Живая статуя

Метки колдовства

Ноэль раскрыл книгу и пытался читать. Тонкие пальцы скользили по строкам, буквы маячили перед глазами, но смысл слов ускользал. Он уже давно не мог ни на чем сосредоточиться: ни на простых книгах, ни на священном писании, ни даже на молитвах. Вот он снова на дежурстве один, и снова его мысли постоянно возвращаются к тому прекрасному, златокудрому созданию, которое ночью заявилось в церковь и призналось в своих злодеяниях. А потом сгорело целое селение. Ноэль помнил, как опрометью бежал к горящим домам, как сам пытался помочь тушить пожар, таскал ведра с водой до тех пор, пока у него на ладонях не появились мозоли. И все напрасно. Никого спасти не удалось. Только те, кто жили на отшибе и на самых окраинах, успели выбежать из домов, да и те были так напуганы, что юноше пришлось утешать их всю ночь. Ни от кого невозможно было добиться внятных объяснений, из-за чего разразился пожар. Люди только сбивчиво начинали говорить что-то о золотом драконе и его огненном дыхании, от которого занялись не только соломенные крыши, но стерни вспаханных полей. Однако где это видано, чтобы мифическое существо, о котором прочесть можно только в книгах, прилетало в деревню и причиняло реальный вред. Такое невозможно, упрямо твердил Ноэль, но разве не сам он видел недавно живого ангела? То чудесное явление неземного существа со светящейся кожей, золотыми локонами и крыльями тоже казалось невероятным.

А потом ангел признался в том, что вред, причиненный им невозможно исправить, и что имя ему дракон. Ноэль до сих пор не знал верить этому или нет. Может, неземное существо просто хотело испытать его и поэтому намеренно говорило о том, что не соответствует действительности.

Во всяком случае, та ночь, когда оно явилось, была ознаменована трагедией. Столько жизней было погублено в одну ночь, выгорели посевы, не осталось ни амбаров, где хранилось зерно, ни конюшен, ни скота. Немногие выжившие остались без домов и вынуждены были искать приют в ближайших селах. Ноэль тяжело вздохнул, если бы хоть какая-то часть состояния, которое он должен был унаследовать, осталась при нем, то он, не задумываясь, раздал бы все потерпевшим.

Вроде бы сам Августин вызвался выделить этим людям средства на постройку новых жилищ и послать кого-нибудь выяснить, что же на самом деле произошло. Августин верил, что здесь не обошлось без вмешательства нечистой силы. Говорили, он собирается провести расследование и бороться до полной победы добра, но Ноэль предполагал, что такая борьба, скорее всего, закончиться арестом всех потерпевших. Им предъявят обвинение в колдовстве, в том, что это они с помощью темных сил вызвали огненную бурю и устрашающую иллюзию — парящий над огнем силуэт золотого дракона. Пыточные в инквизиции были такими, что вряд ли кто-то сможет не признаться в этих грехах. А там бедняг, чудом вырвавшихся из огня, будет ждать костер, но уже не в родной деревне, а в Рошене. Ноэль достаточно пробыл в центре столичной суеты, чтобы, кроме восхищения, испытать перед Августином еще и страх. Внешне он, конечно, походил на святого, но те массовые казни, которые он устраивал, и та непреклонность, с которой подписывал приговоры, говорили о том, что внутри него сидит далеко не добрая, сокрушительная сила. Сила, которая руководит им.

Ноэль отложил книгу и улыбнулся уголками губ при воспоминании о том, что в отличие от всех этих восторженных, возможно, заблудших толп в Рошене, он один видел настоящее возвышенное существо. И он никогда не забудет о своей встрече с ангелом, о намеках на то, что сверхъестественное существует прямо здесь рядом и об исповеди.

— Если бы только знать, чем ты был так опечален, — прошептал Ноэль, смотря в приоткрытое окно, туда, где в высоте, над выгоревшими полями, медленно гаснул дневной свет. Великолепные золотистые снопы солнечного сияния ореолом окружили выжженную мертвую почву. Это земля уже никогда больше не будет плодоносить. Ее невозможно засеять, нельзя взрастить на этих сухих комьях глины урожай. Есть еще один повод для Августина доказать, что дело не обошлось без вмешательства потусторонних сил. Ведь врагам человечества ненавистно все полезное и живое.

Только мифический дракон мог устроить такой пожар, думал Ноэль, смотря на обугленную почву. Однако Эдвин, хоть и назвался драконом, на такое был неспособен. Невозможно было поверить в то, что возвышенному, таинственному Эдвину ненавистна красота окружающего мира. Кажется, Эдвин был единственным, кто способен отнестись ко всему с пониманием.

Вести о пожаре разлетались так быстро, но в существование дракона никто не верил. А Эдвин? Верил ли он сам в то, о чем говорил? Он должен был знать такие тайны, о которых смертные не могли и предположить.

Ноэлю бы хотелось знать об Эдвине все, но это представлялось невозможным. Эдвин мог быть поблизости в любой миг, даже сейчас мог незримо стоять где-то рядом, но разве можно заговорить с ним во второй раз. Скорее всего, разговор с ангелом был для Ноэля тем редким случаем, который дается раз в жизни.

Ноэль поклялся, что никому об этом не расскажет. Да и кто бы поверил, если б он рассказал. Его бы сочли таким же безумцем, какими он счел тех крестьян, которые упорно твердили про дракона.

Сам он не мог в это поверить до тех пор, пока от гаснущего солнечного света не отделилась вдруг золотая тень, еще более яркая, чем сияние дня. Плавно взмахнули чьи-то огромные крылья, сияющие даже на фоне заката. Силуэт стремительно несся по небу, но это было так высоко, что рассмотреть его подробно было невозможно. К тому, же он промелькнул в небе на такой скорости, всего миг, и он уже исчез. Поскольку летел он по направлению к церкви, то сейчас, наверное, уже промчался над шпилем колокольни. Ноэль чуть вздрогнул, когда услышал плавные мерные взмахи где-то над крышей, а потом наступила тишина.

Куда же делся дракон? И был ли этот силуэт драконом или всего лишь иллюзией? Ноэль четко слышал взмах крыльев и то, как звякнул колокол на башенке, будто его, действительно, задело крылом.

Кто-то тихо вздохнул в пустой церкви. Вздох донесся со стороны алтаря, но Ноэль отчетливо его слышал. Он прикрыл окно, будто стекло могло спасти его от вторжения чудовища, и поспешил на звук.

Тусклого света, пробивавшегося сквозь цветные витражи, было недостаточно, и в храме всегда были зажжены лампады. Такое освещение создавало атмосферу таинственности и ожидания чего-то сверхъестественного.

Из притвора Ноэль прошел вперед по нефу, огляделся возле боковых приделов, хотя уже заранее знал, что волшебное золотистое сияние разливается именно возле алтаря. На лесенке, ведущей на колокольню, не осталось ничьих следов. Неясно было, как кто-то мог проникнуть сюда, даже будь у него крылья. Разве только материализоваться прямо из пустоты.

Еще до того, как кого-то, увидеть Ноэль неуверенно позвал:

— Эдвин!

А вдруг некто, загадочный и неуловимый, откликнется на его зов во второй раз.

Ноэлю показалось, что возле алтарных ступеней лежит какое-то сияющее крылатое создание. Он ускорил шаг и остановился, уставившись вперед с изумлением и испугом. Эдвин, действительно, снова был в церкви. Он лежал на полу, и его чудесные, золотые локоны разметались по мраморным плитам. Лица было не видно, но Ноэль догадался, что Эдвин прижался щекой к полу, пытаясь впитать кожей холод мрамора, чтобы хоть как-то облегчить боль, потому что его плечо было жестоко поранено. Ноэль не мог оторвать взгляда от страшной раны в форме креста, рассекшей идеальную чистую кожу. Две кровавые полосы ровно пересекались, красивая одежда была порвана и пропиталась кровью.

Ноэль подошел поближе, но прежде, чем он успел опуститься на колени перед раненым ангелом, Эдвин шевельнулся, и под плащом, на его спине, всего на миг блеснуло золотистое крыло.

— Не прикасайтесь! — тихо, но решительно предупредил он. В голосе зазвучала сталь.

Казалось, что Эдвин сейчас хотел только одного, чтобы его оставили в покое, но Ноэль не мог его бросить в такой момент. Нужно было что-то предпринять, остановить кровотечение, перевязать рану. Ноэль лихорадочно пытался припомнить, как оказывается помощь в таких случаях, но не смог придумать ничего лучше, кроме как осторожно коснуться руки Эдвина пониже раны. Всего одно прикосновение к холодной, бледной коже вроде бы не могло причинить никому боль, но Ноэль тут же вскрикнул и отдернул руку. Казалось, что его пальцы коснулись не живого создания, а раскаленного угля, или, еще точнее, это было соприкосновение с огнем. Кожу сильно обожгло. Ноэль поднес руку к глазам и заметил, как на подушечках пальцев вздуваются волдыри от ожогов.

Так сильно может обжечь только раскаленный металлический лист.

— Я же говорил, не прикасайтесь! — Эдвин сел, грациозным жестом откинул волосы со лба и слегка сощурился на свет, преломлявшийся в разноцветных стеклышках витражей. Кровь все еще липла к его коже, но крестообразная рана исчезла. Ноэль смотрел и не верил своим глазам. Как же такое может быть. Осталась только кровь, а раны нет.

Эдвин заметил его растерянность и слегка кивнул, в знак того, что полностью осознает свою необычность и не винит никого за излишнее удивление.

— Вы хотите спросить, кто расписался кинжалом на моем плече? — голос Эдвина звучал ровно, лишь иногда в нем угадывались страдание и усталость.

Ноэль, действительно, хотел все узнать. Казалось, сейчас он стоит на пороге того, чтобы раскрыть запретную тайну, и самому потом всю жизнь страдать. Кто мог оставить росчерк клинком на безупречной коже ангела? Рана, нанесенная крест — накрест, так может только драконоборец или охотник на волков, или…Ноэль бы мог многое предположить, но Эдвин отрицательно мотнул головой, словно давая понять, что все предположения излишни, правду может открыть только он один.

Кожа Эдвина уже была гладкой и чистой, остатки крови подсыхали, но Ноэль, как будто, все еще видел перед глазами кровоточащую рану в виде креста.

— Так клеймят проклятых, — вдруг объяснил Эдвин. Он был серьезен и грустен от осознания какой-то вины, и его слова, хоть и означали невозможное, но прозвучали как непреложная правда.

— Ты не можешь быть проклятым, — с чувством сказал, почти выкрикнул Ноэль. — Это невозможно. Ты просто испытываешь меня.

— О, Ноэль, — устало, с безрадостной усмешкой протянул Эдвин. — Неужели ты видел недостаточно, чтобы понять, не существует ничего невозможного.

— Как ты можешь говорить о себе так плохо?

— Я хочу говорить только правду. Я хочу быть правдивым с тобой одним, потому что другие мне не поверили и поплатились за это.

— Как? — Ноэль чувствовал, что должен попяться, отстраниться как можно дальше, но не мог отдалиться от этого светящегося лица.

— Ты видел сам, — ответил Эдвин. — Во время пожара…

Он замолчал, будто не находя слов, и только спросил:

— Имеет ли смысл продолжать дальше?

Ноэль должен был все понять сам, но он не хотел строить страшные догадки. Стоило только взглянуть на Эдвина, как все его скорби, обиды и заботы растворялись в божественном золотом мерцании этого облика, в чистоте и спокойствии неземного голоса и нестерпимо ярком сиянии глаз. Ресницы Эдвина едва вздрогнули и засияли, как золотые ниточки. Разве можно подумать, что в таком создании, как он, могло поселиться зло.

— Не будь недоверчив, — предупредил Эдвин. — Других я предупреждаю, чтобы они не верили мне, потому что мой облик вводит в заблуждение, но с тобой я собираюсь говорить на чистоту. Если ты не поверишь мне, то будешь наказан, как наказаны другие, а я не хочу, чтобы ты погиб.

— Так чего же ты хочешь?

— Участия. Понимания, — Эдвин пожал плечами так, будто сам с трудом понимал, что для него важнее. — Хочу, чтобы кто-то выслушал меня без содрогания, даже после того, как заглянет в мои глаза и увидит там душу дракона.

Он сел на полу поудобнее и огляделся по сторонам так, будто видел вокруг множество сверхъестественных явлений, целый рой эфирных существ, видимых ему одному.

Пальцы Ноэля все еще зудели. Кожа лопалась от сильных ожогов. Юноша подумал, что было бы лучше лишиться руки, чем чувствовать, как твой собственный кожный покров краснеет и облезает под воздействием необычайно жгучего сверхъестественного огня. Адское пламя! Нет, Ноэль гнал прочь от себя подобную мысль. Разве можно заглянув в глаза необычайного небесного создания увидеть там разверзшуюся адскую бездну.

— Огонь жжется. Это естественная реакция на только что пережитый ущерб, — пояснил Эдвин. Минуту он безучастно наблюдал за пострадавшим из-под полуопущенных век, с таким видом будто устал и от жизни, и от всех раненых или обожженных, когда-либо приходивших к нему за исцелением. Потом Эдвин либо сжалился, либо успел набраться сил, которых еще недавно у него было не так много. Во всяком случае, стоило ему лишь слегка щелкнуть пальцами и прошептать пару слов на неизвестном, неразборчивом языке, как волдыри и ранки на пальцах Ноэля зажили сами собой. Молодой человек с удивлением разглядывал обновленную здоровую кожицу вокруг ногтей, которая еще мгновенье назад была содранной и покрасневшей. Ну, разве злой дух может так быстро, без всяких корыстных планов подарить исцеление больному. Эдвин не ожидал ни похвалы, ни воздаяния, ни даже слов благодарности, он просто избавлял от боли. Пусть его прикосновение было обжигающим, но зато и помощь чудодейственной. Нет, Эдвин был неумолимо строг к себе, когда равнял себя со злом.

— Благодарю тебя! — Ноэль, щурясь, смотрел на чудесного гостя, потому что сияние, исходившее от его кожи и волос, теперь казалось ослепительным.

Эдвин лишь снисходительно кивнул.

— Мне кажется, что внутри меня раскалилась и рвется наружу целая лавина огня, — задумчиво проговорил он. — Стоит выдохнуть чуть сильнее, и огонь вырвется из ноздрей. Огненный поток бурлит и течет по моим венам. Ты веришь мне, Ноэль?

— Мне трудно в это поверить, но ведь я сам минуту назад, казалось, коснулся пламени, ощутил его даже сквозь твою кожу. Поэтому я знаю, что ты говоришь правду.

Ноэль опустился на колени рядом с Эдвином, зашуршали длинные полы рясы, коленки неприятно ударились о твердый гладкий мрамор. Собственное одеяние казалось Ноэлю непривычным и неестественным. Там, в Рошене, он привык носить яркие накидки, шитые золотыми и серебряными нитями кафтаны, одеваться в броские цвета, упражняться в верховой езде и фехтовании, а теперь у него остались лишь книги и длинный балахон, больше похожий на монашескую сутану, казалось, что он снят с чужого плеча и так навсегда и останется чужой вещью, которую Ноэль вынужден носить против воли. Откуда такие мысли? Ноэль и раньше сокрушался, что всего лишился и должен заниматься тем, к чему не лежит душа, но до границ безумия его отчаяние никогда не расширялось. Еще недавно он со всем смирился, а теперь его снова гложили мятежные помыслы. Эти мысли, как будто, посылал ему кто-то другой…тот, кто сидит перед ним.

Эдвин, словно уловив сомнения Ноэля, бросил на него быстрый лукавый взгляд из-под ресниц.

— А хочешь, я верну тебе твой титул, твои поместья и все твое несметное наследство до последней монеты, а злоумышленников, отобравших у тебя все это, накажу, — по ангельскому лицу вдруг скользнула дьявольская, проказливая улыбка. — Поверь, Ноэль, я не заставлю тебя заключать со мной ни пари, ни договор, ни хартию, а сделаю все это для тебя за так, как для друга.

— У тебя есть такая сила, чтобы повернуть все события вспять? — Ноэль никак не мог поверить в такое.

— Вполне возможно, — кивнул Эдвин. — Я могу сделать так, что все обо всем забудут. Никто не вспомнит про вторую жену твоего отца, про двоих ее сыновей, которые отняли у тебя наследство. Не будет ни единого человека в Рошене, который посмеет заикнуться о том, что были когда-то другие претенденты на твое имущество. Все тяжелые для тебя прошедшие годы просто сотрутся из памяти людской. Всего одно мое повеление, и все твои испытания останутся позади, не было у тебя никакой мачехи, и ты никогда не был ничьим пасынком, а те двое вертопрахов, которые заняли твое место уже и не вспомнят о том, что когда-то называли тебя братом, они будут чистить котлы на твоей кухне или ухаживать за садом и радоваться, что ты не гонишь их взашей.

Эдвин плавно взмахнул рукой, будто демонстрируя свою мощь.

— Возможен еще и другой вариант, — предложил он. — Я обличу перед всеми твоих врагов, ты снова займешь подобающее тебе место, а Франциск и Сандро, твои сводные братья, отправятся на один из грандиозных костров Августина.

— Но это же жестоко, — возразил Ноэль.

— А разве они поступили с тобой не жестоко, — Эдвин подозрительно сощурился, словно пытался заглянуть в душу Ноэля, но не мог потому, что нестерпимо яркий свет этой души слепил его. — Что-то я не пойму мыслишь ты, как лорд или как священник, хочешь быть знатным и богатым, или всего лишь праведным? Кстати, эта ряса тебе не идет.

Эдвин, как будто впервые, увидел образ самого Ноэля вместо безликого собеседника. Этот образ молодого человека со светлыми волосами и яркими синими глазами он мог бы назвать красивым, если бы бедное коричневое облачение не равняло его с затворником или монахом.

— Видишь, я тебя искушаю, — Эдвин улыбнулся уголками губ. — Ты хочешь смерти тех, кто причинил тебе зло?

Ноэль растерянно пожал плечами.

— Нет, — подумав, ответил он. — Но я хотел бы призвать к ответу того, кто оставил ту кровавую отметину на твоем плече.

— Вряд ли тебе это удастся.

— Почему?

— Потому что это был демон.

— Неужели ему не положено наказание за то, что он поранил тебя.

— Вряд ли, — Эдвин устало тряхнул головой, и золотистые локоны упали ему на лоб, прикрывая погрустневший взгляд. — Крест призван был очистить меня от зла, поэтому рана так долго не заживала.

— Так долго? Но она ведь затянулась спустя какую-то минуту, и даже следа не осталось. У людей царапины-то никогда так быстро не затягиваются.

— А у таких созданий, как я, любое ранение заживает всего спустя миг. Мы почти что неуязвимы.

— Мы? — конечно, таких, как Эдвин должно было быть множество, целая крылатая рать, но Ноэль с трудом мог это себе представить. Он привык считать Эдвина единственным и, как это ни странно, неповторимым.

— Нас много, — Эдвин едва заметно кивнул. — Точную цифру назвать нельзя. Скорее, подходит слово «неисчислимо», но я сейчас не имею в виду нас всех. Все мы разные и часто совершенно не похожи друг на друга. Помнишь, я говорил тебе о девушке, о моей ученице…о моей возлюбленной.

— Возлюбленной? — это слово почему-то неприятно кольнуло Ноэля. Ему показалось невозможным, почти противоестественным то, что Эдвин в кого-то влюблен.

— Ты хочешь узнать о ней и обо мне, и о моей недолгой земной жизни?

Ноэль кивнул. Тихий, проникновенный голос Эдвина убаюкивал и уносил куда-то в глубины времен, в прошлое, в древность, туда, где началась вся эта история.

— Тогда слушай, у нас впереди ночь, целых суток на мой рассказ не хватит, но я буду по возможности краток.

Церковь — единственное место, где чувствуешь, что рядом есть что-то сверхъестественное без присутствия волшебных существ. Они бы просто не посмели войти сюда. Я закончил свой рассказ, поудобнее уселся на полу и огляделся по сторонам. Здесь нет никого из моих подданных и никого из теней, но ощущается присутствие некой высшей силы.

Мое повествование было кратким. Многое я пропустил, о большинстве событий вообще не успел упомянуть, но Ноэль смотрел на меня так, будто я был знаменитым героем, сошедшим со страниц его любимой книги. Точно так же когда-то смотрела на меня графиня Франческа, которая первой разоблачила меня и все равно сделала своим кумиром, и которую я погубил.

— Неужели ты сдашься? Не попытаешься ничего сделать? — с чувством спросил Ноэль, когда я упомянул про события в склепе и свое изгнание.

Я мог только пожать плечами и еще раз с унынием вспомнить про то, что я отвергнут.

— Возможно, это расплата мне за все мои ночи, — я посмотрел за окно, где уже сгустилась мгла. — За каждый мой полночный налет, за ночи боли, крови, убийств, обманутых надежд, за каждое разбитое сердце. Я губил и обжигал, но не думал, что кому-то удастся обжечь меня самого, но Роза оказалась той самой роковой свечой, к которой лучше было бы не подносить ладоней.

— Ты будешь снова искать ее, Розу? — Ноэль весь напрягся, ожидая ответа. Он не хотел, чтобы я погиб, но также ему не хотелось, чтобы я был несчастлив.

— Да! — ответил я, ко мне вернулась былая решимость. Я встал, плащ яркой шелковистой волной взметнулся у меня за плечами и полностью закрыл крылья. Я снова собирался стать всего лишь путником в сложном лабиринте дорог, ведущих к склепу. Я собирался идти или лететь, провести в лесу всю ночь или целый год, но добраться назад до того места, где поселилась Роза.

Окно само распахнулось передо мной, свежий воздух приятной волной окатил разгоряченную кожу, я запрыгнул на подоконник и в последний раз обернулся на Ноэля. Ему безразлично, к каким силам я принадлежу, он все равно будет молиться за меня. Вид покаяния и покорность судьбе так не подходили ему. Я бы хотел помочь ему прямо сейчас, независимо от того даст он свое согласие на мое вмешательство или нет, но гораздо важнее для меня было найти дорогу к гробнице.

— Прощай! — я быстро махнул Ноэлю рукой перед тем, как выпрыгнуть из окна и пуститься в полет, и он ответил мне:

— До встречи!

Воя волков было не слышно. Метель прекратилась уже давно, и в лесу царило спокойствие. Как же хорошо сумела спрятаться вся та нечисть, с которой я недавно сражался, если я не могу уловить ни единого признака их присутствия вблизи, ни звука, ни вздоха, как будто их и вовсе нет, но я-то знал, что они здесь, попрятались по укромным уголкам и выжидают. Пока я первым не уберусь из леса, они не вылезут из своих нор.

Я очень быстро нашел ту дорогу, по которой шел к склепу, для этого мне пришлось всего лишь прибегнуть к тайному зрению, чтобы различить остатки собственных следов под слоями наметенного за день снега. Для меня одного они горели тусклым оранжевым свечением и указывали путь. Я долго шел по ним, узнавал знакомые места, даже набрел на тот куст, под которым валялся увядший розан. Кто-то сорвал его с ветки и бросил в снег. Еще совсем немного, и я должен дойти до места, но дойти никак не мог. Передо мной маячились уже виденные однажды купы кустов, ели и заросли смешанного леса, но до склепа дойти я никак не мог. Казалось, что я брожу кругами, а склеп скрыт от меня плотной пеленой. Мои усилия тщетны, а за спиной у меня кто-то злобно и радостно хихикает.

Вся местность превратилась для меня в лабиринт, из которого невозможно было выйти. Клубок дорог перемешался, перепутались и остатки моих следов. Я бродил всю ночь, а потом целый день, но склепа так и не обнаружил.

Сейчас я был таким усталым и голодным, что разодрал бы пополам любого волка, которого заметил, но, очевидно, поняв, что я в дурном расположении духа, не только волки, но и все мелкие зверьки старались держаться подальше от тех дорог, по которым я брожу.

— Я еще вернусь! — крикнул я, перед тем, как уйти, и был уверен, что какой-то невидимый шпион все слышал и передаст мое обещание Розе и всей собравшейся вокруг нее нечисти.

Кто-то захихикал и сбросил на меня с веток охапку снега, когда я все же свернул с дороги. Снежинки попали за воротник, и я бы с радостью растерзал проказника, но ни поймать его, ни даже заметить мне не удалось.

Из леса я ушел уставшим и злым, и только, когда очутился в Рошене, начал немного приходить в себя. Ну, и что мне до этого склепа, все равно эта нечисть не оставит меня в покое, будет шпионить за мной, и, возможно, однажды я изловчусь и поймаю кого-нибудь из них, а там уж у меня есть собственные способы заставить пленников выдать все секреты врага.

Сейчас лучше всего было бы пойти к Марселю, посмотреть, как продвигается его работа, взглянуть на картины, настолько прекрасные, что при виде их забываешь о собственных несчастьях.

И все-таки сначала я решил заглянуть к Флер. Я сам не мог понять, почему меня так потянуло в ее комнату именно в этот вечер. Я почти не отдавал себя отчета в том, что делаю, когда шел к ней. Ноги сами несли меня по знакомым истоптанным мостовым, а потом по крутым ступеням к ее дверям.

Я вошел без стука, замок сам отперся передо мной, даже не щелкнув. Флер уже спала, и это было удивительно, ведь еще не ночь, а она привыкла бодрствовать допоздна. И еще более странно то, что ее тело кажется мне совсем неподвижным, грудь не дышит, и не слышно биения сердца. Я даже не мог уловить быстрый ток крови в венах спящей, а обычно я сразу чувствовал все это. Я подошел к кровати. Флер лежала поверх одеяла и, как это ни странно, даже не переоделась для сна. На ней было лучшее ее платье, на кистях рук поблескивали украшения, в волосах, свесившихся вниз, запутались искусственные цветы. Флер напоминала неживую куклу из марионеточного театра, которую после представления за ненадобностью бросили за кулисами. Еще до того, как я прикоснулся к ее пульсу, я знал, что он не бьется.

— Флер! — тихо позвал я, но она не ответила. Она была мертвой, я мог поклясться в этом, передо мной лежало всего лишь ее бездыханное тело, и вдруг ресницы на ее веках чуть дрогнули. Губы шевельнулись и что-то тихо прошептали, я не смог разобрать что, кажется чье-то имя.

— Ты живая? — изумленно спросил я, но вопрос прозвучал глупо, девушка уже приподнялась и села на постели, кокетливо одернув слой воздушного лилового газа на юбках.

— А ты надеялся не застать меня живой? — вдруг обиженно спросила она.

— Что? — я с трудом верил собственным ушам и тому, как гордо, как капризно вдруг начала вести себя Флер, будто какая-нибудь принцесса.

— Тебя не было здесь так долго, я думала, ты ушел навсегда, — вдруг выпалила она и закрыла лицо руками. На кистях сверкнули два браслета, которые я ей подарил.

— Мне было так страшно думать, что ты не вернешься.

— Но я же вернулся, — я подошел к окну, чтобы его закрыть, потому что в комнате стало холодно, но тут вспомнил про башмачок фей и оставил створку открытой. Флер слишком любила свою туфельку с якобы живущими в ней крошечными существами и пыталась создать им самые удобные условия.

На столе что-то ослепительно блеснуло. Остро отточенное лезвие с запекшейся на кончике кровью резко выделялось на фоне безделушек, разбросанных по столешнице. Уж не пыталась ли Флер покончить с собой. От такой, как она, всего можно ожидать. Я взволнованно оглянулся на ее запястья, но они были скрыты бриллиантовым блеском украшений. Оставалось только исследовать лезвие и кровь на нем, я взялся за рукоять и с удивлением узнал свой собственный кинжал. То самое оружие, которое осталось в гробнице. Кинжал, которым слуги Розы ранили меня самого.

