Жизнь - это судьба

Глава третья

Мне удалось избежать встречи с Аланом вплоть до Дня победы над Японией, который послужил оправданием для грандиозных празднеств во всех армейских клубах Шиллонга, как английских, так и американских.

К тому времени к нам уже прибыли австралийские девушки, и я была слишком занята, помогая их обучать, чтобы думать о других вещах. Вернее, я старалась убедить себя в этом. Писем от Коннора все не было, однако я находила оправдания его молчанию — почта работает скверно, или, возможно, ему слишком стыдно из-за того, как мы расстались, но из гордости и упрямства он не желает в этом признаться, а потому не пишет. С головой окунувшись в работу, я безуспешно пыталась заглушить растущую тревогу. По крайней мере, повседневные заботы утомляли меня физически, и я могла более или менее нормально спать.

Австралийские девушки оказались весьма приятной компанией — лучше, чем я ожидала, — и завоевали сердце даже такого скептика, как Джилл. Они быстро освоились, и их энтузиазм был словно глоток свежего воздуха, придавал нам дополнительные жизненные силы.

Почти ежедневно мы ожидали распоряжения передислоцироваться в Рангун. Несколько наших передвижных лавок уже находилось там с мая месяца, обеспечивая снабжение Мингаладонского аэродрома, госпиталя и также магазинов на территории яхт-клуба. Теперь предстояло организовать снабжение огромного перевалочного лагеря, подготовленного для приема репатриированных военнопленных, прибывающих на строительство Таиландской железной дороги, и наши новобранцы пришлись как нельзя кстати.

Вместе с тем я была страшно рада отпраздновать День победы над Японией именно в Шиллонге, где долечивались многие солдаты и офицеры XIV армии.

Торжество вылилось в великолепный танцевальный вечер, я явилась в клуб довольно поздно и поначалу не увидела Алана, а заметив его, в первый момент, по правде сказать, даже не узнала. Он очень похудел; исчез и здоровый бронзовый цвет лица, который был у него, когда я встретила его тогда в последний раз. Глаза сохранили прежнюю живость, но глубоко ввалились, и под ними пролегли густые тени, отчего он выглядел значительно старше своих лет. Алан шел ко мне через зал, шаркая ногами, ссутулившись, словно старик. Невозможно было поверить, что передо мной тот самый легкий на ногу атлет, которого я когда-то знала. Очевидно, жалость и крайнее удивление отразились на моем лице, потому что мучительная краска постепенно залила его сильно изможденное лицо и, опережая меня и как бы оправдываясь, он сказал:

— Я только что с больничной койки.

— О Алан! — проговорила я прерывающимся голосом. — Что с тобой произошло?

— Ах, ничего особенного, — ответил он безразличным тоном. — Долгая история. Провалялся в госпитале в Комилле, а потом меня переправили сюда для восстановления здоровья. Я здесь уже более двух недель. Когда ты вернулась?

— Две недели тому назад.

Не было смысла увиливать и прибегать к отговоркам, а потому я не стала даже и пытаться.

— Разве Джилл не сказала тебе, что я здесь? Ведь она обещала — как только ты приедешь...

— Да, она говорила, но...

— И ты не пришла проведать меня. Глаза смотрели с упреком.

— Нет... не пришла. Извини, Алан.

Заиграл оркестр, на нас налетела какая-то парочка, спешившая на танцплощадку. Алан угрюмо взглянул на них. Не зная, что еще сказать ему, я заметила:

— Приятная мелодия, правда? Вздохнув, он взял меня за руку.

— Боюсь, я не в состоянии танцевать. Посиди со мной, пока они танцуют. Теперь, когда я вновь нашел тебя, мне нужно с тобой о многом поговорить.

Мы вышли в сад и стали искать свободную скамейку. Алан шагал рядом со мной, прихрамывая и тяжело опираясь на мою руку. Мы сели, и он, не глядя на меня, спросил:

— Вики, почему ты не пришла?

— Была... очень занята. Навалилось много работы.

— Чепуха! Постарайся придумать что-нибудь поубедительней, дорогая. Ведь ты не забыла меня, не так ли?

— Нет, не забыла.

По крайней мере, это соответствовало истине.

— Джилл говорила, что ты была в Австралии.

— Да. Леони и я ездили набирать женщин для нашего отряда.

