-Это каким же образом? - спросил лекарь, несколько обескураженный.

-В глаза смотреть надо, они всё скажут! - произнес человек проникновенным голосом, - Вы ведь из Терцении, не так ли?

-Собственно... Нет, любезный, вы ошибаетесь! Я родился и живу в Арре.

-Странно. По вашей одежде и манере говорить я решил, что вижу жителя нашей славной столицы, - человек вдруг поперхнулся вином и картинно выпучил глаза, - Постойте! Да не вы ли тот самый Рэмод Годар, который первым в медицине применил механическое усекновение чертова мешка - аппендикса?

Лекарь понял, что отпираться дальше бессмысленно. Он выпрямился, зло посмотрел на собеседника и с вызовом произнес:

-А если так, то что?

-Простите меня великодушно, - незнакомец старательно изобразил лицом смущение, - Как же я не сообразил сразу, что вы путешествуете тайно? Тем более, что есть причина! Глашатаи сейчас на каждом перекрестке кричат о награде за вашу поимку! Сумма немалая - пятьсот коронеров.

Последняя фраза была брошена, как бы между прочим.

Элиот потянулся к ножу. Бить надо наверняка, под левый сосок! Так, чтобы этот ищейка не успел даже вздохнуть, иначе они погорели! Со стороны должно казаться, что человека просто сморило с дороги - с кем не бывает? А пока разберутся, что к чему, они будут уже далеко.

Элиот ничуть не сомневался, что убьет этого беспалого, если он попытается разоблачить мастера Годара.

-Кто вы?! - изменившимся голосом процедил лекарь и вонзил глаза в лицо незнакомца.

Взгляд у мастера Годара - не дай бог; Элиот очень хорошо знал, что за взгляд бывает у него, когда он сердится. Но незнакомец, как будто, ничуть не испугавшись, открыто пересекся глазами с лекарем и усмехнулся одними излучинами губ. Он даже позы не переменил. Мастер Годар, напротив, сжав челюсти, всё ниже и ниже склонялся над столом, буравя глазами ищейку. Между этими двумя что-то поисходило, какая-то молчаливая борьба, смысл которой был скрыт от Элиота.

В воздухе разлилась тишина - самая настоящая тишина! Люди за соседними столами продолжали шутить, спорить, ругаться, но их не было слышно, как не было слышно и трактирщика, который со свирепым лицом разевал рот, словно рыба, выброшенная на берег: вероятно, очень рассердился на нерасторопного служку. Сейчас они были как бесплотные призраки; дунь - и всё рассыплется прахом, растает, словно мираж в пустыне. Воздух вокруг стола стянулся и загустел, как топленый мед: они, трое, сидели внутри невидимого кокона, сотканного из тишины.

-Успокойтесь, уважаемый мастер, - сказал ищейка, откидываясь на спинку стула, - Успокойтесь сами и успокойте этого молодого человека, до того нервного, что он готов в любую минуту всадить мне в живот нож. И бога ради, оставьте ваш гипноз для других случаев: я тоже знаком с этим искусством, и значительно лучше вас, поверьте мне.

Мастер Годар обмяк и опустил голову. Губы его еле слышно прошетали:

-Но как?..

И сейчас же звуки трактира надвинулись на Элиота, и он очумело завертел головой. Так ловец жемчуга, вынырнув на поверхность из морской пучины, бывает оглушен звуками: скрипят в уключинах весла, плещутся волны, ветер хлопает парусом, а он только растерянно моргает, и с волос его течет вода.

-Вы не пожелали дослушать меня, но я всё же закончу, - продолжал беспалый, - Итак, Ангел назначил за голову Рэмода Годара большое вознаграждение. Прямо-таки небывалое вознаграждение, если принять во внимание, что за убийцу казна выплачивает обычно два коронера. Самое же занятное во всей этой истории - Рэмод Годар нужен Ангелу живым, и только живым. Странное желание, не так ли? Портуаз, казаклось бы, важная птица - а и того четвертовали на следующий после ареста день. При большом скоплении народа, заметьте. Вы же, простой лекарь, почему-то понадобились ему именно живым...

Человек надолго замолчал и припал к своему вину. Не успел он поставить кубок на стол, как невесть откуда вынырнула румяная служанка и наполнила его опять до самых краев: несколько капель пролились на стол.

-Благодарю, милочка, - кивнул ей ищейка, и служанка тут же исчезла, - На самом деле, ничего странного тут нет, - продолжал он, - Просто Ангелу нужна книга. Но заметьте: еще больше книги он хотел бы заполучить вас, уважаемый мастер! Весьма разумное желание. Какой толк в книге, когда к ней не приложена ваша светлая голова? Бессмыслица. Вы имели неосторожность разгласить о своих успехах - получите же результат! Теперь вас ищут от Ияра до Западного предела все кому не лень; рано или поздно, они настигнут вас.

Лекарь, вздрогнув, поднял голову:

-Откуда вы знаете про книгу?

-А уж об этом позвольте умолчать. Я ведь не спрашиваю, как книга попала к вам, - незнакомец сгорбился, и Элиот подумал, что никакой он не ищейка, а просто очень уставший человек.

-Отчего же, могу объяснить - как! - сказал мастер Годар, перекосив рот, - Вы думаете, я украл ее?

-Святой Николус, да ничего я не думаю! - незнакомец стер винную каплю со стола ногтем, и продолжил изменившимся голосом, - Зачем вам всё это нужно? Вы ищите признания? Власти? Или вас подстегивает исследовательский зуд? Скажите, я пойму.

-Ради людей! - ответил мастер Годар заносчиво, - Я делаю это ради людей.

-Вот опять! Ради людей. Что за ветры бродят в вашей голове, уважаемый мастер? Будто не знаете, что половина злых дел совершается на Земле с благими намерениями и ради людей. Услышать от вас такое - честное слово, не ожидал! В книге, по-моему, достаточно прозрачно описано, куда уводит этот путь. И что же - опять хотите повторить его?

На лице беспалого отразилась досада.

-Кто вы? - спросил лекарь, не слушая.

-Это вам ничего не даст... Мой совет: забудьте о книге.

-Ну уж...

-А еще лучше, отдайте ее мне!

-Ну уж нет! - забормотал мастер Годар, шаря рукой по столу, - Вы сами... сами... хотите быть единственным! Вы ничуть не лучше Ангела!

-Допустим, я мог бы поведать вам обо всем, что там написано, - произнес гость, растягивая слова, - Допустим, мог бы...

-Мне это не интересно! Если хотите заполучить книгу, вам придется сперва убить меня! - мастер Годар шевельнулся, обозначив желание встать из-за стола и тут же вскочил Элиот, едва не опрокидывая на штаны кружку с пивом.

-Очень жаль, - сказал незнакомец печально, - Очень жаль. Сидите! Я уже ухожу.

Он залпом допил вино и бросил на дно кубка серебряную монету.

-Удачи я вам не желаю, - добавил он, вставая, - потому что не хочу, чтобы вам повезло.

И он ушел - ушел, не прощаясь. Элиот проводил незнакомца влюбленными глазами. Этот беспалый субъект был набит загадками, как монах проповедями. И до чего же жаль, что он уходит! Ну да ладно; зато рядом есть учитель! О, после того, что здесь было произнесено... Как он сказал тогда? Я противник всяческих тайн. Воспоминание это наполнило Элиота желчным сарказмом. О самой главной своей тайне мастер Годар предпочел умолчать.

Боги не могут быть ущербны: завшивевший бог жалок. И Элиот в последнее время всё чаще ловил себя на мысли, что ничего, кроме жалости, мастер Годар у него больше не вызывает. Элиот боролся с собой, полагая, что причина такой внезапной перемены в испорченности его характера. Всё было напрасно. Но странное дело: после визита беспалого господина лекарь, озаренный новым смыслом, опять вознесся на те высоты, где пребывал ранее. В глазах его, обесцвеченных дорогой и грязью, свила гнездо Тайна, и каждое лекарское слово обрело вдруг глубину и силу. Теперь он мог безо всякого ущерба для своего авторитета хоть с дворовыми собаками в одной будке ночевать: Элиот даже не поморщится. И вот, он сидит, потягивая дрянное пиво, и в душе его детская обида мешается с гордостью, потому что у него есть такой замечательный, непостижимый учитель.

Он перевел глаза на мастера Годара и обнаружил, что тот напряженно думает. О чем? Хотелось бы ему хоть на краткий миг заглянуть в ту бездну, куда ушел учитель! Во всяком случае, не о гипнозе: достаточно видеть, с каким ожесточением терзает он свой подбородок! Помыслы лекаря были окутаны тайной, и от сознания этого по спине Элиота пробежал приятный холодок.

-Хотелось бы мне знать, кто он такой... - рассеянно пробормотал мастер Годар.

-Наверное, разбойник, - не сдержался Элиот.

Мастер Годар нахмурился и строго постучал по столу пальцем:

-Молчи, юноша!

Но он тут же обо всем забыл, потому что его посетила новая мысль.

-Они пытали Портуаза, - сказал он понимающе, - И он им всё рассказал.

-О чем? - ляпнул Элиот, съеживаясь от собственной наглости.

-О книге, о чем же еще! - голос лекаря вдруг осекся, - Послушай, Элиот, - сказал он вкрадчиво, чуть ли не впервые называя ученика по имени, - Ты должен обещать мне одну вещь.

-Всё, что угодно.

-То, что было сказано за этим столом, должно остаться между нами.

Элиот кивнул и мучительно покраснел. Он едва не провалился сквозь землю со стыда: мастер Годар позволил себе усомниться в его надежности, и был, откровенно говоря, прав. Это смятение не ускользнуло от глаз лекаря, и он ободряюще похлопал по плечу парня:

-Ты еще молод, и многого не понимаешь. Но одно ты должен усвоить крепко: это не те приключения, про которые ты привык читать в книжках. Забудь о них. Всё обстоит гораздо серьезнее: вспомни Портуаза. И если мы не будем предельно осторожны, то повторим его судьбу. А это очень больно.

Он положил тонкую руку на плечо Элиота и грустно заглянул ему в глаза. Должно быть, мастеру Годару представлялось, что он сказал нечто очень значительное, и потому Элиот вежливо промолчал. А между тем, не было никакой нужды объяснять ему, что такое боль. Он сам многое мог рассказать о голоде и холоде, о побоях и подлости человеческой. Но он молчал. Шкура его была крепче, чем у великого лекаря, и это накладывало определенные обязательства.

А вокруг продолжала кипеть трактирная жизнь. Спорили о ценах на гречиху, метали кости, жарко переругивались. Между столиками как челноки сновали слуги. Появился мрачный Аршан, поклонился хозяину и принялся за свой давно остывший ужин. Он рвал квадратными зубами жилистое мясо, с ворчанием глотал пиво и косился на хозяина. Ничего нельзя было прочесть на его физиономии за маской медвежьей угрюмости. Расправившись с ужином, Аршан коротко рыгнул и ушел на конюшню - готовить себе постель. Он не доверял конюхам, и каждую ночь спал около лошадей. Элиот совершенно забыл о дуэли, и поэтому удивился, увидев возвращавшихся в трактир солдат. Впереди всех выступал хорек, победно поглядывая на людей, сидящих за столиками. Остальные топали следом, вполголоса споря, допустимо ли на поединке чести ослеплять противника, бросая ему в глаза соль? Потом напившийся до умопомрачения курьер с шумом встал и начал торжественно рвать письма - одно за другим...

...Элиот долго ворочался с боку на бок в своей постели. Вопросы одолевали его - вопросы, на которые не было ответа. Кто этот незнакомец, знающий так много, и что это за книга? А непонятное искусство гипноза? И что скрывается за словами "ради людей"? В одном Элиот был уверен твердо. "Мы едем в Грабен, думал он, сквозь подступающий сон, - в Грабен... мы... в Грабен..."

Откуда у него взялась такая уверенность, он и сам не знал. Проговорился ли мастер Годар во сне, или Элиот угадал каким-то шестым чувством про Грабен? А может, ничего и не было: просто вбил в голову эту идиотскую мысль, а потом еще и заставил себя поверить в нее? Элиот не мучился подобными вопросами. Он просто знал: они едут в Грабен, и только крепче сжимал в руках грабенский нож с вороненым лезвием.

V

Грабен был особенным городом. Номинально он входил в состав Империи, но вел вполне самостоятельную политику. Наместники, присылаемые из Терцении, самое большее могли только наблюдать, как Малый Совет именем Империи выносит тот или иной вердикт, а толпа, называемая Народным собранием, проваливает или принимает оный. Что касается всемогущего Ока, то Детей Ангеловых в Грабене не жаловали, а поймав, подвешивали прилюдно за ноги - в назидание другим. Не раз и не два осерчавший Ангел собирал рать, чтобы наказать своевольный город, но это всегда кончалось одним и тем же: половина войска тонула в болотах, а остальные разбивали лбы о каменные стены северного города. Во время осады Грабен мог беспрепятственно подвозить продовольствие и подкрепления морем, в то время, как имперские солдаты пухли от водянки и голода в сырых землянках. По окончании войны Грабен засылал в столицу послов и униженно просил мира. Единственно, чего боялись грабенцы - это прекращения торговли. Империя нуждалась в ней не меньше, и мир всегда возобновлялся на прежних условиях. Северный город славился своими кузнецами и ювелирами - грабенское оружие закупал даже Арсенал Империи, а грабенские серьги и броши можно было увидеть на женах самых знатных дворян. Грабенские гости в шапках с горностаевыми хвостами торговали на шумных рынках Эйры и на Аррских ярмарках, в Хацелии и на степных торжищах Иярской излучины. Они же держали в руках всю торговлю по берегам Полуночных морей. Речные баржи с набитыми грабенской рыбой трюмами поднимались вверх по течению Эйны и Лейбы, чтобы потом выгрузиться на причалах имперских городов. Обратно везли хлопчатобумажные полотна и сахар из заморских колоний, и особенно - аррскую пшеницу и вино. Богатство Грабена зиждилось на море; из больших сухопутных дорог к нему вел только Северный тракт, проложенный по гребню древней насыпи. С других сторон город обступали болота и лесные чащобы. Деревеньки, довольно многочисленные в округе Грабена, в двух десятках километров от него встречались уже редко, и все до одной жались к речкам и озерам. Край этот вообще, изобиловал водой. Половодье не сходило до июня, но и летом нередки бывали дни, когда от зари до зари лил дождь. По этой-то причине моровая язва была частым гостем в Грабене, и именно отсюда начиналось большинство тех эпидемий, которые потом опустошали целые страны. Сырой климат побуждал грабенцев к безудержному пьянству: они слыли самыми отъявленными выпивохами от Полуночных морей до Внутреннего. Из этого родилась даже пословица - весело, как в Грабене.