— Откуда он у тебя? — я кинулся к Флер и даже потряс ее за плечи.

Она, явно, не собиралась отвечать, лишь недоуменно смотрела на меня и хлопала ресницами.

— Откуда у тебя этот кинжал? — уже настойчивее повторил я.

— Я и сама не знаю, — проговорила она и опасливо покосилась на блестящее лезвие в моей руке. — Пожалуйста, Эдвин, не надо так шутить, а то я, и вправду, решу, что ты хочешь меня убить.

— Ладно, будем считать, что это была неудачная шутка, — я убрал руку с лезвием подальше от Флер и отодвинулся сам, чтобы она чувствовала себя в безопасности. — А теперь объясни, где ты взяла кинжал?

— Нигде я его не взяла, — на этот раз Флер, действительно, разозлилась. — Уж не думаешь ли ты, что я интересуюсь оружием? Кто-то оставил его на окне и еще записку.

— Записку? — я посмотрел на кинжал в моих руках и заметил, что к рукояти, и вправду, привязан какой-то рваный клочок то ли бумаги, то ли пергамента. Минуту назад его, кажется, здесь не было, а может, это я был так разъярен, что ничего не замечал.

Я отвязал записку, испачканную той же яркой багряной кровью, что и кончик кинжала. Странно, но я ничуть не содрогался при мысли, что эта кровь — моя. Однако записка меня сильно изумила. Она тоже была написана моей кровью, я чувствовал это по запаху, пара алых строк была выведена каплями из моих вен. Витиеватый почерк со множеством сложных закорючек, каким писали только в старые времена тоже был мне знаком.

«Наслаждайся жизнью, Эдвин, как и положено принцу», гласила записка, а подпись ниже можно было даже не ставить. Я и так знал, что ее написал Винсент. Неужели, когда я был в опасности, он, невидимый и неуловимый, тоже носился где-то рядом и собирал в чернильницу капли моей крови, чтобы потом обмакнуть туда перо и вывести на бумаге эту кровавую строку. Постскриптум был написан уже чернилами, очевидно, крови на него не хватило.

«Твоя новая пассия просто восхитительна, хотя светлый цвет волос ей не слишком идет».

Вот за это я готов был убить Винсента, но рядом его не было. Как он посмел так сказать о Флер? Что означало — ей не идет светлый цвет волос? Я попытался представить Флер брюнеткой и не смог. Быть шатенкой или рыжей ей бы тоже не пошло. Именно белокурые длинные пряди делали ее похожей на фею. Возможно, в этой фразе скрыт какой-то тайный смысл. Надо все обдумать, а вдруг Винсент решил говорить со мной загадками. Заявление, конечно, казалось абсолютно пустым, но, может быть, именно в нем крылся тонкий намек. Намек на что? Неужели, со мной решили поиграть, как я сам всегда играю со своими жертвами? Это выводило меня из себя. Я злился, но злобы выместить было не на ком.

— Что-то не так? — Флер привела себя в порядок перед зеркалом и теперь заинтересованно смотрела на меня.

— Все в порядке, — солгал я, ей не за чем знать о моих проблемах.

— А это правда, что ты принц? — она вдруг оказалась возле меня, хотя я не видел, как она пересекла комнату и через мое плечо заглянула в записку. Интересно, мне только кажется, или она может двигаться так же неуловимо и проворно, как я.

— Ты прочла записку, адресованную мне? — обвинил ее я.

— Ну, я же не знала, что тебе, ведь доставили то ее ко мне на окно, — попыталась оправдаться Флер и при этом выглядела так очаровательно, что ее невозможно было не простить.

— Обещай больше не читать никаких бумаг, ни писем, ни документов, ни книг, где может встретиться упоминание обо мне, — потребовал я.

Флер только рассеяно пожала плечами, не понимая, откуда вдруг такая подозрительность по отношению к ней, и торжественно поклялась:

— Обещаю!

Я был вообще крайне удивлен тем, что Флер умела читать. Раньше я полагал, что она безграмотна, как и большинство уличных красоток. Да и кто бы стал обучать ее грамоте, разве только какой-нибудь друг или поклонник. А может, до того, как ступить на театральную стезю, Флер в детстве посещала церковно-приходскую школу. В жизни возможен любой поворот событий. Если бы моя новоявленная подружка не вела себя дерзко и развязно, как и положено коломбине, я бы, пожалуй, решил, что она воспитанница богатой или аристократической семьи, сбежавшая от нежеланного брака. Не у многих хватало мужества для того, чтобы сбежать из — под венца, а потом притворяться белошвейкой, служанкой или актрисой. Только у одной наследницы престола хватило смелости не только для того, чтобы убежать в неизвестность, но и для того, чтобы полюбить дракона. Какие то были чудесные времена, когда я подобрал Розу, лишившуюся крова, когда начал обучать ее фехтованию и колдовству, когда она говорила — неважно, что она любит демона, главное, этот демон прекраснее всех ее земных друзей.

— Кстати, мне по-прежнему обращаться к тебе на «ты» или делать реверанс и произносить «ваше высочество» при каждом твоем появлении? — спросила Флер, выводя меня из задумчивости. Она уже стояла у окна и увлеченно рассматривала свой чудесный башмачок, словно, действительно, пыталась обнаружить внутри него признаки жизни. Как она могла так быстро переноситься из одного места в другое. Она даже не летала, будто такой обыденный способ передвижения был ей ни к чему, а обладала талантом присутствовать в двух местах одновременно. Один миг она стоит возле тебя и в это же самое мгновение вдруг неуловимо оказывается уже в другом конце комнаты. Не слышно было ни шагов, ни тихого шуршания платья. Флер казалась мне почти нематериальной.

— Обращайся ко мне, как привыкла, — без особого радушия разрешил я. — Не знакомиться же нам с тобой заново.

Флер что-то неразборчиво хмыкнула, будто осуждала меня то ли за отсутствие смекалки, то ли за недостаток галантности.

Я вспомнил, что не принес ей никакого подарка и немного огорчился. Конечно, я был совсем не обязан оправдываться за свое невнимание к ней. В конце концов, она мне никто, просто случайная знакомая, но, как это ни странно, я успел к ней привыкнуть, проникнуться симпатией и даже немного заинтересоваться. Флер окружала плотная неразгаданная тайна, поскольку ее мысли были мне недоступны.

Опустив руку в карман, я прошептал пару слов, это было короткое, тайное повеление для духов, понятное им одним, но Флер навострила ушки так, будто тоже поняла, о чем я говорю.

Я надеялся, что духи украдут для моей дамы что-то из самых привлекательных безделушек или не украдут, а вытащат из давно забытых кладов. Флер прислушалась к тишине так, будто слышала неуловимое для человеческих ушей шушуканье призраков и их неслышные движения. А потом тихий звон драгоценности, очутившейся у меня в кулаке. Я разжал руку и протянул ей восхитительное колье из бриллиантов. Мелкие камни в нем соединялись, принимали затейливые формы, и оно казалось ожерельем из звезд.

Флер немного оживилась, увидев украшение, но подарок приняла так, словно я всего лишь возвращал ей то, что у нее же было когда-то украдено. Она разложила колье на ладони, рассматривая тонкую огранку камней, и опять вместо сложных линий судьбы на ее руке мелькнул горящий, алый крест. Я уже почти забыл, что общаюсь с девушкой, которая навечно осуждена носить на себе этот знак, как печать.

— Ты самый щедрый из всех кавалеров, каких я знаю, Эдвин, — со странной, невыразительной интонацией протянула Флер, будто не хвалила, а укоряла меня за что-то. — Скажи, неужели тебе не жалко оставлять здесь, в месте, в которое ты, возможно, уже не захочешь возвращаться, все эти ценные вещицы?

— Эти украшения созданы для женщины. Мне они ни к чему, — я смог только слегка пожать плечами, тем самым выражая, что таков мир, и его не изменишь. Похоже, мне удалось с честью выйти из ситуации, а ведь Флер чуть не поставила меня в тупик. Не мог же я объяснить ей, что сокровищницы дракона давно ломятся от золота и драгоценных камней, а по всему миру раскиданы тайники, до которых могу добраться только я один. Различные подати все время пополняют уже несметные сбережения, а нетронутое богатство мне ни к чему. Я не собираюсь спать на золоте и вешать замки на каждый сундук, мне хочется осчастливить мир, раздав нуждающимся хотя бы сотую долю того, что я сам имею, иначе богатство, запертое вдали от солнечного света, неприкосновенное и не приносящее пользы никому, превратится в ненужный хлам.

Мог ли я объяснить все это Флер в паре слов? Прочти я ей хоть длинную лекцию о том, что хочу принести людям немного радости, она бы меня не поняла. Разве можно заботиться о других, когда у самой полно забот? Так думала, наверное, каждая из актрис, с которыми Флер выступала. Были такие времена, когда я тоже не мог задуматься ни о чем, кроме собственных проблем, но они остались далеко позади, в теперь уже недосягаемой древности.

— Давай прогуляемся вместе, — вдруг с лукавой улыбкой предложила Флер. — Нельзя же все время сидеть взаперти и унывать. Лучше сходим в театр, вот удивятся мои бывшие подруги, когда увидят меня среди зрителей, да еще с таким кавалером, как ты. Тебе, наверное, уже не раз говорили, что на тебя сложно не обратить внимания.

— Да, говорили, но лучше я от этого не стал.

— И не надо, ты и так хорош собой, по крайней мере, мои подруги так решат. Так мы идем?

— У тебя нет подходящей для похода в театр накидки, а на улицах очень холодно, — это была первая отговорка, которая пришла мне на ум. Идти в театр сегодня мне совсем не хотелось даже одному и уж тем более со спутницей, которую придется развлекать.

— Да, точно, новой накидки у меня нет, — с досады Флер поджала губы и стала оглядываться по сторонам так, будто сейчас могло произойти чудо, и на ее окне вместо записки оказался бы необходимый подарок.

— Я принесу тебе теплую одежду, как-нибудь на днях, — пообещал я.

— А пока ты не одолжишь мне свой плащ? — предложила Флер. — По крайней мере, на сегодняшний вечер.

— Нет, сегодня я не могу никуда пойти, мне нужно навестить друга, — попытался оправдаться я. То, что Флер обиделась, было сразу заметно.

— Друга? — переспросила она с какой-то странной интонацией, будто собиралась убить такового, если бы он повстречался ей на пути.

— Художника, — уточнил я. — Он выполняет мои заказы.

— Закажи ему мой портрет! — глаза Флер зажглись радостным огоньком. — Пожалуйста, Эдвин!

— Обязательно закажу, — пообещал я, глядя на нее. В этот миг Флер показалась мне необычайно хорошенькой, и про себя я добавил: «я хочу иметь твой портрет для того, чтобы у меня осталось хоть какое-то напоминание о тебе даже после того, как пройдут столетия, и твои кости обратятся в прах, ведь ты рано или поздно умрешь, а я осужден жить вечно».

Флер не могла знать, о чем я думаю, так почему же она вдруг коварно улыбнулась, будто собираясь мне сказать, что собирается прожить всю вечность рядом со мной.

Иногда мне казалось, что ее повадки становятся более хищными, а поведение более раскованным, чем тогда, когда мы с ней познакомились. Это мне не нравилось. Не нравился и алый крест на ее ладони.

— Если бы я мог устранить любой изъян, ты бы согласилась, чтобы я убрал эту отметину с твоей руки? — осторожно спросил я у Флер.

Я думал, что она с готовностью согласится, но она только отрицательно покачала головой и произнесла:

— Я уже привыкла быть меченой.

Когда я уходил от нее к Марселю, то чувствовал, что ее зеленоватые глаза все еще следят за мной. Я обернулся и отыскал взглядом ее окно на темном фасаде. Несмотря на то, что нас разделяла высота, я четко увидел Флер, даже различил мерцание жемчужной нити на ее шее. Она прижалась лбом к стеклу и пристально следила за тем, как я ухожу, ловила взглядом каждое мое движение, будто ей казалось неестественным то, что я просто шагаю по дороге, а не лечу над ней. Но ведь Флер не знала, что я умею летать. Какое неуместное предположение. Разве могла она заподозрить своего покровителя в том, что по ночам он пускается в полет над спящими селениями, что расстояния и высота для него ничто. Я поднял руку и помахал Флер на прощание.

Надо будет как-нибудь отвести Флер к Марселю, чтобы он увидел, насколько она красива, и нарисовал одну из своих лучших картин. Я уже привык считать мастерскую Марселя целым миром, самостоятельным и отдельным от всей вселенной. Сколько бы раз я не посылал своих незримых подданных забрать уже оплаченные картины, пока художник спит, а сокровищница, полная восхитительных полотен, не пустела. Марсель ничуть не обижался, когда я прилетал к нему в любое время ночи и отрывал от работы, напротив, он всегда был рад моему появлению. Если бы он только знал, кого приветствует, кому отдает свое восхищение. Как странно, что тот, кто когда-то беспощадно спалил в огне прекраснейшие области мира, теперь смиренно сидел в каморке живописца и с удовольствием наблюдал за тем, как ловко и умело кисть кладет ровные мазки на холст. Проще простого было бы разрушить всю эту хрупкую красоту. Одно дыхание и не только мастерская, но и весь дом обратятся в пепел, одно быстрое движение, и шея самого живописца будет рассечена, но мне было невыносимо даже думать о таком исходе событий. Пусть я не всегда сожалел о самых прочных и неприступных крепостях, уничтоженных мной, но я не смог бы, пусть даже случайно, оцарапать хоть одно из произведений Марселя. Я дорожил всеми его картинами и им самим так, как не дорожил целым миром. Наверное, потому, что, приходя к нему, я видел вокруг себя только прекрасное и ни разу не встречал ни пороков, ни зла, которые, наверное, уже с сотворения мира распространились по всей вселенной. В ночном Рошене по углам прятались тени, ожидая жертвы, рыскали по широким улицам приспешники Августина, вспыхивали костры, а в мастерской Марселя царила безмятежность.

— Что ты чувствуешь, когда носишь этот медальон? — спросил я у Марселя, работавшего над очередной картиной.

Он вздрогнул, отложил кисть и коснулся золотого кружочка у себя на груди. Он даже не заметил, как я влетел в распахнутое окно и уселся на подоконник.

— Довольно странные чувства, — ответил он, как только пришел в себя от изумления. — Мне кажется, что вся какофония звуков из целого необъятного города вдруг стала достигать моих ушей, и я могу выделить любой звук, к которому захочу прислушаться, смогу услышать, о чем говорят собутыльники в ближайшей таверне или влюбленная парочка, которая шепчется о чем-то на морозе, за углом. Эдвин, иногда мне чудится, что медальон лишь средство, с помощью которого я могу дотянуться до любого уголка мира, при этом не переступив порога своего жилья.

— Так и должно быть, — кивнул я. — Что-то необычное случается с каждым, к кому попадет подобная, редкостная вещь.

— Волшебная вещь?

— Можешь назвать и так. Считай, что открывшийся талант, это мой подарок тебе за твои труды. Возможно, однажды тебе повезет, и ты вовремя сумеешь подслушать чей-то заговор против тебя или меня, при этом находясь вне досягаемости от злоумышленников, — я всего лишь пошутил, но Марсель отнесся к этому серьезно и даже кивнул, словно давая торжественное обещание, что попытается оградить нас обоих от опасности.

Он неосторожно щелкнул крышечкой медальона и порезался о замочек. Я тут же ощутил тонкий, чуть отдающий железом аромат крови, еще до того, как увидел алую капельку, выступившую на мизинце у Марселя. К моему удивлению, Марсель тоже ощутил запах, жадно втянул ноздрями и даже наклонился, чтобы слизнуть кровь с пальца.

— Прости! — пробормотал он, как только пришел в себя и заметил, что я пристально за ним наблюдаю. Очевидно, собственное поведение показалось ему недостойным. — Не знаю, что на меня нашло.

— Не знаешь? — зато я знал, так бывало с каждым, кого тени не хотели отпускать из своей компании. — Скажи, Марсель, тебе до сих пор удается утолить жажду водой или вином, не тянет ли тебя, к чему-то другому? Когда ты идешь ночью по улице, тебе не хочется накинуться на первого прохожего и вцепиться ему в горло?

Марсель отрицательно покачал головой и снова взялся за кисть.

— Иногда у меня, конечно, бывают плохие мысли, и все они связаны с тем темным обществом, в которое ты меня однажды привел. Я помню их фарфоровые лица, их хищную грацию и те чудесные фрески, которые их окружали. Иногда во снах ко мне является та девушка, которая изображена там, на стене, и которую теперь рисую я. Я знаю, что она царица. Я видел корону на ее голове. Сама она так красива, что я готов упасть перед ней на колени, но то, что она говорит, меня пугает.

— И что же она тебе говорит? — я был заинтригован.

Марсель секунду мялся, будто ему было страшно произнести ответ, убирал волосы со лба и разглядывал палитру так, будто она сейчас занимала его больше всего.

— Она велит мне изгнать тебя, как злого духа, а самому выброситься в это самое окно, в которое я не раз впускал темную силу, чтобы искупить свой грех, разбившись лбом о мостовую, — признание далось ему с трудом, но после слова полились потоком. — Она говорит, ты будешь сокрушаться о моей смерти, и в этом будет твое наказание, говорит, что другие злые духи будут носиться над местом моей гибели, а если я сам не покончу с собой, то она пришлет своих слуг, чтобы они подтолкнули меня в нужный момент. Она приказывает мне не впускать тебя больше, не говорить с тобой, но…когда я просыпаюсь, когда солнечный свет льется в окно, кошмары ночи перестают быть мучительными. Каждый раз дневной свет напоминает мне тебя, и я чувствую, что ты рядом, несмотря на то, что тебя рядом нет.

— Не переживай, Марсель, это пустые угрозы, — сказал я, хотя сам в этом сомневался. — Ты вообразил, что твоя царица жестока, хотя на самом деле это не так.

— Я ничего не вообразил, — с чувством возразил Марсель. — Дурные мысли, как будто приходят откуда-то извне, с неведомой темной стороны, из склепа, в котором я никогда не был.

Неужели Роза стала настолько жестокой? Марсель не мог знать о склепе, а я ему никогда не говорил. А может быть, это слуги Розы решили извести меня, а заодно и всех тех, к кому я испытываю теплые чувства. Для них это, должно быть, редкостная забава, посмотреть на то, как кто-то сокрушается о своем друге, которого погубили они. Те духи, которые окружили мою царицу, очень любят пакостить, а потом прятаться от возмездия.

У меня уже кулаки чесались от желания убить всех, кто когда-либо бродил вокруг того склепа, кроме Розы и Винсента, разумеется. Их единственных я бы пощадил, а вот всю эту свору, которая их окружает, не задумываясь, бросил бы в разожженную печь и задвинул заслон, чтобы они не смогли спастись. Они упорно рвались к жизни и к новым шалостям, но, как только я сумею до них добраться, им придет конец. Давно надо было очистить мир от такого скопища зла. Куда смотрели мои подданные? Почему не донесли мне? Разве не наши собственные правила гласят, что сильнейшие волшебные существа должны собираться в империи и подчиняться общепринятым законам, а остальные все равны предателям. Пора бы завести более надежную разведку, готовую пролезть в любую щель, или припугнуть уже существующих шпионов, чтобы они поменьше ленились и побольше летали по миру, подслушивая все, что их заинтересует, и беря под наблюдение любой дом, который вызовет у них подозрение. И не только дом, любой сарай или хлев, любое закрытое помещение под крышей или без нее, по которому, возможно, втайне разливается волшебный свет, и существа, подобные нам, чинят там свои козни.

— Кстати, я не верю, что ты можешь иметь какое-то отношение к темным силам, — уверенно заявил Марсель.

— А она тебе так говорит?

Он огорченно кивнул и с яростью отшвырнул одну из ненужных кистей, будто это она была во всем виновата.

— Разве можно так клеветать, как те, которые иногда летают у меня под окном, и как Августин, который готов обвинить во всех смертных грехах любого встречного? Красавица в короне, скорее всего, просто заблуждается на счет тебя, но те, кто окружают ее, действительно, готовы причинить вред каждому, и тебе, и мне, и всем, до кого смогут добраться.

Еще не хватало, чтобы в наши дела вмешалась вся эта рать с одной стороны и Августин с другой, подумал я про себя, но вслух сказал:

— Тебе нужно более спокойное место работы, а здесь становится не вполне безопасно. Что если я предложу тебе более просторную мастерскую в Виньене, а точнее, в королевском дворце?

— Ты шутишь, наверное, Эдвин, — пробормотал Марсель, опустив глаза в пол. Предложение, явно, его прельщало, но он боялся в этом признаться.

— Там у тебя будет все необходимое, я об этом позабочусь, — продолжал настаивать я. — Разве плохо быть другом короля в спокойной процветающей стране, где нет ни теней, ни инквизиции?

— А что подумают обо мне при дворе, решат, что я только что приехал из деревни? — Марсель критически оглядел себя и, кажется, вздохнул.

— Мы оденем тебя по последней моде, и ты сам станешь вельможей, — какое простое решение. На Марселя можно было бы одеть хоть мантию министра, он бы все равно остался робким юным художником.

— Я боюсь, — наконец честно признался он. — Боюсь оставить это место, где встретил тебя, и того, что при дворе ты станешь недостижимым, и не будет больше дружбы и никаких волшебных тайн. Все волшебство, которое я в тебе вижу, будет скрыто от меня так же, как от той роскошной придворной толпы, среди которой я окажусь.

А Марсель был куда проницательнее, чем я о нем думал. Неужели он пренебрегает Виньеной, лишь потому, что хочет отправиться вслед за мной в ту империю, где я полновластный хозяин навеки. Земная страна, ее богатство и власть преходяще, а та держава, куда смертным путь закрыт, неизменна вовеки, и если Марсель вступит туда сейчас, то навсегда останется таким же молодым, каким я видел его в этот миг. Может, действительно, взять его с собой туда, но каково будет его удивление, когда он поймет, что попал в гости к дракону. А рано или поздно он поймет. Сам бы я мог скрыть от него правду, но мои услужливые подданные все равно проговорятся, причем не для того, чтобы навредить, а из желания похвастать. Разве запретишь им хвалиться тем, что их повелитель всемогущ?

— Я дам тебе время на раздумье, — пообещал я Марселю, хотя не был уверен, есть ли у нас это время, или же нечисть из склепа превратит нашу жизнь в кошмар уже сегодня ночью. Надо будет начертить над окном и дверью побольше колдовских формул, запрещающих посторонним вторгаться в тот дом, который я избрал убежищем для себя и своих приближенных.

— Подумай хорошенько над моим предложением, Марсель, — посоветовал я и тут же упрекнул себя за излишнюю настойчивость. Я предлагал ему занять одно из высших мест при королевском дворе с таким рвением, будто на самом деле пытался заманить его в бездну, но, с другой стороны, разве договор с демоном, хоть и обещающий временную роскошь, не увлекает в конечном итоге человека к гибели. Наверное, Роза назвала меня именно демоном, когда говорила Марселю в его снах, что, общаясь со мной, он совершает тяжкий грех, расплатой за который должна стать его смерть.

— Я надеюсь, ты примешь верное решение, — уже мягче добавил я. — Но, во всяком случае, знай, даже если бы я был более темной и коварной силой, чем утверждает твоя царица, я бы все равно не желал тебе зла, потому что ты единственный в этом мире, с кем я могу ощутить духовную близость, наверное, благодаря твоей необычности, твоему разительному отличию от всех людей, твоему таланту…

— Только поэтому? — тихо переспросил Марсель. Он, явно, ожидал большего, какого-то особенного признания и хотел в чем-то признаться сам, но не находил слов.

— Еще потому, что ты единственный друг, который до сих пор меня не предал, — хотел сказать я, но промолчал. Марсель бы не понял. Я бы обидел его таким предположением, ведь для него предать близкого друга, пусть даже случайно, было бы преступлением. А он ведь почти ничего не знал обо мне в отличие от тех двоих, которым я открыл свое сердце, и которые обратили полученные от меня колдовские знания против меня же самого.

— Есть много причин, по которым я прилетаю к тебе снова и снова, — после молчания сказал я только потому, что Марсель ждал от меня хоть каких-нибудь слов, но это не было отговоркой, а чистой правдой. — Только будь уверен, я не желаю прикрыться радушием, как маской, а потом привести тебя к пропасти. Мне это ни к чему.

— Значит, ее слова были ложью?

— Нет, не ложью. Я, действительно, совершал много такого, за что меня можно было бы осудить. Самое страшное произошло давно, за много веков до твоего появления на свет, но я все еще укоряю себя за это.

— Ты совершал все это против собственной воли? — скорее не вопрос, а утверждение. Как тонко Марсель смог подметить суть моих злодеяний. Меня к ним принуждали, но менее тяжким от этого мой грех не становился. Если бы только Марсель смог увидеть пылающий ад, вопли тех, кто погребен под остатками обрушенных зданий, и не стихающие крики еще живых, которые часто напоминали мне мучение душ, заточенных в преисподнюю. Марсель не мог всего этого знать, так почему же мне иногда казалось, что в его глазах тоже мелькают отблески неземного огня?

— Я делал то, что мне было приказано, но последствия становились ужасными, — признался я. — Сейчас приказываю я сам, и бесчисленная рать ждет, когда я пошлю ее на опасное задание. Сам я давно освободился от обязанности выполнять чужие повеления. Знаю, ты решишь, что все мною совершаемое было лишь естественным ходом уже предначертанных событий, но я не карал грешников. В тех кострах, которые мне довелось увидеть, сгорали все, и спасения не было никому. Что перед теми пожарами казни Августина? Костры в Рошене с высоты подобны пламени свеч, а то, что я видел когда-то, можно было сравнить лишь с огромным погребальным костром.

— Ты так много знаешь, так много видел. Мир менялся на твоих глазах, и только ты сам остался неизменным, — Марсель, как обычно не мог скрыть своего восхищения. Все чувства, которые он испытывал, тут же отражались на лице, особенно в выражении глаз, и всегда находили выход в словах. — Если бы я мог стать таким же, как ты.

— О, это никогда не поздно осуществить, — шепотом протянул я. Те немногие избранные, которым я бы разрешил перебраться на постоянное жительство в мою империю, а особенно в замок, постепенно уподоблялись остальным моим подданным, становились такими же вечными, нестареющими и привлекательными, как и рать моих слуг. Конечно, какой-нибудь волшебный талант в моих избранниках тоже рано или поздно просыпался. Например, как только к Марселю попал медальон, в юноше проснулся тайный дар. И я был уверен, что этот дар пойдет на развитие.

— А та страшная картина, которую ты велел мне написать… — робко начал Марсель.

— Ее скоро у тебя заберут, — пообещал я.

— Я никогда не замечаю, когда исчезает очередной заказ, но так, наверное, и должно быть, — Марсель неуверенно улыбнулся.

— У всего волшебного должен быть волшебный путь, — закончил я за него.

— Именно, — кивнул мой друг. — Я вот только не могу понять, как тот жуткий сюжет может быть связан с тобой. Я говорю о той обезглавленной даме. Ты ведь не имеешь к этому никакого отношения?

— Почему же? Имею и еще какое, — честно ответил я. — Только ты никогда не догадаешься, что произошло на самом деле, а я тебе не скажу. Когда-то я поклялся еще живой Даниэлле де Вильер, так звали эту девушку, что не поведаю никому из людей о тайнах ее семьи. Могу только сказать, что эта семья была проклята поколениями, и теперь каждый ее потомок, так или иначе, не может избежать справедливой кары за грехи предков.

