Жизнь и приключения Лонг Алека

1

После суда Бартон вернулся домой в отличном настроении. Как умно он ответил Лонгу, когда тот выложил свои главные козыри и принялся рассказывать о визите к судье. Ответил так, что у публики отнялись языки, а к аресту в Виктория-холл он на самом деле не имеет никакого отношения. И все же хорошо, что суд над Лонгом наконец закончился. Надо только скорее отправить его в Россию, чтобы не дать возможности социалистам заварить кашу, поднять общественное мнение. Конца не будет протестам, обращениям к народу, запросам в парламент. Ну, об этом он позаботится сам. Сейчас же позвонит в тюрьму и даст указания. Пусть подберут сопровождающего, оформят все нужные документы для Константинополя, откуда Лонга пересадят на русский пароход, и отправляют его с богом. Чем скорее, тем лучше.

На пороге дома судью встретила миссис Бартон. Она всегда интересовалась процессами, которые вел ее сын. Волновалась за него и очень хотела, чтобы о нем говорили и писали как о справедливом человеке.

— Ну, и чем же кончился суд, Эндрью? — спросила она, целуя сына в лоб.

— Лонгу дали десять лет каторжных работ, но заменили высылкой в Россию, — сказал Бартон, сбрасывая пиджак. В комнате было душно.

— Я всегда была уверена, что ты добрый и гуманный мальчик, — воскликнула миссис Бартон. — Ну, хватит о делах. Ты, вероятно, страшно голоден? Сейчас Кэт принесет тебе поесть. Кстати, сегодня твои любимые бараньи котлеты с косточкой.

— Ты просто ангел, мама, — сказал судья и поцеловал руку матери.

Как только миссис Бартон вышла из комнаты, судья схватился за телефонную трубку.

— Вы уже знакомы с приговором по делу Алека Лонга, Джордж? Очень хорошо, — сказал он начальнику тюрьмы. — Заготовьте все документы. Справьтесь об отходящих завтра судах в Европу. Если не будет прямого парохода в Турцию, где Лонга надо пересадить на идущий в Россию, то найдите место на том, который идет в порт, где можно сделать пересадку. Понятно? Необходимо все организовать срочно и совершенно секретно. Свидание? — Бартон с минуту подумал. — Мне кажется, что не стоит. Пообещайте дать в ближайшие дни, а потом сообщите жене, на каком пароходе его отправили. Почему? У него слишком энергичная жена, Джордж…

Ну, так. Сколько нервов надо иметь человеку, чтобы быть судьей! Какое сегодня число? Двадцать третье, пятница. Больше недели он не виделся с Лолой Брэдок…

При воспоминании о Лоле судья улыбнулся. Какая женщина! Создает же бог таких красавиц. Ноги, руки, глаза! Да что говорить, все — совершенство.

Только теперь судья понял, как он соскучился по Лоле. Всё проклятые дела! Но вечером он обязательно встретится с ней. Отдохнет и поедет в «Золотую подкову». Они поужинают вместе, а потом…

Ночное кабаре «Золотая подкова» помещалось на краю города, в живописном уголке на берегу океана. Дом стоял в густом саду, и с улицы была видна только аллейка, обсаженная ровно подстриженными кустами. У калитки висела большая деревянная подкова, выкрашенная золотой краской, а на самом доме, уже внутри сада, огромный красочный плакат, изображавший Лолу Брэдок в черных длинных чулках с розовыми подвязками. В этом году она была гвоздем сезона и пользовалась невиданным успехом у публики.

Бартон появился в «Золотой подкове» поздно, когда программа уже началась. Его встретил почтительно склонившийся метрдотель и доверительно сказал:

— Забыли вы нас, мистер Бартон, давно не были. Мисс Брэдок еще не выступала. Ваш стол, как всегда, свободен. Прошу.

Он откинул перед судьей тяжелую портьеру, и они очутились в небольшом зале, заставленном столиками. Все места были заняты. На маленькой эстраде молодой человек в цилиндре лихо выбивал чечетку. Громко играла музыка. Бартона заметили. Со всех концов неслись приветственные возгласы:

— Хэлло, Эндрью! Где вы пропадали?

— Здравствуйте, Бартон! Идите к нам.

Раскланиваясь, он следовал за метрдотелем в глубь зала, к свободному столику.

— Пригласить мисс Брэдок? — спросил метрдотель, когда судья уселся в кресло. — И подать ваше любимое «Редерер»?

— Скажите ей, что я в зале, Фердинанд, и жду ее. Пусть придет после своего номера. Шампанское подайте.

Метрдотель почему-то не уходил. Бартон удивленно взглянул на него:

— Вы хотите что-то сказать мне, Фердинанд?

— Да, сэр, — наклонился к уху судьи метрдотель. — Может быть, это не мое дело… Мисс Лола в очень плохом настроении. Я хотел сказать вам об этом, сэр… Извините.

— Спасибо, Фердинанд, — улыбнулся судья.

Бартон самодовольно подумал: «Простой человек Фердинанд, а все замечает и понимает».

Танцор кончил отбивать чечетку, раскланялся, скрылся за кулисами. Конферансье, улыбаясь, объявил:

— Мисс Лола Брэдок!

Он захлопал в ладоши. Зал громыхнул аплодисментами. На эстраду выбежали шесть девушек, одинаково одетых в бело-черные кружевные платья со множеством воланов. Под бравурный мотив, высоко закидывая ноги, они начали танцевать канкан. Когда они становились одна за другой, казалось, что на сцене извивается белочерная змея. Но вот раздалась дробь барабана, музыка смолкла, танцовщицы остановились. Появилась Лола Брэдок.

Зал восторженно приветствовал артистку. Лола Брэдок! Королева «Золотой подковы»! Любимица публики!

Она действительно была хороша. Гибкая, как прутик вербы, стройная, с длинными ногами, маленькой красивой грудью, смуглокожая, с чуть раскосыми глазами, пунцовым чувственным ртом, Лола напоминала редкий экзотический цветок. Таких девушек Бартон встречал на острове Бали, когда ездил в увеселительное путешествие по островам Индийского океана.

Но почему она не подошла к его столику? Лола всегда подходила к нему. Она видела его, — он сидел на своем обычном месте. Видела — и не подошла. Даже не посмотрела в его сторону, не встретилась глазами. Почему? Сердится за что-нибудь? Плохое настроение? Он постарается развеселить ее. Порадует. Скажет, что она может купить браслетик в магазине Вигзеля. Он ей так понравился.

Тем временем Лола кончила петь и ушла с эстрады. Публика требовала повторения песенки, неистово хлопала, некоторые встали и что-то кричали. Артистка не появлялась. Свет на эстраде погас. Программа кабаре закончилась.

Через зал к столику Бартона шла Лола. Сейчас на ней было черное закрытое платье, на груди блестела маленькая скромная брошь.

— Здравствуй, Эндрью, — сказала девушка. — Ты давно не был. Вершил справедливый и скорый суд?

Бартон встал, подвинул ей кресло:

— Я рвался к тебе, дорогая. Ты не можешь себе представить, как я соскучился по тебе! Но дела, дела… Будешь что-нибудь есть?

— Нет. Налей мне шампанского.

Она залпом выпила бокал и попросила налить второй. Бартон удивился. Обычно Лола пила мало.

— Ну, расскажи мне, в чем все-таки дело. Может быть…

— Расскажу. Налей мне еще вина.

Бартон пожал плечами и наполнил бокал.

— Еще бутылку! — скомандовала Лола подошедшему к ним метрдотелю. — Бутылку моего любимого «Редерера». Отпразднуем твой успех, Эндрью.

Она быстро пьянела. Фердинанд заметил это и вопросительно взглянул на Бартона. Судья кивнул головой. Через минуту на столе появилась вторая бутылка.

— Ну, скажи же наконец, что тебя так волнует?

— Зачем ты упрятал моего брата в тюрьму на два года, Эндрью? — раздельно и громко спросила девушка. Сидящие рядом повернули головы в их сторону. — Ты же знал, что они требовали своего законно.

— Какого брата? Я ничего не понимаю.

— Родного брата. Джемса Брэдока. Рабочего с лесопильного завода. Не помнишь?

Бартон вспомнил. Действительно, три дня назад он судил трех молодых парней с лесопилки. Они взбунтовались из-за непомерных вычетов, сделанных из их жалованья хозяином, и в знак протеста поломали циркульные пилы. Все получили по два года. Джемс Брэдок! Да, кажется, там была такая фамилия. Но кто же знал, что он брат Лолы?

— Почему ты не сказала мне об этом раньше?

— Ничего бы ты не сделал. Ничего. Раньше я не могла тебе сказать, так как только сегодня узнала об аресте Джемса. Ты безжалостный, черствый подлец, Эндрью! Разве ты справедливый судья? — Лола дрожащими от волнения руками налила себе шампанского. Она была совсем пьяна.

— Говори, пожалуйста, тише. На нас обращают внимание, — прошептал судья, видя, что люди с интересом смотрят на их столик, ожидая скандала. — Лучше пойдем отсюда и поговорим где-нибудь в другом месте.

— Никуда я не пойду. Ты знал, ведь знал, что рабочих обидели, они правы, а полностью виноват их толстомордый хозяин Скинер. Знал и все-таки посадил их в тюрьму. А у Джемса жена и двое детей. Справедливый судья! И сегодня ты послал хорошего человека на виселицу. Кого? — Лонга. Я все знаю.

Она размахнулась и влепила оторопевшему судье звонкую пощечину.

— Это тебе за Джемса, за Лонга и аванс за будущих невинно осужденных. Подлец!

