Глава первая. Рим

Он был один; был просто город.

А. Твардовский

Его так и звали просто «городом», и когда произносили слово «urbs», все понимали, что речь идет о Риме. Чужестранцы, побывавшие в этой столице мира, с восторгом рассказывали своим землякам о великолепных зданиях, поражавших и обдуманной смелостью замысла и несравненной роскошью отделки, о величавых форумах, о триумфальных арках, которые спокойно и неопровержимо повествовали о победах и завоеваниях Рима. Отголосок этого восторженного изумления слышится в эпитетах, сопровождающих его имя: «золотой», «вечный». Странным образом последний из них сохранил свою силу. Рим был взят и разграблен варварами; его улицы заросли травой, на его форумах паслись коровы; храмы и дворцы превратились в развалины, но в мучительном грохоте средневековой военной возни, среди бестолковой раздробленности феодального мира глаза людей неизменно обращались к этому былому средоточию земного могущества. Даль веков скрыла темные и страшные стороны античного Рима: он казался символом государственной мощи, обеспечившей мир и благоденствие своим подданным; для людей, только накануне узнавших, что такое азбука, он был обителью, откуда лился свет просвещения и разума.

Со времен Возрождения Рим стал великой школой, куда приходили учиться художники, поэты, ученые. В Риме хорошо было заниматься не только древней историей; история здесь сбрасывала с себя школьное и книжное одеяние; она входила в сегодняшний день как живое вчера: языком развалин, камней и надгробий Рим рассказывал, чего достигло прошлое, на чем оно споткнулось, решать какие задачи оставили предки своим отдаленным потомкам. А начало вовсе не предвещало этой будущей славы. На вершинах нескольких холмов в беспорядке стояли хижины, сплетенные из ветвей и обмазанные глиной. Столб в середине хижины поддерживал соломенную или тростниковую крышу; дым от очага выходил в отверстие над дверью, над которой прилаживали иногда навес. Очаг был переносной, а в каменном полу были прорублены канавки для стока воды. Место, где устроились эти древние поселенцы, представляло собой путаницу оврагов, ложбинок, заболоченных низин и мелководных речушек, стекавших с холмов, амфитеатром расположенных на левом берегу Тибра. Страбон, размышлявший о том, какие экономические преимущества этого места содействовали возвышению Рима, выразительно подчеркивает, что было оно выбрано не по трезвому учету его выгод, а по необходимости[1]. Хорошие места были заняты, приходилось довольствоваться тем, что оставалось. Можно, однако, представить себе, что в этой местности привлекало древнейших насельников: холмы, пусть и невысокие (одни — немногим выше 50 м, другие — немногим ниже)[2], иногда крутые и обрывистые, были все же естественной крепостью, а заболоченные ложбины, превращавшиеся иногда в настоящие болота, делали эту крепость еще надежнее. Кругом росли леса и били ключи; чистая вода, материал для построек, топливо и дичь были под рукой. Возле протекала большая судоходная река: легко было подняться вверх и спуститься вниз; можно было и завязать торговлю с кем нужно; можно было при случае организовать и разбойничий набег.

В VII в. до н. э. население этих поселков, живших совершенно обособленно, начало объединяться, и в VI в. под влиянием и под властью этрусков Рим стал уже настоящим городом. Он растет; сначала центр незаметной страны, он становится столицей мощного государства и, в конце концов, столицей мировой державы. И те преимущества, которые привлекали древнейших насельников к этим холмам и низинам, оказываются теперь недостатками. Холмы круты, на них трудно взбираться; несмотря на все работы по осушке заболоченных мест, которые начались еще до Тарквиниев, малярия не переводилась в городе и каждую осень собирала обильную жатву; улицы узки и кривы; «при всем своем могуществе римляне не могут их выпрямить», — ядовито заметил Диодор (XIV. 116. 9). Эти улицы, улочки и переулки вьются в долинах, карабкаются на холмы; в этой переплетающейся сети нет ни системы, ни порядка: «самый беспорядочный город в мире», — скажет А. Боециус, крупнейший знаток античного градостроительства.

Римляне позднейшего времени испытывали некоторое смущение от этой «бесплановости» своего города и объясняли ее спешкой, с которой он отстраивался после страшного галльского погрома (390 г. до н. э.)[3]. Цицерон с досадой противопоставлял широкие, хорошо распланированные улицы Капуи жалким улочкам Рима (de leg. agr. II. 35. 96). А к этим исконным недостаткам присоединились новые, постепенно создаваемые исторической обстановкой.

Значение Рима растет, и население его увеличивается; Рим притягивает к себе людей отовсюду — с жильем становится трудно; квартир не хватает и строиться негде. Отсутствие таких средств сообщения, какими располагаем мы, делает невозможным возникновение пригородов, окружающих наши большие города. Те, кто своим трудом зарабатывал себе хлеб, кто был связан с государственной, судебной или деловой жизнью, вынуждены жаться к местам, где можно найти работу и сбыт продуктам этой работы, где находятся официальные учреждения и совершаются торговые и денежные операции. Для человека богатого необходимости тут, правда, нет: он обзаведется «восьмью ладными молодцами», которые и пронесут среди расступающейся толпы его носилки, где «он будет читать, писать или спать и прибудет на место раньше пешеходов» (Iuv. 3. 239–241), но ремесленник, мелкий торговец, клиент о таком способе передвижения и мечтать не может. И Рим уже в конце республики и еще отчетливее при империи распадется на две части: Рим холмов и Рим низин, лежащих между этими холмами. Они во многих отношениях непохожи один на другой. Воздух на холмах здоровее и чище («colles saluberrimi» — «холмы очень здоровые», — скажет Цицерон), там много садов и парков, торговля жмется в сторону, и хозяевами здесь особняки (domus), прибравшие для себя площадь, которую надо высчитывать в гектарах. Здесь живут люди, которым случается взойти на императорский престол, первые сановники государства, представители старых аристократических родов, обладатели огромных состояний — те, кто хочет и может обеспечить себе тихий досуг вдали от торговой толкотни, от крикливой, шумной и деятельной суеты улиц, проложенных в низинах[4].

Улицы

Центром государственной и общественной жизни древнего Рима была одна из низин — Форум; и как Рим был просто «городом», так и форум республиканского времени назывался только «форумом», без всяких дальнейших определений. От него во все стороны расходились улицы; и на этих улицах, пробиравшихся между холмами, и сосредоточивалась главным образом торговая и ремесленная жизнь города.

Самый Форум уже в IV в. до н. э. был окаймлен торговыми рядами: по южной его стороне шли Старые лавки (tabernae veteres), напротив расположились Новые (tabernae novae). Здесь была школа, которую посещала Виргиния; и у мясника, торговавшего тут же, отец ее выхватил нож, которым заколол дочь, спасая ее от бесчестия. Когда по сторонам Форума место торговых рядов заняли базилики (Порциева и Эмилиева), лавки разместились в них. И только постепенно торговая жизнь отхлынула от Форума, переместившись на Священную Дорогу, соседнюю улицу, а позднее — на форум Траяна.

Священная Дорога, соединявшая Форум с Палатином, начиналась на Велии около храма Ларов (здесь она называлась Верхней Священной Дорогой — Summa Sacra Via) и спускалась к восточной стороне Форума. В начале империи лавки окаймляли ее сплошь, но после того как был выстроен форум Мира и храм Фаустины[5], они сдвинулись к югу, скучившись между аркой Тита и домом, где жили весталки (atrium Vestae)[6]. Здесь сосредоточилась торговля золотыми вещами и драгоценными камнями, но верхний конец улицы облюбовали торговцы цветами и фруктовщики. Овидий рекомендовал именно здесь покупать «сельские дары» возлюбленной (am. 1. 8. 100; a. a. II. 265–266), и уже Варрон писал, что тут продаются такие плоды, что за них надо расплачиваться золотом (r. r. I. 2. 10)[7].

К северу-востоку от Форума шел Аргилет, одна из оживленнейших улиц Рима с бойкой торговлей и людской толчеей. Нижняя часть этой улицы, застроенная частными домами, была превращена Домицианом и Нервой в forum Transitorium (Проходной форум). Тут были книжные лавки (Mart. I. 3. 1); эпиграммы Марциала продавались у Атректа в числе прочих новинок, объявлениями о которых хозяин лавки увешал дверные косяки (Mart. I. 117. 10–17); «многочисленные сапожники захватили улицу в свое владение» (II. 17. 3). Поблизости когда-то находились здесь глиняные карьеры, и улица, вероятно, от них и получила свое наименование (argilla — «глина»)[8].

Аргилет вливался в Субуру — долину, которая шла между Оппием и южным склоном Виминала; под именем Субурского взвоза она продолжалась между Оппием и Циспием и оканчивалась у Эсквилинских ворот. Начало ее — «устье Субуры» — находилось, вероятно, где-то недалеко от штаб-квартиры городского префекта, «где висят окровавленные плети палачей» (Mart. II. 17. 1–2). Эту улицу Ювенал называл «кипящей» (11. 51); из этих слов и схолии к ним можно заключить, что она действительно напоминала кипящий водоворот. Марциал, жаловавшийся на вечный грохот и гвалт, стоявший на римских улицах, особо выделяет Субуру: «крикливая» (XII. 18. 2). На этой толкучке торговали всем, что требуется в повседневном быту: «съестным, начиная от простой дешевой еды — капуста, опавшие маслины, козлятина, яйца, куры» (Mart. VII. 31), — и кончая дорогой заморской дичью (Iuv. 11. 137–141), одеждой, железным товаром, обувью[9]. Здесь же продавались всякие притирания и разные принадлежности туалета: Марциал, издеваясь над какой-то Галлой, говорил, что ее волосы, зубы и брови приобретены «в середине Субуры» (IX. 37). И здесь же, наконец, обитали «девушки не очень доброй славы» (Mart. VI. 66. 1–2), «субурские наставницы» в любовных делах (XI. 78. 11), которые умели, по словам поэта, не просто «обстричь», а наголо «обрить» гостя (II. 17. 5). Гораций поселил здесь свою страшную Канидию, отдаленную прабабушку шекспировских ведьм, которая оскверняет могилы и убивает детей для своего чародейства (epod. 5).

От Форума к югу-западу начиналась, пройдя между Юлиевой базиликой и храмом Кастора, Этрусская улица (vicus Tuscus), главная артерия, связывавшая Форум с Велабром, Коровьим рынком и Большим Цирком. По всей вероятности, улица эта получила свое название потому, что здесь расселились этрусские мастера, собравшиеся в Рим на стройку храма Юпитера Капитолийского[10]. Здесь стояла статуя Вортумна, «который есть главное божество этрусков» (Var. 1. 1. V. 46). Судя по тому, что позднейшие комментаторы к Горацию и Цицерону называют эту улицу vicus Turarius — улица Благовоний, здесь была сосредоточена торговля ладаном и всякими ароматами. Рядом с ней следует поместить торговлю тканями и одеждой, преимущественно дорогими: Марциал жаловался, что его возлюбленная требует от него «первосортного шелка с Этрусской улицы» (XI. 27. 11); в надписях упоминается purpurarius, т. е. торговец или тканями, окрашенными в пурпур, или готовой одеждой из этих тканей (CIL. XIV. 2433) и просто торговец одеждой (CIL. VI. 9976), оба с этой улицы.

Обитатели Этрусской улицы слыли людьми сомнительной репутации: Плавт говорил, что там живут те, кто торгует собой Curc. 482); «бессовестный народ с Этрусской улицы» — честил их Гораций (sat. II. 3. 228). Мы не знаем, было ли это мнение справедливо; может быть, здесь сказалась старинная нелюбовь к этрускам, столь яркая уже у анналистов IV в. до н. э.

Этрусская улица пересекала Велабр, ложбину между северо-западным склоном Палатина и Капитолием. Когда-то и Велабр, и Форум были болотом, по которому плавали в маленьких челноках. Поэты августовского времени любили вспоминать об этих младенческих годах Рима (Ov. f. VI. 401–405; Tib. II. 5. 33–34). При империи это «самое оживленное место в городе» (Macr. sat. I. 10. 15), с бойкой торговлей. Бестолковый юнец у Горация, получив отцовское наследство, вызывает с раннего утра к себе домой «рыбака, птицелова, фруктовщика, колбасника… весь рынок с Велабром вместе» (sat. II. 3. 227–229). Схолиаст замечает к этому месту, что на Велабре торговали преимущественно съестным, в том числе вином и маслом. Парасит в одной из комедий Плавта жалуется, что над его шутками никто не смеется: «…все сговорились, словно продавцы масла на Велабре» (Capt. 486). Большой известностью пользовался велабрский копченый сыр. Марциал, понимавший толк в еде, сочинил сопроводительную надпись к головке такого сыра: «Только тот сыр, который впитал в себя велабрский дым, вкусен; не на всяком очаге изготовят хороший сыр, не любой дым придает ему вкус» (XIII. 32). Плиний пишет, что козий сыр особенно вкусен, если его выкоптить свежим; «изготовляемый в самом городе предпочтительнее всех остальных» (XI. 241). На Велабре торговали, видимо, сыром местного изготовления из здешних сыроварен.

Непосредственно к Велабру примыкал Коровий Рынок; здесь, как указывает само имя, в древности шла торговля скотом. Площадь эта начала рано застраиваться; уже к началу Второй Пунийской войны здесь стояли многоэтажные дома: в начале Второй Пунийской войны бык, убежав с рынка, взобрался по лестнице на третий этаж; это сочли зловещим предзнаменованием (Liv. XXI. 61. 2).

Рядом с Этрусской улицей шла Яремная, получившая свое имя или от мастеров, работавших ярма и заселивших эту улицу, или от алтаря Юноны Юги (Iuno Iuga), соединявшей людей брачным ярмом (Fest. 92). Улица эта огибала Капитолий и представляла собой часть древней торговой дороги, проходившей здесь, когда и Рима еще не было и сабиняне приходили за солью к солончакам в устье Тибра.

