Жизнь - это судьба

Глава вторая

На следующий день, в половине восьмого вечера, мы совершили посадку в Лермуте, задержавшись перед этим на ночь в Перте из-за какой-то поломки в моторе нашего самолета.

В «Ланкастере» королевских военно-воздушных сил нас было девять человек, включая пилота, штурмана и двух воздушных стрелков, один из которых исполнял также обязанности радиста. Еще четверо — летный экипаж, возвращавшийся, как и я, в Бирму. До Перта с нами летели также два лейтенанта — веселые, общительные парни, — которые затеяли игру в покер, чтобы убить время. В игре я не участвовала, но с удовольствием слушала и наблюдала, поскольку это отвлекало меня от моих грустных мыслей.

Все они были очень внимательны ко мне, но я, оглушенная свалившимся на меня несчастьем, едва замечала их любезности. После того как мы вылетели из Перта, один из воздушных стрелков принес мне одеяло, и я, плотно завернувшись, проспала почти весь день, пока он же не разбудил меня, предложив кружку очень крепкого, сладкого чая из термоса. Местность под нами была крайне однообразной и унылой — миля за милей тянулась покрытая жалкой порослью плоская равнина, лишенная каких бы то ни было признаков присутствия человека и, как казалось, самой жизни.

По мере приближения к побережью территория внизу стала интереснее: чахлую поросль сменила оливковая зелень каучуковых деревьев, там и сям виднелись железные крыши зданий, от океана убегали в глубь материка белые змейки дорог.

Лермут — кодовое название военно-воздушной базы в Порт-Хедленде — представлял собой обыкновенный аэродром с командно-диспетчерским пунктом, метеорологической станцией и несколькими бараками для обслуживающего персонала. Здесь довольно часто совершали промежуточную посадку военные самолеты, но, как мне сказали, те, кому выпало тут нести службу, считали это место «довольно мрачной дырой». Им некуда было деться и нечем заняться в свободное время, и они редко встречали белую женщину.

В клубах удушливой пыли мы последовали за дежурным к офицерской столовой. Начальник аэродрома — в рубашке, без мундира — в знак приветствия вяло поднял руку, приглашая зайти на стаканчик чего-нибудь покрепче. Он явно пришел в замешательство, когда пилот сообщил ему обо мне. Я слышала, как он воскликнул:

— Черт побери! У нас нет специального помещения для женщин. Пожалуй, придется уступить ей собственную квартиру, а там ужасный кавардак. И где же она? — спросил наконец начальник, без всякого интереса скользнув взглядом по моему лицу.

— Вот она, — ухмыльнулся пилот, указывая на меня пальцем и затем представляя нас друг другу. Начальник посмотрел на мою измятую шинель, на брюки, на единственную звездочку на погонах и медленно поднялся все еще в растерянности.

— О, понимаю, — произнес он в конце концов, протягивая руку. — Ну... э-э... не желаете ли расположиться в моей квартире, мисс Ранделл? Боюсь, что там небольшой беспорядок, но, по крайней мере, вам никто не помешает. И мы, разумеется, приготовим вам что-нибудь поесть.

С благодарностью приняв предложение, я пошла через взлетное поле с дежурным по столовой, маленьким угрюмым и молчаливым человеком, который, однако, весьма умело и тактично позаботился о том, чтобы мне было как можно удобнее, и даже приготовил мне чай, пока нагревалась вода для ванной.

— Ужин в половине восьмого, мисс. Я приду за вами.

Когда я, помывшись и хорошо отдохнув, вернулась в столовую, ужин уже начался. Пробормотав извинения, я села за стол, чувствуя на себе любопытные взгляды, причем из вежливости присутствующие старались откровенно не пялиться, а смотрели исподтишка.

— Вы знаете, — проговорил начальник, — вы нас заинтриговали, мисс Ранделл. Где и кем вы служите? Ведь вы были в Бирме, не так ли? И что вы делали в Австралии, если можно спросить? Находились в отпуске?

