Жизнь и книги дяди Гиляя

9. «О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ»

Задолго до революции в одном из стихотворений Гиляровский писал:

Вера в могучие народные силы, ожидание «весны золотой», знание истинного положения обездоленных людей — все это и привело Гиляровского к горячему восприятию Октябрьской революции. Начался самый плодотворный период в его творческой жизни. Гиляровский напряженно работал даже в суровые годы гражданской войны. В декабре 1917 года он закончил и читал друзьям поэму «Петербург», а вслед за этим готовил к печати поэму о своем любимом герое Степане Разине.

Автор этой поэмы, по словам К. Паустовского, встретил революцию как «разворот русского бунтарского духа» и «искал ее истоки в разинщине, пугачевщине, в крестьянских бунтах и „красных петухах“»[26]. Это одностороннее восприятие революции и нашло отражение в его поэтических работах этих лет и особенно в поэме «Петербург».

Несмотря на преклонный возраст, Гиляровский был полон молодой энергии, горячо приветствовал новую жизнь и активно сотрудничал в советской печати («Известия», «Вечерняя Москва», «Прожектор», «Огонек» и др.). За день он успевал иногда побывать в нескольких редакциях — то сдаст статью, то расскажет о старой Москве, то одобрит начинание нового поколения литераторов.

Вездесущий старик появлялся в редакциях, как вспоминает К. Паустовский, неожиданно, перекрывая всех своим гремящим хрипловатым голосом. «— Молокососы!.. — кричал он нам, молодым газетчикам. — Трухлявые либералы! О русском народе вы знаете не больше, чем эта дура мадам Курдюкова… От газетного листа должно разить таким жаром, чтоб его трудно было в руках удержать. В газете должны быть такие речи, чтоб у читателя спирало дыхание. А вы что делаете? Мямлите! Вам бы писать романы о малокровных девицах. Я знаю русский народ. Он вам еще покажет, где раки зимуют!.. Можно, конечно, делать политику и за дамским бюро на паучьих ножках. И проливать слезы над собственной статьей о русском мужике. Да от одного мужицкого слова всех вас схватит кондрашка! Тоже народники! Прощайте! Другим разом зайду. Сейчас что-то неохота с вами балакать»[27].

И он уходил устраивать очередной разгром в другой редакции. Газетная молодежь любила Гиляровского «за его шумную талантливость, неистощимую выдумку». Он был для нее живым олицетворением русского размаха и доброты, народной смекалки и лукавства.

Гиляровский не мог жить только воспоминаниями о прошлом, он смело шел навстречу новой жизни, искренне радовался ей, был чуток и отзывчив на все современное. «…Все еще лихой, бравый, — вспоминает В. Лидин, — гордый своей не поддающейся времени выправкой, с суковатой палкой в руке, он тянулся к молодым, он не хотел отставать…, не сдавался: он шел туда, где были люди, он еще шумел, похохатывал, рассказывал случаи из долголетней своей жизни, „одалживал“ табачок, иногда сгибал руку, чтобы пощупали мускулы, — весь в сегодняшнем дне и меньше всего в прошлом»[28].

Старый писатель спешил сделать то, что не успел сделать за многие годы своей бурной и беспокойной жизни. Не зная отдыха, он отдавал теперь свои последние силы только литературе. В доме Гиляровского и на даче, как и прежде, собирались его давние, старые и новые, молодые друзья. На этих задушевных беседах он рассказывал о жизни, о тех, с кем дружил, встречался, работал рядом бок о бок. Эти рассказы доставляли и автору и слушателям большое удовольствие. Оставаясь один, Гиляровский записывал их почти теми же словами, как рассказывал. Все, что сохранила его удивительная память, все, что когда-то было записано на ходу, иногда даже на крахмальных манжетах, — все это нужно было теперь привести в систему, рассказать живо и образно. «Я просто беру людей, события, картины, как их помню, — говорил Гиляровский, — и подаю их в полной неприкосновенности, без всяких соусов и гарниров». Но в этих его словах еще не вся правда. Он никогда не был «кабинетным писателем», а эта работа требовала большой усидчивости, тщательной шлифовки композиции и слова.

Одна за другой выходили из-под пера Гиляровского книги — «От Английского клуба к музею Революции» (1926), «Москва и москвичи» (1926), «Мои скитания» (1928), «Записки москвича» (1931), «Друзья и встречи» (1934). Книги, над которыми работал в последние годы жизни, ему уже не суждено было увидеть: «Люди театра» (1941) вышли после смерти Гиляровского, а «Записки репортера» так до сих пор, к сожалению, и остались неопубликованными.