Обо всем этом, и о многом другом Элиот узнал из уст учителя.

-Да, едва не забыл! - добавил мастер Годар со странной усмешкой, - Если не хочешь, чтобы тебя прилюдно накормили конским навозом, забудь слова Грабен и грабенцы. Его сумасбродные жители не любят даже ветров, которые дуют с юга. Запомни: свой город они называют Кравеном, а себя - кравниками. Зато можешь смело называть Империю Ангела Подолом - это название здесь в почете.

-Учитель, - спросил Элиот, - А что значит - Подол?

-Вообще-то, некоторые полагают, что подол - это часть женской одежды.

Элиот почувствовал насмешку и обиженно засопел. Яркий солнечный свет, пробиваясь сквозь слюдяное окошко кареты, слепил глаза. Скрипели во втулках колеса, дробно стучали лошадиные копыта. Карета неспешно катилась по великолепному деревянному настилу Северного тракта. И хотя вся округа тонула в разливе, здесь было так сухо, словно не весна стояла на дворе, а самый разгар лета. С каждым часом на дороге всё больше становилось крестьянских телег, груженых сеном и мешками, крытых купеческих повозок, одиноких пешеходов с котомками за плечами. Однажды их обогнала пестрая свита какого-то знатного дворянина: сам дворянин, подбоченясь, ехал впереди всех на полудиком степном жеребце. Всё явственнее чувствовалось дыхание большого города.

Элиот давно уже обратил внимание на облако дыма, выползающее из-за изломанной кромки леса. Но после насмешек лекаря, ему совсем не хотелось лезть к нему с новыми расспросами. Всё объяснилось само собой. Дорога сползла с насыпи, и сделала плавный поворот. За поворотом открылось обширное поле, больше похожее на мусорную свалку. Оно было сплошь изрыто ямами, завалено кучами золы и битыми черепками. Там и тут виднелись земляные курганы, окутанные белым дымом. Вокруг них суетились люди, похожие на муравьев у своих муравейников.

-Они жгут древесный уголь! - догадался Элиот.

Учитель молча взял Элиота за голову и развернул ее в другую сторону.

На первый взгляд, Грабен не поражал воображения. Во всяком случае, стены Терцении были и выше, и красивее, и тянулись они до самого горизонта. Стены Грабена в сравнении с ними выглядели как простая деревенская ограда, но зато они были очень массивны, а башни напоминали толстые кадушки, для омовения тела. Вместо крепостных зубцов их венчали островерхие крыши. Всё пространство между дорогой и стенами - несколько сот шагов, - было застроено деревянными избами и пристройками, разбросанными, как попало. Улиц не угадывалось совершенно. Элиот, привыкший к прямым, как стрелы, улицам Терцении, не удержался и высказал вслух свое презрение.

-Да, Ангел не удосужился ввести здесь должность Главного Зодчего, легко согласился мастер Годар, - В Кравене каждый привык жить своим умом. Не то, что в столице - там и дома, и люди выстроены по линеечке.

Элиот не совсем понял, что хотел сказать мастер Годар, но боясь обнаружить свое невежество, промолчал. Мастер Годар покосился на него и добавил:

-Наберись терпения. В городе будут и площади, и улицы. В Старом Городе ты не найдешь ни одного сруба. Строить курные избы в пределах городских стен и топить по-черному запрещено из-за опасения пожаров.

-Пожаров? - живо переспросил Элиот.

-Лет сто назад здесь случился страшный пожар, спаливший Кравен дотла. После этого Городской Совет запретил кому бы то ни было иметь деревянные дома внутри города... - учитель вдруг прервал свои объяснения и возбужденно воскликнул, - О! Ты только посмотри туда!

-Что это? - спросил Элиот, ничего не понимая.

-Ковальская слобода. Та самая, которая обеспечивает оружием добрую половину Империи. Но куют здесь не только оружие... Слобода появилась у Главных ворот Кравена лет пятьсот тому назад, и, как видишь, выросла до размеров небольшого городка. Вот это и есть настоящая жемчужина Кравена.

Они ехали по кривым переулкам Ковальской слободы. Меньше всего она напоминала жемчужину. Кучи золы, шлака, крицы попадались на каждом шагу. Разъезженная дорога - вся в буграх и ямах, заполненных свинцовой водой. Карета катилась то по вязкой грязи, то по скрипучей золе. Всё здесь было пропитано сажей и окалиной - сама земля приобрела неестественный синюшный оттенок, как лицо утопленника. Десятки, сотни кузниц обступили их - внутри шла напряженная работа. Среди пара и клубов дыма сновали закопченные, похожие на чертей, кузнецы и молотобойцы. Яростно шипела вода, сверкали разноцветные искры, и над всем этим плыл ни на что не похожий тысячеголосый стон железа - это работали молоты.

-Любезный! - свесившись в окошко, закричал кому-то мастер Годар, - Как нам проехать к городской ратуше?

Ему долго и путано объясняли маршрут, но Элиот совершенно оглох и ничего не слышал. Они были здесь только пять минут, а у него уже ныло в затылке. Как эти люди могут здесь работать с утра до ночи? Он бы, наверное, не выдержал бы и часа.

Мастер Годар втянулся внутрь кареты, и крикнул, страдальчески перекосив рот:

-Должно, так поют трубы Страшного Суда! Мертвого разбудят... а живого в гроб уложат!

К великому облегчению Элиота, Ковальская слобода скоро закончилась. Впереди показались ворота, с обеих сторон подпираемые чудовищно толстыми башнями, сверху нависала массивная арка. Ворота были железные, но обиты медью, и на каждой створке испускало лучи половинка чеканного солнца с человеческим ликом. Ворота охранялись длинноусыми стражниками - опираясь на бердыши, они сонно поглядывали на прохожих, а один из доблестных воинов приспустил на грудь крылатый шишак и азартно вылавливал у себя блох.

Карета въехала в тень изогнутой арки, и тут же копыта лошадей звонко зацокали по мостовой. Карету немедленно захлестнуло людское море: женские чепцы, шляпы с высокими тульями, войлочные колпаки, морские капюшоны так и замелькали перед глазами. Элиот широко распахнул глаза, переполняемый новыми впечатлениями. Вот идет кухарка с петухом в корзине - Элиот успевает заметить на ее лице черные усики и большую бородавку на носу. Кухарку сменяет торговец благовониями и мятными притираниями; он хрипло кричит:

-А вот бальзам, бальзам любви, отжатый из лепестков орхидей! Остался один ковчежец! Красавица, купи бальзам!

Но надорванный голос его тонет в шуме толпы, и куда уж ему равняться с медной глоткой краснолицей пирожницы:

-Пирож-жки, горяч-ченькие, с мясом, с черемшей, с луком, с картошеч-чкой!

Проходит угольщик с лицом, усыпанным черными точками, блестит латунью дарственная кружка бродячего монаха, который призывает граждан жертвовать деньги во славу святого Николуса. А вот и нищий-профессионал кутается в драную рогожу; опытным глазом Элиот сразу примечает, что язва у него фальшивая растертый корень моркови в тыквенной каше. И этот рубленный, ни с чем не сравнимый выговор кравников - согласные они ставят четко и звонко, будто гвозди заколачивают, зато окончания фраз растягивают почти что до заикания.

Северная архитектура сильно отличалась от столичной - не было заметно ни колонн, ни мраморных ступеней, ни плюща, которым так любят украшать окна своих жилищ обитатели Терцении. Дома тянулись ввысь, громоздясь друг на друга, над черепичными крышами рос лес труб, флюгеров, громоотводов. Прямо над головами прохожих поперек улиц сохло стираное белье. Улицы Кравена прихотливо петляли, некоторые из них заканчивались тупиками, но остальные неумолимо тянулись к общей точке рандеву - площади Общинной, знаменитой Кравенским Рожком, который собирал граждан на сход. Здесь же, на площади, стояла и городская ратуша.

Карета медленно ползла по улицам. То и дело дорогу преграждали строительные леса, или чья-то телега. Тогда Аршан вставал в полный рост и яростно требовал дать проезд, прибавляя для веса крепкие слова. Прошло немало времени, прежде, чем они добрались до Общинной площади. Вид ратуши разочаровал Элиота. Он ожидал увидеть монументальное здание, разукрашенное барельефами и фресками. Карета же остановилась у длинного трехэтажного дома, единственным украшением которого был городской герб над входом. На гербе изображался корабль, рассекающий грудью голубую волну, а над кораблем - наковальня и молот. Зато Кравенский Рожок не обманул ожиданий. Он был медный, и блеском своим слепил глаза, а чтобы можно было в него трубить, к вершине Рожка вела витая лестница, поднимавшаяся метров на десять в высоту.

Мастер Годар с достоинством вышел из кареты и, перекинув через правую руку полу плаща, пошел к ратуше. Элиот по давней привычке не отставал от него ни на шаг. У дверей толпилось с десяток просителей разного звания. Стражник родной брат тех, что охраняли городские ворота, лениво переминался с ноги на ногу. Нос стражника был красен, на мир он смотрел одним припухшим глазом, и было видно, что его мучает похмелье. При виде лекаря он подобрался, разлепил оба глаза и прошелся ими по кучке просителей, изображая служебное рвение.

-Любезный! - сказал мастер Годар, остановившись перед стражником, - Мне срочно надо видеть городского голову.

Стражник растянул в ухмылке синие губы и просипел:

-Не вам одному, ваша милость! Всем надобен голова!

За спинами их заворочалось недовольство просителей. Мастер Годар даже не оглянулся. В руке его мелькнула серебряная монетка.

-Пусть этот скромный дар послужит славе святого Николуса, покровителя Кравена, - сказал он негромко.

Стражник просветлел лицом, и монета перекочевала в его широкую ладонь. Толпа просителей заволновалась еще сильней.

-Н-но! - стражник повел в их сторону отточенным лезвием. - Не видите бла-ародный господь... ин.

Мастер Годар и Элиот прошли под высокий свод и оказались в сумрачной зале. Здесь пронзительно пахло мышами. В залу выходило несколько дверей; то и дело одна из них раскрывалась, из нее появлялся озабоченный чиновник и тут же скрывался в другой двери. Лекарь поймал одного из них за полу плаща и спросил, как ему пройти к голове. Тот не глядя, ткнул пальцем и убежал, делая вид, что страшно занят.

За дверью чей-то голос монотонно скрипел:

-Поелику изрядное число мастеров свечной гильдии приловчились к своей выгоде разбавлять китовый жир свиным, Малый Совет приговорил... тут восклицание поставь... приговорил принудить тех плутоватых мастеров к штрафу в сумме пяти... пяти прописью пиши... коронеров с каждого из означенных в табеле. Табель прилагается. А ежели кто повторно уличен будет в смешении жиров, того мастерового звания лишить... и с позором из гильдии выбить вон! Написал? Слава Святому Николусу. Писано в десятый день месяца апреля... Дай подпишу.

Зашелестела бумага. Через минуту дверь открылась, и из нее вышел седой скриба со свитком в руках и чернильницей на шее. Гусиное перо лихо торчало за его ухом. Мастер Годар пропустил скрибу, и тут же вошел внутрь. Элиот, не задумываясь, протиснулся следом.

Помещение, в котором они оказались, более всего напоминало судебную залу, а возможно, и было ею. Прямо напротив двери помещалась обширная кафедра, сделанная из красного дерева, над кафедрой висел всё тот же герб с кораблем. В самом центре комнаты стоял высокий пюпитр, а за пюпитром прятался маленький человечек, одетый в черный бархатный костюм. Голова у человечка была абсолютно лысая и до того огромная, что можно было только удивляться, как она держится на тонкой, как кочерыжка, шее. На груди его висел солнечный диск - символ власти. Человечек, глядя в пюпитр, что-то читал и шевелил губами.

-Вы кто такой, милейший? - спросил он тем самым скрипучим голосом. Он и не думал скрывать свое недовольство, - Я вас сюда, кажется, не звал.

-К вашим услугам, лекарь Рэмод Годар из Терцении. - поклонился мастер Годар.

-С чем вас и поздравляю, милейший! Не понимаю только, при чем здесь я? нелюбезно отозвался городской голова, почесывая левую руку правой.

-Я смею надеяться поселиться в вашем славном городе и прибыл к вам засвидетельствовать свое почтение и испросить разрешение заняться здесь практикой.

-Это прерогатива Гильдии медиков, - тоном ниже сказал голова, - Сильво Персон, к вашим услугам.

-О благих делах Сильво Персона я весьма наслышан, - поспешил сказать лекарь.

Персон нетерпеливо махнул рукой:

-А-а, бросьте! Я равнодушен к лести! Если вы хотите практиковать в Карвене, вам придется вступить в медицинскую Гильдию.

-В Терцении иные порядки.

-Да провались она в ад, ваша Терцения, - крикнул вдруг Персон и начал яростно чесать левую руку, - Хорошие врачи везде нужны! Вот, полюбуйтесь, - Он резко задрал левый рукав, обнажив руку, сплошь покрытую большими и маленькими язвами, - Этот шарлатан Рюкли и не лечит, и умереть спокойно не дает! Зато всегда с барышом!

-Это мокнущая экзема, - невозмутимо констатировал лекарь.

-Да я и сам знаю, что экзема, - тяжело вздохнул Персон, - Вы уж извините меня, ежели нагрубил... Сам-то я выходец из простых мельников, и все эти словесные изящества меня только расстраивают.

-Я понимаю вас, - ответил мастер Годар, выждав паузу, - Больные капризны, это научный факт.

-Вот и хорошо, что пониаете. Я же не имею ничего против, ежели вы решили осесть у нас. Работа для врача в Кравене всегда найдется. Но прежде вам придется подтвердить свои знания путем испытания при вступлении в гильдию. Учтите, эти бестии сделают всё, чтобы вас провалить! Если вы хороший врач, то будете отбивать у них клиентуру, это и дураку понятно. Я же первый к вам и перейду! А пока сообщу старшине медиков о вашем прибытии. Вы где остановились? Нигде? В таком случае, рекомендую гостиницу "Добрый Кравен" - недорогая, и кормят хорошо. О дне экзамена я вам сообщу. А теперь извините, меня ждут дела государственной важности.

На этом оба господина вежливо раскланялись.

Мастер Годар решил последовать совету городского головы и поселился в "Добром Кравене". Он занял две крайние комнаты на втором этаже, окнами выходящими прямо на улицу. В отличие от других заведений подобного рода, в "Добром Кравене" не водилось ни клопов, ни тараканов, ни даже крыс. Каждую неделю в гостинице меняли постельное белье и травили паразитов цементом и мышьяком. Комнаты были светлые и просторные, напротив располагались общественные бани, и мастер Годар впервые, со дня бегства повеселел. Содержатель гостиницы при первой же встрече счел за нужное предупредить, что он не потерпит в своих владениях никаких кутежей:

-У "Доброго Кравена" по всему побережью высокая репутация. У меня останавливаются люди почтенные, всё заморские гости и негоцианты. А тот, кто любит дебоширить, пускай отправляется в "Веселую Ворону" - самое подходящее местечко для господ офицеров и всяких там юнцов.

