Житие Бориса Завгороднего

Глава 2

Поразительно, однако, явившись назавтра в обком комсомола, слесарь Центрального рынка услышал, что будет ему всё-всё-всё: и печать, и документы, и зальчик в обществе книголюбов по четвергам. Вот стол, вот бумага, вот ручка — садись пиши заявление. Собственно, происходящее показалось поразительным лишь друзьям Бориса и прочим членам зарождающегося КЛФ. Сам же Борис был настолько целеустремлён и наивен, что воспринял чудо как должное.

Иногда возникало впечатление, будто неподкупная советская действительность почтительно расступается перед неистовым слесарем. Не зря же учил Владимир Ильич Ленин, что идея, овладевшая массами, становится материальной силой. А Борис Завгородний, несомненно являясь составной частью трудящихся масс и будучи одержим идеей, представлял собой более чем серьёзную угрозу мирной жизни. Речь, разумеется, идёт о мирной жизни руководящих товарищей.

Дома у него тем временем потихоньку происходило великое переселение книжек на вспомогательный стеллаж в кухне, а почётное место в центре частной библиотеки постепенно колонизировали англо-американские покетбуки с автографами классиков мировой фантастики. Страшно было даже предположить их стоимость на тогдашние наши деньги.

Понятно, что переписывался Борис Завгородний не только с заграницей. Объём его корреспонденции поражал воображение. А уж если представить почтовые расходы… Прикинешь этак, тряхнёшь головой и подумаешь невольно: «Нет, всё-таки тронутый…»

Страшно подумать, что делают с человеком каких-нибудь полтора месяца добровольного воздержания! Пробуждаются в трезвеннике силы немереные, горы готов своротить недоумок. И сворачивает ведь зачастую!

Разумеется, полтора месяца спустя Борис Завгородний вернулся к потреблению спиртных напитков, однако точка невозврата была уже пройдена и жить по-старому он просто не мог. Так и остался подвижником.

В отличие от американцев видные советские фантасты откликались на письма далеко не всегда. Оно и понятно, в каком-нибудь Огайо русский слесарь представлялся особью настолько экзотической, что не ответить было бы просто глупо. А у нас? Ну слесарь, ну… Подумаешь, диковина!

Но кто сильнее всех обидел энтузиаста, так это, по слухам, великий Александр Казанцев, якобы, передавший полученное им послание куда следует и лаконично известивший об этом провокатора-адресанта. Неизвестно, чего там такого наворотил Завгородний в письме (не иначе опять загнул про штурмовые отряды защитников братьев Стругацких), но маститого старца он, судя по всему, встревожил, а то и вовсе напугал.

Подобно опятам произросли по всей стране клубы любителей фантастики. Никем, обратите внимание, не насаждаемые. Сами собой произрастали. Да и чёрт бы с ними, однако представители их ходили по инстанциям, клянча, а то и требуя помещение, документ и печать.

Будь автор этих строк конспирологом, непременно бы приплёл теорию заговора. Но автор стихийный марксист и, стало быть, полагает, что бытие (им. п.) и впрямь определяет сознание (вин. п.), точно так же как базис надстройку. Думается, причиной клубной эпидемии явился дефицит фантастики на прилавках. В одиночку любимого чтива не раздобыть, значит, надо объединяться.

Ну вот кому, скажите, и чем мешал крепко пьющий юноша с Центрального рынка, безобидный книжный куркуль?

Нет, надо было ему наотмашь завязать со спиртным!

Спустя пару недель после этого героического поступка Борис Завгородний был уже известен не только деятелям культуры, но и властным структурам родного города. Абстинентный синдром толкал на подвиги. Завидев на пороге безумца в джинсовом прикиде, чиновники вздрагивали и тоскливо озирались, словно бы ища, куда спрятаться.

Стремительная шепелявость отверзателя дверей кабинетных и полная невозможность понять, чего он хочет, повергали их в панику.

Вот тогда-то и выявилась вся уязвимость Советской власти. Страна была несокрушима лишь извне, но изнутри, как видим, совершенно беззащитна, стоило объявиться кому-либо наподобие Бориса Завгороднего.

Наподобие… Подобия, кстати, были, но в том-то и штука, что подобия.

А ещё он чудовищно много ел. Много и жадно.

