Живая статуя

Скрытый талант

Марсель проснулся от пения птиц за окном. Ему показалось, что птичьи трели чередуются с вполне разборчивыми фразами, но вот только кто может беседовать, сидя на карнизе за окном, разве только духи, которые навещали его уже не раз. Вот только раньше они никогда не прилетали днем.

Юноша проснулся, отряхнул кафтан от пуха и перьев, просыпавшихся сквозь дыры в наволочке. Он помнил, как ночью, после полуночи, чья-то сильная когтистая лапа вынырнула из мглы и хотела полоснуть его по лбу, но он вовремя увернулся, и удар пришелся по подушке. Теперь рваные длинные дыры на ветхом полотне и перышки, разлетевшиеся по всем углам ковра, напоминали о ночном происшествии. А еще со столика исчезли мастихин, муштабель, палитра и даже маленький молоточек для колки орехов. Очевидно, демоны не сообразили, к чему конкретно он относится, к принадлежностям для рисования или личным вещам. Кажется, они решили оставить Марселя без большинства необходимых для творчества вещей. Даже несколько кистей и баночек с тушью исчезли со стола. Пропажу горстки медной мелочи и нескольких крупных червонцев, неосторожно оставленных возле зеркала Марсель, не сразу заметил. С туалетного столика вещи исчезали даже чаще, чем из других мест. Создавалось ощущения, что по ночам из зеркала выныривает чья-то когтистая лапка и подхватывает все, что оставлено в досягаемости от зеркальной рамки, даже бритвы и гребни. Тазик для умывания был, как будто случайно, сброшен и теперь валялся на полу. Вода расплескалась, а сам он покрылся трещинами. Ну, вот теперь нечем даже умыться. Марсель, как можно тщательнее, отряхнул рукава от пушинок, но вот смыть пятнышки красок с манжет без воды представлялось невозможным. Спать теперь приходилось, не раздеваясь и даже не снимая обуви. Марсель не без оснований опасался, что если снимет кафтан и оставит на ночь на спинке стула, то наутро останется без него. Так случилось со старыми, довольно сильно изношенными ботинками, которые перед сном он снял и задвинул под кровать, а, проснувшись, уже не обнаружил. Как же жестоко шутили над ним непрошеные гости, словно хотели выжить художника из мастерской, оставить его без красок, без одежды и даже без еды. Все съестные запасы безвозвратно исчезали с первым наступлением сумерек. Так, что поесть Марсель теперь мог только днем, поэтому просыпаться приходилось рано. После ночных работ он сильно недосыпал. Под глазами залегли круги, но надо же было как-то жить дальше и не поддаваться на шуточки духов. Стоило даже объявить им войну, но до этого самым главным было не обессилить от голодания и жажды.

Гребня на столе тоже не оказалось, поэтому волосы пришлось расчесывать пальцами. Это еще полбеды, без расчески Марсель вполне мог обойтись, но вот пропавшие склянки с лучшими красками заставили живописца тяжело вздохнуть. Придется снова наведаться к Камилю и прикупить все необходимое.

Камиль, скорее всего, удивится, узнав, что художнику так быстро удалось израсходовать целую гору красок, холста, а заодно и переломать предметы первой необходимости, такие, как кисти и мольберты, но вида не покажет. Камилю ведь надо сбывать с рук товар, поэтому он со всеми расторопен и услужлив. Со всеми, кто может до него дойти. Марсель до сих пор не мог понять, откуда могут взяться клиенты в том закутке, вход в который почти никому не виден. На какие доходы, интересно, живет Камиль, если покупатели попросту не имеют возможности до него добраться? Не стоит же он, как зазывала, возле того, невидимого многим проулка, как только почует, что недалеко от него проходят состоятельные клиенты. В его лавке всегда царил беспорядок, и, самое главное, она казалась необитаемой, а земля, на которой она стоит, нехоженой, будто по деревянным половицам и мостовой за порогом почти ни разу не ступала человеческая нога.

Какие странные мысли. Неужели он снова начал фантазировать, значит, скоро придет вдохновение. Марселю нестерпимо хотелось изобразить Камиля в облике волшебного существа, а потом показать Эдвину и посмеяться вместе. Просто вообразить, что он покупает краски у настоящего эльфа с заостренными ушами и обаятельной, но коварной улыбкой. Нет, скорее не эльфа, а никса. Для эльфа у Камиля слишком яркая, театральная внешность, даже чем-то фальшивая, будто таким привлекательным его сделали не природа, а искусный грим. Если и есть на свете эльфы, то они похожи на Эдвина, а не на Камиля.