— Мало ли было таких семей, о которых идет дурная молва? — Марсель, как будто, что-то припомнил. — Еще в детстве, в деревне, я слышал об одной проклятой семье из Рошена. Говорят, с ее потомками до сих пор творятся странные вещи. Уже не помню, как их звали, только помню, что им принадлежал склеп семи херувимов, который в буквальном смысле исчез. Его никогда не сносили, но однажды он пропал из поля зрения людей, и с тех пор его, как будто, и не было вовсе.

Здесь я не смог удержаться от снисходительного смеха. Откуда Марсель мог знать, что исчезновение склепа это моих рук дело. Мне даже пришлось отстаивать это злачное, но весьма удобное для дракона место у Винсента, потому что, как это не прискорбно, но прежде были времена, когда мне, как и любому бродяге, негде было спать. Поэтому я и жалел всех попрошаек, которых гонял Августин, ведь в отличие от меня они бы, наверное, не смогли заснуть на холодной крышке далеко не пустого саркофага, согретые лишь собственным внутренним огнем и мечтами о мести.

— Хочешь, я покажу тебе этот склеп? — предложил я Марселю, уже заранее зная, что он струсит и откажется. — Не бойся, там нет никого, кроме семи прекрасных, чуть зловещих статуй и сокровищ. Туда не смеет зайти ни одно сверхъестественное существо. Вообще там мало что можно связать с мистикой, разве только, кроме того факта, что сам склеп принадлежит мне.

Марсель слегка присвистнул то ли от изумления, то ли из уважения к подобной смелости. Самому ему казались зловещими даже надгробия на кладбище, он бы никогда не решился объявить какой-либо склеп своим личным владением.

Я поудобнее устроился на подоконнике и посмотрел, что творится внизу. Там, в темноте, по острым булыжникам мостовой, как будто плясали в диком хороводе те существа, которых я видел в склепе Розы. А может, мне просто почудилось. Может, так куролесит и гадко смеется кто-то из моих собственных подданных.

— Эдвин, осторожнее! — предостерегающе крикнул Марсель, когда я перекинул ноги через подоконник и наклонился, чтобы повнимательнее присмотреться к событиям внизу. Он знал, что я умею летать и, тем не менее, за меня беспокоился. А у меня, как и всех крылатых созданий, было пристрастие к тому, чтобы сидеть где-то на высоте, как птица на жердочке, и готовиться к рискованному прыжку вниз.

Смех внизу тут же прекратился. Шпионить теперь было не за кем, зато со мной были блокнот и перо с кончиком, чуть перепачканным чернилами. Пара заклинаний, и этих чернильных пятен хватило на то, чтобы исписать стихами целый лист. Я укладывал в рифмы то, о чем постоянно думал, а ветер теребил мои локоны и швырял их на глаза так, будто пытался запретить вспоминать о склепе и искать дорогу к нему, пусть даже только в стихах, а не на деле. Так мы с Марселем и работали какое-то время, художник и поэт, оба занятые своими делами, а потом, я услышал множество звуков со стороны площадей и дальних кварталов и понял, что слуги Розы решили совершить вояж по спящему городу. Я их не видел, но слышал легкое царапанье и противный визг, и предполагал, что они карабкаются по стенам и забираются к кому-то в окна, чтобы утащить не ценные, но яркие безделушки со столиков прямо из-под носа у спящих хозяев. Ну и воришки! Кто-то даже смог утащить несколько нарядных лент и украшений из шляпной лавки, и, уходя, разбил хвостом витрину. Я слышал, как осколки с тихим звоном посыпались на тротуар, и приятели проказника громко, гадко захихикали. С тем же самым смехом меня самого выдворяли из гробницы. Может, отложить блокнот со стихами и стрелой полететь к центру города, чтобы навести порядок. Всех пронырливых хулиганов я не успею поймать, они разбрелись по огромному городу, как по лабиринту, но хоть кого-то я успею схватить точно, да и Перси, если быстро его позвать, сможет преодолеть брезгливость и поймать за хвост парочку нахалов. Я бы кинулся за ними хоть сейчас, но не хотелось так неожиданно кидать Марселя одного. Где гарантия, что, пока я буду ловить озорников, те из них, которые успеют сбежать, в отместку за собратьев не раскромсают своими острыми коготками все самые лучшие картины Марселя. Конечно, я начертил оберегающие заклинание над его дверью и окном, но, когда имеешь дело с такими ловкими и хитрыми пронырами, ни в каких методах безопасности нельзя быть уверенным.

Кто-то особенно наглый отделился от целой армии и подобрался поближе к дому Марселя. Одно, может быть, два пронырливых существа во всю прыть скакали по мостовой и оставались почти неотличимыми от мглы для человеческого взгляда — просто уродливые маленькие тени на фоне прочих ночных теней. Они проворно поднялись туда, где сидел я, под самую крышу. Я не слышал, как они карабкались по стене, значит, наверное, забрались наверх по водосточному желобу. Стоило бы насторожиться, но я был настолько твердо уверен в собственных силах, что даже не отложил блокнот. А нужно было бы заранее освободить руки, чтобы схватить первого, кто окажется поближе ко мне. Они были где-то близко, но не рядом со мной, поэтому я на миг расслабился, решив, что еще есть время для передышки. Я не сразу заметил длинные коричневые коготки, которые потянулись к окну из мрака, моментально выхватили у меня из рук блокнот и нырнули обратно во мрак. Я хотел броситься в погоню за воришкой, но тут ощутил, что в карманах стало непривычно легко, вся тяжесть золотых монет и одному мне дорогих безделиц куда-то исчезла. Опустив руку в карман, я понял, что в нем не осталось ничего, ни денег, ни вещиц, ни даже носового платка. Кто-то весело хихикнул во тьме, чьи-то проворные лапки опустились на подоконник, метнулись ко мне, и нескольких золоченых пуговиц на моем камзоле, как ни бывало. Ну и мошенники! Если бы я, как обычный смертный, носил с собой часы, то сейчас бы остался без них.

Блокнот со стихами, однако, мне вскоре вернули. Та же когтистая лапка швырнула мне его назад. За окном раздалось недовольное фырканье. Очевидно, злодеи были недовольны, что блестящая корочка блокнота на самом деле оказалась обычной картонкой, а не чистым золотом. Выходит, они еще вдобавок и скупые. Лично мне денег было не жалко. Что значила та мелочь, которую я сам бы им подал, если б они попросили в сравнении со всего одной страничкой стихов, в которые вложена душа. Хорошо, что они отдали мне блокнот как раз в тот момент, когда я решил прочесть заклинание, благодаря которому в моем кармане очутились бы не только украденные вещи, но и сами воры. В этом случае им бы не поздоровилось.

Кажется, они решили обворовать и Марселя. Во всяком случае, одна когтистая лапка потянулась к набору кистей, а другая к пустому медному кувшину из-под вина. Я всего лишь шикнул на них один раз, но они тут же расслышали магическое слово, испуганно взвизгнули и канули в пустоту, так будто их вообще никогда и не было.

— Что-то случилось? — Марсель оторвался от работы. Он тоже услышал визг и, наверное, решил, что на этот раз вместо золота я принес к нему в кармане бездомного котенка.

— Ничего не случилось, — быстро ответил я, при этом напряженно оглядывая тьму за окном, и каждый миг ожидая новой пакости. — Только, кажется, у меня вот-вот заведутся приятели, которые очень любят пошалить.

— Ты хочешь пригласить их сюда, чтобы я их тоже нарисовал? — Марсель вытер капельки пота со лба. Он работал всю ночь, устал и, явно, не очень хорошо понимал, что мы внезапно оказались в осаде. И это в самом центре Рошена, где правит великий изгонитель демонов Августин, стоит умолчать о том, что и с его святостью дело не обошлось без тайны. Мог бы подумать случайный прохожий, что нас осаждает нечистая сила?

— Ни в коем случае не приглашу их к тебе и даже вышвырну вон, если они сами придут, — ответил я Марселю.

— Почему?

— Потому что они относятся к тем гостям, которые любят прихватить с собой все, что им приглянется.

Марсель попытался кивнуть с понимающим видом, хотя на самом деле не понял ничего. Он вокруг себя не видел никаких гостей, не слышал стука в дверь и вообще никого не замечал, но уже привык к тому, что я вижу рядом с нами тех, кого сам он увидеть не может.

— До знакомства с тобой я и не подозревал, что рядом с нами существуют те, о ком можно прочесть только в сказках и не в единичном экземпляре, а в бесчисленных количествах, — зевнув, пробормотал он.

Работать больше у него не было сил, но сегодня ночью продолжать труды было и не надо. Картина завершена, и я, даже будучи самым суровым критиком, не смог бы не назвать ее шедевром. Похоже, после знакомства со мной Марсель стал не только понимать, что вокруг него существует целый незримый сказочный мир, но и работать вдвое, нет, в стократ быстрее, чем раньше. Возможно, раньше он был медлителен, потому что считал свои работы никому не нужными и далеко не совершенными, но теперь, когда нашелся хоть один искренний ценитель, Марсель готов был отдать всего себя искусству, работать без сна и отдыха всего лишь за похвалу. А может быть, каждый одаренный, хотя бы в мечтах пообщавшийся с ангелом, испытывал прилив творческих сил. Мой светлый ореол тоже был всего лишь иллюзией, но Марсель принимал его за правду только потому, что ему так хотелось.

Недавно я дал Марселю адрес поместья, где поселил Ориссу, и назначил ему незримого проводника, который подтолкнул художника к тому окну, в которое можно было увидеть, как музицирует моя подопечная. Марсель видел Ориссу всего лишь однажды, да и то всего несколько мгновений, но запечатлел на холсте ее черты так, будто она сама позировала ему всю ночь. Стоило только убрать тонкую, похожую на венок рамку, и картина показалась бы мне сценкой из жизни. Казалось, стоит только подойти, протянуть руку и прикоснешься к плечу Ориссы, на которое кокетливо спадают непокорные длинные пряди волос. На картине девушка сидела за клавесином. В жизни Орисса тоже большую часть времени проводила за клавесином, а остальную тратила на мелочные козни. Кисть художника тонко обвела опущенные вниз ресницы, но глаза все равно были видны, и в них плясал едва заметный лукавый огонек. Как Марселю удалось уловить неуловимое, запечатлеть на холсте навеки то, что даже в жизни нельзя было задержать даже на миг. Все было выполнено кистью идеально: каждый локон, каждое кружево на лиловом платье, каждый корешок книги в затененной библиотеке за спиной натурщицы. Мне не понравилось только то, что тьма сгущается за спиной Ориссы и приобретает форму крыльев, не потому, что это было некрасиво, напротив, очень даже романтично и интригующе то, что на плечи девушки, сидящей за клавесином, ложится тень от чьих-то крыльев. Просто это был нехороший знак, как будто тень довлеет над Ориссой, подкрадывается к ней сзади и хочет погубить ее. Но чья это тень? Тень дракона или тень смерти?

— Тебе она нравится? — Марсель имел в виду картину.

— Как и все твои работы, — кивнул я. — Только скажи, зачем ты нарисовал эту тень, и крыло, которое касается плеча девушки?

Марсель только пожал плечами и произнес:

— Мне показалось, что я его видел.

— А сама Орисса? Какой она тебе показалась?

Марсель уставился куда-то в пространство и долго думал, прежде чем ответить, будто пытался найти одно точное слово и никак не мог его подобрать.

— Неживой, — наконец сказал он.

Браво, Марсель, мысленно похвалил я, ты сумел охарактеризовать одним словом мое творение, хотя тебе и трудно было сказать такое об Ориссе.

— То есть, она говорит, она двигается, она играет и довольно неплохо, но все, что она делает, кажется мне вынужденным, будто кто-то поселился внутри нее, или какая-то дурная кровь разлилась по ее венам и побуждает ее к действиям изнутри, как кукловод ведет марионетку. Ты, наверное, будешь смеяться надо мной за такие сумасшедшие предположения.

— Вовсе нет, — возразил я, как можно было смеяться, если ему удалось так тонко подметить истину.

— Знаешь, однажды, на ярмарке, я видел механизированную куклу размером с живого человека, так вот, Орисса была бы точной ее копией, если б не внешняя привлекательность и нежность. Кажется, что живут в ней лишь одни глаза, и сквозь них в этот мир выглядывает кто-то, кто вовсе не был должен сюда возвратиться из могилы.

Оказывается, Марсель увидел все, что было скрыто от других, даже то, что огненная кровь дракона разливается по венам этой мертвой девушки и принуждает ее возвратиться к жизни. Только вот он отказывался поверить в то, что все, увиденное им, правда. Как же тонко чувствуют одаренные, поэтому, наверное, им и удается превратить обычный кусок холста в великолепный портрет или стопку чистых листов в блистательную поэму. Они тоже, по-своему, творят волшебство. Все увиденное Марсель принял за свою собственную фантазию и в то же время так точно перенес свои впечатления на полотно, он говорил о своих чувствах миру посредством кисти и холста.

— Останусь на остаток ночи с тобой, — решил я и захлопнул окно прямо перед носом у какого-то проныры, который опять попытался сунуться к нам. Он взвизгнул и хотел бросить через стекло пару угроз, но более опытный приятель оттащил его за хвост, прежде чем ругань достигла моих ушей.

— Можешь считать, что я либо хочу предохранить тебя от повторного вторжения моих приятелей и этого неприятного визга, либо, что сегодня ночью я по личным причинам оказался бездомным, а спать на крыше какого-то здания, знаешь ли, не слишком удобно, — пояснил я, хотя заранее знал, что Марсель не станет задавать вопросов. Он только радостно облегченно рассмеялся и широким жестом обвел свою мастерскую, без слов давая понять, что я здесь всегда желанный гость. Гость, который защитит его от возвращения дурных снов и от жестокой царицы, которая велит ему покончить с собой. Наверное, я решил охранять Марселя, потому что нечто внутри меня тоже взбунтовалось. Ведь он теперь мой личный художник, какое право имеет вся эта нечисть приставать к нему.

Масляная лампа потухла от моего неслышного приказа. Зеркало на туалетном столике загадочно замерцало в полутьме. Рядом были разложены какие-то вещицы, поблескивали бритвы, ножницы, тазик с водой для умывания и медный гребень, на эти незатейливые вещи воришки либо не польстились, либо просто не успели до них добраться. Интересно, наутро все жители Рошена будут обсуждать друг с другом свои пропажи, или будут молчать, как рыбы, лишь из страха, что Августин сможет обвинить недовольных, обворованных граждан в содружестве со злыми силами и умышленном наведении беспорядка. Вот бы наделали переполоха маленькие проказники, если б не клали все, что тащили к себе в мешки, а просто перетаскивали бы вещи из одного дома в другой. Тогда бы, наверное, все жители передрались друг с другом так, что сам Августин не смог бы ничего поделать, а маленькие негодники смогли бы забрать все, что хотели при свете дня, а потом хвастать перед госпожой своей ловкостью. Они ведь и до такого могут додуматься. Интересно, зачем они столько воруют, наверняка, не только из озорства. Может, Винсент пользуется тем, что он любимый слуга госпожи и все у них отбирает. Сколько я его знал, он всегда был крайне жадным, но скупость богатства ему так и не принесла, чем больше он силился поправить свои материальные дела, тем беднее становился. Я также помнил его поистине дьявольское пристрастие к разного рода пари, договорам, случаям побиться об заклад. По большей части он проигрывал, но иногда, например, за карточным столиком, пускал в ход колдовство, и тогда золото лилось к нему в карманы рекой, а потом неизвестно куда исчезало. Во всяком случае, уже через день после каждого удачного выигрыша Винсент снова был беден и зол, и срочно искал друзей или знакомых, которые пригласят его на ужин или хотя бы на ночлег. Точно так мы с ним и свели дружбу, он заявился в мое поместье ночевать, при этом не спросив разрешения хозяина. Вместо того, чтобы тут же его наказать, я пожалел беднягу, сделал своим приближенным, и вот как он меня за это отблагодарил, сбежал вместе с моей императрицей. И теперь спустя годы беглецов простыл и след. Я бы вовсе не злился на них и не упрекал, если бы они напроказили где-нибудь и вернулись с повинной, но время шло, а они все не возвращались, и я начинал злиться. Дракон внутри меня год за годом питался злостью и был близок к бунту. Единственное, что помогало мне сохранить равновесие, это легкое прикосновение к медальону, где был спрятан локон Розы. Я хранил его на груди, у самого сердца, и прикасался к нему все чаще, потому что тьма внутри меня становилась все беспокойнее, а огонь растекался по венам все яростней. Казалось, что внутри у меня все накалилось до предела, чуть что, и огненная волна вырвется наружу, хлынет на мир, окружающий меня, и поглотит все, до чего сможет дотянуться.

Наутро я оставил спящего Марселя и, как это ни глупо, снова отправился топтать все лесные дороги подряд в поисках той единственной, которая приведет меня к Розе. Я опять старался найти склеп и, конечно же, ничего не нашел. Каждая тропка, как будто манила меня обещанием удачи, но стоило свернуть туда, и я тут же понимал, что она не приведет к искомому. Только кто-то невидимый будет снова хихикать в дупле дерева, если я пройду до конца неправильный путь, а стройная колоннада склепа так и не забелеет впереди.

Гробница, в которую я так жаждал попасть, словно исчезла с лица земли. Смертный задался бы вопросом, а была ли она вообще, или ему только приснилось, что он однажды побывал в склепе, населенным демонами и напоминающим осколок ада. Но я — то знал, что мне все это не привиделось. Пылающие следы на снегу, бой с волками, а потом и с адскими тварями, живая статуя в склепе и поцелуй царицы: — все это не было плодом моего воображения или самообманом. Кто, кроме меня и мне подобных, мог так разборчиво отличить иллюзию от реальности, если я сам привык вводить людей в заблуждение, вызывая видения, миражи или просто приглашая кого-то из духов, чтобы они устроили жуткую неразбериху. Но никому еще не удавалось ввести в заблуждение меня. Роза была первой и редкостной обманщицей, которой удалось сыграть злую шутку со мной самим. И эту обманщицу я любил. Ну, разве не смешная ситуация, я топчусь в замкнутом лабиринте, пытаясь разыскать и вызвать на перемирие тех, на кого давно бы уже был должен наложить опалу за их неуважение к верховной власти. И самое главное, что я собираюсь делать, когда их найду, воззвать к их совести? Бесполезно, у них ее попросту нет. Подкупить их подарками? Слишком избитый метод, его я уже не раз испробовал, и, как показали события, он не слишком хорошо сработал. Может, пригрозить им? И что тогда? Из объекта, безропотно терпящего подшучивания, я моментально превращусь в их врага, они станут сражаться со мной не на жизнь, а насмерть, и вполне возможно, что один раз, сам того не ведая, во время самозащиты я причиню им непоправимый вред. Ведь не всегда же хватает время рассмотреть, кто нападает на тебя с ножом из-за угла, чтобы спастись, реакция должна быть моментальной. Выживает либо нападающий, либо жертва. Так уже однажды было у нас с Винсентом, он пытался изобразить из себя брави, напал на меня со шпагой после наступления темноты. Тогда я его простил, а теперь он снова взялся за старое.

Да, похоже, я, действительно, не продумал план до конца. Когда я в следующий раз войду в склеп, придется действовать по ситуации. Конечно, если этот следующий раз будет. Пока что поиски казались безнадежными. Я точно помнил, что гробница расположена где-то впереди, возможно, совсем близко, но так и не мог найти где. Точно так же иногда после пробуждения человека преследуют смутные воспоминания о приснившемся, мелькают какие-то обрывки, как частицы головоломки, и, казалось бы, вот-вот ты вспомнишь весь сон, но вспомнить его целиком никак не можешь.

Мои теперешние поиски были такими же мучительными. Казалось, что до полной победной удачи мне не хватает всего какой-то мелочи, случайно упущенной, но невыразимо важной. И этой мелкой деталью были не следы и не смех тварей, прятавшихся где-то поблизости. Следов на этот раз было совсем не видно, но даже если б они заревом сверкали прямо здесь, на снегу, то это был еще не указатель. Они ведь тоже могли тянуться цепочкой в никуда, мимо склепа, быть очередным обманным маневром. А если идти на смех слуг Розы, то рано или поздно они поймут, что я преследую их, и вместо того, чтобы после проказ вернуться в склеп к свой хозяйке заманят меня куда-нибудь в трясину. Я бы, конечно, мог поймать парочку из них и потребовать, чтобы они указали мне путь, но был уверен, что они будут молчать, как партизаны, даже если припугнуть их пытками. В конце концов, что такое любые казематы перед гневом целой орды свирепых сослуживцев, которые рано или поздно хоть из-под земли достанут предателей и отволокут их на суд.

Еще до того, как солнце достигло зенита, я уже понял, что поиски бесполезны и решил вернуться в церковь к Ноэлю. Я знал, что сегодня он снова там один и надеялся поговорить с ним по душам. Беседы с ним могли бы самому безнадежному грешнику принести облегчение и, возможно, даже желание раскаяться. С Ноэлем можно было говорить, о чем угодно, и ничего не бояться. Он бы не упрекнул никого ни в чем, наоборот, даже демону протянул бы руку помощи в миг опасности. По сути это он и сделал, сойдясь со мной. Я признался ему в том, что я нечистая сила, что грешил и собираюсь грешить в дальнейшем, а он не только не отшатнулся от меня, но, напротив, стал верить, что свело нас вместе само провидение. Дружба двух таких разных созданий, как мы — вот феномен, который соединит и сможет сделать лучше оба мира: и этот, и потусторонний. Мы двое — свет и тень, добро в противовес злу, и пожатие наших рук символично, в нем, как будто соединяются оба мира, реальный и сверхъестественный. Каждый из нас, и я, и Ноэль, всего лишь представитель своей расы. Он — человек, я в его представлении ангел, любые отношения между двумя такими разными существами противоестественны, и, тем не менее, между нами вспыхнула искра взаимопонимания.

Я, как всегда, пробрался в церковь через колокольню. Прошел к узкой лестнице, не задев ни одного из колоколов. Их медные подвижные язычки могли поднять ненужный шум и неразбериху, ведь звонить можно только соответственно службам и в случае опасности. Ни единая ступень не скрипнула под моей ногой, когда я спускался вниз. Деревянные половицы были уже совсем старыми, а образа и утварь практически древностью. Я помнил эту церковь еще заброшенной, а земли рядом невозделанными и необжитыми. Тогда вокруг стеной возвышались заросли репейника и полыни, а теперь трескалась выжженная почва, на которой мгновенно таял даже снежный покров. В этой церкви я был когда-то давным-давно, когда на свете еще не было Ноэля, а священник, который служил здесь, тогда еще не перебрался в эти края. Где-то здесь и по сей день хранился договор, написанные кровью. Две подписи горели на нем рубиновым пламенем. До сих пор я чувствовал в тяжелом, окутанном фимиамом воздухе запах собственной крови, едкий, как дым, и возбуждающий, словно очень крепкое вино. От этого запаха щекотало ноздри, и спящее чудовище внутри меня тут же начинало волноваться и рваться наружу.

Ноэль наводил порядок в ризнице и не слышал, как я пришел. Какими только обязанностями он здесь ни занимался, не только помогал во время богослужений, но также убирал и чистил все, что успевал. На нем лежали все обязанности, начиная от привратника и кончая, наверное, просвирником. Во всяком случае, за запасами вина для причастий все время следил он, ему же были поручены и колокола, и церковные записи, и книги, и утварь, которую часто надо было чистить. То есть, братья Ноэля потрудились на славу, разыскав для него такое глухое местечко, где было очень плохо со средствами и еще хуже с рабочими руками. Богатых или знатных прихожан не было, но зато всегда было полно работы. Ноэль, наверное, трудился так, как не трудятся все служки вместе взятые, и иногда даже находил в этом удовольствие, ведь работа помогала ему отвлечься от дурных мыслей и сожалений. По крайней мере, он радовался тому, что хоть в этой глуши от него есть какая-то польза, и лишь иногда вздыхал о Рошене, и о прежней блестящей жизни.

За те полгода, что Ноэль провел вдали, Рошен неузнаваемо переменился. Августин стал еще более могущественным и требовательным, чем до этого. Его власть росла и крепла, помогая творить тот произвол, на который он бы никогда не решился год назад, когда еще не занял достаточно твердых позиций. С ожесточением правителя менялся к худшему и сам город. Вернись сейчас Ноэль в родной дом, и он бы почувствовал себя там чужим.

В церкви царила благодатная, чуть таинственная тишина, только за цветными витражами окон слышался приглушенный шум. Нестройный хор голосов выдавал волнение, но сквозь стены оно просочиться не могло. Люди боялись повышать голос в таком месте, да и услышанными кем-то посторонним быть не хотели. Ноэль бы никогда не догадался, что люди, за которыми он недавно затворил двери, теперь все еще стоят у портала и обсуждают какого-то приезжего.

Я оглядел начищенные до блеска подсвечники, дароносицы, мощаницы. Всюду чувствовалась легкая рука Ноэля, но не видно было его самого. Он вечно возился с книгами, свечами, какими-то стопками бумаг и замечал меня только какое-то время спустя после прихода. Хорошо то, что он один, не зависимо от обстоятельств, всегда радостно приветствовал мой приход и никогда не упрекал за долгое отсутствие.

Я окинул храм взглядом, пытаясь вычислить хоть кого-то из существ, подобных мне, хоть летучую мышь на перекладине, но никого не заметил. А ведь я отчетливо ощущал, что не один. Кто-то стоял рядом, но не Ноэль. Кто-то, кроме него.

— Что празднуют на улице? — спросил я у появившегося Ноэля. Он не понял, и я пояснил. — Толпа под окнами очень оживлена.

— Сегодня ты какой-то другой… — Ноэль изумленно смотрел на идеально скроенный камзол, который по непонятной причине остался без нескольких пуговиц и неброский темно-синий плащ, прикрывающий спину, плечи и крылья. Золотистые символы, вытканные по его краям, выглядели не как колдовство, а всего лишь, как орнамент, надо было быть очень проницательным, чтобы принять их за зловещий знак.

— Сегодня я буду вельможей в числе твоих прихожан, — я высыпал несколько золотых монет в руку Ноэля, побоявшись, что если брошу их в церковный ящик, то он сломается, не приняв то, что проклято. — Нужно же и мне когда-нибудь показать образцовое поведение…

— Тем, кто следует за тобой, — закончил за меня Ноэль.

— Да. А ты откуда знаешь, — я ему об этом не говорил, ни о своей свите, ни о своих мелких, но злокозненных врагах.

— Я слышал смех, — объяснил Ноэль, так просто, будто это было естественным моментально связать со мной те звуки, которые исходят из ниоткуда.

Мы вышли из церкви, встали чуть поодаль от кучки прихожан, никто из них и заподозрить не мог, что вельможа, который стоит, как старый друг, рядом с будущим священником, на самом деле демон. Ноэль указал мне на какого-то человека, прислонившего к стволу рябины и быстро делающего пометки в блокноте. Он был одет в простую одежду, без украшений, короткий и, несмотря на холодную погоду, не слишком теплый черный плащ, и в то же время в нем чувствовалось нечто аристократичное. Тонкие пальцы, сжимавшие перо, явно, никогда не смогли бы приспособиться к тяжелому труду. Манеры были не то, чтобы раскованными, но в каждом жесте проглядывало нечто повелительное. Было видно, что молодой человек хоть и старается вести себя вежливо, но всюду ощущает себя единоличным хозяином. Он был аристократом до мозга костей, и, глядя на него, я почему-то вспомнил свою первую встречу с Винсентом. Тогда он смотрел на меня через толпу, и его глаза сверкали, как драгоценные камни, мудрый, бесстрашный и чуть нагловатый взгляд. Винсент был скромно облачен во все черное, но вел себя, как настоящий принц.

