Жизнь древнего Рима

Глава четвертая. Одежда

Мы мало знаем о том, каковы были квартиры бедных людей в инсулах и вовсе ничего не знаем о крестьянских хижинах: ни об их плане, ни об их размерах. Все наши догадки по этому поводу, как бы ни были они логичны и здравомысленны, остаются догадками: обломок деревенской кровати и развалины одного крестьянского двора были бы дороже и ценнее самой убедительной и стройной гипотезы об их виде и устройстве.

Гораздо лучше осведомлены мы об одежде и крестьянского, и ремесленного люда: кроме богатого археологического материала (статуи, рельефы, могильные плиты и саркофаги), мы располагаем хорошими, часто вполне достоверными литературными данными. И тут на первом месте следует назвать Катона, давшего список одежды, которую хозяин должен припасти для своих рабов (59). Можно не сомневаться, что раб любого племени, попавший в италийскую усадьбу, получал ту же еду, которой питалось все окрестное сельское население, и одевался в ту же рабочую одежду, которую носил италийский крестьянин. Одежда эта состояла из туники — длинной рубахи с короткими, не доходившими до локтя рукавами[80], и плотного толстого плаща (sagum), надежной защиты от дождя, ветра и холода. Для туники брали два полотнища и сшивали их вместе так, чтобы для головы оставалось отверстие (тунику надевали через голову). Иногда у туники имелся только левый рукав; правая рука оставалась совершенно свободной, а полотнища туники прихватывались на правом плече застежкой: туника получала тогда вид эксомиды, излюбленной одежды греческого ремесленника. Туника не стесняла движений; закрывая спину и грудь от непосредственного воздействия холода или зноя, она позволяла телу дышать воздухом, и работник в ней не изнемогал от жары. В холодное время года и в ненастье сверх туники надевали плащ, который Катон называет sagum и который упоминается и у Колумеллы (I. 8. 9; XI. 1. 21).

Sagum был плащом римских солдат, военной формой, которую обычно противопоставляли гражданской тоге. Это четырехугольный кусок толстой грубой шерстяной ткани, который накидывался на спину и застегивался фибулой на правом плече или спереди под горлом. В него можно было завернуться целиком и можно было забросить обе полы за спину: движений он не стеснял. В солдатском быту такой плащ был незаменим при длительных переходах и при стоянии на часах. Не мешал он и во время сражения: его закидывали на левую руку или отбрасывали назад за спину; в таком виде изображены сражающиеся солдаты на колонне Траяна. Вряд ли, однако, такой покрой удобен для людей, работавших круглый день на воздухе: плащ, закинутый за спину, оставлял всю переднюю часть тела открытой ветру, дождю и холоду, а завернуться в него при работе было невозможно. Одежда женщин из бедных и трудовых слоев населения была снабжена рукавами, и, конечно, плащи, которые Катон покупал своим рабам, должны были иметь рукава или по крайней мере отверстия, куда можно было просунуть руки. Колумелла рекомендовал выдавать рабам на холодное и дождливое время «шкуры с рукавами», т. е. кожухи и «плащевидные капюшоны» (sagacei cuculli). Эти капюшоны (cuculiones) поминает уже Катон; в дождливые дни рабы должны были подумать об их починке (2. 3); покупать их рекомендовалось в Калах и Минтурнах (135. 1). Это короткие пелерины, которые закрывали плечи, грудь и часть спины, с остроконечным башлыком, надевавшимся на голову. От башлыка на грудь иногда спускались длинные концы, которые завязывали спереди, защищая от холода горло. На путешественниках, которые закусывают в харчевне (помпейская фреска), надеты такие пелерины. Были cuculliones и другого покроя: короткая сплошная накидка с единственным круглым отверстием для лица — нечто вроде мешка, только пригнанного по фигуре человека. К плащу можно было добавить такую пелерину: Колумелла считал, что если рабов одеть в «шкуры с рукавами» или в плащи с башлыками, то «нет такой невыносимой погоды, чтобы нельзя было хоть немного да поработать на открытом воздухе» (Col. I. 8. 9).