Марсель хотел бы еще нарисовать тех существ, которые обворовывали его ежедневно, но никак не мог застать их врасплох. Они никогда не задерживались дольше, чем на секунду, исчезали, едва успев что-нибудь подхватить, и каждый раз показывались не целиком, а лишь частично, как будто выныривали из темноты их ловкие когтистые лапки, длинные хвосты и большие уродливые головки с красными, горящими, как уголья в печи глазами.

Это получилась бы страшная картина. «Гости из мглы», Марсель назвал бы ее так, а над всеми этими жуткими созданиями нарисовал бы парящую во мгле прекрасную царицу, которая сама светла и наделена сияющим золотым венцом, но повелевает мглой и всеми, кто обитает во мгле. На картине Марселя она бы парила над всеми этими жуткими тварями, как святая, вознесшаяся над адской бездной, и не важно, что душа ее черна. Марсель хотел изобразить лишь нестерпимо сверкающий образ, а головку, полную злых мыслей окружить нимбом, словно осветить добром. Возможно, тогда и сама царица станет добрее. Ее-то нарисовать он мог, но вот как заставить всех неуловимых ночных гостей позировать ему. Призвать их к порядку было бесполезным делом, значит, и заставить их сидеть смирно, было невозможно. Вот, Эдвин бы, наверное, смог отловить их всех, но он почему-то вел себя по отношению к ним чрезвычайно милостиво. Не то, что наказать, даже изгонять их он не хотел до тех пор, пока они слишком не разойдутся. Странно было наблюдать, как ангел, сидящий на подоконнике и сочиняющий стихи, позволяет демоном за своей спиной проказничать и хихикать.

Вообще все, что происходило вокруг, было крайне необычно. До прихода Эдвина в жизни Марселя не происходило ничего из ряда вон выходящего, никаких чудесных путешествий по необитаемым призрачным городам, никаких волшебных сюжетов для картины и ни единого ночного налета нечисти. Разве только загадочная красавица, промелькнувшая в вечерней толпе на площади Рошена. Марсель хотел верить, что это ее, неземную царицу, он видел тогда, всего за каких-то пять минут до своего знакомства с Эдвином. То была памятная ночь. Живописец никак не ожидал, вернувшись в свою каморку, застать настоящее сверхъестественное создание. Но, должно быть, в мире, пусть даже небесном, соблюдалось неукоснительное равновесие. С появлением ангела пришла и рать демонов. Одно божественное создание привело за собой целую стихию обитаемой адской тьмы. Возможно, между светом и тьмой соблюдались условия некого нерасторжимого договора. Добро жило бок о бок со злом. Ангел должен был терпеть проказы демонов и карать их лишь тогда, когда они переступят границу дозволенного.

Марсель ощутил себя прозревшим, ведь у него открылись глаза на тот мир, который не замечали остальными. Люди возле него оставались близорукими, а он один мог лицезреть крылатых воздушных созданий и тварей, ползающих в ночной тьме. И не важно, что все, увиденное им в этом втором, незримом для прочих мире, оказалось мистическим и страшным. Главное, он узнал достаточно, чтобы обрести веру в существование высших сил.

Дворец фей, мирно покачивающаяся в темном канале гондола и танцующие цветные огоньки над водой еще могли оказаться всего лишь грезой, но постепенный спуск в недра земли к низам избранного общества был слишком болезненным, чтобы показаться нереальным. Шею до сих пор покалывало от укусов. Поцелуи теней всегда дарили боль и отнимали кровь. В воспоминаниях о теневом обществе чернота смешивалась с яркими, чуть потрескавшимися фресками на стенах, целой чередой чарующих, таинственных образов. Марсель помнил, как тени стали целовать его в шею, и стены, расписанные фресками, закружились перед его глазами красочным хороводом. Если бы только в тот миг с ним был медальон Эдвина, то никто из теней не посмел приблизиться к нему, коснуться его кожи своими бледными, отдающими могильным холодом губами и прокусить кожу. Но медальона с Марселем тогда не было. Он остался лежать в мастерской, поблескивал на столе, и ничья когтистая лапка тогда еще не тянулась к нему. Демоны ополчились на живописца позже, когда их дружба с Эдвином возросла и укрепилась.

Марсель помнил, как Эдвин разговаривал с кем-то у теней. На один миг до него долетели обрывки разговора, тихие и смутные, будто в полусне. Эдвин назвал собеседника Кловисом и ответил на какой-то вопрос, которого Марсель расслышать не смог «никогда не надейся». А потом Кловис спросил:

— Неужели ты казнишь Бланку…во второй раз?