Взвозов и сейчас в Риме существует достаточно, несмотря на все изменения, которые испытала поверхность города под воздействием и природных сил, и людской деятельности[11]. Современные римские взвозы могут дать представление об античных. На некоторых холмах дорога для повозок была только одна. На Палатин можно было въехать со Священной Дороги по Палатинскому взвозу (clivus Palatinus), а с Велабра — по взвозу Победы (clivus Victoriae), который огибал холм и поднимался на него с севера; на Капитолий въезжали по Капитолийскому взвозу (clivus Capitolinus); им заканчивалась Священная Дорога. Это был единственный доступный для повозок путь на Капитолий, по нему поднимались колесницы триумфаторов и по нему же спускались в долину Большого Цирка повозки с изображениями и символами разных божеств. Для пешеходов были устроены лестницы — scalae или gradus. С Форума на вершину Кремля (Arx) вели Scalae Gemoniae и gradus Monetae[12]: первая начиналась около старой тюрьмы (carcer) и поднималась до самой седловины (Asylum), разделявшей две вершины холма; вторая была ее продолжением и шла от седловины к храму Юноны Монеты[13] на вершине Кремля. По лестнице в сто ступеней, получившей по числу их и свое имя — Centum gradus, поднимались на Капитолий со стороны Велабра. Лестница Кака (scalae Caci)[14] вела с Палатина к Большому Цирку, а с Форумом его соединяла лестница Колец (scalae Anulariae), названная так по находившимся вблизи мастерским ювелиров, изготовлявших кольца.

Мраморный План позволяет составить представление об этих римских лестницах. На двух обломках (frgm. 114 и frgm. 173) изображены две лестницы, местонахождение которых, к сожалению, нельзя определить. Первая из них — монументальная (около 56 м длиной и около 18 м шириной внизу и около 10 м вверху); посередине она разделена широким барьером, который делит ее на две половины. После каждых 4–5 ступенек — площадка. На второй лестнице (40 м длиной и шириной 7 м) после каждых 8-10 ступенек сделаны площадки шириной 4 м.

Свидетельство современников о том, что улицы древнего Рима были узкими и извилистыми, подтверждается и Мраморным Планом, и остатками раскопанных античных улиц. Самая большая ширина их 6–7 м (ширина взвоза Победы — 8 м — исключение). Священная Дорога в своем начале не превышает 4,8 м, а в самом широком месте достигает 6,5 м; ширина Капитолийского взвоза — 6 м, Этрусской улицы — 6,5 м, Яремной — 5,51 м. Улицы обычно были не шире 4,5–5 м (по законам Двенадцати Таблиц от V в. до н. э. улицы не должны быть уже 4,74 м). Переулки и тупики были еще уже и часто не достигали в ширину даже и 3 м[15].

Можно представить себе, какая толкучка и толчея были на этих тесных улицах, если здесь шла бойкая торговля и жило ремесленное население, например, на «грязной и мокрой» Субуре, на Велабре, на Этрусской улице. Совмещение пешего и конного движения приводило, конечно, к непрерывной цепи несчастных случаев, и Цезарь в законе о городском благоустройстве (lex Iulia municipalis, 45 г. до н. э.) запретил всякому конному транспорту въезд в Рим после солнечного восхода и до заката[16]. Исключение было сделано только для телег, которые ввозили строительные материалы для храмов и общественных зданий и вывозили из города мусор, а также для триумфальных колесниц и повозок, ехавших в торжественных процессиях. В некоторые праздники могли ехать в повозках весталки, rex sacrorum и фламины[17].

Судя по описанию Ювенала, нельзя, однако, сказать, чтобы движение на римских улицах было свободным и легким: «Я тороплюсь, но мне преграждает дорогу толпа впереди; идущие сзади целым отрядом напирают мне на спину. Один ударяет меня локтем, другой ударяет крепким шестом, кто-то стукает по голове бревном, кто-то метретом. Ноги у меня в грязи по колено; куда ни повернись, тебе на ногу наступает здоровенная ступня, гвоздь солдатского сапога вонзается в палец… разорвали только что починенную тунику; подъезжают дроги, на которых вихляются еловые бревна; на других повозках везут кучу сосновых балок, они угрожающе покачиваются. А если надломится ось в телеге с лигурийским мрамором и вся эта гора опрокинется на людей? Что останется от их тел?» (3. 243–259).

Набережной в нашем смысле в древнем Риме не было. Вдоль реки, подходя к самому берегу, тянулись ряды строений, преимущественно складов, с площадками для выгрузки судов; от этих площадок к самому Тибру спускались невысокие лестницы, по которым грузчики вносили наверх товары. За складами начинались улицы, одни — параллельно Тибру, другие — перпендикулярно к нему.

Улицы часто назывались по тем ремесленникам или торговцам, которые там обосновались. На Эсквилине, возле храма Матери-Земли, проходила улица Сапожников — специалистов по выделке сандалий (vicus Sandalarius), спускавшаяся к Субуре и пересекавшая ее. На этой улице Август поставил знаменитую статую Аполлона, которая и стала именоваться по улице — Apollo Sandalarius. Была улица Шорников (vicus Lorarius — CIL. VI. 9796); где она находилась, неизвестно; улица Хлеботорговцев (vicus Frumentarius) по соседству с хлебными складами на Тибре под Авентином (CIL. VI. 814). На Авентине был взвоз Капсариев (капсариями назывались люди, под охрану которых моющиеся в банях отдавали свою одежду). В одной из надписей упоминается «капсарий из Антониновых терм» (CIL. VI. 9232); большинство жителей этого взвоза состояло, очевидно, из капсариев, обслуживавших термы Каракаллы.

Иногда улица получала имя того, кто ее проложил: взвоз Пуллия, ведший от Субуры к западной оконечности Оппия, и взвоз Коскония (где находился, неизвестно) были названы по имени своих устроителей (Var. 1. 1. V. 158). Публициев взвоз, по которому можно было въехать на Авентин («раньше это была крутая скала», — Ov. f. IV. 280–294), был устроен и вымощен Луцием и Марком Публициями Маллеолами, курульными эдилами 238 г. до н. э. Они употребили на это дело штрафные деньги, полученные с крупных скотоводов, нарушивших закон о норме скота, который разрешалось пасти на государственных пастбищах (Var. 1. 1. V. 158; Fest. 276) Иногда название улице подсказывала легенда или историческое воспоминание: на Авентине улицы Большого и Малого Лаврового Леса (vicus Loreti Maioris и vicus Loreti Minoris) проходили по тому месту, где раньше росла лавровая роща (Pl XV. 138). «Их назвали так или потому, что здесь похоронен царь Таций, которого жители Лаврента убили, или же потому, что здесь рос лавровый лес, который потом срубили и на месте которого построились» (Var. 1. 1. V. 152). «Проклятой» называлась улица на Эсквилине, где, по преданию, Туллия переехала через труп своего отца Сервия Туллия (Liv. 1. 48. 7). На Патрицианской улице (vicus Patricius) «жили по приказанию Сервия Туллия патриции: если бы они что-либо замыслили против него, их можно было бы одолеть, действуя с высот» (улица шла в низине между Циспием и Виминалом); таково по крайней мере объяснение Феста (247). Иногда имя определялось каким-нибудь характерным признаком самой улицы: Высокая Тропа (Alta Semita) проходила по гребню Квиринала, Длинная улица (vicus Longus) пересекала всю долину между Квириналом и Виминалом, Пыльная (vicus Pulverarius) находилась возле ломок пуццоланы между Аппиевыми и Ардеатинскими воротами. Были улицы, названные по владельцу какого-нибудь дома, по храму или памятнику: улица Камен на Целии — по святилищу этих богинь; улица Цезетия (vicus Caeseti) где-то между Авентином и Тибром — по дому Цезетия Руфа, который Фульфия, жена Антония, мечтала приобрести. Отказ Руфа стоил ему головы (App. bell. civ. IV. 29). Случалось, что имя улице давала какая-нибудь этническая группа, здесь проживавшая: Африканская улица на Эсквилине (vicus Africus) получила, по словам Варрона, это название потому, что здесь во время Пунийской войны держали под охраной заложников из Африки (1. 1. V. 159). Об Этрусской улице мы уже говорили.

У кварталов были тоже свои имена, которые давались часто по главной улице этого квартала: был Кривой квартал с Кривой улицей на Эсквилине (его обитатели звались vicocurvenses), квартал Матери Венеры с улицей того же имени на Авентине (его жителей именовали venerenses). На Эсквилине за Эсквилинскими воротами был фонтан со статуей Орфея, которого окружали звери и птицы (Mart. X. 19. 6–9); обитатели этого квартала были orphienses.

Человеку, который плохо знал Рим, приходилось трудно, если он вынужден был один, без провожатого, разыскивать нужную ему улицу и нужный дом: на улицах не было табличек с их названиями, а на домах не было номеров. К этому надо прибавить, что если главная улица квартала всегда имела название, то маленькие улочки, тупики и переулки часто оставались безымянными. Многоэтажные дома были такого же уныло-стандартного вида, как и современные многоквартирные дома в больших городах, и веселый анекдот, рассказанный автором «Риторики Гереннию» (IV. 50–51)[18], показывает, как легко было сбиться и запутаться в Риме. Улицу без названия приходилось определять путем описательным. Асконий в своем комментарии к утерянной речи Цицерона «За Скавра» пишет, что дом последнего находился на Палатине; надо, спустившись по Священной Дороге, взять в первую боковую улицу налево и спрашивать дом Цецины Ларга, который был консулом вместе с Клавдием: ему теперь принадлежит дом Скавра. Фест сообщает, что мусор из храма Весты за 17 дней до июльских календ выносят в тупик, находящийся почти посередине Капитолийского взвоза (466); тупик имени не имеет, равно как и улица, где жил Скавр.

Для точного указания дома называют имя его владельца: мы уже видели это у Аскония. «Ты не будешь чужой для Юлия[19], — обращается Марциал к своей книжке, которую он посылает в Рим (сам он в это время жил в Цисальпинской Галлии), — сразу же ищи его в начале Крытой улицы в доме, который принадлежал раньше Дафнису» (III. 5. 5–6). Имя человека, построившего дом или долго в нем жившего, иногда прочно закреплялось за этим домом: особняк, где жил Аттик, а до него еще его дядя, продолжал называться Тамфилиевым. Иногда дом находили, отсчитывая число зданий от какого-то определенного пункта. «Вот место и район, которые указал мне мой господин… седьмой дом от ворот; там и живет сводник, которому он велел отнести эти деньги». Несмотря на это указание, Гарпакс считает более верным спросить у кого-нибудь, где живет Баллион (Plaut. Pseud. 594–600). Катулл сообщает адрес одной подозрительной харчевни таким образом: «…она находится у девятого столба, считая от храма Кастора и Поллукса» (37. 1–2). Хорошими указателями служили вывески на лавках и мастерских; на них обычно изображались предметы, которые здесь выделывались и продавались, или какой-нибудь памятник искусства, находящийся по соседству и широко известный. Случалось, что на домах был как бы свой герб. Помпею после его победы над пиратами разрешено было украсить свой дом в Каринах носами (рострами) с пиратских судов: он так и назывался — Domus Rostrata. В V в. н. э. был Дом с Пальмой (Domus Palmata): фасад его, вероятно, украшала высеченная из камня или отлитая из металла пальма. Марциал, посылая Плинию Младшему X книгу своих стихов, «не очень ученую и вовсе не строгую, но и не вовсе лишенную прелести», указывает его адрес: Плиний живет недалеко от Фонтана с Орфеем, и его дом украшен изображением орла (X. 19. 10–11)[20].

Площади

Римские площади (areae) не все известны по имени. Величина у них разная: были большие, например, перед термами Тита (82x12 м); были поменьше (22x45 м, 25x23 м). Почти весь Капитолий (не Кремль) занимала Капитолийская площадь (около 1.5 га), посередине которой возвышался храм Юпитера Сильнейшего Величайшего, один из древнейших храмов города. Площадь была обведена стеной, за ней шел портик; на ночь площадь запиралась, оставаясь под охраной привратника и собак. Здесь же содержались и священные гуси. Из целлы храма можно было пройти в подвальные помещения (favissae), где хранились старинные статуи, упавшие с крыши храма, а также различные посвятительные дары (Gell. II. 10. 2). На площади стояло несколько древних храмов (Юпитера Феретрия, Юпитера Гремящего, Марса Мстителя, Венеры и другие), много часовен, алтарей, статуй богов и знаменитых римлян. Последних было так много, что Август велел перенести часть их на Марсово Поле (Suet. Calig. 34. 1).

Храм Аполлона на Палатине — самое великолепное из воздвигнутых Августом зданий — находился на площади, которая называлась площадью Аполлона, или площадью Аполлонова храма (Area Apollinis или Area aedis Apollinis). Храм был выстроен из больших плит белого каррарского мрамора; на крыше стояла колесница Солнца; двери были украшены рельефами из слоновой кости. Храм окружал портик с колоннами из желто-красного нумидийского мрамора, между которыми стояли статуи пятидесяти Данаид, а перед ними конные статуи их несчастных мужей (Prop. 11. 31. 4; Schol. Pers. 2. 56; Ov. trist. III. 1. 61–62). Под портиком или рядом с ним находилась Библиотека Аполлона, состоявшая из двух отделений, греческого и латинского. Надписи упоминают императорских рабов (они все были греками), работавших в одном и в другом отделениях (CIL. VI. 5188, 5189, 5884). Перед входом в храм стояли мраморная статуя Аполлона и алтарь, вокруг которого было поставлено четыре бронзовых быка работы Мирона.

Была еще площадь Сатурна, находившаяся между Капитолийским взвозом и Яремной улицей, за храмом этого божества. Вокруг нее были расставлены бронзовые доски с вырезанными на них законами; на площадь открывались и канцелярии, в которых ведали делами государственной казны, помещенной в этом храме.

Парки

Римские холмы были когда-то густо одеты лесом; западный край Оппия назывался Fagutal, потому что здесь росла буковая роща (fagus — «бук»); храм Юноны Луцины на Циспии находился в роще. Страшные обряды вакханалий справлялись под Авентином в роще богини Стимулы[21]. На Марсовом Поле рос дубовый лесок (aesculetum); Гай Гракх, не желая попасть в руки преследователей, приказал рабу убить себя, дойдя до рощи Фурины (на правом берегу Тибра)[22]. Целий, по словам Тацита, назывался в древности Кверкветуланом (quercus — «дуб»), потому что весь зарос густым дубовым лесом (arm. IV. 65). О роще лавров на Авентине уже упоминалось.