Сотрудница городской комсомольской газеты рассказывала с трепетом:

— Заходит он в наш отдел, а в руке у него, представь, бумажная папка с надписью «Неотвеченные письма». Я как увидела — обомлела…

— Дедушка, — обязательно перебьёт внучок. — А почему она обомлела?

— Видишь ли, внучок, — закряхтит дедушка. — Слово «неотвеченные» считалось тогда вопиющей безграмотностью. Наравне со словом «самоубился». А у дамочки два высших образования. Вот и обомлела…

Суть, однако, не в том. На краешке принадлежавшего сотруднице рабочего стола лежал лимон (цитрус, по тем временам тоже весьма дефицитный). Так вот, пока Борис Завгородний сбивчиво и шепеляво убеждал столоначальницу, что газете просто необходима ежемесячная страница фантастики, он этот лимон употребил. Съел. Чисто машинально. Не прерывая речи. Целиком, с кожурой и, думаю, нимало при этом не покривившись. Зато можно себе представить, что в те мгновения творилось с лицом сотрудницы.

Говорят, если стратегический бомбардировщик, будучи подбит, врежется в землю, то взорвётся в нём всё за исключением ядерной бомбы, поскольку состоит она в основном из предохранителей (прошу понять меня правильно). Вот и Страна Советов тоже состояла из ограничений и предосторожностей. Это была чертовски сложная, отработанная десятилетиями система, но, как я уже упоминал, совершенно беспомощная против Бориса Завгороднего.

Вот, скажем, запало ему в голову издать брошюру библиографии современной советской фантастики. Дело благое и ни в коем случае не антикоммунистическое. И тем не менее для того, чтобы его совершить, вам, частному лицу, пришлось бы добиться чёртову уйму разрешений на всех уровнях, согласовать их перекрёстным и квадратно-гнездовым способом, заручиться благоволением партийного руководства области, выбраться из-под оползня доносов, художественно выполненных членами Союза писателей… ну и так далее.

Борис Завгородний действовал проще. Он шёл прямиком в типографию совал трёшку наборщику, трёшку печатнику, трёшку переплётчику — и вскоре библиографическая брошюрка (с обложкой в три цвета!) рассылалась во все города.

— Дедушка! Но ведь придут злые дяденьки!

— Так они и пришли, внучок…

Стряслось это в 1984-м году, когда до руководства дошло наконец, что на территории Советского Союза сама собой возникла независимая информационная сеть, трудноуловимая и довольно-таки эффективная. Клубы любителей фантастики объединились в так называемое «Великое кольцо» и бесперебойно обменивались новостями — с помощью писем и телефонных звонков. Пусть они даже и находились под крылышком комсомола — сведениями, согласитесь, можно обмениваться и под крылышком!

И если бы это творилось лишь внутри страны! В Волгограде, представьте, обнаружился канал, по которому информация не только беспрепятственно утекала за рубеж, но и точно так же беспрепятственно втекала из-за рубежа.

Переполох был настолько велик, что породил документ, именуемый Запиской отдела пропаганды ЦК КПСС «О серьёзных недостатках в деятельности клубов любителей фантастики». Текст давно рассекречен, и, перечитывая его сегодня, нельзя не заподозрить, что кое-кто в верхах страстно желал разделаться не столько с движением, сколько с Борисом Завгородним лично. Вот, пожалуйста: «У руководства некоторых клубов стоят люди, не имеющие ни соответствующих знаний, ни правильной политико-идеологической ориентации».

Ясно ведь, в чей огород камушек!

Говорят, кое-какие КЛФ убереглись, но это исключительно потому, что председателями их были кто угодно, только не Завгородний.

В этом смысле Нижнему Поволжью не повезло (или повезло, не знаю).

Дело показалось настолько серьёзным, что в городе-герое созвали бюро обкома. А Первым секретарём был к нам назначен тогда Владимир Ильич Калашников, грандиозный мужчина, с бровями, как два бурелома, страстно желавший окультурить скудную волгоградскую почву и добиться пристойных урожаев. А тут, нате вам, созывают бюро по поводу хрен знает чего!

Первое лицо области сидело на собрании, недоумённо насупив брови и пытаясь вникнуть в происходящий сюр. А с высокой трибуны взахлёб перечислялись лица, коих следовало бы выдворить из города за преступную связь с фантастической литературой.