Элиот и Аршан расположились в крайней комнате, а мастер Годар - в соседней, с балконом и камином. Весь свой багаж он немедленно потребовал перенести к себе. Как Элиот и полагал, в чемоданах оказались только книги, химические реактивы и лекарства в баночках и разного рода инструменты. Мастер Годар стоял у окна и раскладывал на подоконнике свои драгоценные инструменты. Возьмет, осмотрит со всех сторон, взвесит на ладони и аккуратненько так положит на подоконник. Скоро у него там совсем не осталось свободного места, и тогда он сказал Элиоту, не оборачиваясь:

-Подай-ка сюда мой саквояж.

Он совершенно не следил за тем, что творится вокруг него, поэтому и руку протянул не глядя, и именно поэтому саквояж не удержал и уронил на пол. Черный саквояж приземлился на бок, замок, конечно, не выдержал и открылся, и всё, что только было внутри, высыпалось на пол. Мастер Годар охнул и бросился поспешно собирать вещи. Но было уже поздно: Элиот увидел книгу. Была она очень старой, в десятом переплете, крепко стянутая сыромятными ремнями; бумага давно пожелтела, и в уголках была подпорчена крысами. Таких книг в библиотеке лекаря имелось множество, и Элиот не обратил бы на нее никакого внимания, если бы книга, падая, не раскрылась. Он, остолбенев, смотрел на страницу, и ровным счетом ничего не понимал. Но потом до него дошло: эту книгу не мог написать человек! Самый искусный каллиграф никогда бы не сумел с такой дьявольской точностью вывести и расставить буквы - это было за гранью человеческих возможностей! И тогда Элиот понял: это была та самая КНИГА.

V

Горничная осторожно постучала в дверь, и когда мастер Годар спросил, кому он нужен, ответила, что внизу его ждет человек; нет, нет, ваша милость, не Аршан, я его знаю. Совсем-совсем другой человек, по виду - чей-то слуга.

-Зови! - великодушно согласился мастер Годар.

Человек, который его спрашивал, оказался слугой городского головы. Шмыгая носом и явно робея, он поведал, что заседание Гильдии медиков назначено на сегодняшний вечер, и господину лекарю следует быть в городской больнице во втором часу пополудни.

-Наконец-то! - воскликнул лекарь, вскакивая с кресла, - Я уже совсем устал ждать!

Слуга смущенно потоптался у порога, и рука его сама собой оказалась на уровне пояса, ладонью вверх. Смышленый малый, только пройдоха, с неудовольствием подумал о нем Элиот. Учитель же, как всегда, был расточителен до безрассудства.

-Спасибо, любезный! - сказал он, - Вот тебе за труды.

Слуга просиял и ловко поймал монетку, достоинством в десятую коронера. Когда дверь за ним закрылась, Элиот сказал с нотками осуждения в голосе:

-Напрасно вы ему деньги дали. Он и без того должен был выполнить приказание.

-Помалкивай себе! - беззлобно прикрикнул лекарь, - Не беспокойся: теперь деньги у нас будут!

Элиот покачал головой, но промолчал. Он лучше мастера Годара знал положение вещей и понимал, что кравенские лекари так просто не сдадутся. Какой же поп пустит в свой приход чужака! Ведь тогда его мошна изрядно оскудеет; иначе и быть не может. Элиот мог поклясться, что на испытании мастера Годара ждет большой сюрприз. Он не раз намекал учителю об этой опасности, но тот только отмахивался рукой. Точно так же он когда-то отмахивался от Орозии.

Три дня они уже жили в "Добром Кравене", и все эти дни были похожи друг на друга, как горошины. Ранним утром улицы оглашали истошные крики продавцов рыбы:

-Сельдь! Свежая ночная сельдь!

Элиот, раз разбуженный, не мог больше заснуть: поневоле приходилось привыкать к обычаю кравников вставать вместе с зарей. Не проходило и десяти минут, после того, как гасли последние звезды, как улицы заполнялись толпами людей. Кузнецы, дожевывая на ходу, спешили к своим кузням, от городских колодцев и бассейнов вереницами тянулись водовозы, матери семейств, переговариваясь пронзительными голосами, шли на рынок. Кравен был очень шумным городом: половина жителей хрипела и сипела сорванными связками, а остальные надо, не надо, - кричали так, словно их режут. Учитель запретил выходить Элиоту на улицу, и тому ничего не оставалось делать, как глазеть в окно. В восемь утра приходила горничная с круглыми, как у синицы глазами, и мило краснея, приглашала постояльцев к столу. Завтракали внизу, в столовой, за одним большим столом: и слуги, и хозяин со своей семьей, и постояльцы. Мастер Годар, конечно же, мог потребовать еду в свою комнату, но он был чужд сословных предрассудков, и ему ничего не стоило обедать рядом с конюхом. Наоборот: он хотел как можно больше знать о кравниках, и использовал для этого любую возможность. После завтрака он в сопровождении Аршана уходил гулять, а Элиота запирал в его комнате. А чтобы время не пропадало зря, он заставлял ученика зубрить латынь. Эти часы оборачивались для Элиота сущим мучением. Он догадывался, что мастер Годар запирает его из опасения, как бы он не наболтал лишнего. Тем обиднее было терпеть всё это - Элиот никогда еще не давал повода усомниться в своей надежности. Лекарь появлялся к обеду, а после обеда принимался за Элиота.

-Чем обозначает себя камень в почках? - спрашивал он, как можно суровее.

Элиот должен был отвечать быстро, не задумываясь. Если это ему удавалось, учитель смягчался в лице и начинал разглагольствовать:

-Я заметил, что каменно-почечная болезнь в Кравене процветает, как нигде более. Причиной того является скверная вода и неудержимая страсть кравников к соленой рыбе, маринадам и острым соусам. Вообще, любая местность имеет свой набор болезней: это в равной мере объясняется особенностями кухни и и климатом. В Терцении очень часто умирают от простого гриппа, а в Бардахе люди страдают от лихорадок и бери-бери. Для Кравена обычен избыток мокроты в теле, но не горячей, как на юге, а холодной, истинно северной. Посмотри, как много в городе людей с телами, похожими на студень! Здесь часты кожные язвы, гнилые зубы, радикулит. Зато на всем побережье ты не встретишь ни единого случая малярии или того же бери-бери. Было бы любопытно и полезно составить карты расселения болезней по странам и местностям. Великий Мерк Капишка тоже был озабочен этой мыслью, но ничего у него не получилось - этот труд не под силу одинокому человеку.

К вечеру лекарь оставлял Элиота в покое, настолько измученного, что сил его едва хватало, чтобы доползти до кровати. Снились ему однообразные серые сны - утром он ничего не мог вспомнить. Такой же беспросветной стала и его жизнь. Но сегодня лекарю предстояло испытание, и мастер Годар, наконец, сделал послабление.

-Пойдешь со мной, - бросил он Элиоту, - А не то тебя самого скоро лечить придется.

-А куда мы идем? - спросил Элиот, всеми силами души стараясь скрыть подступившее волнение.

-В порт. Я договорился снять там одно помещение для моей лаборатории.

Элиот хотел спросить, сколько же взяли за аренду, но вовремя прикусил язык. Не хватало еще, чтобы лекарь передумал, и оставил его в гостинице наедине с латынью.

Порт Кравена мало чем уступал главному порту Империи. Он находился на длинном скалистом мысу, далеко врезавшимся в море. С противоположного берега к мысу тянулся каменный мол, образуя вместе с ним защищенную от бурь гавань. В беспокойные времена через узкий проход протягивалась исполинская цепь, но сейчас она была убрана. В отличие от Линнской бухты, в самой середине которой безобразной бородавкой торчал илистый островок, гавань в Кравене была глубока и удобна. Десятки кораблей сгрудились у причалов; еще больше их стояло на рейде, ожидая очереди под разгрузку. Мастер Годар сказал, что в Кравен ежедневно прибывает до двадцати новых судов - вдвое больше, чем в Терцению. Элиот, видевший всё своими глазами, охотно ему поверил. Внимание его сразу же привлекли боевые трехмачтовые когги, беспорядочно сгрудившиеся у гранитной набережной Арсенала - десятка четыре, не меньше. В отличие от имперских галер, у коггов не было тарана, зато борта их возвышались над водой на шесть локтей. На палубах, презрительно поглядывая на суетящихся вокруг кравенцев, стояли волосатые наемники из Канда,.

В порту царило вавилонское столпотворение. Матросы торговых кораблей толпами ходили от одного кабака к другому, горластые боцманы покрикивали на грузчиков, таскающих из трюмов мешки, повсюду мелькали суконные рясы приказчиков. Там вербовщик расписывал оборванцу прелести морской жизни, а тут своими прелестями соблазняла рыбака портовая шлюха. Напротив, над головами матросов взлетали взрывы дикого хохота: бродячие комедианты давали представление "Беспутная дочь". В Терцении комедиантов, осмелившихся выступать без особого разрешения, погнали бы в шею; но в Кравене было дозволено всё. И повсюду, смешиваясь с удушливыми запахами горячей смолы, стояла невыносимая вонь от протухшей рыбы. Но больше всего пахло здесь деньгами: ежедневно в порту продавалось и покупалось товаров на двести тысяч коронеров - вполне достаточно, чтобы купить небольшой город со всеми его обитателями.

Мастер Годар увлек Элиота в лабиринт портовых складов. Через полчаса блужданий они вышли к кирпичному строению, больше всего напоминавшему амбар.

-А это и был когда-то амбар, - сказал мастер Годар, - Но хозяин его бесследно сгинул в дальнем плавании, а наследники так и не объявились. Теперь городу нужно что-то делать со своим выморочным владением. Я предложил голове сдать его под мою лабораторию, и он сейчас же согласился.

Здесь они задержались надолго. Лекарю нужны были калильная печь, вытяжная труба, большой чан для химических опытов и длинный, окованный медью стол, наподобие тех, что ставят в пекарнях. Ему пришлось долго вбивать в упрямую голову старшины строительной артели, чего именно он от него хочет. Старшина, кучерявый плотный мужик, оказался суеверным до невозможности. Сама мысль о железной трубе приводила его в ужас: святой Горги, да где же это видано - труба из жести; этак, должно, только черти кладут печи в своем аду. Когда же мастер Годар объяснил, что труба нужна ему вовсе не для печи, а чтобы удалять вредные испарения, вроде горчичного дыма, старшина попытался сделать ноги, но был пойман за подол фартука и дал себя уговорить только за двадцать коронеров.

Элиот молчал и еле сдерживался. Он был уверен, что при желании цену можно было бы сбить вдвое против уплаченного. К тому же он видел, что старшина вовсе не так туп, как кажется. Мастер Годар, конечно, полагает, что ему стоило больших трудов уговорить упрямого мужика, и ему еще крупно повезло, что кто-то согласился взяться за эту работу. Ну и пусть думает, коли ему так хочется! Что касается самого Элиота, то он отныне даже не заикнется насчет бережливости. И потом, на рынке, когда лекарь втридорога покупал батистовые носовые платки, и даже когда нищий нагло потребовал плату за проход (а не то он, видите ли, запачкает его милость нечистотами), Элиот только надменно морщил нос, всем видом показывая, что ему всё равно.

В "Добрый Кравен" они решили не заходить, и пообедали в харчевне, одной из многих в прилегающих к рынку кварталах. Обед был простой, но питательный: кусок свинины, бобовая каша и несколько молодых листиков салата. Мастер Годар спросил горохового супа, но супа не оказалось, и ему пришлось довольствоваться салатом из лука и редиса и картофельными оладьями. От мяса он наотрез отказался, вызвав тем косые взгляды соседей. Элиот подозревал, что при других обстоятельствах и ему также пришлось бы сидеть на постном, и втайне радовался тому, что учителю сейчас не до него.

Тем временем, в харчевне начали разыгрываться интересные события. Дверь в очередной раз открылась, впустив нечто лохматое и бесформенное, обмотанное рваными тряпками. То, что это все же человек, стало ясно только после того, как он выпрямился в полный рост.

-О-о, кто к нам пожаловал! Здорово, Мыш, задери тебя котяра! Давай, давай, сюда греби! - понеслись со всех сторон приветствия.

Было видно, что Мыша здесь знают хорошо. Это был тщедушный человечек неопределенного возраста. Поражали верхняя челюсть, выступающая вперед и скошенный подбородок. Глаза Мыша, черные и живые, ни на секунду не останавливались на месте. Все это делало его очень похожим на того зверька, в честь которого он был прозван. И такой же писклявой и торопливой была его речь.

-Здравствуйте, здравствуйте, ребятушки! - затараторил Мыш, вертя головой, - Кому пьется - чтобы пилось, а кому не пьется - тот вон из избы!

Он по очереди обходил столы, пожимал руки, одних похлопывал по спине, других, шутя, пониже спины, и все время пищал своим высоким голоском:

-Ай-яй-яй, кум Лотти! Стало быть, жена на базар, а мужик под забор? А это кто? Неужто достохвальный кум Ойр? А где же твоя лодка, кум Ойр? Все ведь знают, что ты ее и на бабу не сменяешь! А-а-те-те... догадываюсь... Ойрова лодка, ребятушки, там же, где и Ойрова селедка - на дне морском... Ну, без куманька Адрика любой пир - и не пир вовсе. О нем еще и не вспомнили - а он тут, как тут. Нет, зря вы на него наговариваете! Кум Адрик - выгодный человек. Ему браги подносить не надо: бороду пососет, усами закусит - и уже хмельной!

Сорокалетние мужики, отцы семейств глядели на Мыша влюбленными глазами, и Элиоту понятна была такая любовь. Даже лекарь, безучастный ко всему вокруг, поднял голову и с возрастающим интересом следил за этим человечком.

-Выпей с нами, Мыш, не откажи! - ласково пророкотал здоровенный грузчик, прижимая левую руку к груди. В правой он держал кружку с темным, пенным пивом.

-Спасибо, кум Лотти, - ответил Мыш, беря кружку, - Помирать буду - за тобой пошлю, чтобы смерть мою уговорил погодить немного.

Харчевня взорвалась дружным хохотом. Лотти с растерянным видом стоял в середине немедленно образовавшегося круга, потом смущенно махнул здоровенной лапищей и сел на лавку. Мыш, между тем, продолжал:

-Да, кум Лотти, твоя кружка пива мне дороже сотни бочек аррского вина. А знаете, почему? Потому, что пиво Лоттово от чистого сердца пришло ко мне, от самых родников души, а это и есть самое большое богатство мира! И если потеряв золото, можно новое нажить, то добрую душу, потерянную однажды, уже не наживешь.