Покачав головой, я попыталась как можно терпеливее растолковать, но было видно, что он продолжал недоумевать. Мои объяснения, вероятно, показались ему очень странными. Представление о вспомогательном отряде женщин, сидящих за рулем передвижных военных магазинов XIV армии, не укладывалось в австралийский порядок вещей. Приводила его в замешательство моя форма и тот факт, что у меня был чин офицера индийской армии.

Я рассказала ему, что первоначально отряд сформировали в Рангуне, сразу же после вторжения японцев в Бирму, а через шесть месяцев, перегруппировав, присвоили ему официальный статус. Затем я добавила:

— Наше официальное название: «Женская служба передвижных магазинов (Индия)». Слово «Индия» пишется в скобках. Мы вдвоем — капитан и я — приезжали в Австралию вербовать девушек для работы в нашем подразделении. Мы сильно недоукомплектованы.

— И много набрали? — поинтересовался он.

— От желающих не было отбоя, — заверила я, и в его глазах промелькнуло чувство гордости.

— Иначе и быть не могло... Ваше предложение должно было прийтись по душе нашим девушкам. Ведь дома многое им не позволяется делать. Сказываются, возможно, старомодные взгляды, но нам, по правде, не нравится, когда женщины грубеют на тяжелой работе, терпят лишения, что, по-видимому, на вашей службе неизбежно.

— Не совсем так. К обстановке постепенно привыкаешь. Кроме того, все наши женщины до войны жили в Бирме или в Индии и знали заранее, еще до начала службы, какие условия их ожидают.

— Вы занялись вербовкой немного поздновато, — заметил другой собеседник. — Война скоро кончится. Во всяком случае, мы так думаем.

— Нам предстоит работать среди возвращающихся военнопленных, — пояснила я. — У многих из тех, кто в отряде с самого начала, мужья или служат в XIV армии, или же находятся в плену, и эти женщины готовятся увольняться, рассчитывая, что их мужей скоро отпустят и они вернутся домой. А потому нам требуются пятьдесят девушек, чтобы довести отряд до штатной численности. Девушки, которых я отобрала, отплыли из Сиднея три дня тому назад, и первая партия из Западной Австралии прибудет в Бомбей на следующей неделе.

Они задали еще несколько вопросов, потом заговорили о своих делах, а я сидела молча, мысленно за многие мили отсюда. Мне очень хотелось бы знать, находится ли Коннор в данный момент в своей квартире и кого он привел к себе. Я пыталась убедить себя, что его слова не следует принимать всерьез, но в глубине души я знала, что он говорил вполне обдуманно. По-своему, размышляла я с грустью, Коннор любил меня. Но этого недостаточно. Он был моим мужем, однако мне не принадлежал...

В десять часов вечера нас угостили кофе, а в половине одиннадцатого мы вновь поднялись в воздух. Огни взлетно-посадочной полосы скоро исчезли вдали, и вот мы уже одни быстро внедряемся в темноту, оставляя позади Австралию.

Все старались поудобнее устроиться и уснуть. Но я не могла: внезапно наступила запоздалая реакция; я сидела, съежившись под одеялом, в полумраке салона, наполненного гулом авиационных моторов и трясущегося мелкой дрожью, и тихо плакала, чувствуя себя такой несчастной, как никогда в жизни. Я была замужем ровно шесть недель, однако семейная жизнь оказалась куда короче. Познакомилась я с Коннором всего семь недель назад, позднее мне пришлось провести еще две недели в Мельбурне, так что после регистрации брака по специальному разрешению мы фактически прожили вместе лишь полные три недели. Я даже не успела заручиться официальным согласием военного ведомства на наш брак и не оповестила свое начальство о состоявшейся церемонии. С точки зрения властей, я по-прежнему была вторым лейтенантом Викторией Маргрит Ранделл, а не миссис Коннор Дейли, хотя у меня в нагрудном кармане кителя хранилось брачное свидетельство...

Из темноты послышался хриплый шепот:

— Вы не спите, мисс? Хотите чего-нибудь горячего? Это был один из молодых воздушных стрелков, чье лицо белым пятном маячило передо мной. Он сунул мне в руку кружку, и я увидела, как смутно различимые черты расплылись в улыбке.