К концу республики от этих рощ и лесочков или ничего не осталось, или уцелели только жалкие группки или отдельные деревца. В разрастающемся городе деревьям трудно устоять под натиском охотников за наживой и перед жадностью строителей-спекулянтов. Люди состоятельные стремились окружать свои особняки деревьями и вообще зеленью: дом Аттика на Квиринале стоял в парке, походившем, видимо, больше на простую рощу, над которой не исхитрялся искусник-садовник; Корнелий Непот называет этот парк просто «лесом» (Att. 13); у Котты где-то на Остийской дороге, вероятно под Авентином, находился «крохотный садик» (Cic. ad. Att. XII. 23); дом Красса на Палатине славился своими шестью «лотосами»: это были огромные деревья, «широко раскинувшие свои тенистые ветви» (Pl. XVII. 2–5). Все это были люди, жившие в своих особняках. Жители инсул в большинстве случаев были обречены на созерцание грязных, в пятнах и трещинах, стен противоположных домов: в Риме улицы не обсаживали деревьями и цветами, как у нас, да при узости улиц это было и невозможно. Свою тоску по зелени городская беднота удовлетворяла «подобием садов»: разводила цветы и всякие травы у себя на окошках (Pl. XIX. 59). Римские улицы, тесные, шумные, с галдящей толпой, через которую было не пробиться, не были, конечно, местом для отдыха и прогулок. Было, однако, в республиканском Риме два места, где городские жители любили собираться в часы досуга: Форум и Священная Дорога.

Форум был местом встречи и деловых людей, и бездельников. Около «колодца Либона» — каменной загородки, поставленной по поручению сената неким Скрибонием Либоном в том месте, куда ударила молния (Fest. 448)[23], собирались обычно ростовщики (Pers. 4. 49 и схолия к этому стиху). Овидий советовал несчастному влюбленному отвлекаться от своей печали, думая о той неприятности, которая его ждет: в ближайшие календы ему предстоит расплачиваться с ростовщиком «у колодца» (rem. amor. 561–562). Недалеко отсюда находился «преторский суд»: деревянная платформа, которую в середине II в. до н. э. перенесли с комиция на Форум. Гораций среди «сотен дел», которые обрушиваются на него в городе, вспоминает, как раб Росция передавал ему просьбу господина явиться в этот суд к 7 утра (sat. II. 6. 33–35). Вечерами он, однако, любил прогуливаться по Форуму, замешавшись в пестрой толпе. У Форума были свои завсегдатаи (forenses), среди которых находилось немало людей сомнительной репутации. В Юлиевой базилике располагались игроки, память о которых до сих пор сохранилась, так как в портике, на плитах белого мрамора, они выцарапали свои «игральные доски», круглые и четырехугольные; странствующие гадатели собирали вокруг себя доверчивых клиентов, но послушать их предсказания останавливались и скептики, вроде Горация. Здесь собирались заядлые политиканы, обсуждавшие вопросы войны и мира: лучше, чем полководец, ушедший в поход, знали они, как провести войско, где разбить лагерь, когда начать военные действия и когда лучше посидеть смирно. Здесь рождались новости, «у которых никогда не оказывалось отца» (Liv. XLIV. 22), но которые сразу приобретали вес и значение реального события. «Те, кто всегда толчется под рострами, — писал Целий Цицерону, — разнесли по всему городу и по Форуму известие, что ты погиб: Кв. Помпей убил тебя в пути» (Cic. ad. fam. VIII. 1. 4). Отсюда расползались мрачные слухи, сразу будоражившие город; Гораций, близость которого к Меценату была известна, не мог отбиться от беспокойных расспросов: «как дела в Дакии?», «где будут нарезать землю солдатам, в Сицилии или у нас в Италии?» (sat. II. 6. 50–56).

Вторым любимым местом прогулок была Священная Дорога. Сюда приходили полюбоваться ювелирными изделиями, выставкой драгоценных камней, цветами и фруктами, красота которых прельщала римлян не меньше, чем красота камней. Богатые люди приходили сюда купить или заказать что-либо искусному мастеру. Здесь часто прохаживался Гораций, и тут его как-то раз и поймал докучливый нахал, испортивший ему весь день (sat. I. 9). Разбогатевший выскочка разгуливает здесь взад и вперед «в своей тоге в шесть локтей» (Hor. epod. 4. 6–8), не обращая никакого внимания на негодующие взгляды, которыми провожают его исконные римляне.

Если Форум и Священная Дорога привлекали к себе и бедняков, и людей со средствами, то были у последних в городской черте и места настоящего отдыха, далекие от городского центра, устроенные со всеми удобствами и роскошью, которые были доступны владельцу. Родовая и денежная аристократия Рима владела парками; за Тибром находился парк Клодии, возлюбленной Катулла, устраивавшей здесь праздники, отголосок которых дошел до нашего времени; Цицерон просил Аттика именно здесь присмотреть ему парк, где он мог бы поставить святилище в память своей умершей дочери (ad. Att. XII. 19. 22 и 23). Тут же был парк, принадлежавший Цезарю.

Из парков республиканского времени следует назвать еще сады Лукулла и сады Саллюстия: те и другие на Холме Садов (ныне Пинчио). Сады Лукулла, первый парк на Холме Садов, были разбиты около 60 г. до н. э. Лицинием Лукуллом, победителем Митридата. Мы не знаем, что представлял собой этот парк; возможно, какая-то часть его была плодовым садом: интерес Лукулла к фруктовым деревьям и внимание к ним засвидетельствованы тем, что среди всех тревог Митридатовой войны он заметил необычное для Италии дерево — черешню и вывез его с собой (Pl. XV. 102). В 46 г. н. э. парк этот принадлежал Валерию Азиатику (отсюда и название его: horti Asiatici), «который украсил его с роскошью замечательной». Мессалина, желая завладеть этим парком, добилась того, что Азиатик покончил с собой. Уже вскрыв себе вены, он приказал разложить погребальный костер в таком месте, где огонь не повредил бы деревьям (Tac. arm. XI. 1–3). В этом же парке позже была убита и сама Мессалина (там же, 37).

Рядом с этим парком, к востоку, лежал парк знаменитого историка Саллюстия (horti Sallustiani), одно из самых крупных земельных владений в Риме, на устройство которого Саллюстий истратил большую часть денег, награбленных им во время управления Нумидией. Парк занимал восточную часть Холма Садов, долину между этим холмом и Квириналом и северную окраину Квиринала. Парк пересекал во всю длину широкий ручей: соединение воды и зелени было основным эстетическим требованием римлян. В одном позднем источнике сказано, что были здесь термы и дворец. Сад, находившийся в долине между Холмом Садов и Квириналом, был разбит в форме длинного овала. После смерти историка парк перешел к его племяннику Квинту Саллюстию, который умер в 21 г. н. э.; в следующем году он был уже во владении императора: в надписи этого года упоминается «вилик божественного Августа в Саллюстиевых садах» (CIL. VI. 9005); видимо, парк перешел к Тиберию по завещанию.

Дальше, захватив Виминал краем и расположившись большей своей частью на Циспии, раскинулся парк Лоллиев (horti Lolliani), устроенный или М. Лоллием, наставником Калигулы (Suet. Tib. 12. 2), или его дочерью, Лоллией Павлиной, соперницей Агриппины Младшей. После смерти Мессалины Клавдий долго колебался, на которой из них ему жениться, пока, наконец, не выбрал Агриппину. Императрица добилась изгнания Лоллии и конфискации ее имущества, в том числе и парка (49 г.). Четыре года спустя она же погубила Статилия Тавра, консула 44 г., «страстно домогаясь его садов» (Tac. arm. XII. 59): они находились на Эсквилине, недалеко от парка Лоллиев.

Первым человеком, разбившим парк на Эсквилине, был Меценат. Он выбрал для него место страшное. Здесь было «общее кладбище бедного люда» (Hor. sat. I. 8. 10), глубокие колодцы (puticuli), куда без разбора бросали трупы рабов и нищих бедняков без роду и племени; здесь были городские свалки и здесь же производились казни; тела казненных не хоронили, а бросали тут же на месте. Одинокий раб, торопливо несший в сумерках тело своего несчастного товарища, чтобы бросить его в один из колодцев, стаи воронов и коршунов-стервятников, голодные бродячие собаки, воры, искавшие жалкой поживы, колдуньи и гадальщики, рывшиеся в побелевших костях, — вот кого только и можно было здесь встретить. Гораций хорошо передал атмосферу жути, окружавшей это место; грубая шутка, которой он постарался ее рассеять, не достигает цели. Место было не только жутким: зловонные испарения, стоявшие над ним, при любом ветре наплывали на город, неся с собой удушье и заразу. Уничтожить этот болезнетворный очаг было разумной оздоровительной мерой, благодетельной для всего Рима; и Август, по совету Мецената, велел засыпать всю эту площадь на 6–7 м в высоту, а Меценат на этой насыпи и разбил свой парк. Умирая (8 г. до н. э.), он завещал его Августу, как и все свое состояние.

Недалеко от парка Мецената находился парк Ламиев (horti Lamiani). Семейство Элиев с давних пор владело здесь «домишком» (domuncula, — Val. Max. IV. 4. 8; Plut. Aem. 5); в конце республики они развели здесь большой парк, и Л. Элий Ламия, консул 3 г. н. э., последний в роду, передал его по завещанию Тиберию (38 г. н. э.). Калигула принимал здесь еврейское посольство с Филоном во главе; здесь же его и похоронили, прежде чем перенести в мавзолей Августа. К Ламиевым садам непосредственно примыкали Майевы (horti Maiani); прокуратором обоих мог быть одновременно один человек (CIL. VI. 8668), но вилик в каждом был свой: «Феликсу, Цезареву рабу, вилику в садах Майевых», — читаем мы в надгробии (CIL. VI. 8669). Упоминается в надписях и раб из числа тех, кто обслуживал этот парк: «Антерот, раб Цезаря Германика из садов Майевых» (CIL. VI. 6152). Плиний рассказывает, что Нерон велел выставить в этом парке свой огромный портрет (в 120 футов высотой, вероятно, копию со статуи, стоявшей у Золотого дома). Молния ударила в него, сгорела и лучшая часть парка (PL XXXV. 51). На Эсквилине же находились парк Палланта, могущественного отпущенника Клавдия, одного из богатейших людей того времени, и парк Эпафродита, отпущенника Нерона. Оба парка были конфискованы и перешли в собственность императорского дома. В 64 г. вынужден был покончить с собой правнук Августа, Д. Юний Силан Торкват, и его парком завладел Нерон[24].

Марсово Поле

Таким образом, в течение ста лет с небольшим парки, шедшие почти непрерывной полосой по окраинам города, все оказались во владении императоров — одни по завещанию, другие путем конфискации. Для огромного большинства римлян этот переход от старых владельцев к императорскому дому был безразличен: парки были и оставались доступными только для тесного круга людей; для широкой толпы они открылись лишь после переезда двора в Константинополь. Тем большее значение приобретали те «острова зелени», куда мог зайти каждый. Первым из таких «островов» были сады Цезаря за Тибром, великолепный парк, где в 44 г. он принимал Клеопатру. Он занимал площадь от 75 до 100 га (с одной стороны он шире, с другой уже) и был украшен со всей роскошью, которую Цезарь любил, и с тем большим вкусом, который его отличал. Здесь были залы с мраморными и мозаичными полами, портики, статуи, фонтаны. Цезарь завещал это прекрасное место для отдыха народу, но беда была в том, что отстояло оно далеко от городского центра и прийти туда пешком (а мы видели, что иного способа передвижения для бедного населения в Риме нет) от Субуры или даже с Этрусской улицы не каждому было под силу. Для общенародного отдыха и гулянья требовалось место более близкое; создать его нужно было не только для украшения города. С жильем в Риме было плохо; бедное население ютилось кое-как; квартиры были дороги, их не хватало. Цезарь нашел средство разрешить жилищный вопрос: он задумал отвести Тибр к Ватиканским холмам, заменить Марсово Поле Ватиканским, а Марсово Поле, еще увеличенное отводом Тибра (получалась площадь около 300 га), отдать под застройку (Cic. ad Att. XIII. 30). Мера была эффективной и разумной, но осуществить ее помешала Цезарю смерть, Август же на нее не отважился. Империя вообще не нашла способа разрешить жилищную проблему по существу — это оказалось ей не под силу; она попыталась только скрасить тяжелые жилищные условия: создать для широких слоев населения нечто такое, что хоть несколько могло смягчить жизнь в шуме и грязи римских улиц, в угнетающем однообразии инсул и в духоте жалких квартир. Цезарь знал, что делал, завещая свой парк за Тибром народу. Август, его помощники и преемники, разбивая сады, устраивая амфитеатр и цирк, сооружая термы, прокладывая форумы, придавали Риму вид, который был достоин мировой столицы, и это, конечно, входило в их планы, но в то же время они этим самым вносили некоторый корректив в убогую домашнюю жизнь большей части населения. Никакое могущество не могло выпрямить римских улиц, но украсить Рим величественными зданиями, провести воду в таком изобилии, что не было улицы и перекрестка, где не слышался бы плеск фонтанов, устроить прекрасные городские сады и превратить термы в дворцы культуры — это императоры могли сделать, и они это делали. Существенной мерой в этом направлении было благоустройство Марсова Поля.

Марсово Поле, низина в излучине Тибра, площадью почти в 250 га, было местом, где римская молодежь занималась военными и гимнастическими упражнениями. Здесь же собирались Центуриатные комиции, происходили выборы магистратов, производилась перепись населения; отсюда легионы двигались в поход. При империи здесь воздвигаются великолепные здания, устраиваются сады и парки. Страбон, посетивший Рим как раз при Августе, посвятил Марсову Полю восторженные строки: «Большая часть дивных сооружений находится на Марсовом Поле: природную красоту этого места увеличила мудрая забота. Равнина эта удивительна уже самой величиной своей: здесь без помехи можно мчаться на колесницах и заниматься другими видами конного спорта; в это же время огромная толпа спокойно занимается игрой в мяч, бросает диск, упражняется в борьбе. Здания, лежащие вокруг, вечнозеленый газон, венец холмов, спускающихся к самой реке, кажутся картиной, от которой нельзя оторвать глаз» (236).