-Самое ценное в мире - это знания! - раздался вдруг чей-то голос.

Элиот повернулся на голос и с удивлением обнаружил, что говорит мастер Годар.

-Да, знания! - повторил мастер Годар, оглядывая притихшую харчевню, Это знания двигают историю вперед, это знания вложили в руки людей плуг и молот, и тонкую иглу. Без знаний же человек ничем не отличается от низшего животного, он немощен и жалок.

-Видать не по нраву благородному наша правда! - выкрикнул кто-то из толпы рыбаков. Кругом загомонили. Но Мыш повел рукой, и шум немедленно стих. Теперь все ждали, что скажет он. Мыш не торопился. И лишь выдержав долгую паузу, он заговорил:

-Расскажу-ка я вам, ребятушки, сказку про премудрого филина. Кто умный тому урок, кто посередке - забава, одному дураку всё не впрок, для него и стараться не пристало. Слушайте же.

Как-то раз зайчишка Сунни бегал по лесу. И повстречался ему премудрый филин. А скажу я вам, что был тот филин ученее сотни скриб, во лбу семь пядей, и еще столько же сзади. Читал он книги семикрылые, варил зелья крепкие, глядел за звездами, да ловил кометы ночью - хвостатые и не очень. Похвалялся он тем, что знал четыре предела мира, и поговаривают, даже мог выводить бородавки на руках. Зайчишка Сунни против него - что плотвичка против налима. Выпучил филин на него свои глазища-брукалы, ногами затопал, крылами захлопал, да как ухнет зобом! "Поди, говорит, прочь от меня, длинноухий! Ты бы, длинноухий, бегал бы себе по кустам-оврагам, да не совался бы во зелены дубравы, где люди умные ходят, думы государственные думают, да пальцы на руках пересчитывают! А не то как осерчаю, схвачу за ушки, закину на опушку - тебя и мать родная не признает! Сила-то, говорит, моя!" Что ответить бедному заиньке? Клыков у него нет, когтей - тоже - уши разве, да те в деле негожи. "Ладно же, - думает, - погоди, ты у меня еще попляшешь!" А сам - прыг-скок - за кусток, и был таков. Сколько времени прошло потом - то один бог ведает. Сидит как-то премудрый филин на дубу, чешет бороду, да звезды считает. Ночь выдалась звездная, лунная, далеко видать. Глядь - зайчишка Сунни скачет, только пятки под луной сверкают! Ух, как филин осерчал: нос крючком, уши торчком, глаза как плошки, ну прям, как у кошки. Гукнул, пукнул, упал Сунни на спинку и к земле прижал. "Ух, говорит, попался ты мне, глупый заяц! Говорил я тебе - не бегай по дубраве, не думай о забаве! Во второй раз не спущу - разорву! Моя сила!" Тут Сунни и закричал: "Постой, дядюшка филин! Я к тебе бежал, три раза упал, весть несу дивную, весть чудную!" "Говори, да побыстрее - голоден я, в животе кишка кишке дулю крутит!" "Слышал я, что ловишь ты кометы ночью - хвостатые, и не очень! Верь - не верь одну такую комету и я нынче заприметил, и даже место пометил - для тебя, дядюшка, старался!" Услыхал про это филин - аж зобом задрожал, перьями затряс! "Веди, говорит, меня, длинноухий, к тому месту, за это я тебя потом съем!" Повел зайчишка Сунни премудрого филина к старому колодцу, который в землю врос, лопухами зарос. "Смотри, говорит, дядюшка филин. Комета в колодец пала, да на дно запала, лежит, как яичко, белое личико, хозяина дожидается". Глянул филин брукалами - а в воде луна плавает. "А почто, спрашивает, хвоста у нее не видать?" Зайчишка Сунни и отвечает: "А ты, дядюшка, снизу зайди, глядишь - и отыщется хвост!" Полез тут спесивый филин в колодец, башку-то пропустило, а задницу - не тут-то было, и ни вперед, ни взад двинуться. "А, кричит! Обманул ты меня, длинноухий! Теперь не попадайся мне!" "Эх, дядюшка филин, говорит Сунни, это ты мне попался, и теперь уже моя сила. Только сила моя не в клыках, и не в когтях, и не в рогах. Сила моя в другом". Говорит так, а сам потихоньку портки с филина стягивает. "Был ты допереж дядюшкой филином, а теперь быть тебе тетушкой совою". Сказал так - и нарушил честь филинову. А потом прыг-скок в лопухи - только его и видели".

Элиот, слушая сказку, забыл обо всем на свете. Если бы был он повнимательнее, то заметил бы, как еще больше перекосился в скептической усмешке и без того кривой от природы рот мастера Годара. Всеми своими силами лекарь пытался продемонстрировать свое равнодушие, но, похоже, его усилия пропадали даром. Тоненький голосок Мыша звенел от напряжения, порой срываясь на крик, порой понижаясь до шепота. Все, кто только находился в этот час в харчевне - все, затаив дыхание, слушали рассказчика. Даже трактирщик, от которого сама профессия требовала быть постоянно начеку, сейчас склонился над прилавком и согласно кивал головой, неведомо чему улыбаясь. Последние слова Мыша потонули во всеобщем хохоте. Элиот смеялся вместе со всеми, и только через несколько минут до него дошло, что премудрый филин в сказке Мыша - не кто иной, как мастер Годар. Он резко поперхнулся и испуганно уставился на учителя. Другие тоже поглядывали на иноземца: кто с тайной усмешкой, а кто и с любопытством, ожидая, что он скажет в ответ.

Мастер Годар, казалось, даже не замечал повышенного интереса к своей особе. Склонившись над столом, он что-то быстро писал на навощенной дощечке, а закончив, протянул ее Элиоту:

-Отнеси это вон тому маленькому господину. А на словах передай, что я очень рад буду видеть его за своим столом.

Элиот быстро выполнил поручение и тут же вернулся обратно. Со своего места ему хорошо было видно остренькое личико Мыша; когда он читал послание, верхняя губа его забавно вздернулась, обнажив мелкие передние зубы. Дочитав, он встал и мелкими шажками двинулся в их сторону, не сводя с мастера Годара насмешливых глаз.

-Господину пришлась по нраву сказка глупого скомороха? - спросил он сладким голосом.

-Присядь рядом со мной, и выпей этого пива,- негромко сказал мастер Годар, и когда Мыш сел на скамью, продолжал, - Мне не понравилась твоя сказка, скоморох. В ней спесь и ум живут рядом, хотя в жизни спесь - это вечный спутник глупости. Твой филин на самом деле был глуп, хотя и держал себя за умного... У тебя, скоморох, злой язык, и тем хуже, что он хорошо подвешен.

Мыш облизнул кончиком языка пересохшие губы и поспешно сказал:

-Люби ближнего своего - говорил медведь пчелке. Господин осерчал на маленькую пчелку? Но ведь это не ее вина, что родилась она с острым жалом, так ведь?

Он отвернулся от лекаря и крикнул в зал:

-Благородному господину не по нраву моя сказка! Кому забава, а кому и хула! А вы что скажете, ребятушки?

В ответ зал загудел. Безобидная вроде бы шутка оборачивалась омерзительной в своей бессмысленности потасовкой. Люди с проклятиями вскакивали с мест, с грохотом летели на пол дубовые лавки, сверкали налитые кровью глаза. Косматый Лотти, тяжело сопя, протискивался к мастеру Годару. Элиот сжался. На мгновение всё вокруг застыло: торжествующий Мыш, растерявшийся трактирщик, злые физиономии рыбаков и грузчиков, Лотти с занесенной рукой. И только лицо лекаря хранило невозмутимость. Сейчас - сейчас вот волосатый кулак врежется в это бледное холеное лицо, и мастер Годар умоется кровью на потеху толпе.

Но ничего этого не произошло. Элиот изумленно вертел головой, пытаясь понять, что происходит. Волна дикой кравенской ярости ломалась о холодное равнодушие иноземца, ворча, уползала в глубины душ, уступая место всеобщей растерянности. Лотти тоже опустил руку, сгорбился и сразу стал словно меньше ростом. Только Мыш остался прежним - маленький злой зверек, молчащий пока, но готовый в любую минуту вцепиться в руку. И тогда мастер Годар заговорил:

-Уймите свой гнев, добрые кравники. Я не враг вам, и не хотел вас обижать. Когда я говорил, что светлая голова дороже доброго сердца, я имел в виду совсем иное. Мало кто из вас знает грамоту, но разве в этом ваша вина? А мне, между прочим, доводилось видеть немало добрых вдов, которые кастрировали своих котов, чтобы те были ласковыми и послушными. Сам я лекарь. И скажите, многого бы я стоил без тех знаний, которые есть у меня? Добрый невежда многим ли сможет помочь больному человеку, кроме как слезами, от которых еще горше на душе? И так во всем. Хороший портной справит крепкий жупан, в котором тепло зимой, а хороший кузнец подкует лошадь так, что подкова не слетит в следующий же день. И скажите, кого вы будете проклинать, когда увидите, что горшок рассыпался сейчас же, как только вы поставили его на огонь? Не нерадивого ли горшеню?

Наступило молчание. Элиот облегченно вздохнул: кажется, пронесло. Обнаружилось вдруг, что горло его сухое и жесткое, словно наждак; жутко захотелось пить. Элиот робко покосился на кружку с пивом, но так к ней и не притронулся: он боялся разбить это молчание, хрупкое, как хрусталь. Очевидно, то же чувство в этот миг владело всеми, кто находился в харчевне. И случилось так, что первым, кто осмелился нарушить эту тишину, оказался Мыш - именно тогда, когда она становилась уже невыносимой.

-Знатно пел премудрый лекарь - аж во рту сладко стало! - проговорил он, почесывая, пятерней кадык, - Слышь-ко, кум Ойр а почто твоя дочурка померла? спросил он вдруг у одного из рыбаков.

-Так это... кхе... ты же сам знаешь, Мыш... кхе... Глотошная, то есть... покашливая от смущения, ответил рыбак.

-Глотошная... - протянул Мыш задумчиво, - Скарлатина по-научному. А где же, кум Ойр, были тогда все лекари мира с их знаниями? Где, кум?

Кум Ойр пожал плечами и вопросительно уставился на Мыша. Но Мыш и не нуждался в ответе: он уже был у него готов:

-Кофей пили, да пряником закусывали, вот что они делали! Они никогда не пойдут к твоей жене, кум Лотти, и к твоей старой мамаше, кум Скьяльди! Потому что у вас нет таких денег, ребятушки! Нет - и всё тут! Денежки счет любят, а премудрые лекари - те любят денежки! Они пойдут к толстопузому купцу, которого пучит с обжорства, да к богатой вдовушке, у которой от безделья между ног свербит. Знания! Кому они нужны, твои знания, ежели без денег? Такому бедолгае одна дорога - в больницу!

Мыш окончательно растерял последние остатки напускного шутовства. Теперь он был - вдохновенный обвинитель, трепещущий от сознания собственной исключительности и за то получивший право судить. И казнить. Толпа рыбаков снова заворочалась. Элиот с ужасом подумал, как же всё-таки легко увлечь этих людей за собой! Только что они были на стороне мастера Годара - и вот уже идут вслед за Мышем. Но теперь-то он был готов, теперь он им учителя просто так не отдаст! Если потребуется - будет драться, и берегись тогда, кум Лотти грабенского ножа с широким лезвием!

-Неправда! - загремел голос мастера Годара, перекрывая поднявшийся шум, - Никогда не брал я денег с бедняков! С богатых людей брал, потому что медицина - искусство затратное, но никогда не отказывал я в помощи тому, у кого не было чем заплатить!

Но ничто уже не могло остановить разбушевавшихся рыбаков.

-В навозную кучу его! - крикнул чей-то пьяный голос, - Подольников этих!

Элиот вскочил, закрывая собой учителя. Но Лотти даже не взглянув, походя отпихнул его и приступил к мастеру Годару.

-Лечи меня! - взревел он, взяв его за грудки, - Лечи, как есть, лекарь, раз ты такой умный! А не то, клянусь, морскими ветрами, я разобью тебе голову об этот стол, и пропадай тогда всё пропадом!

-Да какой он лекарь! - выскочил вперед Мыш, - Одно слово - самозванец!

Ничего не видя вокруг, бросился Элиот на Лотти, и вторично полетел в угол, сбитый с ног. В голове шумело, на скуле расплывался багровый синяк. Как сквозь туман видел Элиот стражников, ворвавшихся в харчевню; видел, как вяжут они ревущего Лотти и оборвыша Мыша; видел, как мастер Годар, прижимая руку к сердцу, что-то объясняет капитану, а тот угрюмо слушает и мотает отрицательно головой. Потом стражники ушли, и мастер Годар повернулся к Элиоту:

-Вставай, горе-воин, - сказал он со вздохом, и когда Элиот кое-как поднялся, добавил, ни к кому особо не обращаясь, - Глупо всё это. Как-то неважно мы с тобой начинаем в Кравене, а, юноша?

По большому счету, ничего особенного и не случилось. Элиоту много раз доводилось участвовать в драках беспризорников, подчас, очень жестоких, и какой-то там синяк под глазом его смутить не мог. Куда хуже голодать неделю напролет - и только когда костлявая возьмет за горло, ехидно ухмыляясь, поймешь ты, что такое настоящая беда. В сравнении с этим быть поколоченным - ничто. Но он видел, что учитель его подавлен: медленно и мучительно перемалывал он в жерновах души своей эту злосчастную потасовку. О чем он печалится? Ведь всё случилось так, как должно было случиться: зачинщики схвачены и сидят теперь в вонючем колодце, а они, честные гости, следуют по своим делам, а не валяются с пробитыми головами на каком-нибудь пустыре. Ох, нечасто такое бывает, чтобы всем воздалось по делам их...

Они медленно брели по кривым улочкам Кравена, и мастер Годар ничего вокруг себя не видел. Как и в тот раз, после визита к Портуазу... Если бы не ученик, его учителя вместе с тяжкими думами занесло бы черт знает куда! Но стараниями Элиота они оба через полчаса блужданий, всё же оказались перед воротами больницы, в которой мастеру Годару предстояло держать экзамен.