Лола упала в кресло и забилась в истерике. В зале хохотали:

— Вот это да! Смелая девчонка…

Судья бросил салфетку на стол и, ни на кого не глядя, пошел к выходу. За ним с извинениями и поклонами следовал вконец расстроенный Фердинанд. Такая история в «Золотой подкове»! Грандиозный скандал. Что это грандиозный скандал, понимал и Бартон. Королевский судья, первое лицо в городе, публично получил пощечину! От кого? От девки, танцовщицы сомнительного поведения! Позор, огласка, анекдоты…

На следующий день все брисбенские газеты в отделе хроники поместили пикантные описания происшествия в «Золотой подкове». Газета «Брисбен ньюс» дала завлекательный заголовок: «Любовь и политика». Бартон был вне себя. И хотя ни одна газета не посмела упомянуть его фамилии, все было «секретом полишинеля». Город смаковал скандал, и действующие лица были всем хорошо известны. Пощечину мисс Брэдок услышал весь штат Квинсленд.

А через два дня судью Бартона вызвал в Канберру губернатор. Сэр Эндрью сразу понял, что приглашение — следствие скандала в кабаре.

2

Алек поднял руки, звякнули наручники, и он открыл иллюминатор. В каюту ворвался свежий морской ветер. Стало слышно, как волна плещется у борта судна. Он просунул голову в круглое отверстие, с наслаждением вдохнул прохладный воздух. Над ним расстилалось черное небо со знакомыми звездами. Он безошибочно узнавал их: Маркаб, Крест, Андромеда, Сириус… Внизу, отражая их в такой же черной, как небо, воде, лежал океан.

Судно покачивало, палуба чуть заметно дрожала под ногами. Он так давно не ощущал этого дрожания. Доносился скрежет железа. Кочегары орудовали лопатами, подбрасывая уголь в топки.

Алек сел на койку. Из соседней каюты через дощатую переборку слышался заливчатый храп. Это безмятежно спал Гордон Мерфи, конвоир Алека, молодой курносый солдат из Дарвина. Он вез «опасного государственного преступника», так ему сказали в тюрьме, и потому с утра был очень важным, строгим и неразговорчивым. Но сразу же после отплытия судна изменился. Стал простым деревенским парнем. Вот только наручники снять отказался. Боится, чтобы Алек не убежал. Дуралей! Куда здесь убежишь? Каюта заперта, в иллюминатор не выскочишь, а выскочишь, так попадешь в зубы акулам. Да и без них все равно гибель. Не доплывешь, — до берега двести миль. Пароходы проходят редко.

Да… Он был готов смириться со всем. С наручниками, с душной каютой, с плохой тюремной пищей. Со всеми лишениями и неудобствами, кроме одного. Алек так и не повидал Айны. Его подло обманули. Заверили, что дадут свидание, и обманули. Рано утром приказали собрать вещи и быть готовым к отъезду. Он отказался. Заявил, что никуда не поедет до тех пор, пока ему не позволят повидаться с женой. Начальник тюрьмы приложил руку к сердцу:

— Я вам обещаю. Мы сообщили миссис Лонг, чтобы она приехала прямо на пароход. Времени у нас в обрез. Судно уходит через три часа.

Он поверил. Его привезли в порт, закрыли в каюте, сказали, что скоро приедет жена. Он мучительно ждал ее, прислушивался к каждому шороху в коридоре, к обрывкам разговоров, к малейшему звуку. Он был в страшном напряжении и наконец услышал, как отдают швартовы, убирают трап. Алек так хорошо знал эти команды, топот ног по палубе, отрывистые приказания боцмана у трап-талей. Тут уж его нельзя было обмануть. Он принялся бешено колотить ногами в железную дверь, кричал, посылая проклятия на головы тюремщиков, но никто не обращал на него внимания.

Пароход начало покачивать. Они вышли в океан. Все было кончено. Он в изнеможении упал на койку, вцепился зубами в подушку, Слезы текли по его щекам. Может быть, он никогда больше не увидит Айны. Никогда! Эта мысль была невыносимой.

Так он и не увидел в последний раз Айны. Не смог утешить ее, вселить надежду в измученное сердце. Ничего не сумел он сделать. Будь они прокляты, лжецы и фарисеи! Он чувствовал себя бесконечно одиноким. К чему такая жестокость? Что случилось бы, если они побыли бы вдвоем полчаса? Чего они боялись?

Он не думал о своем будущем, только об Айне. Незадолго до его выступления в Виктория-холл она, ласкаясь к нему, сказала, что ожидает ребенка.

Лучше бы она этого не говорила, лучше бы не было ребенка в это тяжелое для них время.

Алек лежал с открытыми глазами. Судно продолжало покачивать. В иллюминаторе то показывалась, то исчезала яркая звезда, рядом храпел Мерфи, из кочегарки доносился скрежет лопат… Все было кончено.

Английский пароход «Сити оф Лондон» бесстрастно разрезал своим острым штевнем ночные воды Индийского океана, на мостике нес вахту второй штурман, капитан пил кофе со старшим стюардом, механики болтали в кают-компании. Никому не было дела до арестанта из носовой каюты, до его переживаний…

Утром Алек услышал, как в замке повернули ключ. Вошел Мерфи. Чисто выбритый, в отглаженной форме, он выглядел празднично.

— Пойдемте завтракать, Лонг, — сказал солдат, улыбаясь. — Путешествие началось. Поедим на палубе. Сегодня чудесный день. Думаю, что вам будет приятнее, чем сидеть в каюте. Потом погуляем, полюбуемся на океан.

Мерфи так и лучился добродушием и хорошим настроением. Он был в восторге от миссии, которая совсем неожиданно выпала на его долю. Подумать только, он побывает в Индии, в Африке, в Турции! Будет, что рассказать дома, когда он вернется.

Алек глядел на него с неприязнью:

— Скажите, Мерфи, почему мне не дали свидания с женой?

— Свидания? Понятия не имею.

— Врете, Мерфи. Я целый час дубасил ногами в дверь, когда мы уходили, и кричал. Вы не могли не слышать.

— Я слышал, что вы ведете себя беспокойно, и думал, что так и должно быть. Мне сказали, что вы нервный, при отправлении, наверное, будете бушевать. Предупредили, чтобы я ни в коем случае не отпирал каюту. О вашей жене я ничего не знаю.

Алек понял, что солдат искренен и говорить с ним бесполезно. На самом деле он ничего не знает. Его тоже обманули.

— Ладно, Мерфи. Снимите с меня наручники. Они мне натирают запястья. Я же просил вас.

На лице солдата появился испуг.

— Нет, Лонг, я этого не сделаю. У меня есть строгий приказ — держать вас все время в наручниках.

— Для чего?

— Чтобы не убежали.

— Экий вы все же… Ну посмотрите, куда я могу убежать?

— Так-то оно так… Но приказ?

— Плюньте вы на приказ. Ведь теперь надо мной самый главный начальник — вы. А над вами нет никого. Вы вроде бога.

Мерфи растянул рот в улыбку:

— Скажете тоже! Вроде бога!

— Нет, на самом деле, Мерфи. Вы же неглупый парень. Кругом океан, а я не собираюсь прыгать за борт. Хочу еще пожить. Ну?

— Хорошо. Я сниму с вас наручники, если вы дадите честное слово джентльмена не пытаться бежать и не употреблять мою доброту во вред, — сказал солдат.

— Не сомневайтесь. Слово джентльмена, Мерфи.

— Смотрите. Я верю вам. А теперь пошли завтракать.

Они устроились на залитом солнцем трюме. Небольшие волны со снежными гребешками катились по синему океану от бортов до самого горизонта. По небу плыли похожие на ватные комочки легкие облака. Напоенный запахами океана воздух был чист. Ветер обдувал лицо. Несмотря на утро, на палубе уже становилось жарко.

Все напоминало Алеку прошлое. На какую-то минуту он почувствовал себя матросом парохода «Анни Мёрск». Вот так же они завтракали и обедали на трюмах в Средиземном море, когда в кубрике становилось невмоготу от духоты.

Мерфи сходил на камбуз, принес овсяную кашу, кофе, по куску пирога, и они принялись есть. Мимо проходили матросы, с любопытством поглядывали на Алека. В конце концов один из моряков не выдержал, бросил на трюм пачку сигарет и спросил:

— Кто этот человек, солдат?

Мерфи важно ответил:

— Проходи, проходи. С ним запрещено разговаривать. Государственный преступник.

— Убийца?

— Нет. Говорят тебе — государственный преступник. Политический. Проходи!

— Ой как страшно! — Матрос показал Мерфи рога, сложенные из двух пальцев. — Бери сигареты, парень, — обернулся он к Алеку. — Если у тебя туго с куревом, я соберу еще у ребят. Можно, Томми?

— Спасибо, — поблагодарил Алек. — Сигареты не помешают. Притащи, если сможешь.

Мерфи рассердился.

— Прекратить разговоры! — заорал побагровевший солдат. — Я сказал — запрещено. Или я сейчас же запру вас в каюте, Лонг, а на тебя пожалуюсь капитану. Узнаешь тогда, что будет.

— Слушаюсь, сэр, — с деланным послушанием сказал Алек и замолчал. Ему не хотелось уходить с палубы в душную каюту.

— Ну ты и служака, Томми! Только в деревнях есть такие законченные ослы, — засмеялся матрос. — Ты такой дурак на самом деле или только делаешь вид?

— Но, но! Ты поговори у меня. Не забудь, что я при исполнении служебных обязанностей.

Алек молча курил, наблюдая за нахохлившимся солдатом. Вид у него был очень смешной.

— Не сердитесь на меня, Мерфи, — примирительно проговорил Алек. — Право, я не виноват.

— Вы не должны разговаривать с командой. У меня на этот счет тоже есть приказ.

— Вы сами себе здесь приказ, Мерфи. Я же говорил вам. Ничего не случится, если мы перекинемся парой слов с парнями. Вы знаете, ведь я тоже моряк…

— Разве? — удивился Мерфи. — А ну, расскажите. Давайте пройдемся.

Они встали с трюма и, как два добрых приятеля, принялись шагать по палубе от полубака до средней надстройки. Алек охотно рассказывал солдату о себе, о своих плаваниях. Мерфи слушал его с открытым ртом.

— Сколько вы повидали! — воскликнул он, когда Алек дошел до своих скитаний по Южным морям. — Только в книжке и можно прочитать такое. За что же вас арестовали?

— А вам разве не сказали в тюрьме?

— Нет. Только приказали не спускать с вас глаз.

— Ну, об этом я расскажу вам в следующий раз. Не все сразу. Лучше вы мне скажите, куда вы везете меня.

— Как куда? В Турцию. Там я передам вас другой охране, и вас отправят дальше, в Россию.

— Значит, наш пароход идет в Турцию?

— В Индию. Там перейдем на другое судно.

— Ах вот что…

Они оставались на палубе до самого обеда. Пообедали. Мерфи захотел спать. Он надел Алеку наручники и повел в каюту.

— Отдохнем, а потом снова погуляем, — утешил его солдат.

— Напрасно, Мерфи. Никуда я не денусь. Можете спокойно отдыхать, а я побуду на палубе.

— Э, нет. Так дело не пойдет. Я должен быть все время с вами.

Прошло несколько дней, и солдат привык к Алеку, особенно после того, как тот рассказал ему, за что его арестовали.

— Если все правда, уж очень строго с вами поступили.

Между солдатом и Алеком вскоре установились дружеские отношения. Теперь днем Мерфи не надевал на Алека наручники, разрешал быть на палубе с утра до наступления темноты, перестал обращать внимание на его общение с командой парохода. Матросы и кочегары, свободные от вахты, любили посидеть на свежем воздухе, поболтать с Алеком. Они сразу почувствовали в нем хорошего человека, а когда узнали, что он моряк, то засыпали его куревом и едой. Каждый хотел хоть чем-нибудь ему помочь.

Алек попросил разрешения у Мерфи работать вместе с командой. Работа отвлекала его от мрачной действительности. Солдат милостиво разрешил, но все же никогда не оставлял Алека одного. Всегда торчал рядом.

Боцман «Сити оф Лондон» не мог нарадоваться, видя, как отлично знает арестант морское дело. Алек, быстро стал на пароходе своим.

Только когда Мерфи отводил его в каюту и Алек оставался один, мысли об Айне возвращались вновь и вновь, не давали ему покоя, и будущее казалось безнадежным. Он подходил к открытому иллюминатору, глядел в звездное темное небо, слушал плеск волн за бортом. При каждом движении позвякивали наручники, которые Мерфи не забывал надевать на ночь, и мучительно напоминали, что он всего-навсего арестант, государственный преступник и ждать впереди чего-либо хорошего не приходится.

Алек плохо спал. Мешали скованные руки и кошмары. Они терзали его каждую ночь. Ему снилась Айна. Всегда с ней происходило что-нибудь плохое. Он стремился к ней, хотел помочь, освободить ее, но что-то темное, липкое наваливалось на него. Он все видел, но не мог шевельнуться, испытывая невероятные муки от своего бессилия. Вокруг кривлялись страшные, искаженные уродливыми гримасами рожи, хохотали, протягивали к Айне когтистые лапы, а он не мог поднять рук, защитить ее… Алек просыпался в холодном поту, счастливый от того, что это был только сон, но после долго не мог заснуть.

«Сити оф Лондон» был старым грязным пароходом всего с двумя пассажирскими каютами. Ходил он медленно, и плавание до Бомбея, куда шло судно, предстояло длинное. Не меньше двух недель.

3

…Всю ночь Айна ходила по комнате, хваталась то за одно, то за другое. Что-то убирала, принималась за никому не нужное шитье, потом бросала все. Как и чем помочь Алеку?

Она подбегала к комоду; в какой уже раз доставала заветную коробочку с «драгоценностями», подарками разного времени! Золотым колечком, тонкой цепочкой, часиками… За них можно выручить только несколько жалких фунтов. Отчаяние охватывало ее. Она металась по комнате, как пойманная в сети птица.

Эдгар Янович и Нина Сергеевна прислушивались к шагам в соседней комнате и не знали, как утешить дочь.

— Не спит! — шептала Нина Сергеевна, прикладывая к глазам платок. — Эдди, пойди, постарайся уговорить ее лечь в постель.

Струмпе нерешительно шел в комнату к Айне.

— Ложись, дочка, ложись. Утро вечера мудренее. Не мучай себя напрасно. Из-за того, что ты не будешь спать, Алеку не станет легче. Поспи. Завтра тебе предстоит еще много волнений.

— Не могу, папа. Не могу! Как жить? Я должна быть с Алеком.

— Придумаем что-нибудь. Ты ложись, ложись. — Струмпе подошел, погладил ее по голове. — Ну, пожалуйста.

Чтобы не огорчать отца, Айна, не раздеваясь, прилегла на кровать, закрыла глаза. Струмпе сел рядом и начал напевать старинную песенку, которую он пел дочери в детстве, когда та была совсем маленькой. Под это тихое пение Айна забылась в тревожном сне.

Утром, бледная, измученная, с синими кругами под глазами, Айна поехала в «Бога Род». Начальник тюрьмы принял ее любезно.

— Садитесь, пожалуйста, миссис Лонг. Я должен вас несколько огорчить. Сейчас свидание получить нельзя. Нет, нет, не пугайтесь. Вы получите его позже. Дело в том, что сегодня Лонга отправляют в Бомбей, где предполагается пересадка на пароход, идущий в Турцию…

— Сегодня? — Айна похолодела. — Почему же так скоро?

— Мы не можем ждать, миссис Лонг. Пароход уходит сегодня. Приговор обжалованию не подлежит, и потому мы должны привести его в исполнение. А следующий пароход отплывает только через две недели. Таковы указания свыше.

— Когда же я могу повидать мужа?

— Судно покинет порт в три часа. К этому времени Лонга привезут на пароход, и мы дадим вам возможность побыть вместе целый час. Согласитесь, что такое свидание будет много приятнее, чем здесь. Все-таки отдельная каюта…

— Я хочу видеть его сейчас. Вызовите Лонга сюда. Что вам стоит? Очень прошу вас!

— Не могу. Приезжайте на пароход «Сити оф Лондон» к трем часам. Я напишу распоряжение конвоиру, чтобы он не препятствовал вашей встрече. Только одно условие…

— Какое?

— Вы не должны ничего передавать ему.

— Хорошо.

— Верю. Обыска вам делать не будут.

Начальник тюрьмы сел за стол и набросал несколько слов на тюремном бланке.

— Передадите конвоиру, когда подниметесь на палубу парохода. Очень сожалею…

Айна ушла. Начальник тюрьмы с сожалением покачал головой. Такая славная молодая женщина! Он был противен сам себе. Он понимает — преступника надо скорее увозить из Австралии, но зачем же лишать последней радости эту милую женщину, миссис Лонг? Ну, поцеловались бы в последний раз, помиловались… Может быть, и не увидятся больше никогда. А что, если своей властью разрешить им свидание в тюрьме? Вернуть миссис Лонг?

Он выглянул в окно. Улица была пустынна. Э, не бежать же за ней, в самом деле? Не ровен час, еще узнает королевский судья — неприятностей не оберешься. Жаль, что поздно пришла ему на ум эта мысль. А ведь мог бы порадовать ее. Ну, да что теперь говорить… А судья все же жестокий человек.

…Было одиннадцать часов, когда Айна подошла к дому, где помещалась социалистическая партия. Ее встретил Уайт:

— Что случилось, миссис Лонг?

— Алека сегодня увозят из Австралии.

— Сегодня? — Уайт переменился в лице. — Не может быть! А мы только наметили план его освобождения. Хотели послать делегацию к губернатору с доказательствами, что была организована чудовищная провокация, хотели устроить в Брисбене демонстрацию в знак протеста против приговора… Ах как плохо. Плохо, — повторил Уайт, нахмурясь. — Они оказались хитрее, чем я думал. Сейчас мы бессильны что-нибудь предпринять. Надо иметь хоть немного времени, чтобы все привести в движение.

— Мистер Уайт, — сказала Айна, — вы сами говорите, что уже поздно что-нибудь делать в защиту Алека. Прошу вас, помогите мне поехать за ним, может быть, хоть чем-нибудь облегчу его участь. Но для этого нужны деньги, а у меня их нет. Может быть…

Уайт положил свою большую руку на руку Айны:

— Не говорите мне больше ничего, миссис Лонг. Я все понял. Вы получите деньги. Алек был другом австралийских рабочих, и они этого не забудут. Но… Вас не пугает неизвестность?

— Я должна быть вместе с ним, мистер Уайт.

— Хорошо. Я не стану отговаривать вас. Через несколько дней вы получите необходимую сумму.

— Спасибо, мистер Уайт. Я была уверена, что товарищи Алека помогут мне.

Уайт смотрел на Айну с восхищением. Какая смелая и преданная женщина. Надо быть очень мужественной, чтобы не побояться отправиться в такое путешествие.