Марсово Поле становится для римского населения излюбленным местом отдыха и прогулок. Радостью Горациева Мены, бедного отпущенника, занимавшего скромное место глашатая, были его друзья, собственный домик, а по окончании дел — прогулка по Марсову Полю (epist. I. 7. 55–59). Здесь дышат чистым воздухом, наслаждаются видом зелени, широким горизонтом, любуются произведениями искусства. Здесь же идет торговля предметами роскоши и устроены настоящие базары, где «золотой Рим расшвыривает свои богатства». В портике (он был длиной 1 1/2 км) Юлиевой Загородки (здание это начато было Цезарем и закончено Агриппой, зятем Августа и его ближайшим сотрудником) находился ряд лавок; на обломках Мраморного Плана они ясно показаны. По словам Сенеки, здесь всегда было полно народу (de ira. II. 8. 1), и Марциал заставил Мамурру, героя одной своей эпиграммы, обходить эти лавки одну за другой. В одной из них Мамурра требует, чтобы ему показали красавцев-рабов, которых прячут от глаз толпы, — они предназначены для избранных покупателей, затем переходит к торговцу дорогой мебелью, велит снять чехлы со столов из драгоценного африканского «цитруса» и достать припрятанные колонки слоновой кости, на которых будет покоиться круглая доска этого стола. Вздохнув, что ложе на шесть персон, выложенное черепахой, слишком мало для его стола, он идет к продавцу, который торгует коринфской бронзой, но она ему не нравится. Дальше следуют лавки с хрустальной посудой, — на ней, к сожалению, оказалось пятнышко. У ювелира он пересчитывает драгоценные камни в золотых украшениях и количество жемчужин в серьгах, приценивается к яшме, сомневается, не поддельный ли сардоник ему показывают, и, наконец, уходит под вечер, купив две грошовых чашки (IX. 59). В портике Аргонавтов (выстроен Агриппой в 25 г. до н. э.) муж, ослепленный любовью к жене, покупает для нее хрустальную посуду и кольцо с алмазом (Iuv. 6. 153–156). Марциал часто вспоминает этот портик; здесь постоянно толпился народ (название свое портик получил от картин, украшавших его стены: на них изображена была история аргонавтов). В портике, который выстроил Филипп, отчим Августа (он и назывался Филипповым портиком), вокруг храма Геракла и Муз, шла бойкая торговля париками (Ov. a. a. III. 167–168).

На Марсовом Поле, к западу от Широкой Дороги, находились сады Агриппы — парк, разбитый Агриппой, по всей вероятности, с намерением подарить его народу: это вполне согласовалось с его взглядами, а кроме того, парк этот тесно примыкал к его термам, которые, по крайней мере в какой-то своей части, уже давно находились в общенародном пользовании. Агриппа развел его на месте Козьего болота (palus Caprae), и устройство этого парка было для Марсова Поля такой же оздоровительной мерой, как устройство парка на Эсквилине. Сады Агриппы подходили к самому портику Помпея; с юга их окаймлял «стоколонный портик» (hecatostylon), а за ним тянулся парк с аллеями платанов. В зелени деревьев стояли фигуры зверей. Маленький Гилл, любимец Марциала, сунул, расшалившись, ручонку в разинутую пасть бронзовой медведицы и погиб от «смертельного укуса подлой змеи, спрятавшейся в темном углублении» (Mart. III. 19). Особо надо отметить статую умирающего льва работы Лисиппа, которую Агриппа привез из Лампсака и «поместил в роще между прудом и каналом» (Str. 590). Пруд, находившийся совсем близко от терм, представлял собой естественный бассейн для купания и был дополнением к фригидарию; Сенека в молодости обычно начинал новый год с купания в ледяной воде этого пруда (epist. 83. 5).

Наискось от этого парка, к востоку от Широкой Дороги, находился другой парк — Поле Агриппы. Марциал со своего третьего этажа видел лавровые деревья на этом «поле» (I. 108. 3); парк со статуями и аллеями, обсаженными буксом, примыкал с западной стороны к портику Випсании, который начала Полла, сестра Агриппы, а закончил Август. В этом портике находилась карта, изготовленная по приказанию Агриппы, «который желал показать миру весь мир» (Pl. III. 17). «Если бы мы могли с тобой, — пишет Марциал, обращаясь к другу, — располагать нашим досугом и жить настоящей жизнью, мы не знали бы ни домов знати, ни противных тяжб, ни мрачного Форума, ни горделивых родословных — прогулки, беседы, чтение, Марсово Поле, портики, тенистые аллеи, вода Vigro (Марциал, следовательно, особо выделяет сады Агриппы. — М.С.), термы — здесь проводили бы мы время, этим бы занимались» (V. 20). В конце I в. н. э. житель Рима не может себе представить «настоящей жизни» без прогулок на Марсовом Поле.

Что же представляли собой портики, о которых так часто вспоминают поэты августовского времени? На основании Мраморного Плана мы можем представить себе их планировку, более или менее одинаковую для всех. Это прямоугольник, обычно обведенный крытой колоннадой, обрамляющей сад с аллеями (очень любимы платаны и лавровые деревья), купами деревьев и фонтанами. В портике (в узком значении этого слова) висят картины; в саду среди зелени и цветов стоят статуи; те и другие — часто произведения великих мастеров (Pl. XXXV. 59 114 и 126). Портик Октавии был настоящим музеем, где собраны шедевры античного искусства: Александр и Филипп с Афиной работы Антифила, Афродита Фидия «исключительной красоты», Эрот Праксителя, Асклепий и Артемида Кефисодота, Праксителева сына, Эрот с молнией, которого приписывали, одни — Скопасу, другие — Праксителю, и ряд других не менее замечательных статуй. Между прочим, в этом портике стояла и статуя Корнелии, матери Гракхов. Портик был отстроен Августом в честь его сестры Октавии. Он занимал большую площадь (130x110 м) и был окружен двойной колоннадой; гранитные колонны были облицованы дорогим заморским мрамором; в середине портика находилось два храма — храм Юноны и храм Юпитера, зал для собраний и библиотека, устроенная Октавией в память юного ее сына, Марцелла; как и Палатинская, она состояла из двух отделений — греческого и латинского; первым библиотекарем был здесь Мелисс, отпущенник Мецената (Suet. gramm. 21). Главный вход в портик, обращенный к Тибру, был отделан в виде двойного пронаоса (паперти), в котором с внутренней и наружной стороны стояло по четыре коринфских колонны белого мрамора (высотой 8.60 м); на них покоился треугольный фронтон.

Получив по наследству от Ведия Поллиона его усадьбу на северном склоне Оппия, Август снес постройки и разбил здесь сад в честь своей супруги Ливии — портик Ливии (115x75 м). Плиний рассказывает, что здесь росла виноградная лоза, побеги которой, взбираясь по деревьям, образовывали «тенистые беседки» (XIV. 11). Это указание позволяет хотя бы схематично представить себе внутреннее устройство этого портика: за колоннадой шли аллеи, и около деревьев, может быть, платанов, а может быть, вязов, были посажены то в одном месте, то в другом виноградные лозы. Лозу пускали виться по деревьям, подрезанным этажами, причем здесь рука садовника перебрасывала еще плети с одного дерева на другое. Сад представлял собой, видимо, любопытное соединение парка и arbustum, т. е. виноградника, где лозы вились по деревьям. Посередине сада на открытой площадке Ливия выстроила храм Согласия. Портик этот был очень любим; для жителей восточной части города это самое близкое место, где можно отдохнуть и прогуляться.

Значение портиков было двоякое: население столицы могло здесь прогуливаться и отдыхать в любую погоду — крытые колоннады защищали от дождя и от солнца; в аллеях было хорошо в ранние утренние и предзакатные часы. И эти сады с их колоннадами, храмами, библиотеками, хранившие сокровища искусства, были подлинным украшением города. Нельзя отказать людям старого Рима в заботе об украшении родного города. Уже в республиканское время на Марсовом Поле было выстроено несколько великолепных зданий. Но забота их была случайной: последовательного плана тут не было. Страбон хорошо заметил разницу в этом отношении между республикой и империей: «Люди старого времени красотой города пренебрегали: их занимало более важное и настоятельно необходимое. Их потомки и особенно наши современники и об этом думают, но в то же время они создали в городе множество прекрасных сооружений. И Помпей, и Цезарь, и Август, его сыновья, друзья, жена и сестра не жалели на это строительство ни труда, ни издержек» (236). «Рим по своему виду не соответствовал величию империи, — пишет Светоний. — Август так украсил его, что по справедливости мог хвалиться, говоря, что он принял Рим кирпичным, оставляет же его мраморным» (Aug. 28. 3). Следующие за Августом императоры продолжали это дело украшения и благоустройства города.

Форумы

Старый Форум уже в конце республики оказывался тесноват и для судебных заседаний, и для деловых операций. Кроме того, с ним было связано слишком много воспоминаний о славном прошлом свободной республики, которые Цезарю хотелось сделать хотя бы более тусклыми. Постройка нового Форума, первого из так называемых императорских форумов, была им задумана еще в 54 г. Цицерон и Оппий по его поручению должны были скупить земли от владельцев того места, которое Цезарь предназначал для нового Форума. «С ними нет сладу», — жаловался Цицерон Аттику (ad Att. IV. 16. 8); сразу пришлось выплатить 60 миллионов сестерций. Говорили, возможно преувеличивая, будто земля и самый Форум, который Цезарю не удалось закончить, встали в 100 миллионов (Pl. XXXVI. 103; Suet. Caes. 26. 2). Закончил устройство Юлиева форума уже после смерти Цезаря Октавиан.

Форум представлял собой вытянутый прямоугольник шириной 30 м, длиной около 119 м, обведенный стеной, за которой шла колоннада. Часть этой стены уцелела (12 м высота, 3.70 м толщина). В середине Форума возвышался храм Венере Родительнице, сложенный из мраморных плит: от этой богини род Юлиев вел свое происхождение. Здесь стояла статуя Венеры, висели картины знаменитых мастеров, здесь же находилось шесть коллекций резных гемм и панцирь, отделанный британским жемчугом (Pl. XXXV. 136. 156; XXXVII. 11; IX. 116). Позднее Август поставил в этом храме статую обожествленного Цезаря; голова его была украшена звездой.

Продолжением Цезарева форума был форум Августа, который «он построил по причине многолюдства и обилия судебных дел: двух уже существовавших форумов не хватало; потребовался третий» (Suet. Aug. 29. 1), но «сделал он его меньше, чем хотел, так как не отважился отнять от владельцев соседние дома» (Suet. Aug. 56. 2). Форум этот составлял нечто единое с храмом Марса Мстителя, который Октавиан дал обет построить перед решительным сражением с республиканцами при Филиппах (поэтому Форум этот иногда называли Марсовым). Плиний считал его, так же как и Эмилиеву базилику и храм Мира, «прекраснейшими созданиями, какие когда-либо видел мир» (XXXVI. 102). Прямоугольную форму Форума (125 м длина, 90 м ширина) нарушали две экседры, находившиеся на западной и восточной сторонах; весь форум был обведен огромной стеной, около 36 м высотой. Стена эта служила двойную службу: во-первых, была защитой на случай пожара, а во-вторых, скрывала от глаз посетителей форума соседние, грязные и неприглядные кварталы. Была она сложена из широких пепериновых плит, которые клали попеременно тычком и ложком, скрепляя их деревянными болтами. Дерево для этих болтов, по словам Плиния, было срублено после восхода созвездия Пса — считалось, что такому материалу не будет сносу (XVI. 191): в XVI в., когда найдены были остатки этой стены, болты эти оказались действительно в таком состоянии, что ими можно было пользоваться. Внутренняя сторона стены была облицована мрамором.

На этом Форуме Август поставил статуи всех римских триумфаторов, начиная с Энея, объявив в эдикте, что «он придумал это, дабы и его самого и будущих главарей народа меряли сравнением с этими людьми» (Suet. Aug. 31. 5).

О храме Марса Овидий сказал, что «только в таком помещении и должен был жить Марс в городе своего сына» (Ov. f. V. 553–568). В этом храме юноши в день совершеннолетия надевали тогу взрослого человека; «здесь сенат совещался о войнах и триумфах; отсюда отправлялись в провинции наместники, а победители по возвращении приносили то, что украшало их триумф». Сюда помещали на сохранение деньги и драгоценности, пока однажды воры не проникли в храм и не ограбили его (Iuv. 14. 261–262 и схолия к этому месту).

Перед республиканским Римом стояла задача, решить которую он и не пытался. Надо было построить хорошую дорогу между центром города и Марсовым Полем, куда вел узкий и неудобный проход между Капитолием и Квириналом. Думали об этом Цезарь и Август, устраивая свои форумы? Можно сказать, что они подходили к решению задачи, прокладывали путь, идя по которому можно было ее решить. Дальнейшим шагом в этом направлении был снос некоторой части Квиринальского холма — мера, которая превратила бы проулок между ним и Капитолием в широкую дорогу. Со смертью Августа, однако, задача была оставлена, и Веспасиан, а после него Нерва о ней словно и забыли. Веспасиана, человека экономного и бережливого и на свои деньги, и на государственные, явно отпугивала мысль об огромных расходах, которые требовались для подобной работы; он выбрал для своего форума место не к западу, а к востоку от форумов Цезаря и Августа. Здесь раньше находился Лакомый рынок (forum Cuppedinis). Веспасиан увеличил его площадь, скупив соседние дома. Храм Мира, построенный им после взятия Иерусалима, был настолько замечателен, что и самый форум этот стали называть форумом Мира. Нерва соединил его с двумя прежними, заняв и расширив нижний конец Аргилета. Этот проход стал называться Проходным форумом (forum Transitorium).