Здание больницы поражало своей ветхостью. Было оно - сам святой Йоб, снедаемый всеми мыслимыми и немыслимыми болячкакми. Известковый фундамент от сырости взялся густым мхом и во многих местах раскрошился, а деревянная крыша наоборот, рассохлась под солнечными лучами, и сквозь щели валил белый дым больницу топили по-черному. Правда, кое-где видны были следы ремонта, но зато такие, что глядя на них, невольно думалось: лучше бы этот ремонт не затевали вовсе. Кое-как прибитая к воротам вывеска покосилась, и на ней, омытой бесчисленными дождями, еле угадывался контур красного креста. У города никогда не было денег на свою больницу: финансирование осуществлялось по остаточному принципу, и вспоминали о ней лишь в дни больших эпидемий. "Хочешь умереть быстро, качественно и дешево - ступай в больницу" - шутили кравники, и это была сущая правда. Впрочем, лет тридцать назад Дети Ангеловы взяли ее под свою опеку, и дело, вроде бы пошло на лад, но... Но тут как раз грянуло Великое Избиение Детей, памятное кравенским старожилам морем вина и крови, и больница вернулась в прежнее свое состояние. Снова пациентов стали кормить гнилой брюквой и лечить обертыванием в мокрые простыни, и снова, как встарь, стали эти самые пациенты покидать больницу ногами вперед. Для каждого из кравенских эскулапов работа здесь означала отбывание тяжкой трудовой повинности - один день в неделю любой медик должен был отдать служению городу и тем его гражданам, которые не имели денег. Не трудно догадаться, что долг этот выполнялся из рук вон плохо, так что неимущие ничего не выиграли из такой благотворительности. Зато Гильдия медиков экономила немалые средства на том, что все собрания и торжества, все экзамены и внутренние судилища происходили здесь же, в стенах больницы.

У больничных ворот, их окликнули:

-Постойте! Постойте, милейший...э-э... лекарь...

Учитель и ученик как по команде повернули шеи. К ним, через разлившуюся на дороге безбрежную лужу пробирались двое: один - Сильво Персон, городской голова собственной персоной, другой - незнакомый бородатый купец с очень бледным лицом. Персон шлепал по воде с кнутом в руках, подобрав полы сюртука, словно простой зеленщик, и ничего не было в нем, что бы напоминало о его высоком звании. На том берегу лужи остановился открытый возок с впряженной в него грустной кобылой. Кучера в возке не было, и Элиот решил, что голова человек сумасбродный, раз уж он, не считаясь с положением, правит лошадью сам.

Сильво Персон между тем перебрался через лужу, и теперь знакомил мастера Годара с купцом. Купца звали Рон Стабаккер. И у этого Рона Стабаккера, определенно, было дело к учителю, но он пока молчал. Зато голову было не удержать:

-Не в обиду вам будет сказано, милейший Рэмод, медиков я и в грош не ставлю. Ни разу за всю мою жизнь эти высоколобые мне не помогли! Когда моя мамаша рожала меня в дорожной повозке, ни одного медика мира не было поблизости, и роды пришлось принимать отцу с водой и кухонным ножом. Когда один кандец проткнул меня своим копьем, где был этот корабельный костолом? Валялся в трюме, зеленый и заблеванный от морской болезни. Наш боцман пользовал меня водкой, и только этим поднял на ноги. Мой радикулит лечит моя жена гусиным жиром, а мою лысину - моя корова своим языком. Моя корова оказалась способнее сотни медиков! Что же вы мне прикажете теперь думать обо всех этих Рюкли, всех этих Уортах и Айяторрах? Но вы - совсем другое дело! Я в людях разбираюсь, и только потому пришел на ваш экзамен. В моем присутствии, будем надеяться, они попридержат свое рвение. Потому что, говорю вам - Кравену нужны хорошие медики. Возьмем хоть ту же больницу... Эй, вы, там, угомонитесь! - этот окрик относился к двум мальчишкам, затеявшим неподалеку дразнить собаку, - Вот возьму сейчас кнут, и надаю по задницам: одному и другому!

Мальчишки бросились наутек. Голова озабоченно посмотрел им вслед, вытянув тонкую шею. Потом повернулся к мастеру Годару:

-Так на чем мы с вами остановились?

-Вы изволили говорить о несчастной кравенской больнице, - вежливо улыбаясь, сказал лекарь.

-Именно! Вы посмотрите на это! - голова презрительно махнул рукой в сторону больницы, - Вы посмотрите, до чего они довели ее! Город доверил Гильдии здоровье своих граждан, а она этих граждан изо всех сил старается уморить, лишь бы побыстрее сбыть с рук!

Лекарь вмиг посерьезнел.

-Да, это действительно, очень печально! Мне довелось быть на днях здесь, и то, что я увидел... Больничных палат не существует как определение, чахоточные свалены в общую кучу с сердечниками и язвенниками. А этот запах! Нет, дорогой Сильво, лечить в таких условиях - преступление! - сказал мастер Годар, и в голосе его зазвучали металлические нотки, - Если мне удастся выдержать испытание, я приложу все силы, чтобы искоренить такое лечение, которое есть и не лечение вовсе, а один вред человеческому организму.

Сильво Персон слушал, благожелательно качая головой. Горазд же ты жар чужими руками загребать - неприязненно подумал о нем Элиот. Чего доброго, мастер Годар еще деньги свои давать начнет на лечение кравенских оборванцев. С него станется.

-Все правильно! - сказал голова, - Иного я от вас и не ждал, любезный Рэмод! Вы разрешите мне называть вас так? Благодарю. А теперь к делу.

Дело заключалось в следующем. У почтенного купца Рона Стабаккера заболела дочь. Все попытки вылечить ее оказались безуспешными, потому что никто, собственно, не знал, от чего ее надо лечить. У этой болезни не было названия. Как можно назвать то, что здоровая девушка ни с того, ни с сего потеряла аппетит, перестала улыбаться и спать по ночам, и теперь медленно угасает в своей спальне, на глазах у всех домочадцев.

-Как свечка тает... Бедная девочка, она уже не встает с постели, светится насквозь. Я-то еще ладно, шкура дубовая - терплю, а мать - та просто места себе не находит! Она ведь у нас одна, маленькая Альгеда! - говорил купец дрожащим голосом.

-Ее зовут Альгеда? - переспросил мастер Годар.

-Да, черт возьми, и она моя крестница! - опередил купца Сильво Персон, Черт бы побрал всех этих умников! Они день и ночь толкутся у ее постели, а пользы от этого ни на йоту! Сколько они из тебя денег вытрясли, Рон?

Купец мутными глазами посмотрел на Сильво Персона и пробормотал:

-Что деньги... Я бы всё отдал...

-Представляете, они заявляют, что Альгед неизлечима, и от такой болезни средств нет! - снова вмешался голова.

Вид у него был воинственный: глаза сверкали, брови сердито лохматились, а правая рука крепко сжимала кнутовище. Купец же, напротив, совсем раскис. Он стоял, опустив плечи, часто-часто моргая воспаленными веками, и, - видно было с трудом сдерживал себя.

-У этой болезни есть название, - задумчиво сказал мастер Годар, - Имя ей: черная меланхолия. Это болезнь не тела, но души, и лечить надо первопричину, то есть душу...

Сильво Персон нетерпеливо хлопнул кнутом по голенищу:

-Вы не можете лечить сейчас никого в этом городе, пока не получите звание медика! Тот, кто нарушит устав, будет изгнан с позором, предварительно обвалянный в смоле и перьях. Но Сильво Персон еще имеет какой-никакой вес в Кравене! Скажу откровенно: я присутствовал на последнем заседании Гильдии медиков; среди прочего там обсуждался и ваш вопрос, любезный Рэмод. Так вот, я настоял назначить вам в испытание излечение малышки Альгед. Эти выжиги согласились довольно быстро - думают, поди, что вы тоже обломаете о нее зубы! Слушайте же: вылечите ее и докажите, что вы стоите больше наших костоправов! Кроме того, - добавил он, тоном ниже, - Это последняя надежда для Рона.

Когда они вышли во двор, Элиот с наслаждением вздохнул полной грудью. Там, за тяжелой дубовой дверью осталась девушка по имени Альгеда. Она умирала, эта девушка - скелет уже проступал сквозь кожу, и дышала она судорожно, как рыба, выброшенная на берег. Он вспомнил суетящихся вокруг старушек-приживалок, гору подушек, свечи, которые только сгущали мрак, и зябко поежился. Рядом с ним шумно прочищал нос мастер Айяторр. Этому всё было нипочем - и не такое видел.

-Ну что, убедились? - спросил он с пафосом, - Девочке осталось жить месяц-другой, не больше. Глаза запали, скулы заострились... Это маска Гиппократа.

Мастер Годар отвернулся, ничего не ответив.

-Такие случаи бывали, и сама болезнь известна! - продолжал вещать мастер Айяторр, ничуть не смущенный невнимательностью собеседника, - Мой друг и коллега, лейб-медик Берр называет ее янтарной, по подобию тех букашек, кои увязли в капле смолы. Члены доселе здорового человека оказываются вдруг поражены странной немощью, а ум - коровьим равнодушием. Всё сие проистекает от недостаточного смешения соков и солей в организме и выпадением желчи в осадок, подобно винному камню. Полагаю, лечить такую болезнь немыслимо, как немыслимо дотянуться до звезд!

Между тем, мастер Годар, взяв купца за локоть, отвел его в сторонку и принялся ему что-то втолковывать. Кравенский медик с презрением смотрел на обоих, оттопырив нижнюю губу. Сейчас он очень напоминал старого седого верблюда. Видно было, что мастер Айятор многое еще хочет сказать. Но, поняв все же, что здесь ему делать больше нечего, он повернулся и пошел прочь. У самых ворот он все же не удержался и крикнул:

-Вы допустили большую глупость, претендент, очень большую глупость, когда затеяли это дело! Девочку вам не вылечить никак! Ваша самоуверенность погубит вас, берегитесь! Мне же приятно будет посмотреть на вас, увязшего в смоле, как та самая букашка! Всего наилучшего!

Элиот прошелся по двору, искоса поглядывая на учителя и купца. Солнце клонилось к закату - кравенский день медленно угасал, тени становились длиннее. Куры, озабоченно квохча, копались в коровьих лепешках, коровы, вернувшиеся с луга, жадно пили из бадьи воду, пробежала мимо белобрысая дворовая девчонка... Рон Стабаккер имел обширное подворье. Элиот подумал, что держать скотину в городе невыгодно - сена не напасешься, и опять же, молоко получается слишком пресное. Впрочем, он уже знал, что купец был родом из деревенских - это многое объясняло. В том числе и его поведение на заседании Гильдии.

Элиот поежился, вспоминая взгляд Рюкли, который лишь на секунду задержался на нем. Этот Рюкли - самый опасный человек в Гильдии. Даже надменность и хвастовство Мастера Айяторра не вызвали у Элиота такой острой неприязни, как холодное мерцание глаз Рюкли и округлые движения его холеных рук. Рюкли сидел справа от президента Гильдии - это означало, что он был его заместителем. В центре кафедры сидел сам Айяторр - важный и надутый, как индюк. Слева расположился толстяк в бархатном камзоле - позже Элиот узнал, что зовут его Уорт, он был родом с Запада и специализируется на женских болезнях. По обеим сторонам кафедры сидели остальные члены Гильдии.

Мастер Годар стоял перед кафедрой, сцепив за спиной руки. Косые солнечные лучи освещали только его лицо: казалось, оно плывет в воздухе, ни на что не опираясь. Он был спокоен - насколько мог быть спокоен человек, держащий экзамен.

-Итак, молодой человек, вы заявили себя претендентом на место в Гильдии медиков, не так ли? - проскрипел голос Айяторра.

-Так. - коротко ответил мастер Годар.

-Пусть сначала скажет, в каком университете он обучался, - буркнул Уорт.

Айяторр склонил к нему седую голову:

-Вы полагаете?

-Ежели он называет себя медиком - то должен иметь образование.

-Вы слышали вопрос, претендент? - спросил Айяторр, - Отвечайте!

-Своим учителем я считаю единственно великого Мерка Капишку, а что касается универстетов, то для меня таковым стала городская больница Терцении, в коей я учился искусству медицины на правах ординатора. Потом в той же больнице практиковал как хирург.

Элиот с удивлением воззрился на учителя: об этом этапе жизни мастера Годара он слышал впервые. Реакция кравенских медиков была совершенно иной - по залу, словно вихрь пронесся возмущенный ропот, кто-то крикнул со своего места:

-Медик без диплома - это немыслимо!

-Как же вы осмелились искать места в Гильдии не имея диплома? - спросил Айяторр и высморкался двумя пальцами.

-Я имею хорошее образование, но учился в столичном университете правоведению, а не медицине. Это, вижу теперь, была моя ошибка. Однако, как бывший юрист, осмелюсь напомнить, что диплом обязателен только на Западе и у вас, в Кравене. Что касается Терцении, и вообще Юга, то там достаточно поручительства опытного медика.

-Подольники нам не указ!

Это произнес Уорт. Вид у него был такой, словно его оскорбили в лучших чувствах. Что касается Рюкли, то он только довольно улыбнулся.

-Вот мое поручительство! - сказал мастер Годар и потряс в воздухе свитком. Айяторр взял его, покрутил в руках не разворачивая, потом недовольно сказал:

-Этого совершенно недостаточно, претендент! В нашем уставе прописано, что медик должен иметь диплом.

И тут подал голос молчавший до сих пор Рюкли:

-Я думаю, мы обойдем эту формальность, господин Айяторр. Дайте-ка этот документ. В конце концов, поручительство мастера гм... ага! Шоттена многого стоит. Это весьма уважаемый муж.

-Но... - начал Айяторр.

-К тому же этот эпизод станет свидетельством того, что Гильдия демократична по духу. Нас и так слишком часто обвиняют, что мы-де замыкаемся сами в себе, не пускаем талантливую молодежь, и так далее. Вот пусть господин Персон посмотрит, что мы не так уж плохи, как это ему кажется.

-А вы как полагаете? - повернулся Айяторр к Уорту.

-А пусть его, - благодушно согласился толстяк, - Это даже будет забавно!

-Ну что ж, вопрос решен. - заявил Айяторр, - Вам, претендент, оказали высокую честь. Другого бы с позором выгнали, ну а так... Что ж..

Мастер Годар упрямо мотнул головой и что-то бормотнул сквозь зубы. У Элиота сложилось впечатление, что он тихо ругается.

-Теперь перейдем к следующему пункту, - сказал Айяторр и снова высморкался, - Надо определить испытание претенденту.

-Я ему свою клиентуру не дам! - быстро сказал Уорт, - Угробит людей, что я тогда буду делать? Вон, пусть на бедняках в больнице опыты ставит!

-Так-то вы, мастер Уорт относитесь к бедному сословию Кравена! - крикнул со своего места Сиольво Персон, - Да вам просто наплевать на этих людей!

-С вашей благотворительностью, дорогой Сильво, ноги протянуть недолго! огрызнулся Уорт, - Лучше бы позаботились о том, чтобы финансирование больницы было на должном уровне!