Изношенные туники и плащи в хозяйстве не пропадали даром: из них вырезали куски покрепче и сшивали из них centones; в инвентаре масличного сада и виноградника у Катона названы «шесть centones для хлопцев» (10. 5; 11. 6). Так как они упоминаются в качестве попон для мулов (Liv. VII. 14. 7), и мы знаем, что римские пожарные намачивали их в уксусе и пользовались ими для тушения огня, то, по-видимому, это было нечто вроде наших лоскутных одеял, только суконных. Бедняки спали на них (Sen. epist. 80. 8) и покрывались ими так же, как и рабы (Катон у Феста, 268, под словами: prohibere comitia). Колумелла, однако, упоминает эти одеяла среди теплой одежды, надеваемой в холода (I. 8. 9); по всей вероятности, в них заворачивались, как заворачивались в толстые большие платки женщины в старой украинской деревне.

Катон считал, что рабу надо выдавать по тунике на один год и по плащу на два (59). Норма эта была не только скупой, но и жестокой. Отсутствие перемены у работника, который все время возится с землей, с навозом, с животными и не может не запачкаться, означало просто, что часть времени он работает голым: грубошерстная одежда, грязная, вымокшая от пота, «кусающаяся», требовала постоянной стирки, а стирка шерстяных вещей в античности была не домашним делом, как у нас теперь, а специальностью фулонов. Имея одну-единственную тунику, раб должен был, если он не хотел схватить мучительной накожной болезни, или часто прополаскивать свою одежду (как следует вымыть ее при отсутствии мыла вообще у древних и разных снадобий, которые имелись у фулонов, он не мог), или при малейшей возможности ходить раздетым.

Был ли гардероб крестьянина богаче? У братьев Вейаниев, которые ежегодно продавали меда на 10 тыс. сестерций (Var. r. r. III. 16. 10–11) была, конечно, не одна туника; многосемейному бедняку, сидевшему на крохотном участке, часто, вероятно, было не по средствам обзавестись сменой одежды для себя и своих близких.

В качестве обуви сельское население носило деревянные башмаки. Катон выдавал их рабу по одной паре на два года. Надевали их, надо думать, только в жару и в грязь (Катон составил список работ, которыми следовало заниматься в ненастье, — 39). В теплую хорошую погоду и крестьяне, и рабы ходили, конечно, босиком; при тяжелой работе, например при пахоте, вскапывании земли, жатве или косовице, деревянные башмаки, даже из самого легкого дерева, оказывались бы только лишним грузом. «Хорошие деревянные башмаки» Катона служили его рабам так долго именно потому, что надевали их редко и носили мало. И крестьяне, и рабы предпочитали, конечно, ходить в самодельных легких сандалиях из спарта или веревок. Такие «сандалии» плели для волов (Col. VI. 12. 2); естественно было изготовить такую легкую и дешевую обувь и для себя.

Тунику, однако, носил не только бедный и трудовой люд: это была всесословная одежда, в которую одевалась вся Италия от нищего раба до богатого всадника и знатного сенатора. Древние авторы, интересовавшиеся бытом родной старины, утверждали, что в древнейшие времена туники у римлян не было и вся одежда их состояла из набедренной повязки (cinctus) и тоги; в роде Цетегов фамильным обычаем было носить только две эти одежды (Hor. a. p. 50). Катон Младший, который не упускал случая напомнить своим современникам, до чего они испортились, надевал тогу на голое тело, причем ссылался на статуи древних царей, которых изображали только в тогах, без туник (Ascon. ad Cic. pro Scaur. 30). Вергилий советовал пахать и сеять голышом (georg. I. 299), и в таком именно виде застал за пахотой сенатский гонец Цинцината, когда принес ему известие о выборе его диктатором (Pl. XVIII. 20). Ремесленники, занятые своим делом, часто изображаются в одном плаще, спущенном на колени, но они работают в помещении. Трудно представить, чтобы одежда людей, которым приходилось проводить целый день на воздухе, состояла из одной набедренной повязки. В дождливый холодный день ее было мало, а тога даже «умеренного размера» (modica toga Варрона) в качестве рабочего платья отнюдь не годится. Не вносил ли рассказ о такой упрощенной одежде еще одну черточку в идеальный образ предков, с их жизнью, запечатленной высокой простотой и неподкупной бедностью, и не возник ли он тогда, когда появилась потребность в этой идеализации?