— А ты не собираешься увольняться из армии? Ведь война кончилась.

— Нет еще. В Бирме останется пока много воинских частей, и, кроме того, мы помогаем обслуживать бывших военнопленных, прибывающих с Таиландской железной дороги.

— Понимаю. — Наконец он взглянул мне прямо в лицо. — Вики, мне ужасно хотелось снова встретиться с тобою. Когда я услышал, что ты должна приехать сюда, я не поверил своим ушам. Подобное совпадение казалось просто невероятным. И вот ты уже две недели здесь, но так и не удосужилась прийти в госпиталь. Вероятно, мне самому следовало что-то предпринять, но я не сомневался, что Джилл сообщит тебе... не сомневался, что как только ты узнаешь, где я, то сразу прибежишь... Нет, постой. — Я попыталась остановить его, но он легонько приложил ладонь к моим губам. — Пожалуйста, дорогая, не отвечай мне сейчас. Позволь мне сперва высказаться. Бог свидетель, я достаточно долго ждал этого момента. Ты знала... должна была знать о моих чувствах к тебе, когда мы в последний раз были вместе.

— Алан, не надо... — проговорила я, отталкивая его руку. — Ты ничего не понимаешь. Ты...

— Вики, замолчи!

Танец закончился, и парочки, болтая и смеясь, высыпали на террасу.

— Черт бы их побрал! — выругался Алан, поворачиваясь к ним спиной, и, понизив голос, продолжал: — Не старайся доказывать мне, что ты встретила другого парня. Могу представить себе: ты встречала сотни парней, но...

Я не могла позволить ему продолжать разговор в том же духе.

— Алан, — перебила я его решительно, — находясь в Австралии, я вышла замуж. Официально. Это пока никому не известно. Еще не сообщала даже. Но я и в самом деле замужем.

Он долго молчал, сидя рядом со мной, и смотрел в сторону; при лунном свете резче обозначились суровые черты его лица. Наконец он взглянул на меня и улыбнулся.

— Понимаю. Но ты несчастлива, верно?

Положив ладони мне на плечи, он слегка встряхнул меня и повторил:

— Ведь так, да?

— Нет, я вполне счастлива.

— Врешь! Думаешь, меня легко обмануть? Ведь ты бы не уехала от него, если бы все было в порядке. Ты добилась бы увольнения из армии и осталась бы в Австралии... или же, в крайнем случае, постаралась бы как можно поскорее вернуться к нему. Но ты, по твоему собственному признанию, вовсе не торопишься возвращаться, а намереваешься остаться и помочь в работе с бывшими военнопленными.

Мне нечего было ответить, а потому я даже и не пыталась. А он, взяв мою ладонь в свои руки и нежно поглаживая ее, продолжал:

— Отчасти в этом и моя вина, как я полагаю. Я расстался с тобой, не сказав ничего о моих чувствах к тебе. Но пойми, я был уверен, что ты знаешь, и, кроме того, было не известно, вернусь ли я или нет. Я хотел сделать тебе предложение, но момент показался мне не совсем подходящим — предлагать руку и сердце непосредственно перед заброской в глубокий тыл противника на планере войск специального назначения для осуществления операции «Бродвей», это уж слишком, по-моему. Ведь ты не станешь отрицать, что тогда я не мог поступить иначе. Возможно, я чересчур самонадеян, но, честное слово, Вики, мне кажется, что наши отношения достаточно много значили для тебя и в твоем сердце сохранились хоть какие-то чувства ко мне, как это произошло со мной.

Не имело смысла говорить ему, что они сохранялись до тех пор, пока я не увидела его имя в списках потерь почти год тому назад. Это бы только причинило нам обоим лишние страдания. Я вышла замуж за Коннора и — пока мне Джилл не сказала — не знала, что Алан жив. Но он все смотрел на меня — в печальных глазах застыл немой вопрос.

— Я не имела от тебя никаких известий, — проговорила я как-то неуверенно. — Не знала, что с тобой случилось. Я... я думала, что ты убит.

— Я не мог послать весточку, — заметил резко Алан. — Был в плену у японцев. Но я писал тебе из Комиллы — дважды.

— Писем я не получала. — Упрек в его глазах причинял мне почти физическую боль. — Они, вероятно, затерялись в Австралии.