-Господа, господа, тишина! Мы отвлекаемся! - запротестовал председатель. Когда тишина установилась, он продолжил, - Совершенно ясно, что так просто взять и отдать претенденту больного мы не имеем права - последствия могут быть печальными. На нас лежит величайшая ответственность - здоровье людей. Как вы полагаете?

Рюкли, которому адресовался этот вопрос, задумчиво сказал:

-Это всё верно. Уважаемый голова настаивал, чтобы Гильдия определила в качестве экзамена излечение болезни Альгеды, дочери купца Рона. Да он кажется, сам здесь присутствует? Ну что ж, если уважаемый Рон не имеет возражений... Как вы, господин Рон?

-Не возражаю, - глухо сказал купец.

-Что ж, в таком случае Гильдия тоже возражений не имеет. К тому же, вздохнул Рюкли, - бедняжка Альгеда уже одной ногой в могиле.

И тут случилось то, чего никто не ожидал.

-Ты мне девку не хорони поперед времени! Ты гляди у меня, костоправ, деньги за лечение в обрат стребую! - загремел вдруг Рон Стабаккер, вскакивая со стула.

-Ослабь вожжи, Рон! - крикнул Уорт. Он один не растерялся, и теперь тоже стоял, выпятив свой огромный живот.

-Нет, ты видал какой умник выискался! Сам детище свое вырасти, а потом, это, говори так-то, а чужого не замай! - бормотал купец, с трудом опускаясь на стул. Слева его поддерживал Сильво Персон.

-Вам следовало бы щадить чувства отца! - громко, чтобы слышал весь зал, сказал он Рюкли.

Рюкли отвернулся в сторону, на его лице блуждала саркастическая усмешка. Видимо, он и сам был обескуражен подобным развитием дела.

-Тишины! Требую тишины! - крикнул Айяторр, но, так и не добившись ее, торопливо закончил, - Претендент, вы слышали решение Гильдии медиков? У вас есть еще возможность отказаться. Предупреждаю, что если вы не выдержите экзамена, то покинете Кравен не иначе, как вымазанным в смоле и вывалянным в перьях. Имущество ваше будет конфисковано в пользу города. Что? Согласны? Отлично! Заседание объявляю закрытым! Секретарь, дайте сюда протокол, я подпишу.

VI

-Дьявол! Ничего не видать! Эй, вы там, сукины дети, дайте огня! Осторожно, господин, головой не ударьтесь, тут низко.

Смоляной факел в руках стражника уронил длинную огненную каплю. Стражник старательно затоптал ее каблуком и стал осторожно спускаться по скользким каменным ступеням.

В тюремном подвале было тепло и сыро, на стенах блестела влага, метались тени. Все звуки здесь приобретали какое-то странное пришептывание: гуденье пламени и голоса людей, звон железа и чей-то надрывный кашель за стеной. Элиоту было неуютно: слишком уж много провел он времени в рудниках, и слишком хорошо помнил их шуршащее эхо.

-Главное, чтобы вы никаких претензий не имели! Не имеете претензий - а за что же тогда нам их держать? Людей прощать надо, оно, всякий ошибиться может, правильно?

Добродушность стражника объяснялась просто: пять минут назад мастер Годар вручил ему два коронера.

-А только скажу я вам, что Мыш этот - плохой человек! Ядовитый, как гадюка! Иногда удивляюсь даже: откуда в таком мозгляке столько злости? По порту, по рынку шатается, народ мутит, дескать, богатые всё добро прибрали, и надо у них это добро в обратку взять. Уж сколько раз его за это в плети, в яму бросали, всё не впрок. Отлежится - и опять за свое!

-Ты так полагаешь, любезный? - глухо спросил учитель.

Элиот шел позади всех, и потому не мог видеть его лица, но готов был поклясться, что сейчас на нем застыла маска брезгливости.

-Это про Мыша, что ль? Да его в Кравене каждая ворона знает! Сколь он их себе на обед передушил - не счесть! Погодьте. Всё, пришли!

Словоохотливый стражник загремел ключами. Замок долго не поддавался: стражник пыхтел, крякал и приглушенно ругался, поминая Николуса и всех святых. Наконец, дверь заскрипела ржавыми петлями и впустила людей внутрь. Воздух в камере был настолько зловонный, что мастер Годар прикрыл нос рукавом.

-Эй, Лотти, Мыш, выходьте! - крикнул стражник.

В темноте заворочались.

-Чего орешь? Дай поспать. - пророкотал знакомый голос.

-Вот же чудак-человек: его на волю, а он - спать!

-На волю? Это я на раз!

Элиот уже достаточно хорошо освоился с темнотой и теперь видел в глубине камеры косматую фигуру грузчика.

-Постой, кум Лотти, не видишь, кто к нам пожаловал? Сам добрый господин лекарь!

Мыш сидел на нарах, свесив вниз тощие ножки и болтал ими в воздухе.

-Вы свободны, - сказал лекарь приглушенно и кашлянул.

Лотти замер посреди камеры с открытым ртом. Видимо, до него никак не могло дойти, что этот человек лично пришел к нему, чтобы его освободить.

-Чего стал, как пень? Выходь, говорю! - уже несколько раздраженно произнес стражник.

Мыш осклабился и забулькал горлом:

-Ну, давай, давай, ступай Лотти. Добрый господин пришел погладить своего песика по шерстке после того, как надавал ему по заду! Ступай, Лотти, ступай!

-Вот окаянная душа! - сплюнул стражник, - К нему по-хорошему, а он, сукин сын, еще и лается!

-Я пойду, Мыш, что ль? - неуверенно обернулся Лотти к сокамернику.

-Ну и пошел к чертовой матери! - взвизгнул тот.

Лотти бочком протиснулся в дверь, опустив глаза.

-А ты чего сидишь? - грозно спросил стражник.

-С места не сойду!

-Что? В святые метишь, с-сукин сын? - свирепея на глазах засопел стражник, - Да что тут с тобой нянчиться!

Недолго думая, он сгробастал брыкающегося Мыша поперек туловища и поволок его к двери. Мастер Годар и Элиот пошли следом.

-Добреньким хочешь быть! - задыхался от злобы юродивый, болтая головой под мышкой дюжего стражника, - Добренький господин для всех! А мне срать на твою доброту, слышишь? И на ученость твой срать! Хочешь песенку спою? Ай ду-ду-ду-ду-ду-ду! Сидит баба на дубу! Ножки кру-тень-ки! Уста са-хар-ны! Подходи народ - задирай подол! Ах-ха-ха!

Элиоту снился сон. Он шел по лесной поляне, а рядом шел еще кто-то. У этого неизвестного был теплый бок, и от того, что бок был такой теплый, у Элиота всё замирало в груди. Они шли по лугу, Элиот срывал васильки, а когда он захотел посмотреть, кто это идет рядом с ним, то никого не оказалось. И до того вдруг одиноко и холодно стало на лугу, что Элиот заплакал. Он плакал, глотая слезы, и потому не сразу заметил, что его плечо стиснули чьи-то пальцы. Это был учитель.

VII

Пятый час кряду Элиот торчал в лаборатории: хороших аптекарей в Кравене не было, и потому лекарства, и даже реактивы приходилось готовить самим. Работа была несложная, но нудная: надо было поддерживать ровный огонь и помешивать варево в кастрюльке. Рецепт лежал рядом, на маленьком столике.

-Только через упорство и тяжкий труд лежит путь к вершинам познания, сказал учитель, уезжая, - Не гнушайся черной работы - и тогда тебе откроются все тайны мироздания!

Элиот и не гнушался. Фартук его был прожжен во многих местах, в кожу рук въелся черный поташ, а глаза слезились от дыма и едких испарений. Правой рукой он помешивал в кастрюльке, а в левой держал книгу.

"Мой друг! Лекарственная сила растения заключается в его духе; но в естественном состоянии деятельность духа сокрыта, и его светоч затемнен материальной сферой. Потому следует разрушить эти сферы, или, по крайней мере, преобразовать их в нечто чистое и неизменное. Это преобразование совершается путем кипячения, во время коего следует прибавить вещество, способное поглотить нечистоты. При выборе такого вещества нужно руководствоваться тем соображением, что вкус растения выражает "мучающий его голод", то есть тот идеальный тип, к которому растение стремится. Мы сжигаем растение в калильной печи, полученную известь мы превращаем в воду, дистиллируем ее и коагулируем дистиллат. В результате получаем камень, обладающий более или менее замечательными свойствами, в зависимости от употребления растения.".

Элиот оторвался от книги и уставился в потолок. Лоб его страдальчески наморщился. Чистота микстуры определяет ее лечебный эффект. Но как добиться этой чистоты? Мерк Капишка говорит о камне, который вытягивает из микстуры все нечистоты. Учитель называет его по другому: фильтр. Вон он лежит на столе, в круглой черной коробке. Но фильтр - это не камень, а угольный прах. Прах!

Скрипнула входная дверь. Вошел Аршан: блеснул недобрыми глазами на Элиота и с грохотом свалил в углу груду поленьев.

-Такое дело... дров больше нет, - сказал он, переминаясь с ноги на ногу.

-То есть как нет? - опешил Элиот, - Третьего дня покупали воз дров!

На это Аршан что-то буркнул невразумительное под нос.

-Что? Не слышу, говори громче!

-Полвоза... Дорожает всё в городе...

-Это полкоронера - за полвоза? Не ври!

-Точно говорю. Дорожает же...

Элиот лихорадочно соображал. Дров хватит еще на час, много - на полтора. А выпаривание должно длиться еще часов шесть, и процесс прерывать никак нельзя, так как при остывании выпадает осадок, а тогда - пиши пропало. Нужны дрова. Срочно. У Элиота были полкоронера, которые он приберег на крайний случай: дела у мастера Годара шли неважно и он давно перестал выдавать ученику жалованье. А ведь говорили ему, чтобы не сорил деньгами! И Аршан наверняка сжулил: он ведь без пива с чесноком не может, этот мужик, а жалованье ему тоже задерживают. Что делать? Элиот сжал в кулаке серебряную монетку.

-Вот полкоронера. Купишь воз дров, Аршан, воз, а не полвоза, слышишь? А не то всё мастеру Годару расскажу. Брехни он не любит, сам знаешь. За час обернешься?

Аршан утвердительно мотнул косматой головой и торопливо вышел.

-Вот урод, - пробормотал Элиот, улыбаясь.

Он был доволен собой. Ай да молодец я! - думал он. Мог ведь и утаить, и ничего бы мне не было. А вот же - последнюю рубашку снял, бескорыстная моя душа. К чувству самодовольства примешивалась горечь от потерянных денег. Ладно, деньги - дело наживное, была бы голова на плечах.

Он вспомнил все события последних дней, и радужное его настроение сразу улетучилось. Дела шли - хуже некуда. Купец выполнил все требования лекаря: повыгонял шепнуний-старушек, перевез дочку за город, на солнце, на свежий воздух, поил парным молоком и настойкой на пантах, но ничего это не помогало: Альгеда таяла на глазах, день за днем. Мастер Годар ходил мрачнее тучи: в уголках губ залегли горькие складки, а глаза у него сделались совсем больными. Стал он рассеянным, по вечерам запирался в своей комнате, а чуть свет - мчался в купеческое имение. Элиот видел: не смолы с перьями он боится, а чего-то другого. Чего? Знать бы... Иными делами он вовсе перестал интересоваться. Все хозяйственные заботы целиком легли на плечи Элиота: завтраки, обеды и ужины, обустройство лаборатории, добыча необходимых лекарств и компонентов, дров, уход за лошадьми... Аршан, почувствовав, кто теперь настоящий хозяин в доме, безропотно признал главенство Элиота, как когда-то признавал главенство Орозии. Впрочем, от хозяйства скоро, видимо, останутся одни осколки. Вчера Элиот продал пару меринов из упряжи - с молчаливого согласия мастера Годара.

Буро-зеленая каша в кастрюльке начала покрываться по краям грязной пеной и вдруг забурлила неистово, стремясь вырваться на волю - в огонь. Элиот схватил кастрюльку за горячую ручку и зашипел от боли. Всё же лекарство было спасено. Он сидел, засунув в рот обожженный палец и зло поглядывал на коварную жидкость.

Снаружи заржала лошадь, звякнула уздечка. Не переставая помешивать, Элиот обернулся к двери. И действительно: приехал мастер Годар. Был он возбужден и чем-то чрезвычайно доволен. Что-то случилось, что-то очень хорошее, и Элиот, кажется, уже знал - что.

Мастер Годар широким шагом подошел к столику и кивнул подбородком на кастрюльку:

-Каково протекание процесса? Осадок появлялся?

-Вроде бы нет...

-"Вроде бы", юноша, оставь себе. А мне изволь отвечать ясно!

-Нет осадка.

-Ну что ж, очень хорошо! Очень хорошо! - повторил он с явным удовольствием, присаживаясь на стульчик, - Что еще?

-Дрова заканчиваются... И рука онемела совсем: пятый час пошел, - буркнул Элиот, искоса поглядывая на учителя.

Тот даже и усом не повел: сидел себе, упершись ладонями в колени, щурился на огонь и чему-то улыбался.

-Ну не тяните, говорите скорее, что случилось? - не выдержал Элиот.

-Именно случилось! Кризис, слава Йобу, преодолен! Кажется - преодолен. Сегодня отмечено некоторое улучшение за последние две недели. Это означает, что дорога более не ведет вниз, под гору. Откровенно говоря, я уже опасался, что девочка не выберется. Понимаешь, юноша, болезни души - едва не самые сложные в искусстве медицины. Тут ничего нельзя говорить наверняка. Даже сейчас я не уверен абсолютно в полном выздоровлении. Все эти две недели я бродил словно в тумане, выставив перед собой руки. Как, скажи мне, можно заниматься лечением, когда не определен диагноз? Вот именно в эту ситуацию я и попал. Одно было ясно: душу девочки грыз некий червь, грозный невидимка без имени. Сегодня я узнал его имя.

Мастер Годар вдруг осекся и с сомнением посмотрел на Элиота. Улыбки более не было на его лице.

-У учителя от своего ученика не должно быть тайн. - сказал он задумчиво, - Я говорил это не раз, и на том стоять буду. Но ты - ты должен поклясться, что будешь хранить ее свято. Ты готов?

-Клянусь, учитель! - с жаром воскликнул Элиот. Сейчас он бы поклялся чем угодно.