Во всяком случае, туника вошла в состав римской одежды рано и прочно, и скоро выработался в городских, не трудовых слоях населения свод правил относительно того, какой должна быть туника и как следует ее носить. Римляне были великими поклонниками этикета (decorum — и слово, и понятие чисто римские). Тунику подпоясывали и обдергивали так, чтобы спереди она спускалась чуть пониже колен, а сзади доходила до коленного сгиба; спускать значительно ниже было «по-женски» и мужчине не подобало, а вздергивать выше, «носить, как центурионы», и вовсе не пристойно: в образованном римском обществе слово «центурион» звучало как наше старое «солдафон». Рабы ходили в коротких туниках и часто без пояса; ремесленники за работой и торговцы за прилавком, случалось, тоже снимали пояс. Дома можно было не подпоясываться, но выйти в таком виде на улицу считалось неприличным. Меценат себе это позволял, но этот «потомок древних царей» любил оригинальничать и дразнить людей (Sen. epist. 114. 6). Вообще же, такой вид считался признаком распущенности (Hor. epod. I. 34), так же как очень длинная туника с длинными рукавами. Такой туникой Цицерон попрекал Верреса (in Verr. V. 33. 86), и, по его мнению, о распутности приспешников Катилины свидетельствовали, между прочим, и туники до пят с рукавами до запястий (in Cat. II. 10. 22; ср. Gell. VII. 12. 1).

В старину и в семьях, строго соблюдавших старинные обычаи, было не принято надевать больше одной туники; Варрон вспоминал, что в детстве у него была одна не очень длинная туника и такая же тога (Non. 108. 24). Он же говорит о новом обыкновении носить еще и нижнюю, которая называлась subucula (Non. 542. 20), или «внутренняя туника» (tunica interior), и была рубахой, плотно облегавшей тело. Люди, слабые здоровьем и зябкие, надевали по нескольку туник; Светоний рассказывает, что Август зимой надевал поверх этой нижней рубахи еще четыре туники, шерстяной набрюшник и толстую тогу (Aug. 82. 1).

В кругах состоятельных, не занимавшихся физическим трудом, предпочитали тунику белую; у крестьян, ремесленников и рабов она была темною, немаркого цвета. Сенаторы и всадники носили туники с пурпурными вертикальными полосами (clavi), которые шли параллельно одна другой от шеи до самого низа туники и спереди и сзади, на груди и на спине. У сенаторов полосы эти были широкими, почему туники их назывались laticlavia, а у всадников узкими — angusticlavia. Особую тунику надевал триумфатор: она была расшита золотыми пальмовыми ветвями, хранилась в храме Юпитера Капитолийского, числилась в составе храмового инвентаря и выдавалась только на день триумфа.

В одной тунике по улицам Рима ходило только рабочее и бедное население Рима; Мена, историю которого Гораций рассказал в поучение Меценату, продавал всякий хлам «людишкам в туниках» (Hor. epist. 1. 7. 65); «невежественная толпа, эти люди в туниках, называют имена прославленных ораторов и показывают на них пальцами» (Tac. dial. 7). Человеку «из общества» показаться на улицу в одной тунике было неприлично: следовало облечься в тогу.