Вдруг незнакомец оторвался от своих записей, рука с пером застыла в воздухе, будто ее остановило сильное ощущение опасности, дыхание смерти в темень или близость огня. Он ведь мог и почувствовать, что рядом дракон. Или просто интуитивно сообразить, что в нескольких ярдах от него стоит убийца. Из-под простой фетровой шляпы на меня посмотрели темные, бездонные глаза. Как это ни удивительно, глазам простого смертного удалось не только отыскать меня в толпе, но и на миг заглянуть мне в душу.

Еще до того, как Ноэль сказал мне, я знал, кто передо мной.

— Это Габриэль де Вильер, родственник тех самых де Вильеров, о которых идет дурная молва, ты, наверняка, знаешь о таких вещах лучше меня, — приглушенный шепот Ноэля был слышим мне одному. Если только Габриэль не умел читать по губам, то ему было непонятно, о чем мы говорили.

— Знаю, он приехал сюда, чтобы расследовать исчезновение брата и сестры, его кузена и кузины, а еще убийство какой-то девушки… — шепнул я и почуял недоброе.

— Да, Бланки Розье, — подтвердил Ноэль. — Она приехала сюда из Рошена, как заговоренная бродила вокруг поместья де Вильеров, но ни разу не решилась поговорить с привратником и попроситься внутрь, да, это было и бесполезно, старый граф никого не желал к себе подпускать на пушечный выстрел. А потом нашли ее тело с разорванным горлом. Его видели, но потом, когда позвали гробовщиков, оно исчезло. Просто исчезло, и все… — с придыханием рассказывал Ноэль, для него вся эта история была невероятной и пугающей.

— Она говорила с тобой? Эта самая Бланка? — неосмотрительно задал я провокационный вопрос.

— Да, но об этом я должен молчать, — проговорил Ноэль, явно ощутив неловкость.

— Молчи и дальше, — милостиво согласился я. — Это твой долг.

— Ты не обиделся? — Ноэль казался немного расстроенным.

— Нет, как я могу на кого-то обижаться после того, что натворил сам? — конечно, я помнил эту девушку, Бланку. Еще одна проклятая из небезызвестной семьи Розье, их склеп и их сила поколениями наводили ужас на город. Когда, я встретил ее, то удержаться не смог. Кровь на снегу, на ее горле, на моих когтях, тотчас снова принявших вид человеческих пальцев, это, пожалуй, все, что я мог припомнить. Мало ли было таких случайных жертв, как она. Я не мог и не хотел запоминать каждую. А как исчез труп? Это уже была та история, о которой лучше умолчать, учитывая то, что во всех этих происшествиях замешан не я один.

— Габриэль твой друг? — тихо спросил я у Ноэля.

— Единственный, кто от меня не отвернулся после всех моих неудач, — печально вздохнул тот в ответ.

— Представишь нас друг другу? — спросил я, но в этом не было надобности. Габриэль уже двигался к нам, и, наверное, впервые его походка была медлительной и неуверенной.

Неуверенность в поведении, робость в пожатие руки, страх перед знакомством с новой личностью и в то же время неодолимое притяжение. Для Габриэля все эти ощущения были в новинку, но он, явно, почувствовал, что рядом с ним затаился зверь. Он не был колдуном, как и все де Вильеры, но чутьем обладал безошибочным. Скорее всего, и ему по наследству передались какие-нибудь особенные таланты, о которых он сам и не подозревал и уж тем более не пытался развить, поскольку в колдовство не верил. Казни в Рошене проходили на его глазах и в то же время мимо него. Казнят виновных, так считал Габриэль, если эти люди и не колдуны, значит, еретики или преступники. События истории развивались рядом с ним, но он не замечал, что уже в них участвует. Надо же было оказаться родственником тех самых де Вильеров и выбрать себе участь совсем не завидную, но вроде бы напрямую связанную с их пристрастиями, хотя на самом деле и являющую полную противоположность им всем. Габриэль тоже был охотником и убийцей, но кровожадность, проснувшуюся в нем, пытался прикрыть видимостью благородства. Он ведь на службе у закона, он охотиться за теми, чьи головы полны злых умыслов. Отдавал ли он сам себе отчет в том, что ему все равно за кем охотится, за убийцами или за невинными. Просто он де Вильер, и дурная наследственность велит ему мучить и убивать, кого бы то ни стало. Знал ли он об этом или, действительно, верил в то, что совершает подвиги, а не гонится за запахом крови.

— Я очень рад, — только и смог пробормотать он при рукопожатии.

И я рад, что наши пути перекрестились, инквизитор, чуть было не сказал я, но вовремя опомнился, никто здесь не знает, что Габриэль помощник инквизиции, что он тоже по-своему палач, и если я проговорюсь, то тут же выдам себя.

Я пожал его ладонь слегка, но под легким давлением моих пальцев чуть не хрустнула непрочная человеческая кость. Глаза Габриэля чуть расширились, то ли от страха, то ли от удивления. Он и хотел бы вырвать пальцы из железной хватки, но не мог. Я поскорее разжал руку и спрятал в складках плаща, нельзя позволять ему заметить, что я обладаю сверхъестественной силой.

Случайно звякнул колокол на башне, будто кто-то, ловкий и озорной, дернул за язычок, а сам рассмеялся и спрятался. Я слышал этот тихий ехидный смешок, но людей привлек и насторожил долгий протяжный звук самого большого колокола, который в это время должен был бы молчать. Сейчас в высоте мог бы разлиться многотонный золотистый перезвон, но проказник, кем бы он не был, не решился повторить шутку во второй раз, наверное, обжегся с непривычки, ведь немногим из волшебной расы, кроме меня, удавалось оставаться невредимыми в церкви. Звон прекратился, осталось только эхо, и, тем не менее, Ноэль поспешил извиниться.

— Мне нужно пойти посмотреть, в чем дело, — с запинкой проговорил он, бросил быстрый взгляд на меня, словно спрашивая, не мои ли спутники причиной этому. Я, едва заметно, отрицательно покачал головой, сторонний наблюдатель мог подумать, что это всего лишь знак недоумения, и я тоже удивлен тем, что колокол зазвонил в пустой церкви. Медный язычок был слишком тяжелым, чтобы его мог качнуть просто ветер, звонарю требовалась недюжинная физическая сила. Да, и ветра сегодня не было.

Ноэль уже скрылся в пустом здании, а Габриэль не в силах долго выдержать моего взгляда тоже посмотрел вверх, на колокольню, и нервно усмехнулся.

— Наверное, грим, — пробормотал он.

— Вы верите в существование гримов? — я был немного изумлен. Инквизиция, конечно, верит в ведьм или делает вид, что верит, но в существ, которые селятся на церковных кладбищах или воют под окнами больных, предвещая тем скорый конец, она попросту верить была не должна, чтобы не подорвать собственного авторитета. Разве можно искать защиту от нечисти на церковных землях, если такие существа смело разгуливают там и даже обитают?

— Не то, чтобы верю, но о них часто говорят, — неуверенно пробормотал Габриэль, он, явно, хотел сказать что-то совсем другое.

— Это грима вы пытаетесь высмотреть на колокольне? — с чуть заметной насмешкой осведомился я.

— Возможно, — уклончиво ответил он. — Во всяком случае, я пытаюсь понять, кто навел беспорядок.

— Естественно, ведь это ваша обязанность — вылавливать и наказывать нарушителей порядка, — чуть высокомерно констатировал я и нахмурился, невежливо было напоминать Габриэлю, что он здесь всего лишь выполняет службу.

— О, вы уже знаете, — только и смог протянуть он.

— Ноэль сказал, — я пожал плечами так, будто пытался объяснить, что вины Ноэля здесь нет, если бы и не он, то кто-нибудь еще рассказал бы мне о его расследовании. Такие новости облетают окрестности быстро, как лесной пожар.

— На колокольне нет никого похожего на черного пса или теленка, — как бы между прочим, заметил я, чтобы перевести разговор на что-то менее обидное, но все равно между нами с Габриэлем даже в разговоре сохранялась дистанция недоверия, и, как будто, поселилась вражда.

— Разве грим не может принять другой облик? — не спросил, а скорее попытался настоять Габриэль.

— Но сегодня нет похорон, — обычно эти существа смотрели вниз с колокольни только после отпевания.

— Значит, скоро будут, — предположил Габриэль и нервно прикусил губу.

— Говорят, по виду грима во время похорон можно понять, куда отправится душа человека: в ад или в рай, — процитировал я то, что прочел в одном из своих черных справочников много-много лет назад.

— А вы, куда рассчитываете попасть? — вдруг спросил Габриэль, как мне показалось, с вызовом.

— О, так далеко я не заглядываю, — не мог же я сказать, что уже попал в нечто промежуточное, а в аду побывал не раз и при всем этом до сих пор сохранил возможность появляться в любое желаемое время среди людей, общаться с ними, притворяться одним из них, втайне оставаясь существом совершенно сверхъестественным.

Габриэлю, наверное, очень нравилось ставить собеседника в тупик разными каверзными вопросами. В этом он мог превзойти даже своих сотрудников — инквизиторов. Удивительно, как они еще до сих пор не обвинили в чем-нибудь его самого, чтобы избавиться от лидирующей личности в своем тесном кружке. Должно быть, в выполнении различных обязанностей он оказался настолько незаменим, что на его открытый вызов обществу и нагловатость даже старейшины предпочитали закрывать глаза.

— Давайте, пройдемся, — предложил я, мне уже надоело стоять на одном месте, когда тело надолго оставалось без движений, дракон внутри начинал копошиться, если конечности затекали, то огонь еще сильнее бурлил в венах. Габриэль послушно пошел за мной, всего раз обернувшись через плечо на церковь.

— Колокола! — с какой-то странной интонацией, будто боящийся всего, затравленный зверек повторил он. — Не люблю колокольный звон.

Опасно было проговариваться об этом в присутствии его знакомых — инквизиторов или, вообще, церковников, а также суеверных, но Габриэль был так взволновал ощущением того, что убийца близко и прячется где-то в толпе, что сам ненадолго потерял бдительность.

Колокольный звон не любят все проклятые, подумал я про себя. И у меня тоже были моменты, когда кровь сочилась из ушей при одном далеком эхе колоколов. А Габриэлю сейчас особенно тяжело, потому что Даниэлла, державшая всю темную силу семьи в своих руках, теперь мертва, Батист не приспособлен и не может удержать духов, которые должны были бы ему подчиниться, а вместо этого пользуются его неосведомленностью, и сами верховодят им. Старый граф тоже мертв и поделать ничего не может. Естественно, в такие смутные времена, когда темная мощь всего семейства выпущена на свободу и неконтролируема, Габриэля стократ сильнее мучает его собственный темный талант, затаившийся где-то внутри и пока что дремлющий.

Мы отошли, как можно дальше, так, что кучке сплетничающих людей стало нас не видно. Я думал, что теперь-то уж точно Габриэль, забыв об осторожности, накинется на меня с кулаками, но он даже не делал попыток нагрубить или сказать колкость. Наоборот, теперь он терялся в моем присутствии. Какая перемена.

— Вы хотели вызвать кого-то на дуэль, например меня? — я сам полез на рожон и не жалел об этом, если сейчас вдали от свидетелей я убью Габриэля и оставлю где-нибудь в зарослях или в овраге его окровавленный труп, то у местных жителей будет только больше тем для пересудов.

— С чего вы взяли? — удивился он.

— Просто, вы смотрели в мою сторону так, будто собираетесь убить. Не помню, чтобы я был знаком с вами раньше, а уж тем более дал повод для драки, но раз уж мы с вами столкнулись только что и сразу прониклись желанием причинить друг другу вред, то повод для дуэли придется изобретательно найти. Так делают сейчас все смутьяны в Рошене.

— А в Виньене? Я давно там не был.

— Там другие законы, — я предпочел умолчать о том, что Виньена теперь принадлежит мне, и все законы там устанавливаю я.

— Я ни в коем случае не хотел причинить вред никому невиновному, — как-то странно произнес Габриэль, особенно выделив последнее слово. Он чуть сдвинул поля шляпы со лба, словно свежий, морозный воздух, дунувший ему в уши и лицо, мог облегчить мысли, избавить мозг от какой-то тягостной ноши воспоминаний или просто дурных дум.

— Иногда я чувствую себя близоруким, — наконец признался Габриэль. — Когда смотрю в толпу и вижу, что где-то там притаился преступник, но отличить его взглядом от прочих людей не могу, разве только чутьем. Со зрением у меня еще в детстве было неважно, наверное, потому что иногда я замечаю то, чего не может заметить никто другой. В инквизиции часто и назидательно повторяют, что участь ведьм — костер, а удел ясновидящих — конечная слепота.

— Вы верите в это?

— Я… — Габриэль запнулся, слишком поздно осознав, что сболтнул много лишнего, ведь он общался с почти что незнакомцем. Сегодня он впервые меня увидел и ничего обо мне не знал. Моя дружба с Ноэлем не рекомендация, ведь тот привык утешать всех страждущих подряд и по-доброму общаться со всеми, кто только не переступит порог церкви. Невозможно было предугадать, как я поступлю, выслушав такое откровение, не отправлю ли тайный донос?

— Я только хотел сказать, что смотрел так пристально не на вас и не на Ноэля, а на того, третьего, который стоял за вами. Его я различал отчетливо, а вас смутно, — он поднес руку ко лбу, будто от этого его мысли могли стать яснее, блеснули разводы чернил на чуть вымазанных пальцах и кольцо с фамильной печаткой де Вильеров.

— Все это правда, — поклялся Габриэль. — Я видел рядом с вами кого-то другого, и он очень мне не понравился. Кажется, он стоял прямо у вас за плечами и напоминал тень.

— А какая эта тень была по форме? — уж не с крыльями ли, подумал я, тогда это точно не галлюцинация, а правда.

— Не знаю, я же сказал, что плохо вижу, — с чувством выпалил собеседник, его самого, явно, раздражало то, что он не обладает зоркостью дракона, возможно потому, что еще более развитое зрение заложено не в его зрачках, а глубже, в душе. То могло быть только тайное зрение, способность видеть то, что другие не видят. Таких, как Габриэль, множество, и редко кто из них догадывается о том, что способен видеть другой параллельный мир, о котором люди не знают, а также выходцев из него.

— Может быть, это была тень колокольни или портала? — я попытался навести Габриэля на ложный след, но это не удалось. Собеседник не засомневался даже на миг.

— Нет, то было живое существо, — упрямо возразил он. — Я знаю, я чувствую обычно такие вещи.

Габриэль все больше напоминал мне Винсента, такой же нервный и вспыльчивый, до полного сходства ему не хватало одной лишь хитрости. Врать и притворяться с такой же изобретательностью, как мой старый друг, он бы, явно, не сумел. И открытым, казалось, навечно юным лицом, он тоже напоминал Винсента, вот только глаза были напряженными, будто все время ищущими кого-то, а не плутоватыми, и цвет другой, темно-синий, как грозовое небо, а Винсент хоть и умел, наверное, с помощью колдовства менять цвет своих глаз, но предпочитал, чтобы они всю жизнь оставались карими. Я уже давно не видел его, но все еще помнил этот теплый ореховый оттенок, иногда, конечно, например, при каждом приступе гнева дужки глаз Винсента переливались всеми радужными тонами, но для меня они всегда были сравнимы только с орешником. Да и сам Винсент, пожалуй, тоже, общение с ним всегда было, как прогулка возле ореховых зарослей, за которыми притаился и наблюдает кто-то, постоянно желающий ближним зла.

В отличие от Винсента Габриэль не превозносил свои тайные способности, а, напротив, их стеснялся. Он даже в полной мере не осознавал свою необычность, отказывался причислять себя к проклятым или даже верить в то, что его родня поколениями отдавалась во власть темных сил. Даниэлла на миг добилась триумфа, решила, что сможет командовать злом, которое призвала, а затем последовало болезненное падение. Теперь она пополнила число моих невольников, как, возможно, вскоре их пополнит и Батист, в том случае если продолжит упрямиться и идти по моим следам, как ищейка.

— А мне знаком ваш голос, — вдруг произнес Габриэль.

Конечно, знаком, усмехнулся я. Как он только раньше не припомнил. Однако все, что он мог вспомнить обо мне, это звук моего голоса, точнее, самые низкие шепчущие ноты. Ведь это я после того, как убил Даниэллу, прилетел к нему, ворвался прямо в окно здания инквизиции, склонился над изголовьем спящего так, чтобы он ощутил на своей щеке мое огненное, обжигающее дыхание и проснулся. Тогда я требовательно шепнул ему:

— В поместье несчастье, отправляйся туда!

Он вскрикнул от сильного ожога, вскочил с постели и начал озираться по сторонам лишь тогда, когда меня уже и след простыл. Ему и хотелось бы отправиться в поездку, но старшие по службе его не пустили. Сам Августин прочел ему длинную лекцию о том, что ночью к нему приходил не дьявол, таковой в священное место просто зайти не может, и обжегся Габриэль, скорее всего, от свечи, совсем не важно, что свеча ночью зажжена не была, об этом все как-то забыли. Да и где это видано, чтобы кто-то подбирался по ночам к постели служителя инквизиции и обжигал его своим дыханием? Августин решил, что покрывает своих хозяев, и старался, как мог. Габриэля тогда не выпустили из Рошена, под предлогом того, что если нечистый искушает его даже во снах, то уж вне пределов священного места ему будет точно угрожать настоящая опасность. А теперь, когда слухи о пропавших без вести дошли до Рошена, было уже слишком поздно. Даниэллу из могилы я еще смог поднять, а вот Батиста перевоспитать уже не смогу. Он приехал в поместье очень не вовремя и, как последний простачок, попался в сети зла. Если бы тогда рядом оказался кто-то живой из его родни, то неприятностей можно было бы избежать. Они бы вместе посетовали на судьбу, начали бы рыскать по саду и парку в поисках преступника, в итоге опустошили бы пару бутылок и заснули на какой-нибудь подстилке. Когда ты не один, а в компании сочувствующего человека, то колдовство не может так явно проявить себя. Но компании у Батиста в роковой день не оказалось. Он остался в опустошенном поместье один на один с колдовской книгой, жестоким наследием, доставшимся потомку от порочных предков, и колдовство взяло над ним верх. Духи заговорили с человеком, оставшимся в одиночестве, так сладкоречиво и развязно, как не решились бы обратиться к компании из двух или трех человек. Им удалось соблазнить Батиста и полностью подчинить его себе. Он, наверное, и сам не подозревал, как из хозяина превратился в раба. Те, которые по завещанию должны были бы стать его слугами, теперь смело руководили им. Духи любят напроказить, из желания посмеяться и взять свое после стольких лет службы, они еще подтолкнут Батиста на самую рискованную авантюру.

— Мы точно с вами раньше не разговаривали? — выспрашивал между тем Габриэль.

— Не припомню, — соврал я и даже не ощутил себя виновным во лжи, лгать в последнее время приходилось слишком часто, так, что это уже, пожалуй, стало входить у меня в привычку, как и у Винсента. Дурной пример почти всегда заразителен. Оставшись без своих порочных, но любимых друзей, я невольно начал им подражать.

— Возможно, мы все-таки раньше встречались, например, на карнавале, когда я еще не был… — Габриэль чуть не сказал «на службе инквизиции», но вовремя удержался. — Когда я еще посещал такие развлечения. У вас есть титул…

— Я — маркиз, — по привычке ответил я. С тех пор, как я купил одно поместье недалеко от Виньены, то считал, что по праву могу пользоваться титулом бывшего, разорившегося владельца. Конечно, для меня это было весьма ощутимое понижение, но не говорить же Габриэлю, которой и без того необъяснимо ощущал неловкость в моем присутствии, что на самом деле я — коронованная особа. Я вообще не любил ничем хвастаться, или ставить себя выше других, высокомерие прижилось во мне, как норма поведения, но с людьми, заинтересовавшими меня, я всегда старался говорить по-дружески.

Габриэля я мог бы сделать своим другом, убедить его перейти на мою сторону, но не хотел. Он слишком сильно напоминал мне о том беглеце, который предал мое доверие. Не то, чтобы Габриэль мог оказаться таким же лживым и подлым. Напротив, ложь давалась ему с трудом, и уже по тону голоса можно было определить, когда он неискренен. Он мог бы отлично послужить мне, естественно, после того, как я бы открыл ему глаза на правду, на потусторонних хозяев Августина, на тайны его семьи, а также многих знакомых. То есть, после того, как он бы понял, что заблуждался относительно честности окружающих и не смог бы больше доверять им или кому бы то ни было, кроме меня. Я бы пригласил его к теням или в Лары, город некогда великий, но теперь уже почти целиком отрезанный от мира, где сверхъестественное сравнялось с реальным. Там люди жили бок о бок с волшебными созданиями, вместе посещали балы, играли в карты, заключали долговые обязательства и надеялись, что господин дракон позволит им и в дальнейшем вести веселую, беззаботную жизнь.

Окажись Габриэль там, и он бы понял, что таких, как он, много, и есть те места, где колдовство не считается пороком. Жаль только, что я не хотел оставить нового знакомого рядом с собой. Каждый раз, смотря на него, я вспоминал Винсента, его магию, его лесть, его ложь, его выразительные, в гневе многоцветные глаза, чуть насмешливые, бездонные, лукавые и всегда лживые.

— Надеюсь, мы еще увидимся, — Габриэль хотел пожать мне руку, но вспомнил о неприятном ощущении и не стал.

— Вы останетесь здесь, где нет даже постоялого двора? — не мог же Августин приучить его с радостью спать на голых камнях и утешать себя только молитвой и надеждой на скорую удачу.

— Перед именем одного моего знакомого откроются двери любого дома, — уклончиво ответил Габриэль. — Жаль, конечно, что ближайшая деревня сгорела, рассказывают, в ней были отличные харчевни, и хозяева всегда позволяли задержаться там на ночлег. Кстати, как вы думаете, от чего начался пожар?

— От неосторожности крестьян, кто-то опрокинул свечу, не закрыл заслоном разожженную печь или оставил лампаду без присмотра. Всякое могло произойти.

— А в то, что несчастье наслал на дома кто-то, обладающий колдовской силой, вы не готовы поверить?

— Можно поверить даже в то, что по деревне в ту ночь бродил дьявол и решил устроить там погром. Верьте во что угодно, все, что сгорело, уже не восстановишь.

— Ужасно, — Габриэль посмотрел на выжженную почву у себя под ногами, стряхнул золу с ботфорт. — Сложно поверить в то, что дома, так долго стоявшие здесь и не поврежденные за годы никакими случайностями, вдруг в один миг могли вспыхнуть, как вязанка хвороста. Ведь раньше никто не опрокидывал свечей и не давал огню в печи разбушеваться. Неужели всего за одну ночь в деревне могло завестись столько неосторожных людей, или же пришел кто-то, кто с самого начала замышлял недоброе, и пожар это его рук дело.

— Если вы не хотите верить в случайность, тогда предполагайте самое худшее. А вдруг ваше предположение окажется правдой. Тогда вы станете величайшем следопытом из всех существующих, ведь никто, кроме вас, не смог определить, в чем суть дела.

— А я надеюсь выяснить всю правду, — упрямо заявил Габриэль.

— Как и каждый, кто исследует какое-то таинственное явление, — кивнул я и едва смог сдержать смех. Этот глупец и представить себе не мог, что сейчас идет бок о бок с живым воплощением этого самого таинственного явления и даже заподозрить своего спутника ни в чем не может. В какую только сторону направлена его бдительность? Он осознает, что причина всех бед где-то рядом, но даже понять не может насколько близко. Он ищет опасность где-то в нескольких метрах от себя, даже не подозревая, что она шагает в ногу с ним.

— Оставшиеся в живых поговаривают о драконе и, наверное, совсем спятили, — Габриэль остановился, будто только сейчас в полной мере осознал, что под его ногами та самая, выжженная адским пламенем земля. Кругом простиралась та самая пустошь, на которой еще недавно полыхало пламя и гибли люди.

— Вполне возможно, что они просто околдованы или же пытаются замести следы собственных колдовских опытов, — предположил он про пострадавших. Скорее всего, в его образованную, но не слишком догадливую голову такое предположение вложил Августин. А самому Августину это нашептали те, кто хотел умалить мои заслуги в глазах всей волшебной расы. Мол, дракона уже никто не боится, все смертные считают, что такой грандиозный пожар, который может учинить лишь золотой владыка теперь под силу вызвать любому мелкому практикующемуся магу. Конечно, во власть дракона из смертных мало кто верил и раньше, пока не замечал светящийся золотой силуэт в поднебесье и горячее дыхание, извергнутого сверху, с недосягаемой высоты огня. Но только сейчас кто-то, очень ловкий и заинтересованный в понижении моего, до этого непререкаемого авторитета, начал плести против меня целую паутину интриг.

— Я должен пойти в поместье де Вильеров, взломать чугунные ворота и посмотреть, не осталось ли каких-то улик в доме или в саду, — посетовал Габриэль. — Не хотите составить мне компанию. Конечно, в том случае, если вы не из робкого десятка, на что я очень надеюсь.

— Каждый хочет оказаться смельчаком, но нельзя равнять смелость с безрассудством.

— Что вы имеете в виду? — Габриэль нахмурился.

— То, что в этом поместье нет ничего, кроме паутины и тараканов. Вы не услышите там ни песни призрака убитой леди, ни тайного заговора, ничего, кроме мышиной возни. Говорят, это злачное место, и вряд ли в нем вы найдете что-то наводящее на след, разве только свалитесь с полуразрушенной лестницы или столкнетесь с другого рода опасностью.

— Например?

— Это заброшенное местечко давно уже могли облюбовать контрабандисты или шайка разбойников. Если туда и идти, то с целым полком и при свете дня, а не в одиночку, когда уже начинает смеркаться.

— Совет не плох, но я продолжаю рассчитывать на то, что мне улыбнется удача. А если я и замечу бандитов, то попытаюсь стать для них неуловимым.

— Прочтете их мысли и будете прятаться в те места, о которых они не подумают?

— Откуда вы знаете, что иногда мне удается читать мысли? — насторожился Габриэль.

— Ниоткуда. Я просто решил подшутить. Вы воспринимаете все чересчур серьезно.

— Да, наверное, — Габриэль потупился. — Забудем о том, что я сказал про чтение мыслей. Я тоже иногда люблю пошутить, но теперь стал в этом крайне неловок, служба заставляет расставаться со старыми привычками. Я уже не в высшем обществе, а в сети различных поисков и преступлений. Шутки со смертью плохи.

Он не решился сказать, что Августин учит его спасаться от чтения чужих мыслей, как от греха, потому что это тот дар, который приходит к людям с темной стороны. На самом деле, Августин вовсе так не считал. Он сам был бы не прочь понять, что творится в умах окружающих, не строит ли кто-то планов мести ему, не желает в скором времени отстранить его от власти. И он боялся, что Габриэль один раз сможет заглянуть в его собственные мысли и узнать о его тайных покровителях.

— Так не шутите со смертью, и останетесь живы, — посоветовал я Габриэлю. Бедняга даже не осознавал, насколько близко к смерти он сейчас находится. Несколько лицемерных пожеланий удачи могли бы сорваться с моих губ, но не сорвались. Прощание было простым, без рукопожатия, я решил пощадить нервы и кости собеседника.

