Жгугр. Будем жить! Сказка для взрослых

О Пушкине, Александре Сергеевиче

На улице стояли первые по-настоящему весенние погоды. Рискуя прилипнуть к полузасохшей краске, Саша вольготно расположился на ядовито-зеленой лавочке на площади Искусств, неторопливо наблюдая за безрассудно взбалмошным, перманентно романтичным Александром Сергеевичем в развевающемся плаще. Александр Сергеевич замахнулся рукой. Щас ка-а-ак выдаст по щщщам! Этой занесенной конечностью Александр Сергеевич до крайности напоминал Владимира Ильича: вероятно, скульптор увлекся, работая по шаблону. Из колодца памяти всплыло:

Стишок этот древний Саша помнил сызмальства от деда Никодима, потомка древнего боярского рода Литвиновых, давно обосновавшегося в Москве. В свою очередь деду этот стишок рассказывал его отец, Сашин прадед, сидючи на сосновом крыльце собственноручно построенного сруба в Усть-Илимске. В 28-м году семью деда сослали на Ангару, откуда через семь лет им удалось перебраться в Новосибирск, называемый тогда сибирским Чикаго, с легкой руки наркома Луначарского. Антибольшевистские настроения и угрюмые причитания о национализированных доходных домах в столице не пошли прадеду впрок и в 37-м он ушел по этапу, с которого так и не вернулся. К тому времени как Сашин отец, Сергей, появился на свет в родильном отделении центральной клинической больницы СО РАН, семья уже жила в Академгородке в «трешке», полученной дедом за верную службу в ракетном конструкторском бюро. Бабка – еврейка, хоть и не признавалась, тоже из ссыльных, всю жизнь перебирала бумажки в каком-то ведомстве, как позже выяснилось – НКВД. Дед Никодим рассказывал, что стишок про цыпленка был популярен в предреволюционной Москве и относился к скульптуре, украшавшей Тверской бульвар, а с тех пор много воды утекло, скульптура переехала на Страстной, но какая разница? Большевики ушли, баре гуляют а Пушкин остался. Еще двадцать раз поменяется власть в России, а Пушкин так и останется стоять, размышляя над судьбами земли русской – «Кто устоит в неравном споре: кичливый лях иль верный росс?»

«Да, известное дело, Пушкин – наше всё! Стихами Пушкина русский человек дышит, признается в любви, воспитывает детей и прощается навек, с ними же он возвращается домой спустя годы. Также Пушкин помогает русским выносить мусор, прибивать полочки и платить по коммунальным счетам. Поэтому в городе Пушкина – Санкт-Петербурге не поскупились на память. Пробовал кто-либо посчитать количество памятных мест Пушкина в Петербурге? Пушкин отметился повсюду: на Английской набережной в особняке Лавалей он читал Бориса Годунова, на берегу Фонтанки гостил у Тургенева, у дома №10 по Коломяжскому проспекту он стрелялся, а Царское село, где он учился в гимназии, так и называется – город Пушкин. Каждый шаг маркирован. Не хватает только табличек в местах, где поэт испражнялся и совокуплялся. Кстати, где он этим занимался? На набережной Мойки, 12 он отдал концы после ранения. Наверное, и совокуплялся тоже», – думал Саша, вполглаза разглядывая панков, вольготно расположившихся кто с пивком, кто с водярой на окрестных скамейках. Своими зелеными ирокезами, красными ботинками, черными косухами они прекрасно дополняли классическую композицию площади Искусств, – Пушкину бы понравилось, – почему-то решил Саша, – тоже юморной был парень! – и, встав с места, отправился в ближайший ларек, коих на соседних улицах было множество. Смертельно тянуло выпить. Настроение опустилось ниже плинтуса, хоть давись! Даже то, что с утра, нежданно-негаданно, объявилась Сима и предложила встретиться «для поговорить», не спасло ситуацию: теперь Саше и думать не хотелось об этой напыщенной гламурной профурсетке. Все Сашины мысли и чувства занимало лишь одно, точнее, одна – волшебная рыжая чаровница с бездонными малахитовыми глазами. Это ж надо было так лохануться! Такого нелепого, унизительного фиаско у Саши еще никогда не случалось! Конечно, она приняла его за импотента! Увы, дерьмо происходит и когда-то оно происходит в первый раз. Саша растерял весь позитив, расплескал самоуверенность, его ЧСВ надломилось и стремительным домкратом неслось вниз по наклонной. Требовалось срочно принять хоть что-то для подъема духа.

– Можно мне вооон тот черно-красный фанфурик? – Саша указал на полку.

– «Ягуар»? Сколько? – догадался таджик за прилавком.

Банки с токсичной ледяной жидкостью посыпались в рюкзак. Вернувшись на скамейку, Саша звонко выломал крышечку и залил в себя яду. Как кувалдой по башке.

– Огонек найдется? – подгреб странный типчик – длинный, с наголо бритой башкой, впалыми щеками и нездорово блуждающим взглядом. Он подсел к Саше и дохнул перегаром. «Панк? Или скин? Может антифа?» Черная шинель парня отблескивала значками всех направлений – там были и «Анархия» в круге, и сведенный кулак White Power, и перечеркнутая свастика, на потертом рюкзачке крикливо выделялась броская нашивка «Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь» с черепом и костями.

Саша чиркнул зажигалкой.

– А выпить?

Саша протянул банку – на, пей, не жадный. Панк ненасытно припал к жестянке. Сделав несколько конских глотков, он отошел, не затруднив себя благодарностью. Впрочем, вскоре он вернулся, на этот раз с пузырем и пепси.

– Жгугр! – представился панк, разливая водку.