-Это дело относится к врачебной тайне, поэтому я и потребовал от тебя клятвы. Она сродни тайне исповеди, и должна оберегаться столь же рьяно. Но ежели я буду оберегать эту тайну от своего ученика, то воспитаю недоучку. Слушай же! Альгеда была больна - и могла умереть. Тот червь, о котором я говорил, носит имя Страх Смерти. Во многом, конечно, виноваты родители. Они должны были открыть ей глаза на то, откуда берутся дети, и на многое еще другое. Сегодня это пришлось делать мне. Странная роль, мне впервые довелось играть ее. Выяснилось, что около года назад у Альгеды начались месячные. Девочка просто повзрослела, вот и всё. А она-то, бедняжка, решила, что смертельно больна; более того - стала скрывать эту причину от близких. Вот тогда-то и поселился в душе ее Страх Смерти. Мысль о том, что она скоро умрет, не давала ей покоя, и очень скоро мысль эта совершенно раздавила ее. Что происходит? Человек теряет аппетит, быстро слабеет, и вот он уже не встает с кровати, взор его тускнеет, пульс становится сухим и частым, вдруг просыпаются все те болезни, которые до этого лишь дремали в теле, и человек действительно медленно угасает. Никакие лекарства тут помочь не в силах. Иногда причиной черной меланхолии бывает несчастная любовь, иногда - выдуманная болезнь, как в нашем случае, а иногда - иссушающий огонь мести; случается и такое. Как я узнал о тревогах Альгеды - дело не твое. Главное, что я сумел развеять их; первопричина устранена. Поправиться она должна теперь очень скоро; невежественный человек объяснил бы подобное излечение чудом, но чуда здесь нет никакого. Что? Что ты на меня так смотришь?

-Учитель, вы сделали это! - Элиот смотрел на мастера Годара с обожанием, - То-то Айяторр позеленеет, когда узнает! А Рюкли-то, Рюкли!

И он заразительно захохотал. Мастер Годар улыбнулся одними излучинами губ: ему была приятна похвала. И вдруг глаза его округлились:

-Смотри, смотри, убежит!... Ах-х!... Всё, поздно! Знаешь, юноша, таких растяп еще свет не видывал! Не оправдывайся! Что - слушал? Надо слушать, а дело делать! Нет, никогда не быть тебе порядочным лекарем, это немыслимо! Как был каторжником - так каторжником и остался!

VIII

Элиот осторожно потянул за веревку, сплетенную из конского волоса, и едва не упал в воду, поскользнувшись на камышовом корневище. Течение прибило раколовку к берегу, и она там за что-то зацепилась. Надо было лезть в камыши, царапаясь об острые листья, распутывать нити, а в это время пойманные раки будут щипать тебя за пальцы, а слепни - кусать за бока. Элиот вздохнул и полез в камыши. Лицо его приобрело пунцовый оттенок, когда он выбирался из этих зарослей минутой спустя. В раколовке не оказалось ни одного рака. А сидела в ней большая черепаха в панцире, зеленом от водорослей . Именно она, а никакое не течение утащила снасть в камыши.

-Дура! Вот же дура! - сказал Элиот и постукал ногтем по панцирю.

Черепаха, высунувшая было рыло, тут же втянула его обратно. Глаза ее настороженно блестели из-под панциря. Элиот задумался, глядя на нее. Можно было сварить из черепахи суп, но тогда и есть придется его самому. Кравники странные люди. Черепах, равно как и лягушек, они не едят. Зато со всем удовольствием употребляют конину, от вида которой у Элиота всё переворачивалось внутри. Отдам ее Аршану, - решил он, - пусть запечет в глине.

Мастер Годар гостил у Рона Стабаккера вторую неделю кряду. Собственно, это был вынужденный отдых. По уставу Гильдии медиков, претендент может быть утвержден в звании медика не ранее чем через месяц после того, как сдаст экзамен. Это было связано с какой-то давней историей, о которой давно позабыли. Но статья в уставе осталась, и поэтому мастер Годар вместе со своей маленькой свитой принял настойчивые предложения купца пожить в его усадьбе этот срок. Элиот полагал, что благодарностью здесь и не пахнет - просто Стабаккер боялся оставить дочь без присмотра лекаря , которому теперь всецело доверял. Он и сам перебрался в усадьбу, свалив все дела на плечи приказчиков. Здесь у него было обширное подворье, двести гектаров пахоты, заливные луга и лес, так что хлопот у него хватало с головой.

Мастер Годар тяготился вынужденным бездействием. Потому он задался целью изучить, какими болезнями страдают в этих землях, и к исходу первой недели засел за новый медицинский трактат. Между прочим, не далее, как позавчера ему удалось обнаружить новое лекарство, которое удивительным образом очищает кишечник. Помогла ему в этом одна местная колдунья, которая, по словам лекаря, кроме нужных трав добавляла в зелье совершенно бесполезную кошачью урину и жженые перья сороки. Элиот видел ее однажды - довольно бойкая старушка с острыми, как у мыши, глазками. Она, должно быть, сроду не мылась, поскольку воняла, как бочка со старой селедкой.

Занятый такими мыслями, Элиот не сразу обратил внимание на голоса, звучавшие где-то на самом краю сознания. Голоса были женские, и он, совершенно бессознательно спрятался за камыши.

Речка в этом месте большой подковой огибала песчаный холм, и поэтому в стене камышей образовалась прореха. Получился удобный пляж. От усадьбы к нему пролегла еле заметная тропинка. Элиот обнаружил этот пляж вчера, и полночи провел за плетением раколовок, для чего использовал конские волосы, с большой жестокостью надерганные из хвостов тех двух меринов, которые еще оставались у мастера Годара. И вот, теперь выясняется, что пляж известен не одному ему.

Элиот осторожно выглянул из своего укрытия. По тропинке спускалась девчонка, которую он мгновенно узнал. Это была подружка Альгеды. Отец ее, зажиточный крестьянин, жил в километре от усадьбы. Девчонка часто появлялась во дворе купца. Она имела веснушчатое лицо, звонкий голос и противную привычку насмехаться над Элиотом по любому поводу, что приводило его в тихую ярость. Имени ее он не знал, и не очень-то стремился узнать.

-Альгеда, солнышко, скорее! - крикнула девчонка, оглянувшись.

Одним движением подружка Альгеды сбросила платье, и, голая, душераздирающе взвизгнув, нырнула в воду. Сама Альгеда бочком спускалась по крутой тропинке. В руке у нее был венок, сплетенный из каких-то цветов. Увидев ее, Элиот почувствовал, что уши его охватывает огонь. В последнее время такое происходило с ним каждый раз, когда они сталкивались. И постоянно около нее вертелась эта чертова подружка!

-Холодно? - спросила Альгеда и поежилась.

-Ничуть! Просто чудесно! Быстрее, быстрее, раздевайся!

Неуверенно улыбаясь, Альгеда вытащила деревянную шпильку: узел волос на ее затылке распался, и они рассыпались по плечам. Затем пальчики ее притронулись к шнурку на шее и остановились, словно ожидая чего-то.

Элиот сглотнул. Он торопил ее. И всё равно оказался совершенно не готов увидеть ее такой, какая она есть, без одежды. И потому, когда Альгеда не торопясь, сняла платье, у него зашумело в ушах, а рот мгновенно пересох, и язык стал шершавый и жесткий. Это было как сон... и одновременно, это была реальность, более острая, чем всё то, что доводилось ему видеть до сих пор. Он видел маленькие девичьи груди, красивый изгиб бедер и длинные ноги. И кожа у нее была ослепительно белая, словно слоновая кость. Элиот закрыл глаза, но это белое тело никуда не исчезло: оно и теперь стояло перед ним. Когда он снова открыл глаза, Альгеда уже вошла в речку, над водой была видна только ее голова. Ее рыжие волосы, словно змеи, плыли по воде, сносимые течением.

Словно через огромное расстояние доносились до него слова, смысла которых он не понимал:

-...Знаешь старого Таррслева, который живет у дороги?

-...Да, он иногда приходит ковать нам лошадей...

-...Но он может еще кое-что, солнышко! Посмотри, какой перстенек он мне подарил...

-...Ой, какая прелесть!

-...Таррслев сказал, что это принесет мне удачу, когда я буду замуж выходить. Только я не знаю. Вчера у нас гостил Гудурн, такой, противный весь, как крот, они с тятей заперлись, а потом меня позвали, и тятя мне велел волосы распустить, и походить по горнице. У Гудурна сын есть, такой же противный. А вдруг он сватать меня пришел?

Элиот стоял, открыв рот и склонив набок голову. Июньское солнце слепило глаза, и он видел только солнечные блики на воде. Но голоса продолжали звучать...

Он и думать забыл о черепахе, которую держал в руке. А она, оправившись от первого ужаса, уже высунула голову и шевелила лапами в воздухе. То ли панцирь ее был слишком скользкий, то ли она была более проворной, чем принято думать о черепахах, но только ей все же удалось освободиться, и она со всплеском шла под воду. И тут же его заметили. От такой неожиданности, Элиот оступился и полетел в воду.

Первые секунды он ничего не слышал и не видел, бултыхаясь в воде и пытаясь найти на скользком дне опору. А как только начал подниматься, что-то снова столкнуло его в речку, и возмущенный голос веснушчатой подружки крикнул прямо в ухо:

-Дурак дубиноголовый!

Это было последней каплей: Элиот бросился наутек. В спешке была потеряна раколовка и расцарапано колено, но он даже не заметил таких мелочей. Кровь тяжелым молотом стучала в голове, и трепыхалась в ней, как птица в силках, одна-единственная фраза: "дурак дубиноголовый, дурак дубиноголовый..." Это я дурак дубиноголовый! - подумал он вдруг, и остановился, тяжело дыша. Но, святой Николус, как красива была Альгеда! И тут же увидел он, словно воочию, ее белую кожу, и даже зажмурился.

-Чертова черепаха! - сказал он с выражением. - Это она во всем виновата!

Мысли Элиота немного прояснились. Он снял свесившуюся с уха нитку водорослей, и огляделся. Река лениво несла свои воды в узком коридоре, стиснутая с обоих берегов камышовыми зарослями. В камышах был ветер. Над самой водой носились стрекозы и оводы. Один из оводов уже сидел на шее Элиота, и парень с наслаждением прихлопнул его.

На берег он выбрался, проложив себе дорогу прямо в стене камышей. Руки и плечи горели от жестких прикосновений камышовых листьев. Он оказался на проселочной дороге - две неглубокие колеи, проложенные в густой траве. Хромая на правую ногу, Элиот пошел к усадьбе. У поворота его нагнала телега с впряженной в нее мохнатой кобыленкой. В телеге, свесив набок ноги, сидел мужик. Мужик лениво помахивал на лошадь кнутом, и та, понимая, что это лишь пустая формальность, так же лениво переставляла копыта.

-Н-но! - сказал мужик, натягивая вожжи, - Куда правишь, малец?

-На стабаккерову усадьбу.

-О! И мне туда ж-же! - удивился мужик, - Залазь на телегу, подвезу на раз!

-Не, я сам, - мотнул головой Элиот.

-Ты гля, гордый какой! Обижаешь! Залезай, тебе говорят!

Элиот вздохнул и забрался в телегу. От мужика на сажень несло самогоном, и был он сам какой-то помятый, словно из него все кости вынули. Лицо его изрытое оспинами, всё время пребывало в движении, а нос провалился - вероятно, следствие тяжелой простуды, или сифилиса. Всё это промелькнуло в голове Элиота в одно мгновение, и он даже подивился про себя, что думает так о мужике словно диагноз больному ставит. Впрочем, проверить свою догадку Элиот даже не пытался - завязывать разговор у него охоты не было.

Мужик, однако, молча ехать не мог. Он начал длинно излагать, что возвращается от кума, а к Стабаккеру у него дело - надеется занять денег до весны, сыну на свадьбу. Сын у него - уже медведь здоровый, женилка до колен отросла, а бабы доброй всё никак не найдет. Вот и приходится самому искать. Ну и сыны нынче пошли, кол им в задницу! На печи лежат, приходится оглоблей погонять. А как на пахоту, там, или на сенокос - так у него грыжа болит, сопляка! Он еще много говорил обо всяком, но поскольку Элиот словно в рот воды набрал, замолчал и мужик.

-Ты, что ль, не местный, - сказал он вдруг, повернувшись к Элиоту, Лицо твое мне совсем незнакомое.

-Из города я, - буркнул Элиот.

-По разговору твоему вроде как подольник! - сощурившись, развивал мысль мужик, - Чего это тебя эанесло в нашу глухомань? Иль ты шпион?

-Нет, я у лекаря Рэмода Годара в услужении.

-Вон оно, как! Про хозяина твоего много разговоров ходит. Говорят, он в жабу может превращаться! Правда, или брешут люди?

-Брешут! - уверенно ответил Элиот, - Мой хозяин - лекарь, а не колдун.

-Лекарь, так лекарь, одна беда, - легко согласился мужик, - А вот скажи мне, подльник, как думаешь: будет у нас война с Ангелом?

Элиот вскинул глаза на мужика. Выражение лица у того было хитрое, как у кота, укравшего сметану.

-Не знаю... А с чего бы это войне быть?

Теперь удивился мужик:

-У тебя, парень, мозги муравьи, что ль, сожрали? Мы хоть и живем в лесах , поболе некоторых знаем... С Низа купцы приходят: говорят, Ангел большие армии собирает! В Терцении у него сто тысяч войска стоит, а может, больше. Все трактиры солдатами забиты - честных людей вышибают вон, сидеть рядом не дают. Говорят, он эти тыщи на нас двинет!

-Почему это на нас? Может, он за Ияр пойдет...

-А тулупы ему для какой такой надобности? - торжествующе крикнул мужик, - Он тулупы по всем землям скупает! Наши купцы в Подол их возами возят!

Элиот подумал, что мужики не так уж тупы, как кажется некоторым.

-Ну да и мы тоже не штанами, поди, воду тягаем! - продолжал его попутчик, - Мы, кравники, ваших спокон веков били! Как в прошлый раз, годов сто тому назад, ваши пришли с Низа, так мы вам всыпали в заднюю калитку! До самых Шпарп гнали! По сю пору шишаки подольские в лесах находят...

Он вдруг осекся и резко натянул вожжи.

-А ну слазь! - сказал мужик зловещим голосом, покрепче ухватившись за кнутовище.

-Э, да ты чего? - спросил Элиот, опешив от неожиданности.

-Слазь, сучье вымя! Знаем мы, чьи вы услужники! Понаехали тут, лекари всякие, а у самих Глаз под рубашкой наколот!

Элиот молча спрыгнул с телеги. Оправдываться было бесполезно. Мужик остервенело хлестнул кобылу по хребту и крикнул тягуче:

-Н-но! Пшла, зараза!

И через минуту его скрипучая повозка скрылась в клубах пыли.

К тому времени, когда Элиот добрался до усадьбы, одежда на нем успела просохнуть. Последние шаги дались ему с большим трудом: предстояла встреча с Альгедой, и это после всего того, что произошло на речке. Но делать было нечего. Скрепя сердце, Элиот вошел в ворота.