И Эдвин ответил:

— Нет, не ее, а ту предательницу, которая ввела ее в ваше общество. Если Бланка не хочет быть лишней, то для нее нужно освободить место. Помнишь, вас должно быть на перечет, ни одного лишнего, занято могут быть лишь то число мест, которое я назвал.

— Первоначальное число?

— Прибавь сюда любых троих, которых я разрешаю выбрать вам за три столетия. Век еще не прошел, а вы уже привели новенькую. Та, которая нашла ее, уступит ей свое место. Я не хочу, чтобы среди вас возникали лишние.

— Потому что наша сила растет?

— Потому что многие могут стать единомышленниками Шарло и счесть любую милость проявлением моей слабости. Позови Вирджинию!

Голос Эдвина становился все более отдаленным, но Марсель видел, как в бледной ладони ангела, откуда ни возьмись, появился острый стилет.

Медленно, как загипнотизированная откуда-то из темноты вышла женщина, такая же темноволосая и изящная, как все тени. Только волосы у нее были растрепаны, а не уложены в элегантную прическу, как у всех остальных дам. Вирджиния двигалась к двум господам, стоящим в углу, неуверенно, как мотылек, летящий на пламя. Может, это нестерпимое сияние, исходившее от лиц Эдвина и Кловиса, слепило ее. Они стояли во тьме, златокудрый кавалер и грустный таинственный брюнет, похожие на ангела и демона.

Вирджиния заламывала руки, ее губы двигались в безмолвной мольбе, но слов с них не срывалось. Она сильно боялась, но вот только кого? Кловиса или Эдвина?

Марсель уже проваливался в обморок и мало что мог понять, только голос Эдвина, донесшийся откуда-то издалека, вдруг стал хорошо различим.

— Смотри, как я поступаю с предателями! — произнес Эдвин.

Приговоренная упала перед ним на колени, но он даже не сделал попытки помочь ей подняться. Таким хладнокровным и неумолимым Марсель еще никогда его не видел. Эдвин секунду играл со стилетом, наблюдая, как свет свеч дробится и преломляется в остро отточенном лезвии, а потом надрезал себе запястье и приблизил кровоточащую ранку к губам Вирджинии. Она жадно приникла к порезу всего лишь на миг, достаточный срок для того, чтобы сделать небольшой глоток, а потом медленно, шатаясь, поднялась и отошла в сторону, к той самой стене, где в высоте под куполом потолка манила и очаровывала взгляд фреска с изображением царицы, попирающей дракона.

Вирджиния подняла руку, чтобы вытереть кровь с губ, и на ее ладони остался ожог. Что же это сон или воспоминание? Марсель помнил, как женщина покрылась ожогами, которые появлялись откуда-то извне, будто кровь воспламенялась внутри нее. А потом она сгорела заживо, не потому что задела и опрокинула на себя одну из свечей, огонь опять вышел откуда-то изнутри, из каждой поры ее кожи, из ноздрей и рта. Платье вспыхнуло, как хорошо просмоленный факел, воспламенились длинные пряди. Огонь не пощадил и ее идеального, будто сделанного лучшим ваятелем из алебастра лица. А тени стояли кругом и равнодушно наблюдали за тем, как живая дама обращается в пепел, а огонь затихает и гаснет на мраморных плитах так, будто его не было вообще. Наблюдая жуткую пантомиму, тени молчали, и было что-то страшное в их молчании.

Эдвин, ты карающий ангел, хотел тогда крикнуть Марсель, и только ему одному ведомо, за какие злодеяния можно покарать такое совершенное существо, каким была эта дама. Только бессилие от потери крови и наступающий сон не давали ему закричать. Он был уверен, что это кровь Эдвина воспламенилась внутри вен Вирджинии и сожгла ее, но гнал прочь от себя эти воспоминания. Ему ли ввязываться в распри между ангелами и злыми духами. Эдвин во всем разберется сам. Что бы он не сделал, каждый его поступок будет правильным.

Марсель аккуратно ощупал шею. Медальон, слава богу, был на месте. Его демоны еще не успели утащить, потому что перед сном Марсель застегивал сорочку и камзол на все пуговицы, и клал руку на грудь в том месте, где нагревался и чуть пульсировал, как второе сердце, покрытый рунами золотой овал. Вскоре лицо, изображенное на портретике внутри крошечного овального футляра, обратится непрекращающимся наваждением, и медальон станет не вторым, а единственным сердцем Марселя. Он будет давать живописцу энергию для труда и волю к жизни, к борьбе с легионом тьмы, врывающимся с наступлением ночи в его жилище.