— И все же мне придется обшарить каждый дюйм земли в поместье, — Габриэль улыбнулся так, будто кидал вызов судьбе. — Прощайте, предупредите Ноэля, чтобы он во время своих ночных бдений запирал двери и постарался не попасть в руки того душегуба, который, я уверен, бродит где-то поблизости. И сами будьте поосторожнее!

— Вам тоже осторожность не помешает, — я махнул ему на прощание и шутливо произнес, — до свидания, ловец удачи.

Какую-то часть пути мне пришлось идти пешком, а не лететь и не исчезать из вида, чтобы полностью не испортить свою репутацию в глазах отважного следователя. Стоило мне только оказаться вне поля его зрения, и я, как обычно, пустился в полет. Ветер прикоснулся к разгоряченной коже, словно способствуя ее превращению в золотые чешуйки. К тому времени, как я добрался до Рошена, я, конечно, снова стал человеком. Звездное небо куполом окружало город, как во время нашего разговора с Анри. Мы заключили своего рода сделку, я помогаю ему исполнить самое сокровенное его пожелание, а он должен забыть обо всех наших распрях. Об этом не стоило даже говорить на словах, смысл моей помощи и так был ясен. Я хотел избавиться от подземных недоброжелателей, но не путем казней, а благодаря простой договоренности.

Посмотрев на темное, усыпанное звездами, словно блестками, полотно неба, я решил, все, сегодня последняя ночь, пора идти на набережную и вручить просителю то, о чем он меня так горячо умолял.

В поместье, из которого Перси почти что выгнал жильцов, было не то, чтобы спокойно, но и бурных ссор пока не слышалось, так, что я облегченно вздохнул, переступив порог. Чьи-то ловкие худые руки тут же сняли с меня плащ и повесили на вешалку в прихожей.

— Сударыня так велела, — пояснил Перси, отряхивая невидимые пылинки со всего плаща, от воротника и до длинных пол.

— Принести вина, эля или чего-нибудь покрепче? — медоточивым, явно недавно выбитым из него наставницей тоном осведомился Перси. — Сударыня нашла в погребах вина почти столетней выдержки и решила, что вам они понравятся?

И уже ясно было без слов, что эта же самая сударыня велела мне их предложить.

— Спасибо, Перси, но сегодня я предпочту побыть немного трезвенником, — я отослал его повелительным взмахом руки, иначе чего доброго, по наущению своей новой госпожи, Перси стал бы так же сладкоречиво, но настойчиво требовать, чтобы я тотчас снял сапоги и отдал ему для чистки.

Похоже, мои распущенные нагловатые слуги на этот раз попали в хорошую школу. Кто, кроме новой суровой госпожи, мог за такой короткий срок преподать им урок хороших манер.

В доме был наведен такой порядок, какого я не видел уже давно. Все канделябры и бра были начищены так, что сверкали. На портьерах, креслах и коврах совсем не осталось пыли. Множество неизвестно откуда взявшихся изящных вещиц было расставлено на каминных полках и низких столиках. Отполированные настенные зеркала отражали пламя зажженных свеч. Наверное, Перси долго и энергично работал в качестве лакея.

Пушистый ковер под ногами заглушал шаги, иначе кто-то тут же кинулся бы мне навстречу. Когда я вошел в так же тщательно убранный музыкальный салон, Орисса стояла у настенного зеркала и примеряла очередную парюру, которую принесла ей Даниэлла. Саму Даниэллу я заметил у окна. Она нервно поглаживала штору и держалась поближе к распахнутым ставням, чтобы можно было тут же улететь, если Орисса снова выпустит коготки.

— О, с возвращением! — Орисса заметила мое отражение в зеркале и радостно, как ребенок, улыбнулась. Вот только, несмотря на искреннюю радость, в ее глазах все равно остались лукавые искорки.

— Знаю, меня долго не было, — предупредил я все упреки и бросил быстрый взгляд на Даниэллу, которая почему-то сменила свой наполовину истлевший наряд на голубое платье с высокой талией, которое больше бы подошло к первому балу, чем к ночным похождениям по городу. Шею она прикрыла бархаткой, наверное, потому, что Орисса начала дразнить ее из-за шрама.

— Что мне сыграть для тебя, — шурша юбками и поправляя сверкающие браслеты на запястьях, Орисса прошла к клавесину. — Какую музыку ты предпочтешь сегодня вечером?

— Орисса… — обратился я к ней и тут же умолк, я понятия не имел, как сообщить ей об Анри.

— Ты вообще никогда не говорил, какие мелодии тебе нравятся и нравятся ли вообще, — она щебетала без умолку, не давая мне вставить и слово. — Даниэлла говорит, ты предпочел бы слушать панихиду, чем мою музыку, но, по-моему, она слишком преувеличивает. Ведь раньше тебе нравилось, как я играю.

Она пробежала пальчиками по клавишам, и приятные, стройные звуки разлились по салону. Ее игра была, явно, благозвучнее, чем похоронный марш, но сейчас ни говорить об этом, ни слушать ее концерты я не собирался. Я должен был рассказать ей об Анри.

Крышка клавесина со щелчком захлопнулась по моему повелению, чуть не прищемив ее изящные пальчики.

— Орисса, я хочу сказать тебе нечто очень важное!

— Важнее, чем моя игра? — она обиженно надула губки.

Я подошел к ней, отвел мягкий пшеничного цвета локон с ее плеча и заметил, что сеть язвочек на шее не только не исчезла, но, напротив, даже стала сильнее. Крошечные алые точки четко выделялись на фоне лилейной, бледной кожи.

— Ты хочешь всю жизнь музицировать только для меня? — я с легким презрением взглянул на изящный, с полированной крышкой клавесин.

— Да, — с детским упрямством заявила она.

Я сделал знак Даниэлле уйти. Она тихо обиженно фыркнула, но послушно выскочила за дверь, которая сама по себе отворилась и затворилась за ней.

— Есть кто-то, кроме меня, кто очень тебя любит, и ты тоже должна его полюбить, — я решил говорить с Ориссой напрямую, иначе до ее блуждающих мыслей было не достучаться.

— Почему? — с безразличием осведомилась она.

— Потому, что только благодаря ему, ты снова жива.

— Я до сих пор думала, что жива только благодаря тебе, — Орисса гневно царапнула крышку клавесина, нещадно обдирая блестящую полировку. — Скажи, что ты просто пошутил! — потребовала она.

— У меня сейчас нет настроения шутить, я сказал тебе правду.

— Но ты был первым, кого я увидела, ты был ангелом… — девушка чуть не ударилась в слезы. — А сейчас… сейчас ты говоришь, как…

— Как кто? — строго спросил я, у нее не находилось сил или желания договорить.

Орисса минуту вглядывалась в мои глаза, а потом выпалила.

— Как демон!

— Такой я и есть, — равнодушно подтвердил я.

— Неправда!

Я отошел от нее, но она вскочила с тумбочки и кинулась за мной, потянула за рукав.

— Ты не демон, ты лучше всех, кого я знала при жизни и знаю теперь, после воскрешения, — настаивала она.

Я воскресил ее не потому, что захотел этого сам, а по заказу другого, но сказать ей об этом было бы слишком жестоким ударом. Всего миг, и в моих руках очутилась ее накидка, подбитая соболем, бесполезно было посылать Даниэллу за теми вещами, до которых я могу дотянуться сам одним мысленным усилиям. Хотя Орисса, наверное, уже приучала ее к роли служанки. Пора кончать со всей этой неразберихой. Это же чистое безумие держать у себя и воспитывать в дальнейшем ту, которая предназначена для другого. Пора отвести ее на набережную, позвать Анри и никогда больше не вспоминать о них обоих.

— Пойдем, я познакомлю тебя с ним, — предложил я, протягивая ей накидку. — Он отнесется к тебе с большей галантностью, чем я.

Орисса только фыркнула, презрительно и недоверчиво, даже спрятала руки за спиной, будто говоря, что не собирается наряжаться и куда-либо идти.

— Пойдем! — повторил я, но идти на набережную уже не было надобности. Анри сам заявился к нам. Стоило задать вопрос, как он прошел в охраняемый моими слугами дом, но, предупредив вопрос, он красноречиво кивнул в сторону раскрытого окна. Распахнутые ставни, как будто впускали ночь в наше имение, а вместе с ночью и всех тех странных, губительных и очаровательных существ, которые бродят в ночи.

Таким элегантным Анри еще никогда ко мне не являлся. Его светлые волосы были расчесаны так, что чуть ли не сверкали и мягкими прядками спадали на лоб. Ряд пуговиц на кафтане из алого бархата был начищен до блеска. Короткий плащ удерживали серебристые тесемки, перевязанные свободным узелком. Он облокотился о бюст, стоявший возле книжного шкафа и напоминал не изгнанника, а волшебное, сотканное из лунного сияния существо, озорного эльфа, который вдруг решил превратиться в галантного кавалера.

— О, я забыл самое главное, — Анри виновато, с чуть заметным кокетством улыбнулся и вытащил откуда-то, кажется, прямо из пустоты, пышный, перевязанный атласной лентой букет фиалок. — Это для леди, — пояснил он, таким конкретным, непререкаемым, чуть насмешливым тоном, словно на подарок мог претендовать еще и я.

В глазах Анри блеснули веселые искорки. Он, явно, хотел пофлиртовать. Вот уж, кто точно сводит Ориссу во все театры Рошена. Кожа Анри сегодня выглядела идеально, никакого намека на старение, наверное, он просидел под землей все то время, пока я ухаживал за его дамой, чтобы добиться такого поразительного результата.

Жаль только, что леди не поспешила взять букет или хотя бы вежливо улыбнуться. Она заметила, что Анри ею восхищен, но поприветствовать его не спешила. Орисса, по-прежнему, прятала руки за спиной, злобно смотрела на меня, будто на предателя, которого ей хотелось бы исправить к лучшему самыми жестокими методами и, кажется, еще больше ей хотелось обругать самого Анри, велеть ему выброситься назад в окно, откуда он и пришел, а фиалки швырнуть ему вслед.

Вокруг стояла такая тишина, что можно было, наверное, проследить падение пылинки. Мои подданные, если они и прятались где-то поблизости, притихли и затаились.

Не зная, куда деть букет, Анри осторожно положил его на крышку клавесина прямо возле Ориссы. Он, как мог, старался произвести на девушку впечатление, но желаемого эффекта так и не добился.

— Почему он стоит здесь, как столб? — обращаясь ко мне, прошипела Орисса. Она ничуть не стеснялась присутствием третьего лица, о котором говорит. — Это ведь не его дом, а наш.

Анри с немым вопросом взглянул на меня. Неудачливый ухажер не понимал, что он сделал не так, уж не нужно ли ему поклониться или как-то еще засвидетельствовать почтение?

— Будь полюбезнее! — тихо шепнул я и тоже спрятал руки за спиной, чтобы Анри было не так заметно, что это я одним мысленным усилием подтолкнул Ориссу чуть вперед. Зато сама девушка отчетливо ощутила толчок и еще больше обозлилась.

— Не можешь же ты оказаться таким предателем? — она обернулась ко мне с недоверием и чуть заметным испугом. — Что произошло? Кто сумел так изменить тебя всего за несколько дней?

— Ты в чем-то виноват? — Анри уловил обрывки нашего разговора и насторожился.

— Я вечно во всем виноват, — со злостью выпалил я. — Стоит только где-то произойти чему-то плохому, и люди тут же начинают винить во всем дьявола, то есть меня. Случись, где пожар, пусть всего лишь из-за неосторожности ленивцев, и они тотчас с рвением бросают проклятия и угрозы в адрес дракона. Во всех своих грехах человечество почему-то обвиняет меня. А также тебя, Анри за тот хаос, который ты сотворил под землей и близ своих тайных лазов на поверхности. Не надоело ли нам двоим вечно играть роль козла отпущения?

Ярость внутри закипела так, что я готов был не только спалить весь дом, нет, даже всю улицу, но перед этим еще вдоволь побраниться со всеми, кто окажется рядом. В мои привычки не входило грубить и злословить, но на этот раз я удержаться не смог. Не довольно ли уже обвинять во всех чужих просчетах и неудачах меня одного. Да, я многих погубил, еще больших сжег во время ночных налетов, но разбираться в чужих любовных делах не привык. Пусть Орисса и Анри сами улаживают все недоразумения и не пристают больше с упреками ко мне. Я уже устал от них обоих и от всех их недовольств.

— Ты явился в неудачный момент, — уже более уравновешенным тоном пояснил я. — Дама не успела собраться в дорогу и жалеет, что придется оставить в чужом поместье уже полюбившийся ей гардероб и всю остальную поклажу.

— Не беда! — Анри облегченно засмеялся, и его смех, раньше гадкий, сухой и пронзительный, теперь напомнил мне журчание ручейка. — Я пришлю кого-нибудь из своих слуг. У них все равно нет никаких особо важных дел, так пусть поработают носильщиками. Это, конечно, труд, а не привычная им битва, но зато потом они устанут, и у них не останется ни сил, ни желания строить козни против меня.

Анри сильно преувеличивал, говоря, что привычным занятием изгнанников были сражения. Они никогда не бились с противниками, а, оставаясь незримыми, старались щипать и наносить раны ничего не подозревающим людям, да еще вносить в действия на поле брани полную неразбериху. В последнее время они даже этим перестали заниматься, только копали землю, строя свой подземный город. Мои подданные с презрением называли их рудокопами, или даже могильщиками, потому, что охотнее всего они прорывали свои лазы вблизи заброшенных шахт, рудников и кладбищ.

— Ты прогоняешь меня? — Орисса только сейчас поняла в чем дело и крепко сжала кулачки. Ногти сильно врезались в ладони, расцарапали кожу, но крови почти не было. Всего одна красная капелька, упавшая вниз, вспыхнула уже в полете и насквозь прожгла толстый ворс ковра на полу.

— Разве не ты сама стремилась к ночной жизни: к балам, маскарадам, театральным представлениям, прогулкам по разным городам. Я не могу дать тебе всего этого. Анри может.

— Да, я как раз хотел… — Анри не договорил, будто не сумел найти подходящих слов для такого торжественного момента. Он только порылся в карманах и вытащил оттуда целую горсть пыльных, но все равно ослепительно сиявших колец. Наверное, кто-то из его подданных откопал их в руднике или каком-нибудь заброшенном городе. Анри развернул ладонь так, что вся груда золотых колец с самоцветами и другими драгоценными камнями была видна девушки. Он и не думал скупиться. Для него, бывшего наследника короны, наверное, стало бы проявлением жадности принести своей избраннице всего одно обручальное кольцо, поэтому он притащил большую часть того, что смог найти. Пусть нареченная выберет сама то, что ей больше всего приглянется.

— Если эти не нравятся, я могу принести другие, — услужливо предложил Анри, заметив, что на его очередные подарки Орисса косится с явным недовольством и даже прикоснуться к ним не хочет, будто любое золото, попавшее в руки Анри тут же становиться проклятым.

— Прикажи ему уйти, — не разжимая кулаков, Орисса повернулась ко мне. Она бы притопнула ножкой, если бы задолго до этого я не внушил ей, что леди так себя не ведут. Девушка старалась сохранять хотя бы видимость хороших манер и не повышать голоса, но это давалось ей с трудом. Однако никто бы даже не заподозрил в ней вчерашнюю простолюдинку. Орисса стала слишком высокомерной, отлично осознающий то, что она необычайно хороша собой и ощущающей от этого не меньшую гордость, чем аристократы от своих титулов.

Анри пребывал в недоумении. Он переводил взгляд то на меня, то на нее, будто по нашим лицам пытался понять, что явилось причиной далеко не радушного приема, ведь он-то надеялся, что его давно уже ждут. Надо было извиниться перед ним, объяснить, что я не предупредил ни о чем девушку, но для такого признания я оказался слишком горд.

Я почти с равнодушием наблюдал за тем, как Анри неуверенно топчется на одном месте, постоянно подносит тонкие неестественно удлиненные пальцы к вискам, чтобы заправить за уши непослушные пряди. Он, явно, чувствовал некоторое неудобство оттого, что оказался нежеланным гостем.

— Вели ему уйти, — настойчиво, как капризное дитя повторила Орисса. Уж не собиралась ли она мне приказывать? Разве имеет право эта девчонка отдать повеления дракону и пренебрегать эльфом, пусть и падшим, но до сих пор необычайно привлекательным после своих долгих, способных исцелять прогулок под землей.

Прозрачные крылышки Анри взволнованно вздрогнули, так что полы короткого плаща на миг всколыхнулись.

— А ты разве не собираешься уйти вместе со мной? — с простодушием, чуть ли не с мольбой спросил он у Ориссы.

— С тобой? — Орисса с презрением посмотрела на него, потом на меня и процедила сквозь зубы. — Вы оба лжецы!

Кто-то невидимый услужливо распахнул перед ней двери. Порыв ветра, а может чьи-то ловкие невидимые лапки откинули крышку клавесина и громыхнули сразу по всем клавишам так, что от сильного звука даже лопнула пара струн.

Орисса быстро выбежала из музыкального салона, кинулась вверх по ступенькам узкой лестницы, ведущей на третий этаж и к чердаку. Было слышно, как с грохотом захлопнулась за ней дверь будуара, щелкнул засов.

— Это ты во всем виноват, — после ухода девушки растерянность Анри сменилась гневом. — Это ты настроил ее против меня, специально для того, чтобы мне отомстить. За все, что было, Эдвин ты решил отыграться на мне, а я оказался таким глупцом, сам предоставил тебе возможность. И ты ею воспользовался, досадил мне, как только мог.

Наверное, Анри чувствовал себя осмеянным и униженным и оттого еще больше злился. Он понять не мог, почему я до сих пор не хохочу от полноты счастья, ведь мне удалось выставить его дураком перед такой красавицей.

Анри всегда думал, что дракону нельзя доверять, каким бы обаятельным тот не выглядел время от времени. Он считал, что к зверю и относиться надо по-зверски, а поэтому пакостил мне при каждом удобном случае.

— Как я только мог тебе поверить, — продолжал буйствовать Анри. — Тебе — самому отъявленному злодею из всех.

— Уймись! — велел ему я, негромко, но так сурово, что Анри тут же замолчал.

— И что мне теперь делать, — он неосторожно опустился на тумбу, на которой еще недавно сидела Орисса, и кто-то невидимый, наяривавший дикую мелодию на клавесине, громко, обиженно запищал, ведь чужак занял место, предназначенное для музыканта. С рукава Анри тут же слетел ловко отрезанные лоскут манжеты. Мелкая отместка, на которую сам Анри даже не обратил внимания.

— Как ты можешь быть таким жестокосердным, Эдвин, — запричитал он. — У тебя у самого есть все, что только душе угодно, а другим ты отказываешь даже в малости. Все мое общество теперь будет смеяться надо мной. Сам ведь знаешь, слухи распространяются быстро. Скоро мне вообще будет стыдно показаться на глаза даже тем, кто ничуть не лучше меня самого.

— Перестань сочинять, — почти грубо скомандовал я. — Ты давно уже отучил свое общества от смеха, они несчастны, как плакальщики, даже когда есть повод повеселиться.

— Поэтому я и хотел хотя бы на день очутиться в более приятной компании, — тут же парировал он.

— Твоя мечта так и останется неосуществленной, если ты будешь таким ленивым, — я приказал одному из духов подтолкнуть Анри и заставить его подняться на ноги. — Иди за Ориссой, и убеди ее уехать с тобой!

— Как я смогу ее убедить? — он, очевидно, сразу настроился на поражение. Надо же было стать таким слабаком после всех тех козней и отчаянных предприятий, на которые он смело решался всего какие-то несколько десятилетий тому назад.

— Будь изобретателен, — посоветовал я. — Вспомни о былых временах, об отваге. Тогда у тебя хитрости было хоть отнимай, голова, наверное, ломилась от переизбытка оригинальных идей, и каждую из них на горе окружающим ты стремился претворить в жизнь. Так не жалуйся и теперь на недостаток вымысла. Расскажи девушке какую-нибудь трогательную историю, придумай что угодно, лишь бы только она увидела в тебе друга и, возможно, героя, а не изгнанника.

— Тебе легко говорить, — Анри двинулся к лестнице, но потом передумал, движения по ступеням и полу давались ему куда труднее, чем полет, да и дверь взламывать он не собирался, куда лучше снова воспользоваться окном.

Я бы мог облегченно вздохнуть, когда он исчез, но испугался, что от этого вздоха загорится первое, что окажется поблизости, например портьера. Внутри меня все бушевало. Таких бурных сцен передо мной не разыгрывалось уже давно, с тех пор, как я расстался со своим наставником, и, признаться, я по ним совсем не тосковал. Пора убираться из этого поместья. Лучше оставить его Ориссе и Анри, чем самому оставаться вместе с ними. Даже мои погибшие родственники постеснялись бы скандалить у меня на глазах так, как скандалили они. Я стал срочно разыскивать свой плащ и вспомнил, что Перси снял его с меня еще в прихожей. К такому обхождению я не привык, поэтому так быстро забыл, что верхней одежды уже нет под рукой.

Где-то вверху раздался громкий щелчок захлопнувшегося ставня и изумленный, протестующий возглас Анри. Очевидно, Орисса закрыла окно прямо у него под носом. От его настойчивости она еще пуще разозлилась. Я отчетливо слышал, как она царапает коготками подушку, как вылетевшие из дырок пух и перья легко взметаются ввысь и тут же оседают на пол.

Не нужно было вмешиваться в чужие дела и обещать Анри помощь. Я только нажил себе хлопот и, очевидно, прибрел еще более злейшего врага, чем имел до этого. Погубить кого-то гораздо легче, чем призвать к жизни и сделать счастливым. Точно так же, как гораздо проще разрушить целый город, чем отстроить его вновь. На этот раз, уж точно, я взялся не за свою работу, ведь я по большей части привык разрушать, чем созидать. Конечно, с помощью своих чар я смог бы создать за ночь целые поселения, воскресить умерших, поделившись с ними своей огненной кровью, исцелить больных, раздать часть собственных сокровищ беднякам, а сирот отдать на воспитание к феям, но навеки счастье чародей подарить никому бы не смог. Золотые запасы людей все равно иссякнут, воскресшие начнут догадываться, что стали не такими, как окружающие, и ощущать от этого дискомфорт, дети, попавшие всего на миг в общество фей, как только расстанутся с волшебной страной, будут вечно тосковать и искать путь назад. Все хорошее, что бы я не попытался сделать, тащило за собой целый хвост невзгод. Орисса тому примером. Я оживил ее и сделал из нее леди, чтобы осчастливить Анри, а в результате счастливыми не смог сделать ни ее, ни его. Они дружно решили, что я не благодетель, а злоумышленник. Хоть в этом их мнения совпадали.

Поместье осталось позади, я не летел, а шел быстрым шагом по мостовой. Ночной мороз охлаждал разгоряченные чувства и даже задерживал лавину огня, готовую вот — вот вырваться извне. Я был уверен, что Анри все еще торчит под окном или летает вокруг поместья и ищет другую лазейку, если, конечно, у него не хватило наглости просто разбить стекло и ворваться внутрь. Орисса, должно быть, до сих пор дуется и устроит гостю жестокий прием.

Лента темного пути неслась вперед. Я не разбирал дороги. Для меня достаточно было уже осознавать то, что я иду по Рошену, мимо его мрачноватых величественных зданий и остаюсь один на один с ночной мглой. Нет рядом ни капризной подопечной, ни Анри с его претензиями и вообще никого. Все сверхъестественные существа, как будто затихли. Они не спрятались, готовясь устроить полночный переполох, их просто не было рядом, иначе я бы почувствовал.

Я поднял глаза ввысь и понял, в чем дело. Прямо на фоне темных небес возвышалась еще более мрачная, напоминающая шахматную ладью башня, где поселился Августин. Здание инквизиции стояло чуть на отшибе и казалось огромным, неприступным бастионом, обособленным от всего города. Латунные стрелки часов на самой высокой башне двигались бесшумно и размеренно. У Августина, наверное, трудится самый лучший часовщик. Хотя под угрозой пыток и казни на этого зазнавшегося мальчишку стал бы с невероятным усердием работать даже не слишком трудолюбивый мастеровой.

Это здание в Рошене почиталось за святое место, но его боялись. Люди не смели подходить к ажурной ковке воротам, или хоть на несколько метров приблизиться к сурового вида охране. Здание, скорее, напоминало резиденцию ада, чем святилище. От мрачных каменных стен исходили флюиды тьмы и зла. Блестели в лунном свете только латунные стрелки на циферблате. Куранты пока молчали, но даже во время их громкого боя никто из моих подданных не рассмеялся бы в такт часам, никто из сверхъестественных существ не решился бы прокатиться на одной из длинных стрелок. Ни один весельчак не решился бы проказить здесь в открытую или даже тайком, ведь зло жило не само по себе, у него вдобавок ко всему еще была сильная покровительница. Или несколько покровителей. Это я отчетливо ощущал. Слуги этих могущественных личностей все время толкались возле Августина или того помещения, в котором он находился. Я был уверен, что они переезжают с ним с места на место, как домовые или призраки, а когда он идет по улицам Рошена или выступает на площади перед восторженной толпой, они шастают возле пол его рясы, прячутся в сточных канавах, на крышах ближайших зданий или за углами, чтобы никто не причинил ему вреда и не попытался сорвать его авторитет. Иначе, где еще его тайные покровители смогут разыскать еще одного такого ставленника, которому удалось стать кумиром толпы, подчинить себе массы и окончательно захватить власть. Конечно, любой другой на его месте плюнул бы на все клятвы и договоры и использовал приобретенные блага только для себя, но Августин был одержим, каждое свое достижение, каждый миг своей жизни он посвящал своим загадочным хозяевам. Самому ему не было нужно ничего, лишь для них он решился завоевать весь обозримый, окружающий его мир. Свою власть он приносил к их ногам, как подношение. Другой бы на моем месте, увидев все это, назвал его сумасшедшим, но я был уверен, что безумие здесь ни при чем. Юный, наивный бедняга поклоняется своим идолам, но будет оставаться в здравом уме до тех пор, пока тайные кумиры не решат, что пора свести его с ума. Может быть, сам по себе Августин не так жесток, как кажется. Возможно, он не так уж одержим, а всего лишь влюблен, так же отчаянно и безнадежно, как я.

Я ощущал его тоску сквозь толстые каменные стены. В этот миг невозможно было удержаться от того, чтобы не взлететь ввысь и не разыскать то окно, за которым я увижу товарища по несчастью. В камеру пыток я заглянул только мельком. Там зловеще блестел ряд сложных металлических приспособлений, применение которым мог найти только палач. У настоящего застенка окон не имелось, поэтому я лишь сквозь стены мог различить, что там происходит, и это крайне мне не понравилось. Огонь, жаровни, дыбы — ну, это местечко изнутри еще больше, чем снаружи, напоминает резиденцию преисподней. Спалить бы разом весь этот огромный чертог зла, но я не собирался вносить в и без того загадочные дела сумятицу и дышать огнем, пока не разберусь с Агустином.