Айна ушла от Уайта в приподнятом настроении. Оставалось два часа до встречи с Алеком. Скоро она увидит его и скажет, что последует за ним, что разделит с ним все тяготы и невзгоды.

Она не смогла дождаться назначенного часа и сразу же поехала в порт. «Похожу по причалу, посижу где-нибудь. Может быть, увижу, как Алека привезут на пароход», — думала Айна, подъезжая к проходной порта. Дежурный полицейский, заглянув в список судов, находящихся в порту, сказал ей:

— «Сити оф Лондон»? Он стоит у причала «Вулл энд Коттон компани». Пройдете сначала прямо по этой дороге, а потом завернете направо, миссис.

Айна быстро нашла причал «Вулл энд Коттон компани». У стенки грузилось несколько пароходов. «Сити оф Лондон» среди них не было. У Айны дрогнуло сердце. Недоброе предчувствие охватило ее. Быстрыми шагами она прошла мимо судов, останавливалась у каждого, читала названия. «Цирцея», «Сломан-4», «Генерал сен Мартин»… Нет, «Сити оф Лондон» не был ошвартован тут. Ушел? Этого не может быть! Стоит где-нибудь в другом месте. Надо спросить…

— Не скажете ли мне, сэр, — бросилась Айна к человеку в морской форме, — где стоит пароход «Сити оф Лондон»? Мне сказали, что он должен быть на этих причалах.

— Да, действительно он стоял здесь, мисс. Но вы немного опоздали. Пароход снялся утром, в одиннадцать. — Человек притронулся к козырьку фуражки и пошел дальше.

Ушел! Ушел в одиннадцать, а не в три! Все надежды рухнули. Какой подлый обман! Зачем? Поехать сейчас в тюрьму, плюнуть в лживые глаза начальника?.. Впрочем, что это изменит? Злость, обида, отчаяние бушевали в душе Айны.

Обессиленная, она медленно побрела к волнолому. На самом конце его остановилась. Океан был спокоен. Под лучами солнца блестела голубая гладкая поверхность. Пронзительно кричали и кружились чайки. На горизонте черной палочкой поднимался дым. Может быть, это уходил «Сити оф Лондон»? Сердце Айны разрывалось на части. Алек, ее Алек! Он, наверное, так ждал свидания! Надеялся до последней минуты. И потом увидел, как пароход отплывает, а ее нет даже на причале. Что он подумал?

Снова злоба и негодование поднялись в ее душе. О, как она ненавидела Бартона, начальника тюрьмы, всех, кто так гнусно участвовал в обмане. Надо держаться. Сейчас нет времени для размышлений, надо действовать. Она бросилась в порт узнать о ближайших рейсах пароходов в Европу.

Молодой, розовощекий клерк с видимым удовольствием отвечал на ее вопросы. Приятно разговаривать с такой милой дамой.

— Да, мэм, «Сити оф Лондон» ушел в одиннадцать. Он зайдет в Калькутту, сдаст там часть груза, а потом закончит выгрузку в Бомбее. Ближайшее судно на Бомбей? Через четыре дня пойдет «Элеонора». О, конечно, догоните. Вы будете в Бомбее на несколько суток раньше. «Сити» — тихоход, да и выгрузка в Калькутте займет время. Пожалуйста, мэм. Был рад услужить вам, мэм.

Значит, во что бы то ни стало надо успеть на «Элеонору». Сейчас же бежать к Уайту, рассказать ему обо всем, поторопить. Она должна уехать на «Элеоноре».

Уайт был потрясен тем, что услышал от Айны.

— Ну и мерзавцы! — Он ударил по столу своим огромным кулаком. — Мы и это используем для нашей борьбы. Расскажем всем, на что способны наши уважаемые власти. Трусы! Кого побоялись? Женщины. Вероятно, на «Элеонору», миссис Лонг, вы попадете. Мы сегодня же начнем сбор средств. Не вешайте головы.

Дома Айна нашла в себе силы спокойно рассказать родителям о том, что произошло с ней, об обещании Уайта помочь и своем желании как можно скорее покинуть Брисбен.

— Так, значит, и не повидались, — грустно сказала Нина Сергеевна. — И ты нас покидаешь? Как же теперь мы, Эдди?

— Как, как? Никак, — сердито проговорил Эдгар Янович, — поезжай, девочка. Это твой долг жены и друга. Я считаю, что ты правильно делаешь, хотя мне больно расставаться с тобой. Больно и тревожно. Я понимаю, едешь ты не на радость. Много придется испытать, но ты не была бы моей дочерью, если бы бросила Алека в беде. Струмпе так не поступают. А ты… — он подошел к плачущей Нине Сергеевне и ласково обнял ее за плечи, — не горюй, утри слезы. Делать нам в Австралии нечего, поедем в свою Виндаву. Теперь нас ничто не держит.

Нина Сергеевна сквозь слезы улыбнулась и поцеловала Струмпе. Айна с нежностью глядела на своих стариков. Она понимала, какие чувства переполняют сейчас их сердца. Страх за нее, тревога за Алека, одиночество. Они так любили ее и все же не сказали слова упрека, не уговаривали остаться, подумать, прежде чем принимать такое серьезное решение. Все было ясным. Ехать. Ни минуты не сомневались в правильности ее поступков.

«Милые, дорогие мои», — думала Айна.

— Я буду часто писать вам, — сквозь слезы проговорила она и, уйдя к себе в комнату, бросилась на постель и зарыдала, уткнувшись в подушку.

Через три дня ей позвонил Уайт:

— Миссис Лонг, приезжайте, мы собрали для вас порядочную сумму. Приезжайте, я буду ждать вас.

Айна тотчас же помчалась к Уайту.

— Здесь достаточно на дорогу и на первое время, — сказал Уайт. — Желаю вам счастья, миссис Лонг. Его желают вам все рабочие. Я не сомневаюсь, что вы увидитесь с Алеком и все будет хорошо. Вы настоящая женщина, миссис Лонг.

Последний вечер дома прошел грустно. И хотя Эдгар Янович изо всех сил пытался отвлечь жену и дочь от печальных мыслей, это ему плохо удавалось. Нина Сергеевна с трудом сдерживала слезы, Айна молчала, думая о своем. Когда чемоданы были собраны и все готово к отъезду, Струмпе обнял дочь:

— Ты должна помнить, девочка, что бы ни случилось, у тебя есть мама и я. Мы всегда поможем. Почаще пиши. Ну, а теперь спать.

Провожали Айну только родители. Она не захотела видеть никого из друзей. Старики держались молодцом, старались ничем не выдать своего горя, пробовали шутить, и только когда наступило время расставания, Нина Сергеевна судорожно обхватила Айну, зарыдала, покрывая ее лицо поцелуями. Эдгар Янович сам еле сдерживался, но старался оторвать жену от дочери и тихо, сердито уговаривал:

— Ну, хватит, хватит, Нина. Ты же обещала мне… Не растравляй ей сердце. Ну, довольно.

Надо было подниматься на пароход. Матросы готовились убирать трап. Айна долго глядела на две машущие ей фигурки, которые становились все меньше и меньше и, наконец, совсем исчезли, когда судно повернуло за волнолом. Подавив тяжкий вздох, Айна спустилась к себе в каюту. Она присела на койку. Хотелось собраться с мыслями, выработать план действий. В Бомбей… Там, если удастся, повидать Алека и обсудить с ним дальнейшие ее шаги. Может, что-нибудь придумают. Но куда бы ни повезли Алека, она не оставит его. Лицо ее посуровело, в глазах появился необычный сухой блеск. Никто не узнал бы в ней прежнюю мягкую, приветливую, веселую Айну. В каюте на «Элеоноре» сидела совсем другая женщина — молчаливая, задумчивая, решительная, готовая на все.

…«Элеонора» пришла в Бомбей без всяких приключений. Как только закончились формальности и пассажирам разрешили сойти на берег, Айна, взяв свои чемоданы, спустилась на причал. Там ее окружили рикши, носильщики, агенты гостиниц. Все наперебой предлагали услуги. Нищие требовали «бакшиш». Ее дергали за платье, теребили, кричали в самые уши. В первый момент, оглушенная шумом, она растерялась, но очень быстро пришла в себя и с чисто женской хозяйственностью выбрала недорогую гостиницу поближе к порту. Оттуда ей будет удобнее наблюдать за приходящими судами, наводить справки. Носильщик подхватил ее вещи. Через пятнадцать минут она уже распаковывала чемоданы в крошечном номере на втором этаже маленькой гостиницы. Комната ей не понравилась. Она была душная, без вентиляции, грязноватая, но зато дешевая, и это устраивало Айну. О комфорте не думала. Еще в Брисбене она готовила себя к самому худшему.

Айна переоделась в легкое, светлое платье и побежала в управление порта узнать о пароходе, на котором должен прибыть Алек.

«А вдруг опоздала? Или что-нибудь изменилось с рейсом?» — думала Айна, подходя к конторе капитана порта, и сердце ее тревожно билось. Но беспокоилась она напрасно. Ей сказали:

— «Сити оф Лондон»? Одну минутку… Он придет послезавтра и станет на причале у Александер Уорф. Пожалуйста, миссис…

Айна успокоилась, но теперь не знала, чем себя занять. Все мысли были заняты Алеком и встречей с ним. Она вернулась в гостиницу.

4

За день до прихода в Бомбей Мерфи сделался сух и неразговорчив. Он запретил Алеку работать на палубе, ходить в кубрики и даже надел на него наручники днем.

— В чем дело, Мерфи? — спросил его удивленный Алек. — По-моему, я выполнял все ваши требования и держал свое честное слово.