Медальон согревал его, и даже холод, врывающийся в приоткрытое окно вместе со снегом, был не так ощутим. Стоило только прикоснуться и провести пальцами по изящной гравировке на золотой крышечке медальона, как целая паутина отдаленных спутанных звуков начинала приобретать смысл и множество раздельных значений.

Сначала Марселю почудилось, что он слышит разборчивые человеческие голоса прямо у себя на карнизе под окном, но спустя мгновение понял, что это всего лишь чириканье воробьев. Как удивительно! Ведь иногда с неразборчивым птичьим щебетом чередовались понятные слова и целые фразы.

— Ночью они опять прилетят, нужно искать другое укрытие на отдаленных крышах. Этот дом они слишком часто жалуют своим появлением!

Марсель услышал взволнованный, тревожный ропот, а потом снова только чириканье. Он поспешно убрал пальцы с крышки медальона, но подумал и решил прикоснуться к чудесной вещице еще раз. Только он погладил резьбу, как ворчание сороки, свившей гнездо где-то на крыше, стало ему понятно. Он не мог точно сказать, что слышит человеческие слова или просто щебет, но услышанное он сам мог бы изложить в одной фразе:

— Эти наглецы опять утащили из гнезда, все, что я натаскала. Как же им не стыдно!

Марсель догадывался, что и первая, и вторая жалоба были адресованы тем же неуловимым воришкам, которые обчищали его собственную мастерскую. Но как признаться самому себе в том, что ты можешь понять, о чем говорят птицы. Разве это не полное сумасшествие. Если бы при Марселе не было волшебной вещицы, то он бы так и подумал, но медальон был при нем, а вместе с медальоном и его чудесная сила.

Юноша быстро привел себя в порядок, подхватил с крючка чудом сохранившуюся после очередного налета ветхую накидку и выбежал на улицу. Холодное зимнее утро показалось ему самым необычайным в его жизни. Он видел птиц в небе и мог понять, о чем они щебечут, смотрел на дорогу под ногами и был в силах угадать, кто проходил по ней сегодня ночью и совсем давно.

Марсель приложил руку к стене какого-то здания, и целая череда смутных, мелькающих образов и целых отдельных сцен заполнила его разум. Он, как будто смотрел представление в театре, которое разыгрывается для него одного.

Рука соскользнула с фасада, и образы исчезли, но стоило коснуться других стен или даже водосточных желобов, и картинки мелькали снова, каждый раз новые, с множеством лиц и событий. Марселю казалось, что всему этому изобилию невозможно уложиться в одной голове. Каким-то чудом внутри художника открылся другой, не имеющий ничего общего с живописью талант. Стоило только коснуться чьей-то стены, и Марсель мог сказать, что происходило в этом доме с тех пор, как он построен, и кто построил его. Только самые мрачные здания вызывали у Марселя страх, потому что перед ними в его сознании возникал образ коварного и несчастного теневого зодчего, который теперь служил императору всех нечистых сил.

В этих строениях веками происходило что-то страшное, и Марсель старался сторониться их. Один раз он отшатнулся от такого дома и чуть не сбил с ног очень некстати оказавшегося рядом прохожего.

— Что испугался? — каркнул кто-то прямо в ухо Марселю, но не прохожий, говорил кто-то другой. Упавший встал и пошел дальше, ругаясь по дороге, а тот, кто сказал наглую фразу, все еще находился за спиной Марселя. Юноша обернулся и, к своему удивлению, увидел всего лишь ворону, парившую возле чьего-то окна и нагло уставившуюся прямо на него.

Очевидно, лицо его выдавало предсказанный испуг, потому что ворона удовлетворенно и еще более нагло, чем в первый раз, каркнула.

— Еще не так испугаешься, если будешь общаться с нашим императором, — смог понять Марсель в ее карканье.

— Он спалит тебя в огне, как и твоих родителей, — каркнула черная летучая дрянь напоследок и быстро пролетела над головой Марселя, задев его крылом.

Воронье, притаившееся на самой высокой крыше, тоже нахально раскаркалось, будто высмеивая пугливого паренька. Самым обидным было то, что Марсель понимал, они хихикают над ним и отлично знают, что он воспринимает их язык, как родной. Птичий язык. Марселю и во сне такого бы не приснилось.

Даже во время обеда, когда сидел у окна харчевни, Марсель разбирал обрывки разговора в трелях птичек, подбирающих крошки во дворе.

Нести еду домой было бесполезно. Все равно духи прилетят ночью, и все растаскают, поэтому Марсель вернулся с пустыми руками. Возможно, это постоянное недосыпание сыграло с ним такую дурную шутку. Надо было бы заснуть и выспаться, а когда он проснется, то непрекращающиеся разговоры птиц станут для него прежним неразборчивым гомоном.

После работы и долгих прогулок Марсель засыпал очень быстро. Вот и сейчас стоило ему коснуться головой подушки, и он уснул, а когда проснулся, за окном была уже ночь, и слышался легкий шелест крыл.

— Эдвин! — Марсель надеялся, что он либо вот-вот появится, либо прилетит очень скоро, но Эдвин уже был здесь, и зеркало на столике отражало его безупречный профиль, фигурные очертания крыл и изящные тонкие пальцы, медленно перелистывающие альбом с набросками.

— Ты рисуешь все лучше, — небрежно заметил Эдвин, будто так и должно было быть. Это само собой разумеется, что Марсель становится еще более талантлив от общения с ангелом.

— Я рисую для тебя, — ответил художник так, будто одна эта фраза объяснила все.

— Ты чувствуешь себя одиноким? — вдруг спросил Эдвин.

К чему такой вопрос? Что такое одиночество, если ты каждую минуту своей жизни ждешь появления неземного, прекрасного и бесконечно любимого создания?

— Ты не должен спрашивать меня об этом, — только и смог прошептать Марсель.

— Не должен, — согласно кивнул Эдвин. — Но иногда мне кажется, что те чудесные создания, которых ты рисуешь, это твои единственные друзья, и мне нестерпимо хочется, чтобы ты занял достойное тебя место в их обществе.

— Не говори так, Эдвин. Я их недостоин.

— Еще, как достоин, — вполне серьезно заявил Эдвин и неуловимо быстро очутился возле Марселя, присел на стул, который сам собой пододвинулся к кровати, будто мог двигать гнутыми ножками, как живое существо лапками.

— Ты ведь хочешь попасть к ним?

— Не знаю, Эдвин, — Марсель сел в кровати, поправил кафтан и с преувеличенным внимание начал рассматривать ногти, лишь бы только не встречаться с ослепительным сиянием голубых глаз, которые заглядывали ему в душу и могли прочесть каждую его мысль.

— Ты хочешь чего-нибудь вообще? Хочешь оказаться в изысканной компании, там, где тебя поймут и оценят?

Как заманчиво звучали эти слова. Только их было достаточно, чтобы испытать счастье. Но вот только как признаться Эдвину, что, кроме него, никакое другое общество не может стать для Марселя изысканным или соблазнительным.

— Я не привык к шумной компании, — только и вымолвил Марсель.

— А к чему ты привык? Был у тебя кто-то, кроме приятелей, сбежавших от тебя при первых слухах об опасности?

— Были родители, братья и сестры, — Марсель поежился, вспоминая ту страшную ночь и огонь. — Еще была двоюродная родня. Все они жили в деревне, из которой я уехал, как только смог.

— Ты чего-то не договариваешь, — холодные тонкие пальцы Эдвина подняли за подбородок его лицо, сияющие и таинственные голубые глаза встретились с открытыми фиалковыми.

— Скажи, что тебя мучает, — настаивал Эдвин.

— Огонь! — признался Марсель, этим одним словом можно было описать все. — Ночь огня — это весь мой страх. Я приехал навестить своих родных, а увидел только огромную огненную волну, накрывшую все селение. Все, кого я любил, погибли в том пожаре. Ты представляешь, Эдвин, они сгорели заживо.

Эдвин кивнул и почему-то потупился.

— Многие сгорают в огне, — тихо и чуть печально произнес он. — Я прихожу за их душами, но не знаю их имен.

— А ты знаешь, правдивы ли слухи о дьяволе, который поджигает целые города. Есть ли на самом деле тот огнедышащий золотой дракон, которого поминает молва каждый раз, когда где-нибудь происходит пожар.

— Но каждый ли пожар произошел по его вине? — Эдвин сжал пальцы в кулаки так, будто разозлился. — Люди поминают нечисть каждый раз, когда что-то идет не так, но это еще не значит, что в чем-то виноваты слуги царицы, а не их собственная нерадивость.

— Значит, дракон существует? — перебил Марсель.

— А ты хочешь его увидеть? Или ему отомстить?

— Эдвин, я только спросил…Извини, — услышав в голосе друга гневную ноту, Марсель ощутил себя виноватым. Нельзя же болтать так много лишнего и раздражать собеседника. Наверное, Эдвин не имеет права открыть ему правды.

— И, тем не менее, я все тебе скажу, — Эдвин прочел его мысли и чуть заметно улыбнулся. — Он существует, и он очень опасен. Он близко, гораздо ближе к тебе, чем ты думаешь, потому что твой талант горит, как звезда, и пленяет его, как и всех сверхъестественных созданий. Только благодаря своей одаренности, ты жив до сих пор, а не лежишь в пепле, как твои предки и сородичи.

— А этот дракон, он действительно золотой, как и говорят? — Марсель стеснялся приставать с расспросами, но удержаться не мог.

— Золотой, как те крылья, которые ты рисовал уже не раз, — подтвердил Эдвин.

— Я боюсь нарисовать что-то, что придется тебе не по вкусу.

— Но то, что ты уже для меня сотворил, было сделано прекрасно.

— А если бы я передал на холсте что-то такое же страшное, как тот ночной пожар, который я случайно увидел.

— Тебе бы и это удалось замечательно, — ответил Эдвин и почему-то задумался.

— Мне не хотелось бы работать во вред…Та ночь была ужасной. Если бы ты только видел…

— Я видел многое и похуже, — уверенно возразил Эдвин, хотя Марселю было сложно себе такое представить.

— Да, наверное, — все-таки кивнул он и только сейчас ощутил, как же все-таки комфортно становится в мансарде, если рядом есть друг, но нет демонических существ.

— А ты мог бы нарисовать дракона? — вдруг спросил Эдвин.

— Я мог бы постараться, — пальцы Марселя взволнованно сжались, будто в поисках кисти.

— И ты не боишься, что дракон накажет тебя за излишнюю вольность? — с чуть озорной усмешкой поинтересовался Эдвин.

— Но ведь ты меня защитишь? — Марсель доверчиво посмотрел на друга, улыбнулся, ожидая ответной улыбки, но Эдвин был печален.

— Не сомневайся, — после минутного молчания ответил он. — За тебя я готов бороться со всеми демонами. Даже если мне придется защитить тебя от себя самого, будь уверен, я найду способ это сделать.

Возможно, Марселю только показалось, что пальцы Эдвина, сжавшиеся в кулак, удлинились, а ногти, вонзившиеся в ладонь, стали золотыми когтями. Все это лишь фантазия или игра света и тени.

— Я чувствую, что могу погибнуть, сгореть в огне, который сам же призываю, рисуя эти картины, — чистосердечно признался Марсель, ведь Эдвину он мог сказать обо всем и не бояться, что не встретит понимания.

— Даже если ты погибнешь, память о тебе и о твоем таланте проживет со мной до конца вечности, — тихо ответил Эдвин.

Марсель ощутил дуновение от взмаха крыльев на своем лице, а потом легкое прикосновение ледяных губ к своему лбу, чудесный, почти неощутимый поцелуй ангела-хранителя. Эдвин, как будто, давал свое благословение и на труд Марселя, и на его гибель.

— Вечность ничто перед любовью, — сам не зная для чего, заметил Марсель.

— И в этом ты прав, — кивнул Эдвин.

Он подошел к окну, и его крылья вспыхнули золотой каймой на фоне тьмы.

— Любовь влечет нас через опасность к смерти, и мы готовы отдать вечность ради этой любви, — произнес он, смотря вниз на занесенные снегом дороги и крохотные огоньки множества окон.

— Ты все еще ищешь кого-то? — осмелев, спросил Марсель.

— И буду искать всю вечность, — подтвердил Эдвин. — Возможно, и дракон сжигает все селения на своем пути, потому что ищет одну-единственную крепость, которая воспротивится его огню. Возможно, он тоже влюблен.

— Тебе лучше знать, — Марселю такое предположение показалось невероятным, но откуда он мог знать наверняка.

— Потому что я всеведущ? — с усмешкой переспросил Эдвин.

— Потому что ты это ты и ошибиться не можешь, — Марсель смутился и покраснел от собственных слов, но Эдвин только кивнул.

— Ты даже представить себе не можешь, насколько близок к истине, — сказал он и тихо добавил. — Увы, слишком близок…

Так говорят только те, которые хотят убрать опасного соглядатая, но, когда Эдвин был рядом, Марсель не мог поверить, что в его прекрасной златокудрой голове может найтись место для злых умыслов.

— Поехали со мной в Виньену, — снова предложил Эдвин. — Там улицы постоянно полны народа, там ночные празднества и вечно бодрствующие стражи порядка, там ты будешь в безопасности.

— А здесь я в опасности? — Марсель, конечно, помнил, что неоднократно остался обворованным, но пока что демоны интересовались только его имуществом и не причинили телесных увечий ему самому, хотя жестокая расправа могла быть еще впереди.

— В стране, где инквизиция получила неограниченную власть, ни один человек не может быть в безопасности. Взгляни, башня Августина возвышается над Рошеном, как черная корона. Это ли не символ того, что каждый человек, поселившийся в городе, становится игрушкой в его руках. Кроме соратников Августина, кругом больше не осталось ни одного бандита, всех поглотили костры. Проходя по этим улицам, больше уже можно не страшиться, что тебя догонит выкрик «кошелек или жизнь», зато более страшная сокрушающая сила найдет тебя, даже если ты спрячешься в самом глубоком тайнике. Город, величием которого я так восхищался много лет назад, теперь медленно, но верно подпадает под власть темной силы. У Августина светлый лик, но душа его отдана тьме, в Рошене прекрасные беломраморные дворцы, но на их крышах и карнизах гнездятся демоны. Между каждым рядом кариатид я так часто стал замечать ее слуг…

— Слуг царицы?

Эдвин кивнул.

— Они живут во мгле и всего на краткий миг выходят из нее, чтобы причинить кому-то вред. Я не хочу, чтобы следующим объектом их издевательств стал ты.

— Следующим? — переспросил Марсель. — А кто же был предыдущим? Кто-то из твоих подопечных?

Эдвин невесело усмехнулся. Было видно, что на этот вопрос отвечать он не станет ни за что. Он только едва слышно что-то прошептал. Марсель скорее догадался по движениям его губ, чем услышал слова:

— Крестообразная рана! Эти твари даже проклятого сумели пометить крестом, так как же тогда они смогут поступить с простым смертным.

Марсель сделал резкое движение, чтобы подняться с кровати и услышал, как протяжно звякнула на шее, под воротником, цепочка медальона. Золотой кружок вздрогнул и перевернулся у него на груди.

— А знаешь, Эдвин, я обнаружил в себе скрытый талант, — честно признался Марсель, будто ученик, ожидающий похвалу за удачно усвоенный урок. Только вот Марсель не мог вспомнить, чтобы кто-либо когда-нибудь пытался обучить его чародейству.

Эдвин посмотрел на него то ли с недоверием, то ли с легким сожалением.

— Это — правда! — попробовал настоять Марсель, подозревая, что друг ему не верит, но Эдвин только согласно кивнул.

— Я знаю, — пояснил он. — Знаю и оставляю твой новый дар тебе. Слушай язык птиц, живописец и разговоры людей, которые находятся вдали от тебя, запоминай историю каждого дома, к стене которого прикоснешься. Считай, что я сделал тебе щедрый подарок. Ты не учился ни по одной колдовской книге и, тем не менее, стал почти что волшебником.

Вот бы снова услышать птичьи трели за окном и понять, о чем беседуют птицы, тогда Марсель смог бы удостовериться, что все это не сон и не иллюзия, но ночью пения птиц было не слышно. Разве только совы бодрствовали в такой час, но где найдешь сову или филина в Рошене. Это же огромный населенный людьми город, а не дремучий лес.

— В моей тайной лаборатории есть сова, но, о чем она говорит, могу понять только я и никакой другой волшебник, — как бы между прочим заявил Эдвин.

— Скажи, что все это только сон? — взмолился Марсель, у него голова шла кругом от всех этих чудесных преображений самых обычных зданий и звуков человеческой речи там, где она не должна была бы звучать.

— Когда со мной впервые начало происходить то же, что и с тобой, я тоже молился о пробуждении, но волшебство оказалось не сном. Сон бы кончился и забылся, а воспоминания о первых минутах колдовства и перевоплощений останутся со мной до конца времен.

Волшебство! Марселю вспомнился ночной вояж по пустынному темному городу, мирное покачивание ревербера, шорох крыльев невидимых существ. Вот бы снова пуститься с Эдвином в ночное путешествие, которое не кончится никогда. Экипаж бы вечно мчался по почти что необитаемым городам, а за окнами быстро мелькали фасады темных дворцов, фантастические крылатые тени и редкие прохожие в карнавальных костюмах. Как же сильно та поездка напоминала сказочный сон.

— То был город духов, — пояснил Эдвин. — Каждый, кто войдет в городские ворота, может бродить по нему целый час, но если до конца отведенного срока не найдет выхода, то останется там навсегда. Кстати, выход-то как раз найти практически невозможно, но тебе повезло, ты был не один, а со мной. Остерегайся заходить в такие подозрительные места в одиночестве, иначе можешь застрять там на всю вечность.

— А что за пустошь лежала перед городскими воротами?

— Земля, некогда пораженная чумой, теперь ездить по ней уже не так опасно, как раньше.

— А как назывался другой город за мостом, куда потом свернул наш экипаж?

— Я называю его безымянным городом, возможно, другого названия он не носил никогда. Ты помнишь карлика, сидевшего меж медных изваяний на парапете моста? Один раз в году он проводит в город каждого желающего и указывает путь в недра земли, туда, где обучаются и проходят практику все чернокнижники. Только вот в последние тяжелые времена дойти до моста удавалось не всем, потому что, благодаря неусыпному бдению одного моего завистливого знакомого, возможность попасть в маги тоже стала своего рода дефицитом, — Эдвин усмехнулся собственной шутке и, словно для одного себя, произнес. — Винсент боится появления конкурентов больше, чем собственной смерти, только вот он просчитался, настоящие его соперники к школе чернокнижия и близко не подходили, один — живописец, второй — церковник, и любому из них я готов отдать его далеко не последнее место в волшебной империи.

— Империя? Это то место, куда ты меня отвозил и куда приехать во второй раз, наверное, невозможно вообще.

— Все возможно, если я буду тебя сопровождать, — Эдвин едва заметно улыбнулся, будто был крайне рад тому, что может запросто исполнить желание своего подопечного.

— Возможно, даже эти твари отстанут от меня, если ты все время будешь рядом, — Марсель окинул унылым взглядом довольно сильно опустевшую мастерскую.

— А они накинулись на тебя, как саранча, — Эдвин тоже заметил, что даже самые необходимые вещи куда-то исчезли, и сокрушенно покачал головой. — Я и не подозревал, что всего за одну ночь из просто наглых существ они превратятся в абсолютно бессовестных.

От внимания Эдвина, кажется, не ускользнула ни одна пропавшая вещь. Он с первого взгляда точно запоминал, что где лежит, и, теперь обозрев пустое пространство, в мгновение ока подсчитал, что здесь не хватает большей части имущества жильца.

— Да, ладно, пусть оставят себе на радость все, что успели забрать, — Марсель испугался, что Эдвин может отобрать все украденное назад и непременно кого-то этим обидеть. — Пусть считают, что я им все это уступил.

В этот самый миг за окном кто-то недовольно и обиженно фыркнул. Такие сердечные пожелания, явно, не приносили проказникам желанного веселья. Вот если бы Марсель стал ругаться и слать проклятия в их адрес, они могли бы от души позлорадствовать и посмеяться, но хихикать над почти что блаженным им, очевидно, представлялось совсем неинтересным.

— Жаль только, что они утащили мой единственный камзол, — Марсель с сожалением вздохнул, вспоминая уже не новую и поношенную, но украшенную изящной вышивкой вещь, которую он надевал лишь по праздникам.

— Не представляю, зачем им понадобилась моя одежда, ведь они же не могут ее носить.

— Думаю, им было приятно просто разорвать ее на лоскутки. Им хочется все крушить, ломать или красть и делить на равные части. Ты не боишься, что в следующий раз вместо одежды они попробуют разодрать твое лицо?

— Не пугай меня, Эдвин, — Марсель настороженно взглянул в зеркало, а вдруг именно сейчас оттуда вынырнет когтистая лапа и царапнет его по щеке. Ведь один раз какое-то существо подобралось к его подушке, пока он спал, и расцарапало бы ему лоб, если б он своевременно не увернулся. Зато от подушки остались одни клочья и перья.

— Пошли со мной! Нельзя же вечно уповать на благородство демонов, — Эдвин легко вскочил на подоконник и протянул художнику руку. Он звал за собой, но куда, в поднебесную высь или к тем острым камням под подоконником, на которых, по словам призрачной красавицы, должна была оборваться жизнь Марселя. Не важно. Куда бы Эдвин не позвал его, Марсель готов был туда пойти. Он сделал шаг к распахнутому окну, но потом все же помедлил.

— А как же мои картины? — неуверенно спросил Марсель.

— Те, кого я пошлю, явятся за ними раньше, чем твои постоянные воришки, — рассмеялся Эдвин.

— И куда же мы пойдем…или полетим? — робко поинтересовался Марсель, вкладывая свою руку в мерцающую ладонь ангела.

— Куда? — Эдвин рассеянно пожал плечами. — Разве это важно? Главное, подальше отсюда и от всех, кто здесь обитает.

— Да, ты прав…конечно же, прав, — неуверенно бормотал Марсель, чтобы отогнать от себя страх перед будущим и перед тем, что ждет его вдали от привычного обжитого места. Где они с Эдвином очутятся уже через час? В какой-нибудь сказочной стране или в одной из величайших столиц мира? Не все ли равно? Главное, идти за Эдвином, а куда не важно, потому что всюду, где бы не появился этот ангел, мир становится другим.