Тога была чисто римской одеждой; когда Митридат предложил своим малоазийским подданным перерезать римлян, то признаком, безусловно определявшим принадлежность к этому ненавистному народу, оказалась тога. Изгнанникам запрещалось ее носить; вольноотпущенники, получив римское гражданство, радостно приказывали изображать себя в тоге. «Владыки мира, народ одетый в тоги», — так назвал римлян Вергилий (Aen. I. 282), много думавший о характере своего народа и его исторической судьбе. Один французский ученый остроумно заметил, что археологам так же трудно описать тогу, как римлянам было надевать ее. Была она громоздка и неудобна даже и во времена ранней республики, когда была «малой» (exigua), плотнее прилегала к телу и не имела такого количества складок. Хорошее представление о тоге тех времен дает статуя так называемого «этрусского оратора», хранящаяся во Флоренции. Такую тогу мы видим на памятниках II в. и первой половины I в. до н. э.; чем дальше, однако, тем тога становится шире и длиннее, с этажами складок и путаницей изгибов. Друзья Катилины ходили, завернувшись «не в тоги, а в паруса» (Cic. in Cat. II. 10. 22); Август со своей не слишком узкой и не слишком широкой тогой (Suet. Aug. 73) стремился, видимо, соединить старый обычай с новомодными требованиями, — пример, который, если судить по статуям императорского времени, не нашел подражателей.

Для тоги брали кусок материи в форме эллипса, обычно вдвое или втрое больший, чем это требовалось по фигуре. Материю эту брали обеими руками за ее широкий край, захватывая примерно треть всего куска и, собрав его складками, перекидывали через левое плечо так, чтобы покрыта была левая рука и спереди конец свисал почти до самой земли (конец этот назывался lacinia). Затем материю (около трети ее по ширине) пропускали под правой рукой (в старину ее натягивали туго по спине), на высоте бедра опять собирали в складки и, протянув по груди наискось, перекидывали конец через левое плечо: это была «перевязь» (balteus или praecinctura); натягивать ее надо было так, чтобы она не «душила человека», но чтобы и не обвисала (Quint. XI. 3. 140). Остальную часть материи (захвачена была ведь только треть ее) спускали полукругом, тщательно располагая в нем складки, чуть пониже колена — это sinus, и перекидывали конец опять через левое плечо. Заднюю полу несколько поддергивали вверх и на груди над «перевязью» собирали ее в складки — это umbo (слово обозначает выпуклость посередине щита). Нельзя, чтобы пола волочилась по земле: это признак небрежности и изнеженности, и над Цезарем за такую манеру носить тогу подсмеивались (Macr. II. 3. 9). Sinus обычно натягивали на правое плечо; его можно было накинуть и на голову, защищая себя от дождя или солнца или желая остаться неузнанным, молясь и совершая жертвоприношение. Квинтилиан советовал оратору, начиная речь, отбросить sinus с плеча (XI. 3. 144).

Плащ накидывали на себя сразу; тогу надевали в несколько приемов, и облечься в это сооружение одному, без чужой помощи, было невозможно; Цинцинату с его простой тогой помогала жена Рацилия (Liv. III. 26. 9), но уже в конце республики и при империи в составе городской челяди держат рабов-специалистов, умевших расправить и уложить складки тоги (vestiplicus — CIL. VI. 7301, 9981). К этому делу приступали с вечера; раб «устраивал наново складки», прокладывал их тоненькими дощечками или полосками липового луба и прихватывал зажимами, чтобы сохранить в должном виде до утра (Tert. de pall. 5). Неумело надетая тога вызывала усмешки городских щеголей (Hor. sat. I. 3. 30). Гортенсий, знаменитый оратор и соперник Цицерона, славившийся своими причудами и франтовством, выходил из дому, только тщательно проверив в зеркале, хорошо ли сидит на нем тога, и когда в тесноте и толкотне римских улиц кто-то, налетев на него, «разрушил сооружение его тоги», сдвинув складки с плеча, он подал на обидчика в суд за оскорбление (Macr. sat. III. 13. 4–5)[81].

Тоге полагалось быть белого цвета, без всяких украшений; только мальчики носили до совершеннолетия тогу с широкой пурпурной полосой по краю (toga praetexta). Такая тога была форменной одеждой большинства магистратов и жрецов; триумфатор надевал пурпурную, расшитую золотом (toga picta).