— Верно, я не могу пожаловаться, но не сердитесь на меня, Лонг. Завтра мы приходим в Бомбей. Там начальство. Оно должно знать и видеть, что я вез вас согласно инструкции. И мое отношение к вам должно быть другим. Поедем дальше — тогда будет по-старому.

— Ну, если так, то понятно, — засмеялся Алек. — Я могу даже пожаловаться на вас за слишком строгое отношение. Хотите?

— Было бы неплохо, — серьезно сказал Мерфи. — Пусть знают, что на меня можно положиться.

— Ладно. Пожалуюсь.

Пароход пришел в порт вечером. Айна уже ждала его на причале. Подали швартовы, спустили трап, и она увидела, как к борту подъехал военный автомобиль. Из него вышли два офицера в колониальной форме, пошли на судно.

«Наверное, за Алеком», — решила она. Сердце колотилось часто-часто. Что делать? Подняться на пароход и попросить свидания? Или подождать, когда уедет автомобиль? Может быть, он приехал совсем не за Алеком? Надо действовать так, чтобы не напортить. Лучше подождать.

Прошло более получаса. С судна сходили помощники капитана в фуражках с якорями, свободные от вахт, чисто одетые матросы, а офицеры не показывались. Айна совсем изнервничалась. Все-таки, может быть, пойти на судно? Но вот у трапа появилась группа людей. Айна вздрогнула. Ей показалось, что среди них был Алек. Ну да, конечно, это он. Вот стоит австралийский солдат, офицеры и за ними, на голову выше всех, ее Алек! Она подбежала к трапу. Но тут ей преградил дорогу вахтенный:

— Вы к кому, миссис?

— Я хотела видеть того, кого… — сбивчиво начала говорить Айна, но не успела что-нибудь толково объяснить, — люди, стоявшие на палубе, уже спускались по трапу.

Как только они сошли на берег, Айна крикнула:

— Алек! Я здесь, милый! Алек! — Она бросилась к мужу, но тотчас же была грубо отброшена одним из офицеров.

Алек рванулся к ней, оттолкнул плечом военного. Но его тут же затолкнули в автомобиль.

— Айна!.. — только и успел крикнуть он. Но в этот крик было вложено все: любовь, безудержная радость, гордость за жену, мечта о встрече. Все чувства, которые мог испытывать одинокий человек, приговоренный к смерти, потерявший надежду когда-нибудь увидеть своих близких… Автомобиль уехал. Айна осталась одна на причале. И хотя ей не удалось поговорить с Алеком, она была счастлива. Она видела его. К Айне подошел вахтенный:

— Простите, мэм, вы хотели разговаривать с Лонгом? Вы его жена?

— Да.

— Как вы очутились здесь? Он говорил, что вы остались в Брисбене, и очень горевал, что ему не удалось повидаться с вами. Хороший человек! Мы к нему очень привязались за время плавания.

— Скажите, вам неизвестно, куда его увезли сейчас?

— Нет, мэм. Но, если вам надо, мы узнаем. Солдат придет за своими вещами, и мы у него спросим. Приходите сюда завтра утром, я выйду к вам и скажу, что мне удалось выяснить.

— Спасибо. А солдат, который конвоирует Алека, приличный человек?

Матрос усмехнулся:

— Да, кажется, ничего. Он относился к Лонгу хорошо, особенно не придирался.

— Мне хотелось бы познакомиться с ним. Это возможно?

— Думаю, что да. Я скажу ему.

— Как вас зовут?

— Микки Корниш.

— Ну, спасибо вам, Микки. — Айна улыбнулась матросу. — Завтра ровно в девять я буду ждать вас на этом месте.

Микки помахал ей рукой.

На следующий день утром Айна пришла к борту парохода. У трапа уже стояли матрос Корниш и Мерфи.

— Здравствуйте, мэм, — приветствовал ее матрос. — Вот поговорите с Мерфи, он вам все расскажет. А я пойду, надо работать.

— Вы меня извините, что я побеспокоила вас, — просительно сказала Айна. — Вы не знаете, куда увезли моего мужа и когда будут отправлять дальше?

— Он в бомбейской тюрьме. А когда дальше… Не знаю. Как будет пароход на Константинополь.

Все это Мерфи сказал, хмуро глядя на Айну. Видно, ему не хотелось с ней разговаривать.

— Я могу получить свидание с ним?

— Не знаю. Теперь у него новое начальство, и так будет до тех пор, пока мы снова не очутимся на пароходе.

— Ну, тогда, может быть, вы передадите ему письмо?

Мерфи испуганно оглянулся вокруг:

— И не просите, пожалуйста, меня ни о чем. Я не могу. Ведь я на службе и должен подчиняться приказам.

— Маленькую записку. Никто ничего не узнает, мистер Мерфи.

— Нет.

— Я хорошо заплачу вам.

Мерфи гордо вскинул голову:

— Этого делать не нужно. Я сам уважаю Лонга и жалею его, но поймите, я на службе и должен честно выполнять долг солдата его величества.

— Ах какой вы… Ведь никто, никто не узнает, что вы передали ему маленькую записку.

Мерфи отрицательно покачал головой:

— Нет, мэм. Не просите.

Он сделал движение к трапу. Разговор был тягостен для него.

— Не уходите, — заволновалась Айна. — Ну, если не хотите передать письмо, то скажите ему… что я здесь и мне хорошо, у меня есть деньги, товарищи помогли мне уехать из Брисбена и я поеду за ним всюду, как бы далеко и трудно это ни было… Потом скажите, что я люблю его и буду любить всегда…

Голос ее прерывался от волнения, она почти плакала. Мерфи с жалостью глядел на нее:

— Не плачьте, мэм. Я передам ему…

— Спасибо вам большое. Но есть еще одна последняя маленькая просьба. Мне непременно надо знать, на каком пароходе вы поедете дальше. Вы можете сказать?

— Скажу. Где вы живете? За сутки до отъезда я оставлю для вас записку у портье. Если, конечно, отъезд не произойдет внезапно.

— Я вам так благодарна, мистер Мерфи, — с чувством сказала Айна. — Храни вас бог.

— Не стоит благодарности, мэм, — смущенно проговорил солдат. — Лонг хороший парень, и я был бы рад сделать для него больше, но не могу, я принимал присягу.

— Вы не забудете дать мне знать? Не забудете? Ведь это так важно.

— Я никогда ничего не забываю, если обещал. Не беспокойтесь. Прощайте, мэм. И не мучайте себя напрасно.

После разговора с солдатом Айна, не заходя в гостиницу, поехала в тюрьму. Она находилась далеко, на самом краю города. На улицах уже становилось знойно. Разморенная жарой тюремная охрана, в коротких штанах, легких рубашках и пробковых шлемах, сидела за столиком у проходной и резалась в кости. Айна попросила вызвать дежурного офицера. Оглядев ее с ног до головы (от этого взгляда Айна вспыхнула), молодой солдат нехотя бросил кости и скрылся в доме. Через несколько минут он вернулся вместе с тучным, обливающимся потом офицером. Видимо, уже предупрежденный солдатом о внешних достоинствах Айны, он также долго и внимательно разглядывал женщину и, только насладившись ее смущением, спросил:

— Ну, что тебе, милочка? Зачем ты оторвала меня от важных дел?

— Я жена Лонга, хотела бы получить свидание с ним. Я приехала из Австралии.

— Приехала из Австралии? Не могла себе найти другого мужа там? Такая красотка!

— Прошу вас, оставьте этот тон. Ведь вы разговариваете с женщиной. Это недостойно английского офицера.

— Вы не понимаете шуток, миссис. Прошу прощения, — сказал дежурный, но глаза его стали злыми. — Я не хотел вас обидеть. Вы говорите, что Лонг ваш муж? Это не делает вам чести. Он важный государственный преступник, поэтому свидание исключается. Мы имеем инструкцию содержать его со всею строгостью.

— В таком случае не могла бы я передать ему фрукты и сигареты?

— Никаких передач.

— Я буду жаловаться начальнику тюрьмы.

— Можете. Я выполняю инструкцию, присланную из Брисбена. У вас есть еще ко мне вопросы?

— Нет.

Расстроенная Айна вернулась в гостиницу. Она написала жалобу начальнику тюрьмы, требовала свидания, обосновывая это тем, что после суда свидания всегда разрешались. Она просила сообщить ей, когда ее заявление будет рассмотрено. Нет, она не собиралась складывать оружия. Она отправила свою жалобу, пообедала в дешевом ресторанчике и поехала к мэру города. Тот принял ее сразу. Выслушал внимательно, сочувственно кивая головой, звонил куда-то, разговаривал с начальником тюрьмы и в конце концов развел руками:

— К сожалению, миссис Лонг, ничего не могу сделать. Они выполняют специальную инструкцию. Конечно, все зависит от доброй воли начальника тюрьмы. Если он захочет и возьмет на себя ответственность, тогда… Но заставить его дать свидание я не могу. Мне очень жаль, миссис Лонг.

— Я обращусь к губернатору.

— Я думаю, это будет бесполезно. Пока дойдет до него ваше прошение, пока лорд Стенли разберет его, вашего мужа отправят дальше.

— Пусть так. Но я напишу ему обо всех беззакониях, которые творят английские власти, — упрямо сказала Айна. — До свидания.

Письмо губернатору Айна отправила в тот же день.

Несколько дней она ждала ответа, но ответа не было. Дважды Айна пыталась встретиться с начальником тюрьмы, но он ее не принял. Хотела повидать Мерфи, ходила в порт, но парохода на причале не оказалось. Ей сказали, что судно ушло в рейс. Она находилась в тоскливом бездействии. Наконец, на седьмой день пребывания в Бомбее, ее остановил портье:

— Вам письмо, мадам.

Айна бегом поднялась к себе на второй этаж, закрылась на ключ и только тогда дрожащими от волнения руками разорвала конверт. Письмо было без подписи.

«Пароход ”Трафальгар” отходит на Константинополь одиннадцатого июля».

Больше ничего солдат не сообщал, но и этого было достаточно, чтобы Айна принялась действовать. Одиннадцатого июля… Значит, пароход уходит послезавтра. Она пошла в порт, разыскала грузившийся «Трафальгар», поднялась на палубу. Ее встретил мрачноватый, неопрятный второй помощник капитана. Айна объяснила, что хотела бы взять билет до Константинополя, так как судно идет туда. Второй помощник усмехнулся:

— Что вы, миссис, посмотрите на эту старую лохань. Какие тут могут быть пассажирские места? Мы не продаем билеты. Здесь негде жить.

— Я согласна на любые условия, — настаивала Айна. — Мне не нужен комфорт. Я готова ехать хоть в кладовке.

Штурман посмотрел на нее с удивлением:

— Нет, милая миссис. Поймите, мы не продаем билеты. Даже капитан не может решить этот вопрос, потому что у нас действительно негде жить. Единственная свободная каюта уже занята. Нас предупредили, что в рейс пойдут два человека. С радостью помог бы вам, но бессилен.

— Сжальтесь! Мне во что бы то ни стало надо быть в Константинополе как можно быстрее.

Помощник сдвинул фуражку на затылок.

— Стоп, стоп, стоп… — проговорил он, почесывая небритую щеку. — Кажется, я смогу вам дать совет. У нас по корме стоит турецкий пароход «Энвер Паша». Он имеет шесть очень удобных пассажирских кают. И только вчера второй помощник капитана приходил ко мне в гости, жаловался, что все каюты свободны, никто не едет в Турцию из Бомбея и они терпят убытки. Мы уходим одиннадцатого, а «Энвер» двенадцатого. Тоже в Константинополь. Вас устраивает такой вариант?

— О, как я вам благодарна! — воскликнула обрадованная Айна. — Раз нельзя ехать на «Трафальгаре», еще как устроит. Сейчас же пойду туда. Вы отличный парень, мейт.

— Вот видите, — улыбнулся второй помощник. Желаю успеха.

5

Спустя десять минут Айна уже сидела в роскошной каюте старшего помощника капитана на «Энвер Паше». Молодой, высокий, черноволосый, с закрученными кверху усиками, большим носом — типичный турок, Мюджиб, как представился штурман, принял Айну, рассыпаясь в любезностях. Его темные восточные глаза излучали такое восхищение и радость, такую готовность услужить, что Айне стало как-то не по себе.

— Мы предоставим вам лучшую каюту, мадам. Вы будете как в раю. Я сам буду развлекать вас, если позволите. Путешествие останется в памяти, как одно из самых приятных воспоминаний. Наш пароход почти не подвержен качке. Вы разрешите угостить вас?

Турок бросился к шкафу и беспорядочно начал ставить на стол фрукты, вино, какие-то восточные сладости. Он наполнил два бокала вином, посмотрел через стекло на Айну и с улыбкой многозначительно произнес:

— За ваше плавание!

Айна едва притронулась к бокалу. На губах остался приторный вкус сладкого виноградного вина. Мысли ее были далеко от Мюджиба и разложенных на столе яств. Она думала о том, сколько сдерут с нее за каюту, о которой с таким восторгом говорил старпом. Она спросила:

— Сколько стоит билет до Константинополя?

— О, сущие пустяки, мадам.

Он назвал умопомрачительную сумму. У Айны упало сердце. Неужели придется отказаться от «Энвер Паши»? Она не могла заплатить такие деньги. Нужно было думать о будущем, экономить каждый пенс.

— Мне не подходит такая дорогая каюта, чиф, — сказала Айна, через силу улыбаясь. — Я заплатила в три раза меньшую сумму и приехала на пассажирском лайнере из Австралии в Индию…

— О, что вы, мадам! Какое может быть сравнение! — протестующе поднял руку старпом. — Я огорчен. У нас великолепный стол, отдельная каюта, отличная скорость…

— Мне нужна самая дешевая каюта, которая есть на вашем судне, — выпалила Айна, чувствуя, что терять ей нечего и не стоит затягивать разговор.

Лицо у старпома вытянулось, но тут же снова осветилось любезной улыбкой.

— Хорошо, мадам. Мы пойдем вам навстречу. У нас есть каюта дешевле. Без ванны, без горячей и холодной воды, маленькая по размеру и не очень удобно расположенная. Она на второй палубе в носовой части. Билет стоит в четыре раза дешевле. Подходит?

— Подходит.

Старпом порылся в столе, вытащил билетную книжку, выписал плацкарт и передал его Айне.

— Теперь пойдем посмотрим каюту, — сказал он, вставая и пропуская ее вперед. — Может быть, еще не понравится.

— Не беспокойтесь. Понравится. Я неприхотлива.

Они спустились по внутреннему трапу вниз, прошли по пахнувшему машинным маслом коридору в переднюю часть судна. Старпом распахнул одну из дверей, выходивших в коридор:

— Вот тут.

Каюта была крошечная, с маленьким столиком, табуреткой-раскладушкой и жесткой узенькой койкой.

— А где мыться? — спросила Айна.

— Умывальник в коридоре.

— Ну и отлично. Я поеду на вашем пароходе. Когда прикажете явиться?

— Я счастлив, мадам. Вы позволите иногда навещать вас и гулять с вами по палубе?

Айна ничего не ответила. Она едет. Это было главным. Все остальное не имело для нее никакого значения. Она заплатила деньги старпому и распрощалась.

— Не опоздайте! — крикнул ей с палубы Мюджиб. — Двенадцатого в шесть вечера.

Весь день одиннадцатого Айна провела в порту, недалеко от «Трафальгара», ожидая, когда привезут Алека. Но проходили часы, а тюремная машина не показывалась. Айна совсем извелась. Голодная, измученная, она боялась уйти. А вдруг Алек приедет, когда ее не будет? Она сидела на кипе хлопка, глаза слипались от усталости, хотелось спать. Сквозь дремоту она услышала шум подъехавшего автомобиля, бросилась к пароходу, но не успела добежать — Алек и конвоиры уже поднялись на палубу. Теперь уж, наверное, они не увидятся до самой Турции. И неизвестно, увидятся ли там.

…Мерфи передал Алеку все, о чем просила его Айна, и от себя добавил:

— Замечательная у вас жена, Лонг…

— Вы находите? Мне приятно, что она вам понравилась.

Алек был счастлив, услышав слова солдата. Айна не нуждается в деньгах, товарищи не забыли его, а главное — она здесь, рядом, и останется с ним до конца…

— А то как же? — продолжал Мерфи. — Неизвестно куда поехала! Вот бы мне такую верную найти.

— Найдете. Вы и сами неплохой человек. Когда отправляемся?

— Не знаю. Говорят, скоро. До свиданья.

И вот сейчас, когда его везла разболтанная тюремная машина по улицам Бомбея, он очень надеялся, что снова увидит Айну у борта судна, сумеет махнуть ей рукой, может быть, поймать взгляд любимых глаз. Рядом сидели Мерфи и два сержанта из тюрьмы. Им было поручено доставить Алека на пароход и сдать под расписку Мерфи. Все молчали.

Наконец после долгой езды машина остановилась. Они услышали, как хлопнула дверца, из кабинки вышел шофер и крикнул:

— Эй, вы там! Вылезайте.

Сержант открыл решетчатую дверь, спрыгнул на землю, второй подтолкнул Алека:

— Давай быстрее! Не разевай рта.

Алек старался идти как можно медленнее, поворачивал голову во все стороны, но Айны нигде не было. Закончились формальности, тюремные сержанты уехали, пришел Мерфи.

— Ну, вот и едем дальше, — удовлетворенно сказал он. — Хотите подышать на палубе, Лонг?

— Вы не заметили случайно моей жены, Мерфи?

— Нет. Может быть, и приходила, но не могла же она торчать в порту целые сутки, ведь не знала точного времени нашего приезда, — я не мог ей сообщить об этом, сам не знал. А сейчас ночь, поздно. Ушла, наверное. Не переживайте, Лонг. Увидитесь в Турции.

Алек понимал, что потеряна еще одна возможность повидаться с женой, и только по счастливой случайности они могут встретиться. Кто знает, будет ли она?

— Ладно, пойдем на палубу. Ох, и надоела мне бомбейская тюрьма! Никогда не думал, что в наше время еще могут существовать такие учреждения. Грязь, вонь, камеры сырые, надзиратели — взяточники. Ваша «Бога Род» после этой тюрьмы кажется раем.

— Да уж свинарник, — согласился Мерфи. — Куда только администрация смотрит?

Они вышли на палубу.

— Снимите наручники.

Мерфи обиженно засопел. Опять старая история. Неужели Лонг не понимает, что он и так делает для него больше того, что может? Если узнает начальство, его строго накажут. Недолго лишиться места.

— Сниму в море, — проворчал он, присаживаясь на кнехт.

Алек не настаивал. Он облокотился на фальшборт и с наслаждением вдыхал знакомые портовые запахи. Пахло копрой, джутом, апельсинами, застоявшейся водой, ладаном. Черное небо сливалось с океаном. Он шумел, невидимый, где-то рядом. Темными, расплывчатыми громадами впереди и позади стояли суда. Наступила полночь. Грузчики ушли. Порт опустел. На пароходах остановили динамо-машины. Желтыми, дрожащими огоньками светились керосиновые штаговые фонари. Только лайнер, стоящий на отдаленном пассажирском причале и готовящийся к отходу, празднично сиял, весь залитый светом.

Вдалеке через равные промежутки времени вспыхивали буи — красные, зеленые, белые. Входной маяк бросал в океан мощный белый луч. Он то исчезал, то снова появлялся. Казалось, что огромная птица машет крылом.

Было тихо. Замолкли обычные звуки порта — гудение кранов, тарахтение лебедок, гортанные выкрики кули. Порт спал. Алек задумался. Вот и прошла половина жизни, но чего он достиг? Не была ли напрасной его борьба, принесла ли она хоть какую-нибудь пользу делу, которому он служил? Принесла. Иначе он бы жить не смог. Он боролся, что-то делал для других, для того, чтобы люди жили на земле лучше, он что-то оставил будущему. Разве для этого не стоило жить? Разве не для этого жили все его товарищи? Даже если ему придется расстаться с жизнью, он будет знать, за что он отдал ее… Но прочь мрачные мысли. Потерять жизнь нехитро, надо постараться ее сохранить. Они еще будут вместе с Айной, встретятся с друзьями, еще увидят счастливых людей…

Вспомнились брисбенские митинги, выступления, стачки, Сидней и мэр города, победы и поражения, крепнущая сила рабочих. Нет, стоило так жить! И только так.

Минута слабости прошла. Он уже был полон надежд, веры в свою судьбу и силу. Все должно быть хорошо, каким бы мрачным ни казалось будущее. Алек швырнул окурок за борт. Мерфи дремал на кнехте.

— Ну что, Мерфи, пойдем спать? Поздно. Теперь мне будет веселее с вами. Живем в одной каюте. Вот только храпите вы здорово.

Мерфи поднялся:

— Пойдемте. А то, что храплю, тут уж я не виноват. У нас в семье храп передается по наследству. Дед храпел, отец и вот теперь я. Придется вам терпеть, Лонг.

— Буду, если вы останетесь прежним добрым Мерфи и не будете меня очень притеснять. Что же все-таки с моей женой?

— Вот уж не стоит беспокоиться. Она произвела на меня впечатление напористой женщины. Наверное, купила билет на какой-нибудь пароход, следующий за нами. Другого предположить нельзя.

— Наверное, так, — согласился Алек. — Может быть, и так…

6

В каюту постучали. Айна поморщилась. Опять этот Мюджиб. В течение двух суток, которые она провела на «Энвер Паше», штурман по нескольку раз в день приходил к ней в каюту. То принесет фрукты, то вино и сладости. Сидит от вахты до вахты, развлекает глупейшими, пошлыми разговорами. Его ухаживания уже становятся слишком откровенными, назойливыми. Вчера он даже осмелился обнять Айну, положил руку на колено, пытался поцеловать. Она резко сказала ему несколько отрезвляющих слов и просила прекратить его посещения. Он обещал, и вот опять…

— Войдите, — нехотя отозвалась Айна и встала.

В каюту просунулась голова Мюджиба.

— Простите меня, миссис Айна, за то, что я нарушил свое обещание, но океан так бесподобно красив, сегодня такой удивительный закат, что я не простил бы себе, если вы этого не увидите. Пойдемте на палубу.

Айна облегченно вздохнула. Все-таки это лучше, чем сидеть с ним в каюте. Она накинула на плечи пальто и вышла к ожидавшему ее в коридоре штурману. Они поднялись по трапу.

Солнце садилось. Осталась лишь огненно-красная горбушка. Все на горизонте окрасилось в пурпурные тона, переходящие выше в оранжевые. Небосвод, залитый причудливым сиреневым мягким светом, был прекрасен, как театральная декорация. Потом небо стало менять свои краски, и сиреневый цвет уступил прозрачно-зеленому. Потом вдруг потемнело. Океан стал опалово-лиловым, зеленый небосвод темно-зеленым, от солнца осталась одна горячая точка, но вот и она исчезла, в последний раз блеснув красным лучом. Тучи, громоздящиеся на западе, стали совсем черными, с отчетливыми, резко очерченными краями. Они казались сказочными чудовищами, гигантскими рыбами, крылатыми драконами. Быстро темнело, как будто в театре постепенно гасили люстры. Еще недолго менялись краски, потом наступили спокойные, короткие сумерки.

Айна молчала, завороженная удивительной красотой природы. Молчал и Мюджиб.

— Невероятно, правда? — спросил он, когда Айна очнулась от оцепенения. — Не зря я вытащил вас на палубу. Надо было прийти сюда немного раньше. А теперь пойдем посидим в лонгшезах на ботдеке. Воздух чист, как кристалл.

Они уселись на два заранее приготовленных кресла за трубой. Разговор не клеился. Обычно болтливый, Мюджиб молчал, нежно поглядывал на Айну.

— Ангел пролетел, — сказал Мюджиб. — Знаете, миссис Айна, вы нарушили мой покой. До тех пор, пока вас не было на судне, я жил, как полагается старшему помощнику капитана, обремененному судовыми делами. Теперь я все время думаю о вас, жду встречи с вами… И на вахте и в каюте все мысли только о вас… — Он придвинул свое кресло поближе к ней.

«Это становится несносным и утомительным. Пора открыть ему все, чтобы положить конец его намерениям», — подумала Айна и сказала:

— Я очень польщена вниманием такого красивого моряка, как вы, Мюджиб, но выслушайте меня внимательно. Вы неплохой человек, Мюджиб, и, мне кажется, настоящий мужчина, поэтому вам я могу открыться…

Мюджиб самодовольно улыбнулся, наклонил голову, всем своим видом показывая, что согласен с оценкой, данной ему Айной. Она продолжала:

— Я не та, за кого вы меня принимаете. Не скучающая барынька-путешественница, с которой можно приятно провести время в течение скучного плавания. Ведь вы принимали меня именно за такую?

— Что вы, миссис Айна!

— Ну, слушайте, слушайте. Во-первых, я не англичанка, а русская. Во-вторых, я жена русского социалиста, большевика. Вы слышали о таких? Он арестован австралийскими властями, и его под конвоем сейчас переправляют в Турцию для того, чтобы выдать генералу Деникину. Его везут на пароходе «Трафальгар», а я следую за ним. Я люблю его, понимаете, он для меня единственный человек в мире, и, кроме него, для меня никто не существует. Вот и вся история.

Лицо Мюджиба выражало крайнюю степень удивления. Он сидел не в силах вымолвить ни слова и во все глаза смотрел на Айну. Когда он наконец обрел дар речи, то спросил:

— Так, значит, вы русская? Как все неожиданно для меня! Жена русского большевика! За что же его арестовали? Как он очутился в Австралии?

— Долго рассказывать. Он был вынужден эмигрировать из России, а арестовали его за то, что он защищал интересы рабочих. Англичане боялись его, и вот…

— Да, это все коренным образом меняет дело, миссис Айна, — нахмурившись, прервал ее Мюджиб. — Прошу меня извинить, миссис Айна. Я представлял вас именно такой, как вы говорили. Английской дамочкой, путешественницей. Нет, нет, теперь все меняется, — повторил штурман, отвечая на какие-то свои мысли.

Айна испугалась. Не напрасно ли она все рассказала этому щеголеватому офицеру? Может быть, он станет чинить ей какие-нибудь препятствия, изменит отношение, по приходе в Стамбул заявит о ней полиции?

Впрочем, чего ей бояться? Едет она легально, и в Константинополе все равно должна зарегистрировать свой паспорт, если там придется жить. Она опять будет добиваться свидания, обращаться к властям. Нет, ей нечего бояться. А свои ухаживания он прекратит. Ей будет спокойнее ехать дальше… Ее размышления прервал голос Мюджиба. Совсем стемнело, и она не видела его глаз.

— Ну что ж, миссис Айна, откровенность за откровенность, — негромко и, как показалось Айне, искренне произнес штурман. — Я всей душой ненавижу англичан. Что сейчас происходит в моей стране, вы, конечно, знаете. Она оккупирована, нас хотят стереть с лица земли, но этому не бывать. Есть преданные родине турки, есть человек, который поведет народ… — Мюджиб, почувствовав, что сказал лишнее, осекся и замолчал.

Айна не верила своим ушам. Как обернулось дело!

— Я вас не совсем понимаю, Мюджиб.

— Вам и не нужно понимать. Знайте только одно — я ваш друг и постараюсь помочь вам во всем. А сейчас, простите, должен уйти. Надо выспаться перед вахтой.

Штурман ушел, а Айна осталась сидеть в кресле, взволнованная тем, что услышала от Мюджиба. Кто он? Чем сможет помочь ей и Алеку? Но как бы там ни было, а хорошо, что у нее появился доброжелатель. А вдруг да поможет в чем-нибудь важном?

На следующий день Мюджиб появился у нее только вечером.

— Миссис Айна, капитан просил вас перейти в каюту номер четыре, на спардеке, — произнес он торжественно, победоносно поглядывая на Айну. — Там вам будет много удобнее. Разрешите, я зайду за вами через час и помогу перенести вещи?

— Нет, нет. Что вы! Поблагодарите капитана за любезность. Не надо. Я останусь здесь, — запротестовала Айна, вспомнив стоимость каюты на спардеке.

