на земле.

— Какого черта, Ганс, ты сюда забрался! — послышался недовольный фальцет.

— Поближе к дровам, Вилли… — отвечал чей-то хрипловатый басок.

Говорили по-немецки — Степан Кучмин, который до войны жил под Ростовом и учился вместе с детьми немцев-колонистов, свободно владел немецким языком.

Потянуло дымком и ароматом горячей еды. Сглотнув голодную слюну, Степан потянул к себе за ремень винтовку и, раздвинув густой кустарник, высунул голову из неглубокой ложбинки, где провел ночь.

На поляне дымила немецкая походная кухня. Коренастый краснолицый повар в белом переднике помешивал длинной поварешкой в котле; его помощник, повесив мундир и винтовку на сук, подбрасывал поленья в печурку. Худой прыщеватый ефрейтор сидел под дубом и, зажав между колен котелок, нехотя ковырял в нем ложкой. Зло прищурив глаза, Степан вскинул винтовку и прицелился в ефрейтора; спусковой крючок податливо шевельнулся. Кучмин затаил дыхание и, стараясь не шуметь, тихо сполз на дно ложбинки. “Дурак! — выругался про себя. — Жить надоело…”

Из глубины леса послышались голоса, треск сушняка, и на поляну, оживленно переговариваясь, вышли немецкие солдаты, человек двадцать. Степан не стал медлить: выбирая места, где трава погуще, он пополз в чащобу, подальше от поляны.

И наткнулся на замаскированный бронетранспортер. Чуть поодаль, тоже хорошо укрытые маскировочными сетками, пучками свежескошенной травы и ветками орешника, стояли крытые брезентом грузовики, несколько легких танков и мотоциклы. “Влип”, — холодея, подумал Кучмин: блуждая по ночному лесу, он не заметил, как забрался в расположение моторизованной гитлеровской части. Пришлось возвращаться в ту же ложбинку. Укрывшись листьями папоротника, Степан затаился, с тревогой прислушиваясь к голосам немецкой солдатни, которая завтракала на поляне.

День казался бесконечным. Степан с тоской вглядывался в просветы между кудрявыми ветками, ожидая наступления темноты. Дразнящие запахи кухни вызывали голодный спазм, и Кучмин принялся выкапывать ножом корни папоротника, которые оказались вполне съедобными.

Солнце уже исчезло за горизонтом, когда окружавшие Степана заросли пришли в движение: затрещали мотоциклы, залязгали гусеницы танков, вонючий дым выхлопных газов пополз по лесу.

Вскоре вместе с сумерками в лес пришла тишина.

В эту ночь Степан Кучмин шел почти без привалов; ориентиром ему служила артиллерийская канонада, которая не утихала ни на минуту, — отзвуки ночного боя.

Небольшой лесной хуторок вынырнул из густого предутреннего тумана совершенно неожиданно; не веря глазам, Степан даже потрогал шершавые стены рубленой бани, которая стояла на берегу ручья. От бани вела поросшая травой тропинка, которая упиралась в крыльцо добротного дома с резными ставнями и кованым петушком на коньке крыши; позади дома виднелись хозяйственные постройки.

Хуторок был оставлен давно. Выломанная входная дверь дома, огрызки снеди на столе и яркие обертки от немецких концентратов свидетельствовали, что совсем недавно здесь хозяйничали гитлеровцы. В поисках еды Степан обшарил все закутки дома и сараи, но нашел только с десяток заплесневевших ржаных сухарей на загнетке печи да несколько сгнивших наполовину картофелин в погребе.

Подкрепившись, Кучмин забрался на сеновал, с головой зарылся в прошлогоднее сено и уснул. Разбудили его голоса. Кучмин прислушался. “Немцы!” — Степан осторожно выглянул из-за приоткрытой двери сеновала.

Возле дома стоял мотоцикл; солдат ковырялся в моторе, а немецкий офицер, нетерпеливо поглядывая на часы, что-то ему раздраженно выговаривал. Вскоре офицеру надоело это занятие, он махнул рукой, выругался и, усевшись на поленницу дров возле ворот, принялся грызть плитку шоколада.

Солнце уже приближалось к полуденной черте. Степан терпеливо ждал, сторожко прислушиваясь и внимательно оглядывая окрестности хутора: его так и подмывало посадить на “мушку” сначала офицера, а потом и солдата — стрелял Кучмин отменно. Но кто мог поручиться, что на выстрелы не явятся другие солдаты, которые могли находиться где-нибудь поблизости?

Наконец мотоцикл заурчал, отплевываясь сизым дымом, и тут же опять умолк — наступило время обеда, и офицер, разомлевший на солнце, приказал солдату разогреть содержимое термоса на походной спиртовке.

“Ну, я тебя сейчас покормлю!” — не на шутку разозлился голодный Степан при виде завернутого в вышитый полотняный лоскут толстого куска сала, которое офицер принялся кромсать перочинным ножом. Не мешкая больше ни минуты, Кучмин слез с сеновала и, пониже пригибаясь, проскочил за угол дома. Отсюда ему хорошо были видны оба немца: офицер расположился на той же поленнице, а его подчиненный что-то торопливо жевал, устроившись на сиденье мотоциклетной коляски. Вскоре солдат, удовлетворенно отрыгивая, подхватил котелок и пошел к баньке; Кучмин тенью скользнул за ним, благо дом скрывал его от глаз офицера.

Солдат присел на корточки, зачерпнул полный котелок воды — и беззвучно рухнул в ручей, сраженный ударом ножа под левую лопатку. Степан схватил его автомат и, перескочив ручей, побежал вдоль изгороди к воротам.

Офицер уже пообедал и прохаживался по двору, с нетерпением посматривая в сторону баньки. Незаметно подобраться к нему не было никакой возможности, и Степан, поразмыслив, решился: “Шумну… Была не была…” Выждав, пока немец повернется к нему спиной, Кучмин выскочил из-за изгороди и в несколько прыжков очутился рядом с ним.

— Руки!.. — неожиданно по-русски крикнул Степан ошеломленному офицеру.

Тот, бледнея на глазах и не отводя взгляда от лица Кучмина, рванул застежку пистолетной кобуры.

— Буду стрелять! — на этот раз уже по-немецки выкрикнул Степан.

Вдруг немец развернулся и заячьим скоком метнулся к изгороди; схватился за колья, подпрыгнул и уже почти перевалил на другую сторону, как короткая автоматная очередь вспорола тишину лесного разлива…

Степан отдышался только в глубоком овраге: бежал по лесу из последних сил, не выбирая дороги, чтобы уйти подальше от лесного хуторка. Отдышавшись, осмотрел трофеи: автомат с запасными рожками, пистолет, плащ-палатка, три гранаты, офицерская сумка, ну и, ясное дело, узелок с харчами.

“Живем…” — радовался удаче. Плотно поел, пожалуй, впервые за последнюю неделю. Заглянул внутрь сумки — какие-то бумаги, карты. “На кой они мне…” — хотел было выбросить, но передумал — победила крестьянская рачительность.

До линии фронта он добрался на четвертые сутки после стычки на лесном хуторке. Закутавшись в плащ-палатку — шел нудный, моросящий дождь — и надев немецкую каску, так как пилотку где-то потерял, Степан полз среди редколесья, ориентируясь по вспышкам осветительных ракет, которые через определенные временные промежутки пускали передовые дозоры немцев.

Какой-то неясный шорох справа заставил Кучмина насторожиться; плотно прижимаясь к земле, Степан надолго застыл, прислушиваясь. “Показалось…” — вздохнул облегченно и пополз было дальше, как вдруг на спину обрушилась какая-то темная масса и крепкий удар по голове надолго лишил его способности видеть и соображать.