Во дворе никого не оказалось. В дом Элиоту идти совсем не хотелось, и он отправился в конюшню. Здесь пахло сеном, конским потом и навозом. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь сито рассохшейся крыши, косыми брызгами ложились на пол и стены. Лошади смотрели на него поверх загородок, а одна, самая наглая, осторожно потянула зубами ткань куртки на его плече. Элиот беззлобно шлепнул ее по морде и направился в дальний конец конюшни - там кто-то шумно возился. Конечно же, это был Аршан. Он прикатил со двора тачку, и теперь загружал ее конским навозом.

-Николус в помощь, - сказал Элиот, - Ты чего это тут делаешь?

Аршан покосился на него, но промолчал. Элиот, впрочем, не обиделся: он давно уже привык к странностям этого человека.

-Помочь? - спросил он.

-Я сам...

На этом разговор у них закончился. Элиот забрался на какую-то перекладину, подсунул под задницу ладони, и надолго задумался. Мысли его были неясны и подобны бреду - ни одну из них он не мог бы облечь в слова. Аршан несколько раз успел обернуться с тачкой, и был немало удивлен, когда услышал одно-единственное слово, сорвавшееся с губ лекарева ученика:

-Альгеда...

Окончательно Элиот был выведен из своих мечтаний стуком деревянной колотушки.

-Слышишь, Аршан? - спросил он, наклонив голову набок, - Кухарка на трапезу зовет. Идем?

Аршан по своему обыкновению, ничего не ответил. Элиот легко соскочил со своего насеста и выбежал во двор.

Купец Рон Стабаккер был человеком простых нравов. За его стол садились все: от городского головы (если, он, разумеется, сочтет возможным навестить своего приятеля) до золотушного сына кухарки. А в это время кошки и псы путались в ногах людей, выклянчивая объедки и стараясь улучить момент, чтобы стянуть что-либо со стола. На них Рон Стабаккер никакого внимания не обращал. Другое дело - расположение людей за столом. Во главе его сидел сам хозяин. Правая сторона стола была мужская, левая - женская. Почетного гостя Стабаккер сажал рядом с собой, поэтому мастеру Годару, любившему подсаживаться в "Добром Кравене" к каждому новому посетителю трактира, пришлось оставить свою привычку. Элиот сидел ближе к концу, но впереди слуг купца. Его соседом слева был Аршан по мнению хозяина, конюх стоял ниже ученика лекаря. Аршану было всё равно; скорее всего, он предпочел бы обедать вместе с лошадьми. Элиот также не обращал на эту традицию внимания, но домашние Стабаккера относились к ней необычайно трепетно. Вот и сейчас один из слуг двинул в ухо молоденькому пастушку, когда тот, по забывчивости, потянулся к куску хлеба. Брать что-то со стола, пока не придет хозяин, строго воспрещалось.

Купец появился последним - это тоже было важно. Ни на кого не глядя, он подошел к своему месту и замер, сцепив перед грудью руки. Все встали.

-Хвала святому Николусу, что не обошел нас щедротами своими! - пропел он хриплым басом, и все остальные разноголосо подтянули ему.

Как только Рон Стабаккер вонзил свои длинные желтые зубы в копченый окорок, плотина прорвалась. Загомонили все разом, десятки рук потянулись к блюдам, от которых буквально ломился стол. Элиот взял себе два куска тушеной в уксусе грудинки, вареной фасоли и салат из морской капусты. Рядом с ним Аршан с ворчанием грыз берцовую кость свиньи, заправляя мясо внушительными глотками пива. Справа ожесточенно работал челюстями управляющий усадьбой, человек средних лет с седой бородой.

Между тем, у хозяина с гостем завязался интересный разговор.

-Я разбогател на торговле хлебом, - говорил Стабаккер, обращаясь к мастеру Годару, - Это доброе дело, если с правильного боку за него взяться. В прошлом годе я пригнал с Подола десять барж, доверху груженых пшеницей и рожью. Весь Север мой хлеб ест! Да видать, у нас, купцов, удача рука об руку с лихой бедой ходит. Вчера, господин лекарь, получаю я весточку от своего приказчика с Ашгеррских пристаней на Лейбе. Пишет приказчик: запретил Ангел под страхом смерти вывозить из Империи хлеб. Всюду на дороги высланы заслоны, которые заворачивают назад подводы с зерном! В Ашгеррах у меня застряли две баржи, груженых пшеницей и гречихой. Что мне делать теперь, когда весь хлеб в трюмах сгниет? Еще год такой торговли, и в Кравене люди пухнуть начнут - у нас ведь, кроме ячменя ничего здесь не родится! А я по миру пойду.

-А разве нельзя доставлять хлеб с Запада? - спросил мастер Годар, жуя спаржу, - Я слышал, тамошние жители выращивают злаки, особенно, кукурузу.

-Это верно, - вздохнул купец, - Но дорога в то Заморье долгая, да и пираты там гуляют. Надобны океанские корабли, опять же, платить большую пошлину кандцам, которые стерегут Щель во внешние моря. Западный хлеб стоит втрое против подольского... Да чего там - если все останется по прежнему - придется поворачивать на Запад. Вольному - воля, а невольному - путы на ноги. Да лучше всё-таки сойтись с Ангелом на мире, даже если придется платить большую пошлину.

-А если он решил прибрать Кравен к рукам?

Глаза Рона Стабаккера потемнели. Он вонзил нож в дубовую столешницу и прочертил в ней лезвием глубокую борозду. Потом сложил правой рукой кукиш и показал его мастеру Годару:

-Вот вам, подольникам! Кравен никто не пригнет - ни Канд, ни Ангел! Сроду мы своим умом приживались, и на том стоим!

Мастер Годар улыбнулся и похлопал сопевшего от возмущения купца по плечу. Тот отвернулся и швырнул в собаку недоеденным окороком.

-Завтра, как рассветет - поеду к голове, - сказал он в пространство, ни к кому особо не обращаясь, - Потолковать надо... А что это вы, господин лекарь, не кушаете? Э-э, так не годится! Попробуйте груздей наших с тмином и хреном, в прошлом году соленных!

Элиот этого разговора не слышал. Он был занят интересным делом старался боковым зрением угадать, что сейчас делает Альгеда. Посмотреть ей прямо в глаза у него не хватало духа. Но успехи его были невелики. Тогда он избрал другую тактику: подставил под голову ладонь и так, из под опущенных пальцев начал подсматривать за купеческой дочкой. Альгеда не отрывала глаз от своей тарелки, и почти ничего не ела; если ее кто-нибудь спрашивал о чем-то, она отвечала, едва шевеля губами. Но щеки ее полыхали алым румянцем, и это тоже не укрылось от глаз Элиота.

-Доча, поди сюда! - крикнул вдруг купец на всю горницу, - Поди, что скажу!

Альгеда вздрогнула от неожиданности и беспомощно посмотрела на отца.

-Ступай! - подтолкнула ее мать, - Ступай, коли тятенька зовет!

Альгеда неуверенно подошла к отцу:

-Что вам угодно, тятенька?

-Поднеси-ка гостю дорогому водки: нашей, перцовой! - сказал тот веселым голосом и откинулся на спинку стула, - Да не робей ты!

За столом стихло. Двадцать человек, затаив дыхание, смотрели, как Альгеда неловко наполнила чарку и поднесла ее на блюде к мастеру Годару.

-Будьте здравы, господин Рэмод, - сказала она, еще больше покраснев.

Мастер Годар с укором посмотрел на хозяина. Но тот, развалившись на своем стуле, только зубы скалил. Отказать купцу - значило его смертельно обидеть. Делать было нечего, и мастер Годар взял чарку с блюда.

-И ты будь здорова, Альгеда.

Водку он выпил мелкими глотками. Рон Стабаккер, не отрываясь следил за ним, и когда лекарь поставил чарку обратно, даже крякнул от удовольствия.

-Вот это по-мущински! - сказал он, улыбаясь, - А то, слыхал я, подольники пить не умеют. Теперь знаю - умеют не хуже нашего!

-Ну, ступай, ступай, доча... - прогудел купец, повернувшись к Альгеде и похлопал ее пониже спины.

Постепенно горница снова наполнилась гамом. Элиот окаменел, сжимая под столом кулаки. Аршан, обглодав свою кость, теперь с причмокиванием высасывал из нее костный мозг. "Хоть бы он прикончил ее поскорее!" - подумал Элиот со злостью и перевел взгляд на купца. Тот сидел, довольно отдуваясь и поглядывая на остальных.

-Пойду! - сказал он громко, - Что-то в сон клонит! А вы трапезничайте, не глядите на меня. Мать, разбудишь, как солнце крышу тронет.

Ступая тяжело - сразу на всю пятку, - купец ушел. Элиот только этого и ждал. Пробормотав что-то, он выбрался из-за стола и вышел на двор. Уши его горели, но не от стыда. Он не мог понять, что такое с ним творится. Почему его так разозлила эта сцена с чаркой? Со всего размаха треснул он кулаком по бревенчатой стене, и только эта боль отрезвила его.

-Коней надо выгулять! - сказал Элиот, - Второй день в стойле.

Отчего это вдруг он решил сделать работу за Аршана, он не мог объяснить. Но решение было принято, и Элиот поспешил в конюшню. Рыжий мерин с черным ремнем вдоль хребта, по кличке Лакпут, всхрапнул, увидев его. Он чувствовал, зачем пришел человек, и в нетерпении рыл копытом землю. И потому, вопреки обыкновению, охотно взял железный мундштук в зубы.

-Застоялся, бедолага, вижу, - сказал Элиот почти ласково, - Погоди, сейчас...

Выгул, огороженный покосившимся забором, находился на заднем дворе усадьбы. Исклеванная подковами, утрамбованная земля звонко гудела под конскими копытами. Лакпут, кося лиловым глазом на хозяина, то и дело порывался сорваться в галоп, и тогда Элиоту приходилось его осаживать. Он давно заметил девичью фигурку у ограды, и наверное, поэтому, хмурил брови и строже, чем надо, покрикивал на мерина. Изо всех сил старался Элиот не смотреть в ту сторону, и только святой Йоб знал, каких усилий это ему стоило. Солнце, перевалившее зенит, палило нещадно; вскоре Элиот пропитался потом, как мышь, но не останавливался - он не мог остановиться! Сама эта мысль была ему ненаввистна; он предпочел бы загнать коня, да и себя вместе с ним, чем бросить свое занятие. И чем дольше это длилось - тем больше Элиот понимал, что выхода из тупика, в который он угодил, не существует. И тем более неожиданным для него оказался вопрос:

-А верхами ездить ты умеешь?

Внутренне Элиот сжался, но лицо его оставалось таким же хмурым и невозмутимым.

-Умею.

-Я совсем не умею, - вздохнула Альгеда и поправила волосы, - Я просила тятю научить, да он говорит, что не женское это дело. И конюхам нашим запретил. Расшибешься, говорит...

Тут только Элиот позволил себе остановить уставшего уже Лакпута, и признался:

-Да я так только, немного... Сам в прошлом году в седло сел.

-А меня научишь ездить? - спросила Альгеда.

Элиот задумался. Потом сказал с сожалением:

-Нет, не могу: отец твой рассердится, еще собаками затравит.

-Да он ничего не узнает! Мы же ему не скажем, правда?

-Ну, не знаю... - колебался Элиот.

Но Альгеда его уже не слушала. Свойственным всем женщинам чутьем, она поняла, что никуда этот странный долговязый парень теперь не денется.

-Давай завтра, хорошо? Тятя в город уедет, матушка в церковь, на погост, в усадьбе совсем никого не будет.

И Элиот сам удивился словам, которые слетели с его губ:

-Ну, давай...

Почти всю ночь не спал Элиот. Сначала просто валялся в душной жаркой постели, потом сел возле окна и долго слушал, как верещат сверчки и лают собаки. Забылся он только под утро, и был разбужен зычными криками Рона Стабаккера, который собирался в Кравен. Несколько минут купец распекал под его окном нерадивого слугу, который проспал зарю и не напоил скотину. Слуга что-то бубнил в ответ. Потом всё это закончилось, но через минуту купец снова раскричался, теперь на другом конце двора. Элиот, заложив руки за голову, валялся на соломенном тюфяке и изнывал от невыносимой привычки всех кравников орать по утрам. Больше всего он боялся, что в двери сейчас возникнет мастер Годар и своим обычным тоном, не терпящим возражений, объявит, что сегодня они отправляются в какие-нибудь Смердяницы, где вдруг объявился мужик, страдающий подозрительным поносом, похожим на дизентерию.

И Элиот решился на вещь, которая раньше просто не могла бы прийти ему в голову. Очень осторожно, стараясь поменьше шуметь, спустил с тюфяка ноги и потянулся к штанам. Завязывая тесемки на поясе, он внимательно прислушивался к крикам купца, которые теперь доносились с конюшни. Потом раздалась плюха, отчаянно взвыла собака, и голос Рона Стабаккера сказал кому-то:

-Под ногами путаешься, з-зараза!... Хьяльти, эту, вороную запрягай! Зачем второго? - и так обернемся. Небось, не в Терцению едем.

Элиот пробрался к окну, и выглянул наружу. Купец стоял возле простого, обитого китовой кожей возка и втолковывал своему конюху, как надо правильно запрягать. Наконец, он сказал то, чего так жаждал услышать Элиот:

-Всё, тронулись!

Едва стих скрип несмазанных колес, Элиот осторожно выскользнул на двор прямо через окно. Утренняя прохлада приятно холодила лопатки, лебеда, которой зарос двор, подернулась серебристо-седой паволокой росы. Из-за угла появился черный кот с белыми шерстинками на морде: потянулся долго и стал царапать когтями деревянный столб. Элиот крался вдоль стены, считая окна. Одно, второе, третье... Кажется, это, с остатками облезшей краски на ставнях. Он закрыл глаза, стараясь унять бешеное биение сердца. Но это ему никак не удавалось. Сейчас... Он зацепился за край подоконника, подтянулся и торопливо стукнул в ставню кулаком.

Довольно долго ничего не происходила. Наконец, ставня скрипнула и в окне появилась Альгеда.

-Ой! Я сейчас!

-Погоди... Штаны надень, в юбке верхами - один смех ездить, - хмуро сказал Элиот.

Альгеда кивнула головой и исчезла. Элиот ждал, покусывая губы. На крыльце вдруг появился мастер Годар, и Элиот тут же нырнул за рассохшуюся бочку. С этой позиции ему хорошо было видно, как лекарь постоял немного, вдыхая утренний воздух, и быстро пошел за ворота, своей обычной, кренящейся вперед, походкой.

-Ты где? Элиот!

Парень, конфузясь, вылез из своего укрытия, подошел к окну.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги