11. ОТВЕТ

Благопристойно Бимбисара Раджа

И кротко-миротворческою речью

К царевичу ходатайство направил,

И он ответ почтительно держал.

Глубокими, волнующими сердце,

Словами так ответствовал царевич:

«Преславный и всему известный миру,

На разум речь твоя не восстает.

Так говорить велит благоговенье,

Нет в мире обеспеченного места

Для благости,— когда ж слабеет благость,

Высокое как имя сохранить!

Достоинство, в котором достоверность,

В связи прямой находится со дружбой,—

Коль верный друг богатства не жалеет,

Сокровищем зовется он тогда.

Но быстро расточается богатство,

В любой стране он» непостоянно,

А что дают кому из милосердья,

Удвоенным вернется этот дар.

Так милосердье друг есть достоверный,

Хоть расточает, нет в том сожаленья,

Ты щедр и добр, как ведомо, и, встретясь,

Беседуем с приятственностью мы.

Рожденья, смерти, старости, болезни

Боюсь,— к свободе путь найти хочу я,

Я устранил семейственные чувства,—

Так как же я могу вернуться в мир,

К пяти желаньям, и не опасаться,

Что ядовитый змей разбужен будет,

И льдяный град посыплется свирепо,

И в лютом буду вновь сожжен огне.

Боюсь многопредметного хотенья,

Водовороты взвихривают сердце,

И пять желаний — шаткие то воры,

Что заприметят, тотчас нет того.

Сокровища любимые воруют,

И вот они, неверные, как тени,

И вот они скользят, как привиденья,

Действительность становится как сон.

Кто поглядит, на миг он это видит,

Но прочно ум схватить они не могут.

Итак, они — великие препоны,

К спокойствию испорчен ими путь.

Коль радости Небес иметь не стоит,

Что ж о людских нам говорить желаньях,

Любви безумной в них гнездится жажда,

Ты в сладости, пока не истощен:

Так дикий ветер мечет пламя выше,

Пока топливо вовсе не иссякнет,—

Нет более неправого в сем мире,

Как эти пять желаний с царством их.

Всяк, кто уступит мощности хотенья,

Усладой взят, и мертв он для рассудка.

Кто мудр, желаний этих он боится,

Страшится он пути к неправоте.

Так царь, что правит четырьмя морями

И всем, что между них, желает больше;

Так Океан, не знающий предела,

Не ведает, где стать ему, когда.

Струило Небо желтый дождь из злата,

И Манга Чакравартин меж морями

Всем правил, но вздыхал он в возжеланьи

И тридцать три он неба восхотел.

Престол свой разделил с могучим Сакрой

И умер в силу властного хотенья.

Ниаса же чрез умерщвленье плоти

Жилищ небесных тридцать три приял.

Но силою хотенья стал он гордым,

Надменничал в блестящей колеснице,

И, развалясь с небрежностью, упал он

В змеиный кладезь, прямо в глубину.

Всемирный царь, кого зовем мы Яма,

По Небесам превыспренним блуждая,

Небесную жену избрал царицей

И встал у Риши злато вымогать,

А Риши в гневе наговор сказали,

Нагромоздив на чару чарованье,

И умер он. Нет в мире постоянства,

Хотя бы для властителя Небес.

Нет края достоверного, хотя бы,

Кто в нем живет, был с сильною рукою.

Но если кто оденется лишь в травы

И ягоды как пищу изберет,

И будет пить лишь из ручьев проточных,

И с волосами длинными, как волны,

Пребудет, как молчальник, без хотений,

В конце свое алканье он убьет.

Узнай, что потакать пяти желаньям,—

То льгота, что заведомый есть недруг

Благоговейных. И тысячерукий

Могучий царь — как победить его?

Погиб от страсти сильный Риши Рама,—

Сын Кшатрии, насколько же я должен

Сильней свои удерживать хотенья?

Лишь полелей одно мгновенье страсть,—

И, как дитя, она растет проворно.

Поэтому, кто мудр, ее не терпит:

Кто захотел бы в пищу взять отраву?

Лаская хоть свою, умножишь скорбь.

Коль страсти нет, коль хоть не понуждает,—

Истоков скорби нет, ни тока боли,

И, ведая всю горечь скорби, мудрый

В истоках скорбь вытаптывает прочь.

Что в мире называют добродетель,

Есть лик иной того же злополучья,

Хотение в пределах не удержишь,

Оплошность — тут, за ней — и вся беда.

Оплошностью нагромождают гибель,

Смерть стережет на этой злой дороге,—

Кто мудр, тот, осмотрительно провидя,

Что все — мечта, не жаждет ничего.

Кто видимого хочет, хочет скорби,

Любовью будет вновь уловлен в сети,

Не видя окончательной свободы,

Пойдет вперед от боли к боли вновь.

Такой в руке кто факел жгучий держит,

Тот руки жжет: кто мудр, того бежит он.

Безумец же, кто в этом усомнится,

Все будет сердце к зною торопить.

Алкание — змеиное то жало,

И ярый гнев — змеиная отрава,

Кто мудр, тот к скорби путь, как кость гнилую,

Отбросит прочь, чтоб зубы сохранить.

Ее ли будет пробовать и трогать?

Сыны земли за то гнилое мясо,

Как стаи птиц, готовы состязаться,—

И царь за тем пройдет через огонь?

Так мы должны смотреть и на богатства:

Мудрец, коли наполнит кладовые,

Не чувствует себя благополучным,

А день и ночь как будто ждет врага.

Как человек проходит с отвращеньем

Близ скотобойни на Восточном рынке

И издали базарный столб заметит,

Так веху страсти мудрый обойдет.

Кто путь свершает морем и горами,

При хлопотах, покоя знает мало,

Кто на верхушку дерева влезает,

Чтоб плод сорвать,— и шею сломит тот.

Так и желанье, с жадничаньем вечным:

Стараются, богатства накопляют,

Придумают мучительные ходы,

Сон громоздят,— и вдруг окончен сон.

Так ямы: есть огонь в них рдеет жарко,

Обманная над ямою поверхность,

Чуть тело проскользнет туда, пылает:

Кто мудр, тот в это пламя не пойдет.

Лик хоти — это мнимое виденье,

Лик страсти — как мясник с ножом кровавым,

Как Каурава, Нанда или Данта,

Сцепляющий и низко-рабский лик.

Кто мудр, тот с этим дела не имеет,

Скорей в огонь он бросится иль в воду

Иль свергнется с обрывного утеса,

Но не пойдет он к хоти в западню.

Искать услад небесных — есть не больше

Как содвигать в перемещеньи пытку.

Басундара и Сундара, два брата,

Друг с другом жили в ласковой любви,—

Но им затмила хоть алканья разум,

Друг друга, в возжеланьи, умертвили,

И имя их погибло безвозвратно:

Так вот к чему, ведя, приводит хоть.

Ей человек оцеплен и принижен,

В ее цепях он делается подлым,

Она его бодилом жжет и колет,

И длится ночь, избит, изношен он.

Олень в лесу так жаждет возглаголать,

И, речи не найдя, он умирает,

И птица так летит в силок лукавый,

И рыба так взманилась на крючок.

Подумавши о надобностях жизни,

В них постоянства вовсе не находишь:

Едим мы, чтобы голод успокоить,—

Чтоб жажда нас не жгла, должны мы пить,—

Одежду надеваем мы от ветра

И холода,— чтобы уснуть, ложимся,—

Чтоб двигаться, должны искать повозку,—

Чтоб отдохнуть, должны сиденье взять,—

Чтоб грязными не быть, должны мы мыться,—

Все это делать нам необходимо,—

Нет постоянства в тех пяти желаньях,

Чуть утишишь, вновь нужно утишать.

Как человек, что одержим горячкой,

Прохладного испить желает зелья,—

Алканье утолить томленье хочет,

Безумец постоянство видит в том.

Но постоянства в прекращеньи боли

Не может быть: желая хоть утишить,

Мы вновь хотим и громоздим хотенья,

В превратности такой устоя нет.

Наполниться питьем и вкусной пищей,

Одеться в подходящие одежды,

Не длительные это услажденья,

Проходит время, скорбь приходит вновь.

Прохладно лето в месячном сияньи,

Зима приходит,— и умножен холод,

Чрез восьмикратность мира все превратно,

Рабам отдайся,— доблесть потерял.

Молитвенность — все делает служебным,

Как правит царь, что царствует высоко;

Благоговейность повторяет скорби,

Подъемля тяжесть, силой счет ведет.

При всяком положеньи нашем в мире,

Вкруг нас не устают скопляться скорби,

Хоть будь царем, но пытка громоздится,

Люби — скорби, один — нет счастья в том.

Хотя б твои — четыре царства были,

Участвовать — в одном ты только можешь,

И в десять тысяч дел когда заглянешь,

Узнаешь десять тысяч ты забот.

Так положи конец своей печали,

У тишь хотенье, воздержись от дела,—

В том есть покой. Услад царя есть много,—

Без царства же есть радостный покой.

Не измышляй же мудрых ухищрений,

Дабы вернуть меня к пяти желаньям:

Что манит сердце — тихая обитель,

Что любо сердцу — это вольный путь.