Очнулся Степан от звуков ожесточенной перестрелки; кто-то тащил его на спине, тяжело дыша.

— Колян, быстрее! Я прикрою! — чей-то приглушенный голос.

— Где Пригода? — откуда-то сзади.

— Туточкы я… — забасил тот, который тащил Степана.

“Разведка! Наши!” — радостно встрепенулся Степан и попытался языком вытолкнуть кляп. И тут же получил здорового пинка по ребрам.

— Ты гляды, щэ й брыкаеться… — ворчал Пригода, с неожиданным для его грузного тела проворством ныряя в траншею.

Разведчиков уже ждали.

— Все вернулись? — спросил встретивший их офицер.

— Так точно, товарищ капитан! — бодро ответил один из разведчиков.

— Раненые есть?

— Царапнуло чуток, — один из разведчиков торопливо бинтовал левую голень.

— Киселев!

— Я, товарищ капитан.

— В медсанбат. Помогите ему…

— Товарищ капитан! — взмолился Киселев. — Да медицине смотреть тут не на что. Шкуру фриц чуток попортил.

— Отставить разговоры! Ладно… Посмотрим…

Степан замычал, стараясь привлечь внимание к своей особе.

— Развяжите его, — приказал капитан.

— Ва… ва… — с трудом шевелил одеревеневшим языком Степан.

— Замкнуло… — коротко хохотнул Пригода, подталкивая Степана в спину. — Топай!

— Братцы, родные! Да свой я, свой! — наконец прорвало Кучмина.

Разведчики остолбенели. Пригода даже глаза протер — не померещилось ли.

— Татарчук! — голос капитана не предвещал ничего хорошего. — Ты кого приволок?

— Товарищ капитан! — разозленный Татарчук подбежал к Степану. — Брешет он! Ей-богу, фриц переодетый! С передовой утащили. Пригода, скажи!

— А як жэ, з пэрэдовои… — подтвердил Пригода, с сомнением приглядываясь к Степану. — Ось автомат и сумка…

— Кто такой? — уже не слушая оправданий разведчиков, строго спросил капитан Степана.

— Рядовой минной роты 205-го батальона инженерных заграждений Степан Кучмин. Вот документы…

В штабной землянке за импровизированным столом, сколоченным из снарядных ящиков, сидел немолодой майор и что-то писал.

— Разрешите!

— Заходи, капитан. Чем порадуешь?

— А… — махнул рукой капитан. — Не везет…

— Понятно… Люди целы?

— На этот раз почти нормально. Киселев ранен легко. Вот, притащили с той стороны, — капитан кивнул в сторону Степана, который стоял у входа. — Федот, да не тот… По документам — сапер. Возьмите, — протянул документы Степана майору.

— Степан Кучмин… 205 БИЗ… Двести пятый? Та-ак… И как же ты очутился в немецком тылу?

Степан коротко рассказал о последнем бое и о своих скитаниях в лесах.

— Ну-ка, ну-ка… — майор потянул к себе сумку немецкого офицера, заинтересованный рассказом Кучмина о схватке на лесном хуторке. — Горин, подойди сюда, — позвал он капитана. — Посмотри. Ай да сапер! А ты говорил, капитан, что-то насчет Федота…

Офицеры принялись разглядывать карты и другие бумаги из офицерской сумки.

— Переводчик нужен… — сокрушенно покачал головой майор. — Лисянского в госпиталь отправили…

— Может, я смогу? — робко спросил Степан.

— Ты знаешь немецкий? — удивился майор.

— Так точно, знаю.

— Садись сюда, поближе…

С документами закончили только под утро. Глядя на усталое лицо Степана, майор спохватился:

— Постой, ты ведь голоден? Извини, дружище. Капитан, отправь его к разведчикам. Пусть накормят. И — спать.

— Мне бы к своим…

Майор помрачнел, закурил.

— К своим, говоришь… Придется повременить.

— Почему?

— Твой 205 ВИЗ попал в окружение. И пока о нем сведений нет. Так что иди отдыхай, солдат…

Через три недели бывший сапер Степан Кучмин пошел в немецкий тыл вместе с разведгруппой 117-го стрелкового полка.

Лето 1942 года было на исходе.

13. ЗАСАДА

Алексей выскочил на площадь и, свернув за угол, перешел на быстрый шаг. Дождь усилился, и площадь была безлюдна. Только у ресторана, который угадывался по звукам скрипок и гитар, урчали моторы машин и слышался людской говор.

Маркелов решительно подошел к шикарному “майбаху”, пассажиры которого — сутуловатый румынский офицер в годах и юная особа с очаровательным личиком — только что исчезли в ресторане, и с силой рванув дверку, забрался на переднее сиденье.

— Спокойно! Гестапо! — наставил он пистолет на перепуганного его появлением водителя.

— Я н-ни в-в ч-чем н-не в-виноват… — проблеял тот, заикаясь, на плохом немецком языке.

Только теперь Маркелов разглядел, как молод водитель, не старше восемнадцати лет.

— Чья машина?!

— Генерала Штефанеску…

— Он нам и нужен. Поехали!

— К-куда?

— Прямо, затем повернешь направо. И пошевеливайся!

Степан стоял под сводами арки и неспешно раскуривал сигарету. Растерянные шпики не решались что-либо предпринять, видимо, чтобы не обнаружить себя, и неприкаянно обтирали грязные стены домов позади Кучмина, так как он перекрыл им выход на площадь; часть их направилась к площади через близлежащие улицы, два или три обшаривали на всякий случай все закоулки проходного двора в поисках исчезнувшего Маркелова.

“Майбах” с выключенными фарами резко притормозил неподалеку от Кучмина.

— Сюда! Быстрее! — голос Маркелова.

Степан с разбегу нырнул в открытую дверку. “Майбах” взревел мощным мотором и на большой скорости вырулил на широкую центральную улицу; сзади послышались крики, выстрелы.

— Стоп! — приказал Маркелов. — Выходи! Ну! — подтолкнул он совсем потерявшего голову водителя.

Тот выскочил на брусчатку и, споткнувшись, растянулся во весь рост. Когда он поднялся, “майбах” уже исчез в одном из переулков. Тогда водитель, слегка прихрамывая, добрался до мусорного ящика, уселся на него и неожиданно заплакал, не в состоянии разобраться в происходящем.

— Чисто сработано, командир, — Степан смотрел в заднее стекло — погони не было видно. — Теперь куда?

— К провизору, — решительно сказал Маркелов.

— Зачем?

— Ты думаешь, поздно?

— Уверен.

— Нет! Я должен убедиться, — и Маркелов свернул в аптеку.

Окна аптеки ярко светились. Внутри были люди: сгорбленный старичок с палкой в руках, безногий парень в линялой солдатской форме и молодая женщина с ребенком лет шести; провизор Войкулеску что-то сердито объяснял старичку, тыкая пальцем в какую-то бумажку, видимо, рецепт.

— Зайдем? — повеселевший Маркелов уже второй раз проезжал на тихом ходу мимо аптеки.

— Э-э, нет, командир, — Кучмин отличался чрезмерной осторожностью. — Нужно отыскать черный ход…

Машину оставили в каком-то дворе, захламленном ящиками. Внимательно осмотрели все подходы со стороны черного хода; только когда убедились, что опасаться нечего, прошли к двери. Окованная железными полосами, она внушительно выделялась потемневшими от времени дубовыми досками на фоне светло-серой стены. Дверь была заперта.

— Ну что? — спросил Маркелов Кучмина. — Здесь и граната не поможет. Придется рискнуть — зайдем через парадный ход.