К этой официальной одежде полагалась и официальная обувь — calcei, башмаки с ремнями, закрывавшие ногу. Магистрат, сенатор, появляясь на людях, а тем более при исполнении своих служебных обязанностей, должен быть в тоге и в этих башмаках. Они часто изображались на статуях. Делали их из тонкой кожи с двумя парами ремней. Ремни, закрепленные у начала пальцев между подошвой и кожей головки, прочно пришивались к этой последней. Всунув ногу в башмак, брали первую пару ремней, перекрещивали их на ступне, обвивали ими ногу до самых икр и завязывали так, чтобы концы спадали вниз. Затем обвертывали ногу второй парой ремней, тоже завязывали их спереди, оставляя концы свисающими[82]. Когда Веррес, наместник Сицилии, появился на глазах всех Сиракуз в греческом плаще и сандалиях, то такой вид должен был произвести на каждого строгого римлянина впечатление столь же оглушающее, какое произвело бы на нас появление в общественном месте человека в одном нижнем белье.

Тога, несомненно, была одеждой, сообщавшей известную величавость; она в значительной мере создавала впечатление римской gravitas, той «серьезной важности», которую римляне считали своей национальной особенностью, резко отличавшей их от вертлявых и шумных «гречат». И, однако, Тертуллиан имел все основания сказать о ней, что это грузная ноша, «которая наваливается на человека»: пышная, торжественная, она плохо защищала от холода, летом в ней было невыносимо жарко, и обходилась она дорого. Уберечь ее снежную белизну в тесноте и грязи римских улиц (а иногда и собственной квартиры) было трудно; дома со стиркой ее было не справиться: приходилось обращаться к фулонам. Марциал любил кольнуть людей, имевших несчастье ему не понравиться, тем, что у них «тоги грязнее грязи» (I. 103. 5; VII. 33. 1). Сам он жаловался, что в Риме за лето изнашиваешь четыре тоги (X. 96. 11), а в маленьких городах Италии тогу выколачивают только дважды в месяц, когда семья справляет праздник в честь Ларов и полагается надевать парадную одежду (IV. 66. 3–4). Герой Ювенала, уезжая из Рима, радовался, что он попадает в такие места, где человека облекают в тогу только на смертном ложе (Iuv. III. 171). Марциалу среди прочих условий счастливой жизни нужна была возможность редко надевать тогу (toga rara, — X. 47. 5) и «отдых в тунике» (tunicata quies) был его мечтой (X. 51. 6).

Тогу, однако, начинали носить все меньше и меньше и в самом Риме. Светоний рассказывает, в какое негодование пришел однажды Август, встретив на Форуме толпу граждан, одетых в темные плащи: «Вот они мира владыки, народ, облекшийся в тогу», — процитировал он Виргилия и велел эдилам следить, чтобы на Форуме и в цирке появлялись только в тогах (Suet. Aug. 40. 5). Эпизод этот чрезвычайно характерен: отказ от тоги говорит о том, что в мыслях и чувствах «владык мира» произошел глубокий переворот. Величавая торжественность внешнего вида, обязательная во времена ранней республики, подчеркивала достоинство людей, которые считали, что они стоят во главе мира и по милости богов, и в силу своего государственного разума. Когда мысль и забота о государстве отодвинулись назад и собственное преуспеяние и удобства оказались на переднем плане и на первом месте, одежда, бывшая символом римской гражданственности, стала тягостной и ненужной — ее носят по приказу императоров; она превращается в мундир, который надевают только при исполнении официальных и служебных дел и торопятся сбросить по выполнении их. Так как обязанность приветствовать каждое утро патрона была официальной обязанностью клиента, то и он не смел явиться в «надменный атрий» своего покровителя иначе, как в тоге, и Марциал не пожалел красок для описания этой жалкой клиентской «формы»: коротенькая, мытая-перемытая (X. 11. 6), потертая (XIV. 125), а иногда такого вида, что соломенное чучело, истерзанное рогами взбесившегося быка, казалось более целым (II. 43. 5–6).

Обычной одеждой римского гражданина становится теперь плащ, в который облекаются, покончив со служебными обязанностями. Плащ этот — pallium — представляет собой упрощенный греческий гиматий — кусок мягкой ткани, который набрасывают на плечо и оборачивают вокруг талии. Слово pallium скоро, однако, стало родовым обозначением других плащей, общим признаком которых было то, что их надевали на себя, а не обвертывались ими, как тогой. Плащей разного покроя и в соответствии с этим различных наименований было множество; сами древние путали их названия[83]. Их можно по внешнему виду и покрою разделить на три группы: 1) знакомый уже нам кукуль, короткая, до середины спины доходившая накидка с капюшоном, 2) пенула и 3) лацерна.