— Вероятно, — жестким тоном проговорил Алан. — Твой муж их в конце концов обнаружит, вне всякого сомнения. Будем надеяться, что он их не прочитает. Я был в своих письмах, пожалуй, чересчур откровенным.

Помолчав, он затем спросил:

— Как его звать, Вики?

— Коннор Дейли. Он художник. Рисует карикатуры для сиднейских газет. Политические карикатуры. Как... как Джайлс из «Дейли экспресс».

— Ты его любишь?

— Да, люблю, — кивнула я.

— Понимаю. Не стану притворяться, Вики, что я не сожалею. Но, быть может, я сожалел бы меньше, если бы знал, что ты счастлива.

— Я в самом деле счастлива, — заверила я его, но он не обратил внимания на мою реплику.

— Почему же он отпустил тебя, дорогая? Что произошло?

Поняв тщетность дальнейших попыток ввести Алана в заблуждение, я просто ответила:

— Не знаю. Самой хотелось бы знать.

— Ты собираешься разойтись? — продолжал сверлить меня расспросами Алан.

— Пока не решила. Но я не хочу окончательно расходиться.

Он помолчал, размышляя над моими словами, потом проговорил:

— Ну, ради твоего благополучия я этого не желал бы, однако не скрою: мне хотелось бы, чтобы эго все-таки произошло. Скоро я уезжаю домой, Вики, — через день или два, полагаю. Как только выпишут из госпиталя. Если я оставлю тебе свой домашний адрес, ты мне напишешь, как сложится твоя семейная жизнь в дальнейшем? Мне очень хотелось бы знать.

— Тебе это нисколько не поможет, в любом случае.

— Вот тут ты ошибаешься, моя дорогая, — возразил Алан. — Если у вас ничего не выйдет и вы навсегда расстанетесь, я приеду за тобой, где бы ты ни находилась. Не совершу дважды одну и ту же ошибку; был бы просто набитым дураком. Пожалуйста, обещай, что поставишь меня в известность.

Скрепя сердце я пообещала, а он наспех написал свой адрес на листочке, вырванном из записной книжки, и вручил его мне.

— Мой домашний адрес, — пояснил он. — Посланное по этому адресу письмо всегда меня найдет. Моя мама довольно аккуратная в пересылке писем. Если я окажусь где-то в другом месте, она позаботится о том, чтобы я своевременно получал почту.

— Чем ты собираешься заняться, Алан, когда приедешь домой? — спросила я.

— Ну, как тебе сказать, — пожал он плечами. — Когда-то у меня была мечта: подготовиться к экзаменам на адвоката, но это было в далеком прошлом. Возможно, я так и сделаю, еще не знаю. В настоящий момент, мне кажется, я бы с удовольствием устроился где-нибудь в сельской местности — купил бы ферму, если бы смог сколотить необходимый капитал.

— Ну, что ж, — проговорила я как-то неуверенно, — надеюсь, что все будет хорошо и ты найдешь деньги.

— А я надеюсь, что у тебя все уладится, дорогая, — заметил в свою очередь ласково Алан. — Поверь мне, я искренне этого желаю. На твоем месте я вернулся бы в Австралию и попытался урегулировать свои отношения так или иначе. Уж наверняка бы не стал отсиживаться здесь, в Бирме. Это ведь чистое капитулянтство.

Возможно, подумала я, сознавая, что он прав. Но Коннор сам хотел, чтобы я возвратилась в Бирму. Во всяком случае, он и пальцем не пошевелил, чтобы остановить меня. Было бы совсем не просто, учитывая его поведение, урегулировать с ним в Австралии отношения, что бы там Алан ни думал. Или, быть может, я просто боялась вернуться...

Некоторое время Алан и я сидели молча, затем он с трудом поднялся и сказал:

— Думаю, что мне лучше уйти. Нет смысла оставаться дольше при таких обстоятельствах. А ты, вероятно, охотно потанцуешь.

С ужасным чувством я смотрела, как он захромал прочь от меня, но я ничем не могла ему помочь. Я сидела одна на террасе, почти не воспринимая музыки и веселых голосов, доносившихся из клуба. Где-то вдали пускали фейерверки, и я смотрела в ночное небо, расцвеченное яркими разноцветными огнями, усеянное мириадами блестящих звездочек.