Все эти книги, собственно, очень тесно связаны между собой. Они и тематически близки, их сближают и общие герои, и переплетающиеся события — это книги об одной эпохе, и в центре их — образ летописца этой эпохи, самого Гиляровского. Кроме того, и создавались эти книги почти одновременно, а не одна за другой, и лишь по мере накопления близких по замыслу и по теме очерков писатель объединял их одним названием и издавал.

Гиляровский считал себя москвичом и гордился этим. Но он был не только жителем Москвы. Он был великолепным знатоком древней русской столицы, ее бытописателем. Гиляровский собрал и сохранил для поколений любопытнейшие истории о людях Москвы, ее улицах и площадях, бульварах и парках, булочных и парикмахерских, банях и рынках, художественных и артистических кружках, великолепных особняках и грязных трущобах, дворянских клубах и шулерских притонах, «дворцах обжорства» и захудалых трактирах.

Еще в книге «от Английского клуба к музею Революции» Гиляровский обратился к изображению московского быта. Эта тема постоянно волновала писателя и становилась главной в его творчестве советских лет («Москва и москвичи», «Записки москвича»).

Гиляровский стремился показать связь дна древней столицы с жизнью светлых высоких палат. Изображая быт особняков бывших хозяев царской России, он, как никто, хорошо знал, что среди храмов и дворцов ютится нищета. Гиляровский не был бесстрастным регистратором событий и бездушным бытописателем. Он видел социальное неравенство в мире наживы, показывал безудержный разгул дворянской и купеческой Москвы и все ужасы буржуазного города, гибель одаренных людей в его трущобах. С душевной болью писал Гиляровский о трагических судьбах «трущобных людей», обитателей ночлежек, жителей Хитрова рынка и Цветного бульвара, нищих мастеровых и ремесленников «Олсуфьевской крепости», спившихся драматургов и артистов из «Собачьего зала», о барышниках из трактира «Пересыльный», карманниках из «Сибири», крупных шулерах из «Каторги».

В трущобах находили приют «обратники», бежавшие из Сибири и из разных тюрем. Здесь жили семьями, любили, женились, растили детей. Отсюда уже не было выхода в иной мир: мальчики, подрастая, становились ворами, девочки — проститутками.

Гиляровский был частым гостем московских трущоб, тысячи людей погибли здесь на его глазах, и. велика была радость писателя, когда советская власть навсегда покончила с этими гнойниками буржуазного мира.

Уходящая, старая Москва, Москва Гиляровского — это для автора «Москвы и москвичей» фон, который должен оттенить величие новой, растущей Москвы. Словно перед пушкинским Пименом проходит перед ним минувшее. Вспоминая об этом летописце, Гиляровский считал себя несравненно богаче: «На пестром фоне хорошо знакомого мне прошлого, где уже умирающего, где окончательно исчезнувшего, — писал он, — я вижу растущую не по дням, а по часам новую Москву. Она ширится, стремится вверх и вниз_ в неведомую доселе стратосферу и в подземные глубины метро, освещенные электричеством, сверкающие мрамором чудесных зал… Там, где недавно, еще на моей памяти, были болота, теперь — асфальтированные улицы, прямые, широкие. Исчезают нестройные ряды устарелых домишек, на их месте растут новые, огромные дворцы. Один за другим поднимаются первоклассные заводы»[29].

Невиданные силы нужны были, чтобы старая Москва выросла в первый город мира. «Это стало возможно, — говорит Гиляровский, — только в стране, где советская власть». Он считает, что новые поколения людей, не знавшие, «каких трудов стоило их отцам выстроить новую жизнь на месте старой», «должны узнать, какова была старая Москва и какие люди бытовали в ней». И сознание того, что его работа полезна и значительна, делало писателя молодым и счастливым.

Из всех книг, написанных Гиляровским, самой его любимой была автобиографическая «повесть бродяжной жизни» — «Мои скитания», над которой он работал до последних дней жизни. «Пока еще не много сделано, — писал Гиляровский, — но книга будет еще интереснее, чем была. Я живу ею!» Он хотел открыть «Мои скитания» предисловием «От автора»:

Вступление к книге, по замыслу писателя, должно быть расшифровано в процессе чтения всем содержанием книги. В эту повесть он вложил самого себя, рассказав о человеке, много повидавшем на своем веку. Гиляровский рисует яркие картины детства, гимназического быта, политическую ссылку Вологды 60-х годов, судьбы последних бурлаков на Волге, тяжелый труд грузчиков и рабочих белильного завода, изнурительную службу солдат и скитания провинциальных актеров, военные события на Кавказе и быт столицы.