— …и прикидывающийся выходцем из рабочего класса Борис Завгородний! — доносилось с высокой трибуны.

Наконец, не выдержав, Владимир Ильич раздражённо осведомился вполголоса:

— А вот Азимов… это кто?

— Диссидент… — услужливо шепнули ему.

Бог его знает, откуда это всё стало известно в городе, да ещё и в таких подробностях. Вообще-то материалы бюро обкома разглашению не подлежат. И вот тем не менее…

На самом деле результаты были печальны: многие милейшие люди из Общества книголюбов, обкома ВЛКСМ и Комитета по печати были вышиблены — кто из партии, кто с работы. И лишь один человек остался невредим посреди могучего урагана — бывший слесарь Центрального рынка, а ныне рабочий алюминиевого завода Борис Завгородний.

Каким образом он успел к тому времени попасть на алюминьку?

Это отдельный апокриф.

Операция по вербовке была запланирована КГБ давно — возможно, сразу же после отправки первого письма Рэю Брэдбери. Кандидат на роль агента, честно говоря, напрашивался сам. Прикиньте: председатель клуба, обширные связи в стране и за рубежом, глубоко пущенные корни в теневой книжной торговле, вдобавок пролетарское происхождение…

Но, если вдуматься, дурь полосатая!

Во-первых, какой смысл вербовать, если оригиналы писем вместе с переводами на английский так и так лягут на стол сотрудника госбезопасности?

Во-вторых, это кем надо быть, чтобы углядеть в Завгороднем Штирлица?

Создаётся впечатление, что таинственному Борису Ивановичу просто захотелось подрасти по службе.

Предложение вербуемый принял с восторгом. Как выяснилось, он с детства мечтал стать секретным агентом. Тем более что его хмурый темнолицый тёзка намекнул на возможность загранкомандировок.

Между прочим, весьма больной вопрос. Зарубежные фэны ежегодно организовывали в каком-либо культурном центре Европы сонмище, именуемое Евроконом, и каждый раз приглашали легендарного Бориса Завгороднего, о котором столько слышали, столько читали — и жаждали узреть воочию.

Приглашение поступало в самые верха, откуда спускалось в Волгоградский обком комсомола, а вот до самогό приглашённого, увы, не доходило. Обком вежливо извещал Европу, что, к сожалению, Борис Завгородний в данный момент занят, и поэтому не могли бы вы принять в качестве замены, скажем, второго секретаря нашей организации?

Словом, на предложение стать осведомителем КГБ вербуемый ответил согласием. Поставил всего одно условие: псевдоним он себе выберет сам.

— И какой же? — полюбопытствовал заинтригованный Борис Иванович.

— Вага.

— Почему Вага?

— А это любимый мой герой Стругацких. Вага Колесо.

В доказательство Борис Завгородний расстегнул джинсу, задрал батник — и, действительно, под левым соском обнаружилась татуировка: «Вага».

Капитану КГБ (а именно такое звание носил Борис Иванович) невольно пришлось принять задумчивый и даже сочувственный вид. Лицо его, кстати, имело несколько полинезийские очертания и, как уже упоминалось, было сильно смуглым. Такое впечатление, что первоначально капитана собирались внедрить куда-нибудь в Гонолулу, да вот как-то не сложилось. Зато он, сами видите, пригодился в качестве куратора по культуре в Нижнем Поволжье.

— Тогда один совет, — промолвил Борис Иванович. — Слесарь — это, конечно, великолепно. Это звучит гордо. А вот рынок… Как-то он, знаете, не слишком соответствует легенде. Что если вам перебраться на более серьёзное предприятие? На алюминиевый, скажем…

То ли предвидел он разгром клуба, то ли просто подстраховался, но тёзку от грядущих преследований уберёг. Ну, сами подумайте, что можно сделать с тружеником алюминиевого завода? Куда бы вы его ни загнали, он от этого только выиграет.

Вдобавок алюминиевая пыль, оседающая на ресницах и практически несмываемая, довела цыганистую красоту Бориса до уровня убийственной. Дамы — млели и падали.

— Я ей про Азимова, а она уже трусы сняла! — жаловался он.