Степан огорченно ругнулся втихомолку, прошелся вдоль стены, поглядывая на узкие окошки, прикрытые ставнями, затем возвратился к двери и сильно нажал на нее плечом.

Неожиданно дверь слегка подалась внутрь.

— Командир! — зашептал Степан. — Сюда! Кажется, дверь не закрыта на ключ…

Навалились вдвоем на дверь — и едва не загремели по ступенькам, которые вели в подвал; коротко звякнул оборванный засов, ржавый и хлипкий; второй засов, массивный и кованый, был отодвинут, а в замочной скважине торчал ключ.

Стараясь не шуметь, поднялись по ступенькам к двери, которая была выше подвальной; она оказалась незапертой. Алексей осторожно приоткрыл ее и заглянул внутрь уже знакомой ему гостиной провизора Войкулеску.

Трое мужчин в штатском сидели за накрытым столом, на котором преобладали спиртные напитки, и вполголоса беседовали, не забывая наполнять быстро пустеющие рюмки. В гостиную вошел хозяин.

— Ты скоро там, Гюнтер? — спросил один из мужчин.

— Пять минут, не более, — провизор быстро выпил рюмку цуйки и снова скрылся за дверью.

Гюнтер! Маркелов молча переглянулся с Кучминым — вот тебе и провизор Войкулеску! “Похоже, и здесь приложил руку полковник Дитрих — это его агенты”, — понял Алексей, внимательно прислушиваясь к разговорам в гостиной.

Вскоре провизор появился уже без белого халата.

— Все… Всех выпроводил, — он принялся за еду.

— Гюнтер, вино закончилось, — один из собутыльников постучал по пустому кувшину.

— Клаус, отцепись, — отмахнулся провизор. — Сходи сам, если хочешь пить эту кислятину.

— Схожу… — Клаус, слегка пошатываясь, направился к двери, за которой притаились разведчики.

Любитель сухого вина даже не застонал; подхватив на лету оброненный кувшин, Кучмин стащил тело Клауса к двери подвала и быстро возвратился к Маркелову.

— Берем?

— Берем… — Маркелов раздвинул портьеры, которыми была завешена дверь, и вместе с Кучминым ворвался в гостиную.

Все было закончено в считанные секунды. Провизор Войкулеску, который при виде разведчиков не растерялся и успел выхватить пистолет, со стонами ворочался в углу гостиной, отброшенный туда мощным ударом Степана.

— Поднимайся, — потянул его за шиворот Кучмин.

— Товарищи… вы что? — простонал провизор.

— Вот твои товарищи, — кивнул на неподвижные тела немецких агентов. — Пойдем.

— Куда? Куда вы меня ведете? — заупрямился провизор.

— Закрой ему рот, — Алексей быстро собирал оружие и провизию в скатерть; связав ее концы, он вскинул узел на плечи.

— Слушаюсь, командир. — Кучмин резко ткнул провизору под ложечку, и пока тот зевал, пытаясь продохнуть, Степан ловко запихнул ему в рот салфетку, а затем связал руки. — Готово. Иди, — подтолкнул его к выходу. — И смотри не трепыхайся…

Пробирались к монастырю кривыми и грязными улочками предместья. Дождь по-прежнему лил не переставая.

— Кто это? — спросил у Маркелова Татарчук при виде провизора, который едва дышал после дороги.

— Подарок… — ответил за старшего лейтенанта Кучмин.

Пока Степан рассказывал о недавних событиях в городе и аптеке, Маркелов прилег на охапку травы и задумался. Судя по всему, выходило, что город оказался пустым номером; теперь нужно срочно уходить отсюда и пробираться к линии фронта — последнее, что осталось в их положении. Алексей тяжело вздохнул: легко сказать — пробираться; полковник Дитрих уже знает, что они в городе и, конечно же, сейчас времени не тратит попусту.

— Как Ласкин? — спросил он Татарчука.

— Полегчало, — ответил старшина. — Уже пытался встать на ноги. — В госпиталь бы его… — вздохнул. — Пару недель — и можно к девчатам на посиделки.

— Что с этим делать? — Кучмин показал на провизора.

— Допросить нужно.

— Вставай, — Степан тронул провизора за плечо.

Тот лежал на боку, не подавая признаков жизни. Кучмин поднес фонарик к его лицу и увидел сведенный судорогой рот и широко раскрытые мертвые глаза.

— Амба, — Кучмин возвратился к Маркелову. — Подох.

— Что с ним стряслось? — встревожился Алексей.

— Не знаю…

Провизора внимательно осмотрели и нашли осколки стеклянной ампулы, которая была вшита в воротник рубашки.

— Яд, — констатировал Кучмин и брезгливо вытер руки пучком травы…

Все собрались в дальнем углу монастырской трапезной, возле крохотной коптилки. Решили — нужно уходить немедленно, пока дождливая ночь и не все пути перекрыты.

Георге, который скромно пристроился неподалеку, с тревогой прислушивался к непонятной для него речи разведчиков — их затруднения ему уже были известны. Вдруг он вскочил, подбежал к Маркелову и горячо заговорил, размахивая руками:

— Я знаю, где можно достать рацию! Мой двоюродный брат Михай служит в военной комендатуре города. Он радист. Честное слово! Вы мне не верите?

— Постой, парень, — Татарчук обернулся к Маркелову. — Командир, а вдруг?

— Георге, расскажи подробней, — попросил Виеру старший лейтенант.

Польщенный вниманием разведчиков, Георге успокоился и принялся обстоятельно излагать свои соображения…

14. “Я — “ДНЕСТР-5”…

— Кто там? — дрожащий голос тетушки Адины рассмешил Георге, и он прыснул в кулак.

— Это я, Георге! — сжав ладони рупором, прогудел Виеру в щель между ставнями.

В доме замолчали; Георге приложил ухо к намокшему ставню, услышал негромкую перепалку. “Тетушка Адина и Элеонора”, — смекнул он и живо представил двоюродную сестру, двенадцатилетнюю гимназистку, которая на вокзале умудрилась втихомолку запихнуть в его вещмешок несколько пирожных, и потом, уже на сборном пункте, Георге Виеру стал посмешищем для всех новобранцев. Вспомнив, какие наказания он ей придумывал, когда пытался соскрести сладкий и липкий крем с вещей и продуктов, Георге вздохнул — это было так давно…

— Георге, Георге, это ты? — уже голос Элеоноры, звонкий и какой-то незнакомый.

— Да открывайте же, конечно, я…

Тетушка при виде Георге всплеснула руками и, уткнувшись ему в плечо, запричитала вполголоса.

— Ой, Георге, — прыгала вокруг него Элеонора, путаясь в длинной ночной рубахе.

— Ну, будет вам, — грубовато сказал Георге, у которого вдруг почему-то запершило в горле. — Мне нужен Михай…

Разведчики в ожидании Георге промокли до нитки. Татарчук шепотом ругался, вспоминая всех святых, а Кучмин стоически подставлял широкие плечи под косые хлесткие струи и только изредка с укоризной поглядывал вверх, словно надеялся, что его немое неодобрение заставит стихию утихомириться.

— Тебя, парень, ждать… — начал было Татарчук ворчать на Георге, но тот сунул ему в руку что-то теплое, мягкое, с удивительно знакомым и невероятно аппетитным запахом. — Что это?

— Пивошки… — усиленно орудуя челюстями, с трудом выговорил тот.

— Пирожки? — догадался Татарчук и последовал примеру Кучмина, который без лишних слов приступил к дегустации гостинца тетушки Адины.