— Какао, — пояснил он, — и чуточку рома. Выпьете и сразу заснете.

С благодарностью я отхлебывала теплую, с сильным приятным запахом жидкость и, как предсказал воздушный стрелок, вскоре крепко уснула.

Давно наступил день, когда один из членов экипажа разбудил меня и попросил пристегнуть ремень. Я заметила, что мы кружим над крошечным островком, который, как мне показалось, принадлежал к группе Кокосовых островов. На нем можно было различить несколько пальм, песчаный пляж, пару военных бараков и взлетно-посадочную полосу, протянувшуюся почти через весь остров и забитую самолетами — в основном истребителями, но были среди них также и бомбардировщики «Москито» и «Боуфайтер». Посматривая сонными глазами из окошка, я подумала, что взлетно-посадочная полоса слишком мала для «Ланкастера», однако мою сонливость как рукой сняло, когда я увидела санитарную машину, мчавшуюся по ухабистой дороге по направлению к аэродрому. За ней вслед, как зловещее предзнаменование, неслась пожарная машина — команда в полной защитной одежде. В следующий момент мне стала ясна и причина: не выдвинулось, как положено, шасси. Одно колесо на противоположной стороне опустилось только наполовину, а другое — с моей стороны — вовсе не вышло наружу.

Один из попутчиков, с эмблемой военно-воздушных сил на мундире, улыбнулся мне и, желая приободрить, сказал:

— Не волнуйтесь, мисс Ранделл. Такое порой случается. Все обойдется.

Мне страшно хотелось надеяться, что он окажется прав, и я даже сумела дрожащими губами изобразить на лице какое-то подобие ответной улыбки, стремясь показать, что я ему верю.

Облака висели низко над землей, то и дело попадались воздушные ямы. После четвертого круга мне сделалось совсем плохо. И теперь мысль о том, что я могу оконфузиться из-за приступа воздушной болезни, страшила меня сильнее, чем перспектива аварийной посадки «на брюхо». В хвосте самолета я еще раньше приметила отгороженный занавеской укромный уголок. Рядом висел кусок картона, на котором кто-то карандашом печатными буквами написал с одной стороны «свободно», а с другой — «занято». Прикинув на глазок расстояние между занавеской и моим креслом, я осталась сидеть, решив, что при необходимости я смогу своевременно добежать до заветного местечка.

Прошло примерно десять минут, и со стороны моих попутчиков послышался громкий вздох облегчения. Я быстро посмотрела в окно и увидела, что оба колеса полностью выдвинулись.

Мы снизились и довольно спокойно сели, а потом покатили к тому месту, где стояли наготове санитарная и пожарная команды. Поглядев на нас с подозрением, к которому примешивалось чувство явного разочарования, они взобрались в свои машины и уехали. Будто одеревеневшая, чувствуя себя совершенно разбитой, я с трудом спустилась по трапу на грешную землю и осталась стоять, покачиваясь на нетвердых ногах, пока не подошел летчик, который перед этим ободряюще улыбался мне. Взяв меня за руку, худощавый темноволосый парень, примерно двадцати лет, отеческим тоном сказал:

— Когда поедите, вам сразу станет легче. Пойдемте. Неуверенно ступая, я последовала за ним по направлению к столовой. Мы шли все вместе по узкой песчаной дорожке, где нас бесцеремонно толкали, к большому деревянному бараку, стоявшему на отшибе среди поникших пальм. Мои спутники вежливо предоставили мне возможность первой воспользоваться умывальней. Ополоснувшись тепловатой водой с песком и закурив, я почувствовала себя — по крайней мере физически — бодрее, уже способной справиться с завтраком.

Неисправное шасси задержало нас почти на два часа, все это время мы сидели в столовой, беседуя и слушая великолепную игру туземных гитаристов.

