Жестокие истины (Часть 1)

-Тише! Здесь я, здесь. Прыгай!

Альгеда, ойкнув, прыгнула прямо в протянутые руки Элиота, и он, поймав, на мгновение прижал ее к себе, но тут же отстранился.

-Жди меня у ворот. Я коня взнуздаю, - сказал он, покашливая, и, не дожидаясь ответа, пошел на конюшню.

Здесь в углах еще держались серые тени, но дневные жители - мухи, - уже гудели вовсю. Элиот, стараясь не разбудить спавшего на ворохе сена Аршана, прокрался мимо. Он решил взять Лакпута - это был смирный конёк, и от него не приходилось ждать подвоха. Элиот тихо вывел мерина из стойла, и тот, увидев торбу для овса тихонько заржал. Аршан заворочался во сне, но всё обошлось.

-Голодный, что ли? - шепнул Элиот Лакпуту, - Ничего, брат, я тебе потом яблок дам падалочных: только помалкивай.

Никем не замеченные, выбрались они за ворота. Альгеда, обхватив плечи руками, стояла под большой березой, росшей неподалеку. Элиот, побоявшийся седлать мерина прямо на дворе, потник и седло тащил под мышкой. У березы остановился, торопливо оседлал коня, то и дело поглядывая в сторону усадьбы. Альгеда следила за ним, но вдруг в глазах ее зажглось любопытство, и она спросила:

-А отчего это у тебя в волосах седина?

-Так, просто... - покосился Элиот.

-И не просто совсем, а будто кто кистью мазнул! - не унималась девушка.

-Увидеть нас могут. Идти надо... Альгеда, - сказал он, впервые называя ее по имени.

-Что ж, коли надо... Пойдем.

Луг встретил их пением жаворонка и туманом, который, нагреваясь, уже отрывался от земли.

-Ай! - вскрикнула Альгеда, едва они сошли с дороги, но было поздно: штаны ее отяжелели росою и плотно облепили стройные девичьи ноги.

-От росы не болеют, только крепче становятся, - сказал Элиот.

-Откуда знаешь?

-Я же лекарь будущий... Ну, давай ногу!

Элиот крепко взялся за стремя и помог Альгеде взобраться в седло. Лакпут, чуя неумелого седока, врос в землю всеми четырьмя ногами, и только хвостом помахивал.

-Погоди... Стремя укорочу. Так, теперь порядок.

Он взял коня под узцы и осторожно повел его в поводу. Альгеда побелевшими пальцами вцепилась в луку седла и закусила нижнюю губу.

-Ты не клонись вперед, не клонись! Спину прямо держи! - говорил Элиот, И живот не расслабляй, а то качаться будешь, как травинка под ветром.

Он всё говорил, и говорил, ни на миг не умолкая. И с каждым новым словом чувствовал он, что тает его скованность, как и этот утренний туман. И дышать вдруг стало так легко, словно с груди его сняли тяжелый гнет. Он теперь всё видел, всё замечал наперед: вот сейчас слишком резво мотнет головой Лакпут, кусая овода, впившегося в бок, а вот девушка начнет клониться на бок, едва не выпадая из седла. И чтобы этого не случилось, Элиот укорачивал повод, или заходил сбоку - поддержать неопытного наездника. Неглубокую рытвину, в которой сквозь траву блестела вода, он засек еще за двадцать шагов, и обогнул ее, чтобы конь, не дай бог, не сломал ногу. Альгеда, захваченная новыми впечатлениями, заразительно хохотала, как ребенок. Но Элиот даже не улыбался. В нем проснулся инстинкт защитника: тот могучий инстинкт, который зачастую толкает мужчин на самые беззрассудные поступки.

-Ты почувствуй коня, - говорил он торопливо, - как он движется, о чем думает. Конь ведь тоже понимает, что за человек на нем сидит: настоящий хозяин, или чучело набитое. Ежели чучело - так иной конь не согласится нести его: сбросит в траву, и ускачет.

-А как этого зовут?

-Этого-то? Лакпут.

-Лакпутик, миленький, ты же не сбросишь меня, чучело набитое, хорошо? горячо зашептала Альгеда в ухо мерину, - А я тебе морковку дам.

Лакпут замер, прислушиваясь к человеческой речи, потом шумно фыркнул.

-Не сбросит, - сказал Элиот серьезно, - Этот сроду никого не сбрасывал. Смирный коняга.

-Много ты понимаешь! - бросила Альгеда со своей высоты, и спросила вдруг, - А ну, признавайся: зачем за нами подглядывал?

Элиот опешил.

-И не подглядывал я вовсе! - почти крикнул он, - Нужны вы мне обе!

Его душила обида. Это обвинение было до того несправедливым, что Элиот чувствовал, как тугой комок подкатывается к его горлу, мешает дышать.

-Ну, хорошо, - снизила тон Альгеда, - Но ведь ты был там.

Элиот исподлобья посмотрел на нее и увидел в ее глазах насмешку. Выдавил из себя:

-Я раков ловил... Откуда мне знать, что вы там купаетесь.

-Ну, прости меня, - примирительно сказала Альгеда, - Прощаешь, да? А теперь научи, как им править.

-Вот это уздечка, - говорил Элиот, не поднимая глаз, - А в зубах у коня железный мундшук просунут. Если тебе надо вправо - ты тянешь за правую сторону этого вот ремня. Мундштук тогда давит коню на губы с правой стороны, ему больно, и он поворачивает вправо. Понятно?

-А без боли никак нельзя? - спросила Альгеда, широко распахнув глаза.

Элиот мстительно расхохотался:

-Да ты что, девица? Думаешь, он тебя за твои красивые глаза на спине своей таскает? Если не покажешь, чья сила - под копытами очутишься! А верхами ездить хочешь - то и плеткой его по бокам оглаживать будешь, и шпорами в брюхо колоть!

-Останови! - сухо произнесла Альгеда, - Помоги мне вниз спуститься!

Элиот протянул руки, и снова ощутил тяжесть девичьего тела, и на миг замер, не в силах сдвинуться с места.

-Пусти!

Альгеда нервно дернула плечом, и Элиот выпустил ее. Девушка нетвердой походкой прошла несколько шагов, потом опустилась в траву и сорвала василек, один из многих, забрызгавших голубыми каплями зелень луга.

-У тебя волосы ромашкой пахнут... - сказал Элиот севшим голосом.

Альгеда улыбнулась, и он увидел, как заиграли ямочки на ее щеках.

-Моя матушка, когда меня в бане купает, ромашковым отваром волосы ополаскивает. Говорит, что от этого коса растет долгая и крепкая. Правильно, лекарь?

-Не знаю...

-Вот и я не знаю... - вздохнула Альгеда, - Когда я совсем маленькой была, то точно знала, что это правда. А теперь ничего не знаю. Ничего не знаю, и не умею! - крикнула она вдруг зло, и Элиот тут же догадался, отчего она так говорит. Конечно, всё это было из-за ее болезни, слабая тень которой жила еще в ее душе.

-К нам кто-то бежит, - сказал он, глядя из-под ладони за ее спину.

Альгеда обернулась.

-Ну, вот, - выговорила она, жалко улыбнувшись, - Теперь тятя обо всем узнает.

-Не маленькая, небось, - бормотнул Элиот.

Странное дело: теперь, когда они были обнаружены, Элиот не испытывал никакого беспокойства. Его совершенно не волновало, что скажет по этому поводу мастер Годар или сам купец. Важно было только это катание на лошади, и их разговор, и тепло ее тела.

Еще издали человек закричал, задыхаясь:

-Маленькая госпожа! Как вы могли, как могли! Матушка с ума сходит, отменила поездку в церковь, дом весь на голову поставила! Да вас уже багром в колодце ищут!

-Мой гувернер, - печально сказала Альгеда Элиоту.

Элиот хорошо знал этого нелепого господина, который был выписан купцом из самой Терцении. У него было порядочное брюшко: при беге оно перекатывалось под тканью сутаны, словно яйцо, и оттого господину гувернеру приходилось забавно взбрыкивать ногами. Когда он, наконец, добежал до них, то некоторое время не мог выговорить ни слова, хватая ртом сырой воздух. Наконец, он залепетал, и тогда слова посыпались из него, как горох из худой торбы:

-Это... это безумие! Можете вы пожалеть вашу бедную матушку, у которой сердце не на месте от ваших проказ! Войдите в ее положение! Что она должна думать, скажите на милость! Ваша матушка после завтрака собирается в церковь поставить свечку за ее покойного брата... За завтраком, да! - за завтраком она решает взять свою любимую дочь с собой! Я иду в вашу спальню - и, боже, что я вижу! Постель разворочена, а маленькой госпожи и след простыл! Вы можете представить себе мое состояние, когда я должен был докладывать об этом вашей матушке? Она лицом вся побелела, изошлась бедняжка. А что скажет ваш отец - да, что он скажет?

-Господин Рон Стабаккер ни о чем не узнает! - жестко сказал Элиот.

-А? - уставился на него выкаченными глазами гувернер.

-Послушай, любезный, - сказал Элиот ласково и взял учителя за плечо, Послушай-ка, что скажу я. Ни господин Стабаккер, ни госпожа Стабаккер ни о чем не должны знать, тебе ясно? Ты нашел Альгеду в саду: понимаешь, она встала пораньше, чтобы набрать самых лучших яблок для своей любимой матушки. А потом задремала прямо на травке и так спала, пока ты, братец, ее не разбудил.

Элиот надвинулся на несчастного господина, и как бы нечаянно наступил ему на ногу.

-Ап... - ап... ап... - часто повторял гувернер и переводил глаза то на Альгеду, то на Элиота.

-А ежели вздумаешь лишнее болтать - то я вот этим самым ножичком подрежу твой язычок, а потом на заборчике подвешу, другим в назидание. Видишь? закончил Элиот, и показал учителю грабенский нож, широкое лезвие которого весело блестело под утренним солнцем.

Подкатила, захлестнула Элиота первая его любовь, как набегающая волна захлестывает пловца, вздумавшего купаться в шторм. Элиот и сам не заметил, как оказался в ее плену. Он спал - и видел Альгеду в своих снах, а когда просыпался по утрам, то подолгу валялся в постели с улыбкой вспоминая, что она говорила ему, и как смотрела при этом. Действительность была хуже снов. Альгеду Элиот встречал разве что за столом. Она, словно чувствуя, что может случиться между ними, и не смотрела в его сторону: сразу же, как только было можно, исчезала в своей комнате. И тогда Элиот мучился, теряясь в догадках: почему она ведет так себя, почему не хочет глядеть на него? Может, он ненавистен ей? Или чересчур круто обошелся с ее бедным гувернером, который теперь при встрече с долговязым парнем шарахался от него, как от огня. И новые сомнения грызли Элиота, новые предположения изобретал его живой ум, одно другого нелепей. Тогда он выходил на двор, пристраивался где-нибудь в укромном месте и подолгу наблюдал за ее окном. Но Альгеда так ни разу и не появилась.

Известно, какая учеба бывает у влюбленного человека. Элиот совершенно забросил книги, которыми регулярно снабжал его мастер Годар, и постоянно путался в ответах на те вопросы, что задавал своему ученику дотошный лекарь. Мастер Годар, конечно, догадывался, что творится с парнем, и по мере сил, старался не отпускать его далеко от себя. Снова Элиот стал сопровождать своего учителя в его походах по округе. Замелькали дни, похожие друг на друга. Мастер Годар и Элиот кочевали от одного крытого соломой дома к другому, и везде было одно и то же: испуганные лица, в которых страх мешался с надеждой, боль и нужда, запахи кислого теста и навоза, торопливые, благодарные речи. Элиот видел людей, покрытых язвами, как святой Йоб, людей с тонкой, как лист, желтой кожей, обтянувшей их кости, людей, с расцарапанными шеями, задыхающихся от отека легких и людей, просто медленно угасающих, словно огонек на осеннем ветру. И постепенно все страдания этого мира вошли в него, и он понял, насколько этот мир несовершенен.

К исходу второй недели мастеру Годару пришла в голову спасительная мысль, которой он немедленно воспользовался. С этого дня Элиот по возвращении, должен был таскать воду в огромную бочку посреди двора. Или вычищать свинарник. Или до потемнения в глазах скоблить рубанком какое-нибудь бревно. Теперь Элиот едва доползал до своего тюфяка, и тут же засыпал - как в черную яму проваливался. Снов он больше не видел.

Наконец, настал день, когда мастер Годар объявил купцу, что они уже порядком здесь загостились, и им пора в город. Купец попытался его отговорить, но видно было - только приличия ради, и получив категорическое "нет", тут же успокоился. Случилось это за ужином, и Элиот, погруженный в свои мысли, не сразу сообразил, в чем дело, а потом, когда сообразил, то даже удивился своему равнодушию. Душевные метания сменила какая-то вселенская отрешенность, и мастер Годар, хорошо знакомый с черной меланхолией, встревожился не на шутку. После ужина он пригласил Элиота к себе.

-Завтра утром в путь собираемся, юноша, - сказал он, не глядя на Элиота, - Это ты понял?

-Понял, учитель, - равнодушно отозвался тот.

Лекарь побарабанил пальцами по столу.

-Нет, так не годится! - сказал он нервно, - Что тебя гнетет?

-Всё нормально... - сказал Элиот, - Вы напрасно так обо мне беспокоитесь. Только устаю очень.

-Ты стал рассеянным, то, что раньше схватывал на лету, теперь дается тебе с большим трудом, - быстро говорил лекарь, - Вчера я тебя попросил подать мне чашу с водой для того больного, с горячкой. Ты уронил ее на пол тут же, едва я к ней приторонулся. А сегодня - сегодня мне пришлось три раза повторить, чтобы ты, юноша, изволил отодвинуться и дать мне проход в сенях. Как мне сие понимать?

Искорка мысли мигнула в глазах Элиота, и он ответил:

-Простите, учитель. Я, верно, был нерасторопен.

-Ну-ну... Вероятно, я и сам кое-где перегнул палку, каюсь. Но я делал это только ради тебя!

Он вдруг вскочил, быстро подошел к Элиоту и заглянул ему прямо в глаза:

-Может быть, скажешь, что с тобой случилось, мальчик? Тебе же известно правило: лекарь должен знать о своем больном всё!

-Со мной всё в порядке, учитель! - с усилием проговорил Элиот и глаза его наполнились слезами.

Мастер Годар перекосился ртом и безнадежно махнул рукой:

-Ладно, ступай... Там поглядим, что можно сделать. И выспись хорошенько перед дорогой!

-Спасибо... - тихо сказал Элиот и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

В эту ночь снов он, как и в предыдущие, не видел.

Его разбудили затемно. Элиот долго лупал глазами, а потом вяло подумал, что, видимо, он навсегда теряет Альгеду. Он медленно оделся, собрал свой нехитрый скарб и покинул этот дом, ежась от утреннего августовского холода. У конюшни скрипели овсом кони, лениво переругивались заспанные слуги. Элиот встал на крыльце и задрал голову, подставив лицо утреннему ветерку. Там, в вышине, плыла луна. Но Млечного пути уже не было видно, и звезды гасли одна задругой оставались только самые яркие. А на востоке медленно занималась тихая заря солнце еще не появилось, но небо уже дышало рассветом. Дверь толкнула Элиота в спину; он посторонился, давая дорогу хозяину. Купец, не обращая на него внимания, подошел прямо к мастеру Годару. И тут между ними состоялся разговор, который Элиот запомнил на всю жизнь.

-Светает... - сказал Рон Стабаккер загадочно.

-Да, светает, - отозвался лекарь, думая о чем-то своем.

-Славно у нас погостил, господин лекарь? - продолжал купец.

-Не так уж и плохо.

-Жена у меня хорошая женщина, правда? - спросил купец.

-Угу...

-А дочка - прямо раскрасавица. Она как у нас родилась, так я сразу себе смекнул: красавица будет! - и поскольку лекарь молчал, ободренный купец, продолжал более смело, - Ты ведь ей, лекарь, вроде как третьим отцом стал. Понимаешь? Считаем так: я - первый, голова - он крестный, - второй. Ну а ты, когда ее с того света вытащил - третьим стал. Так, что ли?

-Так, так, - отозвался мастер Годар, и Элиот по голосу его понял, что он улыбается.

-Боюсь я за нее шибко! - пожаловался купец, - Помру - что с ней, горлицей, будет? Люди, они знаешь, как псы, всё клок норовят свой урвать. А она у нас в масле каталась.

Лекарь молчал. И тогда Рон Стабаккер решился:

-Бери ее в жены, Рэмод!

-Как? - спросил мастер Годар потрясенно.

-Она доброй женой будет, - давясь словами и придыхая от волнения, заговорил купец, - Можешь не сомневаться, в том тебе мое слово порукой! Справна, работяща, незлоблива, детишков тебе нарожает... Ты понимаешь, лекарь: боюсь я ее кому чужому отдавать. Мы, кравники, народ тяжелый, женам кости правим испокон веков. Другие своих дочек за дворян, да за негоциантов всяких пристроить норовят, а я не таковой! Зря я, что ли, до седьмого пота горб гнул? Деньги - это прах земной, понимаешь? Деньги и добро всякое для меня - тьфу! Главное - чтобы в доме порядок был, а всё остальное пустяк.

-Ты погоди, купец, - произнес мастер Годар, вдруг позабывший о своих высоких манерах, - Ты ее сам-то спросил?

-А чего ее спрашивать? Моё слово, отцовское: супротив твоего стоит. Ударили по рукам - и готово!

-Э-э, так не пойдет. Я без ее согласия не женюсь. Да и вообще, жениться я как-то не собирался!

-А пора бы подумать, лекарь, пора бы! До седых волос бобыльствовать думаешь?

-Нет, нет... Ослабь, Рон! Экий ты быстрый!

-Ну как знаешь! - вздохнул Рон Стабаккер, - Да только помни: надумаешь ежели - милости просим. Да и так наведывайся. Мы к осени в город переберемся, как обычно, так что ходить далеко не надо.

Элиот слушал этот сумбурный разговор, и чувствовал, что лицо его наливается кровью. Купец не замечал его, как не замечал и своих собственных слуг. Они не стоили его внимания, как мошкара у лампы, и потому не надо было скрывать от них своих намерений. Элиот с какой-то болезненной остротой почуствовал это, и сама мысль, что его просто не замечают, ранила его куда больнее горячих купеческих слов. Странно - он и к учителю своему испытал вдруг прилив ненависти, и именно это его и напугало. Элиот шумно выдохнул воздух сквозь стиснутые зубы и огляделся. Слуги или не слышали разговора, или делали вид, что не слышат. А два человека, маячившие у незапряженой кареты как-то резко свернули тему и заговорили о пустяках: о дороге, о лошадях и о ценах на овес. Элиот беспомощно уронил руки. Момент, когда он мог, дико взвизгнув, вцепиться в толстую шею купца, был упущен. Теперь оставалось только медленно остывать на ветру и скрежетать зубами.

Дверь за спиной его тихо скрипнула. Он обернулся, и тут же легкая рука легла на его плечо. Да, это была она - Альгеда. Элиот мог в этом поклясться, хотя в темноте не видел ее лица. Он дал себя увлечь ее руке в черный мрак сеней.

-Вот, пришла с тобой попрощаться, - сказала Альгеда беспомощно.

И сразу же вся ненависть Элиота растаяла, и ощущение огромного счастья заполнило его до краев, как наполняет вино чашу, и потекло из него наружу. Он стоял, глупо улыбаясь, и рад был даже тому, что Альгеда не видит его идиотской улыбки в темноте.

-Злишься на меня? - спросила она.

-Нет.

-Это хорошо... Ты... будешь навещать нас там, в городе?

-Буду, думаю.

-Ну, до свиданья.

Легкий поцелуй, как крыло ночной бабочки, тронул его губы. Послышались торопливые шаги: Альгеда удалялась.

-До свиданья, - сказал Элиот.

Прикосновение ее губ еще жило на его губах; он торопливо облизнул их пересохшим языком. И шагнул на крыльцо.

IX

-Что-то устал я сегодня, - сказал мастер Годар, спрятав лицо в ладони, Какой это был по счету?

-Тридцать второй, - ответил Элиот, убирая со стола инструменты, Столько человек за одно утро - надорветесь.

-Достаточно? - спросил лекарь неизвестно у кого, и сам же себе ответил, - Достаточно, достаточно. Отпусти остальных, юноша. Больше не принимаю. И кофей потом сделай.

Элиот вышел в приемную. Здесь толпилось человек двадцать: мужики, приехавшие из деревень, мастеровые, мелкие торговцы. Все они, как по команде, уставились на Элиота. Боль и надежда - всегда одно и то же. Элиот уже привык к этому, и глаза пациентов больше не цепляли его: скользили по нему, как мороз по снегу, и стекали в землю.

-Приходите завтра, - сказал он людям, - Нынче не принимаем.

К нему протиснулся грузный человек в дорогом камзоле. Он взял Элиота за локоть и заглядывая ему в глаза, заговорил:

-А, может, поглядит меня лекарь-то? Шею, милый человек сводит, аж до печенок достает! И щеку дергает, как зараза. Сочтемся, довольный будете!

И он многозначительно позвенел мошной.

-Завтра! - повторил Элиот тускло и захлопнул дверь перед носом человека с больной шеей.

Он быстро приготовил учителю кофе, и подлил немного холодной воды, чтобы осела гуща. Мастер Годар взял кружку обеими руками и стал прихлебывать кофе.

-Временами мне кажется, что этот поток никогда не иссякнет, - говорил он, глядя на огонь в камине, - Я один, а их - бесчетное множество! И каждый ждет от меня чуда, будто я сам бог! Но это же не так! Возможности мои ограничены, и ограничены весьма существенно. Медицина - дорогое искусство, как это ни печально! Большинство моих пациентов может предложить мне лукошко яиц или ситцевый отрез, но к чему мне они? Нужны средства на лекарства, на инструменты, на прокорм лежачих больных, на жалованье санитарам! Голова действительно, хитрый человек, теперь я лучше понимаю позицию Уорта. Но как им откажешь, этим несчастным! А я ведь должен не только о них думать, но и науку не забывать! Три недели я не притрагивался к книгам! И что из этого проистекает? То, что я не продвинулся по стезе знаний и на пядь вперед!

Элиот рассеянно слушал. С недавних пор между ними установились такие отношения, которые обычно возникают у единомышленников. Мастер Годар уже не пытался играть роль строгого учителя, хранителя тайных знаний, как было совсем недавно. Элиот перестал благоговеть перед ним, хотя уважал его по-прежнему. Это было внове для него - и он с радостным изумлением обнаружил, что учитель видит в нем человека, равного себе. Раньше он ни за что бы не подумал так откровенничать с учеником, а вот теперь - пожалуйта! - сидит себе, потягивает кофей, и жалуется на жизнь.

-Вам следовало бы ограничить прием тремя днями в неделю, - сказал Элиот.

-Да, пожалуй, - вздохнул учитель, - Видимо, придется, в самом деле, сокращать часы. А иначе работать невозможно.

Он допил кофе, перевернул чашку вверх донышком, и сказал задумчиво:

-У нас есть час с четвертью, чтобы потратить его на осмотр лежачих: потом я зашиваю грудной свищ у булочника. Всё, за работу.

Как обычно, у дверей их ждала кучка просителей, и, как обычно, Элиот категорическим голосом велел им явиться завтра. Мастер Годар, болезненно морщась, поспешил на больничную половину: он не любил отказывать. Первой по счету была комната с чахоточными: самая большая и самая населенная. Здесь стоял тяжелый сырой дух: испарения от немытых тел и сладковатый запах крови. По стенам метались отблески от факелов; дым втягивался в отверстия под потолком. Чахоточная была буквально забита людьми, которые лежали рядами по пять-шесть человек. Как по команде Элиот и мастер Годар натянули на носы шарфы, пропитанные камфорой.

-Сколько сегодня умерло? - спросил негромко мастер Годар у тощего санитара.

-Двое, - ответил тот, - Кузнец с улицы Трех Трактиров и бродяжка какая-то...

Мастер Годар одного за другим обходил больных: щупал пульс, оттягивая веки, заглядывал в зрачки, и быстро шел дальше. Некоторые, с отсутствующим взглядом, больше походили на тряпичных кукол; другие, стараясь сдержать кашель, робкими голосами просили его о чем-то. Около одного больного с залитой кровью рубахой, мастер Годар стоял особенно долго.

-Что такое! - раздался вдруг его резкий голос, - Этот умер часов пять назад!

Санитар растерянно хлопал на лекаря рыжими ресницами.

-Уберите!

Как только они покинули это скорбное помещение, лекарь сорвал с лица шарф и сказал, задыхаясь:

-Я совершенно бессилен! Самое большее, что я способен делать в таких условиях - это играть роль священника. Вторую неделю пытаюсь наладить собачью диету, да разве мыслимо с кравенским-то снабжением! Смертность ужасающая, добавил он удрученно, - Четверо умирают, а пятого, недолечившегося, я вынужден выпускать, и он за полгода заразит еще четверых. Третьего дня явился ко мне один богач, я посоветовал ему поехать в Поарван на серные воды - самое действенное средство от чахотки. Но остальных-то в горы не отправишь! Каждый из них требует долгого и упорного лечения, но у меня нет столько времени.

-Вы делаете всё, что можете, - сказал Элиот.

-Да-да... Идем.

В следующей комнате они были встречены отчаянной руганью:

-Мясники! - кричал каменщик, мотая бычьей шеей, - Не будь я связан - я бы и одной рукой придушил вас, как жабанюк поганых! Чтоб вас, как и меня на столе зарезали! Чтоб черт вас сожрал! А-а, больно-то как! Куда мне, однорукому, теперь податься, коновал? Как шесть ртов прокормить?

На другой кровати, испуганно подобрав под себя ноги, сидел подросток и круглыми, как у совы, глазами, смоторел на бушующего каменщика.

-Не будь меня - ты от антонова огня давно сгорел бы! - ответил, еле сдерживаясь, мастер Годар, - Предпочитаешь, чтобы тебя баграми на костер сволокли?

-Это почему на костер? - спросил озадаченный каменщик.

-Никогда не видал, как от антонова огня умирают? То-то же...

-И нечего тут про шесть ртов уши нам полоскать. Будто не знаю я, что Гильдия каменщиков своих в беде не бросает, - добавил Элиот хмурым голосом.

Каменщик задумался, наморщив низкий лоб. Дернул плечом, перехваченным тугой веревкой:

-Развяжите!

-Буянить дальше будем? - спросил мастер Годар.

-Ладно... Банкуйте, дьяволы!

Санитар споро снял веревки. Однорукий сел в кровати, морщась и растирая затекшее плечо.

-Культяпку дашь свою посмотреть? - спросил лекарь дружелюбно, - А нет так я пойду.

-Глядите, ваша милость, чего там... - улыбнулся каменщик.

Мастер Годар уверенно заголил плечо с могучими плитами мышц, и стал ловко разматывать присохшие бинты. Каменщик, тихо шипя сквозь стиснутые зубы, прерывисто говорил:

-Осерчали на меня, ваша милость - прощения прошу. Я дурной мужик, кровь в голову бросится - буром пру. А тут рука... Вот странная штука: вы мне ее оттяпали, а я ее чувствую! И вроде как кулак у меня сжатый!

-Это ничего, ничего... - сказал мастер Годар и поманил Элиота пальцем, Поди сюда, юноша... Что видишь?

Рана, черная от запекшейся крови, по краям оделась молодой розовой пленочкой, стягивавшейся к середине.

-Гной весь на повязку сошел, - то ли спросил, то ли ответил Элиот.

-Верно. Значит, помог наш порох. Гнилостные метастазы дальше не пошли а нам того и надо! Готовь воду с марганцовкой!

Элиот осторожно обработал мягким тампоном рану, а потом наложил новую повязку. Лекарь внимательно наблюдал за ним и подсказывал, если было надо. Каменщик, испуганно наблюдавший за манипуляциями безусого ученика, под конец расслабился, упал головой на подушку и облегченно вздохнул.

У подростка была обварена спина. Отмершая кожа отваливалась целыми кусками, и лекарь потратил немало времени, удаляя всё лишнее и намазывая сверху жидкий воск. Пока он занимался этим, Элиот держал подростка за плечи, а санитар навалился на тощий мальчишеский зад - чтобы не брыкался.

-Придется этого беспокойного пациента до поры привязать к кровати животом вниз, - задумчиво сказал мастер Годар, - Иначе восковая рубашка отслоится. Тогда начинай всё сначала.

В третьей комнате обитало шесть человек, среди них две женщины. Все они в той или иной степени страдали болезнями кишечника. У одной женщины было прободение желудка, и она медленно угасала. Решительно ничего нельзя было тут сделать: мастер Годар потоптался около нее беспомощно, и пошел дальше. Последний из этих шестерых, человек невероятной толщины, уплетал из оловянной тарелки гороховый суп.

-Однако же, и обеды у вас тут, господин лекарь! - плачущим фальцетом пожаловался он, - Гороховый суп и пареная репа! Я плачу вам такие деньги, и должен питаться, как последний угольщик!

-Я говорил, господин Калеройт: все ваши беды исключительно от обжорства. Вы и язву свою заработали из-за вашего пристрастия к острым блюдам! усмехнулся мастер Годар, - Если не бросите это занятие - придется вам раньше времени расстаться с бренной оболочкой.

-Но я консультировался у самого Берра! Он нашел у меня банальное несварение желудка!

-Ах, вот как! А почему же тогда вы изволили лечиться у меня, а не у него?

-Вы же знаете, что мне пришлось покинуть столицу! Так же, как и вам, между прочим! - взвизгнул толстяк Калеройт.

Мастер Годар широко развел руки:

-Что ж, в Кравене много своих практикующих медиков. Почему бы вам не обратиться к Айяторру?

Господин Калеройт встал и оттопырил нижнюю губу. Пустую оловянную тарелку он держал наподобие щита.

-Я не доверяю этим шарлатанам! - заявил он, картинно вскинув голову, Если уж суждено мне сойти в могилу, пусть меня сведет в нее мой земляк!

-В таком случае, будьте любезны вернуться обратно в постель и во всем меня слушаться. Вы хоть и актер, но не в театре.

Осмотр занял у мастера Годара, самое меньшее, полтора часа. Внизу страдалец-булочник измучился, дожидаясь лекаря. Когда они вошли, он сидел, голый по пояс, и монотонно качался из стороны в сторону, как маятник.

-Святая Мадлена, наконец-то! - возопил он, увидев мастера Годара, - Я уж было решил, что забыли вы про меня, ваша милость!

-Пожалуй на стол! - сухо сказал тот, и повернулся к Элиоту, Приготовься, будешь мне ассистировать.

Элиот засуетился. До сих пор ему приходилось ассистировать на операциях только однажды, да и то было - вскрытие гнойного нарыва. Молоток, иглы, нож, изящная пилка, бритва, щипцы... Отполированные медицинские инструменты кололи глаза. Отдельно Элиот поставил бутыль со спиртом и глинянную плошку с настоенным на вине мухомором. Булочник смотрел на эти приготовления расширившимися от ужаса глазами.

И тут в дверь постучали.

-Ну, кто там? - недовольно крикнул мастер Годар. Он не любил, когда его тревожили перед операцией.

В проходе замаячила расплывшаяся фигура, и Элиот узнал в ней мастера Уорта. Уорт с любопытством озирался, словно бы впервые попал в это помещение.

-Приветствую вас, любезный Рэмод, - сказал он миролюбиво, - Однако, вы здорово пристроились.

-Чем обязан? - коротко бросил мастер Годар.

-Да вот, шел мимо... Я тут подумал, любезный Рэмод... Может, позволите мне ассистировать на некоторых ваших операциях?

X

Кравенский рынок был похож на шевелящееся, шумно дышащее разверстыми пастями, существо. Его дыхание - люди и повозки, груды товара и лошади. Здесь можно было купить всё, что угодно: от куска хлеба до бегового таракана, выращенного в далеком Бардахе. У всех четырех входов вскипали и крутились пестрые водовороты из человеческих и конских тел. Им тесно было в этом узком пространстве, и рынок ввинчивался своими щупальцами в соседние улочки и переулки, но больше всего - в порт. Порт и рынок были родными братьями, одинаково оборотистыми и деловыми. Но если порт более всего напоминал важного толстопузого купца, то рынок был вороватым и ехидным уличным коробейником. Еще за несколько кварталов Элиот почувствовал его дыхание. Всё больше попадались люди особой породы с бегающими глазами и суетливыми движениями. И всё крепче впивался в ноздри дух знаменитой кравенской селедки.

Элиот шел впереди, а за ним топал сапогами Аршан, перекинувший через руку внушительных размеров корзину. На белый свет Аршан смотрел только одним глазом: правый затек после вчерашней драки в трактире. К тому же, его мучила гнилая отрыжка и от всего этого имел Аршан вид более мрачный, чем обычно. Одним глазом он сверлил качающуюся спину хозяйского ученика, и что творилось в этот момент в его голове, угадать было невозможно. Внезапно, спина эта перестала качаться, и Аршан едва не ткнулся в нее носом.

-Почем треска?

-Четверть коронера за дюжину, - вывернулся откуда-то бойкий торговец, Рыбка высшего качества!

-Дорого, уважаемый, - сказал Элиот, качая головой.

-Да ты на ее бока глянь - в жиру купается! Такой трески во всем Кравене не сыщешь. К тому же соль...

-А что - соль? - спросил Элиот.

-Вздорожала соль, - вздохнул торговец, - К нам ее раньше из Арра везли напямик через Ашгерры, а нынче крюка давать приходится - в Ашгерры путь закрытый. Вот и вздорожала!

-Н-ну... черт с тобой! Держи!

Серебряная монетка перекочевала в узкую ладонь торговца, и вслед за тем, двенадцать литых, сверкающих золотом, рыбин плотно легли на дно корзины.

-Хозяину надо спаржи купить! - сказал Элиот, повернувшись к Аршану, Идем!

До зеленщиков они не добрались. Элиота привлек разговор двух людей, которые стояли около груженой мешками телеги. Один из них, в шляпе с обвисшими полами, заросший седой щетиной, говорил другому:

-Святой Николус в том свидетель! Приехали ночью, и давай овса лошадям требовать! И орут еще! Хозяин им: погодите, господин хороший, до утра, куда вам на ночь глядя? Ну, старшой у подольников и спрашивает: вино есть? И железом своим гремит, подлец! Есть, говорит хозяин. Выкатывает им бочку. Так они все ночью перепились, как свиньи, и ну мечами своими кривыми махать!

-А ты что?

-Я на двор, от греха подальше, к коням своим ушел. Да только без толку! Гляжу - выходит подольник. Обмочил забор, как кобель, и - шасть ко мне! И мечом мне плашмя промеж лопаток как даст! Я свету не взвидел, до сих пор горит! А этот, подольник, спрашивает: что, мол, везешь, мужик?

-Ну, а ты?

-Овес везу, господин хороший. Он мне, подлец, улыбнулся этак хитро и говорит: вези-вези, мол. Овес нам пригодится!

-Брешешь!

-Могу спину показать! - обиделся рассказчик, - Я потом спросил у хозяина: кто такие? А он мне: Великий Посол с Низа едет. Видали мы таких послов на большой дороге! Я, чтобы чего не случилось, как засерелось - в телегу, и ходу! Только они меня и видели!

-Точно - подольники? Может, воры! - сомневался второй.

-Что я, подлольников ни видал?

Элиот стоял, облокотившись на какой-то прилавок, и мог видеть, как потемнело лицо седоватого торговца. Именно лицо это убедило Элиота в том, что на них надвигается нечто огромное и неизбежное. Уверенность в том крепла в душе Элиота с каждой минутой; но если бы кто-либо спросил его, почему он так думает - он бы не смог ответить. Почему дождь мокрый, а огонь горячий? Ответов на подобные вопросы не существует.

Точно во сне Элиот покупал спаржу, медвежью желчь в крошечной плошке, новые сапоги для Аршана. Он забыл, что так любил торговаться, и расставался с деньгами с легкостью, совершенно ему несвойственной. Сейчас любой воришка мог бы без хлопот срезать с его пояса кошель, и он ничего бы не почувствовал. А у Восточного выхода случилось то, чего и следовало ожидать: плотно сбитая толпа оттерла Элиота от Аршана, и в "Добрый Кравен" ему пришлось возвращаться одному.

Но в гостиницу Элиот попал только к ночи. Когда он добрался до Портовой улицы, дорогу ему преградила толпа, застолбившая обе ее стороны. Кравники были чем-то взбудоражены и громко переговаривались:

-Кого ждем, граждане?

-Никак, посол из Терцении пожаловал...

-О! Подол опять зашевелился!

-Видал я эти подолы! У наших баб не хуже!

-Ты тиш-ше, тиш-ше, чего разорался?

-Не Подол главное - а то мохнатое, что под подолом хоронится!

-Может, Ангел послабление даст? Без зерна пропадем...

-Мне кум вчера в кабаке говорил по тайному делу: война будет!

-Захлопнись, дурак!

-Вот бы сейчас в Рожок дунуть на раз...

Ворочалась, гудела толпа, как сердитый пчелиный рой. Тревожные и невнятные слова плавили кравенские умы. Никто не знал - в чем причина волнения, и оттого волновались еще больше. Вдруг кто-то крикнул дурным, петушиным голосом:

-Едут, едут!

Толпа качнулась вперед, словно единый организм. Элиоту с высоты своего роста хорошо видна была показавшаяся кавалькада, но согнутый в дугу старичок, стоявший рядом, ничего не видел, и поминутно дергал парня за рукав:

-Чегой-то там, малец... ну, чегой-то?

Мимо Элиота двумя рядами ехали закованные в вороненую сталь гвардейцы. Императорская гвардия славилась парадами; поступь рослых коней была тяжела и уверенна, слитное - гррум! гррум! гррум!- падало в толпу, как камень в воду. Лошадиные подковы высекали в брусчатке мостовой искры. Гвардейцы со своей высоты поглядывали на притихшую толпу и самодовольно накручивали усы. За гвардейцами шел обоз: у Элиота в глазах зарябило от обилия трепещущих флажков и лент. Вот проехала последняя подвода, показалась свита, и в середине ее посол.

Элиот качнулся на ногах, но всё же устоял. Медленно развеялась обморочная тьма перед глазами, но давящая боль в затылке осталась. Элиот впился глазами в посла, дрожа от возбуждения. Ну да... точно: он! Те же отвислые книзу щеки, те же тяжелые мешки под глазами, тот же ротик в виде куриной гузки... Он не ошибся! Облаченный в синие имперские одежды, по Портовой улице проезжал господин Луами, жандарм Верхнелиннского округа, собственной персоной! То есть, теперь это был не жандарм, а сам Великий Посол, именем Ангела и волей божьей...

-Чегой-то там творится? - в очередной раз спросил старичок.

-Посол! - не глядя на него, сказал Элиот, - Надо же, вырядился, как шарманщик!

-Ну? - удивился старичок, - Вот не думал, что когда-нибудь подольского посла увижу!

Элиот вдруг рванулся за процессией, но толпа удержала его:

-Куда, головастик? Стой смирно...

Он выбрался из толпы и, касаясь мостовой только носочками ног, помчался на соседнюю улицу. Конечно, посольство направлялось на Общинную площадь больше некуда. Он поспел как раз вовремя, чтобы увидеть, как синяя мантия скрылась в дверях ратуши. Гвардейцы и обозники не спеша располагались прямо на площади: расседлывали лошадей, стаскивали с возов грузы, и даже уже волокли откуда-то дрова для костра. Кривоногие кавалеристы сошлись около Рожка и делились своими замечаниями, похохатывая. Элиоту ничего не оставалось больше, как ждать. Но до самой ночи он так ничего и не выждал: пришлось, несолоно хлебавши, возвращаться в "Добрый Кравен".

Тем временем, в кабинете головы велись трудные переговоры.

-Но вы же понимаете, ваша милость, что мы должны знать о цели вашего визита! Какие могут быть переговоры, когда неизвестен их предмет? - говорил Сильво Персон, подпрыгивая от избытка чувств, словно воробышек.

-Я уполномочен держать речь только перед Общинным собранием, - отвечал холодно Луами, - Только Общинному собранию будет зачитано послание милости и волей божьей Ангела.

-Ах-х, как же трудно с вами говорить! По нашим законам вас должен сначала выслушать Малый Совет!

-Я уже сказал то, что должен был сказать вам, ваша милость!

Сильво Персон не выдержал и обрушился в кресло. Но через секунду вскочил, подбежал к двери и крикнул кому-то:

-Принесите мне пива, в горле пересохло!

Великий Посол, уложив на высокий воротник подбородок, надменно следил за головой.

-Почему Империя закрыла нам хлебную торговлю? - крикнул Сильво Персон ему в лицо, подбежав вплотную.

-Не имею на этот счет никаких указаний.

-Каковы ваши требования? Чем вас не устраивает Договор от семьдесят пятого? - продолжал допытываться голова, брызжа слюной.

-Требование одно: созвать народ...

-А если Совет откажет вам в этом?

-В таком случае, - нагло жмурясь прямо в лицо Персону, ответил Луами, я имею приказ милости и волей божьей Ангела немедля отбыть обратно!

Сильво Персон как-то сразу утратил свою воинственность и неуверенно почесал больную руку.

-Так серьезно? - хмыкнул он.

-Именно так!

Появился служка с кружкой пенного пива, испуганно покосился на посла и подал пиво голове. Тот сделал внушительный глоток, вытер верхнюю губу, и сказал:

-Пива не желаете, ваша милость?

-Предпочитаю пока заниматься делами.

-Одно другому не помеха... Да черт с ним! - пробормотал Сильво Персон, и опять повернулся к послу, - Понимаете, в чем дело... Совет ведь может встать на вашу сторону, как полагаете? А толпа - она и есть толпа, что с нее возьмешь? Крикнет какой-нибудь Мыш: лупи подольников! - поди тогда, останови их!

Луами вдруг коротко хохотнул и сел в то самое кресло, с которого только что вскочил Сильво Персон. Заложив ногу за ногу, он нагло посмотрел на голову.

-Вы ведь умный человек, Сильво! - сказал он, - В иных обстоятельствах мы могли бы вместе служить Империи. К сожалению, пока это не в наших силах. Так вот: ежели завтра на этой самой площади не будет Общинного собрания, обещаю вам: послезавтра в Грабене не останется ни единого гражданина Империи!

Утробный, с хрипотцой, рев Общинного Рожка плыл над Кравеном. Было в этом что-то от Судного Дня, и Элиот понял, почему местные жители называют Рожок божьим зовом.

-Что это? - спросил мастер Годар, на мгновение оторвавшись от созерцания человеческого черепа.

-Кравенский Рожок, учитель.

-Кажется, у нас появилась возможность присутствовать на Общинном Собрании?

-Вчера в город прибыл Великий Посол из Терцении! - заметил, словно бы невзначай, Элиот.

-Это может быть интересно, - пробормотал мастер Годар.

В комнату вошел Уорт и начал полоскать в медном тазу измазанные гусиным жиром руки.

-Слыхали? - спросил он, наклонив голову, - Это божий зов. Я пошел.

-А-а... - сказал мастер Годар растерянно, - У нас же сегодня назначена операция.

-Отловите сперва пациента! - захохотал Уорт, - Ваш недорезанный портняжка сбежал прямо со стола, как только услышал Рожок! Такой уж мы народ, кравники, ничего не поделаешь!

С этими словами, он скрылся за дверью. Мастер Годар беспомощно поглядел ему вслед.

-Вот неожиданность... Похоже, этому больному собрание важнее собственного глаза. Ничего не остается, как пойти на него и нам.

Улицы Кравена бурлили. Хлопали двери, ставни, ржали встревоженные лошади. Людские струйки, сливаясь в ручьи, текли в одном направлении - к Общинной площади. Элиот, видевший это впервые, обратил внимание, что тут были только мужчины - ни одной женщины.

Путь занял полчаса. На площади было черно от голов. Крыши домов, прилегающих к ней, облепили тучи мальчишек, охочих до всякого зрелища. Над колышущимся людским морем возвышался наспех сколоченный помост, рядом гудел Кравенский Рожок: приглядевшись, Элиот заметил на самом верху человеческую фигурку. На помосте пока никого не было.

Рев Рожка внезапно оборвался; наступила тишина, совершенно неестественная для такого скопления народа. На помост поднялся глашатай: приложив ко рту говорильную трубу, начал:

-Граждане Кравена! Вы собраны здесь во славу святого Николуса и именем Ангела! С вами желает говорить Великий Посол милости и волей божьей Ангела!

Собрание заволновалось:

-Давай посла, мы его с перцем на раз!

-Ого-го-го-го!

-Пускай скажет народу, куда хлеб девал, собака!

Посол грузно ступил на шаткий настил. Вместо вчерашних синих, были на нем золотые одежды и флаг Империи, распяленный на раме, прикрепленной к плечам. Если бы можно было убивать взглядом - Луами, несомненно, свалился бы сейчас замертво. Элиот аж пискнул от ненависти сквозь стиснутые зубы.

-Что с тобой, юноша? - удивленно спросил мастер Годар, - Ты побледнел, как снег.

-Ничего! - слишком торопливо для правды сказал Элиот.

Он уставился на свои ноги, чтобы скрыть возбуждение, охватившее его. Когда парень снова поднял глаза, он выглядел вполне спокойным. Теперь он мог слышать то, что говорит Луами.

-Граждане Кравена! Я прибыл сюда к вам, чтобы передать вам слово милостью и волей божьей Ангела, нашего общего господина! "Мы, милостью и волей божьей Ангел шлем привет нашим северным подданным вольного города Кравена: благородным дворянам, честным негоциантам и добрым мастеровым! Желаем им долгих лет счастья, благополучия и процветания! Однако же, со скорбью и болью наблюдаем мы, как рушатся старинные устои, не соблюдаются те законы, по которым жили отцы и деды ваши! Не платятся старые выходы, беззаконие и разор свили гнездо в славном Кравене! Самовластный, богопротивный Малый Совет взял власть в персты свои, и заключил союз с омерзительным сердцу нашему разбойным Кандом! Узнали мы и то, что нашли в вашем городе приют изменники Империи и предатели божии! Сие не можем терпеть мы более! Обливаясь слезами, мы закрыли ходы торговые в город ваш, дабы наставить детей своих на путь Правды и Добра! Рука наша тяжела и готова покарать отступников! Но сердце наше милостиво, и примет любого, кто отринет Зло, и предастся Отцу своему!"

Едва лишь смолк голос посла, как площадь разразилась яростными криками.

-А шиш не хочешь, толстопузый?!

-Такие вот, как этот, бедному Ангелу голову дурят!

-Хлеб, хлеб, давай хлеб!

-А ты слыхал, что он сказал: кто отступится - милость обретет?

-Отступись, попробуй - тебе эти, с Глазами, живо руки на спину завернут!

-Ты гля, как посерел он!

Среди голов мелькнула толстая физиономия Уорта; увидев мастера Годара, он энергично заработал локтями, подбираясь поближе. Некоторые узнавали его, расступались, давая проход.

-Слыхали? - крикнул он, - Что вы об этом думаете, любезный Рэмод?

-Видимо, Ангел решил прибрать Кравен к рукам! - прокричал в ответ мастер Годар.

-Э, я не о том! Что вы намерены делать, коли Ангел потребует вашу голову?

-Положусь на милость божью!

Но тут их разговор , и все остальное покрыл рев вновь ожившего Рожка. Когда толпа притихла, Луами продолжал:

-Я пока не закончил! К посланию милостью и волей божьей Ангела придан список требований! Вот первое из них: в срок, равный семи дням, выдать всех лиц, которые поименованы в прилагаемом табеле!

-О-хо-хо! Да забирай с потрохами!

-А имущество их дашь нам конфискнуть?

-Понаехали, крысы!

-Вот эти люди! - начал читать посол, держа перед собой свиток, - Дворяне Рулуандр Епир, Пастер Фонмуа, Гур Пейский, Сальва Орпт, Астин Фартанпарель, мещане Рон Ягр, Сейсиль Каперойт, Рэмод Годар...

Посол еще выкрикивал какие-то имена, но Элиот не слышал его: он окостенел, и на этот раз не от ярости, но от страха. Что же теперь будет с ними ? Ему до слез стало жалко самого себя: он уже видел живым воображением своим, как волокут его спиной вперед гвардейцы. Но ведь имени его нет в списке: только учителя. Что делать? Решение вдруг пришло, ясное и простое: он убьет Луами, и тем защитит хозяина, да и за себя долг вернет. Он сдавил костяную рукоять грабенского ножа, чувствуя его тепло. Человек может подвести; нож не подведет никогда!

-Некоторые из предателей скрываются под чужими личинами: и они нам известны! - закончил посол, опуская руку со свитком.

У помоста творилось непонятное: какой-то человек лез на него снизу, но стражники не пускали, сталкивали тупицами копий.

-Слова, слова! - кричал отчаянно человек.

-Дайте лысому слово сказать! - волновались в толпе, и подсаживали его под зад, - Говори, сквалыга!

Человек, наконец, взобрался наверх, и Элиот с удивлением узнал в нем того самого булочника, у которого они зашивали свищ.

-Я - булочник с Фонарной улицы! Такой же гражданин, как и вы! Мне наплевать на всех этих подольников, я их не знаю! Одного только и знаю: это господин Годар. Он лечил мне грудную болезнь, и вылечил! Вылечил! Можете пощупать, коли не верите! Я вот что сказать хочу: нельзя нам его отдавать, самим нужен. Он не одного меня на ноги поставил, тут много таких!

-Верно!

-А мне он зуб выдрал! Фр-р-р, и нет его... Ловкий, дьявол!

-Все лекари - один к одному, без серебра пальцем не шевельнут!

-Да пошел ты! Он бедных за так лечит!

-Ка-лечит? Хе-хе...

Булочник хотел еще что-то сказать, но стражник толкнул его, и он полетел вниз, мелькнув ногами. Толпа развеселилась:

-Ты глянь, ну орел прямо!

-Эвон кто там? Мыш, что ли?

-Ура, Мыш! Дай им перцу под хвост!

-Мышу слово! Пускай говорит!

Мыш ловко, по-обезьяньи, взобрался на помост и оглядел притихшую площадь.

-Голодно, ребятушки без хлеба? - спросил он, выкинув вперед руку, - Эй, кум Лэйси, что у тебя на обед сегодня было?

-Баланду хлебаем из пустой картошки! - признался Лэйси.

Эти слова были близки многим: все стали кричать разом, размахивая кулаками, и каждый жаловался о своем.

-Так, так, ребятушки! Вот и я одними воронами жив и весел. Наши вороны не чета подольскием: посолю, и ем! Одну ихнюю встретил я вчера... Гладкая, перышки в ряд, так и блестят! Да только грустная чего-то... Я ее спрашиваю: что, сестрица, печалишься, может, снасильлничал кто из наших? Так ты только мигни глазком: я ему живо перья из хвоста повыдергаю, за честь твою девичью заступлюся! А она мне в ответ молвит: ах , братец, оттого я такая печальная, что нету правды на свете, одни только клети! Прибыла я в славный Кравен Великой Посланницей от нашего подольского народу: ворон, сорок, да сычиков. Прошел у нас слух дивный, что в Кравене - вороний рай, нас привечают, пшеном в вине угощают! Полетела я на разведку, почтение засвидетельствовать, поклон от Подола передать. Долог и труден был путь мой, братец, но добралась я до славного Кравена! Заглянула в одно окошко, а на столе болотная морошка! Заглянула в другое: жуют вымя коровье! А из третьего дома даже тараканы убегли, потому как кроме нужды в чулане нет ничего. И до того горько мне сделалось, что нет вороньего рая на земле! На крутой берег пойду я, тяжел камень да найду я: принимай сине море меня и мое горе! Верите ль, не верите, ребятушки, залился тут я горюч-слезами, и положил себе: не дам злой смертью умереть подольской Великой Посланнице. Взял я ее за крылышко, да тюкнул головкой об камешко. А потом известно что: перья долой, на вертел, и - в огонь! Сладка вышла Великая Посланница, царствие ей небесное!

Общинное собрание веселилось:

-Мыш на ворону - знатное сражение!

-У меня одна, в саду на ветке висит пугачом... Может примешь в подарок, Мыш?

Маленький оборванец на помосте сделал жест рукой, словно бы невидимую петлю затягивал, и тут же толпа притихла.

-Не для шутейства собрались мы! Нынче решаем, быть нам с Ангелом, или с вороньем подольским, с хлебом быть, или без хлеба! - надрывался он.

-Дело Мыш говорит!

-В шею подольских уважить! Приживалок нам не надо! Сами на чужом горбу ездить умеем...

-Всех в мешок - и к Ангелу с поклоном!

Но звучали в толпе и иные крики. Оказалось, что у мастера Годара много сторонников. Они были настроены столь же решительно. Многие из этих людей, увидев в толпе голову лекаря, кулаками прокладывали к нему дорогу, и вскоре вокруг него снежным комом выросла настоящая партия его приверженцев. Больше всего здесь было мастеровых.

-Держись, костоправ! Так просто они тебя не получат!

-Эх-ха, давно я в стенке не стоял!

-Нашелся один добрый человек у лекарей - и того в землю вогнать хотят!

-С чего это Мыш против Годара встал? Я-то думал, он за наших.

-А ты поди, спытай его...

Шумело, волновалось людское море. Происходило неслыханное прежде: кравенская община кололась из-за какого-то лекаришки, который к тому же был родом с Подола. Побоище грозило вспыхнуть в любое мгновение. И тут снова загудел Кравенский Рожок: это Сильво Персон, видя опасность, махнул рукой трубачу, и тот, надрывая легкие, задудел что было сил.

Страсти утихали. Голова вырвал у глашатая говорильную трубу, и заорал в нее своим скрипучим голосом:

-Ослабь вожжи, кравники! Будет глотки драть! Посол еще не всё сказал! Пускай выговорится, а там решать будем!

Уорт наклонился к мастеру Годару:

-А ведь, ежели всё дело в вас упрется, любезный Рэмод, выдаст вас голова Ангелу! Я этого дьявола знаю!

Мастер Годар отшатнулся от него. Видно было, что он потрясен до глубин души таким развитием событий, и едва владеет собой. Элиот, наоборот, ожил: он чувствовал, что дело уже не так безнадежно для них, что можно еще побороться.

-Второе! - кричал Луами, - В срок, равный семи дням - упразднить самовластный богопротивный Малый Совет, дабы можно было на его месте основать власть правую! Третье: впустить в стены города три полка имперской пехоты, дабы укрепить гарнизон города Кравена! А кормить означенные полки должно из местной казны! Четвертое...

Но посла уже никто не слушал. Общинное Собрание ревело, топотало тысячами ног, изрыгало проклятия тысячами глоток. Требования Ангела означали конец вольностям Кравена, и теперь это было ясно каждому. Натиск на помост был так силен, что крепкие устои не выдержали, и подломились: помост вместе со всеми находящимися на нем, со скрипом осел вниз. Элиот видел, как Луами выбрался из обломков, и взятый в кольцо конной охраной, стал пробиваться через площадь в направлении Портовой улицы. Кожа на его щеке была свезена до крови, но в лице - вот странно, - сквозило удовлетворение. Луами сейчас сделал очень удачный ход, но в чем он заключался, было известно ему одному. Гвардейцы вокруг него щетинились пиками, но в ход их не пускали: кравники держались пока на почтительном расстоянии.

Людской водоворот подхватил Элиота, словно щепку, понес, и, разбившись о каменный парапет какого-то фонтана, оставил его в покое. Другим повезло меньше: в холодной сентябрьской воде барахтались, изрыгая проклятия, несколько человеческих тел. Кто-то из них схватил Элиота за рукав и потребовал помощи.

-Вот так купель! - похохатывал человек, вытряхивая из уха остатки воды, - После такой неплохо бы по парочке пропустить, а? Идем, головастик? Я тут местечко знаю, забористое варят пиво!

Элиот угрюмо покачал головой. У него на этот день были другие планы.

-Не знаешь, где подольский посол остановился? - спросил он.

-Эге, а зачем тебе? - насторожился человек.

Элиот молчал и смотрел куда-то в сторону. Тогда человек попятился от него, и побежал, шлепая раскисшими от воды башмаками.

Луами остановился в доме какого-то богача на Соборной улице. Элиот, проблуждав пару часов по городу, совершенно случайно набрел на кучку имперских гвардейцев, которые, спешившись, толпились у колонн богатого дома, построенного в имперском стиле. Наверное, они вот-вот собирались тронуться в путь, и только ждали приказа. Повозок видно не было.

Элиот присел на корточки у стены, размышляя. Луами собирался улизнуть из Кравена - это было очевидно. Значит, другого шанса у него не будет. Парень просунул руку под рубаху и пощупал рваный шрам на левом боку. Это была отметина клыков одного из волкодавов Луами, который в ту пору был еще простым жандармом. Этот толстый боров тогда сказал ему, что он сможет убежать, если у него быстрые ноги. Он говорил такое каждому, кто попадал в его лапы, чтобы тот бежал изо всех сил. Позже, уже в рудниках, Элиот узнал, что никто еще из бродяг и преступников не уходил от собачек Луами. Он с удовольствием затравил бы Элиота до смерти, но Империи нужны были работники для рудников, и Луами милостиво разрешил маленькому бродяжке сдохнуть в красных холодных норах. Черная желчь перехватила дыхание Элиота, и он едва не бросился, очертя голову, на гвардейцев. Но нет, так он ничего не добьется! Теперь он повзрослел и поумнел. Он поступит по-другому. Жандарм не уедет из Кравена, и только он и Элиот будут знать, почему!

Как только начало смеркаться, Элиот нырнул в подъезд соседнего дома и оказался в маленьком внутреннем дворике. Здесь на веревках сохло белье и противно воняло подгоревшей кашей. Из людей никого в дворике не оказалось, и Элиот порадовался про себя этому обстоятельству. Он вскочил на бочку, оттуда перемахнул на уступ второго этажа, и подтянувшись на руках, забрался на крышу. Но, стоило ему сделать один шаг - и черепица под ногами предательски загремела. Обливаясь потом, Элиот продолжал свой путь. Просто удивительно, что его до сих пор никто не обнаружил! Ему крупно повезло, что верхний этаж был нежилым, иначе всё его дело накрылось бы в самом начале! И когда одна из черепиц под его ногой сорвалась с крыши и звонко цокнулась с камнем дворика, он был уверен, что и на этот раз удача будет сопутствовать ему.

Вдруг Элиот замер, словно его иголкой к месту пришпилили. Во дворик, звеня подковами сапог вошли двое. Один из них ревел песню:

Кормщик, крепче руль держи,

Правь корабль под ветер!

Ночь, звезду мою зажги,

Чтобы путь был светел!

-Чтобы путь был светел! - подвыл первый, и пожаловался со слезой в голосе, - Забыл дальше! Забыл, друг!

-Это ничего! Н-ничего! У тебя есть еще?

-Это у меня? Смешно... Мне теперь нич-чего не жалко, потому как последние деньки спокойно живем!

-Обидно мне, Лотти, что мы им не всыпали по помидоринам, верно? Надо было этому послу морду наглую расквасить!

Элиот едва не подпрыгнул от удивления. Лотти! Ну да, этот голос с самого начала показался ему знакомым.

-Эх, жизнь моя! - крикнул Лотти, - О, ты погляди: еще один черепок с крыши свалился! Надо переложить... Где тут у меня приступка? Ага, вот...

Концы деревянной лестницы глухо стукнулись о крышу, и Лотти стал, сопя, взбираться по ступенькам.

-Э, да куда ты, пьянь: ночь на дворе, - отговаривал Лотти его собутыльник, - Пойдем лучше, пива перехватим!

-У меня пор-рядок должен быть! - рычал Лотти, - Не до-пу-щу бес-пор-рядка... Кормщик, крепче руль держи!

Но, видимо, кормщик слишком слабо держал свой руль: в следующую секунду внизу загремело и раздался дикий рев поверженного наземь Лотти.

-А, говорил я тебе! - захохотал второй.

Лотти меж тем, изрыгал ужасные проклятия. Наоравшись вдоволь, он неожиданно чистым и трезвым голосом сказал:

-Пойдем, друг! Пойдем, угощу тебя...

Хлопнула дверь, и Элиот с трудом перевел дух. Но зато теперь можно было не бояться, по крайней мере, хозяев.

Поскольску в Кравене строения из-за стесненности, почти везде примыкали друг к другу вплотную, Элиоту не составляло большого труда перебраться на крышу соседнего дома. Она, в отличие от дома, в котором жил Лотти, была односкатной, с пологим наклоном от фасада. Так строили в Терцении, и вообще, на юге. Значит, внутри, по периметру второго этажа будет идти балкон. И спальни тоже должны быть на втором этаже, а гостинная внизу. Обязательно внизу, иначе всё дело сорвется, и тогда Элиота, а вовсе не Луами выволокут из дома ногами вперед.

Чтобы не шуметь, Элиот разулся, очень осторожно спустился на балконные перила и нырнул в первую же попавшуюся дверь. Как он и предполагал, это была спальня. Широкая кровать темной глыбой чернела в сумраке, от окна по полу пролегла призрачная лунная дорожка. Он подкрался к окну и выглянул наружу. Гвардейцы и кони всё еще стояли внизу. Значит, этот путь отступления ему отрезан. И если Луами поднимет тревогу, Элиота можно будет смело записывать в покойники. В том, что это именно посольская спальня, он ничуть не сомневался: иногда лучше полагаться на чутье, чем на здравый рассудок. Элиот сел на пол, обхватив тощие колени руками, положил рядом сапоги, и стал ждать.

Напряжение последних часов покидало его. Гвардейцы балагурили под окном. Склонив голову, Элиот слушал этот невнятный говор, приглушенный расстоянием. Бу-бу-бу... Иногда плавное течение разговора прерывалось ржанием коня, или взрывами ядреного солдатского хохота. Тогда Элиот поднимал голову и прислушивался - не едет ли тот, кого он ждет? Но снова в ночь и темноту вплеталась нить чужой грубой речи, и Элиот сонно прикрывал глаза веками. Ему казалось, что он - ночь, накинувшая свой саван на спящий город. Он плыл над улицами и площадьми и заглядывал в окна, струящие мягкий свет. Не было никаких мыслей; только чувство свободы и отрешенности от всего земного. Но вот потянулась к нему тоненькая струйка тревоги, и в одно мгновение заполнила его до краев. Он был огромен, но и одинок в этом городе. Альгеда! - с усилием вспомнил он. Где ты? Ах, да: со своим отцом, в двадцати километрах отсюда, в усадьбе... Миг - и он был там, в ее спальне. В ночной рубашке, до пят, она сидела на своей кровати и расчесывала костяным гребнем длинные волосы. В изголовье кровати мерцала свеча. Он провел ладонью по ее щеке, но она ничего не заметила. Спи... - сказал он ей. И - опять он был в Кравене, и мчался над его мостовыми, огибая припозднившихся прохожих. Вот он, "Добрый Кравен". Мастер Годар сидел в своей комнате за столом, и на столе лежала Книга. Учитель хмурился и что-то быстро писал в тетради, обтянутой воловьей кожей. Элиот через его плечо заглянул в Книгу, но ничего прочитать не смог: буквы громоздились друг на друга, прыгали в глаза. Ну и черт с вами, - лениво подумал он. И тут же оказался в своей комнате. Он уже не был ночью, он снова стал самим собой. Он лежал в кровати, натянув одеяло до подбородка, а над ним склонилась мама, гладила его по плечу и пела песню своим чудесным грудным голосом...Ты не уйдешь? - спросил он. Ответом ему был пушистый смех, и в горле сделалось щекотно...

И всё закончилось. Элиот привстал, прислушиваясь к звукам, доносившимся с улицы. Громкий властный голос: его голос! Резкие слова команд. Хлопнула входная дверь, и шаги... Шаги двух человек: одни размашистые, тяжелые, другие шаркающие, неуверенные.

-Да, любезный Ерми, всё сошло, как нельзя лучше! - говорил Луами, Общинное собрание отмело наши требования!

Какие же здесь тонкие стены: слышно так, будто посол находится рядом, в этой самой комнате!

-Но что же тут хорошего? - спросил Ерми неуверенно - Ведь это, кажется, означает войну?

-Именно войну! Теперь у нас есть законное основание двинуть полки на Кравен! Будь моя воля - я бы наплевал на всё это посольство! Но Ангел странный человек, для него так важны условности... Кстати, тот щенок, которого вы мне вчера подарили, очень хорош! Грудные мышцы исключительно развиты!

-Всё что угодно для вас, ваша милость! - проблеял Ерми.

Послышалось журчание, словно кто-то наливал в стакан жидкость.

-Ваше здоровье! - сказал Луами и сделал глоток, - Через пару часов я отбываю, но перед этим надо встретиться с одним человеком. А вы, Ерми, должны оставаться в Кравене! Такова воля Ангела! Я вас познакомлю с одним господином, он будет иногда к вам заходить...

-Но позвольте! Я не могу находиться в осажденном городе!

Почему так грохочет сердце? Словно молот... А если они услышат?

-Вы только что сказали, что сделаете всё, что будет мне угодно? вкрадчиво спросил Луами, - Или я ослышался?

-Но...

-К черту! Все мы служим Империи, и каждый выполняет свои обязанности там, где ему назначил их Ангел! Вас он оставляет в Кравене, и извольте слушаться, любезный!

Там, внизу, Ерми судорожно вздохнул: он смирился со своей участью.

-Капитан! - что было сил заорал Луами.

Дробный топоток ботфорт, позвякивание шпор... Этот капитан, должно быть, ростом не вышел; ишь, как железом гремит: самоутверждается.

-Вот что: я должен отдохнуть перед дорогой. Разбудите меня, как только появится человек в синем плаще с белым подбоем.

-А если он не придет, ваша милость? - спросил маленький капитан.

-Тогда разбудите меня через два часа! Всё!

Капитан ушел. Луами продолжал мерять ногами гостиную.

-Ступайте к себе, Ерми! - сказал он, зевнув, - Я разбужу вас, когда будем уезжать...

Элиот застыл прислушиваясь к скрипу ступенек под ногами Луами. Это мерное поскрипывание ввинчивалось ему в мозг, и лишало воли. Ему казалось, что оно никогда не кончится. Но потом посол зашелся в кашле, и Элиот метнулся к двери. Он встал рядом с ней, и вытащил из ножен грабенский нож. Кровь все быстрее стучала в висках. "Сапоги!" - мелькнула молнией паническая мысль, но было поздно. Луами уже стоял на пороге, держа в поднятой руке сальную свечу. Он сделал шаг вперед и закрыл дверь. И тут же увидел сапоги Элиота, валявшиеся на полу посреди спальни.

-Умм! - пискнул горлом Луами и начал поворачиваться.

Он поворачивался медленно, словно океанский корабль, и за эту малую терцию времени в голове у Элиота промелькнула тысяча смутных мыслей и неясных образов. Потом глаза их встретились, и Элиот ударил посла ножом.

Нож вошел в живот, как в масло, и когда Элиот вытащил его, он увидел, что Луами еще ничего ровным счетом не понимает, не чувствует ни боли, ни страха: одно лишь безмерное удивление плескалось в выпученных маслинах его глаз. И тогда Элиот ударил его еще раз.

Луами сдавленно охнул и опустился на четвереньки. Огромный зад его, обтянутый золотой парчой, описывал дугу, голова безвольно болталась меж плеч.

-Божемой...божемой... божемой... - бормотал он одно и то же.

Элиот стоял над ним и смотрел на дело рук своих. В ушах звенело от пережитого, во рту распространялся непривычный металлический привкус. Под Луами расплывалось черное пятно: видимо, нож задел печень. Он продолжал описывать на четвереньках круги, словно пес, гоняющийся за своим хвостом, потом вдруг колыхнулся всем телом и прилег на пол. Со стороны могло показаться, что человек просто очень устал. Элиот нагнулся, жадно заглядывая ему в глаза. Жизнь стремительно улетучивалась из них. Через минуту все было кончено.

Элиот всё еще сжимал нож, теперь утративший обычный стальной блеск. Он посмотрел на свои руки. Странно, но он умудрился не запачкаться! С усилием подавив в себе приступ идиотского смеха, он наклонился и вытер нож о камзол посла. Это - второй, подумал он равнодушно. Второй... В первый раз всё было по-другому. После убийства Варрабеля Элиот испытал огромное торжество и столь же безмерное облегчение. Теперь же - только омерзение, словно раздавил большого скольского слизняка.

Однако, ему пора. Он выскользнул в дверь и взобрался на перила балкона. Но тут же спрыгнул обратно, вспомнив про сапоги. Он вернулся и сунул их под мышку. Постоял немного над телом своей жертвы, прислушиваясь к звукам, доносившимся с улицы. Потом задул свечу и аккуратно прикрыл за собой дверь.

Гвардейцы не решились оставаться в Кравене на ночь. Прихватив с собой тело посла, они пронеслись по пустынным кравенским улицам, выкрикивая проклятия в адрес молчащих стен. Вместе с ними, бросив всё свое имущество, бежал Ерми: видимо, чувство самосохранения пересилило в нем долг.

На следующий день, кравники узнав о ночном происшествии, в едином порыве разграбили дом на Соборной улице. В первых рядах погромщиков шел сосед Ерми, кум Лотти. К вечеру от дома, кроме обугленных столбов, ничего не осталось. Веселые кравники пили в тавернах за здоровье того смельчака, который так ловко прирезал жирного посла.

Где-то, завернувшись в синий плащ с белым подбоем, бродил шпион, которому так и не довелось повидаться с послом.

А с юга уже надвигались на вольный город имперские полки.

XI

Мрачные дни наступили в Кравене. Низкие тучи затянули небо, и срывался оттуда временами противный колючий дождик. Серо-стальная гладь луж отражала насупленные лица прохожих, спешащих по своим делам. Всё реже заходили в порт торговые корабли, опустели и некогда людные причалы. Торговцы на рынке драли за серую комковатую муку огромные деньги, но и за такой мукой выстраивались очереди: каждый спешил запастись продовольствием впрок. Зато трактиры искрились яркими огнями. Притоны были битком забиты добропорядочными отцами семейств: проститутки выматывались за день, как ломовые лошади. Пьяные во множестве попадались на улицах; иных мертвыми вытаскивали из фонтанов, в которых воды-то было - по колено. Кравен жил той лихорадочной, сумбурной жизнью, которая обычно предшествует тяжелым годам. Война была разлита в воздухе вольного города, и кравники дышали им, пьянея от его запаха.

В один из таких дней в доме почтенного купца Рона Стабаккера собралось общество. Кроме хозяина и мастера Годара присутствовали тут сам Сильво Персон, толстяк Уорт и еще какие-то незнакомые купцы. Потрескивали угли в камине. Деревянный стол был давно очищен от блюд, и принесена шахматная доска с костяными фигурками. Отяжелевшие от обильного ужина, гости вяло следили за партией, которую разыгрывали между собой Уорт и городской голова.

-Скотину всю пришлось под нож пустить! - говорил Рон Стабаккер, - Ее-то за пазуху не заткнешь! Так что мы теперь с запасом: в погребах одной солонины сто тридцать бочек! ("Пузо не треснет, Рон?" - насмешливо поинтересовался рыжий купец, но Стабаккер его не расслышал). Да и урожай сняли до последнего колосочка, хвала святому Николусу. Амбары от ячменя и овса ломятся! Усадьбу жалко: спалят, подлюки!

-Ничего, ничего: новое отстроите, получше прежнего... - глядя на доску, заметил Уорт.

Его ладья как раз готовилась сожрать белого ферзя, и Уорт пребывал в хорошем расположении духа.

-В семьдесят пятом; я тогда мальчишкой был, - встрял голова, подступались подольники к стенам. Всю округу пожгли на сотню километров, а когда жрать стало нечего - зады показали.

-Вы полагаете, и в этот раз то же будет? - спросил у него мастер Годар.

-Море мы вот где держим, любезный Рэмод! - показал голова маленький кулачок, - А пока море наше - Кравен стоять будет. Стены крепкие, народ тертый, оружие имеется... Чего нам бояться?

-А застынет море - что делать будете?

-Кто зимою воюет? Это вам, дорогой Рэмод, не медицина, тут соображать надо...

-У меня пять кузен в Ковальской слободе! - сказал рыжий купец, - Что с ними будет?

Голова взял двумя пальцами пешку и погрозил ею купцу:

-Это всё спалить придется.

-Тебе, Сильво, просто говорить так-то - не твоё!

Купец сунулся к Персону рыжей своей бородой и подмигнул заговорщически:

-А может, зашлем к Ангелу послов - поторгуемся? Так, мол и так...

-Ты, что ли, Вартан казной своей тряхнешь? - насмешливо спросил голова и поставил пешку на клетку, - Так это я сомневаюсь!

-После того, как послу с Низа конец навели - говорить не о чем! заметил Уорт, блестя поросячьими глазками.

-Ох, верно... - завздыхали купцы.

-Я вот что смекаю: южный тракт беженцами полнится! - сказал Рон Стабаккер, - Народу в Кравене сейчас - не протолкнуться! Может, навострим голодранцев на Лисий остров? А то как бы самим скоро кору жрать не пришлось.

-Ты их тронь только - за топоры возьмутся! - процедил Сильво Персон.

Хозяин покосился на него, поднялся грузно со стульчика, отошел в угол снять нагар со свечей. Стоял около массивного напольного подсвечника, думал изломив бровь.

-Как там крестница моя, здорова ли? - спросил его голова.

-Ничего, слава богу...

-Восхожу на порог, гляжу: крестница!, - продолжал голова, - Здравствуй, говорю, голубушка! Она мне и отвечает: здравствуйте, дядюшка! И глаза вниз опустила, зарделась вся, девочка. Ох, и красавица она у тебя, Рон! Мне вот бог детей не дал, завидую тебе!

Мастер Годар встал и, мягко ступая, вышел. Ухода его, кажется, никто не заметил. Он давно уже испытывал естественные позывы мочевого пузыря, но врожденная воспитанность не позволяла ему покинуть общество раньше. Справив нужду, вернулся на крыльцо и долго стоял, наблюдая, как плывут по небу клочковатые тучи. Сыро, холодно, муторно...

Внезапно, он насторожился. Чей-то торопливый шепот, судорожный вздох. Мастер Годар сошел со ступеньки и сделал десяток шагов вдоль стены. Здесь стена кончалась, но он не стал заворачивать за угол: замер. Говорили двое. Шептались дрожащими голосами. Элиот и Альгеда; он сразу узнал их.

-Погоди... - сказал Элиот, - Я тебе говорил, что твои волосы ромашкой пахнут?

-Что?

-Нет, ничего.

Альгеда тихо засмеялась:

-Говорил... Вот же глупый. Поцелуй меня.

Элиот неловко поцеловал девушку.

-Кто же целует так? Вот, как надо!

Губы у нее были мягкие и свежие, как ночная прохлада, и Элиот жадно пил их, и никак не мог напиться.

-Где это ты научилась? - спросил он ревниво.

-Не скажу. Много знать хочешь...

Она уткнулась носом ему в грудь, прижав кулачки к плечам и заговорила дрожащим голосом:

-Тятенька за ворота не пускает: говорит, нечего девкам по городу шляться. А мне до того тоскливо одной! На рынок только с господином гувернером хожу, а он от меня ни на шаг не отступает...

-Этого мы живо отвадим! - пообещал Элиот.

-Что? - вскинулась Альгеда, - Только попробуй! Он добрый, только странный какой-то... Мне его жалко.

-Тебе волю дай - ты бы всех прижалела! - сказал парень жестко, вспомнив разговор купца с мастером Годаром.

Девушка молчала. Элиот почувствовав острое раскаяние, мягко взял ее за локоть:

-Ну, прости... Война кончится - увезу я тебя от тятеньки. Далеко-далеко, чтобы не сыскал.

Они замерли, прислушиваясь к стуку сердец. Между ними шел тот молчаливый разговор, который доступен только влюбленным, и больше никому. Мастер Годар осторожно, чтобы не было слышно, вернулся на ступеньки крыльца. Взял себя за жесткий подбородок, задумался.

-Всегда одно и то же, - пробормотал он, - Всегда одно и то же.

XII

Элиот стоял на крепостной стене, кутаясь в легкую кожаную куртку. Здесь хозяйничал холодный порывистый ветер: надувал слезы в глаза, острой бритвой сёк кожу щек. Рядом с ним, справа и слева, толпились зеваки, снедаемые общим любопытством: каковы они, эти подольники, что за народ?

-Орудино запалили, - негромко говорили рядом.

-Нет, это не Орудино... Орудино правее бери, пальца на четыре. Это Сельцы, точно говорю! - возражал какой-то знаток.

-Погоди, скоро и до твоего Орудино доберутся! - вылетали из толпы зловещие слова.

И снова - тягучее молчание, покашливание, и облачка пара, вырывающиеся из ртов.

Элиот шмыгнул носом и заглянул вниз, в ров. Ров, в котором еще месяц назад громоздились друг на друга кучи золы и мусора, щетинился заостренными кольями, между них поблескивала вода. Дальше шла полоса выгоревшей земли: по приказу Малого Совета все слободы, прилегающие к стенам, предали огню. Еще дальше начиналась болотистая равнина, кое-где скрашенная пучками жухлой осенней травы. Слева в эту равнину длинным языком врезался желтеющий заповедный лесок, уцелевший от топоров только потому, что давным-давно был взят под охрану городом. В мирные времена сюда частенько любили наезжать кравники - устроить пирушку под открытым небом, или разрешить спор в честном поединке. И вот из-за этого-то леска вывернули в одночасье шесть всадников, и шагом поехали вдоль стен, переговариваясь между собой. Над головами их развевались красные перья, а вместо привычных копий болтались у пояса диковинного вида железные крючья.

-Это чтобы с седла стаскивать ловчее было! - сообразил кто-то.

Народ на стенах заволновался, рябой парень, стоявший рядом с Элиотом, крикнул весело:

-Эй, жабоеды, гребите сюда, погреться дадим!

Ветер снес крик в сторону, и всадники ничего не слышали. Побеспокоил их только пронзительный вой боевой трубы, раздавшийся с башни слева. Разведчики остановились, приподнимаясь в стременах. Прошло несколько томительных секунд и - с протяжным стоном раскрылись ворота. Имперцы, повернув коней, начали уходить наметом - за ними с воплями и улюлюканьем неслись десятка три кандских наемников. У этих над головами болтались волчьи хвосты, привязанные к кожаным шлемам, мохнатые северные лошадки вытягивались струной в желании достать рослых коней имперцев.

-Всыпьте им! - кричали со стен, - Пусть знают, как к нам соваться!

Кандцы, нагоняя, стали стрелять из луков. Крайние потекли влево - отсечь красноперых всадников от леса. Элиот видел, как один из разведчиков нелепо вскинул руки и упал с коня. Из сотен глоток скопившихся на стенах зрителей исторгся общий неистовый рев. Кравники орали, обнимались, скакали, словно дети. Рябой парень сгреб Элиота в охапку, и вопя что-то, оторвал его от земли. Элиот не знал, радоваться ему вместе со всеми, или печалиться. Только что был убит один из его соотечественников, но он служил людям, которые упекли его, Элиота, в рудники, и с тех пор неустанно преследовали, словно зайца. Одно он знал точно: ему придется увидеть еще много смертей: и кравенских, и терценских. Война есть война.

Разгоряченные погоней, кандцы не спешили возвращаться назад. Несколько наемников проскакали ввдоль стен, подбрасывая и ловя на лету копья. У одного в поводу скакал чужой конь редкостной в этих местах саврасой масти. Через седло его было перекинуто тело разведчика с торчащей между лопаток стрелой. Окружавшие Элиота зеваки вдруг ужасно заторопились: каждому хотелось взглянуть в лицо убитому и пожать руку удальцу, его сразившему.

Элиот остался один. Раньше он бы непременно пошел вместе со всеми. Но с некоторых пор любопытства заметно поубавилось в нем : ну в самом деле, что интересного может быть в мертвеце? Он вспомнил, как бегал в Терцении в трактир "У моста" - послушать застольные небылицы, и ему стало смешно и грустно. Нет ни птиц с женскими головами, ни чудных зверей Ом. Мастер Годар оказался прав. Мир был и проще, и много сложнее того, который рисовал себе прежний Элиот.

Да, он на многие вещи стал смотреть по-другому. Например, Ангел... Раньше это было существо иного порядка, столь же недосягаемое, как это бледное осеннее солнце. Теперь он знал, что Ангел ничем не отличается от того же Сильво Персона, с той лишь разницей, что кравенский голова не пытается строить из себя наместника бога на земле. Учитель правильно поступает, что не вмешивается в политику: после всех этих полупьяных разговоров на вечеринках у Рона Стабаккера Элиот перестал верить людям, подобным Сильво Персону. И, в конце концов, его совершенно не касается свара между Кравеном и Империей. Это не его война: свои счеты он отплатил сполна. Будь его воля, он бы давно уже уехал отсюда. Уехал...

...Если бы не два человека: учитель, и Альгеда, которые были ему дороже всех других на свете. Но мастера Годара удерживала в Кравене больница, которой он отдавал теперь все свои силы. А Альгеда не могла покинуть родителей.

Элиот тряхнул головой, гоня тоску, которая, подобно коварному змею из Библии, оплела его мысли. Он посмотрел на равнину. Далеко-далеко, у самого горизонта по ней передвигались черные точки. Это подходили передовые части вражеской армии. Отсюда они казались кучкой суетливых букашек. Голова говорил вчера при посещении больницы: больше сорока тысяч идет из Империи. Обозы растянулись на сотню километров, от самых Шарп. И командует будто бы всей этой армией сам Ангел.

Элиот верил, и не верил. Но теперь, когда увидел полки имперцев воочию, ему показалось, что их гораздо больше, чем сорок тысяч.

-А ну, пошел отсюда, чего не видал? - заорал на него косматый солдат, пробегавший мимо.

Только сейчас Элиот сообразил, что он один здесь такой: все остальные были людьми воинского сословия. Неподалеку остановились два офицера, показывая кольчужными рукавицами в сторону неприятеля, стали что-то горячо обсуждать. Над башней слева курился дымок: видимо, солдаты разложили костер, чтобы погреться. Элиот подхватил тяжелую суму, стоящую у него в ногах, и поспешно спустился по каменным ступеням.

В городе уже все знали о подходе подольников. Элиот шел по кривым кравенским улицам, и не узнавал их. Кравен был тот же, но и что-то новое появилось в нем, чего прежде не было. Еще час назад повсюду мелькали подавленные лица, звучали смутные тревожные речи. Женщины запирали ставни и волокли с улиц ревущих детей. Мужчины копились на перекрестках; своими согнутыми спинами они живо напомнили Элиоту воробьев, попавших под дождь. И даже солнце, разбавленное серой мутью, зависшей в небе, не грело, а только нагоняло дурную тоску. Город слабо корчился от пытки ожиданием, и само ожидание это было хуже смерти.

Но вот, огненной искрой проскользнула по домам весть: враг у ворот! И распрямились плечи, засеркали глаза. Улицы заполнились людьми. Все куда-то ужасно спешили: тащили мешки, лестницы, сталкивались, орали друг на друга. В руках у многих были топоры и дедовские мечи с потемневшими от времени деревянными рукоятями. Уличные шавки, которым передалось настроение людей, с лаем носились под ногами. Вся эта, в общем-то, бестолковая суета, говорила об одном: кравники готовы были с оружием в руках защищать себя и свою свободу. Элиоту невольно вспомнилась Терцения такой, какой он покидал ее: притихший, замерший в ужасе, огромный город. Нет, с Кравеном у молодого Ангела такой номер не пройдет.

Элиот быстро, безо всяких приключений, добрался до больницы. С тех пор, как в ней обосновался мастер Годар, она заметно похорошела. Двухэтажное здание оделось красной черепицей, по углам - чтобы стены не обрушились, - появились четыре больших каменных столба. Новые ворота белели свежей древесиной, и сверху красовалась вывеска, возвещавшая прохожим, что перед ними не что иное, как "ДОМ ИСЦЕЛЕНИЯ ТЕЛОМ СТРАЖДУЩИХ И ДУХОМ БЕДСТВУЮЩИХ".

Когда вошел Элиот, мастер Годар прощупывал распухшее колено какой-то женщины. Он покосился на ученика, но и не подумал прервать свое занятие.

-Тут больно?... Так... А тут?

Женщина охала и держалась скрюченными пальцами за стул.

-Это ревматизм. Мёд в доме есть? Разведешь с перцем, один к одному и втирай в колено три раза на день. Вот так: берешь деревянную лопаточку, и втираешь. Слышала? Рукой не втирай: толку не будет. На ночь ставь компрессы на колено из рыжей глины. И с кровати чтобы не вставала. Ясно?

-Да где же мне не вставать, когда у меня хозяйство такое? - спросила женщина удивленно.

-Дети есть? Вот пусть и помогут.

Женщина ушла, и только тогда мастер Годар повернулся к Элиоту.

-Принес? - спросил севшим от усталости голосом.

-Два горшка пороха, банка купороса, спирта три банки, два отреза ситца, - говорил Элиот, выкладывая покупки на стол.

-Мало! - вздохнул лекарь, - Было бы больше денег... Скоро к нам десятками пойдут раненые, а лечить их нечем.

Элиот, наморщив нос от жалости, смотрел, как лекарь пробует на вкус качество пороха. У того от постоянного недосыпания припухли веки, и вокруг глаз появились черные круги. И ничего удивительного: ведь днем он торчит в больнице, а на ночь запирается у себя, и всё что-то пишет и пишет...

-Вы бы о себе лучше подумали! - сказал Элиот.

-Что? Да ты...

-Смотреть на вас невозможно: одни глаза остались! - смелея, продолжал Элиот, - В городе за мешок муки пять коронеров дерут, а вы на последние деньги порох покупаете!

-Неважно, неважно...

-Вам, может, и неважно, а мне важно! - крикнул Элиот, - Имперцы под стенами стоят! Что мне с вами делать прикажете?

У мастера Годара от такой наглости рот перекосило, и он забегал по комнате. Затем резко развернулся на одном каблуке.

-Да ты, юноша, совершенно от рук отбился! - сказал он деревянным голосом, - Мои проблемы предоставь мне решать самому!

Губы Элиота плясали - как ни старался он сдерживать себя. Не глядя, нашарил на столе первое, что подвернулось (оказалось, недоеденный кус хлеба) и стал ломать, давить в пальцах, сыпать крошки на стол. Лекарь отвернулся от него, заложив руки за спину. Чем бы закончилось дело - неизвестно. Но в самую эту минуту дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулся острый нос.

-Ваша милость! - сказал нос, - Ради святых всех, ради детушек ваших... У доченьки глотошная, пластом лежит...

-Где? - отрывисто спросил мастер Годар.

-Беженцы мы, серость деревенская, - объяснил нос, - В телеге она, на Гостиной площади.

Не говоря ни единого слова, лекарь выбежал вон из комнаты. Элиот растерянно поморгал на распахнутую дверь, схватил позабытый на столе черный саквояж, и поспешил за учителем.

Пять дней подходила к Кравену растянувшаяся на походе армия Ангела. Между противниками велась ленивая перестрелка, и раненых с обеих сторон имелось совсем немного. К шестому дню в разных местах подготовлены были площадки, и тринадцать гигантских катапульт начали швырять в город камни, облепленные горящей смолою. Страху от этого обстрела было больше, нежели реального урона: в нескольких местах зажигательные снаряды вызвали пожары, которые больших последствий не имели. Постепенно горожане начали привыкать к новому для них осадному положению; почти все были уверены, что через месяц-другой подольники уберутся восвояси, как бывало уже не раз.

У мастера Годара хлопот, связанных с войной, было совсем немного. За всё это время в больницу поступило с десяток подраненных и обожженных солдат, да несколько горожан. Трое уже через пару дней сбежали обратно, на стены. Важнее было то, что Сильво Персон наконец-таки обратил внимание на нужды больницы. По решению Малого Совета, заседавшего почти непрерывно, больнице безвозмездно были переданы двести коронеров, и предоставлено право брать на общественных складах всё, что только мастер Годар сочтет нужным. Не забыл своего друга и Рон Стабаккер: в один прекрасный день у ворот "Доброго Кравена" остановилась подвода, нагруженная мешками с мукой, бочонками с пивом и тремя тушами копченых свиней.

-Отвези всё в больницу, а господину Рону Стабаккеру передай мою искреннюю благодарность, - сказал лекарь пожилому возчику и тут же ушел к себе.

Элиот, присутствовавший при этом, пошел за возчиком, и от своего имени реквизировал одного поросенка, один бочонок с пивом и один мешок муки. Учителю он ничего не сказал: пусть заботится о своей больнице, а он, Элиот, позаботится о нем самом. Возчик не возражал, из чего Элиот сделал вывод, что хитрый мужик и сам тоже неплохо поживился на этом деле.

По вечерам, стоя у слюдяного окошка, Элиот подолгу думал об Альгеде и вздыхал отттого, что лишен был возможности видеться с ней. Прислушиваясь к мышиной возне в углу, пытался вспомнить, какие у нее глаза... Черные? Нет, ближе к коричневым, и брови такие, особенные: вразлет... О войне думал мельком, как о каком-то незначительном событии в своей жизни. Зато учитель и Книга занимали его чрезвычайно. Была тут большая тайна, заставлявшая трепетно биться сердце. И, конечно, думал он о том черном человеке, что посетил их по пути в Кравен. Кто он?.. Откуда явился, и куда ушел?.. Враг он им, или друг?.. Почему-то, Элиота не покидала уверенность, что он когда-нибудь обязательно встретится с этим господином, и тогда уж узнает о нем всё.

Между тем, Кравен продолжал жить своей жизнью. На рынках торговки делились самыми свежими слухами. Говорили, что Ангел пообещал своим солдатам нарезать по сто гектаров пашни каждому. Земли эти, разумеется, не могли появиться из воздуха: их собирались отобрать у кравников. Говорили о Персоне, заявившем будто бы, что он не пожалеет всего своего богатства, если того потребует свобода его города. Говорили и об аррских купцах, которые сбившись в большой караван, шли в Кравен, и везли с собой много всяких товаров, но в основном, конечно же, зерно.

И вдруг, случилось неожиданное. В один из вечеров, как обычно, десятки лодчонок вышли в море на ночной лов сельди. Под утро половина из них пропала бесследно. Уцелевшие рыбаки рассказывали, что якобы видели, как горизонт на западе покрылся множеством парусов. А в полдень любой желающий мог и сам наблюдать с портового мола эти самые паруса. То подходила армада адмирала Сандро: десятки приземистых галер, тяжелые дромоны с осадными башнями, сотни барж, и еще странные, никогда прежде не виданные, угловатые корабли с высокими, в десять локтей, бортами. Как выяснилось позже, строительство имперского флота происходило в глубокой тайне на реке Лейбе: триста кораблей и барж были срублены, оснащены и спущены на воду за каких-то три месяца!

Появление вражеского флота в море, которое считалось до этого своим, вызвало у кравников бурю эмоций. О скором окончании войны, как и о подходе аррского каравана, пришлось забыть. Теперь все понимали, что борьба будет долгой и упорной. Общее настроение выразил толстяк Уорт:

-Мы как в мышеловке тут сидим. Не знаю, кто кого теперь одолеет. Одно знаю: драка будет жестокая... И помогай нам святой Николус!

Адмирал Сандро выстроил свои корабли полумесяцем, напротив входа в Кравенскую бухту. Он как бы приглашал противника померяться силами. Однако, командовавший кравенским флотом старшина Крюстейторр, по прозвищу Бородавка, не спешил. Главным образом, он надеялся на осенние бури, которые разметали бы вражеские корабли по всему морю. Так продолжалось два дня. А на третий поднявшиеся на стены кравники увидели, что маячивший у горизонта торговый флот подошел к берегу. Происходило что-то невероятное: подольники топили те самые угловатые корабли, которые вызвали у осажденных столько споров и кривотолков. Мало того: некоторые из них канатами вытаскивались прямо на берег не далее чем в километре от стен, и затем без промедления ставились на колеса. Прошло два часа, прежде чем кравники поняли, в чем дело. Адмирал Сандро строил крепость, которая - секция к секции, - росла с ошеломляющей скоростью. А в море столь же стремительно поднимались из воды молы.

После этого Крюстейторру не оставалось ничего другого, как принять бой. Крепость надлежало уничтожить во что бы то ни стало; в противном случае Ангел мог бы без помех обложить Кравен и с моря, и с суши, и при этом беспрепятственно подвозить подкрепления и грузы. Всю ночь в городе не смолкала суета: лихорадочно готовились брандеры, набитые маслом и смолой, сколачивались передвижные щиты, увязывались мешки с паклей. Под утро мастер Годар разбудил Элиота и велел ему немедленно собираться.

-Нам надлежит находиться у западных ворот, - пояснил он, - Сегодня будет много раненых.

Сон слетел с Элиота в один момент. Он быстро оделся, и вышел на двор. Здесь потерянно бродил хозяин гостиницы, трогая рукой непросохшее белье. Увидев Элиота, он подошел поближе и спросил:

-Что, господин ученик, никак воздухом подышать вышли?

Элиот молчал, глядя, как на плечи и шляпу хозяина тихо опускается первый в этом году снег. Мясистый нос старика совсем покраснел, и свисала с него сиротливо мутная капля.

-Проклятая война! - сказал хозяин с выражением, - Что будет с моей семьей, когда эти в город войдут? А хозяйство?

Видно было, что ему очень хочется поделиться с кем-нибудь своими тревогоами. Но у Элиота и своих хватало, и потому он молчал.

На крыльце появился мастер Годар. Не говоря ничего, сунул Элиоту туго набитую торбу и пошел вперед, такой знакомой, кренящейся походкой. Элиот затопал следом.

-Удачи вам, господин лекарь! - крикнул хозяин в напутствие.

Пока они добирались до западной окраины Кравена, Элиот успел продрогнуть до костей. То, что готовится вылазка, он понял по скрипу колес и приглушеному ропоту, висевшему в воздухе.

Улицы, прилегающие к западным воротам, полнились вооруженными людьми. Рядом с ними остановился отряд копейщиков, одетых в длиннополые доломаны. У некоторых бряцали нашитые поверх одежды металлические бляшки, и товарищи поглядывали на них с завистью. Капитан копейщиков, узнав в толпе мастера Годара, подошел поближе, поздоровался по-простому: за руку.

-Поскорее начинали бы! - хрипел капитан простуженными связками, - Битый час тремся здесь, народ вконец озверел!

Капитан этот сразу понравился Элиоту. Было у него длинное костистое лицо и светлые усы, свисавшие ниже подбородка. Видимо, он совсем недавно взял в руки оружие, а до этого был простым кожевником, или кузнецом.

-Уорта не видали? - спросил лекарь.

-Этого барсука? Встречал, как же! Он в Крапивиной башне сидит, пиво дует почем зря!

Они без труда разыскали Уорта. Он сидел в караулке башни и грел над костром руки.

-Ах, это вы, дорогой Рэмод! - приветствовал он мастера Годара, - Ну что, будет у нас работа сегодня? Э, да вы присаживайтесь, чего сапоги зря трепать... Пива желаете?

Мастер Годар вежливо отказался. Уорт кивнул, ничуть не огорченный, и припал к небольшому бурдюку, притороченному к его поясу. Элиот присел рядом на корточки.

Минуты тянулись одна за другой, но пока ничего ровным счетом не происходило. Элиот, слушал возгласы, доносившиеся снаружи, и с нетерпением ждал, когда же начнется вылазка. Прав был вислоусый капитан: затянувшаяся пауза оборачивалась настоящей пыткой. Мастер Годар тоже заметно нервничал. Один только Уорт, как будто, оставался тем же циничным толстяком, которго ничто не берет.

-Чертов тратирщик! - брюзжал он, - Он должно быть, пиво лошадиной мочой разбавляет! Ну, погоди же, вернусь - я из тебя душу твою проклятую вытрясу! Содрал с меня целый коронер за такое дерьмо!

Визгливые звуки трубы заставили вздрогнуть всех их. Уорт на полуслове оборвал фразу, клацнув зубами, словно волк.

-Ну, началось! - сказал он, каменея лицом, - Идемте на стену.

Когда Элиот вышел наружу, он увидел, что уже совершенно рассвело, снег идти перестал, и в разрывах туч кое-где даже просматривалось голубое небо. Солдаты и ополченцы, заполнившие узкое пространство между стеной и домами, волновались и лезли друг на друга. Возбуждение и нетерпение были написаны на их лицах. Лес копий, крики, ругань, дикое ржание коней...

Элиот с некоторым удивлением смотрел на колышащиеся внизу массы. Почему они все так рвутся туда? Ведь там - смерть!

-Эй, Рийси! Ежели я сегодня издохну - передай моей бабе, что я ее не боюсь!

-Хо! Передам! И еще обниму со всей душою, нежно!

-Окорок! Друг Окорок, где ты?

-Стой рядом, что бы ни случилось! Уши оборву!

-Да ладно, тятенька, сколько можно!

Втроем они поднялись на стену. Воинов здесь было негусто, и почти все имели при себе арбалеты. Они переминались с ноги на ногу и поглядывали то вниз, то в сторону подольской крепости. Видно было, что им тоже хочется участвовать в вылазке. Но был приказ, и этот приказ велел оставаться им на стенах.

На той стороне не было заметно никакого движения. Деревянная крепость стояла совсем близко - рукой подать. Элиот рассматривал ее с каким-то болезненным любопытством. Корабли адмирала Сандро, построившись двумя линиями в направлении от берега, лениво покачивались на спокойной воде. Которые с башнями, и покрупнее - жались к крепости; легкие галеры прикрывали их со стороны моря.

Когги Крюстейторра Бородавки маячили в нескольких километрах от берега. Отсюда, со стены, было хорошо видно, как ставятся на них паруса. Кравенские корабли, на ходу перестраиваясь в клин, шли в направлении эскадры Сандро. А совсем близко, в ста метрах из Западных ворот извергалась бурная человеческая река. Перевалив мост, река расплывалась по равнине в чернеющее шапками озеро. Мелькали бороды, лица, морские капюшоны и крылатые шлемы, покачивались знамена: всё вперемешку, без разбора, как придется. Но вот, поток пеших иссяк, и на мосту показалась кавалерия: больше тысячи кандцев, с длинными луками у седел, и пиками в руках. Огибая пехоту, конница потекла на левый фланг.

Наконец, ожил и противник. Элиот услышал приглушенную дробь барабанов, и на деревянных стенах замелькали одетые в желтое человечки. Они! - понял Элиот, не испытывая к ним ничего, кроме острой неприязни. Наоборот: кравники, шумящие внизу, вызывали у него симпатию. Участвовать в войне, и оставаться при этом хладнокровным наблюдателем, оказалось невозможно. Не зная еще, что людьми зачастую движут не высокие мысли, а слепые инстинкты, он спрашивал себя: неужто я настолько плох?

Колышащаяся масса кравенских ополченцев ничем не напоминала воинский строй - скорее уж рваную колбасу. И эта колбаса, выставив вперед двухметровой высоты щиты на колесах, неспешно двинулась на крепость. Было в ней что-то жуткое и грандиозное, не от мира сего. Словно неведомое чудище из страшных снов, пожирала она белизну первого снега, оставляя позади себя расквашенную тысячами сапог жирную грязь.

В крепости резко захлопали катапульты. Первое ядро пропахало землю впереди кравенского строя. Зато другое угодил в деревянный щит: брызнули в разные стороны щепы. Но кравники сомкнулись, будто бы ничего не произошло, и снова двинулись вперед. Когда колбаса миновала это место, Элиот увидел разбитые камнем доски и три человеческие фигурки, скорчившиеся на них. Четвертый, припадая на раненую ногу, ковылял в обратную сторону.

-Вот он - первый наш клиент, - сказал мастер Годар Уорту, указывая рукой.

-Эк его! - крякнул толстокожий Уорт и отвернулся, сморкаясь.

Каменные мячики стали летать чаще, и когда такой попадал в цель раздавался мокрый шлепок. Но колбаса всё ползла и ползла вперед, как будто и не чувствуя этих укусов. Когда она приблизилась к крепости метров на двести, ее начали пощипывать и стрелы. Теперь только зашевелился строй кравников. Колбаса стремительно превращалась в волну, и эта волна, вскипая по всему своему гребню блеском стали, катилась вперед. Приотставшие лучники, прячась за подвижные щиты, принялись торопливо обстреливать стены. Штурм начался. Подольники лили сверху горячую смолу, скатывали бревна и камни. Воздух был полон свистящими стрелами. Но кравники, приставив штурмовые лестницы, упорно лезли наверх. Кое-где курился дымок - и вот, глинянный горшок неслышно лопнул о стену: по ней потек вниз жидкий огонь.

-Ты гляди, гляди! - хлопал себя по толстым ляжкам Уорт.

Отсюда сражение казалось совсем не страшным: было в нем что-то игрушечное, несерьезное. Звон железа, стоны и крики сливались в общий колокочущий звук. В довершение ко всему, крепость скоро оделась в клубы дыма и пара, стелющиеся по земле, и что там творится, различить было трудно. Вот над стеной поднялась корчащаяся фигурка - Элиот увидел, что ее подпирают два копья, - и стремительно нырнула вниз. Вот мелькнуло в разрыве черное полотнище - но только для того, чтобы снова сгинуть в клубящайся мгле.

Но, похоже, кравники одолевали. В иных местах длиннополые доломаны мелькали уже на самом гребне укреплений, среди желтых тулупов защитников. Сопротивление быстро слабело. Часть горожан обтекла крепость слева и засыпала железным дождем тех подольников, которые там еще находились. Вдруг длинные языки пламени взметнулись над самой стеной: ответом им был торжествующий рев кравников.

-Горите, жабоеды! - кричали стрелки, стоящие на Крапивиной башне, и потрясали в азарте арбалетами.

И в одно мгновение всё переменилось. Элиот, захваченный водоворотом сражения, совершенно забыл о кораблях подольников. Да и другие не обращали на них большого внимания: кто же мог подумать, что на палубах возможно разместить баллисты и катапульты! А тем временем, два десятка дромонов адмирала Сандро вплотную подошли к берегу и обрушили на головы атакующих ядра и длинные заостренные колья. Словно гигантские грабли прошлись по рядам кравников. Падали люди... Многие падали: иные вставали, но большинство осталось лежать на земле, мешая свою кровь с грязью и снегом. А метательные машины с дромонов беспощадно долбили метавшихся в поле кравников...

Долго так продолжаться не могло. Часть кравников - кто похрабрее, сыпанула на стены, где можно было укрыться от обстрела с кораблей. Но остальные побежали обратно, к городу. Волна накатилась - и схлынула, оставив после себя сотни трупов, брошенные щиты и чадящие кое-где островки огня. Те, кто успел закрепиться на стенах, отчаянно рубились с воспрянувшими духом подольниками. А тем временем, дромоны разворачивались кормой к крепости: на них уже надвигался клин кравенских коггов.

-Идем, юноша! - позвал мастер Годар, - Пришел наш час.

Дальнейшее вспоминалось Элиотом уравками. Множество людей, сидящих и лежащих прямо на земле прошли перед его глазами - и исчезли, оставив после себя лишь смутные воспоминания. Некоторые, цепляясь, за соседей, порываются встать, идти куда-то. Люди и сама земля в крови. Стоны, хрип, отчаянная брань... У одного во рту торчит арбалетная стрела, и он только мычит, страдальчески выкатывая глаза. Другой придерживает рукой лоскут кожи, стесанный с плеча сабельным ударом. Вот человек без лица: слипшиеся сосульки волос бахромой нависли над мессивом из мяса и осколков костей. И еще какие-то: с застывшей на руках смолой, прокопченные, обгоревшие, безрукие, с распоротыми животами... Элиот смотрел на всё это круглившимися от страха глазами, и совершенно бессознательно выполнял команды лекаря: перевернуть вон того солдата на спину, подать банку со спиртом, или подержать бинт. И запах, запах! Запах крови, смешанный с вонью мочи и блевотины. Этот запах был хуже всего. Элиот старался дышать ртом, но окончательно избавиться от запаха не удавалось.

Он совершенно потерял чувство времени. Ему казалось, что эта пытка длится целую вечность, и никогда не придет ей конец. Взваливая на носилки очередного раненого, он думал: ну вот, этот, похоже, всё. Что - всё? Почему всё? Откуда вообще взялось это дурацкое "всё"? Но потом в поле зрения вплывал новый раненый, и Элиот так же думал о нем равнодушное всеохватывающее слово: с этим - всё...

Каким-то краешком сознания он понимал, что битва еще отнюдь не закончилась. Ее шум то приближался, то становился совсем неразличимым. В один из таких моментов наверху закричали особенно яростно, и прямо перед Элиотом рухнул с десятиметровой высоты солдат: из горла его хищно выставила жало свое стрела. Другой, часто оглядываясь, кричал секущимся от волонения голосом:

-Санитара сюда!... Эй... вы, там есть кто-нибудь?

Элиот, очнувшись от лазаретного кошмара, поспешил наверх. Перевязывая раненого в грудь офицера, он бросал торопливые взгляды за стены: всё-таки, любопытно было. Сеча шла уже у самого рва, и имперские лучники посылали стрелы сюда, на стены. Сражение запечатлелось в его памяти как отдельные картины, не связанные друг с другом. Вот кравенский когг ловко уворачивается от направленного на него таранного удара, и галера на полном ходу проскакивает мимо. А рядом пылает, чадя и рассыпая искры, еще один когг... Вот сидит на земле и харкает кровью подольник: его лошадь стоит рядом, низко опустив голову... Вот кто-то целится в него, Элиота, и стрела, словно шмель, жужжит над ухом...

Перевязав офицера, Элиот спустился вниз. Мастер Годар выразил свое недовольство по поводу его отсутствия, и он выслушал учителя с полнейшим равнодушием.

Сражение кипело до вечера. Флот кравников, как и пехота, был разбит совершенно. Из сорока двух боевых кораблей обратно, в гавань вернулась едва пятая часть. Деревянная крепость, прокопченная, и местами обуглившаяся, продолжала стоять незыблемой твердыней. Трупы возле нее лежали особенно густо: ковром. Кравники трижды ходили на приступ, и все три раза были отбиты с большим для себя уроном. Мертвецы, впрочем, валялись и в городском рву тоже: последняя контратака подольников докатилась до самых кравенских стен. Вдоль морского берега высовывали из воды свои ребра сгоревшие корабли: некоторые из них были выброшены на сам берег, и лежали там, подобно огромным рыбинам.

На ночь было объявлено перемирие. Гирлянды движущихся огней усеяли всё поле между Кравеном и крепостью подольников. Жены искали мужей, матери сыновей. И когда находили - опускались рядом и выли, покачиваясь из стороны в сторону, или просто стояли над мертвецом, окаменев. У подольников ходили по полю похоронные команды: убирали своих быстро, деловито: без слез.

Элиот не спал всю ночь. Больница была переполнена ранеными, и мастер Годар не отходил от залитого кровью стола. Руки у него тоже были по локоть в крови, как у мясника на скотобойне. Неизвестно, откуда черпал он силы. Элиот, таскавший раненых, совершенно изнемог. Разносцветные круги плавали перед глазами, появлялись какие-то люди, говорили что-то... Руки отказывались слушаться. После того, как он уронил носилки с раненым, мастер Годар прогнал его в коридор. Элиот так и сел в коридоре, у стены, ни на кого не обращая внимания. Несмотря на усталость, спал он урывками, вздрагивая во сне всем телом. Сквозь дрему слышал чей-то злой хриплый голос:

-Кандцы, собаки, продали нас со всеми потрохами! Мы на крепость ополчась прем, а тут: вот они, из оврага подольники вылупились! Как муравьи! Кандцы их в грудь встретить должны были, да не на таковых-то напали! Глядим: что такое? Одни лошадиные зады на вал лезут! С-суки гнилые! Давить их! Да-авить!... Они храбрые только по трактирам глотки драть! Ну, подольники на нас навалились: было с чего! Тут меня копьем под ребро и подцепили!

Элиот приподнимал тяжелые веки, смотрел на говорившего, и снова нырял в тяжелый бредовый сон.

XIII

Арбалетная стрела, прилетевшая невесть откуда, пробила кольчужную рубашку и впилась Рону Стабаккеру под ребро - в печень. Он уже собирался сойти вниз... Стоявший тут же седобородый приказчик рассказывал потом, что купец вдруг быстро отвернул плащ, посмотрел, что у него там такое, и сказал:

-Постой, Экки, не спеши! Кажется, меня подстрелили!

Больше всего приказчика поразило то, что голос купца был чист и тверд, будто бы ничего такого и не случилось.

Рон Стабаккер умирал. Он лежал в спальне своего дома. Окна по обычаю прикрыли: в изголовье кровати горели две свечи, бросавшие на стены недобрые красноватые отблески. Умирающий лежал на спине, обнаженной по пояс. На его мохнатой груди покоился Псалтырь. Почему-то именно эта книга, судорожно опускавшаяся и поднимавшаяся в такт неровному дыханию, приковала взор Элиота. Наверное, потому, что смотреть на заплаканное лицо Альгеды ему было невмоготу. По той же причине пытался он с надлежащим старанием вникать в бормотание бродячего монаха, который читал молитвы.

В спальне, кроме мастера Годара, Элиота и семейных, было много других людей: слуги, почтенные негоцианты, какие-то старушки, похожие на больших мышей: всего человек двадцать. Их лица тщились изобразить печаль, но многим это давалось не легко: то и дело проступали на них жадность, и жгучее любопытство. На самом деле, больше всего присутствующих интересовало завещание, а вовсе не Рон Стабаккер. Купец был вычеркнут ими из списка живых: вычеркнут, как только мастер Годар заявил, что он при смерти.

Поделать ничего было нельзя. Лекарь даже и не пытался извлечь стрелу, ограничившись лишь тем, что срезал под основание ее черенок. Смерть уже наложила свою печать на лицо купца: проступили скулы, нос заострился, истончилась кожа. Одни лишь глаза его всё еще жили, тяжело ворочаясь в своих орбитах. Он смотрел то на одного, то на другого из стоявших рядом, но пока молчал. Когда монашек коснулся его лба своей дряблой рукой, купец испуганно вздрогнул.

-Чего тебе? - спросил он у слуги божьего. Сообразив, что от него требуется, сказал, - Во имя святого Николуса...

-Аминь! - удовлетворенно закончил монах.

-Причаститься потом хочу! - сказал Рон Стабаккер, - Поначалу дела.

-Тя-тень-ка! - сдавленно произнесла Альгеда и зашлась в рыданиях.

-Мать... успокой ты ее! - простонал Рон Стабаккер, и продолжал торопливо, - Завещание моё найдете в ларце... под кроватью он. Всё как полагается, заверено нотариусом... Ты погоди, доча, не реви, не помер еще тятька! Да... семье своей отписываю состояние: баржи, земли, лавки во всех городах, там и табель имеется... Дома тоже семье... Мать, как Альгеда под венец пойдет - приданое сама назначь... Другие дела все расписаны: кому какие оклады пойдут, кому - что... Экки...тебе отдаю свой пай в рудном деле на Каменной реке. Знаю... давно отделиться хочешь... Вот и хозяйствуй на здоровье...

Экки метнулся вперед и впился губами в руку хозяина.

-Прочь... пошел... не люблю... Друг Рэмод, ты здесь? - спросил умирающий с усилием, пытаясь приподняться.

-Лежите спокойно! - сказал мастер Годар, - Я тут, в изголовье.

-А-а... К тебе у меня особый разговор будет... Подарок хочу сделать... триста коронеров... Э, да не спорь ты! Эти деньги тебе очень пригодятся, когда... подольники город на щит возьмут... Известно: в твоей мошне одни тараканы и водятся... А теперь о главном... с глазу на глаз...

Стоящие в спальне зашевелились, спеша выполнить волю купца.

-Нет, погодите! Пусть все знают... Чего скрывать... Помнишь тот наш разговор, Рэмод?

-Отчего же не помнить, - тихо ответил учитель.

-Перед смертью знать хочу... Женись на Альгеде! Так мне легче помирать будет... Ну! - крикнул вдруг он сердито.

-Хорошо, Рон... Будь по твоему! - ответил мастер Годар.

Элиот закаменел, сжав челюсти. Что он тут мог поделать? Он был бессилен. Не ярость, а отчаяние светилось в его глазах. Он посмотрел в сторону Альгеды. Она спрятала лицо в ладонях, и, очевидно, ничего не слышала, упоенная своим горем.

-Вот и ладно... - произнес купец, - А теперь ступай... И все пусть идут тоже. С семьей говорить желаю...

Все присутствующие, кроме жены и дочери умирающего, толкаясь и шепчась, вышли в гостинную. Здесь они разбрелись по углам, разбившись на маленькие группки, и завели беседы. Гостиная наполнилась невнятным жужжаньем. Больше всех суетился тот самый гувернер, которого так напугал Элиот. Он перебегал от одной группки к другой и взмахивал своими короткими ручками:

-Какое несчастье, ах, какое несчастье! Вы видели матушку? У меня голова кругом идет! Локки, друг мой, что мы теперь делать будем? Ох, боже мой!

В запальчивости он сунулся было и к Элиоту, но наткнувшись на его взгляд, отшатнулся с таким выражением на лице, словно его макнули в чан с ледяной водой.

У Элиота всё перед глазами плыло: люди, стены, стол обеденный. Очень сильно болела голова. Он отошел в самый дальний угол, и уткнулся лбом в холодную стену: так было немного легче.

В гостинную вошли Альгеда и ее мать. Элиот, морщась от головной боли, постарался вспомнить имя этой тихой полноватой женщины. Раньше он как-то не обращал на нее внимания, хотя виделись они часто. Собственно, она и не стремилась к этому: сидела где-нибудь, тихо улыбаясь полными губами и будто бы прислушиваясь к чему-то. Теперь этой улыбки с ней не было, но она по-прежнему вслушивалась в доступные только ей звуки: испуганно и беспомощно. Альгеда держала ее за локоть. Ничего не говоря, обе скрылись в своих покоях.

-У Стабаккера на сто тысяч коронеров состояние! И сколько еще в подвале зарыто!

-Толку-то! Подольники придут - выметут всё со двора! Да еще старуху с дочкой на дыбу потащат, чтобы клад отворили!

-Не шути так, Вартан! Николус защитит нас!

-Какие уж шутки...

Элиот, держась за горло, оглянулся на этих людей. Как они могут говорить так спокойно? Потолок вот-вот рухнет, разве они ничего не чувствуют? А стены! Эти проклятые стены раздавят всех их! И дышать нечем, воздуха не хватает! Шатаясь, он двинулся к двери. У присутствующих, наверное, вызвало немалое удивление то, что долговязый ученик лекаря вдруг издал горлом невнятный вопль и выбежал вон. Но Элиот ничего не замечал.

Где он?... Сени... бочки какие-то... не то, не то... Вот она: дверь!

Он выскочил на крыльцо, жадно хватая ртом воздух и держась за стену. Дворовую собачонку, сунувшуюся к нему с самыми лучшими намерениями, отпихнул ногой.

-Элиот! Постой!

Резкий окрик мастера Годара только подстегнул его, как удар бича. Он скатился по лестнице, но побежал почему-то не к воротам, а к забору. Быстро перелез через него, и оказался в соседнем дворе. Кругленькая, как кадушка, девчонка с визгом плеснула ему под ноги помои. Скользя на картофельной кожуре и дико озираясь, он ударился плечом в проходную дверь. Он бежал какими-то дворами, перепрыгивая через груды битого кирпича и мусора, нырял в дыры и перелезал через покосившиеся от ветхости, заборы. Странно, но эта безумная гонка стала доставлять ему удовольствие. Скорее, скорее, чтобы ветер свистел в ушах! Безлюдная улица, гулкий коридор, колодец двора с каким-то тряпьем на веревках... А это что? Два здоровых отощавших пса набросились на него, рвя в клочья штанины на икрах. Прочь, прочь, ублюдки! Он протиснулся в узкую щель между двумя стенами, и в кровь содрал себе кожу на подбородке, даже не заметив этого.

Очнулся Элиот на каких-то развалинах. Он представления не имел, где находится. Обугленные стропила высовывались из стены, грязной от копоти. Под стеной чернела бездонным зевом дыра, и к этой дыре была протоптана в снегу узенькая тропинка. Снег рядом с тропинкой был весь усеян шелухой от кедровых орешков.

-Что там за гость? - раздался из дыры бойкий голос, и Элиот мгновенно узнал его.

Голос принадлежал Мышу, а следом показался и сам его обладатель. Два колючих глазка глядели на Элиота из-под грязных лохмотьев с нескрываемым любопытством.

-Вот это да! - протянул Мыш, - Неужто, ученик того подольского лекаря?

-Я больше не ученик ему! - сказал Элиот глухо, и сам поразился своим словам.

-Ай-яй-яй! Стало быть, решил своим умом приживаться?.. Есть хочешь?

Не дожидаясь ответа, он достал из-за пазухи ломоть черного хлеба, разломил надвое, и протянул одну часть Элиоту. Сам начал жевать вторую. Ел он тоже по-мышиному, мелко и быстро двигая скошенным подбородком. Элиот мерно двигал челюстями, но совершенно не чувствовал вкуса: только угольки, попадавшиеся в хлебе, противно скрипели на зубах.