— Что Михай? — спросил Татарчук у Виеру, который наконец проглотил свой пирожок.

— Нам повезло. Сегодня он не в казарме — воскресенье.

— Где он?

— В одном месте… — довольно неопределенно ответил Георге.

— Так идем туда.

— Конечно, я не уверен… — замялся Виеру. — Элеонора подсказала…

— Время, время! — постучал ногтем по циферблату часов старшина. — Нужно спешить. Веди.

— Ладно… — вздохнул Георге. — Пойдемте…

Двухэтажный дом, явно построенный в прошлом столетии, гудел, словно пчелиный улей. Узкие высокие окна были зашторены, и только у входа за фигурной решеткой еле теплился огонек красного фонаря. Татарчук только крякнул, завидев фонарь, и решительно толкнул дверь.

Внутри было уютно, сухо; пахло спиртным, крепкими сигаретами и немытым человеческим телом. Сморщенный, угодливый господин неопределенных лет выскочил из-за конторки и поспешил навстречу разведчикам.

— Какая радость! Какая радость! — расшаркивался он перед Татарчуком. — Вы не пожалеете, что посетили нас. — У Эми-неску, — ткнул себя в грудь, — лучшие девушки! Поверьте мне…

— Замолчи! — прикрикнул на него Татарчук. — Проверка документов.

— Тогда я вас провожу… — Эминеску быстро сунул руку во внутренний карман пиджака, достал пачку лей и, многозначительно поглядывая на Татарчука, затеребил ее.

— Не нужно! — Татарчук уже вошел в роль; он так зыркнул на Эминеску, что тот едва не упустил деньги и попятился.

Оставив Кучмина у входа, Татарчук и Виеру пошли по длинному коридору, в который выходили двери комнат “девушек” Эминеску…

Михай пришел в себя только на улице под дождем. Георге он узнал сразу же и, не долго думая, попытался затащить его обратно в “заведение” господина Эминеску. Пришлось вмешаться Кучмину, который схватил Михая поперек туловища и понес в подворотню, где Георге все-таки втолковал своему двоюродному брату, что от него требуется.

Возле своего дома Михай протрезвел окончательно. Недоверчиво поглядывая на “немецких солдат”, он открыл по настоянию Георге дверь сарая; расположились на бочках.

— Михай, я дезертировал, — Георге не стал ходить вокруг да около.

— Давно бы так, — буркнул Михай, явно чувствуя себя не в своей тарелке. — Они что, не знают румынского языка?

— Не беспокойся, — Георге хлопнул его по плечу, — не знают.

— Кто они?

— Об этом после, Михай. У меня к тебе есть дело.

— Если тебе нужно место, где можно спрятаться, рассчитывай на меня.

— Да нет, не о том речь, Михай, войне скоро конец. Антонеску крышка, и ты это знаешь. Скоро русские придут сюда. Тебя тоже могут загнать в окопы, а там не сладко, поверь мне. За кого воюем? На кой черт нам эта война? Что тебе или мне русские сделали плохого, и почему мы должны в них стрелять? Или тебе хочется отдыхать именно на одесских пляжах, вроде песок возле Констанцы хуже?

— Георге, ты меня не агитируй. Я с тобой согласен. Все надоело. А, что там говорить! — Михай попытался раскурить сигарету, но она раскрошилась — намокла пачка; он швырнул ее в темноту и спросил: — Георге, что тебе нужно? Говори прямо.

— Ладно. Нужна твоя рация.

— Рация? Зачем?

— Это тебя пусть не волнует. Нужна — и все.

— Для них? — начал понимать кое-что Михай.

— Да.

— Я могу знать, кто они?

— Русские.

— Я так и предполагал. — Михай разозлился. — И ты не мог мне сразу сказать?!

— Что от этого изменилось бы?

— А то, что мы сейчас сидели бы не в сарае, а в доме, — Михай решительно поднялся. — Зови их!

— Постой, придержал его Георге. — Времени в обрез, Михай. Рация нужна немедленно. Понимаешь, немедленно!

Михай задумался. Татарчук с трудом сдерживал свое нетерпение, прислушиваясь к беседе двоюродных братьев.

— Там часовые… — голос Михая звучал неуверенно. — И потом, ночь на дворе…

— Ты подскажешь только, как найти рацию.

— Там сигнализация.

— Отключить сумеешь?

— Конечно.

— Вот и отлично. Тогда пойдем.

— Что, прямо сейчас?

— А ты думал, что я тебя вытащил из одной пуховой постели, чтобы переложить в другую? Так идешь или нет?

— Хорошо! — решился Михай. — Идем!

— Что он говорит? — наконец не выдержал Татарчук.

— Все в порядке, он согласен…

Возле Ласкина остался один Татарчук, к глубокому его огорчению и негодованию. Маркелов был непривычно строг и неумолим; Алексей старался поглубже спрятать мыслишку, которая мучила его: что, если и на этот раз его постигнет неудача?

Михай с недоумением и тревогой присматривался к зданию комендатуры. Затем он что-то скороговоркой начал объяснять Виеру.

— Что случилось? — спросил Маркелов.

— Михай говорит, что увеличилось число часовых. Это подозрительно. И теперь к зданию подойти трудно. А если и удастся проскочить мимо часовых, то незаметно забраться на второй этаж и открыть окно в комнату связи практически невозможно.

— Что же делать? — Маркелов чувствовал, что начинает терять самообладание.

Прорваться с боем! Пока охрана комендатуры придет в себя, можно успеть передать сведения. Но это в том случае, если удастся сразу же выйти на связь. А вдруг не хватит времени? Что, если их уже не ждут? Рация так близко…

— Что делать?

Пригода и Кучмин молчали. Георге и Михай перешептывались, изредка бросая озабоченные взгляды в сторону здания прокуратуры. Наконец Георге решительно тряхнул Михая за плечи и подошел к Маркелову.

— Он пойдет сам.

— Как… сам?

— Возвратится в казарму, а оттуда со стороны двора легко пробраться на второй этаж по пожарной лестнице. Ключи от дверей у него есть, сигнализацию отключит…

Михай, пьяно пошатываясь, брел по лужам во двор комендатуры.

— Стой! Кто идет?

— По-ошел ты… — выругался Михай.

— Да это Михай, — выскочил на крик напарник часового у калитки ворот. — Эй, дружище, какого дьявола тебе здесь нужно? У тебя увольнительная до утра.

— Н-не твое… д-дело… — Михай, придерживаясь за решетку, упрямо шел к калитке.

— Ну как хочешь… — часовой вздохнул и позавидовал: — Вот у кого служба…

Прошло уже около получаса, как Михай скрылся за воротами комендатуры. Маркелов тревожно посматривал по сторонам, сторожко прислушиваясь к ночным звукам. Но неумолчный шум дождя впитывал их, а пелена из капель и испарений еще больше сгущала темноту, размывая очертания зданий и высоких деревьев возле комендатуры, не говоря уже о часовых, которые попрятались в укромные уголки и только время от времени для успокоения совести торопливо отмеряли положенные метры, поминая недобрым словом своих командиров — наряд вне очереди для солдат был что нож в сердце, тем более в такую погоду.

Пригода коснулся рукава Маркелова и показал на комендатуру — только его глаза сумели различить в темноте, как в одном из окон второго этажа заискрился огонек сигареты — условный знак Михая.

— Остаешься… — шепнул ему Маркелов и вместе с Кучми-ным пополз через сквер к высокому каменному забору, чтобы под его прикрытием пробраться к фасаду комендатуры.

Из окна свисал тонкий шнур; Маркелов быстро прикрепил к нему веревку и дернул два раза — Михай втащил ее наверх.

— Я первый, — решительно отстранил Маркелова Степан, проявив несвойственную ему строптивость.

Едва он исчез в оконном проеме, Алексей тут же последовал за ним. Он уже был на уровне второго этажа, как вдруг звуки близких шагов заставили его прекратить подъем — часовой шел мимо. Маркелов медленно подтянул к себе свободный конец веревки и затаился недвижимо, краем глаза наблюдая за румынским солдатом, который почему-то не спешил укрыться от дождя.

Руки задеревенели. Боль в мышцах, сначала ноющая, тупая, постепенно перерастала в злую, режущую. Чтобы дать немного отдохнуть рукам, Алексей вцепился в веревку зубами; челюсти свело, во рту появился привкус крови.

Солдат прошелся мимо окна комнаты связи еще и еще раз. Вскоре стало понятным его служебное рвение — к нему подошел второй часовой, угостил сигаретой и дал прикурить; бережно зажимая сигарету в кулаке, солдат наконец почти бегом направился в укрытие.

Алексей с трудом перевалил через подоконник и упал на руки Кучмину. Некоторое время он лежал на полу без движения, не в силах шевельнуть ногой или рукой. Степан тем временем настраивал радиопередатчик.

— Готово, командир.

— Связь?

— Пока нет…

Приближался рассвет, а связи со штабом фронта не было. Степан прошелся по всем диапазонам, до бесконечности повторяя свой позывной. Ти-ти-та-ти-та… Ти-та-ти… “Я — “Днестр-5”, я — “Днсстр-5”… Прием. “Волга”, я — “Днестр-5”, я — “Днестр-5”…

Маркелов не находил себе места. Глядя на него, занервничал и Михай. Только Кучмин, настырный и неутомимый, размеренно посылал в эфир точки-тире: для него время прекратило свой бег. Маркелов выглянул в окно. Туман. Это его обрадовало, но, подняв глаза вверх, он снова нахмурился: небосвод постепенно окрашивался в серые тона.

— Командир! Есть! “Волга”!

— Передавай! — Маркелов мигом оказался возле Степана…

Обратно возвратились без приключений. Михай остался в комендатуре: уничтожив, насколько это было возможным в темноте, следы пребывания разведчиков в комнате связи и опломбировав ее, он преспокойно отправился в казарму, где и уснул сном праведника.

После побудки, даже не позавтракав, он поспешил обратно; забросив подальше пломбу, которая имела довольно подозрительный вид, заполнил журнал дежурств, а когда его начальник появился на пороге комнаты спецсвязи, увиденное умилило его: комната сияла небывалой чистотой, а радист усердно перепаивал контакты в одном из усилителей.

15. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

Татарчук ликовал. При первых словах Маркелова старшина сорвался в пляс; высоко поднимая ноги, он прошелся колесом по трапезной а затем врезал такого гопака, такие коленца стал выкидывать, что окружающие покатились со смеху.

— Эхма! Дам лыха закаблукам! — Иван сиял. — Что, фрицы, взяли?! Гоп, гоп!

— Спасибо, Георге! — Маркелов крепко пожал руку Виеру, который бурно радовался вместе со всеми.

Георге вдруг спохватился: сунул руку за пазуху и вытащил плоскую бутылку темно-зеленого стекла.

— Вот!

— Георге! — Татарчук откупорил, понюхал и, изобразив неземное блаженство на лице, обнял румына за плечи. — Ну, спасибо, дружище! В самый раз.

— Тетушка Адина… угостила… — засмущался Виеру.

Крепкую цуйку разлили по кружкам. Ласкин (он уже поднимался самостоятельно, но на ногах держался еще не крепко), которого перенесли в трапезную, тоже не отказался от своей порции.

— За нашу победу! — Татарчук выпил, сморщился, понюхал хлебную корку и, склонившись к Маркелову, сказал вполголоса: — А тот французский коньячок, что ты тогда вылил, командир, все-таки лучше…

— Да будет тебе, старшина, — рассмеялся Алексей. — Злопамятный. Ну, виноват, каюсь.

— То-то! — дурашливо подергивая плечами, Татарчук закружил вокруг Пригоды. — Петруха, любовь моя! Эх, яблочко, дана тарелочке…

Слегка захмелевший Виеру спустился на первый этаж и вышел во двор. Утро, хмурое, неприветливое, уже вступило в свои права; дождь наконец прекратился, и только деревья продолжали ронять на землю тяжелые капли в такт редким порывам ветра, который через проломы в высоких стенах монастырской обители совершал набеги на лакированные дождем кроны.

Георге потянулся, расправил плечи — хорошо… Нащупал в кармане сигареты, вытащил. Закурил и медленно побрел вдоль стены.

Повернул за угол — и застыл, цепенея: крепко уперев ноги в землю, перед ним стоял немецкий солдат в маскхалате. Вороненый автомат чуть подрагивал в его руках, зло прищуренные глаза смотрели на Георге, не мигая.

— Тихо… — немец кивком головы показал Георге на сад — из-за деревьев выступили еще солдаты.

Георге попятился назад, не отводя взгляд от лица гитлеровца, и остановился, почувствовав, как в спину больно уперся автоматный ствол.

“Окружили…” — Георге безнадежно наклонил голову.

И вдруг, словно очнувшись, он бросился в сторону и что было мочи закричал:

— Немцы! Нем…

Короткая автоматная очередь отразилась от стен монастырских построек и эхом ворвалась через окна в трапезную, где собрались разведчики.

— Георге! — Маркелов услышал крик Виеру. — К оружию! Эх, парень…

Татарчук сбежал по лестнице, проскочил мрачный коридор и, появившись в дверном проеме, ударил по немцам из автомата, почти не целясь. Да и не было в этом надобности: эсэсовцы находились шагах в десяти от входа.

Заговорили автоматы и остальных разведчиков. Немцы, которые не ожидали такого отпора, заметались по двору. Несколько гранат, брошенных из окон, деморализовали гитлеровцев: очертя голову, они бросились в сад и через проломы в стенах — на улицу. Но это было только начало, и Маркелов понимал, что нужно уходить. Только куда, в какую сторону?

Долго раздумывать эсэсовцы не дали: пулеметная очередь выкрошила штукатурку на стене трапезной, и белая пыль облаком поплыла над головами разведчиков. Пригода выглянул наружу, выпустил несколько пуль в сторону пулеметчика и вдруг, охнув, присел на пол.

— Петро! — кинулся к нему Татарчук.

— Зачэпыло трохы… — Пригода зажал ладонью левое плечо; алые струйки просачивались сквозь пальцы и кропили пол.

— Сейчас… — старшина разорвал индпакет и принялся быстро бинтовать рану. — Погоди… Вот так…

Немцы усилили огонь. К окнам трапезной стало опасно подходить — пули залетали внутрь и словно горох сыпались вниз, рикошетя от стен. Разведчики перешли в другие комнаты, заняли оборону; эсэсовцы, которые было сунулись к входным дверям, снова откатились назад, не выдержав прицельного огня.

Маркелов посмотрел в сад, который примыкал к зданию. Из окна виднелись только кудрявые зеленые кроны деревьев да кое-где длинные, неширокие проплешины, заполненные дикорастущим кустарником и виноградом. “Бронетранспортер!” — вспомнил. Присмотрелся — в той стороне вроде спокойно. Похоже, гитлеровцы сосредоточились перед фасадом. Впрочем, с тыльной стороны, где первый этаж вообще не имел окон, а на втором они напоминали бойницы — узкие, высокие, кое-где зарешеченные — подобраться было трудно, а проникнуть в здание тем более.

— Старшина! — окликнул Татарчука, который, забаррикадировав входные двери, расположился возле окна крохотной часовенки, пристроенной к зданию.

— Сейчас, командир! — отозвался тот и, выбрав момент, уложил наповал пулеметчика, который имел неосторожность подобраться поближе к зданию со стороны часовни.

— Слушаю! — подбежал Татарчук к Маркелову.

— Попробуем прорваться к бронетранспортеру, — Маркелов испытующе смотрел на старшину.

— Я уже думал об этом. Перещелкают нас, как перепелок. Место открытое, пока скроемся за деревьями… Не исключено, что там засада.

— Нужно кому-то поддержать огнем… — Алексей хмурился, зная наверняка, что ответит старшина.

— Конечно. Забирайте Ласкина, а я тут потолкую с фрицами по душам. Патронов хватит. Вот гранат маловато…

И Татарчук принялся деловито осматривать свой боезапас, считая вопрос решенным.

Маркелов едва не застонал от горечи, но только молча вынул из сумки две свои гранаты и положил перед старшиной.

— Кучмин! Пригода! Уходим… — Старший лейтенант прикинул высоту второго этажа и начал торопливо разматывать веревочную бухту.

— Иван! — снова окликнул он Татарчука, который уже направился в часовню. — Если с бронетранспортером дело выгорит, мы тебя прихватим. Так что будь наготове.

— Хорошо, командир.

— Кучмин, давай сюда Ласкина, — старший лейтенант на время присоединился к Татарчуку, и вдвоем они быстро загнали эсэсовцев в укрытия — те уже были в опасной близости к зданию.

— Командир! — позвал Алексея Кучмин. — Колян закрылся в трапезной. Говорит, уходите. И еще что-то, я не понял, за выстрелами не слышно.

— Ласкин! Ласкин! — забарабанил Алексей в тяжелую дверь трапезной. — Нужно уходить, открывай!

— Командир, — тихий, но внятный голос Ласкина раздался совсем рядом по другую сторону двери. — Я остаюсь… Я вас прикрою. Со мной вам не уйти…

— Ласкин, я приказываю!..

— Командир… — голос Ласкина дрожал. — Алеша, прости… Не поминайте лихом, ребята. Спасибо за все. Прощайте!

— Ласкин! Колян! — Алексей навалился на дверь, но она даже не шевельнулась.

Ласкин не отзывался, но его автомат грохотал под сводами, почти не переставая.

— Он не откроет… — Степан не поднимал глаз на Алексея.

— Пойдем! — решился наконец Маркелов…

Первым по веревке спустился на землю Татарчук: он быстро скользнул вниз, ободрав ладони до крови, и тут же отполз в сторону, за большой камень; но его опасения оказались напрасными — выстрелов не последовало.

Таким же манером за ним последовали и остальные. Только раненый Пригода не удержался и отпустил веревку, но его подстраховал Кучмин.

Казалось, до деревьев рукой подать. А если гитлеровцы держат их на прицеле? Маркелов затянул потуже поясной ремень и решительно взмахнул рукой — вперед!

Эсэсовцы заметили их чересчур поздно, они тут же перенесли огонь в сторону сада; но Ласкин тоже не зевал и, выпустив длинную очередь, заставил немцев на мгновение потерять разведчиков из виду. Пока гитлеровцы отвечали Ласкину, разведчики успели забраться в глубь сада и теперь бежали к бронетранспортеру изо всех сил, не обращая внимания на пули, которые рвали кору деревьев, стригли ветки и рушили на них целые потоки дождевой воды.

“Опоздали!” — Маркелов увидел немецкого солдата, который высунулся по пояс из люка бронированной машины и целился в них.

Не сбавляя хода, Алексей выкрикнул что-то невнятное и полоснул очередью по бронетранспортеру; солдат вскинулся, нажал на спусковой крючок, но пули прошли над головами разведчиков. Он взмахнул руками, словно раненый ворон крыльями, и, выронив автомат, медленно сполз на сиденье.

Второй эсэсовец выскочил из-за бронетранспортера и, вырвав чеку гранаты, размахнулся для броска. Степан и Маркелов ударили почти одновременно, гитлеровец отшатнулся назад и упал; взрыв гранаты застал разведчиков на земле — осколки прозудели над ними, словно осиный рой.

Больше возле бронетранспортера немцев не оказалось — не ожидали, видимо, что разведчики рискнут вырваться из огненного кольца таким образом. Татарчук быстро осмотрел машину, включил зажигание — мотор заработал. Кучмин возился около пулемета, который оказался в полной исправности; запас патронов был солидный, и Степан, примерившись, выпустил длинную очередь в эсэсовцев, которые уже окружали их.

Гитлеровцы залегли.

— Прорываемся во двор! — приказал Маркелов.

— За Коляном, — обрадовался Татарчук, выжал сцепление — и бронетранспортер, набирая скорость, покатил по садовой дорожке.

— Степан! — вдруг закричал Маркелов и, схватив автомат, открыл люк с намерением выбраться наружу.

Кучмин увидел, что так взволновало старшего лейтенанта: из-за деревьев торчал смертоносный набалдашник трубы фаустпатрона, который держал в руках солдат с Железным крестом на мундире, но развернуть пулеметную турель не успел: немец положил трубу на плечо и нажал на спуск.

И только Татарчука реакция не подвела: рванув машину в сторону, он резко затормозил; заряд пролетел в нескольких сантиметрах от мотора.

— Сукин сын… — пробормотал старшина, глядя, как эсэсовец, обхватив яблоню обеими руками, сползает вниз — Маркелов опоздал на самую малость.

Вытерев о брюки внезапно вспотевшие ладони, Татарчук снова включил скорость.

Степан крутился вместе с турелью, словно волчок; треск крупнокалиберного пулемета распугал эсэсовцев, которые попрятались в укрытия и лишь изредка отваживались отвечать на выстрелы.

Бронетранспортер плутал по садовым дорожкам. Татарчук едва не плакал от бессилия — на пути к спасению Ласкина, который все еще напоминал о себе короткими и редкими автоматными очередями, вставала непроходимая стена деревьев.

Тем временем эсэсовцы все теснее сжимали бронетранспортер в свинцовые тиски — пули барабанили по броневым листам обшивки градом; и еще один фаустпатрон не достиг цели.

— Проскочу… — Татарчук упрямо выжимал из мотора все возможное.

Грохот сильного взрыва привлек внимание разведчиков: из окна трапезной повалил густой черный дым, смешанный с пылью; автомат Ласкина замолчал.

Еще не веря в случившееся, Татарчук яростно бросил машину в узкий проход между деревьями, одно из которых хрупнуло и сломалось, словно тонкая сухая ветка; проскочил, но тут же наткнулся на раскидистую грушу и едва успел затормозить, что смягчило удар.

— Назад, Иван! — закричал Кучмин.

— Колян погиб… Погиб… — шептал безутешный Татарчук, выезжая на садовую дорожку, которая вела к пролому в стене: все его старания оказались тщетными.

Возле монастырских стен, на дороге, стояли четыре грузовика, десятка два мотоциклов и легковая машина. Степан с горящими глазами, в которых засветились гневная радость и упоение боем, полоснул очередью вдоль этой небольшой колонны; две машины загорелись, в облицовке легковушки зачернели крупные рваные отверстия.

Татарчук, не сбавляя хода, протаранил левым бортом несколько мотоциклов и, выехав на дорогу, включил самую высокую скорость.

Но на повороте к окраине старшина вдруг резко за тормозил: со стороны центра к монастырю спешили бронетранспортеры, впереди которых громыхали два легких — танка.

— Сворачивай! — Маркелов показал на грязный переулок.

Татарчук повел машину через лужи, колдобины и липкую грязь к виднеющейся метрах в двухстах брусчатке одной из улиц, параллельной той, по которой шла вражеская колонна.

Проскочить переулок им удалось, но гитлеровцы все-таки успели заметить их маневр и пустились в погоню.

Степан только вздыхал, огорченно поглядывая на безмолвный пулемет — кончились патроны. А преследователи настигали; уже несколько снарядов вздыбили землю впереди их машины, и в обшивке появились дыры от бронебойных пуль, которыми густо сыпали им вдогонку фашисты.

Мост появился внезапно, как показалось разведчикам, которые пристально следили за погоней.

Реку нельзя было узнать: совсем недавно это был узкий и обмелевший ручей, воробью по колено, а теперь в берегах бурлил с грозным ревом мутный поток, который время от времени перехлестывал через дощатый настил моста. Казалось, волны раздвинули берега, и теперь мост напоминал тонкое, ненадежное бревно, перекинутое через бездонную пропасть — отраженное в волнах небо подчеркивало ее глубину.

Пост фельджандармов разведчики распотрошили в мгновение ока; спаслись немногие, и среди них — уже знакомый им фельдфебель, который, не долго думая, прыгнул в воду.

Степан, глядя ему вслед, только огорченно ругнулся; вдруг он крикнул:

— Тормози!

Татарчук в недоумении уставился на него; бронетранспортер остановился посреди моста.

Степан подхватил ящик с толом и спрыгнул на настил.

— Пошел! — крикнул он, не глядя на растерянных разведчиков. — Ну! Быстрее!

— Стой! — Маркелов схватил за плечо Татарчука уже на берегу, сообразив, что задумал Степан.

— У него же нет… взрывателей… — теперь понял и Татарчук.

— Степа-а, не нужно-о! — что было мочи закричал Маркелов, сложив ладони рупором.

Кучмин, который следил за приближающимися к мосту танками, обернулся на крик и, помахав рукой, что-то ответил, но за шумом мотора никто ничего не разобрал.

Степан опустился на корточки возле ящиков со взрывчаткой, пристально посмотрел на лохматые тучи, через которые уже проглядывал тусклый солнечный диск, чему-то улыбнулся с грустинкой и опять перевел взгляд на танки, которые вползали на мост.

— Приехали… — прошептал и выдернул предохранительную чеку гранаты…

16. ЯССКО-КИШИНЕВСКАЯ ОПЕРАЦИЯ

Генерал Фриснер был раздражен. В течение пяти минут он гневно выговаривал командиру румынской танковой дивизии “Великая Румыния”:

— …Почему до сих пор не закончено перевооружение? Почему не выполнен мой приказ? К дьяволу ваши оправдания! Меня это не интересует. Русские не будут ждать, пока ваши механики соизволят научиться рычагами дергать. Неужели это вам не ясно? Германия дает вам первоклассную технику, и потрудитесь оправдать оказанное доверие! Хайль!

Генерал бросил трубку и приказал дежурному офицеру связи:

— Соедините меня с генералом Думитреску…

Ходил по кабинету, невидящим взглядом осматривая стены, сплошь увешанные оперативными картами.

Абсолютное затишье на оборонительных рубежах группы армий “Южная Украина” начало его раздражать: по всему было видно, что русские вот-вот начнут генеральное наступление и готовятся к нему очень тщательно. Тяжело было сознавать свое полное бессилие перед грядущим: сил для упреждающего удара явно не хватало, несмотря на то что за последние две недели из рейха прибыло пополнение в людях и технике, а гадать на кофейной гуще, что предпримут русские в ближайшее время и какие силы сосредоточены у них против его армий, для него, достаточно опытного и энергичного военачальника, было невыносимо.

Потуги полковника Дитриха добыть обещанную информацию о дислокации и численности русских частей, а также о замыслах советского командования не увенчались успехом, что, впрочем, можно было предположить с самого начала: русские научились бережно хранить свои тайны и нередко ставили в тупик лучшие умы абвера.

Генерал Фриснер посмотрел на календарь — 18 августа. Еще раз пробежал строчки специального воззвания ко всем старшим офицерам немецких и румынских войск, которое подписал сегодня ранним утром. Все верно — в ближайшие дни наступление Советской Армии неминуемо. И его требование к офицерам защищать позиции до последней возможности своевременно…

Переговорив с генералом Думитреску, командующий группой армий “Южная Украина” вызвал полковника Дитриха.

— Ты стал плохо выглядеть, Рудольф. Что случилось?

— Печень… — Дитрих и впрямь цветом кожи был похож на вурдалака, каким его рисуют деревенские художники, — грязно-серый с синевой.

— Печально. Сочувствую… Какие новости по твоему ведомству?

— Обнадеживающие, господин генерал.

— Ну! — высоко поднял брови Фриснер. — Это редкость по нынешним временам. Докладывай.

— В районе Шерпени разведчики 6-й армии обнаружили большое скопление войск противника. По всем признакам, русские готовятся к наступлению именно в районе Кишинева.

— Это подтверждают и захваченные “языки”?

—К сожалению, “улов” наших разведчиков весьма скромный. И что-либо уточнить не удалось.

— Тогда еще на чем основывается твоя уверенность в том, что советские войска ударят по 6-й армии?

— По данным радиоразведки, в районе кишиневского выступа сосредоточены две армии в составе нескольких корпусов — вот перечень, — полковник Дитрих положил перед Фриснером отпечатанный на машинке лист бумаги. — Кроме этого, отмечено продвижение танковых частей русских в районы, близкие к месту предполагаемого наступления на Кишинев. Это уже по данным воздушной разведки. Также установлено, что русские перебрасывают сюда соединения, которые до этого были на флангах, и из резервов.

— Значит, Руди, наша игра удалась? — Фриснер впился колючим взглядом в лицо полковника. — И русские поверили, что мы ждем их на флангах? Я так понял смысл твоего доклада?

— Да, господин генерал, — твердо ответил Дитрих. — Я не сомневаюсь в том, что русские приняли нашу дезинформацию за истинное положение вещей.

— И ты можешь дать гарантию, что русские разведчики, которых, кстати, ты упустил, Рудольф, — генерал недовольно сдвинул брови, — не смогли сообщить в свой штаб о наших замыслах?

Легкая тень пробежала по лицу полковника и спряталась в морщинах.

— Я готов дать такую гарантию. А что касается русских разведчиков, то им больше не удастся обвести нас вокруг пальца. Они окружены, и скоро я доложу вам об успешном завершении операции по их ликвидации.

— Рудольф, мне они нужны живыми, — твердые ноты прозвучали в голосе Фриснера. — Хотя бы один из них. Это приказ.

“Не верит…” — полковник Дитрих почувствовал, как взыграло самолюбие. Стараясь унять непривычное чувство неуверенности и даже боязни, он как можно суше ответил:

— Слушаюсь, господин генерал.

— Я буду очень рад, Руди, — смягчился Фриснер, — если мы оба окажемся правы в наших предположениях и выводах. Слишком много поставлено на карту.

— Господин генерал, я сделал все от меня зависящее. Нельзя свершить то, что нам не предначертано.

— Кисмет — так говорят турки… — Сардоническая ухмылка появилась на губах генерала. — Будем надеяться, что Бог и удача не отвернутся от великой Германии в предстоящих сражениях…

Фриснер внимательно прочитал бумаги, которые дал ему полковник Дитрих. Изредка он делал пометки на полях красным карандашом, и тогда лицо генерала хмурилось — его хроническая недоверчивость, даже, казалось бы, к общеизвестным, неоднократно доказанным истинам, была хорошо знакома Дитриху еще с училищной скамьи. Впрочем, полковник тоже не принадлежал к клану наивных и доверчивых простаков — служба в разведке, которую он начал под руководством самого Вальтера Николаи, не располагала к подобным человеческим слабостям.