Сидней — и Коннор — отодвинулся далеко на задний план, олицетворяя часть другого, возможно, не самого лучшего мира. Я опять окунулась в привычную атмосферу английской военной столовой, снова с удовольствием воспринимала британский армейский жаргон, ощущая знакомое еще по джунглям товарищество, свободное от скрытых побуждений, часто возникающих между представителями различных полов. Эти мужчины, отрезанные от цивилизации на маленьком пустынном островке, — подобно тем солдатам, которые с боями прокладывали себе путь в Бирму, — были слишком поглощены своими обязанностями, чтобы относиться ко мне исключительно как к женщине. Но они тем не менее с гордостью сказали мне, что я — первая белая женщина, ступившая на Кокосовые острова с начала войны.

— Для нас целое событие. Жаль, что вы не можете остаться. А почему бы вам в самом деле ненадолго не задержаться? На следующей неделе мы бы отправили вас прямо к месту назначения...

— Следовало бы кому-нибудь снова устроить диверсию с этим шасси, тогда бы вам пришлось волей-неволей побыть здесь некоторое время... — добавил кто-то.

Я рассмеялась и заметила, что ничего не имела бы против. На острове к нам присоединился направлявшийся в Коломбо капитан-лейтенант королевских военно-морских сил, который попытался договориться со мной о свидании, но когда мы приземлились, мне удалось от него улизнуть. На ночь меня приютил Христианский союз женской молодежи. Коломбо был слишком жарким, душным, многолюдным и чересчур культурным городом, чтобы при моем настроении показаться привлекательным.

На следующий день я вылетела в Калькутту на «Дакоте» транспортного командования — вместе с полудюжиной старших офицеров и их адъютантов. Позавтракав в Бангалоре, мы днем прибыли в конечный пункт нашего назначения.

В Барраклоре у нас были свои недавно организованные общежитие и столовая для транзитников, но я туда не пошла. Гостиница Христианского союза предоставляла больше удобств и находилась ближе к центру города. Кроме того, в ней остановились Элеонора и Джойс, возвращавшиеся в Шиллонг после десятидневного отпуска. Вместе мы отправились в управление воинских перевозок, где оформили нашу дальнейшую поездку, а затем до ужина прогуливались по Чоурингхи. Я очень устала и в эту ночь спала как убитая, несмотря на духоту и зной.

Путешествие по железной дороге оказалось малоприятным: было жарко, а в вагонах к тому же и очень тесно, особенно на отрезке пути, где хозяйничали американцы. Поездная бригада из негров, которую мы наблюдали на промежуточных станциях, своими черными, блестевшими от пота лицами и запачканными сажей и угольной пылью комбинезонами странно выделялась среди яркой, разноцветной толпы светлокожих стройных индийцев, собиравшейся у поезда на каждой остановке.

На следующее утро в восьмом часу мы прибыли в Панду и, со вздохом облегчения, покинули вагон. С трудом пробиваясь сквозь орду орущих кули, каждый из которых старался завладеть нашим багажом, мы прошли к ожидавшему нас у причала речному пароходу. По дороге мы с удовольствием вдыхали прохладный утренний воздух, и нам казалось, что мы уже чувствуем аромат далеких гор. Очевидно, просто разыгралось воображение.

В конце концов распределив багаж и расплатившись с носильщиками, мы прошли в салон на завтрак. Когда мы уселись, пароход отвалил от пристани и неторопливо поплыл по мутной Брамапутре, громко шлепая по воде старыми лопастями. Легкий ветерок приятно обдувал наши разгоряченные лица. После завтрака, облокотившись на бортовые перила, мы наблюдали, как медленно приближается Гаухати.

В конце пути нас задержали у противоположного берега: автобус не ожидался раньше, чем через два часа, но американцы, подъехавшие на штабном автомобиле с базы в Барапани, предложили нас подвезти, и мы с радостью согласились.

Ожидая, когда поднимут шлагбаум, мы обменивались последними новостями и слухами с девушками, работающими в здешней столовой. С гор в это время спустилась большая колонна санитарных машин, и пока мы стояли, пропуская ее, нас догнал служебный автобус, но потом на дороге наш штабной автомобиль быстро оставил позади все другие машины и стал бойко взбираться по узкой дороге, которая шла неуклонно на подъем. С каждой милей воздух становился чище и прохладнее.

В Барапани американцы нас накормили, а потом повезли в сторону Шиллонга, и мы прибыли в Маули как раз в тот момент, когда начался сильный ливень.

Мне часто казалось, что Маули — самое восхитительное место на земле. Когда-то здесь действовал монастырь, и тот факт, что в нем разместились тыловые службы войскового обеспечения, одно время служил темой множества острот, которые давно перестали вызывать смех. Это расположенное на высоком холме старинное здание, со спокойным достоинством взиравшее на крыши Шиллонга и на далекие горы, сохраняло терпкий запах хвои и обладало — во всяком случае для меня — неповторимым очарованием, все это в какой-то степени было связано с доброжелательным приемом, который всегда оказывали здесь любому, ну и, конечно, с возрастом строения, с его уединенностью.

Побросав свертки с постельным бельем на кровати, мы спустились в столовую, где нас угостили кофе и последними новостями относительно ожидавшейся со дня на день капитуляции Японии.

Пребывая в столь родной атмосфере Маули, я на два часа забыла о Конноре, мое застывшее сердце немного оттаяло, и я смогла нормально улыбаться, не прибегая к гримасе, которую до сих пор использовала в качестве заменителя улыбки, беседуя в пути с Элеонорой и Джойс.

Теперь я больше молчала. В нашей компании никого никогда не принуждали участвовать в беседе, если кому-то в определенный момент хотелось только слушать. Мы все уже давно были вместе и крепко сдружились. Кроме того, другим не терпелось многое рассказать: о своих мужьях, знакомых парнях, о развлечениях во время увольнений, а также о том, что наши передвижные лавки уже работают в Рангуне. Это известие всех обрадовало, особенно тех немногих из нас, кто был в команде с самого первого дня и кому пришлось бежать оттуда перед наступлением японцев в 1942 году. Даже я, пришедшая в отряд лишь в 1944 году и бывавшая в Рангуне только ребенком в мирное время, почувствовала сильное желание вернуться в этот город.

Но вслух своего желания я не высказала. Ведь я уже имела возможность провести семь недель в Австралии. А потому у других было больше прав на работу в Рангуне. Как сообщила мне Дороти Мордант — при этом в глазах у нее промелькнуло нескрываемое торжество, — ее назначили туда начальником участка.

Затем Анжела неожиданно для меня проговорила:

— Ты сегодня, Вики, какая-то необычно притихшая.

— Разве?

— Да, да. Совсем на себя не похожая. Расскажи нам об Австралии.

— О, там было весело, — ответила я односложно и уклончиво. Все с таким удивлением взглянули на меня, что я была вынуждена в целях самообороны пуститься в пространное и притворно восторженное описание мест, которые я посетила. Я описывала людей, с которыми встречалась, вечеринки, на которых побывала. И, разумеется, понимая, что моих подруг трудно обмануть, чтобы избежать дальнейших расспросов, принялась подробно рассказывать о девушках, которых я отобрала, и заодно о сотнях кандидатов, с которыми довелось беседовать. Отвлекающий маневр увенчался успехом, и я знала, что моей тайне ничто не угрожает до тех пор, пока через две недели из Аделаиды не вернется Леони, которая плыла на пароходе с последней группой новобранцев. Возможно, к тому времени Коннор напишет, что вовсе не собирался со мной расходиться. И тогда я, не стыдясь, смогу объявить всем, что вышла замуж за австралийского художника Коннора Дейли...

— Вики ничего не говорит о своих похождениях в Австралии, — вставила Элеонора. — Мы всю дорогу, от самой Калькутты, пытались выведать у нее, не правда ли, Джойс? Но она держала язык за зубами. Как хочешь, дорогая, но потом ты непременно расскажешь нам, когда у тебя появится желание, верно? — улыбнулась она доброжелательно, тем самым показывая, что вовсе не имела намерения как-то задеть или в чем-то упрекнуть меня.

Я утвердительно кивнула, чувствуя в то же время, к своему огорчению, как у меня пылают щеки. В этот момент к нам присоединилась Джиллиан, которая в любых условиях всегда выглядит так, будто только что вышла из косметического салона Элизабет Арден. Увидев меня, она воскликнула.

— Какими судьбами, Вики? Я слышала, что ты должна приехать, но ты явилась быстрее, чем ожидалось.

— Это правда, — ответила я. — Мне удалось посадить своих девушек на пароход «Арундель Каста».

— Знаю. Мне поручено встретить их в Бомбее, — сказала Джиллиан с унылым видом. — Какие они, Вики?

Я улыбнулась. Джиллиан было девятнадцать лет, и она служила в отряде с октября 1943 года; тогда это была небольшая группа, которая оставалась в Импхале до самого последнего момента и отошла лишь перед самым вступлением туда противника. Иногда мы забывали, какая она еще юная, и было трудно представить себе, что в час испытаний в Импхале, когда от людей требовалось исключительное мужество, ей было всего семнадцать лет и несколько месяцев. Она носила на блузке «пучок дубовых листьев», свидетельствовавших о том, что она уже отмечалась в донесениях и приказах, и я знала, поработав с ней, что она вполне заслуженно получила свою награду. Отличный руководитель, подумала я, для моих бойких новеньких девушек.

— Итак, — уселась она рядом со мной, — поведай мне самое наихудшее! Какие они все-таки?

— Мне думается, что они тебе придутся по душе, — ответила я.

— Дорогая, надеюсь, что ты окажешься права. Но меня все это приводит в смятение. До сих пор мы были небольшой независимой сплоченной группой. Одному Богу известно, как мы уживемся с пятьюдесятью совершенно незнакомыми нам женщинами. К тому же австралийками!

— Половина из них англичанки, — успокоила я. — Все девушки — беженки из стран Юго-Восточной Азии и многие служили в армии. Леони и я отбирали самых лучших. Могли себе это позволить: желающих было хоть отбавляй.

— Но какие они в деле, еще неизвестно, — скорчила гримасу Джилл. — Ну ладно, я знаю: вы обе старались изо всех сил... Послушай, разве не замечательно? Говорят, что после официального объявления Дня победы над Японией состоятся великолепные празднества.

— Неужели?

— Точно, — заверила Джилл с озорным огоньком в глазах. — Надеюсь, что, когда этот день наступит, я не окажусь в Бомбее с твоими разнесчастными австралийскими новобранцами. О, за всеми этими разговорами о пополнении я совсем забыла сообщить тебе самое главное, — она понизила голос, чтобы не услышали другие. — Здесь в госпитале твой хороший знакомый, который все время расспрашивал о тебе, когда я навещала его этим утром. Такой высокий, светловолосый десантник по имени Алан Роуан. По-моему, он сказал, что служит в семьдесят седьмой десантно-диверсионной бригаде и... Ради Бога, Вики, что случилось? Ты побелела как полотно.

— Я считала его убитым, — с трудом выговорила я. — Эта... эта новость свалилась на меня слишком неожиданно... только и всего.

Однако это было не совсем так. Я помнила слова Коннора и свой ответ, я не забыла Алана. Меня искренне радовало, что Алан оказался жив и в безопасности, но в то же время я не могла не досадовать на непредвиденное стечение обстоятельств, которое привело его в Шиллонг именно теперь, где — если я не переведусь в другое место — мне придется рано или поздно вновь встретиться с ним. Я любила Алана, очень любила, но это было давно. Все прошло; я замужем за Коннором и... По-видимому, внутренняя тревога отразилась на моем лице, потому что Джилл, явно огорченная, заметила:

— Ты, кажется, не особенно обрадовалась. А я думала сообщить тебе приятную новость. Он довольно славный парень, и после разговора с ним сегодня утром у меня сложилось впечатление, что ты и он...

— Ах, нет, — перебила я поспешно, — ничего подобного. Ничего серьезного, хотела я сказать.

— Вот как... Во всяком случае, я пообещала ему сообщить тебе, что он здесь.

Затем Джилл переменила тему разговора, и скоро мы легли спать.