Проложить удобную дорогу к Марсову Полю — окончательно решить старую задачу — выпало на долю Траяна, который к северо-западу от форума Августа устроил свой. Чтобы построить этот форум, надо было произвести большие работы по нивелировке почвы: пришлось срезать целый угол Квиринальского холма, вытянутый по направлению к Капитолию; было снято и вывезено 850 тыс. м3 земли. Форум представлял собой прямоугольник (116 м шириной, 95 м длиной); со стороны входа шла простая колоннада, с трех остальных — двойная (стена, окружавшая форум, была сложена из пеперина и облицована с внутренней стороны мрамором). С западной стороны и с восточной площадь форума замыкали две больших экседры (45 м глубиной). В центре форума стояла конная статуя императора, между колоннами портика — статуи крупных полководцев и государственных деятелей. С форума по трем ступенькам желтого мрамора входили в базилику, названную Ульпиевой по родовому имени Траяна (159 м длиной с востока на запад, 55 м шириной с севера на юг), которая возвышалась на один метр над форумом и была окружена двойным рядом колонн (было их 96) белого и желтого мрамора. На эти колонны опиралась галерея, шедшая вокруг всей базилики. Стены были облицованы мрамором, а деревянный остов крыши покрыт бронзой. За базиликой, выше ее на один метр, находилась библиотека, имевшая два отделения — греческое и латинское. Между ними лежала небольшая прямоугольная площадка (24x16 м), а посередине ее возвышалась колонна Траяна — это «чудо из чудес», как назвал ее однажды Каркопино. Она была воздвигнута в память побед Траяна над даками (102–107 гг.). Пьедестал ее имеет форму почти правильного куба высотой 5.5 м; стороны его украшены военными трофеями и лавровыми гирляндами. Высота колонны, сложенной из 17 барабанов каррарского мрамора, вместе с пьедесталом равна 39.83 м; диаметр внизу 3.83 м, у вершины 3.66 м. Наверху первоначально находился орел, а после смерти Траяна — его статуя, которая исчезла в сумятице и тревоге варварских нашествий. Папа Сикст V поставил в 1588 году наверху колонны статую апостола Петра. Внутри колонны устроена витая лестница в 185 ступенек; она целиком сохранилась и освещается 43 амбразурами. По колонне спиральной линией от капители до пьедестала идут барельефы (вытянутые по прямой линии, они заняли бы пространство в 200 м), изображающие главные сцены Дакийской войны, от самого начала первой и до конца второй. На этих барельефах изображено 2500 фигур в разных позах, за различными занятиями — от мирной жатвы и до грозных батальных сцен[25]. Последних, разумеется, неизмеримо больше, и колонну Траяна можно назвать энциклопедией по вопросам организации и снаряжения римской армии II в. Когда император Констанций в 356 г. торжественно вступил в Рим, его поразило величие города. «Храм Юпитера Капитолийского, здания терм, обширные, как целые провинции; громада амфитеатра, сложенная из травертина до такой высоты, что до нее едва хватает человеческий глаз; Пантеон, круглое громадное здание, заканчивающееся вверху сводом; высокие колонны с внутренней лестницей но когда он пришел на форум Траяна, сооружение единственное в целом мире, достойное, по моему суждению, удивления богов, он остолбенел от изумления» (Ам. Марцеллин, XVI. 14–15. Пер. Ю. Кулаковского. Киев, 1906. С. 132–133).

Мы говорили уже, что на римских улицах не сажали ни цветов, ни деревьев. По холмам шли полосы густой зелени императорских парков, Марсово Поле было почти сплошным прекрасным садом, но в самом городе зелени было мало: портик Ливии — для I в., парки вокруг терм Траяна — для II в., вокруг терм Каракаллы и Диоклетиана для III в. Современному ленинградцу, привыкшему видеть на самых даже скромных улицах хотя бы маленький скверик или негустой ряд деревьев и кустиков, которые все-таки как-то скрадывают однообразие стандартных домов, древний Рим показался бы невыносимо тягостным. Украшали римские улицы скульптуры и сооружения архитектурные. Перед человеком, спускавшимся по грязной Субуре к старому Форуму, вставал Веспасианов храм Мира, одно из чудес древней архитектуры, на Форуме он мог любоваться базиликами Эмилия и Юлия Цезаря. Прохожий, шедший со стороны Африканской улицы, видел громаду Флавиева амфитеатра, поражавшую своей грандиозностью, разумностью плана и строгостью постройки, умело смягченной разнообразием спокойной и выдержанной орнаментировки (сочетание колонн разных ордеров). По всему городу были рассеяны храмы, триумфальные арки с барельефами, рассказывающими о событиях, в память которых были воздвигнуты арки. В IV в. н. э. триумфальных арок насчитывалось в Риме 36. Поставленные обычно в начале улицы, они обрамляют ее, заставляют видеть в едином направлении и в перспективе. Рельефы, их украшающие, могут быть очень разного художественного достоинства, но сами по себе арки огромные, сверкающие мрамором, увенчанные победной колесницей или статуей, неизменно величавы по своему архитектурному замыслу.

Из арок и доныне существуют три: арка Тита, Септимия Севера и Константина[26]. Арка Тита самая простая и в художественном отношении наиболее совершенная (высота ее 15.4 м, ширина 13.5 м, глубина 4.75 м). Она была поставлена в самом начале Священной Дороги в память покорения Иудеи и взятия Иерусалима Титом в 71 г. В ней один пролет, свод и облицовка сложены из массивных плит пентеликонского мрамора. Замечательны большие рельефы по обе стороны прохода. Справа (если смотреть по направлению к Форуму) на триумфальной колеснице едет Тит, над головой которого Победа держит венок; лошадей ведет богиня, покровительница Рима (dea Roma). Искусно сгруппированные фигуры участников шествия создают впечатление многочисленной толпы. Очень хороша четверка коней, по-разному вскинувших свои мощные головы: художник сумел избежать однообразия в изображении этой четверки. На левом рельефе увенчанные победными венками солдаты в подпоясанных туниках, с выражением торжественным и спокойным, несут на длинных носилках предметы, захваченные в иерусалимском храме: семисвечник, трубы и жертвенник. На пилонах, обрамленных коринфскими колоннами с капителями сложного стиля (один из наиболее ранних примеров), нет никаких скульптурных украшений: их украшением служат только похожие на окна ниши. Украшали город и многочисленные статуи, среди которых были произведения первоклассные, как, например, Лисиппова статуя атлета, которую Агриппа поставил перед своими термами. Она так понравилась Тиберию, что он забрал ее себе, а вместо нее поставил перед термами другую статую. Поступок этот возмутил народ: «в театре громкими криками потребовал он возвращения Лисипповой статуи», и Тиберию пришлось водворить статую на прежнее место (Pl. XXXIV. 62). Прекрасна была и статуя Аполлона, которую Август неизвестно почему поставил на скромной улице Сапожников. На перекрестке нескольких, хотя бы самых убогих улиц обязательно стояла часовня в честь Ларов и гения императора. И великим украшением Рима была вода, наполнявшая своим шорохом и шумом весь город, бившая из фонтанов самого разнообразного оформления, стоявшая в широких нимфеях, лившаяся щедрой струей из кранов водонапорных колонн.

Городское управление и полиция

В республиканское время городскими властями были эдилы: они следили за чистотой улиц и площадей, надзирали за торговлей, за банями и харчевнями. Они прокладывали улицы и замащивали их, следили за выполнением договоров подрядчиками, ведали организацией празднеств. Персонал, при них состоявший, был малочислен; деньги, которыми они могли распоряжаться, попадали к ним случайно (штрафные суммы). При империи круг их деятельности значительно сузился; Римом, как городом, ведают теперь другие власти. Август, включив в городскую черту предместья на расстояние в тысячу шагов (около 1 1/2 км) от Сервиевой стены, уничтожил старое деление города на четыре района[27] и ввел новое: он разбил Рим на четырнадцать районов[28] и разделил каждый из них на кварталы[29].

Город, разросшийся, становившийся все более многолюдным, превратившийся в столицу мира, требовал к себе внимания как к городу. Август это понимал и создал муниципальных магистратов. На первых порах ими оказались старые республиканские власти. Между преторами (их было при Августе сначала — десять, потом — двенадцать), эдилами (их шесть) и народными трибунами (их десять) происходит жеребьевка: кому из них ведать в этом году тем или иным районом. Магистрату, которому выпал такой-то район, поручен общий верховный надзор за ним: он дает «начальникам кварталов» разрешение на постройку часовен Ларам и гению императора и ревизует их строительную деятельность, совершает в своем районе положенные жертвоприношения. Из единственной надписи, касающейся их «муниципальной» деятельности (CIL. VI. 826, время Домициана), мы узнаем, что они обязаны следить, чтобы участок, на котором Домициан возвел алтарь, не застраивался и не засаживался, а в праздник Волканалий (23 августа) — приносить в жертву Вулкану, богу огня, «рыжего теленка и кабана».

«Районные власти», учрежденные Августом, оказались, видимо, не на высоте: годового срока было слишком мало, чтобы по-настоящему ознакомиться с нуждами района, а может быть, магистратам старого времени, вершившим когда-то дела государства, становилось не по себе при мысли, что теперь их уделом остается присматривать за постройкой часовенок и проверять, не разложил ли в «запретной зоне» свои товары какой-нибудь ремесленник. Во всяком случае, рядом с ними очень скоро появляются чиновники, назначаемые императором (всадники или отпущенники). Они называются procuratores a regionibus urbis и делами района отныне занимаются по-настоящему они.

Мы не можем установить, что и на этот раз не удовлетворило императорскую власть, но уже при Адриане место прокураторов занимают кураторы, назначаемые из императорских отпущенников по два человека на район. Им подведомственны гражданские дела в районе. В распоряжении их находится «осведомитель» (denunciator), тоже отпущенник, обязанный сообщать распоряжения кураторов «начальникам кварталов», а всему населению района — то, что надлежит довести до его сведения. Дальнейшая реформа районного управления произошла уже в III в. при Александре Севере, который создал «муниципальный совет» из четырнадцати (по числу районов) кураторов-консуляров с правом совещательного голоса[30]; вместе с префектом города они обсуждают городские дела.

В каждом районе есть несколько «микрорайонов» — это кварталы. Во главе каждого квартала Август поставил коллегию из четырех «начальников» (vicomagistri), назначаемых на год самим императором или его заместителем — префектом города. Если в этом квартале живут императорские отпущенники, то «начальников» выбирают из их среды, и вообще должность эту замещают людьми простыми. Они подчинены тому магистрату, который ведает их районом; обязанности их в первую очередь сакральные: в их ведении находится культ Августа и Рима — в честь императора и в честь Ларов воздвигаются на перекрестках часовенки, — они организуют два праздника Ларов: 1 мая и 1 августа. Надписи, в которых упоминаются «начальники кварталов», почти все говорят о постройке или ремонте этих часовен и об устройстве этих празднеств.

Были у них, однако, другие обязанности, и тут они выступают настоящими хозяевами своего квартала. Они поддерживают в нем порядок, помогают ночным патрулям пожарников, надзирают за торговлей в своем квартале и являются перед властями официальными его представителями. В годовые праздники они облекаются в претексту и шествуют в сопровождении двух ликторов; у них есть свой «альбом» и свой календарь (эрой для него является дата создания коллегии: 1 августа 7 г. до н. э.), и, кроме общего летоисчисления, квартал имеет свое собственное, в котором год обозначается именами vicomagistr'ов этого года.

Надо признать, что учреждение этой коллегии было одной из действительнейших мер, которыми Август рассчитывал укрепить новый строй. В истории действуют не только те силы, которые можно определить числом и мерой: невесомые и неисчисляемые оказываются не менее действенными и мощными. Одной из таких сил является гордое сознание своего значения; иногда его испытывает целый народ, иногда отдельные его классы. Август не доверял старой аристократии и отнюдь не рассчитывал на ее помощь и поддержку; опорой ему и вновь созданному режиму должны были стать другие слои — и не в последнюю очередь, простые люди Рима: ремесленники, мелкие торговцы, отпущенники, «вчерашние рабы». Они, эти ничтожные существа, которых отделяла от старой аристократии правителей мира пропасть непроходимая, оказывались вдруг рядом с ней! Они имеют право надеть ту самую тогу, которую носят консулы, у них есть свои ликторы, в их квартале есть собственной календарь… Все это, правда, ограничено пределами не целой ойкумены, а только собственного маленького квартальчика, но разве не им поручен культ императора, этот столп и утверждение нового строя, и разве не становятся они тем самым причастны к новому державному правлению!

Управление всем городом находилось в руках префекта города (praefectus urbis). При Августе должность эта была временной и случайной: префект города замещал императора во время его длительного отсутствия; Тиберий сделал ее постоянной; префекта назначает император, и он остается в своей должности столько лет, сколько угодно императору, — иногда пожизненно, иногда несколько лет. Рядом с ним стоят лица, ведающие разными отраслями городского хозяйства, но постепенно, в течение двух веков империи, все эти отрасли собираются в его руках: префект города становится единоначальным распорядителем всех городских дел, которому остальные только помогают и стоят к нему в положении подручных, хотя бы и высокого ранга.

Мы можем проследить развитие этой централизации. В половине II в. при Антонине Пие префект анноны (аннона — ведомство снабжения Рима провиантом) уже подчинен префекту города. Одна надпись от этого времени (CIL. VI. 10 707) упоминает о получении государственного пайка «при Лоллии Урбике, префекте города»: он является главным лицом, ведающим раздачей. Префект пожарников тогда же поставлен в зависимость от префекта города: Антонин обращается именно к нему с распоряжением по «пожарному ведомству», а не к начальнику «бодрствующих».

Основной и первоначальной обязанностью префекта города как лица, которому этот город доверен, является охрана порядка и спокойствия в Риме и надзор за политической благонадежностью его обитателей. Его обязанности шире, чем обязанности градоначальника старого времени, шефа жандармов или полицмейстера. Он не только следит и распоряжается: его юрисдикции подведомствен ряд уголовных преступлений, нарушающих спокойствие и благочиние или создающих им угрозу. Он мог произносить приговор один, ни с кем не совещаясь; мог приглашать на совет почтенных и сведущих в праве людей. Плиний Младший заседал в таком совете (epist. VI. 11. 1); Лоллий Урбик, разбиравший вопрос о том, виновен ли Апулей в подлоге завещания, произнес свое решение, «посоветовавшись с мужами-консулярами» (Apul. apol. 2). Во всяком случае, суд этот действовал быстро, и «на медлительную помощь закона» (Tac. arm. VI. 11) здесь жаловаться не приходилось.

Префекту города подчинена римская полиция: три «городских когорты»[31]. Они были созданы Августом, но организацию свою получили при Тиберии, который, не вводя эти когорты в состав преторианской гвардии, добавил их к ней как некий придаток, распорядившись числить их после девяти преторианских когорт и обозначать цифрами, следующими за девяткой. И помещение им было отведено на Виминале, в Преторианском лагере. Караульные посты этих когорт разбросаны по всему Риму: префект города «должен расставить их, дабы охранять покой населения и получать сведения о всех городских происшествиях». В каждой когорте состояло по тысяче человек; кавалерии не было.