Не было смысла оставаться здесь дольше и мне, но, во-первых, Маули сейчас совершенно обезлюдел, а во-вторых, до него было сравнительно далеко добираться. Наш транспорт, однако, отправится туда не раньше, чем соберутся все обитатели бывшего монастыря. А они по-прежнему от души веселились. Таким образом, мне оставалось только пойти на танцы, но я не тронулась с места.

Не знаю, как долго сидела я одна в темноте, перебирая мысленно шаг за шагом все те события, которые предшествовали моему знакомству с Коннором. Я воскрешала в памяти нашу семейную жизнь в отчаянной попытке найти причину разлада, причем старательно анализировала события под углом зрения Коннора. И, хотя я пыталась быть абсолютно честной по отношению к себе самой, я так и не смогла обнаружить ничего существенного. Мы были счастливы — Коннор и я, — любили друг друга безумно, до самозабвения, подходили друг другу и духовно, и физически, как только могут подходить два человека, поженившиеся после столь короткого знакомства. С момента нашей встречи ни я, ни он не обращали внимания на других мужчин или женщин, и если не считать моей короткой поездки в Мельбурн, мы все время были вместе, не желая никакой иной компании, кроме нас самих.

Ухаживая, Коннор демонстрировал подлинную страсть, и я знала — подобные вещи женщины инстинктивно чувствуют, что не разочаровала и не обманула его ожиданий как любовница. Я слишком любила его, чтобы отказать ему в удовлетворении любых его желаний. А ведь он был уже не мальчик, наоборот, опытный мужчина, который точно знает, что ему нужно. С самого начала мы открыто, без утайки и стеснения говорили друг с другом. Он непременно указал бы мне — в этом я нисколько не сомневалась — на любой мой промах в обращении с ним точно так же, как он уже в первые часы нашего знакомства выразил надежду, что я не стану рассказывать о войне, поскольку данная тема больно задевает его мужское самолюбие.

Я верила, что чем интимнее становились наши отношения, тем лучше я понимала его. Я старалась щадить его гордость, хорошо понимая, что чрезмерная чувствительность связана с пережитыми душевными муками. Я научилась любить вещи, которые ему нравились, получать удовольствие от книг, которые он читал, и от музыки, которую он охотно слушал. Я даже приучилась по утрам пить не чай, а кофе, потому что именно его предпочитал Коннор.

Я чувствовала, как к горлу подступают слезы. Быть может, я слишком раболепствовала, чересчур старалась угодить и потому слишком скоро наскучила ему? Но, честно говоря, я так не думаю. Коннор не очень умел скрывать свои подлинные настроения. Если бы ему в моем обществе было скучно, я сразу бы это почувствовала.

За время нашей короткой совместной жизни мы ни разу не поссорились и редко расходились во мнениях по какому-либо вопросу. Если не считать непонятного — для меня — нежелания Коннора настоять на том, чтобы я подала прошение об увольнении из армии и осталась с ним, между нами никогда не возникало даже ни малейшего недоразумения. Только в последнюю неделю, когда мне стало ясно, что он не хочет удерживать меня, в наших отношениях появилась известная напряженность. Его позиция больно задела и удивила меня, и я обнаружила в себе боль и обиду, уязвленная если не словами, то его поведением. Мы не говорили об этом, кроме как в последнее утро, и его объяснение потрясло меня. По его признанию, он не удерживал меня потому, что боялся полюбить меня слишком сильно и, следовательно, больше не принадлежать целиком самому себе. Мне все это было непонятно, и, наблюдая, как последние ракеты рассыпаются высоко в небе на множество сверкающих звездочек, я подумала о том, смогу ли я когда-нибудь понять ход его мыслей.

Вероятно, никогда. Проверить справедливость его рассуждений просто невозможно. Особенно в данный момент. А пока я останусь здесь, делая то, что умею и что нужно людям, в надежде, что если я проявлю терпение и выдержку, не предъявляя к Коннору никаких претензий, то он в конце концов изменит свое мнение. Из Шиллонга я послала ему два — нет, три письма. Должен же он ответить на них? Ведь он обещал писать. Возможно, уже завтра я получу от него весточку. Он должен хотя бы немножко скучать по мне после всего того, что было между нами и что мы друг для друга значили. Или, быть может, письма Алана попали ему в руки, и, если он их прочитал, вместо того чтобы переслать нераспечатанными мне, они могли возбудить в нем чувство ревности — ведь я все-таки была его законной женой. Мне очень хотелось, чтобы Коннор меня ревновал; по крайней мере, это была бы нормальная реакция. Нынешняя позиция Коннора, судя по его объяснению, представлялась мне абсолютно неестественной.

Затем я стала думать об Алане, испытывая жалость и искреннее раскаяние. Я плохо отнеслась к нему, или, во всяком случае, так должно было показаться. Поверив в его смерть, я, не ожидая подтверждения, поспешила выйти замуж за другого. И, тем не менее, вернувшись из известного ему одному невообразимого ада, он не ожесточился и не упрекнул меня ни в чем, а попросил только об одном: сообщить ему, если я и Коннор окончательно и бесповоротно разойдемся. Затем он ушел, предоставив мне возможность без помех разбираться в собственных запутанных проблемах, при молчаливом между нами уговоре, что, если я буду нуждаться в нем, он всегда придет мне на помощь, где бы я ни находилась.

Внезапно подул холодный ветерок, и я зябко передернула плечами. На мне было только легкое вечернее платье, и я даже не накинула на плечи шали. Было глупо продолжать сидеть в парке в одиночестве, но, если бы я вернулась в клуб, где танцы еще в самом разгаре, мне пришлось бы тоже танцевать, принимая приглашение любого, кто пожелал бы выбрать меня. Уклониться не представлялось возможным: женщин в XIV армии явно не хватало, и поэтому помимо прочего в наши обязанности входило посещать танцевальные вечера и различные празднества, организуемые для личного состава. От нас требовалось поднимать моральный дух своим присутствием, быть дружелюбными и приветливыми в компании мужчин, во многих случаях уже в течение трех-четырех лет оторванных от родных очагов и семей. Обычно я находила подобную обязанность довольно приятной, но не сегодня. И хотя это был день, которого мы все с нетерпением ждали и о наступлении которого горячо молились, я знала, что не смогу притвориться беззаботной и веселой, так что не следовало даже и пробовать. После встречи с Аланом у меня заметно ухудшилось настроение. Мною овладело чувство подавленности и тоски, мучила вина перед ним; очевидно, я все еще любила его, и мне было нестерпимо больно видеть произошедшие с ним перемены и в то же время отчетливо сознавать, что я не в состоянии ничем ему помочь. Что бы Коннор там ни говорил относительно нежелания держать меня в клетке, я больше не была свободной. Мои чувства к Коннору являлись, по существу, своеобразной клеткой, из которой не было спасения, хотя он и держал дверцу открытой.

Я встала и медленно двинулась по направлению к ярко освещенному клубу. Возможно, к этому времени некоторые уже утомились от танцев, думала я, и готовы уехать. Всем нам пришлось перед этим много и тяжело работать, многие из нас шли вместе с наступавшими дивизиями, которые продвигались с ожесточенными боями, и мы часто в последнее время повторяли, что нам теперь приятнее пораньше забраться в постель, нежели посещать вечеринки.

Я дошла до лестницы, ведущей в клуб, когда передо мной на ступеньках мелькнула чья-то тень. Как оказалось, она принадлежала одетому в форму защитного цвета американцу с крылышками пилота на мундире и погонами лейтенанта. Прежде чем я смогла повернуться и уйти, он решительно загородил мне дорогу и, твердо взяв за руку, сказал:

— Привет, пожалуйста, не убегайте.

— Сожалею, — постаралась я вежливо улыбнуться, — но я как раз намеревалась...

— Танцевать, — закончил он за меня, ухмыльнувшись. — Я, впрочем, тоже. Так пошли же, чего мы ждем?

Обняв меня и тесно прижав к себе, он, танцуя, поднялся со мной на веранду; я ощущала его теплое дыхание, слегка отдававшее запахом виски. Это был темноволосый молодой человек с чистым, гладко выбритым лицом и ясными, умными глазами. Как я успела заметить, он находился в легком подпитии.

— Я намеревалась вернуться к себе в казарму, — сказала я. — Дело в том, что я очень устала, и...

— В такой вечер? — ужаснулся он. — Побойтесь Бога! Сегодня мы ведь празднуем победу над Японией. Но если вам надоела здешняя компания, я приглашаю вас в наш клуб, там тоже танцуют и веселятся. Быть может, вам у нас понравится больше.

— Предпочитаю остаться здесь, — проговорила я, смиряясь, и он проводил меня к танцевальной площадке. Оркестр играл «Бумажную куколку», и мой партнер, прильнув гладкой щекой к моей щеке и танцуя, тихо напевал мне в самое ухо слова этой грустной песенки.

Кружась по залу, я видела сквозь тонкую голубую завесу сигаретного дыма, что большинство наших девушек танцевали: Джилл с Питером Лейси — майором-артиллеристом, с которым она была помолвлена, Элеонора — с младшим офицером гуркских стрелков, Джойс и Анжела с адъютантами губернатора. Австралийские девушки, как видно, тоже веселились вовсю — их заливчатый непринужденный смех часто прорывался сквозь неясный гул толпы. Присутствовали в полном составе также врачи и медсестры из госпиталя, которые наперебой танцевали со своими пациентами. Я, по-видимому, была единственной, которая до этого момента пренебрегала своими обязанностями. Поэтому я в продолжение еще одного часа усердно наверстывала упущенное, то теряя своего американца, то снова оказываясь с ним и упорно отклоняя все попытки с его стороны затащить меня куда-то на другую, еще более веселую вечеринку. Когда же он сделался чересчур настойчивым, я сбежала под покровительство полкового священника, который, как оказалось, служил в 77-й десантно-диверсионной бригаде и знал Алана.

— Замечательный человек Алан Роуан, — заметил патер с задумчивым видом. Он принес мне чашку кофе, и мы уселись в сторонке. — Вы знали Алана? — спросил он осторожно.

— Довольно хорошо, — призналась я — Только что говорила с ним. Меня потрясло, когда я увидела, как он изменился. Он выглядит очень больным.

— Алан просто чудом остался жив, моя дорогая. Вам, должно быть, известно, что с ним произошло?

— Нет, — отрицательно покачала я головой. — Мне известно только, что он был в плену.

Вздохнув, священник начал:

— Его взяли в плен, когда мы возвращались с операции «Блэкпул» в мае прошлого года. Остатки бригады в конце концов пробились к озеру Айдоджий, откуда раненых вывезли самолетами «Сандерлэнд», эта эскадрилья дислоцировалась в Коломбо. Алан помогал прикрывать отход и оказался отрезанным от основных сил. Японцы взяли живыми в плен немногих десантников. Военнопленных, которых приходилось охранять и кормить, они считали в условиях джунглей серьезной помехой. Японцы попытались получить от Алана военную информацию, но он отказался сообщить им что — либо. После довольно жестокого физического воздействия его приговорили к смерти и вместе с кучкой таких же бедолаг вывели наружу, где всех перекололи штыками Вы, я полагаю, слышали о подобных случаях, — с тревогой взглянул он на меня.

— Да, слышала, — ответила я.

С суровым видом, избегая смотреть мне прямо в глаза, патер продолжал:

— Казнь свершилась, но Алан и еще один крепкий гуркский сержант остались живы — оба тяжелораненые. Их подобрал разведывательный патруль качинов, которые постарались по мере сил помочь пострадавшим, хотя, как вы можете себе представить, сами не располагали большими ресурсами. Через несколько дней все они напоролись на японскую засаду и понесли тяжелые потери; был убит и их английский офицер. После почти двухмесячного скитания без достаточной еды и почти без боеприпасов в джунглях, кишевших японцами, Алан и тот гурка вывели остальных — истощенных и большей частью израненных — к китайским частям Стилуэлла. Это был настоящий подвиг.

— Да, — согласилась я, чувствуя спазму в горле. — Действительно подвиг.

— Когда задумаешься, — сказал патер, — то просто поражаешься, как люди выжили в подобных условиях. По-моему, для этого требуются особое мужество и... вера.

Его кофе остывал, и патер, прервав свой рассказ и наморщив лоб, немного отхлебнул из чашки. Затем он продолжал:

— Мы беседовали с Аланом о вере, когда на днях в очередной раз я посетил госпиталь. Его нельзя... — Священник снисходительно улыбнулся. — Его нельзя назвать глубоко верующим человеком, но он верит в Бога и в нравственные принципы христианства. По его словам, в джунглях он молился, правда, не очень надеясь, что его молитвы будут услышаны, так как рассудок подсказывал ему, что у большинства солдат, чудом оставшихся в живых, из-за их физического состояния практически нет никаких реальных шансов на спасение. Но, как Алан сказал, он знал, на свете существует девушка, которую он любит и на которой хотел бы жениться. Как видно, о своих чувствах он ей еще не говорил, и эта мысль не давала ему покоя, заставляла держаться. Он был полон решимости во что бы то ни стало вернуться, чтобы сделать девушке предложение. Ну, что ж, — улыбнулся патер, — скоро Алан сможет осуществить свою мечту. Как я понял, через несколько дней он получит проездные документы. Хочу надеяться, что когда он приедет в Англию, то найдет свою девушку, а та, в свою очередь, ждет его. Многим, к сожалению, не хватило терпения.

— Да, — тихо отозвалась я, — не хватило.

— Быть может, я вас ненароком расстроил? — спросил священник, взглянув мне в лицо. — У вас очень бледный вид. Послушайте, возможно, я сказал что-то лишнее? Если я...

— О, вовсе нет, — солгала я. — Просто я немного переутомилась и...

— Если хотите, я отвезу вас домой, — предложил священник, поднимаясь. — У меня здесь поблизости джип.

Испытывая глубокую благодарность, я последовала за ним. В темноте, ожидая, пока он найдет свою машину, я не могла удержать слез. Они жгли мне глаза. Так вот какой удар я нанесла Алану. И обо всем мне стало известно совершенно случайно. Сам Алан не хотел, чтобы я узнала про все испытания. Да и священник, догадайся он, кто я, никогда бы даже и не заикнулся. Он почему-то заключил, что девушка Алана живет в Англии; ему просто в голову не пришло, что этой девушкой могу быть я. И трудно упрекнуть его за это. Моя короткая беседа с Аланом едва ли выглядела для стороннего наблюдателя как встреча двух влюбленных. Когда же священник впервые увидел меня, Алана уже не было: он ушел в госпиталь, а я танцевала с американским летчиком...

— А вот и мы, — раздался голос патера из темноты. Я уселась в джип рядом с ним, и изношенный мотор, громко затарахтев, ожил. Когда мы, развернувшись, выехали на главную аллею, я оглянулась. Клуб по-прежнему сиял огнями, и легкий ветерок донес до меня слабые звуки знакомой мелодии. Оркестр снова заиграл «Бумажную куколку».

Машинально я принялась про себя повторять слова.

— Гадкий мотивчик, — заметил священник. — Подрывает мораль, если проанализировать, какие он внушает мысли и чувства. Впрочем, я явно преувеличил, когда говорил вам о многих женщинах, якобы не желавших ждать своих суженых. На каждую не дождавшуюся девушку приходятся тысячи, которые продолжают ждать. Вероятно, с возрастом я все больше ожесточаюсь. Мне пока известно только об одной, которая не стала ждать, и должен признаться, что выслушивать подобные исповеди — это та часть моих обязанностей, которая мне особенно неприятна. Обычно мне нечем утешить человека, рассказавшего в припадке откровенности, что, пока он здесь терпел муки ада, его жена ушла к другому. Видит Бог, каждый солдат четырнадцатой армии с лихвой заслужил, чтобы его отпустили домой при первой же возможности. Длительная разлука с женой и семьей — тоже часть этого самого ада, быть может, даже его наихудшая часть. И вот тут многое зависит от девушек. — Священник коротко взглянул на меня и улыбнулся. — Вот вы все великолепно справляетесь со своими нелегкими обязанностями — вы и медсестры. Мужчины вновь обретают веру в прекрасные женские качества, когда встречают таких девушек, как вы, которые вместе с ними делят трудности, опасности и вынужденную разлуку с любимыми. Я знаю — пожалуй, лучше вас, — что означает для солдат на фронте приезд ваших передвижных магазинов. То же самое они будут означать и для бывших военнопленных в Рангуне.

— Вы так думаете? — сказала я, с трудом шевеля губами и еле выдавливая из себя слова.

— Безусловно, — твердо заявил священник и продолжал говорить, заставляя меня мучиться угрызениями совести, пока мы не подкатили к главному входу Маули.

В тот момент, когда я пожелала ему спокойной ночи, в небо взвились многочисленные ракеты и рассыпались ослепительным дождем ярких звездочек над крышами Шиллонга.

— День победы над Японией, — тихо проговорил патер. — Слава Богу.