Пенула — это плащ, который застегивался спереди и был узковат, откинуть его назад можно, но сделать это и трудно, и неудобно. Иногда он надевался через голову. Цицерон, утверждая, что Милон не мог напасть на Клодия, приводил в качестве доказательства одежду Милона: на нем была пенула, которая держала его «как в сетях» («paenula irretitus», — 20. 54); Мессала (Tac. dial. 39) говорит об ораторах, «стиснутых и словно запертых в пенуле». Ее иногда шили из очень дорогого материала (Mart. XIV. 145); римские франты могли разгуливать в этом тесном белом пушистом плаще (II. 57. 4), в который они «запирали себя», как в футляр. Милон, сопровождаемый толпой рабов, мог сидеть в повозке, «как в сетях». Но ни погонщик мулов (Cic. pro Sext. 38. 82), ни рабы, носившие в носилках своего господина (их так и звали: paenulati, — Sen. de ben. III. 28. 5), ни солдат (там же, V. 24. 1), ни путешественник, конный или пеший, не могли носить одежду, в которой они чувствовали себя «как в сетях». На рельефе из Эзернии изображен путник с мулом в поводу, рассчитывающийся с хозяйкой гостиницы. Он в пенуле с капюшоном; правую руку он высунул из-под плаща, раздвинув обе его половинки: плащ, очевидно, можно было спереди застегивать, а в случае надобности расстегнуть настолько, чтобы высвободить обе руки. На терракотовой фигурке из Лувра надет плащ с откидным капюшоном, застегивающийся спереди во всю длину; такой плащ надевался не через голову, а накидывался на плечи. Были, конечно, и пенулы с рукавами или по крайней мере с отверстиями, в которые просовывались руки: для рабов-носильщиков годилась только такая пенула. Материалом для этого плаща, если его надевали в путь или на работу, служило грубое толстое сукно; иногда пенулу шили из кожи (Mart. XIV. 130).

Иного покроя была лацерна; первоначально воинский плащ, она уже в начале империи стала обычной одеждой гражданского населения. Этот широкий плащ застегивался под горлом или на плече; полы его можно было закинуть на одно плечо или крест-накрест на спину (правую полу на левое плечо, левую — на правое); можно было их спустить вниз и целиком закутаться. Лацерны были разного цвета — темные, белые, окрашенные в пурпур или ярко-красную краску или сохранявшие естественный цвет рыжей или темно-золотистой шерсти испанских овец; разного материала — грубые и настолько тонкие, что их приподымало дыханием ветра; разной цены: по словам Марциала, лацерна из шерсти, окрашенной в тирийский пурпур, стоила 10 тыс. сестерций. На самом Марциале лацерна была плохая, и он уверял, что носить дрянную, ничуть не защищавшую от холода лацерну — это участь всех поэтов в Риме. Плащ этот часто надевали поверх тоги и для тепла, и чтобы предохранить белоснежную ткань от грязи и пыли; Ювенал называл эти плащи «охранителями тоги» (9. 28).

В I в. в империи вошло в обычай переодеваться к обеду в особую одежду, так и называвшуюся «обеденной»; чаще всего она именовалась synthesis. Этим именем обозначался набор однородных предметов; в данном случае — набор разноцветных ярких плащей, которые иногда меняли по нескольку раз во время обеда; Марциал издевался над одним отпущенником-богачом, который одиннадцать раз вставал из-за стола, чтобы надеть новую synthesis (V. 79).

Брюк у римлян не было: они считались варварской одеждой; императоры IV в. запрещали носить их в Риме; когда Цезарь ввел в сенат нескольких галлов, мальчишки бежали за ними с песенкой:

Но на севере, например в Германии, это варварское одеяние приходилось надевать; на колонне Траяна солдаты изображены в коротких, обхватывающих ногу и спускающихся чуть ниже колена штанах. Надеты на них также и своеобразные шейные платки (focale), завязывавшиеся под горлом. Ношение шейных платков в I в. н. э. вошло в обычай и в Риме; писатели, собиравшие большую аудиторию, которой они желали прочесть свои произведения, повязывали ими горло во избежание простуды и хрипоты; Марциал послал такой платок своему приятелю, чтобы ему было чем затыкать уши во время этих чтений (XIV. 142).

Чулок древние не знали, но охотники и пастухи, которым приходилось ходить по лесным чащам и карабкаться по горам, обматывали ноги вязаными или ткаными шерстяными обмотками; иногда надевали нечто вроде кожаных гетр. Август, не переносивший холода, носил такие обмотки, но вообще считалось, что ими могут пользоваться только люди слабые и болезненные.

Женская одежда состояла из туники, столы и паллы и не очень отличалась от мужской, разве только была подлинней. Столу носили почтенные замужние женщины; стола для женщины была то же, что тога для мужчины. Ее не смели надевать ни отпущенницы, ни женщины легкого поведения, ни рабыни. Это была длинная, волочившаяся по земле одежда со множеством складок и короткими рукавами, перехваченная по талии поясом. По низу ее нашивали узкую оборку, всю в складках, так называемую instita. Овидий (a. a. I. 32) предупреждал, что пишет он не для женщин в «длинных столах», и в письмах из ссылки тем же оправдывал легкомысленные произведения своей юности (ex Pont. III. 3. 51–52). Стола не должна быть яркой или пестрой: «матронам не следует надевать материи тех цветов, которые носят продажные женщины» (Sen. nat. quaest. VII. 31).

Выходя из дому, женщина набрасывала на себя паллу — длинную широкую шаль, в которую можно было совершенно закутаться: «у матроны, кроме лица, ты ничего не можешь разглядеть», — жаловался Гораций (sat. I. 2. 94–95).

Одежда такого покроя, как стола, не годилась, конечно, для женщины, чья жизнь проходила в самой разной, часто тяжелой физической работе. Одна помпейская фреска позволяет составить некоторое представление о том, как одевались женщины бедного рабочего люда. На фреске изображена сценка из жизни начальной школы; две девочки, прилежно занятые чтением, одеты в длинное закрытое платье с рукавами до запястья. Детская одежда и посейчас бывает копией с одежды взрослых. На девочках надета та одежда, которая была обычна для их матерей и старших сестер.

Римская толпа в массе своей не поражала ни цветистой пестротой одежд, ни разнообразием ее покроя. Преобладали темные тона рабочих туник и греческих плащей; на этом фоне резко выделялись белоснежные тоги магистратов и сенаторов, иногда мелькали золотисто-рыжие пенулы рабов, пробегавших с носилками, и вызывающе яркие одежды продажных женщин. Особое внимание обращала на себя одежда весталок, во многом напоминающая монашескую одежду нового времени: на голову, обвитую шерстяными, похожими на валики, повязками (infulae), надето покрывало, ниспадающее до плеч; на груди круглый медальон (bulla), белая туника перехвачена по талии веревкой. Одежда прочих жрецов и жриц мало чем разнилась от обычной мужской и женской одежды: Арвальских братьев отличала белая повязка и венок из колосьев; фламина — островерхая шапочка, в которую была воткнута оливковая веточка с шерстинкой; фламиника носила особую пирамидальную прическу, причем волосы переплетены были пурпурной шерстяной лентой; в свой головной платок она втыкала веточку гранатника.

Главным материалом для одежды в древней Италии была шерсть: из шерсти ткали и туники, и тоги, и плащи. Выбор этого материала был продиктован опытом многих поколений: шерсть гигроскопична, она впитывает пот и предохраняет тело от охлаждения, от простуды. Шерстяные ткани были самого разнообразного качества. Превосходную шерсть давали овцы из Южной Италии, где разводили преимущественно апулийскую породу. Очень ценилась шерсть Тарентских овец, отличавшаяся белизной, мягкостью и особым блеском. Марциал говорит, что самые дорогие и красивые тоги ткали из этой шерсти. Были, однако, эти овцы очень нежными и прихотливыми, требовали особого внимания и заботы, и такой трезвый хозяин, как Колумелла, не советовал их держать. Об апулийской шерсти Страбон пишет (284), что она мягче Тарентской, но не отличается таким блеском. Плиний, однако, называет ее «превосходнейшей» (VIII. 190)[84].

В I в. н. э. большой славой пользовалась шерсть из долины По. Об этом свидетельствуют и Колумелла (VII. 2. 3), и Плиний (VIII. 190). Страбон пишет, что овцы из окрестностей Пармы и Мутины давали «мягкую… и самую красивую шерсть»; грубую шерсть овец из Лигурии и от инсубров употребляли для рабской одежды; шерсть овец патавийских считалась шерстью среднего качества, и из нее делали ковры и гавсапы[85] — особые косматые ткани с ворсом (Str. 218).

Лен в Италии сеяли во многих местах: в Цисальпинской Галлии и в Лигурии (Фавенция и Ретовий), в Кампании под Кумами и в области пелигнов (Pl. XIX. 9-12). Льняное полотно, однако, шло главным образом на паруса, на тенты, которые натягивали над амфитеатрами и театрами в защиту от дождя и солнца; Цезарь затянул весь Форум и Священную Дорогу от своего дома до Капитолийского взвоза; «это показалось более замечательным, чем даже гладиаторские игры, им данные» (Pl. XIX. 23). Из льняной пряжи делали тенета и сети для звериной и рыбной ловли. Льняную одежду носили жрецы Исиды; женщины, отправлявшиеся молиться в ее храм, облекались также в полотняные туники. Широкое распространение льняные ткани получили только при поздней империи.

Римляне сначала познакомились с так называемым «диким шелком», который дает дикий шелковичный червь — bombyx[86]; по нему и одежды из этого шелка назывались или bombycina, или, по месту выделки, «косскими одеждами» (на острове Кос изготовлением этих шелковых материй занимались с давних времен). Появились они в Риме в конце I в. до н. э., и мода на них продержалась не дольше 100 лет, но в течение этого времени они были мечтой гетер и предметом негодования для морализирующих философов и поклонников старинной строгости нравов. Легкая, обычно пурпурная, часто расшитая золотыми нитями, совершенно прозрачная, «эта одежда обнажала женщин» (Pl. XI. 76). «Можно ли назвать одеждой то, чем нельзя защитить ни тела, ни чувства стыдливости… их достают за огромные деньги, чтобы наши матроны показывали себя всем в таком же виде, как любовникам в собственной спальне», — негодовал Сенека (de benef. VII. 9. 5). В тех кругах, однако, где завязывали любовные связи поэты первого века империи, эти прозрачные ткани были очень любимы: Немезида Тибулла желает одеваться в «косские одежды» (II. 3. 53 и 4. 29); возлюбленная Марциала сообщает ему, что продаются краденые bombycina: их можно купить дешевле, и это будет для него просто выгодно (XI. 50. 5). Видимо, эти ткани ее не удовлетворили, и она потребовала от своего несговорчивого любовника «самого лучшего китайского шелку с Этрусской улицы» (XI. 27. 11).

Настоящий китайский шелк появился в I в. н. э. и быстро вытеснил «косские одежды»: после Плиния Старшего и Марциала они в литературе уже не упоминаются. В штате Марцеллы, жены Агриппы (время Августа), была рабыня Фимела, на обязанности которой лежал присмотр за шелковыми одеждами хозяйки; она так и звалась: sericaria (CIL. VI. 9892). Так как шелк был очень дорог и тяжел, то шелковые материи, приходившие из Китая, подвергались своеобразной обработке: их распускали и ткали наново, подбавляя льняной или хлопковой пряжи. Одежда из такой «полушелковой материи» быстро вошла в моду; Тиберий напрасно пытался запретить ее ношение мужчинам. Чистый шелк получил широкое распространение в богатых слоях только с III в. н. э.[87]