Первоначально эти полицейские части набирались в Италии; после реорганизации римского гарнизона Веспасианом в них могли поступать легионеры, и с этого времени мы встречаем в городских когортах уроженцев Нарбонской провинции, Белгики, Норика, Македонии, Нижней Паннонии. Перевод из армии в этот полицейский корпус означает и повышение по службе, и улучшение материального положения: жалованье полицейский получает большее, чем солдат-легионер. Срок службы двадцатилетний; когортой командует трибун, чаще всего назначаемый из пожарных частей: это человек, знакомый с городом и его жизнью; он уже нес полицейскую службу, и перевод в городские когорты — для него продвижение по службе: впереди маячит трибунат в преторианских когортах. Когорты разбиты на центурии и во главе центурий стоят «городские центурионы» (centuriones urbani), служившие раньше или в армии, или в пожарном корпусе. Они по чину ниже центурионов-преторианцев и ниже легионных примипилов (старших центурионов).

Рим и при республике, и в императорское время отнюдь не был городом, в котором имущество и жизнь граждан находились в безопасности. Город ночью был погружен в абсолютную темноту, и уже это одно давало широкий простор всяческим злодеяниям. Помптинские болота и Куриный лес под Кумами, на берегу Кумского залива, «протянувшийся на много стадий, весь в зарослях кустарника, песчанистый и безводный» (Str. 243), служили убежищем для разбойничьих шаек, совершавших набеги на Рим. К этим местам Фест (170, 171) присоединяет еще Невиеву рощу, находившуюся в 6 км от Рима. О том, что творилось в Риме и по всей Италии в начале правления Августа, красноречиво и единогласно повествуют Аппиан (bell. civ. V. 132) и Светоний (Aug. 31. 1). Уроки, преподанные временами Суллы и гражданскими войнами, дали плоды богатые. «Ватаги вооруженных разбойников разгуливали во множестве и открыто, — рассказывает Светоний, — путешественников на дорогах, рабов и свободных, хватали без разбора и запрятывали их по эргастулам; под видом новых коллегий собиралось множество шаек, и не было преступления, на которые они бы не пошли». Помимо этих разбойников-профессионалов, в Риме было достаточно всякого подозрительного и беспокойного люда. Сюда стекались со всего света искатели легкой наживы и авантюристы всякого вида и толка; здесь, в этом людском море, искали приюта преступники, ускользнувшие от суда и тюрьмы; прятались беглые рабы; искали наживы нищие и бродяги. Перед судом префекта города представали не только изобличенные и пойманные злодеи; к нему приводили и лиц, заподозренных в том, что они смущают народ и подстрекают к восстанию. По словам Тацита, префект «должен обуздывать рабов и беспокойных людей» (arm. VI. 11)[32]. В число их попадали слишком усердные ревнители чужеземных и запрещенных религий; были тут евреи, бывали и христиане; по приказу префекта свершается казнь над рядом лиц, которых церковь впоследствии причислила к лику святых.

Римской полиции не приходилось сидеть без дела. Надо было держать надзор за зрелищами (в цирке, амфитеатре, театрах) во время празднеств — они бывали в Риме часто; следить за харчевнями и кабачками, — императоры косились на эти места, где собирались бедные и недовольные элементы, — за банями, которые посещались толпами народа и где воровство было обычным явлением; за торговыми помещениями и за самой торговлей: правильность мер и весов бывала засвидетельствована именем префекта города, выбитым на гирях. Строго преследовались незаконные и подозрительные коллегии. Все преступления рабов подлежали ведению префекта города. Ювенал утверждал, что на цепи для преступников приходится тратить столько железа, что скоро его не будет хватать на рала и мотыги (3. 310–311).

Римская полиция оставалась обычно в стороне от всяких государственных переворотов и только дважды попыталась вмешаться в политическую жизнь страны. Светоний рассказывает, что после смерти Калигулы консулы и сенат вместе с городскими когортами заняли Форум и Капитолий и заговорили о восстановлении республики. Дальше слов дело, конечно, не пошло: на следующий день начались колебания и разногласия, а толпа, стоявшая кругом, стала требовать единого властителя, называя Клавдия (Claud. 10. 3–4). Второй раз городские когорты выступили в 69 г. во время борьбы Веспасиана с Вителлием, когда римская знать стала подстрекать префекта города Флавия Сабина выступить претендентом на престол. Сабин занял Капитолий, но городские когорты, ядро его войска, были опрокинуты, и Сабин погиб (Tac. hist. III. 64–74).

Преторианцы

Городские когорты должны были охранять порядок и спокойствие в городе; преторианцы — это императорская гвардия, обязанная охранять дворец и особу императора; в армии она занимает привилегированное положение. Созданная Августом (он разместил шесть преторианских когорт по Италии и только три оставил в Риме), преторианская гвардия получила свою окончательную организацию как императорская и дворцовая охрана при Тиберии. Он сосредоточил все девять когорт в Риме, устроив для них на Виминале, в самом высоком месте Рима (оно господствовало и над городом, и над дорогами, которые вели в город с востока и северо-востока), у городских ворот, Преторианский лагерь (castra Praetoria) — казарму и крепость вместе. Это прямоугольник (380x480 м) со стенами толщиной 2 м и высотой 4.73 м, с башнями, отстоящими одна от другой на довольно большом расстоянии. Вдоль стены внутри этого прямоугольника расположен ряд сводчатых комнат (5.75x3.5 м), где жили солдаты. Преторианские когорты состояли из пехотинцев и всадников; конники не составляли отдельной группы, а были включены в когорту. На основании многочисленных надписей установлено, что в когорте преторианцев было не 10 центурий, как в легионе, а 6. В Преторианском лагере до постройки отдельной казармы для городских когорт была размещена и римская полиция — еще 3 тыс. человек.

Близость к императору, большое жалованье[33], щедрые и частые подачки, сокращенный срок службы: только 16 лет, а не 20, как в армии, — все это делало положение преторианского солдата завидным и желанным. И солдаты, понимая, что они поставлены в привилегированное положение не зря, а с расчетом на них, как на опору и поддержку, чувствовали свою силу, смотрели сверху вниз и на остальную армию, и на римское население, и на императорский двор, да и к особе императора как к таковой уважения чувствовали мало[34]. Известна их роль в падении и возвышении некоторых императоров. С Калигулой покончили трибуны и центурионы преторианских когорт. Нерон после смерти Клавдия отправился прежде всего в лагерь преторианцев, пообещал им щедрые дары и был провозглашен императором: «сенаторы постановили то, что было решено солдатами» (Tac. ann. XII. 69). Преторианцы возвели Пертинакса на престол, и они же его убили. После его смерти разыгралось нечто совершенно неслыханное. Сульпициан, тесть Пертинакса, просит преторианцев объявить его императором и обещает заплатить им за это. Солдаты отказываются и кричат со стен своего лагеря, что они продадут престол тому, кто за него больше предложит. Появляется Дидий Юлиан, начинается торг, Дидий предлагает каждому солдату 6250 динариев, и его объявляют императором. Понятно, почему Септимий Север, получив власть, немедленно распустил преторианцев и создал гвардию, коренным образом изменив систему ее набора.

Любопытно, что среди преторианцев почти нет жителей Рима; императоры не доверяли «солдатам ленивым, бездеятельным, которые развращены цирком и театрами» (Tac. hist. II. 21). Преторианцев набирали в Италии среди коренных римских граждан, преимущественно в Этрурии, Умбрии, Лации и в старых римских колониях (Tac. ann. IV. 5). При Клавдии в этих когортах появляются солдаты из Цисальпинской Галлии, население которой славилось своими добрыми и строгими нравами. Вряд ли, однако, новобранцы долго их сохраняли в атмосфере преторианской казармы. Постепенно начинают проникать сюда провинциалы, главным образом из Испании, Галлии, Паннонии, Македонии. Реформа Септимия Севера состояла в том, что ряды преторианцев пополняются легионерами, людьми испытанной верности, которых император рассчитывает еще больше привязать к себе, предоставив им как награду службу более выгодную и почетную. А так как в это время легионы рекрутировались из уроженцев той провинции, где легион стоял, то преторианские когорты заполнили солдаты, «страшные видом, с ужасающим голосом, невыносимые по своему образу жизни» (Dio Cass. LXXIV. 2). Большинство их было из Паннонии и Фракии. Ежедневно одна из преторианских когорт назначалась на охрану дворца, пароль она получала не от префекта претория, а непосредственно от императора. Являясь во дворец, преторианцы снимали военные плащи и надевали тоги. В случае волнения в городе преторианцы помогали городским когортам в их полицейской службе.

Командовали преторианцами префекты претория: до III в. их бывало обычно по двое, но нередко случалось, что император поручал эту должность одному человеку: таким единоличным префектом был Сеян при Тиберии, Бурр при Нероне, Аррецин Клемент при Веспасиане. Император назначал префекта претория из всаднического сословия[35]: Август и его преемники имели все основания не доверять охрану своей безопасности людям, принадлежавшим к сенатской аристократии.

Префект претория командовал императорской гвардией, сопровождал императора в походах и мог вместо него руководить военными действиями. Во второй войне с даками Домициан поручил «ведение всей войны Корнелию Фуску, префекту преторианских когорт» (Suet. Domit. 6. 1). Когда Децебал пожелал вступить в переговоры с Траяном, император послал к нему префекта претория, который сопровождал его. Постепенно власть префекта распространяется на все войска, стоящие по всей Италии и в Риме (кроме городских когорт). В его распоряжении находится особая команда — frumentarii[36] — «жандармский корпус», говоря современным языком, на обязанности которого лежит слежка за подозрительными лицами; к ним же префект претория направляет приказ об арестах и в ведении префекта находятся тюрьмы[37].

К военным обязанностям префекта присоединяются гражданские: император возлагает на него судейские обязанности. С половины III в. его судейская деятельность приобретает широкий размах: к нему обращаются с апелляцией по всем уголовным приговорам, которые произносит провинциальный наместник; он разбирает дела всех, кого посылают на суд в Рим. Такие прославленные юристы, как Папиниан, Ульпиан и Павел, были префектами претория.

Начальником преторианской когорты является трибун; на воинской иерархической лестнице он стоит выше и легионного трибуна, и трибуна городских когорт, и трибуна пожарников. До этой должности добираются по длинной и крутой лестнице: примипилат, трибунат у пожарников, в городских когортах — и отсюда уже в трибуны преторианцев. Дальнейшим повышением была прокуратура или командование флотом. Под непосредственным начальством трибуна стоят центурионы, командующие центуриями — по шесть на когорту.

Пожарная служба

Мы плохо осведомлены о ее организации в республиканское время; можно сказать только, что была она несовершенной и средствами располагала очень недостаточными. Существовала коллегия «ночных триумвиров» (triumviri nocturni), главной обязанностью которых было следить в ночное время за порядком в городе и совершать ночные обходы по Риму. Тушение пожаров входило в их обязанности. Валерий Максим рассказывает, что на одного из этих магистратов за его небрежность в ночном патрулировании наложили штраф; другие были наказаны за то, что огонь, охвативший лавку ювелира, не был потушен ими в самом начале пожара. В их распоряжении находилась команда государственных рабов, которую они расставляли отрядами по 20–30 человек в разных местах; снабжены они были орудиями, необходимыми для тушения пожаров.

По мере разрастания города ясно обнаруживалась недостаточность этой организации, и на помощь ей стали приходить добровольцы. Естественно предполагать, что при первых же признаках пожара соседи кидались на помощь, и, возможно, между ними заранее было уговорено, как у нас в старой украинской деревне, кому с чем бежать на пожар: одному — с ведрами, другому — с топором, третьему — с лестницей и т. д. Тут не было, однако, никакой официальной обязанности, никакой организации и устава. Создателем пожарной службы в Риме надо считать Августа: «Так как многие части города были в это время уничтожены огнем, он организовал корпус отпущенников, которые должны были тушить пожары. Он разделил его на семь когорт; поставил во главе всадника и рассчитывал в скором времени этот корпус распустить, однако сохранил его, на опыте удостоверившись, сколь необходима и полезна его служба» (Dio Cass. LV. 26). Эти когорты пожарников, «бодрствующих» (vigilis), были размещены по всему Риму[38] с таким расчетом, чтобы каждая когорта обслуживала два соседних района. Первая когорта, стоявшая, например, в IX районе, наблюдала за этим районом и за смежным VII, т. е. в ее ведении было все Марсово Поле. В случае большого пожара на помощь когорте данного района спешили, конечно, пожарники других когорт. Кроме своей казармы, у каждой когорты было еще два караульных поста (excubitoriae): в каждом районе по одному.

Семь когорт «бодрствующих» включали в себя 7 тысяч человек, которые набирались из отпущенников, преимущественно римских, и во всяком случае из рабов, освобожденных в Италии. Этот состав определил положение пожарных в римском войске и также отношение к ним. Это был воинский отряд с военной дисциплиной, с воинскими подразделениями на когорты и центурии, но считать пожарных солдатами — никак не считали. Тацит в 23 г. н. э., перечисляя части, входившие в состав римской армии, называет легионы, вспомогательные корпуса, преторианские когорты, городские когорты и все: о «бодрствующих» ни слова (ann. IV. 5). Трибуны их когорт не принадлежали, как в остальной армии, к римской аристократии, сенаторской или всаднической: это легионные центурионы, долго тершие солдатскую лямку, для которых назначение трибуном когорты, даже пожарной, было наградой и повышением. Еще в III в. обсуждался вопрос, следует ли считать пожарников солдатами (Ульпиан, правда, ответил на него утвердительно), хотя к этому времени социальное положение их значительно улучшилось: уже в 24 г. н. э., т. е. 18 лет спустя после учреждения корпуса пожарников, был проведен закон, по которому лица, прослужившие шесть лет в этом корпусе, получали права римского гражданства. Позднее (может быть, при Септимии Севере) срок этот был сокращен до трех лет. Срок службы у них был, как и в преторианских когортах, 16 лет.

Всем корпусом командовал префект «бодрствующих» (praefectus vigilum), человек всаднического звания. Его штаб-квартира находилась при казарме I когорты, в южной части Марсова Поля, между Широкой Дорогой и храмом Сераписа. В XVII в. найдены были ее остатки: просторные залы, облицованные мрамором, с мозаичными полами, с колоннами и статуями. План самой казармы сохранился на обломке Мраморного Плана: три вытянутых прямоугольника, обнесенных стенами, вдоль которых идут комнаты, где жили пожарные. В 1866 году был раскопан один из караульных постов VII когорты. По всей вероятности, для этих караульных помещений снимали частные дома, где караулы и стояли до тех пор, пока начальство не считало нужным перевести их в другое, более подходящее место. Найденную «караулку» посты «бодрствующих» занимали по крайней мере 30 лет. Это прекрасное помещение с мозаичными полами и фресками; в середине атрия бьет фонтан; вокруг атрия расположены комнаты; имеется баня.

В состав «бодрствующих» входили и рядовые пожарники, и специалисты пожарного дела, обученные технике тушения огня. Они делились на семь категорий (поэтому, надо думать, когорта пожарников и состояла только из семи центурий, а не из десяти, как это было правилом в армии): в каждой сотне были свои специалисты, по которым сотня и называлась: siphonarii — механики, следившие за состоянием помп и ремонтировавшие их; aquarii, обязанные в точности знать, в каком месте их района находится вода, и организовать ее подачу к месту пожара; uncinarii (uncus — «крюк») и falciarii (falx — «серп»), действовавшие крючьями и «серпами» — это были огромные шесты, снабженные на конце крепким серповидными орудием; centonarii, в распоряжении которых находились громадные суконные и войлочные полотнища — их смачивали уксусом и набрасывали на огонь; emitularii — «спасательный отряд», который расстилал у горящего здания толстые матрасы, чтобы людям было безопаснее выбрасываться из горящих этажей; наконец, ballistarii — античные «пушкари», ведавшие камнеметами — баллистами. При каждой когорте обязательно врачи — не меньше четырех: число значительное, если сравнивать его с количеством врачей в остальной армии.

В случае пожара трибун стремительно выстраивал цепочкой рядовых пожарников у водоема, указанного акварием, и они из рук в руки передавали ведра с водой (ведра сплетены были из спарта — крепкого волокнистого растения и хорошо осмолены), а других ставил к помпам; одни из центонариев взбирались по лестницам на крыши и в этажи и набрасывали на огонь пропитанные уксусом рядна, в то время как другие действовали снизу надетыми на высокие шесты большими губками, из которых струйками стекал уксус; «крючники» и «серповщики» держали наготове свое снаряжение, и, не спуская глаз с огня, стояли «пушкари» около своих заряженных и уже нацеленных камнеметных машин.

В пожарном инвентаре много таких орудий, которые на пожаре могут действовать только разрушительно: топоры разного вида, крючья, багры, пилы; среди пожарников-специалистов три категории не заливают огонь, а тушат пожар так же, как тушили его раньше и у нас по деревням: они растаскивают и уничтожают постройки, на которые огонь может перебраться и, получив новую пищу, разлиться еще шире. Если огонь разгорался уже так жарко, что подобраться ближе не было возможности, тогда за дело принимались баллистарии и камнями разбивали угрожаемые здания. Создать вокруг горевшего дома пустое пространство — вот главный способ борьбы с огнем в древнем Риме. И объясняется это тем, что ручные помпы, которые только и были в распоряжении римского пожарника, подавали слишком мало воды: большой огонь было не затушить[39].

«Бодрствующие» обязаны нести не только пожарную службу: они еще и ночная полиция. Патрули их с факелами в руках, с топорами и ведрами обходят положенный им район: их дело не только начать борьбу с занявшимся пожаром и дать о нем знать, — они должны еще следить за тишиной и порядком на ночных улицах.

Мы говорили уже, что в Риме собиралось достаточно всякого преступного люда, и в темноте южных ночей и воришкам, и ворам, и убийцам было раздолье. «Когда дома будут заперты, в лавках все умолкнет, задвинут засовы и протянут цепи, тогда найдется человек, который тебя ограбит, а порой появится и бандит, который будет действовать ножом» (Iuv. 3. 301–305). Богачу, возвращавшемуся в окружении целой свиты со множеством факелов, можно было грабителей не бояться; с бедняка им нечего было взять. И однако главная опасность угрожала именно ему, одинокому и беззащитному, если он, запоздав, возвращался домой в темноте со своим жалким фонарем, в котором чуть мерцала свеча. И не от грабителей и убийц. Ювенал очень живо изобразил, как толпа подвыпившей молодежи издевается далеко не безобидным образом над бедняком-прохожим (3. 288–301), и в данном случае вряд ли он, вопреки обыкновению, сильно преувеличивал. Такая забава была в духе того времени. Вот что рассказывает о Нероне Светоний: «Когда становилось темно, он надевал колпак отпущенника или крестьянскую шапку и начинал хождение по харчевням, слонялся по кварталам, и забавы его были опасными. Он нападал на прохожих, возвращавшихся с обеда, и если они сопротивлялись, наносил им раны и бросал в сточные канавы. Он разбивал лавки и грабил их» (Ner. 26. 1, ср. Tac. ann. XIII. 25). Знатная молодежь радостно следовала его примеру; составлялись целые шайки, занимавшиеся подобными же подвигами; «ночь в Риме проходила, как в городе, который взят приступом» (Tac. ann. XII. 25). Император Отон в молодости имел обыкновение ночью бродить по городу; встретив человека слабого или пьяного, он приказывал растянуть плащ и подкидывать на нем вверх несчастного (Suet. Otho, 2. 1). Толка от ночных патрулей было, видимо, не очень много, и префект «бодрствующих», обязанный всю ночь быть на ногах и сновать по городу, предпочитал искать записных злодеев и обходить их высокопоставленных подражателей.

В караульном помещении VII когорты, о котором уже упоминалось, найдены были на стенах надписи, из которых мы узнаем, что на пожарников возложена была еще одна обязанность: ее они выполняли поочередно в течение месяца. Называлась она sebaciaria и состояла в заботе об уличном освещении и его организации. Появилась она, вероятно, при Каракалле, когда термы велено было закрывать уже после наступления темноты, и естественно возникла мысль об освещении хотя бы некоторых, особенно глухих улиц. Обязанность эта почиталась очень трудной. «Я устал, дайте мне смену» — этот вопль пожарника-«свечника» сохранился на стене караулки. В его ведении находились факелы, воск, фитили — все, что необходимо для уличного освещения; судя по этому материалу, улицы освещались либо факелами, либо свечами, вставленными в подвешенные фонари. Обязанность солдата-«свечника» (sebaciarius) заключалась, видимо, в том, чтобы следить за исправностью освещения, зажигать потухшие свечи и факелы, заменять сгоревшие новыми. Если в его ведении находилось только несколько улиц того района, где была караулка, то и в этом случае «свечник» имел право плакаться на усталость: вряд ли ему приходилось за ночь хоть раз присесть отдохнуть.

Префект пожарников был лицом высокого ранга. Его назначал император из лиц всаднического сословия на срок неопределенный. Выше его — только префект претория, префект Египта и префект анноны.

Его суду подлежали грабители, воры и поджигатели. Он расследовал случаи каждого пожара; если он вызван небрежностью, префект имел право наложить на виновного денежный штраф, а если это был человек несвободный и не римский гражданин, то и подвергнуть его телесному наказанию. Поджигатель присуждался к смерти. Префект пожарников имел право осматривать кухни, проверять состояние печей и отопительных приборов, а также устанавливать, какое количество воды должно быть запасено на случай пожара в данной квартире и во всем доме. Рабы-сторожа, по небрежности которых произошла кража, представали на суд перед ним же. Дел у префекта было много, и во II в. у него появляется помощник — субпрефект, которого назначает тоже император и тоже из числа всадников[40].

Раздача хлеба

В жизни Рима даровая раздача хлеба бедному населению (plebs urbana) была явлением первостепенной важности. Со времени Августа и до Северов даровой хлеб получают 200 тыс. человек; зерно для них и для всего города поставляют Египет — 20 млн модиев и Африка — 40 млн (60 млн модиев — 1 млн 750 тыс. гл.). Одной из главных забот императоров было снабжение столицы хлебом. Стоило только поползти слухам о недороде, о том, что надвигается голод, как население города сразу же начинало волноваться, и удержу здесь часто не было. Однажды, когда по причине непрерывных неурожаев с продовольствием было плохо, толпа задержала Клавдия на Форуме, осыпала его бранью, забросала его хлебными огрызками (хлеб, видимо, выпекался плохой); императору с трудом удалось ускользнуть во дворец (Suet. Claud. 18. 2). Клавдий принял меры, чтобы обеспечить подвоз хлеба даже в зимнее время; он пообещал возмещать хлеботорговцам убытки, которые они могут понести от непогоды; строителям торговых судов был предоставлен ряд привилегий, сообразно социальному положению каждого: римский гражданин освобождался от обязанности вступать в брак; человек, имеющий «латинское право», получал римское гражданство; женщины — «право четырех детей», т. е. освобождение от всякой опеки. «Эти постановления соблюдаются и поныне» (Suet. Claud. 18. 2-19).

Хлеб из Египта и Африки прибывал по морю; плавание это не всегда кончалось благополучно, и понятна радость жителей Путеол, когда весной справа от Капри появлялись особые суда, которые привозили известие о скором прибытии александрийского флота (Sen. epist. 77. 1). Не все опасности, однако, оставались позади: от Путеол надо было пройти вдоль берега до Остии, и плавание это было опасным. Тацит рассказывает, как 200 кораблей с хлебом погибли в самой Остийской гавани от сильной бури, а 100 сгорели, поднимаясь по Тибру (ann. XV. 18).

Раздача хлеба существовала и при республике, но как она происходила, мы не знаем. Только со времени Августа мы можем хотя бы до некоторой степени ознакомиться с ее организацией. Август поручил приемку и ссыпку хлеба префекту анноны (должность эта была учреждена вскоре после 7 г. н. э.). Император назначал префекта на неопределенное время; его юрисдикции подлежали все проступки в деле торговли хлебом; скрытие хлебных запасов, продажа зерна по вздутым ценам, недобросовестный вес или мера и т. п.[41]. Раздачей хлеба, уже привезенного и ссыпанного, ведали «префекты по выдаче хлеба» (praefecti frumenti dandi). Обязанность префекта анноны состояла в том, чтобы не допускать обмана или небрежности при ссыпке; следить, чтобы зерно не испортилось от сырости и не сгорелось; чтобы принятое количество хлеба в точности соответствовало указанной мере (Sen. de brev. vitae, 19. 1; написано в 49 г. и посвящено Помпею Павлину, префекту анноны этого года). «Префекты по выдаче хлеба» (это были люди сенаторского звания) исчезают при Калигуле и появляются только при Траяне, но с припиской — «по постановлению сената» (ex senatus consulto); видимо, они назначались в случае раздач экстраординарных. Начиная с Клавдия, управление всем хлебным делом поручается одному префекту анноны. Компетенция его значительно расширяется; у него свое «ведомство» (statio), помещавшееся на южном конце Коровьего рынка, между Тибром и Авентином, своя казна и канцелярия и целый штат служащих: весовщики, смотрители хлебных складов, писцы, «бухгалтеры». Клавдий продолжает здесь политику своих предшественников: представители сената отстраняются, и «забота о продовольствии» (cura annonae) оказывается целиком в ведении императора. Со времени же Клавдия раздача хлеба происходила в Минуциевом портике, находившемся на Марсовом Поле. Он был разделен на 45 отделений (ostia); каждое отделение имело свой номер; получающие даровой хлеб были разбиты на отдельные группы; члены каждой группы приходили в свой день к своему отделению, где им и выдавался хлеб. В одной надписи упоминается отпущенник Клавдия Януарий, «работающий в Минуции в 14-й день в 42-м отделении» (CIL. VI. 10 223). Януарий 14-го числа каждого месяца распределял хлеб, остальное же время, надо думать, занят был подсчетами и готовился к очередной раздаче в следующем месяце. Те, кто занесен был в списки имевших право на даровой хлеб, получали в качестве документа, подтверждавшего это право, «хлебную тессеру» — деревянную дощечку с обозначением дня получки и отделения Минуциева портика, где им отпустят их долю зерна (5 модиев ежемесячно). Эта дощечка была постоянным документом; кроме нее, давалась еще контрольная марка, с которой получатель и шел к Минуциеву портику, отдавал эту марку тому, кто производил раздачу, и получал свой хлеб, который и уносил в мешке. Чиновники собирали вместе полученные марки и затем проверяли число получивших, сверяя списки с контрольными марками[42].

«Амбары»

Хлеб, доставленный в Рим, ссыпался в огромные, специально для хранения продуктов устроенные склады, которые назывались horrea — «амбарами». Большинство из них находилось на левом берегу Тибра; XI, XII и XIII районы были вообще центром всего продовольственного дела: тут находилось ведомство префекта анноны, Минуциев портик, гавань, куда приставали и где разгружались суда. Здесь стояла суета и движение, затихавшие только к вечеру; матросы, грузчики, носильщики, возчики, служащие анноны, крупные торговцы, у которых были здесь свои склады, перекупщики, рассчитывающие перехватить на месте товар подешевле[43], менялы, маклеры самых разных категорий — вся эта пестрая разноплеменная толпа работала, галдела, обделывала свои дела и, покончив с ними, толпилась в харчевнях, кабачках и гостиницах, которые были здесь, конечно, в числе немалом.

Характерный отпечаток на всю местность накладывали склады (XII и XIII районы, объединенные в один район в средние века, именовались horrea). Из двадцати известных нам складов по крайней мере шесть находились на берегу Тибра и под Авентином. Самыми большими и важными были Сульпициевы, известные позже под именем Гальбовых (horrea Galbae, Galbana или Galbiana). Они были выстроены на земле, принадлежавшей роду Сульпициев, одним из членов этого рода. Об этом свидетельствует могила Сервилия Сульпиция Гальбы, бывшего консулом в 108 г. до н. э., которая благоговейно охранялась и в императорское время. Склады эти император Гальба отремонтировал и расширил, почему в позднейшее время ему стали приписывать и постройку их. Здесь хранился не только хлеб, но и другие продукты, между прочим вино и масло, которые с III в. начали раздавать народу или совсем бесплатно, как хлеб, или по ценам очень низким (вино); здесь лежали главные запасы государственного продовольствия.

Раскопки в этих местах начались с XVI в. и велись с перерывами до настоящего времени. К 1911 году был уже раскрыт прямоугольник около 200 м длиной и 155 м шириной, обнесенный стенами; за ними внутри находились склады: три огромных корпуса, расположенных совершенно симметрично, разделенных дворами, обнесенными травертиновой колоннадой, на которую и открывались отдельные помещения складов. Помещения эти выходили на две противоположные стороны и были разделены внутри сплошной стеной, в которую с обеих сторон перпендикулярно упирались стены каждой cella — «комнаты» склада. Раскопки 20-х годов показали, что эти склады были значительно больше и доходили почти до реки. На обломке Мраморного Плана имеется схема Лоллиановых складов (horrea Lolliana), находившихся также в XIII районе. Они выстроены почти по такому же плану: помещения склада выходят в портик, окружающий центральный двор, и стены их, словно горизонтально вытянутые ветви, отходят по обе стороны от главного ствола — срединной стены.

Склады с запасами государственного продовольствия находились под верховным надзором префекта анноны, пока не перешли в ведение префекта города. Теперь он отвечает за все неполадки в складах, за состояние их стен и крыш, за порчу хлеба от сырости или от других причин. Персонал, обслуживающий эти государственные склады, был, конечно, очень многочисленный; в надписях мы неоднократно встретим «кладовщиков» (horrearii), которые чаще всего были императорскими рабами. Любопытно, что в одной надписи (CIL. VI. 8682) «Зосима, раб Цезаря нашего, кладовщик» выделен и поставлен впереди двух императорских отпущенников: кладовщик был, видимо, персоной. Раб Клавдия, Калам Памфилиан, служил виликом в Лоллиановых складах (CIL. VI. 4226 и 4226a). Сторожем (custos) при складах состоял Евтих, бывший раньше в «Галльской (гладиаторской) школе» (CIL. VI. 9470). Надписи упоминают еще «весовщиков» (mensores), которые перемеривали хлеб при поступлении его и при выдаче, actores и dispensatores a frumento), наблюдавших за этими операциями. Довольно много сведений имеется у нас о персонале Гальбовых складов. Они находились под надзором смотрителя — вилика; в его распоряжении были многочисленные рабочие — Galbienses, operarii Galbienses, отпущенники и рабы. Так как снабжение города было делом первостепенной важности, то, по-видимому, складские служащие были на военный лад объединены в три когорты. Существовали у них религиозные объединения: почитали Добрую богиню, гения императорского дома, Солнце, Геркулеса и Сильвана. Пустующие помещения в императорских складах сдавались в аренду частным торговцам: в Гальбовых складах отпущенница Г. Аврелия Наида вела крупную торговлю рыбой (CIL. VI. 9801); были тут продавцы военных плащей — sagarii (CIL. VI. 33 906); поставщик мрамора — negotiator marmorum (CIL. VI. 33 886).

В постоянном деловом общении с администрацией и рабочими складов находились судовщики, подвозившие хлеб и другие припасы по Тибру; грузчики («мешочники» — saccarii), переносившие грузы с судов в склады[44], «сбрасыватели» (catabolenses), которые переправляли зерно из складов на мельницы (большинство их было под Яникулом), откуда мука поступала в булочные, находившиеся обычно в одном помещении с мельницами.

Рынки

В республиканском Риме существовало несколько рынков: Коровий (forum Boarium), Овощной (forum Holitorium), Рыбный (forum Piscatorium) и Лакомый (forum Cuppedinis — фрукты, мед, цветы). В 179 г. до н. э. к северу от Форума был открыт большой центральный рынок, окруженный лавками. С императорского времени упоминания о нем исчезают: по-видимому, он был закрыт, и место его занял рынок Ливии на Эсквилине, построенный Августом. Открытый двор (80x25 м) был окружен портиком, на который и выходили лавки; здесь торговали всяческой едой, и кроме того, целый ряд был занят продавцами притираний, мазей и красок. В 59 г. Нероном был открыт Большой рынок на Целии: круглое двухэтажное здание, крытое куполом, со множеством лавок. Западную часть города обслуживал рынок Траяна: величественное полукруглое здание, которое как бы повторяло, на расстоянии в 12 м, экседру форума Траяна, охватывая ее со стороны Квиринала и Субуры. Здесь помещалось около 150 лавок, где шла торговля самыми разными предметами: в первом этаже, который был на одном уровне с Форумом, лавки имели вид глубоких ниш, и здесь продавались овощи и фрукты; были лавки с небольшими водоемами в полу, где, в ожидании покупателя, держали рыбу. Торговали здесь вином и маслом; за лавками шли темные помещения, служившие складами. Значительное место занимали продавцы «колониальных товаров»: восточных пряностей и перца (piper), по которому получила свое название улица, идущая за рынком: via Biberatica. Очень вероятно, что тут были и лавки с дорогой привозной одеждой, с мебелью, серебряной посудой и всякими драгоценностями. Трудно угадать значение большой крытой галереи в этом рынке. Может быть, это была одна из крупнейших аукционных зал столицы.

Вода

Римские водопроводы принадлежат к числу самых величественных сооружений древности. Долгое время население Рима их не имело и пользовалось водой из источников — их было достаточно — и речушек, а также собирало дождевую воду в цистерны. На Палатине найдена была одна такая цистерна, относящаяся к концу VI в. до н. э. Первый водопровод провел в 312 г. до н. э. цензор Аппий Клавдий; он шел на протяжении 16 1/2 км и оканчивался у Тибра по соседству с гаванью, где выгружали мрамор (marmorata). Его так и называли Аппиевым (aqua Appia). В 272 г. до н. э. цензор Маний Курий Дентат начал второй водопровод — Anio Vetus, который был закончен через два года М. Фульвием Флакком. Длина его была 70 км. Третий водопровод построил в 144 г. до н. э. претор Кв. Марций Рекс. Он начинался за 61-м километром от Рима и последние 10 км шел по массивным аркадам, значительная часть которых сохранилась и до сих пор, заканчивался он у Капенских ворот. Это был Марциев водопровод (aqua Marcia); действует этот водопровод и поныне. Четвертый водопровод, Тепловатый (aqua Tepula), был сооружен цензорами Гн. Сервилием Цепионом и Л. Кассием Лонгином. Он начинался километрах в 15 от Рима, а название свое получил потому, что вода из него шла действительно тепловатая. Его постройкой завершено было число водопроводов республиканского Рима.

Строительство водопроводов возобновилось только при новом режиме: Агриппа в 33 г. до н. э. провел Юлиев водопровод (aqua Iulia) и водопровод Девы (aqua Virgo, — назван так потому, что, по преданию, источник воды указала строителям какая-то девушка), снабжавший водой его термы и пруд при них (этот водопровод и в настоящее время дает Риму лучшую воду). Водопроводы строили: Август (aqua Alsietina, питавший огромный пруд — 536x357 м, выкопанный для потешных морских сражений, которые Август устраивал в связи с освящением храма Марсу Мстителю во 2 г. до н. э., вода из этого водопровода была, по словам Фронтина, плохой), Клавдий (aqua Claudia, длиной 68 км и Anio Novus, длиной 87 км), Траян (aqua Traiana, действующий и посейчас) и Александр Север (aqua Alexandrina). Эти одиннадцать водопроводов давали городу в день 1.5 млн м3 воды.

Воду эту надлежало распределить по всему городу, не обойдя и не обидев ни одного квартала, а кроме того, необходимо было следить за водопроводной сетью, вовремя производить нужный ремонт, прокладывать трубы к домам, владельцы которых получили разрешение провести к себе воду, чинить мостовые. Требовалось создание особого «водного ведомства», с работой которого мы знакомы благодаря сочинению Фронтина «Водопроводы города Рима» (de aquaeductibus urbis Romae). Фронтин — одна из привлекательнейших фигур ранней империи. «Большой человек», по словам Тацита, отнюдь не щедрого на похвалы, умный полководец, счастливо воевавший в Британии, преодолевая «мужество врагов и природные трудности» (Agric. 17), дважды консул, один из «наиболее видных людей нашего времени» (Pl. epist. V. 1. 5), он получил в 97 г. от Нервы назначение «водного смотрителя» (curator aquarum). Фронтин был к этому времени уже пожилым человеком, дело водоснабжения было для него совершенно внове, и то обстоятельство, что он погрузился в основательное изучение этого дела, сообщает его облику еще больше благородства. Он не только как следует ознакомился со всем, что касалось его новой службы, он пожелал облегчить знакомство с ней и для своих преемников; с этой целью он и написал книгу о водопроводах, сообщив в ней также историю «водного ведомства», начиная с Агриппы, когда он, собственно, и был образован.

Агриппа был первым куратором водопроводов; он обучил своих рабов водопроводному делу и смежным отраслям и создал из них специальную «водяную команду», которую завещал Августу; тот передал ее в ведение государства и одновременно приступил к организации «водного ведомства», во главе которого была поставлена комиссия из трех человек. Особым эдиктом Август подтвердил, «на каком основании могут пользоваться водой [для своих домов] частные лица… и установил ее количество».

В конце I в. «водяная команда» состояла из людей разных специальностей; часть ее помещалась за городом, чтобы в случае необходимости быстро произвести нужный ремонт; посты другой были расставлены у водонапорных башен и больших фонтанов. В их ведении находятся водопроводы — сеть всех труб, проложенных по городу, водонапорные башни (castella) и фонтаны (publici salientes). За умышленную порчу этих труб и башен, за прекращение или уменьшение подачи воды во всем городе или в тех владениях, хозяева которых пользовались правом отвести себе воду, на виновного налагался штраф в 100 тыс. сестерций; если порча была причинена нечаянно, без злого умысла, виновный должен был немедленно заняться ее исправлением.

«Водяная команда» включала со времен Клавдия 700 человек: из них 240 государственных рабов (familia aquaria publica) и 460 императорских рабов и отпущенников (familia aquaria Caesaris); эти последние были добавлены Клавдием после проведения им двух новых водопроводов. Фронтин обычно обозначает их общим названием aquarii (этот же термин и в надписях).

Во главе этой команды надо, конечно, поставить инженеров-гидравликов (architecti), которых Фронтин называет «специалистами» (periti) и «строителями своего ведомства» (architecti suae stationis). В их обязанности входит все, что касается постройки водопроводов (каптация источников, установление профиля, проведение каналов под землей или на аркадах, идущих непрерывным рядом часто на протяжении не одного десятка километров, устройство водонапорных башен, прокладка труб, поддержание всей водопроводной системы в хорошем состоянии). В составе «семей», находившихся в их распоряжении, были «завхозы» — вилики, сторожа при водонапорных башнях — кастеляны, инспекторы («обходчики» — circitoris), мостовщики (silicarii), нивелировщики (libratores), разные мастеровые: каменщики, работники, умеющие обращаться со свинцом, и простые чернорабочие. «Завхозы», вопреки своему названию, ведали отнюдь не хозяйством: на их обязанности лежало сооружение каналов и присмотр за ними — это техники, ближайшие помощники инженеров. Присутствие мостовщиков в «водяной команде» объясняется тем, что по городу под мостовой шла целая сеть свинцовых труб. Право на отведение воды к себе в дом было правом, которое выдавалось лично, прерывалось смертью получившего и не переходило ни по наследству, ни при продаже дома новому владельцу. Поэтому в Риме постоянно прокладывались и снимались трубы: мостовую приходилось разрывать и вновь замащивать. Штукатуры покрывали водонепроницаемым слоем цемента внутреннюю поверхность каналов и производили потребные в каждом отдельном случае штукатурные работы. Нивелировщикам приходилось браться за дело при каждом разрешении отвести воду, которое получал владелец дома или имения, не говоря уже о той работе, которую они должны были проделать при прокладке нового водопровода. Plumbarii (plumbum — «свинец») занимались изготовлением, сваркой и починкой свинцовых труб[45].

Фронтин упоминает еще «сверлильщиков». Это отнюдь не особые специалисты, а «водяные воры», которые, сговорившись с кем-либо из частных лиц, не имевших права на получение воды, пробивали водопроводные трубы, облегчая таким образом кражу воды для заинтересованных лиц.

В архиве «водного ведомства» сохранялись ведомости, в которых было указано, сколько воды дают все водопроводы вместе, сколько дает каждый водопровод; перечислены водопроводы, водонапорные башни, фонтаны; отмечено количество воды, ежедневно потребляемой[46]; названы лица, имеющие право пользоваться водой для своего дома. В случае смерти кого-либо из них количество воды, ему отпускаемое, возвращалось государству, и можно было приступить к рассмотрению новых просьб к императору о разрешении провести себе воду и к обсуждению того, в какой мере могут они быть удовлетворены.

Комиссия, ведавшая «водным ведомством», учрежденная Августом «с согласия сената», была уничтожена в 52 г. Клавдием. Он заменил ее «прокуратором вод», единоначальной должностью, на которую назначался обычно кто-нибудь из императорских отпущенников. Здесь очевидна та же тенденция, которую мы видим у всех императоров: отмена коллегиальности и замещение должностей доверенными лицами. Только со времени Траяна, и опять-таки в связи с общим поворотом в политике назначения чиновников, «прокуратор вод» оказывается иногда лицом всаднического сословия; позднее это становится правилом.

Основное количество воды распределялось между тремя категориями: императорским двором (парки, дворцы, придворные службы — nomine Caesaris), общественными учреждениями (бани, термы, сады, амфитеатры, склады, рынки — opera publica) и большими фонтанами (munera). На основании подсчетов Фронтина можно считать, что в Риме на душу населения проходилось в среднем ежедневно от 600 до 900 л воды (в 1900 г. потребление воды одним человеком в Петербурге исчислялось в 200 л).

Фонтанов в Риме было множество; Проперций писал, что «по всему городу раздается тихий плеск воды» (II. 32. 15). На перекрестках, кроме часовенки Ларов[47], обязательно устроен фонтан. Некоторые из этих фонтанов имели характер монументальных сооружений: такова, например Meta Sudans («покрытая потом мета»), устроенная Домицианом в 96 г. к юго-западу от Колизея. Это был конус (отсюда и название «мета») высотой 2 м, с диаметром 5 м в основании, облицованный весь мрамором. Из его вершины бил фонтан, и вода падала в огромный круглый бассейн (21 м в диаметре). Другие были украшены великолепными скульптурами: фонтан на форуме Веспасиана, например, бронзовым быком работы Фидия или Лисиппа; перед храмом Венеры Родительницы на форуме Цезаря вокруг фонтана стояли статуи Нимфы, покровительницы вод.

Загрузка...