Чувствуя прилив сил, Завгородний вернулся домой и немедленно сел строчить донос на великого Александра Казанцева. А сё? Долг — он платежом красен.

И лишь после ознакомления с этим выдающимся документом в Комитете поняли наконец, с кем они связались. Необходимо было как-то исправлять ситуацию. По идее, хмурому темнолицему Борису Ивановичу надлежало срочно пригласить тёзку в свой кабинет ещё раз. Он, собственно, так бы и поступил, однако внезапно выявились новые обстоятельства.

Наискосок от Жёлтого Дома, в одном крыле которого располагалась ментовка, а в другом контрразведка, проживал и ныне, слава богу, проживает классик волгоградской и российской поэзии Василий Макееев. Случилось так, что был ему однажды поднесён на день рождения морской бинокль. С той-то самой поры и полюбил Василий Степанович высматривать вооружённым глазом из окна первого своего этажа, кто именно из коллег-литераторов время от времени пробирается украдкой в казённое здание. А неделю назад возьми да и проговорись об этом в баре Союза писателей. И, хотя имена стукачей были и так всем известны, Борис Иванович встревожился и назначил агенту Ваге встречу в городском парке.

Расположились на скамейке в одной из наиболее глухих аллей.

— Международная обстановка, — глухо и как бы через силу информировал капитан контрразведки, — резко обострилась. В связи с этим мы переводим вас…

И тут… Нет, ну надо же было стрястись такому совпадению! Именно в этот момент по глухой аллее как нарочно продефилировал тот самый педагог, что переводил Борины письма с отечественного на зарубежный. Завидев парочку на скамейке, сначала остолбенел, затем перекривил физию в неискренней улыбке и устремился к сидящим.

— Здравствуй, Боренька! — испуганно косясь на комитетчика, приветствовал он Завгороднего. — Как поживаешь?

Агент Вага Колесо почувствовал себя на грани провала.

— Зашибись, — глухо ответил он.

— Ну и славно! — обрадовался педагог. — Так я пошёл тогда?

Капитан контрразведки по-прежнему хранил недовольное молчание.

— Давай, — разрешил Вага.

И педагог поспешил удалиться.

— Кто это? — осведомился капитан.

— Да так… — уклончиво отозвался агент.

Капитан посопел и продолжил:

— Так вот, в связи с обострением международной обстановки переводим вас в режим глубокой конспирации. Живите, ни у кого не вызывая подозрения, и ждите нашего сигнала.

Сигнала, естественно, так и не последовало.

Читатель вправе спросить, откуда это стало известно автору. Он что, был вхож в Комитет государственной безопасности? Или подслушивал из-за кустов глухой аллеи парка? Как вообще могла случиться такая утечка информации?

Да очень просто: сам Завгородний всё и разболтал. Кстати, ход, на мой взгляд, в конспиративном плане вполне гениальный. Шепелявая исповедь Бориса неизменно вызывала дружный смех, и вскоре по городу загулял анекдот: дескать, председатель КЛФ «Ветер времени» не кто иной, как внедрённый в клуб капитан КГБ.

А вскоре (примерно год спустя) выяснилось вдруг, что главная-то чума Страны Советов — вовсе не фантастика, а представьте себе, алкоголь. И началась борьба с пьянством и самогоноварением. Но что самое забавное: даже в грозный год ликвидации КЛФ переписка Бориса с Западом не прервалась ни разу. Да и во время перестройки тоже.

Перестройка… Знаете ли вы, что такое перестройка? Это когда исчезает даже то, чего не было. Но герой наш, однако, не унывал. Вот, к примеру, окончательно пропали моющие средства. Населению стали выдавать талоны на мыло. И какая вам радость с этого талона? Нет, отоварить его можно, но это ж надо выстоять очередь!

И что же делает этот негодяй? Он вкладывает талон в конверт и посылает в Австралию! А там это раритет! Представьте на секундочку: настоящий советский талон на мыло! Прямиком из-за железного занавеса! И на радостях сумчатые шлют Борису целый контейнер моющих средств.

Были и другие радостные события.

Воскресло «Великое Кольцо». Преступный клуб «Ветер времени» реабилитировали, председателя его Бориса Загороднего восстановили в правах и переименовали в президента. Но, что самое потрясающее, ему было позволено съездить на Еврокон в Сан-Марино. То есть за рубеж!