Почти хронологически излагая свою биографию, писатель не ограничивается повествованием о себе. «Мои скитания» — это не только бродяжная жизнь Гиляровского, это — скитания многих людей, подобных ему. Образ автора в повести — не только ее главный персонаж. Он еще и активный свидетель тех событий, которые он описывает, той жизни, которой жил он сам и люди, окружавшие его. Гиляровский пишет о времени, о своих современниках — о «трущобных людях», о «людях театра», о москвичах и людях, живущих в провинции, о своих многочисленных друзьях разных лет. Со страниц книги встают образы простых людей — беглый матрос Китаев, бурлак Костыга, атаман Репка, солдат Орлов, нищие актеры, бедные газетчики — и у каждого из них своя судьба, свой путь в жизни.

В «Друзьях и встречах» рассказчик еще больше отодвигается на задний план, повествуя прежде всего о своих современниках, безвестных и знаменитых. В этой книге Гиляровский создает яркие портреты Льва Толстого, Чехова, Глеба Успенского, Брюсова, Саврасова, пишет о людях, сыгравших когда-то свою роль в истории спорта, рисует типы газетчиков и обитателей дна. И все эти люди даются писателем в самой обычной будничной, житейской обстановке.

Значительный период жизни Гиляровского был связан с театром. О своих театральных скитаниях, о тех, с кем встречался и дружил в это время, он и рассказал в книге «Люди театра», назвав ее «повестью актерской жизни». Ею он как бы продолжил «повесть бродяжной жизни». На фоне того времени, когда театры, по словам Гиляровского, еще освещались керосиновыми лампами, он рисует фигуры своих современников, быт тружеников сцены.

«Люди театра, — писал Гиляровский, — это те, которые живут театром, начиная от знаменитых актеров и кончая театральными плотниками и даже переписчиками пьес и ролей, ютившимися в ночлежках Хитровки…», «Люди театра» — это повесть, только с настоящими именами, датами и местами действия, повесть о действительных событиях, со списанной с натуры обстановкой, с рядом описаний картин или записанных тогда по горячим следам в форме дневников, писем или воспоминаний, вынутых из памяти автора — действующего лица, представляющего собой одного из «людей театра».

Гиляровский рассказывает, что в старые времена в театр не поступали, а попадали, как попадают под суд, под поезд, в тюрьму. Привлекали вольная жизнь, заманчивое будущее! За кулисами актеры не делились на «великих» и «мелкоту». Несмотря на постоянную нужду и скитания, те и другие были убеждены в том, что они люди особенные — люди театра. На сытых обывателей актеры, по словам Гиляровского, смотрели с высоты своего призрачного величия.

— Горд я, Аркашка, — говорил Несчастливцев, шагая пешком из Керчи в Вологду, встретив Счастливцева, шагавшего из Вологды в Керчь…

И пошли вместе старые друзья Гиляровского трагик Николай Хрисанфович Рыбаков и комик Александр Дмитриевич Казаков, с которых писал Островский героев своего «Леса», — один огромный, в рваном плаще, перекинутом через плечо, в порыжевшей на солнце широкополой шляпе, другой — маленький, тощий, в женской кофте, в рваных ботинках, из которых пальцы наружу глядят. С любопытством разглядывают их арестанты, встреченные на пути. Один толкает другого в бок:

— Глянь-ка, актеры! Гы… ты!

— Не смейся, щенок! Может, сам хуже будешь!

Гиляровский любил театр, жил им, знал и понимал тех, кто отдавал ему душу — всю жизнь. В его книге — целая галерея людей — от безвестных перелетных птиц, таких, как скромный, рядовой провинциальный актер Вася Григорьев, который охотно и добросовестно делал все, что ему поручали, до таких великанов, как В. Н. Андреев-Бурлак, А. И. Южин, К. С. Станиславский, М. Н. Ермолова. Тепло вспоминает Гиляровский и об известных провинциальных актерах М. П. Докучаеве, В. П. Далматове, Ф. К. Вольском и о столичных знаменитостях Михайле и Прове Садовских, А. А. Бренко, М. И. Писареве, А. Я. Глама-Мещерской.

В январе 1935 года были написаны последние строки этой книги, предисловие к «Людям театра», и Гиляровский был уже в новой работе, завершал «Записки репортера», писал большую поэму о В. И. Ленине, восторженные стихи о челюскинцах, о советской молодежи.