— Рудольф, а теперь мне хотелось бы услышать твою оценку политической ситуации в Румынии на сегодняшний день.

— Ничего нового, господин генерал. Разве что, по непроверенным пока данным, румынские дипломаты в Каире вступили в переговоры с представителями США и Англии.

— И чего они добиваются?

— Источник информации довольно скуп на подробности. Сообщает, что румыны вроде бы просят ввести в страну англо-американские войска, чтобы сохранить существующий режим.

— Это все?

— В этом вопросе — да.

— Что еще?

— Накаляется обстановка в армии. Я об этом уже докладывал. Даже высшим чинам румынской армии, по моему мнению, верить невозможно.

— Кого ты имеешь в виду?

— Генералов Аврамеску, Мачича, Василиу-Решкану, Санатеску, Радеску…

— Даже эти двое?

— Эти понадежнее, чем другие, но за ними нужен глаз да глаз.

— Как король Михай?

— Затаился. Изображает беспечного гуляку, учится искусству пилотажа.

— С маршалом Антонеску не конфликтует?

— Пока нет. А вот адъютант короля полковник Ионеску и генерал Михаил явно что-то затевают.

— Что именно?

— Трудно сказать — осторожничают. Но это не главная опасность, которая может угрожать Антонеску.

— Даже так?

— Коммунисты и глава крестьянской организации “Фронт земледельцев” доктор Петру Грозу — вот силы, которые опасней во сто крат бунтующих генералов; на тех стоит только прикрикнуть, и они станут в строй по стойке “смирно”…

Полковник Дитрих торопливо спускался в полуподвальное помещение тюрьмы. Дежурный унтер-офицер, узнав его, козырнул и предупредительно отворил обитую стальными листами дверь.

— Как дела, Зигфрид? — спросил он у широкоплечего детины, который плескался под ржавым рукомойником.

— Молчит, господин полковник.

— Подготовьте его к очной ставке.

— Слушаюсь. — Зигфрид тщательно вытер о замусоленное полотенце свои мохнатые лапищи и, накинув на плечи мундир с погонами обер-лейтенанта, скрылся за дверью в соседнее помещение.

Вскоре он оттуда вышел и обратился к своему помощнику, толстому, с бесцветными глазами, который, пристроившись возле кипятильника, спокойно жевал бутерброд.

— Эрих, давай этого… — обер-лейтенант пощелкал пальцами, силясь вспомнить.

— Понял. Сейчас. — Толстяк с видимым сожалением завернул остатки бутерброда в кусок газеты и затопал вверх по лестнице.

Полковник курил, осматривал знакомую до мелочей “камеру первичной обработки”. Заметив кровь на полу возле двери, он брезгливо показал Зигфриду:

— Насвинячили… Убрать немедленно!

— Виноват, господин полковник, не заметили…

Худой, морщинистый господин, прижимая дрожащими руками видавший виды котелок к груди, застыл в поклоне перед полковником.

— Фамилия?

— Эминеску, ваше сиятельство.

— Род занятий?

— Меблированные комнаты с девушками. Содержу для вермахта и солдат короля Михая, да будет благословенно имя его.

— Зигфрид, — кивнул полковник в сторону Эминеску, — займись…

Обер-лейтенант вразвалку подошел к Эминеску и коротким сильным ударом сбил его с ног. Тот взвыл от боли и, тыкаясь в сапоги Зигфрида, принялся причитать.

— Замолчи! — рванул его за шиворот обер-лейтенант и поставил на ноги. — Ублюдок. Слушай и смотри внимательно. Сейчас приведут одного человека, которого ты должен знать. Расскажешь где, когда, при каких обстоятельствах ты видел его! Понял?!

— Да-да, господин… — пролепетал полумертвый от страха Эминеску.

При виде румынского солдата в окровавленной рубахе, который бессильно повис на руках толстого Эриха, он в ужасе закрыл глаза, но оплеуха, которую отпустил ему обер-лейтенант, быстро привела его в чувство.

— Знаешь его? Говори! — обер-лейтенант хищно оскалил зубы.

— Как же, как же… — Эминеску протер слезившиеся глаза. — Это господин Михай. Фамилии не знаю. Радист комендатуры…

Полковник Дитрих бывал в своем кабинете редко. Месяца три назад он перебрался в этот город с таким расчетом, чтобы быть поближе к линии фронта, но не упускать из виду и Бухарест. Полковник сидел за огромным столом, больше похожим на бильярдный, чем на письменный — даже обтянут зеленым сукном, — и довольно невнимательно просматривал свежие агентурные данные. Его взгляд часто задерживался на светло-коричневой папке; полковник хмурился и отводил глаза. Русская разведгруппа… Лейтенант Маркелов… Досадные промахи, нелепые случайности. И это в такой ответственный момент! На карту поставлена его карьера, блестящая репутация разведчика, наконец, судьба группы армий “Южная Украина” и даже рейха. Гром и молния!

Полковник в который раз открыл светло-коричневую папку. Донесения радиста при штабе группы “Велер”, который зафиксировал мощный передатчик в тылу и успел записать несколько цифровых групп неизвестного кода. Неизвестного? Черт возьми, как бы не так! Код и почерк радиста разведгруппы Маркелова, как установили специалисты абвера. Правда, код расшифровать не удалось, но разве это главное?

Полковник даже задохнулся от гнева на свою персону: вздумал доиграть заведомо выигранную партию! Старый идиот… Что стоило поступить по давно испытанной схеме: отдать русских Зигфриду, а затем в расход. И никаких хлопот…

Передатчик обнаружили только на исходе второй недели после его выхода в эфир: он был явно стационарным, но вычислить координаты местонахождения оказалось довольно сложно. Комендатура города — остальные варианты отпали.

Показания радистов, начальника радиостанции, дневального по казарме, девицы из “заведения” Эминеску, наконец самого Эминеску. Круг замкнулся. К сожалению, чего-либо добиться от радиста не удалось — Зигфрид перестарался…

Не хватало только одного звена в цепочке: как проникли русские в комнату связи? Впрочем, разве это так важно?

Полковник Дитрих поднял телефонную трубку.

— Я слушаю, Рудольф, — голос на другом конце провода был тихим и усталым.

— Господин командующий, — полковник собрался с духом. — Осмелюсь доложить…

Пауза чересчур затянулась. Дитрих с тревогой ждал, что ответит ему Фриснер. Наконец в трубке раздался шорох, и генерал заговорил все так же тихо, но с несколько иной, чем до этого, интонацией:

— Полчаса назад мне доложили, что русские предприняли наступление на флангах. Значит — это разведка боем. Теперь мне понятны их замыслы. К сожалению, слишком поздно… — Голос генерала окреп, приобрел жесткость: — Мне будет очень жаль, полковник Дитрих, если обнаружится, что вы ввели штаб группы армий в заблуждение…

В десять часов вечера генерал Фриснер созвал экстренное совещание командующих армиями и 4-м воздушным флотом. Румынских военачальников командующий группой армий “Южная Украина” приглашать не счел нужным. Было решено срочно перегруппировать силы, поскольку на следующий день, по твердому убеждению Фриснера, следовало ожидать крупного наступления советских войск.

И на другой день мощное наступление советских войск опрокинуло немецкую оборону. Это было начало знаменитой Ясско-Кишиневской операции.