Через узкое оконце башни мне было отлично видно, как он стоит возле стола и разбирает какие-то бумаги. Всего одна свеча освещала, заваленное книгами и рукописями помещение, но даже в полутьме волосы Августина сияли ярче нимба. Неприятный на вид монах Бруно, как верный пес, охранял хозяина. Этот крепко сбитый и физически развитый не хуже бойца человек выполнял при Августине обязанности слуги. В народе его боялись за изрытое оспинами лицо, за злобный, жестокий взгляд прищуренных глаз, которые вечно выискивали кругом виновных. Поговаривали даже, что на самом деле он слуга нечистой силы, посланный для того, чтобы совратить благодетельного Августина с пути истинного. Никто и не подозревал, что на самом деле отвратительный на вид монах в душе простоват, а прекрасный ясноликий Августин таит в себе не святость, а пристрастие к темным искусствам. Другой прислужник среднего возраста, более благообразный и с виду совсем не злой, тоже постоянно терся рядом со святым только потому, что это было почетно. Его звали Лоренцо, и он был выходцем из знатной семьи. После того, как поступил на службу в инквизицию, он приучал себя все время опускать взгляд, чтобы никто не заметил коварных злобных искорок в его глазах. Это помогало ему сохранить благочестивый вид.

— У меня сейчас нет времени на все это, разберись с арестованными сам, — резко, почти грубо говорил ему Августин. — Если в камерах не хватает места, это еще не значит, что нельзя брать новых заключенных. Не забывай, подземелья и карцеры заняты еще только наполовину, в каменных мешках долго никто не живет. Посадив колдунов в такое глубокое местечко, можно даже наблюдать, как демоны через пару ночей примчатся за их жизнями и душами.

— Как много вы знаете, — елейным голосом проговорил Лоренцо, но тут же вспомнил о чем-то и посерьезнел. — Так как нам быть с леди Кристаль?

— Говоришь, с ней все кончено? — Августин, наконец, отложил бумаги и обратил внимание на собеседника.

— Она умерла под пытками, что скажем тем, кто хотел лично присутствовать на ее казни? — уже не слишком уверенно пробормотал Лоренцо, сияющий лучезарный взгляд Августина пугал его, почти что слепил.

— Колдунья не могла умереть под пытками. Только дьявол, который разозлился на нее за чистосердечное признание, мог убить ее. Объяви, что она во всем призналась, и нечистая сила решила покарать ее еще раньше огня, а труп мы сожжем на площади, и все желающие смогут сами посмотреть. Недовольных не останется…

Августин знаком велел Лоренцо уйти, снова, как ни в чем не бывало, принялся за свои бумаги, но вдруг насторожился, обернулся в сторону окна, даже чуть принюхался к воздуху. Изящные ноздри чуть расширились, а аккуратно подстриженные золотистые пряди, наверное, могли бы встать дыбом, если были бы более короткими и не такими тяжелыми. По коже Августина пробежали мурашки, это, явно, ощущалось даже сквозь толстую рясу. Рубище Августин не носил и самобичеванием не занимался, но вот вставать на колени перед каждым окном, за которым почувствует присутствие сверхъестественного создания, он почитал свои долгом.

— Они снова здесь? Ваши ангелы? — восторженно с придыханием спросил Бруно. Даже его грубый хриплый голос заиграл новыми нотами от такого непередаваемого восторга, кажется, он сам в этот момент готов был упасть ниц перед Августином и поцеловать полу его рясы.

— Нет, это не они, — возразил Августин. — Это кто-то другой, кого я пока не знаю, а, может быть, их даже несколько. Иди, брат мой, мне нужно с ними побеседовать и выяснить, на какой новый подвиг они хотят меня подвигнуть, ведь зло повсюду, мы должны находить его и искоренять с помощью высших сил.

Я был удивлен, как от начала до конца лицемерная речь в его устах может звучать так пламенно и вдохновенно, и еще больше удивлен тем, как какой-то дух, спрятавшийся поблизости, не рассмеялся откровенно и нагло над такой ложью. Видимо, слуги покровителей Августина были хорошо вышколены и боялись сделать что-то не так, даже просто проявить чем-то себя, звуком или словом в присутствии рядом посторонних людей. Интересно, с Августином они вели себя так же вежливо или иногда все-таки распоясывались. Пока я раздумывал над этим, посторонние удались, дверь захлопнулась, а охрана от нее была отведена послушным слугой. Оставшись один, Августин тут же задул свечу и тихо позвал:

— Иди!

Я был немного ошарашен от такой фамильярности, и если бы не догадался, что Августин ждет кого-то другого, а не меня, то обвинил бы его в слишком вольном обращении к вышестоящему по положению в обществе, земном и волшебном.

— Давай же, Анри, хватит, копошиться под окном. Это уже совсем не смешно.

— Анри? — громко переспросил я, тут же запрыгнул на подоконник и оказался в комнате. — Так вот, кто тебя покрывает?

Августин резко развернулся ко мне, в темноте он видел не так хорошо, как я, но все же различил бледное мерцание кожи и золотое — волос, и запоздало понял, что обратился к незнакомцу. Точнее, незваному гостю, потому что мы уже были немного знакомы и все-таки оставались друг для друга полной загадкой.

— Значит он твой покровитель? — я наступал на Августина, который даже не попытался снова зажечь свечу или позвать на помощь. Он знал, что и одно, и другое бесполезно, огонь меня не отпугнет и не обожжет, а на то, чтобы найти свечу и кресало, он потеряет драгоценные, возможно, последние минуты жизни, а что до вооруженной охраны, то Августин отлично осознавал, что никакие пики и копья не способны причинить вред волшебному созданию.

— Анри! — повторил Августин и нагло усмехнулся, когда понял, что я не собираюсь на него нападать. — Ты считаешь, что этот мелочный и злопамятный доносчик может стать чьим-то покровителем. Напротив, думаю, он сам нуждается в таковых.

— Тогда кто? — настойчиво спросил я. Я знал, что Августин меня побаивается, хоть не подает вида, слишком сильна была пламенная энергия, исходившая от меня, и ощущение скрытой силы.

— Не скажу! — упрямо заявил Августин, хоть и понимал, что играет уже не с огнем, а с целым, готовым к извержению вулканом, возле которого стоит. Он пытался сопротивляться мне, но это было все равно, что положить руку в горячую печь и убежденно говорить, что ее жар не опалит пальцев.

— Хочешь умереть прямо сейчас? Пополнить список тех, кто расстался с душой в этом здании? — я схватил его за худое запястье и с силой сдавил, но ни страха, ни боли в его глазах не заметил.

— Можешь убить меня прямо сейчас, я тебе ничего не скажу. Моя душа принадлежит не тебе, а им, — Августин с вызовом смотрел на меня. Из его запястья уже сочилась кровь, ранки, оставленные моими когтями, нестерпимо болели, но он даже не вскрикнул, не попытался вырвать руки или предпринять каких-либо попыток к спасению. Он просто стоял и смотрел на меня, чистыми, сияющими глазами, и от этого взгляда даже мне сделалось дурно, потому что, кроме упрямства и вызова судьбе, я заметил в их глубине такую душевную муку, которая, наверное, смогла бы напугать и грешников в аду.

— Что ты знаешь о боли, если сам ее не испытал в полной мере? — прошипел Августин, по-прежнему не пытаясь вырваться и даже не шевелясь, хотя кровь уже окрасила его рукав и капала на пол. — У меня вырвали сердце и заставили жить с этой раной, а ты угрожаешь мне тем, что убьешь меня, и через смерть мигом избавишь от большей части мучений?

— Кто вырвал у тебя сердце? — я попробовал обходной путь, но и он не удался, Августин сразу понял, что я пытаюсь вытянуть из него сведения, и тут же замолчал.

— Даже если я и постараюсь объяснить, ты все равно меня не поймешь, — после паузы собрался с духом и заявил он. — Ты слишком самовлюбленное, слишком независимое создание, чтобы понять, как мучается тот, кто скован невидимыми цепями?

Сам не знаю, что заставило меня выпустить его запястье и даже ощутить легкое сострадание, наверное, упрямый неукротимый блеск его глаз. В них, как будто, отражалась невинность, смешанная с невольным пороком, и какая-то тайная сила. Августин, наверное, даже не успел осознать, что становится злым, когда другие, воспользовавшись его доверием, решили сделать из него негодяя.

— Я тоже ощутил на себе тяжесть цепей, — признание далось мне легко. Кому, кроме Августина, понять, что я говорю вовсе не о тех железяках, что держатся в скобах на стенах этого здания, а о той неволе и душевной муке, с которой не может сравниться никакая многотонная тяжесть. Когда заставляют делать то, к чему не лежит душа, то в полной мере чувствуешь отчаяние. Моим наказанием и цепями стала магия, отчаянием Августина было его отлучение от волшебных миров и невозможность в дальнейшем попасть туда.

— Ты умеешь красиво говорить, ты умеешь лгать, как и положено всем демонам, — Августин ощутил растерянность, но все еще казался мне гордым, самоуверенным и так и не покорившимся произволу тяжкой жизни. — Ты пришел сюда, чтобы отлучить меня от моих господ и не дать ничего взамен.

— Будь уверен, тем, кто служит мне, я готов подарить целый мир, но к тебе это не относится, от такого слуги, как ты, я бы сам желал поскорее избавиться, даже приплатил бы тому, кто согласился бы увести тебя от меня подальше.

— Вот как! — Августин сам не понял, почему мое замечание так раздосадовало его и даже оскорбило. Очевидно, он неосознанно кичился собственным положением и даже представить себе не мог до этого момента, что окажется кому-то, пусть даже демону, ни для чего ненужным.

— Радуйся тому, что я не взял тебя к себе. Мои слуги не привыкли бездельничать так, как ты! — утешил его я.

— Бездельничать? Посмотри, сколько у меня работы? — Августин демонстративно указал на заваленный стопками бумаг, скорее всего приговоров, стол. Если это и приговоры, то среди них нет ни одного помилования, даже ради разнообразия.

— Разве это работа — приговаривать к казни несчастных, бездомных, калек и просто не понравившихся тебе или твоим господам людей? — с презрением спросил я. — Рыскать по Рошену в поисках новых жертв, для тебя развлечение, а не труд. Так что не надо лицемерить, Августин! Ты отправляешься на охоту, как на карнавал, зажигая факел и прикрываясь рясой и святостью, в то время как тебя тянет совсем в другую сторону. Каждый раз, высекая огонь для ночной прогулки, вспоминай обо мне, ведь по одному моему повелению любая ночь может вспыхнуть костром, на котором сгоришь ты сам!

— Так сожги меня и весь мир! Дохни огнем прямо сейчас! — почти потребовал Августин, угрозы его ни чуть не пугали. — Пусть от меня не останется и пепла, не останется ни головы, в которой роятся порочные мысли, ни тела, подверженного усталости и боли, ни души, которая уже давно принадлежит им. Пусть я сгорю в твоем огне! Обо мне забудут, ты будешь продолжать жить. Так почему же ты медлишь и не подпалишь весь город прямо сейчас, ведь пламя для тебя ничто, мы останемся в одном большом костре, а ты легко улетишь.

Августин перевел дух и продолжил:

— Знаешь, почему я так люблю играть с огнем, искуситель? Потому, что хочу однажды, чтобы пламя поглотило и меня, и мою мечту о ней. Останется ли жива любовь к госпоже, если сам слуга умрет ради нее?

Августин замолчал, поняв, что слишком разоткровенничался с тем, кого надо бы опасаться. Быстрый взгляд на окно его немного успокоил, он не почувствовал рядом присутствия своих господ, значит, они не смогут прямо сейчас наказать его за то, что он чуть было не разгласил их секреты. Скорее всего, даже их упрек будет для него хуже любой казни. Августин был слишком от них зависим.

— О ком ты говорил? Кто это? Она? — попытался настоять я, но он лишь покачал головой.

— Ни о ком. Иногда я болтаю, сам не зная что, не обращайте внимания, монсеньер демон, — Августин отвесил бы мне шутливый поклон, если бы пораненная и сильно кровоточащая кисть руки не причиняла ему ощутимую боль.

— Я мог бы исцелить тебя, — предложил я не для того, чтобы помочь, а просто, чтобы проверить, какой будет его реакция. Она оказалась такой, как я и предполагал.

— Мне не нужны подачки от демона, — гордо заявил Августин. — К тому же, от чужого демона. Ты не в числе моих господ. Что тебе до них или им до тебя?

— В нашем потустороннем мире все тесно связаны. Нет таких представителей моей расы, о которых бы я не знал.

— Тогда ты счастливее меня, ты общался с ними на равных, а для меня это непозволительная роскошь.

Агустин погрустнел. Ему удавалось уже с трудом сохранять гордый, непреклонный вид и не показывать, что раны становятся все более болезненными, а мысли все более тягостными.

— Улетай, демон! — велел он. — Я не стану ни перебежчиком, ни предателем, что бы ты мне не посулил.

— Я и не собирался тебе ничего предлагать. К чему мне твоя душа и твои бесполезные услуги, — я изловчился и на этот раз схватил его за ворот. — Но и улетать я не собираюсь, пока не добьюсь от тебя правды.

— Ничего ты от меня не добьешься, — Августин попытался вырваться, но понял, что это бесполезно и затих. — Может быть, мои господа и не станут тебе мстить, я не заблуждаюсь насчет того, что слишком им дорог. Ни совести, ни жалости у тебя нет, так, что вспоминать о моей смерти ты не станешь, но зато и того, что хотел ты добиться от меня не сможешь.

— Ты всегда был таким упрямым?

— Еще до школьной скамьи, — беззастенчиво признался он.

Я не мог угадать в нем ученика школы чернокнижия, значит, наверное, он имел в виду церковно-приходскую школу или школу при монастыре. Интересно, как демонам удалось выманить его оттуда, чтобы сделать своим подопечным. Наверное, на союз с нечистой силой Августина толкнули крайние обстоятельства. Уж слишком честным и преданным он казался для того, чтобы быть личностью, склонной на различные договоры с темными силами. Августин был верен, как пес, своим единственным хозяевам и даже не думал их предавать и уже тем более не искал личной выгоды. Значит, как я и предполагал, несчастный мальчишка безумно влюблен в своих хозяев, поэтому и не боится умереть. Смерть для него ничто, потому что он ощущает собственную вину за то, что влюблен в демонов. Это чувство для него и наказание, и весь смысл жизни.

Я медленно разжал пальцы и выпустил его ворот. Приводить доводы, угрожать или убеждать упрямца в этом случае не было смысла.

— Живи и надейся, что твои хозяева сами не отправят тебя на костер! — сказал я и, кажется, этим заявлением причинил ему еще большую боль, чем когда поранил.

В синих глазах Августина блеснули слезы.

— Они не отправят…не сейчас, — горячо зашептал он. — Еще хотя бы пара лет мне обещана, хотя бы еще несколько свиданий.

— С кем? С теми, кто желает тебе зла?

— Они не желают, — горячо возразил он и, задумавшись, добавил. — Во всяком случае, неосознанно. Просто такие уж они создания, что зло — это неотъемлемая часть их необычной природы.

— Я тоже такое создание, — мягко, почти обольщающее, заявил я.

— Нет, ты не такой, как они, — тут же заявил Августин.

— И в чем же различие?

— Ты…более возвышенный что ли, — Августин сам не знал, как это сказать. — Ты сейчас здесь рядом со мной, и в то же время ты так далек, будто витаешь где-то в высоте, выше всех звезд небесных, а я смотрю на тебя снизу. Можно протянуть руку и дотронуться до тебя, даже обжечься, но ближе ты от этого не станешь. А вот, когда приходят они, хоть за ними и идет целая темная рать, я ощущаю теплоту огня, волнение, целую гамму чувств только оттого, что могу снова побыть с ними наедине, и не важно, что они неземные. Самое главное, это та духовная близость, то понимание, которое меня с ними соединяет. Они не люди и в то же время могут понять чувства человека и, появившись однажды, остаться с ним на всю жизнь. Сейчас, например, их рядом нет, но я чувствую, что они со мной, что всего парой слов они сделали меня богаче и счастливее всех королей, и от того, что они вечные тайные покровители, я уже ощущаю себя великим, ведь меня одного они выбрали из всех смертных. Это все другие несчастны — они не смогут увидеть то волшебство, которое видел я, встречая моих неземных друзей.

— Спасут ли они тебя, если кто-то сейчас подслушивает под дверью, а наутро потащит тебя на костер, за ту ересь, которую ты несешь?

— Неважно! — отмахнулся Августин. Кто-то из духов, посланных следить за ним, устало вздохнул под окном, очевидно, наши пререкания уже ему надоели, и он был так утомлен, что предпочел оставить нас одних и отправиться на отдых в более спокойное помещение, если таковое здесь, конечно, могло найтись.

Августин тоже ощутил, что охранник, посланный к нему, улетел и слегка нахмурился. Обычно верные, незримые телохранители, или стражи заарканенной души, дарованные ему хозяевами, никогда так беспечно не покидали его.

— Твои покровители! — с сарказмом повторил я и расхохотался бы, если б не опасался, что от моего смеха вздрогнет и сотрясется все монолитное здание. — Где же они теперь, твои кумиры, если им так удается укрепить тебя во время спора со мной?

— Здесь, — Августин ударил себя кулаком по груди, с левой стороны, там, где должно биться сердце. — И навсегда останутся здесь, что бы ты не предпринял.

Со сжатых в кулак пальцев еще сильнее засочилась кровь, но Августин, как будто ничего не замечал, ни жгучей боли, ни густых багровых мазков, перепачкавших грубый холст его рясы, не замечал даже того, что жизнь вокруг до сих пор не остановилась, чтобы подождать торжественного и зловещего прихода тех, кому он с таким рвением поклонялся.

Находясь в башне, я слышал все звуки, пронизывающие сеткой огромное, многоэтажное здание инквизиции — это гнездилище палачей, судей и злоумышленников. Звон металла, беседы, шелест длинных ряс, все было отчетливо слышно мне от подвалов и до площадки на крыше, где мерно вышагивали стражники и свило гнезда воронье. А слышал ли все это Августин? Наделили ли его покровители таким талантом. Несколько даров они ему все-таки преподнесли, ведь он мог чуять вблизи себя присутствие сверхъестественных существ, с первого взгляда или только нюхом мог отличить колдуна от простого человека, он даже мог ставить заслон на собственных мыслях и не позволять мне узнать из них ничего. А может, это его хозяева сделали так, что думы слуги были недоступны ни для кого, кроме них самих.

— Ну и упрям же ты! — только и смог со злостью констатировать я.

— Точно так же, как и ты, — не задумываясь, парировал Августин и, сам того не подозревая, попал в точку. Только упорство и преданность собственным идеалам помогли мне не пойти на поводу у тюремщиков, лжецов и наставников. Чему бы меня не пытались научить в течение столетий, я был верен только своей мечте о независимости, о том, чтобы стать хозяином самому себе, я стремился к свободе с таким упорством, что был многократно вознагражден. Кроме воли, я получил еще и неограниченную власть над всеми могущественными созданиями, подобными мне.

— Так ты убьешь меня или нет? — с вызовом спросил Августин. Он начал терять терпение. Всего какие-то минуты, проведенные в башне наедине с волшебным созданием, показались ему вечностью.

— Я могу сделать по-другому, например, обжечь твое лицо так сильно, что твои любимцы отвернутся от тебя. Что скажешь на это, Августин? Тебе не терпится стать безобразным?

— Госпожа меня вылечит, — пробормотал он, уже не так уверенно, перспектива потерять красоту его не слишком прельщала.

— Не надейся! — возразил я. — Демоны помогают своим избранникам только до падения, а не после него. Сейчас ты на высоте, и им лестно иметь дело с тобой, но стоит оступиться всего раз, и вместо того, чтобы оказать помощь, они сами же начнут хохотать над тобой громче остальных.

— Разве можешь ты предугадать их дальнейшее поведение?

— Я все могу, даже предсказать миг твоей смерти, но не стану, потому что те существа, которые тебя оберегают, пока что хотят, чтобы ты жил, и я иду на уступку не ради тебя, а ради них, потому что все: и изгнанные ангелы, и демоны, и феи — один родственный, непобедимый клан.

Куранты на башне начали отбивать время. В городе звуки казались глухими и монотонными, здесь, в самой башне, они были непривычно громкими, способными оглушить. Я подошел к окну, чтобы взглянуть на необъятный спящий город, по которому адской музыкой разносятся глухие удары проклятых часов. В самом деле, что это за часы, раз даже демоны стесняются приблизиться к ним? Их звучание было подобно эху подводных колоколов или ударам, преодолевшим черту небытия и донесшимся до нас с того света. Так, должно быть, единственные, возвышающиеся над землей еще с начала мироздания часы отбивают срок чьей-то жизни.

Я положил руки на подоконник и обернулся на Августина, будто предлагая ему пойти вслед за мной, выкинуться из высокого окна башни прямо с полночным боем часов и разбиться лбом о мостовую. А потом пусть люди с придыханием говорят, что инквизитора вытолкнули из окна демоны. Я вечен, а Августин смертен. Я умею летать, а он нет. Я улечу, а он, если пойдет за мной, разобьется насмерть. Можно было бы сделать так, чтобы всего на один краткий миг он поверил мне и нашел свой конец, там, во дворе у здания, на острых пиках чугунных ворот.

Я бы не ощутил никакого стыда за такие мысли, если бы не подумал, что, возможно, в этот самый миг неземная госпожа манит к окну и призывает к самоубийству Марселя. Сам он слишком умен, чтобы поддаться искушению и кинуться в объятия смерти, но ведь слуги царицы могут подтолкнуть его в самый неожиданный момент.

— Живи пока, Августин, — снисходительно бросил я. — А там посмотрим, как развернутся события. Возможно, другие, бессмертные слуги твоих господ начнут ревновать и устроят над тобой самосуд. Вот тогда будет хохотать вся сверхъестественная братия.

— Как ты великодушен! — Августин сардонически усмехнулся. Хоть мне и удалось сильно его потрепать, но он все еще старался выглядеть независимым и непреклонным, готовым бросать вызовы в лицо смерти снова и снова.

— Лети, поджигатель городов, а у меня полно дел, — он опять принялся перебирать здоровой рукой свои бумаги.

Я уже сел на подоконник и хотел ринуться вниз, но с подозрением обернулся. Какое странно обращение слетело с его уст. Неужели, этот юнец сам обо всем догадался или же его надоумил кто-то другой.

— Откуда ты знаешь, что я дракон? — я не помнил, чтобы говорил ему об этом и теперь ощущал, что кто-то меня предал, разгласил мою тайну.

— Я увидел по твоим глазам, — пояснил Августин. Он всего на миг оторвался от разборки документов и встретился со мной взглядом. В его глазах бушевал синий, ненавидящий огонь, в моих распластала крылья черная драконья тень. Он был холоден и равнодушен, как и положено человеку, обманным путем достигшему власти, в моих же венах бесилось адское пламя.

— Что еще ты увидел? — требовательно спросил я.

— Сожженную деревню, близ провинциальной церкви, куда направили служкой разжалованного дворянина. Я видел отчаяние того, кто имел все и всего лишился, видел ночь и огонь, который ты изверг на головы спящих, на крыши их домов и засеянные поля…

— Ты все знал, — я был поражен тем, что услышал и сказал первое, что пришло мне на ум. — Негодяй! Ты обвиняешь крестьян в колдовстве, а не дьявола в поджоге там, где виновны совсем не они.

— Мне же надо как-то покрывать твои грехи, — то ли с насмешкой, то ли со скорбным осознанием собственной неволи в выборе признался он.

— С какой стати? Кто я для тебя? Ты видел меня всего дважды в своей жизни, и эти встречи были не из приятных.

— Трижды, — поправил Августин. — Ты забыл тот раз, когда я видел тебя в обличье дракона, наверное, потому, что никогда не запоминаешь ни лиц, ни имен тех, кто пострадал от твоего огня.

— И ты тоже? — я посмотрел на него с презрением и легким сочувствием, но ожогов под рясой различить не смог. Колючая коричневая ткань прикрывала его тело, как власяница, и уже не ясно было, чем оставлены раны на его коже, ею или мной.

— Во имя любви к своим наставникам я должен покрывать каждое сверхъестественное существо. Таков наш уговор, любая тварь, проказы которой я замечу, должна быть спасена и обласкана мною, любой демон, который придет ко мне просить помощи, должен незамедлительно ее получить. Ты до сих пор не удивлен моими признаниями?

Сам Августин поражался тому, как это я до сих пор не вздрогнул от отвращения.

— Я изумлен тем, как легко ты причиняешь вред беззащитным, а сам хоть и с тяжелой душой, но все-таки прислуживаешь нечисти. Если бы жители Рошена узнали, они бы не поверили в такое разоблачение.

— Толпу ослепляет тот блеск, которым наделили меня они, — Августин кивнул на окно и пространство темного поднебесья за ним, словно давая понять, что имеет в виду тех, кто ночью пускается в полет на шабаши и совершает различные злодеяния. — Каждый день, каждый час, монсеньер дракон, смотря на толпу внизу, в городе, я вспоминаю, что ее любовь не постоянна, и боюсь того, что вскоре, возможно, уже завтра, им понадобится новый кумир, а старый будет низложен, не потому, что он потерял свой блеск, а потому что народ тянет на новизну и разнообразие. Потому что измена у людей в крови.

— И поэтому ты так часто проливаешь их кровь? Довольно мелочная отместка. Чем провинилась ныне покойная леди Кристаль перед тобой, тем, что захотела стать родней твоих врагов?

— Да, — ничуть не стесняясь, подтвердил Августин. — Ее знатность и ее приданое сделали бы их сильнее, поэтому пришлось ее убрать. Ее жених и его брат теперь пытаются строить против меня козни, но, возможно, скоро отправятся на костер и они. Мне с самого начала не понравилась эта зазнавшаяся, аристократическая семья. Они так кичились своим титулом и богатством, пытались меня наставлять, даже не подозревая, что через какие-то месяцы мне удастся достичь тех высот, которые вовек недостижимы для них.

— Ты злопамятен, ты горд всем, чего достиг, — я так никак и не мог улететь, меня тянуло на новую стычку с ним. — Ты сам всех высокомернее, и только мне одному видно, что венец святого ты бы без колебания променял на шпагу и камзол одного из тех вельмож, которых казнишь.

— Они никогда не догадаются, — Августин посмотрел на окно так, будто видел толпу горожан внизу, на пустой площади. — Удел инквизитора, такого, как я — это власть, а участь вельмож — костер. Скоро в Рошене не останется таких гордецов, которые не испытали бы страха или уважения ко мне.

— Останется дракон, — с насмешкой и бесконечной самоуверенностью возразил я.

— Да, — с осознанием правды кивнул Августин. — Но ты не принадлежишь Рошену, точно так же, как и любому другому городу. Ты либо гость, либо палач, но только не патриот. Разве можно им быть, если у тебя самого нет родины.

— Она сгорела, — признался я, страны, которая была когда-то моим домом, больше не существовало, пламя поглотило ее всю, остались лишь воспоминания. — Родины у меня больше нет, но меня зовет другая сторона, там, где в темном колдовском крае возможно все, и где никто не чувствует себя чужим. Туда ты никогда не попадешь, что бы там ни посулили тебе твои хозяева, а впустить кого-то во врата волшебной империи невозможно без моего позволения.

И можно было не кричать и не спорить всю оставшуюся ночь. Всего пары фраз хватило, чтобы от неприступности и холодности Августина не осталось и следа. В этот раз мне, правда, удалось его задеть, разжечь в нем ярость и разрушить его мечту. Он крепко сжал кулаки, борясь с подступающим гневом. Хладнокровие ему удавалось сохранить, но с трудом. Он знал, что бесполезно кидаться со мной в драку, с таким же успехом можно колотить голыми руками по крепкой, усеянной железными шипами стене. Монолит ты все равно не разрушить, а вот кожу и мясо с костей обдерешь.

— Прощай, дракон! — коротко бросил Августин.

— До встречи, мой святой брат, — я встал на ноги, ощутил под подошвами сапог тонкую полосу подоконника. Каменный и недавно вычищенный, он скользил под ногами, но я не боялся упасть, напротив, сам стремился кинуться вперед, навстречу высоте, холоду звездных небес и ветру, который бил в лицо и парусом раздувал плащ у меня за плечами. К чести Августина он не стал неистовствовать и бросать проклятия мне вслед, а постарался сохранить хотя бы видимость холодной вежливости, какую обычно сохраняют противники перед дуэлью, как то пристало людям высокого происхождения. Откуда только в деревенском мальчишке, чудом вырвавшемся из пепла и грязи, может взяться чисто аристократическое высокомерие, привычка вести себя с врагами холодно и надменно, как то подобает князю, а не пахарю.

Всего миг, и я уже не ощущал никакой опоры под ногами, а спокойно парил над землей сам. Может быть, сейчас, когда дракон улетел, Августин дал выход злости, принялся рвать и колотить свои же вещи или кидать угрозы пустому месту, где еще недавно стоял я. Во всяком случае, до моего исчезновения он с достоинством удерживал собственные эмоции, и это равняло его с выходцами из благородного сословия, которых он из зависти отправлял на казнь.

Ночь была холодной. Смертного бы мороз пробрал до костей, но меня стужа не пробирала так сильно, как обычных людей. И время свое я проводил тоже не как люди. Полет, потом ходьба по безлюдным улочкам. Никто бы больше на такое не решился в февральский холод. Жители Рошена заперлись в своих домах. Люди прячутся от зимы в тепле и уюте, и только мне, как призраку, приходится тенью носиться по окрестностям, чтобы охладить пламя внутри себя. В эту ночь я был даже рад, что мне тоже есть к кому пойти. Если бы не манившее теплым оранжевым светом окно Флер, я бы почувствовал себя еще более одиноким и проклятым, чем раньше.

К ней я ни разу не решился прийти, как к Марселю через окно, а чинно поднимался по лестницы и отворял дверь. При первой встрече я пытался предупредить Флер, что от меня исходит опасность, а теперь, напротив, остерегался пускаться с ней в откровения. Как изменчива жизнь. Еще недавно я мог бы продемонстрировать этой девушке свою необычность и без сожаления отпугнуть ее, а теперь не хотел, чтобы она узнала, кто я такой на самом деле.

Ступеньки тихо поскрипывали, а я думал о том, что Флер еще даже более уязвима, чем Марсель для происков Августина. Ведь на ее руке крест, который при удачном истолковании можно выдать за ведьмин знак. А у Марселя вполне возможно не найдется даже и родинок не то, что колдовских меток. Лучше, чтобы Флер не знала ничего о моем колдовстве и не дрожала в ожидании того мига, когда и в ее дверь постучит кулак инквизитора.

Я решил взять за привычку не являться к девушке без подарка. Одно быстрое повеление духам, и в кармане возникла вполне ощутимая тяжесть изящной сапфировой броши. Нужно было бы каждый день оставлять на подоконнике у Флер какой-нибудь маленький сюрприз: мелкую драгоценность, моток кружев или даже карманный сборник стихов. Недавно я узнал, что Флер умеет читать, но еще не выяснил, любит ли она книги. Роза любила, тут же мелькнула в голове болезненное воспоминание. Ну, почему я хотя бы на миг не могу выкинуть из головы образ моей императрицы и не тосковать по прошедшему.

В эту ночь Флер не спала, а пыталась научиться вышивать. Пока что ей это не слишком хорошо удавалось, иголка все время выскальзывала из ее рук, малине путались, пяльцы чуть ли трещали от того, как сильно она их сдавила, а стежки ложились то криво, то косо. Рукоделью девушку, явно, никто не обучал. Флер, наверняка, не умела ни вязать, ни плести кружева, ни уж тем более готовить, но зато всю ночь она ходила по комнате в бальном наряде и, явно, тосковала по танцам. Сейчас она тоже была наряжена, как на бал. На голове сверкал изумрудный венчик, пальцы были унизаны кольцами, а роскошное платье цвета первой зелени слишком не сочеталось с убогой обстановкой крошечной каморки. Сама Флер была здесь, явно, не на месте, одно экзотической украшение в уголке мрака и бедноты.

Лампада скудно освещала комнату, только маленький пятачок вокруг кровати был озарен грязноватыми оранжевыми отблесками, а остальное помещение тонуло в полутьме. Носились взад-вперед какие-то тени, множество теней, которым просто неоткуда было здесь взяться. Здесь ведь никого не было, кроме меня и Флер, и, тем не менее, множество силуэтов вальсировали, сцеплялись друг с другом, кланялись кому-то на кое-как освещенной части стен. Одна из теней сделала реверанс, как будто адресованный Флер, словно та в этот миг была вовсе не неудавшейся рукодельницей, а настоящей королевой.

Интересно, мне только кажется, или в маленькой комнатке, действительно, собрался целый рой невидимых существ. Сонм теней не замедлял быстрого кружения. Они все время сменяли друг друга, в таком быстром ритме, словно здесь было не меньше сотни существ. Как бы им удалось поместиться на таком крошечном клочке территории, даже если бы они облепили и стены, и потолок, и пол так, что места, на которое могла лечь их тень, просто бы не осталось. Эти существа были самыми разнообразными, среди них встречались, как стройные крылатые, подобные феям, таи и низкорослые тени тварей, карликов, невообразимо уродливых зверюшек, иногда на стене мелькали обычные силуэты дам и кавалеров, но, в основном, я видел тени разных форм и размеров, но никак не человеческие.

В темных уголках комнаты кто-то закопошился. Каждый мрачный угол казался обитаемым и страшным, хотя даже своим драконьим, особо зорким зрением, я не мог различить присутствие там живых существ.

Кто-то злобно захихикал за окном. Потом смех прокатился по дымоходной трубе. Копоть и зола струей хлынули из отверстия камина. Странно, почему в такой холод Флер не развела огонь. Разве могло ей быть тепло, когда все стены, того гляди, покроются сосульками.

— Флер! — тихо окликнул я девушку, будто боялся повысить голос в атмосфере такой таинственности.

— Никак не могу вышить свои инициалы на платке, — Флер с досадой всадила иголку в ткань и отложила пяльцы.

Хоть я и заметил буквы на платке всего лишь мельком, но сразу понял что «Ф» среди них не встречается. Пышный алый цветок над буквами был вышит так аккуратно, что сразу становилось ясно, это сделала не сама Флер, а другая, более способная мастерица. Может, Флер украла или подобрала эту вещь вместе с уже нарисованной там монограммой, а теперь, не имея возможности переправить буквы, решила вышить цветными нитками то, что уже есть.

— Еще я хотела расшить малине кокетку на сорочке, но мне это совсем не удалось, — пожаловалась Флер.

Я чуть было не рассмеялся. В своем модном бальном наряде, с изнеженными тонкими пальцами Флер никак не напоминала швею. Среди портних никогда не встречались такие белоручки. Бесполезно и пытаться делать то, к чему нет способности.

— Оставь! — велел я. — Я найму для тебя белошвейку, ей и объяснишь, что тебе нужно сшить.

— Нет — нет, — поспешно возразила Флер. — Это только моя комнатка, ты же пообещал, что здесь — мой дом. А в свои владения, пусть даже крохотные, я никогда не впущу чужого человека.

— Но мне ведь ты разрешаешь войти.

— Ты ведь не чужой, — сказала она таким тоном, словно только болван мог этого не понять.

— Хорошо, составь список всех необходимых вещей. Я их тебе принесу так быстро, как только смогу, — я надеялся отправить со списком Перси. Пусть он ходит за покупками или уговорит кого-то из фей, а потом я смог бы принести девушке уже выбранные и упакованные обновки, но Флер вдруг возразила:

— Я не умею писать.

— Но ведь читать ты умеешь? — я был удивлен, как можно уметь одно без другого.

— Читать — да, — подтвердила она. — Однако стоит мне взять в руки перо, и грамота тотчас начинает казаться настоящей колдовской наукой, какой-то абракадаброй. Только подумаю, что придется выводить на бумаге все эти значки и закорючки, да еще не поставить кляксы, так голова начинает идти кругом.

В этот миг уже довольно сильно исколотые иглой пальчики Флер казались такими хрупкими и изящными, что можно было, правда, подумать, что чистописание для них непосильный труд, а легкое гусиное перо — тяжкая ноша. Могут ли вообще такие длинные, слабые пальцы сгибаться и разгибаться, или же они созданы только для красоты, как ручки фарфоровой куклы, очаровательные, но бесполезные.

— Тогда скажи устно, я постараюсь запомнить, — сдался я.

— Кроме вещей мне нужна еще и еда, — быстро прибавила Флер. — Я не ела ничего с самого утра.

Ну, Перси придется тебе сгонять за корзинкой со съестным, мысленно велел я, и где-то, в недосягаемой дали, за городом, в ответ мне раздался усталый вздох. Перси хотел немного прикорнуть, но теперь вынужден был оставить мечты об отдыхе и срочно выполнять приказ хозяина.

— А ты располагайся, не стой в дверях! — Флер вскочила с места и предложила мне сесть, а сама стала копошиться возле приоткрытого шкафа, перебирая свои немногочисленные вещи. — Я купила небольшую лютню, — радостно призналась она, причем слово «купила» произнесла так многозначно и стеснительно, что я сразу понял, что покупка была, скорее всего, находкой или очередной безобидной мелкой кражей. Флер, очевидно, считала своим долгом подбирать все, что не надоело владельцам. Она достала из-под стопки разноцветных юбок легкий, изящный инструмент, положила пальцы на гриф, даже нежно прикоснулась к струнам.

— Правда, я не умею играть, но надеюсь, что ты сыграешь для меня, — Флер с очаровательной улыбкой протянула мне лютню. Гладкий полированный корпус блеснул в свете лампады, и прежде, чем лютня перешла в мои руки, кто-то, ловкий и незримый, быстро дернул струны, и они запели долгим пронзительным звуком.

— Что это было? — поинтересовался я у Флер, может, она знает, что за домовые поселились в ее комнатке.

— Что? — удивленно переспросила девушка. — Я ничего не слышала.

— Странно, — я коснулся пальцами струн всего на миг, и лютня заиграла сама. Мне вовсе не хотелось сейчас музицировать, поэтому струны равномерно дергались и рождали мелодию сами. Было бы скучно сидеть на одном месте и самому извлекать звуки из инструмента. Пусть лучше волшебство поработает вместе меня.

— Чудесно! — Флер быстро сделала пируэт и захлопала в ладоши. Для человека, который голодал целый день, она двигалась слишком бодро, наверное, потому, что прежде никто и не баловал ее сладостями или хорошей едой.

Перси, ругаясь, поставил на окно корзину, накрытую узорчатой салфеткой, а сам, едва поклонившись, исчез. Бутыль вина с темным стеклом и выпуклой пробкой не слишком тянула меня к себе, поэтому я продолжал делать вид, что играю, а вот Флер сразу ощутила аромат горячей пищи и стала выкладывать на стол какие-то блинчики, пряники, пирожные, вообще все, что можно было назвать не вполне здоровым питанием. Очевидно, Перси не знал, насколько плохо обстоят дела, и решил, что нужны всего лишь сладости для дамы, а не сытный обед. Единственным более-менее нормальным блюдом оказались тарелки с шашлыком, но к жареному мясу меня никогда не тянуло, только к сырому. И только с кровью, подсказала темная злобная часть моего сознания. Зло во мне подавало голос всегда так не вовремя. Мне пришлось отвернуться от нежной, прямой шеи Флер, чтобы не впиться ногтями в тонкую, легко ранимую кожу вокруг пульсирующей жилки и ждать, когда потечет кровь.

— Замечательно, — проворковала ничего не подозревающая девушка, доставая из корзины последние свертки с сочниками. — А я уж думала, что придется остаться без ужина.

Я не сразу заметил, как чьи-то длинные коричневые коготки царапнули стол, пробуя зацепиться за край. Какое-то ловкое маленькое существо, похожее по размеру на кошку проворно подпрыгнуло, стащило булочку со стола и нырнуло назад в темноту и недосягаемость.

Может, крыса, которая вылезла из потайной норы? Нет, на крысу оно было совсем не похоже. Весь дом может быть пронизан потайными норами, только вот прячутся в них совсем не животные, а те существа, в которых людям, в том числе и Флер, наверное, трудно поверить. Поэтому она и не замечает кутерьмы вокруг себя, просто не понимает, что все эти пляшущие по ее комнате твари существуют на самом деле, а не только в ее воображении.

Я велел лютне прекратить играть и начал настороженно следить, не появится ли еще один потусторонний воришка.

Пока я делал вид, что налаживаю лютню, чьи-то, не менее ловкие коготки попытались срезать пряжку у меня с сапога. Это оказалось не слишком легкой работой, ведь обувь, пошитая эльфами, была сделана на совесть, и все украшения на ней держались крепко, тогда тяжелое маленькое тельце вынырнуло из-под кресла, наглые сильные лапки вцепились в блестящий предмет и с ожесточением начали тянуть на себя. Я уже хотел пнуть юркого зверька, но не посмел, потому что узнал в хвостатом гладкошерстном воришке любимца Розы, того гремлина, которого когда-то она подобрала в моих подвалах и нянчила, как ребенка. Я с самого начала не мог понять, чем ей так понравился этот отвратительный зверек, но потом проникся к нему симпатией и вот, чем это кончилось. Он решил обворовать меня, как и все эта орда тварей, которая рыскает по городу в поисках наживы.

Очень быстрым, хорошо рассчитанным движением руки я поймал проказника за хвост и оторвал от пола. Гремлин барахтался и переворачивался в моих руках, но вырваться не мог.

— Привет, малыш! А где Роза? — поинтересовался я у, наверное, потерявшего рассудок от страха зверька, ведь он узнал хозяина, которого так легкомысленно бросил и понял, что хорошего теперь ждать нечего.

Гремлин уставился на меня так растерянно, что другому бы стало его жалко. Он даже почесал коготком за розоватым ушком и, кажется, если б мог жалобно замяукать, то непременно это бы сделал. Такая хитрая, испуганная мордашка у кого угодно вызовет жалость.

— Розы? Ты принес мне цветы? — весело поинтересовалась Флер и тут только заметила, кого я поймал. — И этот малыш тоже для меня, а я как раз так хотела киску. Только вот сложно будет прокормить его зимой, если он питается цветами.

Гремлин перевел взгляд с меня на Флер и, явно, тут же оценив, кто добрее, жалобно пискнул, обращаясь к девушке.

— Пожалуйста, Эдвин, отдай его мне. Он такой миленький, — начала умолять Флер.

Я сделал шаг назад, чтобы она не успела вырвать у меня пленника. Вот, кто будет моим проводником, и кого я стану допрашивать. Шум внизу отвлек меня от мстительных планов. Кто-то шагал возле лестницы, что-то падало и ударялось о пол.

Не хотелось отрываться в такой момент, но пришлось. Я даже не обратил внимания на то, как радостно пискнул пленник, и как его проворные маленькие лапки скользнули по моему горлу, и тут же оборвалась со звоном цепочка. Ничего страшного — починю! А сейчас надо пойти проверить, что там за шум?

Я кинул гремлина Флер и строго-настрого велел:

— Посади его в клетку и следи, чтобы он не сбежал, — у нее ведь должна найтись клетка для канареек, хотя бы ворованная.

Не затрудняя себя ответом, Флер радостно засмеялась, схватила гремлина и прижала его к себе, как любимую игрушку. Слишком поздно я заметил, что в лапках воришки сверкает, как звездочка, мой золотой медальон, в котором спрятан локон Розы. Как же ловко он сорвал цепочку у меня с шеи. Ничего страшного, отберу медальон, когда вернусь. Я не ощущал привычной тяжести на груди и от этого чувствовал, будто меня лишили сердца. Второго золотого сердца, которое я носил на виду у всех.

По дороге вниз мне оставалось только проклинать нарушителя покоя. Я бы заранее выпустил когти, чтобы отыграться на непрошеном госте, если бы не заметил край сложенного мольберта, упавшего прямо на последнюю ступень. Несколько баночек с краской перекатывались по полу и до сих пор не пролились только потому, что были хорошо закупорены.

— Марсель! — неуверенно позвал я.

Он суетился возле приоткрытой двери и собирал с порога разлетевшиеся в разные стороны кисти и альбомы.

— Какое-то животное налетело на меня в темноте, и я выронил все, что нес, — посетовал он, засовывая в незнакомую мне холщовую сумку поднятые с пола и порядком испачкавшиеся принадлежности рисования.

— Что ты здесь делаешь в такой час?

— Я заметил, что свет в окне, и решил зайти посмотреть на мадемуазель, чтобы написать ее портрет, — оправдался он, даже не поднимая на меня глаз. Сегодня он сам был на себя не похож, наверное, сказались ночи непрестанного труда и недосыпания. Одежда тоже выглядела более неряшливо, чем обычно, и шляпа съехала на лоб так, что не видно было глаз. А голос…Это определенно был приятный тенор Марселя, но выражение не то, какие-то бездушные, безразличные фразы, которых мой друг никогда бы не произнес.

— И что бы ты сказал мадемуазель? Ей бы показалось странным то, что незнакомец ломится к ней в двери посреди ночи, — я перешагнул через последнюю ступень и приблизился к нему. Лампады у меня в руках не было, но света луны, лившегося в щель двери, мне было достаточно, чтобы хорошо рассмотреть все вокруг, даже лицо гостя, полуприкрытое полями шляпы, но прежде, чем я успел подойти к нему вплотную, Марсель метнулся в темный угол, чтобы подобрать еще одну склянку, закатившуюся под комод.

— Я бы придумал, что-нибудь, — объяснил он. — Сказал бы, что я странствующий живописец и хочу погреться немного у ее камина, а в обмен за гостеприимство пообещал бы изобразить ее личико на прелестной миниатюре.

— А откуда ты узнал, что она живет здесь, разве я назвал тебе точный адрес? — я снова начал наступать на него, но, очевидно, избегая мерцания исходящего от моей кожи, Марсель нырнул поглубже во тьму.

— Твои слуги мне сказали, — после молчания проговорил он.

Что с ним сегодня? Уж не сказалось ли на его поведении дурное влияние теней? Надо было это проверить и немедленно. Я нашарил за поясом стилет, немного закатал манжету и, как бы случайно, полоснул себя лезвием по запястью. Из пореза тут же выступила кровь, яркая, отдающаяся запахом огня и железа, но глаза художника при виде ее не загорелись тем алчным блеском, каким горит взгляд теней во время охоты. Марсель не кинулся на меня с хищным криком, не прижался губами к кровоточащей ранке. Кровь, как будто, его вообще не заинтересовала, и вид медленно затягивающего новой кожицей пореза его тоже не удивил. Обычно Марсель искренне изумлялся каждый раз, когда я демонстрировал ему свою необычность.

— И как выглядели мои слуги? — настаивал я, приближаясь к нему.

Опасаясь быть загнанным в угол, он метнулся вперед, надеясь проскочить мимо меня и броситься к двери, бросив и сумку, и мольберт, но я ловко поймал его за край короткой коричневой накидки. Марсель никогда бы не стал одеваться в одежду таких неприятных, грязноватых тонов.

— Пусти! — вскрикнул пленник, и голос его уже гораздо меньше напоминал речь Марсель, чем даже за минуту до этого.

— Не пущу, Камиль! — возразил я, сдернул с него шляпу и увидел то, что и предполагал — заостренные уши и яркую рыжую шевелюру своего старого знакомого.

— Не хорошо притворяться тем, кем ты не являешься, — назидательно произнес я, протянул свободную руку чуть вверх, и в ней тут же очутилась свеча, вспыхнул огонек на фитиле. Я знал, что Камиль, как и любой никс, испытывает страх перед пламенем.

Пленный дернулся, пытаясь то ли вырваться, то ли отстраниться, как можно дальше от огня, или и то, и другое.

— Я случайно сюда зашел, — начал оправдываться он. — Я совсем не хотел притворяться твоим другом, просто надо же было мне как-то выкрутиться из такой сложной ситуации. Каждый знает, что когда столкнешься с драконом, любой выход хорош, чтобы спастись, даже притворство. А так я бы никогда не стал выдавать себе за другого, ведь ты же сам не раз объяснял, что я слишком собой горжусь.

— И причем не заслужено, — кивнул я. — Все, кто не обладают никакими достоинствами, крайне собой гордятся, чтобы хоть как-то восполнить отсутствие высоких качеств.

— Но ведь я к таким не отношусь, — Камиль попытался очаровательно улыбнуться, но я держал его слишком крепко, и это, очевидно, причиняло ему такую боль, что улыбка вышла болезненной.

— Подумать только, целый ряд невзгод не смог отучить тебя от склонности к обманам, — пожурил его я.

— Я вовсе не собирался похищать мадемуазель, — отчаянно стал возражать Камиль. — Я, правда, всего лишь хотел ее нарисовать, да и то только для того, чтобы потом показать работу тебе.

— Зачем? — насторожился я, уж слишком неестественно искренним он выглядел в этот момент.

— Как зачем? — возмутился он. — Чтобы ты понял, что я гораздо более талантлив, чем этот бродяга Марсель, которого ты взял на работу вместо меня.

— Он не бродяга.

— Он — чердачная крыса, — с ненавистью выкрикнул Камиль. — Он даже оценить не может, скольким ты хочешь его наградить. Судьба его — вечно жить на чердаке, а не блистать в избранном обществе.

— Не смей говорить о нем так, — потребовал я настолько сурово, что Камиль испугался.

— Ладно-ладно, не буду, — поспешил на свой манер извиниться он. — Только вот, стоит подумать, что этот ловкач занял то место, которое мог занять я, так слезы наворачиваются.

Камиль опустил рыжеволосую голову, понурился и даже всхлипнул бы от разочарования, если б в этот момент я не разжал хватку и не выпустил его.

Почувствовав, что свободен, никс подскочил на месте, проверил не порван ли и не прожжен кафтан в том месте, где я его держал, а потом с удивлением воззрился на меня. Слишком непривычным ему показалось такое проявление великодушия со стороны дракона.

— Иди домой…то есть к себе в театр или в лавку, не знаю, где ты предпочитаешь проводить ночи, — я вспомнил, что у Камиля нет постоянного дома, за ту территорию на которой он проживал, ему все время приходилось сражаться с конкурентами, а так же бывшими владельцами тех зданий, где он развивал свою бурную деятельностью. Любая крыша над его головой очень быстро становилась непрочной, поскольку до этого либо принадлежала другим, либо очень долго оставалась неоплаченной.

— А ты не хочешь отвести меня к даме, а потом в резиденцию фей, — заискивающе попросил Камиль. — Я ведь тоже умею писать портреты, только дай мне возможность доказать свои способности, а там я тебя не подведу, докажу, что я во стократ лучше, чем твой чердачный живописец.

— Ты уже не раз подводил каждого, на кого служил, — вполне резонно возразил я. — Даже если сейчас ты искренне уверен, что меня не предашь, это еще не значит, что через неделю — другую преданность императорской короне тебе не наскучит, и ты не захочешь плести против работодателя интриги.

— Разве Марсель другой? — от ярости Камиль подскочил чуть ли не под потолок, проворный и легкий, он двигался и летал так, что казался совсем невесомым. — Люди склонны к предательству больше, чем мы.

— Марсель на них не похож, точно так же, как ты не похож на своих более честных собратьев, — с уверенностью заявил я. — Лучше не трать время зря, а сходи к Перси, он подсчитает, сколько налогов ты задолжал короне за последние несколько лет.

Камиль сжал бы кулаки, если б по моему приказу в его руках не очутилась вся та поклажа, которую он разронял по разным углам. Напоминание о неуплаченных податях всегда выводили его из себя. Ему никогда не хотелось выплачивать дань, зато он всегда был не прочь прикарманить имущество других.

— И это благодарность за все, что я для тебя сделал? — Камиль уже не впервые начал припоминать те времена, когда я учился колдовству в заточении, а он скакал вокруг решеток и всячески мне мешал.

— Как же все те книги, вещи, манускрипты, которые я для тебя разыскивал, а мои вечерние концерты… — он сильно преувеличивал и многое истолковывал по-своему. Я запомнил все в гораздо более мрачных тонах.

— Ах, Эдвин, разве ты не помнишь, как я старался играть для тебя на арфе и заступаться за тебя перед князем, даже перед княжной. Я всегда ей говорил, что ты образец…

— У тебя, наверное, плохо с памятью, — совершенно безразлично заметил я, хотя воспоминания оказались довольно болезненными. — И кстати, при посторонних не смей обращаться ко мне так фамильярно, как сейчас. Для тебя я император, а не друг.

— Но ведь был же когда-то другом, — яростно запротестовал Камиль.

— Никогда не был, — непререкаемым тоном поправил я. — Так, что иди лучше к тем отребьям общества, которые зовут тебя приятелем и собутыльником, и не нарывайся на мой гнев.

Не дожидаясь возражений, я оставил его одного. Камиль так и стоял еще пару минут, сжимая сумку в одной руке и мольберт в другой. Если бы его пальцы не были заняты ношей, то он бы, наверняка, вонзил когти в первый подвернувшийся предмет.

Хорошо же он научился гримироваться за время, проведенное на театральных подмостках и в прочей богемной среде. Вначале даже мне с трудом удалось отличить его от Марселя. Если бы кудри Камиля не оставались рыжими, то перевоплощение было бы полным.

— Ты посадила в клетку этого маленького мерзавца? — с порога спросил я у Флер.

Гремлина в комнате заметно не было, зато моя подруга сидела на постели и тщательно осматривала собственные локти.

— Он исцарапал меня и убежал, — объяснила Флер и протянула руки вперед, чтобы показать широкие алые полосы от царапин. Коготки гремлина были слишком узкими и не смогли бы оставить таких крупных следов. Скорее всего, Флер сама же себя и расцарапала, а зверька отпустила, потому что испугалась, что я причиню ему вред. Вот добрая душа! Пожалеет любого крысенка. Я сразу изобличил обман, но вида не подал.

— А его точно здесь больше нет? — я старательно принюхивался к воздуху, пытаясь уловить запах шерсти гремлина, но улавливал только аромат духов Флер, смешанный со смертью. Я уже забыл про крест на ее ладони, но сейчас ясно ощутил, что смерть стоит где-то рядом, возможно, уже склоняется над девушкой и нежно гладит ее помеченную ладонь, ведь алый крест — это знак, который выдает принадлежность Флер к другому миру. Может быть, она уже одной ногой на том свете, нет, смысла спорить с ней и лишний раз ее расстраивать. Мне стало так жаль мою прелестную коломбину, что я почти забыл о сбежавшем гремлине и о желании достать беглеца хоть из — под земли, чтобы он отвел меня к склепу и к Розе.

— Он, точно, убежал, — повторила Флер и даже заглянула под кровать. — Видишь, его нигде нет, можешь даже проверить в шкафу, если хочешь.

— Не стоит, — если беглец и прятался где-то поблизости, то, скорее всего, в сточной канаве или в канализации, а не среди вороха атласных и бархатных нарядов.

— Скорее всего, он уже на улице, в безопасности от меня, — счел своим долгом пояснить я, чтобы Флер не переживала за приглянувшегося ей зверька.

— Он такой маленький, — запричитала она. — Что если на улице он умрет от голода?

Я хотел сказать, что так ему будет и надо за его мошенничество, но решил не пугать Флер.

— Не умрет. У него есть хозяева, правда, довольно беспечные, — начистоту признался я.

— Раз он им не нужен, давай поймаем его и оставим себе, — с загоревшимися от восторга глазами предложила девушка.

— Ты предлагаешь сейчас же идти на улицу и разыскивать его по всему Рошену?

— А для тебя разве составит труд его поймать? — Флер искренне изумилась. — Первый же раз ты сумел где-то его отловить и принести ко мне.

Я решил умолчать о том, что нашел гремлина в ее же комнате, иначе Флер ударилась бы в истерику по поводу того, что упустила свою удачу — не смогла отыскать зверька первой.

— Поймать-то его я смогу, но что если он не захочет жить с нами. Ведь хоть его хозяева и безответственные, но он к ним уже привык, любит их, даже крадет вещи, чтобы оттащить к ним. В нас с тобой он признает только чужаков, а не господ и попросту зачахнет, — я попробовал сыграть на жалость, и это удалось. Флер тяжело вздохнула, но все-таки согласилась с тем, что я прав.

— Жаль, конечно, ведь я бы его накормила, — девушка отложила одно пирожное в салфетку, будто, и вправду, надеялась, что гремлин еще вернется к ней за подачкой.

Еды на столе стало еще больше, чем было до этого. Очевидно, Перси расстарался и пополнил наши съестные запасы во второй раз. Скорее всего, он неуловимо и быстро успел побывать в пекарне и кондитерской, и притащить к нам все, что ему понравилось. Я настаивал на том, чтобы мои подданные каждый раз оставляли золотые монеты на месте той вещи, которую забирают из закрытой на ночь лавки, но Перси почему-то решил, что на него этот указ не распространяется. К тому же, он считал, что пропажа будет выглядеть естественнее, чем золото, оставленное на ее месте. Я был уверен, что и в этот раз он не потрудился расплатиться.

Жжение огня в теле стало сильнее. Желудок свело от голода, но есть я не мог. Пища, которая подходила Флер, для меня стала совершенно непригодна. Обычно я утолял голод мясом только что задранной лани, зебры или антилопы и очень редко человеческим. Но сейчас лететь в лес, сидеть на суку дерева и ждать, пока можно будет ринуться на пробегающего внизу оленя, мне вовсе не хотелось. Не было желания охотиться, раздирать чье-то горло и приникать к ране. Этот голод был очень некстати. Жажда крови, как будто, вообще исходила не от меня самого, а от того чудовища, которое закопошилось внутри, алчно стало требовать казней и свободы для спертого в органах огня. Я потянулся к груди в поисках медальона, но не нащупал его. Мой чудодейственный золотой амулет остался в лапках гремлина. Значит, все равно придется идти на улицу и вылавливать эту нахальную зверюгу.

Только я хотел попрощаться и выскользнуть за дверь, как заметил, что Флер мерит перед зеркалом какое-то украшение, и, как это ни странно, узнал свой медальон.

— Он мне идет, правда? — Флер повернулась ко мне и кокетливо улыбнулась, чтобы я смог рассмотреть, как сверкает на ее шее овал из червонного золота, испещренного магическими рунами.

— Ты отняла его у того зверька? — я почувствовал, что задыхаюсь. Мне срочно надо было надеть эту вещицу на шею, чтобы удержать ярость и не спалить все, что меня окружает. Скорее снимай его, глупышка, иначе следующее мое дыхание может стать огненным, хотел крикнуть я Флер, но сдержался, хоть это и стоило мне трудов. На лбу выступила испарина, дыхание затруднилось, казалось, вот-вот из ноздрей хлынет кровь или огонь. Давай же, Флер, мысленно умолял я, иначе мой следующий вздох может опалить твое личико пламенем.

— Зверек сам его бросил, когда убегал, — беспечно пояснила Флер. — Наверное, ноша оказалась слишком тяжелой, чтобы с ней бежать, а, может, у него в тайнике припрятано множество таких вещиц. Думаешь, он, как сорока, тащит к себе, в спрятанное в подвале гнездышко, все, что может стащить?

Еще секунда, и она, наверное, с радостью предложит выследить зверька, когда тот, будет лезть к себе, в подвальное гнездо, и тут же его обобрать. Флер любовно поглаживала крышечку медальона у себя на шее и, по всей вероятности, считала его чудесным приобретением, а мне тем временем становилось совсем плохо. Еще чуть-чуть, и я не смогу больше контролировать себя. Тогда приобретение Флер станет для нее роковым и, возможно, для всего спаленного квартала.

— Отдай его мне, и я принесу тебе что-нибудь более изящное, — я взял себя в руки, строго велел всем своим отрицательным качествам ненадолго уснуть и полез в карман за брошью. Подарок теперь должен был стать выкупом, но броши в кармане уже не оказалось. Неужели гремлин стащил и ее. Я не сразу обратил внимание на мохнатое, безобразное существо, которое сидело под столом и пробовало на зуб крупный сапфир. Должно быть, это был тот самый хвостатый проныра, который до этого воровал со стола. Теперь он хотел разгрызть и камень, и изысканную огранку, как орех, но брошь, явно, была ему не по зубам. Наконец, он, недовольно фыркнув, запустил тяжелой вещицей в какого-то своего приятеля, который вылез из щели внизу стены и принялся лазить по полу, очевидно, тоже в поисках наживы.

Я нагнулся, ловко поймал брошенную брошь и протянул ее девушке.

— Возьми ее взамен медальона, — предложил я, но Флер только обиженно хмыкнула и с самым невинным видом произнесла:

— Это брошь и так была моей. Я не стану выменивать то, что и так мне принадлежит.

Тогда я разжал кулак и предложил Флер горстку самоцветных бус, появившихся на ладони, но и они ее не впечатлили.

— Эта вещица нравится мне куда больше, — девушка нежно коснулась медальона, было видно, что она не расстанется с ним и за сундук, полный сокровищ.

— Флер, будь благоразумна, — попросил я, стараясь даже не дышать в ее сторону, чтобы огненная струя, которая подступала к горлу, не опалила ее.

— Ты меня совсем не любишь, иначе не стал бы об этом просить! — рассердившись, крикнула Флер.

А почему ты решила, что я должен тебя любить, хотел спросить я, но удержался от колкости.

— Забирай! — Флер сорвала с шеи цепочку с медальоном и швырнула мне. — И больше не смей ко мне возвращаться!

— Ну и не вернусь! — я подхватил амулет, перешагнул порог и хотел громко хлопнуть дверью, но обнаружил, что мои карманы тоже очищены от вещей. В который раз уже я теряю бдительность и остаюсь без кошелька. Ну, ладно, деньги для меня еще не пропажа, о которой стоит переживать, но было кое-что поценнее монет, чего я снова лишился — мой блокнот со стихами. Я всегда носил его и перо с собой, но теперь в карманах не нашлось ни того, ни другого. Перо, которое записывало фразы, само не было волшебным, колдовской силой наделял его я сам, и ни Флер, ни бесовскому отродью, окружавшему ее дом, этот фокус бы не удался, так, что на этот счет можно было не переживать. Одной капельки засохших чернил им бы тоже вряд ли хватило, чтобы перепачкать весь блокнот, об этом я тоже мог не беспокоиться, но даже одна мысль о том, что посторонний, бесчувственный человек прочтет мои душевные излияния, приводила меня в ярость.

Я хотел обернуться, но дверь за мной уже захлопнулась, и открыть ее удалось только силой. Флер делала именно то, чего я опасался, стояла возле свечи и внимательно просматривала мои записи. Вдруг она хорошо поставленным, выразительным голосом прочла те строфы, которые не имели к ней никакого отношения и почти целиком раскрывали мою тайну. Я стоял у порога, слушал свои же строки и не предпринимал никаких попыток вырвать блокнот. Флер читала, чуть ли не нараспев:

Флер сжала одну руку в кулак, а вторую чуть было не выставила вперед, чтобы пламя свечи в миг пожрало и бумагу, и стихи, и корку блокнота. Тогда не останется ничего во всем мире, что могло бы причинить ей такую же боль.

— Как ты мог? — Флер обернулась ко мне, на ее ресницах блеснули слезы. — Где она, твоя царица? Почему не придет и не спасет тебя от одиночества? Она запросто отдала твое внимание мне, то есть, первой встречной, значит, ты ей больше совсем не нужен.

— Не смей так говорить, — я с силой вырвал блокнот из окоченевших, почти бездейственных пальцев Флер. — Что ты можешь знать обо мне и о ней.

— Только то, что ты обаятельный, бесподобный предатель, — выкрикнула она так громко, что чудом не перебудила соседей. Я ждал, что вот-вот по нашей двери застучат кулаки разбуженных и требующих немедленной тишины людей.

— Ты приходил ко мне чуть ли не каждый вечер, делал вид, что я тоже тебе нужна, а на самом деле любил другую, — продолжала кричать Флер. — Разве благородный человек поступил бы так, как ты? Когда я увидела тебя, то подумала, что лучше тебя никого не встречу, а оказывается, на самом деле, твоя красота, не благословение, а порок, хорошие манеры, не естественность, а притворство. Вся твоя сердечность и доброта, все твои слова были ложью.

— Прекрати, немедленно, — потребовал я и приблизился к ней так, что Флер была вынуждена прижаться к подоконнику. Всего один несильный удар, и мне удалось бы вытолкнуть ее в окно, навсегда покончить с ней, как со множеством других женщин, но я не мог, рука не поднималась.

— Прости, но я ничего тебе не обещал, — я осторожно, почти ласково коснулся пальцами щеки Флер, и сам удивился тому, что это до сих пор обычные человеческие пальцы, а не золотые когти дракона. Кожа не зудела и не превращалась в жесткие чешуйки, ногти не росли и не удлинялись, чтобы обратиться в когти. То, что моя кисть не изменила свой вид в опасной близости от жертвы, уже было феноменом.

— Я не сказал тебе всей правды и, вопреки собственной беспощадной природе, ощущаю вину, — чуть ли не покаялся я. — Вспомни, ты сама ни о чем не просила. Тебе было достаточно и малого, а теперь ты чувствуешь себя оскорбленной, хотя я не дал тебе ни единой клятвы? Кто из нас двоих ведет себя менее честно?

— Конечно, ты, — тут же выдохнула она. — Пусть и не в словах, но ты сделал вид, что подаешь мне надежду. Уж не хочешь ли ты, чтобы нас рассудил Августин? Что он скажет о вельможе, пусть даже принце, который ухаживает за дамой, а потом выясняется, что у него есть другая, проклятая, которая живет среди волков и могил, которая, возможно, его же соблазняет и хочет погубить.

Флер не перестала бы сыпать обвинениями в адрес незнакомой соперницы, даже в том случае если бы я пригрозил костром ей самой. Немедленным костром, потому что носителем огня был я сам. Флер опрометчиво и неосторожно играла с огнем, но говорить ей об этом было бесполезно. Если бы она даже поняла, что опасность совсем рядом, то ей было бы абсолютно все равно. Есть же на свете такие безумные, которые ради минутной любви готовы протянуть руку к огню, коснуться его и сгореть без остатка. Я сам долгое время был таким безумцем и, наверное, до сих пор им и оставался. Роза! Назвать ее своим проклятием и крестом просто не поворачивался язык. Она была из тех, которых даже после многократных предательств продолжаешь любить только сильнее.

Я не стал ничего возражать Флер, потому что в какой-то степени она была даже права. Я сам стремился к собственный гибели, с нетерпением ждал и даже любил ее, так мотылек летит на пламя свечи, так всемогущий дракон мчится в бездну с намерением разбиться головой об острые валуны, обломать крылья, оборвать свою вечную жизнь и таким образом положить конец собственной власти и непобедимости. Есть что-то захватывающее в фатальном исходе. Что-то, что манит и притягивает меня с неодолимой силой. Возможно, это демоны Розы, которые подталкивают несчастного талантливого живописца выброситься из окна, на этот раз пытаются внушить и мне тягу к самоубийству, страсть к самоуничтожению и к тому мраку, который последует за этим.

Флер еще что-то кричала, пыталась в чем-то меня убедить, но я уже не слушал. Все вокруг померкло, я снова видел склеп, Розу, почти слеп от нестерпимо яркого сияния венца на ее челе, и еще я видел ее парящий силуэт во тьме Рошена, за окном Марселя, и руку, манящую художника во мрак, на остро поблескивающие внизу камни мостовой, вниз, к смерти. Я очнулся, выглянул в окно, на манящую смертоносную высоту за спиной у Флер, и мне нестерпимо захотелось выброситься в него. Страха перед высотой я никогда не испытывал и сейчас, если бы был простым смертным, наверняка, не задумываясь, совершил бы роковой прыжок через подоконник. Для человека, наверное, с мигом внезапного появления всей этой нечисти из склепа жизнь стала бы еще более невыносимой, чем для меня.

— Куда ты смотришь? Опять хочешь бежать туда, к ней? — возмущенные восклицания Флер доносились откуда-то из недосягаемой дали, а перед глазами стоял мрак, в котором, ее белокурая шевелюра и нежный овал лица маячили, как головка фарфоровой куколки, и эту головку можно было бы так легко расколоть даже просто рукой, а не когтями дракона, но я вовремя пришел в себя и уже бодрым, спокойным тоном ответил:

— Ни в коем случае! — еще бы, если бы сейчас я снова кинулся бродить по промерзшим дорогам в поисках недосягаемой обители нечистых сил, то разодрал бы горло всем волкам Розы, которых встречу по дороге, благодаря чему уж точно стал бы ее злейшим врагом на остаток вечности. Ведь она всегда любила своих питомцем и относилась к ним почти что с заботой. Единственным исключением был, пожалуй, Ройс, авантюрист, вор, мошенник и в итоге, по настоянию Розы, мой слуга, которого она, разнообразия ради, спасла от гнева дракона, а потом с полным безразличием бросила. Какой сюрприз меня однажды ждал по пробуждению после пира, когда моих друзей и их мелких шавок, вроде гремлина уже и след простыл, но зато на моем попечении был оставлен этот мерзавец. До сих пор он оставался жив только, благодаря тому, что очень расторопно мог подать выпить моим нечеловеческим гостям, еще быстрее убрать осколки от бутылок, и, самое главное, благодаря тому, что он был единственным живым напоминаем о тех временах, когда в компании Розы и Винсента я чувствовал себя абсолютно счастливым.

Неожиданно вспомнился последний пир, крылатые гости, между которыми уже не было ни Розы, ни ее слуг, и вино, смешанное с кровью. Я до сих пор был уверен, что в ту ночь в мой кубок что-то подсыпали, и не заснул я сразу только потому, что этот кубок был выкован гномами, и любой яд, попавший в него, становился безвреден. В ту ночь я слышал чьи — то голоса перед тем, как уснуть и шелест крыльев. Я никогда не спал слишком долго, но та ночь стала исключением. Как же сильно я просчитался, безгранично доверившись Розе. Как будто прочтя мои мысли, Флер лукаво улыбнулась.

— Ты туда больше не пойдешь, я так и знала. Должно же и в тебе быть что-то благородное, — чуть ли не проворковала она.

— Ты слишком мало обо мне знаешь. Нельзя так привязываться к незнакомому человеку, — опять предупредил я, но, как и все предыдущие предупреждение, последнее так же пропало втуне.

— Я уже к тебе привязалась, и мне все равно, кто ты, — смело призналась девушка.

— Если бы ты только знала, — я поднес пальцы к вискам, где с бешеной силой стучала и воспламенялась нечеловеческая кровь, провел ладонью по лбу, будто таким образом пытался избавиться от безумия, не впустить его в свою голову. Если бы я мог приказать всем дурным мыслям уйти прочь и от себя, и от Марселя, назад к тем, кто нам их посылает, в тот склеп, населенный жуткими тварями.

Конечно, если постараться, я мог все, но был так взволнован, потерян и влюблен, что не пытался ничего предпринять. Нужно было забыть о чувствах, собраться с силой воли и не позволить этим мерзавцам довести моего друга до самоубийства. Можно было содрогнуться при одной мысли о том, что однажды я прилечу к мастерской живописца и увижу его труп на камнях под окнами, расколотый череп, кровь и обнаженный мозг. Конечно, я бы не вздрогнул ни от страха, ни от отвращения, ни от жалости, такие проявления эмоций были против сверхъестественной природы, и я бы ни словом, ни вздохом не выдал толпе собравшихся зевак того, что чувствую, но сердце бы мое окаменело. Я стал бы мстить всем подряд, и людям, когда-либо по недоброму относившемся к моему любимцу, кровавый след привел бы меня к ним, к каждому, кто хоть раз косо глянул в его сторону или плохо подумал о нем. Я наказал бы каждого из них, как и положено карающему ангелу, ведь Марсель при жизни считал меня ангелом, и после смерти я бы оправдал его надежды. Уничтожил бы всех злоумышленников, не мечом, а огнем, и потом отыскал бы склеп. Месть привела бы меня туда вернее любых путей.

— О чем ты думаешь? — насторожилась Флер. — О том, как поймать для меня того миленького зверька?

А она все не уймется! Наверное, очень хочет заполучить гремлина, раз так откровенно попрошайничает.

— Нет, гремл…то есть того зверька я ловить не стану, — разочаровал я ее и тут же почувствовал себя немного виноватым. Нехорошо отказывать даме в ее просьбе, быть может, последней просьбе. Так я говорил себе каждый раз, когда находил и приглашал с собой очередную жертву, любое ее пожелание могло оказаться последним, и поэтому было жаль его не исполнить. Надо же обрадовать живое и обаятельное создание в последний раз, прежде чем оно трупом обмякнет в когтях дракона. Волшебнику было под силу выполнить любую просьбу, но притащить к Флер питомца, который когда-то принадлежал моей возлюбленной, я не хотел. Это казалось мне дурным предзнаменованием. Нельзя же дарить очередной подружке то, что до этого принадлежало невесте. Хотя Роза или ее слуги могли уже давно погнать гремлина взашей из склепа. Если бы о нем кто-то заботился, то зверек не пытался бы с таким взволнованным видом стащить все, что попадется под лапки.

— Может, он сам вернется, — с надеждой предположила Флер.

— Сдался же он тебе? — я, не выдержав, начал грубить и, чтобы Флер не обиделась, тут же предложил. — Давай, лучше я принесу тебе котят.

— Нет-нет, — слишком поспешно возразила девушка. — Им здесь будет неуютно, комнату постоянно продувает, дров или хвороста, чтобы разжечь камин не находится, и еды тоже не хватает.

А еще по разным норам вокруг лазают эти странные, мерзкие существа, которые загрызут не то, что слабеньких, крохотных котят, но даже взрослых кошек. Флер не могла заметить всех этих приспособленных когтистых воришек, таскавших еду у нее со стола. Возможно, по их милости она так часто голодала. Ведь она любила животных и на этот раз тоже могла не понять, что зверушки с очень длинными острыми когтями и клыками на самом деле прихвостни нечисти, а не изголодавшиеся крысы.

— Они больше похожи на обезьянок, — как бы между прочим, заметила Флер. — На миленьких худеньких мартышек, которые вылезли из нор потустороннего мира.

— Да, точно, — подтвердил я и только тут вспомнил, что вслух ничего не произносил.

— Ты прочла мои мысли? — я с недоумением смотрел на Флер, а она только лукаво улыбалась. До сих пор никому не удавалось залезть в мою голову, зато у меня всегда получалось узнать, о чем помышляет собеседник.

— Как тебе это удалось? — я схватил девушку за локоть и слегка ее встряхнул, но пожатие оказалось слишком крепким. У Флер из волос посыпались шпильки, бусы разорвались и рассыпались на дюжины жемчужинок. Те в свою очередь покатились по полу, как зернышки, и ловкие хвостатые твари кинулись подбирать их. Они управились за секунды, так что поймать их и одновременно добиться ответа от Флер не представлялось возможности. А колдовать в ее присутствии мне не очень хотелось, зачем так опрометчиво выдавать себя.

Нехотя я выпустил ее локоть. На коже остались следы от моих когтей, пять кровоточащих полосочек.

— Мне же больно, — обиделась она.

— Боль скоро пройдет, — я хотел коснуться ее кожи и исцелить, но она отшатнулась.

— Как ты можешь становиться таким злым? Иногда в тебя, как будто вселяется дьявол, — крикнула она.

Ошибаешься, красавица, он во мне сидит постоянно, хотел возразить я, но, конечно же, не стал. Под дверью не было подслушивающего Августина или его приспешников, и все равно не за чем напрасно тревожить тишину такими заявлениями, ведь в тишине может притаиться кто угодно. Где гарантия, что духи, шныряющие поблизости, не подслушают и не начнут потом передразнивать меня или Флер, или повторять мои слова под ухом у самого Августина. Зачем лишний раз вносить сумятицу в мир, в котором и так с недавних пор все перепуталось и изменилось.

— То есть, я не хочу говорить о тебе ничего плохого, — извинилась Флер, словно тоже испугалась того, что ее могут подслушать или того, что гость хлопнет дверью и уйдет уже безвозвратно. — Просто, иногда ты ведешь себя очень странно. Смотришь так, будто все вокруг, в том числе и я, не стоят того, чтобы ты их заметил, и это оскорбительно.

Как было бы легко сейчас сказать что-то не более приятное в ответ, поссориться и навсегда исчезнуть, но вместо такого простого пути к отступлению я решил повести себя благородно. Как редко я вел себя с дамами честно. Не знаю, какая сила в этот раз заставила меня набраться смелости и выпалить на одном дыхании:

— Флер, я женат!

Слова прозвучали быстро, но несмело, с каким-то скрытым осознанием неисправимой вины. Хотя в чем может винить себя тот, кто поступает честно?

Ну, вот, признание сделано. Я думал за ним последует бурная сцена со слезами и обвинениями, но Флер совершенно спокойно заявила:

— Мне все равно!

По крайней мере, не попыталась расцарапать мне лицо ногтями, и то хорошо. Мне даже захотелось похвалить ее за редкостную уравновешенность и даже смелость, но тут я вспомнил ее на сцене, в свете огней рампы, с улыбкой на устах и пустотой в сердце, с совершенно пустыми, недоступными для прочтения мыслями, и это воспоминание убило все. Как я мог забыть, что Флер актриса, а не леди. Естественно, ей все равно, с кем с путаться, с холостяком, с обрученным или женатым человеком, или даже с преступником, главное, что тот исправно платил за приятное общество и не забывал о подарках. В неразборчивости Флер переиграла всех актрис на свете, она спуталась даже не просто с убийцей, а с драконом. Ее не пугало общение с настоящим демоном, так надо щедро отсыпать ей за храбрость золота из колдовского кошелька.

— Возьми, на случай, если мои слуги не успеют вовремя обеспечить тебя всем необходимым, — я протянул Флер ладонь, на которой тут же зазвенели крупные червонцы и, поскольку девушка спрятала руки за спиной, просто высыпал их на стол.

— Ты считаешь, что стоит только бросить несколько монет, и люди все тебе простят, — в ее голосе вдруг зазвучала неприязнь, почти отвращение.

— Обычно на большинство людей этот метод срабатывал безотказно, только некоторые гордецы отказывались, — немногие находили в себе силы выбрать смерть вместо золота, поэтому я сыпал им направо и налево, но запасы моих богатств оставались неиссякаемыми.

— От меня не удастся откупиться червонцами и безделушками. Мне нужно нечто большее, чем сверкающие подачки, но ты бездушен и не можешь этого понять, — Флер не обвиняла, а просто констатировала факт. Я не мог не признать ее правоту. Я был щедр на золото и скуп на чувства. Одно искупало другое. Я полагал, что, помогая людям материально, смогу искупить моральный ущерб, что отданное в дар богатство излечит их от страха перед драконом.

— Иногда ты говоришь очень разумные вещи, хотя сама об этом не догадываешься, — только и сказал я Флер. Естественно, подобную похвалу своей проницательности она опять приняла за оскорбление, но ничего не ответила, только обиженно надула губки. Зачем убеждать в чем-то того, кто при всем желании не в силах тебя понять?

— Я найду тебе кого-нибудь получше того зверька, — в качестве покаяния пообещал я перед уходом.

— Я буду ждать, — произнесла Флер и с очаровательной улыбкой добавила. — Буду ждать тебя всегда, даже если ты никогда больше не придешь.

Конечно, после таких слов я уже не мог не вернуться. Не всегда же оставаться твердокаменным. Мне было очень жаль Флер, и, уходя, я уже знал, что и в следующий раз приду к ней, причем опять не с пустыми руками. Я уже даже знал, кого ей принести.

От ее порога я отошел шагом. Я уже лихорадочно раздумывал о том, как поскорее раздобыть то, что я хотел ей подарить. На крохотные красные глазки, следившие за мной из-за подвального зарешеченного окошечка, я сперва не обратил внимание. Скорее всего, крыса, мало ли их там, в подвалах разных старых домов?

Очевидно, решив, что не встретит сопротивления, зверек протиснулся сквозь решетки и кинулся за мной. Можно было бы отпугнуть его, задеть ногой, но я не стал, потому что хотел проследить, чего ему от меня нужно и правильно сделал. При ближайшем рассмотрении в крысе можно было узнать гремлина, который, должно быть, совсем одурев от жадности, снова накинулся на мой сапог и стал отдирать так понравившуюся ему пряжку. Она заманчиво поблескивала в темноте, и крохотные глазки гремлина зажглись алчным красноватым огоньком. Как же ему хотелось заполучить эту игрушку?

Я изловчился, в мгновение ока нагнулся вниз и схватил за шкирку, потерявшего всякую бдительность зверька.

— Ну вот, ты снова мне попался малыш! Очень даже приятно, что ты вернулся ко мне сам, — произнес я абсолютно беззлобно, но гремлин, тем не менее, напугался, жалобно пискнул и зачем-то потянулся к моему плащу.

Я только теперь увидел, что на подкладке остались какие-то крошки после ужина Флер, и быстро стряхнул их. Гремлин проследил взглядом то, как мелкое крошево осело на мостовую, облизался и кинулся бы туда, если б я держал его чуть менее крепко.

— Бедняга! Значит, и тебя из склепа прогнали, — без особого сочувствия прошептал я, но гремлин так лихорадочно закивал крупной головкой, что мне стало его жалко.

— Придется тебя накормить, — я засунул его в карман и быстрее ветра полетел к первой же харчевне, которая могла работать в такое время. Мне было все равно, что подумают редкие посетители обо мне и о моем питомце. Я просто заказал все готовые блюда, которые нашлись на кухне, и выпустил гремлина из кармана на стол. Бедняга даже не поверил в свое счастье, когда, наверное, впервые за много лет снова увидел дымящуюся похлебку, ломтики свинины и кусочки торта, которые всегда любил.

Как бы не было соблазнительно угощение, самому мне есть совсем не хотелось и так некстати вдруг вспомнились тени, их пиршества, их противоестественная жажда к крови. А гремлин с крайне озабоченным видом бегал по столу от одной тарелки к другой, пытаясь перепробовать все яства. Те, кто смотрел на нас, тихо перешептывались между собой, но мне это было безразлично. Пусть люди строят догадки о том, кто этот очаровательный, богато одетый, юный господин, который кормит поздним ужином отвратительного на вид зверька, а потом сажает его к себе в карман и уносит прочь. Сытно поевший гремлин в благодарность что-то промурлыкал, забрался ко мне за пазуху и заснул так сладко, что его довольно неприятная мордочка стала выглядеть почти что миленькой. Бесполезно было сейчас будить его и требовать, чтобы он указал дорогу к склепу. Все равно бежать он уже и не думал, а искать дорогу прямо сейчас было рискованно. Мне досталось необходимое время на раздумья. Как явиться назад и с честью выйти из положения? Над этим, как раз, я собирался поразмыслить.