А ты хотел бы, чтоб запутан был я

В обязанности и соотношенья,

Свершение хотел бы уничтожить

Того, чего я тщательно ищу.

Постылый дом мне страха не внушает,

И не ищу я радостей небесных,

Не жаждет сердце прибыли доступной,

И снял с себя я царский мой венец.

И вопреки тому, как размышляешь,

Предпочитаю более не править:

Избавившись змеиной пасти, заяц

Придет ли вновь, чтоб пожранным быть ей?

Кто факел держит и сжигает пальцы,

Из рук своих не выпустит ли факел?

Кто был слепец и обладает зреньем,

Захочет ли он снова темноты?

Или богач по бедности вздыхает?

Или мудрец невеждою быть хочет?

Коль в этом мире есть такие люди,

Тогда хочу опять в родимый край.

Я избавленья жажду от рожденья,

От старости, от смерти,— и хочу я

Выпрашивать как милостыни пищи

И возжеланья тела обуздать,—

В отъединеньи быть, смирив хотенье,

Избегнуть злых путей грядущей жизни,

Так мир найду я в двух мирах спокойных,

Прошу тебя, ты не жалей меня.

Жалей скорее тех, что правят царством,

Их души вечно пусты, вечно в жажде,

Им в настоящем мире нет покоя,

А после пытку примут как удел.

Ты, что владеешь именем высоким

И почитаньем, властелину должным,

Со мною разделить хотел бы сан свой

И дать мне долю всех своих услад,—

Взамен и я прошу тебя сердечно,

Ты раздели со мной мою награду.

Кто трех разрядов ведает усладу,

Тот в мире носит имя «Господин»,—

Но в том согласованья нет с рассудком,

Затем что эти блага не удержишь.

Где нет рожденья, жизни или смерти,

Кто будет в том,— он истый Господин.

Мне говорят: «Коль молод, будь веселым,

А будешь стар, тогда и будь отшельник».

Но я смотрю, что в старости есть слабость,

Благоговейным быть нет сил тогда.

Есть в юности могущество и твердость,

Есть крепость воли, в сердце есть решимость,—

А смерть как вор с ножом идет за нами,

И любо ей добычу ухватить.

Зачем же будем старости здесь ждать мы?

Непостоянство — мощный есть охотник,

Болезни — стрелы, лук его — есть старость,

Где жизнь и смерть, он мчится за живым.

Охотник не упустит верный случай.

Зачем нам ждать, когда придет к нам старость?

И те, что учат жертвоприношеньям,—

Неведеньем подвигнуты они.

Достойней — почитания закона

И прекращенье жертвоприношений.

Жизнь разрушать, хотя бы для молений,

В том нет любви, в убийстве правды нет.

Хотя б за эти жертвоприношенья

И длительная нам была награда,

Живое как могли бы умерщвлять мы?

В награде же и длительности нет.

То значило бы — мудро размышляя

И отвлеченно чтя благоговенье,

Пренебрегать благим в своих поступках:

Кто мудр — тот разрушать не будет жизнь.

Кто в этом, их устой — закон превратный,

Кто в этом — ими правит шаткий^ ветер,

Они как капля, свеянная с травки,

Я — выхода надежного ищу.

Есть Арада, он праведный отшельник,

Слыхал, он говорит красноречиво

О том, в чем верный путь освобожденья,

И должен я туда, где он, идти.

Но скорбь должна быть избранной неложно,

Поистине мне жаль тебя оставить,

Отечество твое да будет мирным,

И свыше и тобой защищено.

На это царство да прольется мудрость,

Как красота полуденного Солнца,

Да будешь ты вполне победоносным,

Да сердцем совершенным правишь ты.

Вода и пламень противоположны,

Но пламень причиняет испаренье

И пар в плавучесть облака восходит,

Из облаков струится книзу дождь.

Убийство и очаг несовместимы,

Кто любит мир, убийство ненавидит,

И если так убийцы ненавистны,

Кто в этом, пресеки же их, о царь.

Им повели найти освобожденье,

Как тем, кто пьет и все ж иссох от жажды».

И, сжав ладони, царь явил почтенье,

А в сердце у него горел восторг.

Он молвил: «Что ты ищешь, да найдешь ты,

И плод его да скоро ты получишь,

А как получишь этот плод прекрасный,—

Вернись, прошу, и не отринь меня».

И Бодгисаттва, в сердце мир лелея,

Решив его моление исполнить,

Спокойно отбыл, путь свой продолжая,

Чтоб к Араде-отшельнику прийти.

А царь меж тем и свита за владыкой,

Ладони сжав, пошли немного следом,

И снова в Раджагригу возвратились,

Лелея мысли в помнящих сердцах.

Загрузка...