Мюджиб сразу угадал ее мысли:

— Не беспокойтесь. С вас не возьмут ни шиллинга больше. Вы единственная пассажирка на судне, а все каюты свободны. Надо выполнять приказ капитана, — улыбнулся штурман. — Это приказ, и я не могу ослушаться. Через час я приду.

Айна поселилась в каюте на спардеке. По сравнению с ее прежней клетушкой она была роскошной. Умывальник с горячей и холодной водой, ковер, хорошее большое зеркало, свежий воздух и прекрасный вид из иллюминатора на океан. Чего еще можно желать? На минутку заглянул старпом и почтительно осведомился, как она устроилась. Всем ли довольна?

— О, прекрасно! — только и могла сказать Айна. — Спасибо.

— Это не мне, а мастеру. Пойдем вечером гулять?

— С удовольствием.

Чудеса не прекращались.

Во время прогулки по палубе пришел матрос и сказал, что господин капитан просит ее подняться на мостик.

— Пойдемте вместе, Мюджиб, я боюсь, — пошутила Айна. — У него такой грозный вид.

— Пойдемте. Я провожу вас.

Капитан, толстый, с каким-то странным оливковым цветом кожи мужчина, с выпученными рачьими глазами, с неизменными по моде закрученными кверху усиками, весь облитый золотом нашивок, погон, пуговиц, шитьем козырька, сказал на плохом английском языке, прижимая руку к сердцу:

— Я рад приветствовать вас на борту своего судна и льщу себя надеждой, что мадам не откажется завтра отобедать со мной и с… — капитан кивнул в сторону Мюджиба, — моим старшим помощником.

— Благодарю вас, капитан, за любезное приглашение. Я с удовольствием принимаю его.

Мюджиб с улыбкой поклонился и вежливо сказал:

— Желание капитана для меня приказ.

Обедали в капитанском салоне. Стол был сервирован богато и с большим вкусом. Очевидно, на судне служил опытный стюард. На белой скатерти сверкали и переливались разноцветными огоньками хрустальные бокалы, тускло поблескивал мельхиор, в вазе стояли живые цветы. Подавал им молчаливый бой-китаец. Он незаметно менял блюда, старался угадать каждое желание гостьи.

Сначала разговор вращался вокруг всяких пустяков. Капитан Экшиоглу расхваливал свое судно, рассказывал о Стамбуле, восхищался красотой города, советовал Айне непременно посетить знаменитую мечеть Айя-София, погулять по роскошной Перу, шутил, подтрунивал над Мюджибом, который почтительно улыбался и, судя по всему, был очень доволен происходящим.

Только когда слуга принес ароматный кофе и мужчины, попросив разрешения у Айны, закурили сигары, беседа приняла другое направление.

— Миссис Айна, — сказал капитан, серьезно глядя на нее, — Мюджиб рассказал мне вашу историю. Она очень меня тронула. Вы с мужем благородные люди. Вы попали в беду. Ну а как поступают друзья в таком случае? Помогают, даже если под удар придется подставить свою голову. Так? Вот мы и должны помочь вам, миссис Айна.

Айна с сомнением покачала головой:

— Я очень признательна вам и Мюджибу. Мне стало как-то теплее жить на свете от сознания, что я не одна и в далекой Турции у меня появились друзья, но… — она помолчала, — что могут сделать два добрых моряка против вооруженных до зубов охранников, тюремных стен? Боюсь, что…

— Вы напрасно так думаете, миссис Айна, — обиженно прервал ее капитан. — У двух добрых моряков есть десяток добрых друзей-единомышленников, все еще занимающих высокие должности и посты в султанских учреждениях. Но не будем предвосхищать событий. Подождем прихода в Константинополь.

— Правда, миссис Айна, — вмешался в разговор молчавший Мюджиб, — подождем. Обстановка покажет, что делать дальше. Мы должны догнать «Трафальгар», хотя он и вышел из Бомбея раньше. А пока вот что я хочу предложить вам. В Стамбуле вы поселитесь у моей матери, в районе Бейоглу. Она примет вас, как дочь, а я буду счастлив оказать вам маленькую услугу.

— Я не хотела бы стеснять вас, Мюджиб, — неуверенно сказала Айна, в глубине души радуясь такому предложению.

— Вы не стесните их, миссис Айна, — произнес капитан Экшиоглу. — Первое, о чем надо вам подумать, — о безопасном и удобном жилье. Дом Мюджиба удовлетворяет этим требованиям.

— Вы не будете обузой. В доме несколько комнат, живут там две женщины. Мать и сестра. Все складывается очень удачно. Наш пароход встает на ремонт, больше в море не пойдет, и месяца два мы пробудем в Константинополе, — сказал штурман.

— Я не знаю, как благодарить вас обоих! — воскликнула Айна. Она была растрогана, слезы выступили у нее на глазах. Совсем чужие люди и стали друзьями.

Обед затянулся до вечера. Айна вернулась в каюту полная надежд. Ей невероятно повезло на этот раз.

7

Загрохотала якорная цепь. Айна вышла на палубу. Несколько часов судно шло по Суэцкому каналу. По обоим бортам тянулась желтая скучная пустыня. Лишь иногда вдалеке появлялись группы пальм, зеленые квадратики рисовых полей. Стоял нестерпимый зной. Палило какое-то белое, мутное солнце. На зубах поскрипывал песок, принесенный горячим ветром из Сахары. Пейзаж утомил ее. В каюте переносить жару было легче, чем на палубе.

Сейчас «Энвер Паша» остановился в расширении канала, называемом Горьким озером. Здесь чаще всего расходились караваны судов, идущих навстречу друг другу — с севера на юг и с юга на север.

Айна огляделась вокруг и чуть не вскрикнула от радости. Не больше чем в ста пятидесяти метрах от «Энвер Паши», тоже на якоре, стоял «Трафальгар». Айна заволновалась. Надо скорее попасть на него, хоть на несколько минут. Может быть, удастся повидать Алека. С полубака от якоря к ней шел улыбающийся Мюджиб, одетый в короткие штаны и рубашку хаки с закатанными по локоть рукавами. Он еще издали показывал ей на «Трафальгар».

— Все-таки догнали! Я был прав, — произнес он, подходя. — Придется нам здесь задержаться суток на двое. Сейчас подходил катер, и с него сообщили: движение по каналу закрыто. Произошло столкновение, одно из судов затонуло, и пока его не оттащат с нашей дороги, будем стоять. Задержка.

— Мюджиб, вы можете доставить меня сейчас на «Трафальгар»? — умоляюще попросила Айна. — Мне так надо повидать Алека!..

— Подождите несколько минут. Боцман спустит шлюпку, и я сам отвезу вас туда.

Через полчаса Айна уже плыла на гребной шлюпке по Горькому озеру. Четыре матроса дружно ударяли веслами по воде, на руле сидел Мюджиб в белой тропической фуражке с огромной золотой эмблемой и легком кителе с шевронами старпома на рукавах.

Они подгребли к обшарпанному, в ржавых потеках «Трафальгару». С фальшборта спускался грязноватый, замасленный штормтрап. Шлюпку никто не встретил. Мюджиб сложил ладони рупором, крикнул:

— Эй, на «Трафальгаре»! Примите человека!

Его услышали. На палубе показался матрос и бросил в шлюпку конец для швартовки.

— Сколько вы тут пробудете, миссис Айна? Я приеду по первому вашему зову. Нет, пожалуй, я сам поднимусь наверх и согласую сигнал с вахтенным штурманом.

Мюджиб ухватился за штормтрап и ловко, по-морски, поднялся на палубу. За ним полезла Айна. Первого, кого она увидела, был Алек. Он сидел на трюме безразличный к тому, что делалось за бортом, и ел суп из глиняной миски. Рядом обедал Мерфи.

— Алек! — закричала Айна и бросилась к мужу.

От неожиданности он выронил из рук ложку, вскочил, схватил ее в объятия и, не стыдясь окружающих, принялся целовать ее губы, глаза, руки.

— Айна! Айна! Наконец-то! — повторял он, не в силах вымолвить ничего другого. Он целовал ее и снова повторял: — Наконец-то! Встретились…

Когда прошли первые минуты радости, Алек обернулся к Мерфи, с участием глядевшему на него, и проговорил, радостно улыбаясь:

— Мерфи, познакомьтесь с моей женой. Ах, черт возьми, совсем забыл, что вы с ней уже знакомы. Разрешите нам побыть вместе немного?

— Здравствуйте, миссис Лонг, — проговорил Мерфи, протягивая ей руку. — Я же говорил ему, что о вас не надо беспокоиться, а он все тревожился: где моя жена, где она? Вот вы и догнали нас.

— Так вы разрешаете нам остаться вдвоем? — нетерпеливо переспросил Алек, не зная, как долго Айна сумеет пробыть на судне.

— Разрешаю, — важно кивнул Мерфи. — Можете идти в каюту.

Подошел Мюджиб, поклонился Алеку и сказал:

— Все в порядке, миссис Айна. Они дадут один продолжительный гудок, когда вы захотите поехать обратно. Мы сразу же пришлем шлюпку. А если отход будет раньше, я сам приеду за вами. Желаю счастья! — Он еще раз поклонился и перелез через фальшборт.

Несколько часов Айна и Алек провели в маленькой каюте. Им никто не мешал. Когда они остались вдвоем, то снова бросились в объятия, прижались друг к другу и так застыли, не произнося ни слова. Они были вместе. Все невзгоды отодвинулись от них, страшное будущее исчезло, Алек видел только ее глаза, широко открытые, теплые карие глаза, которые он так любил…

Они забыли весь мир, все, что их окружало, стенки маленькой грязной каюты раздвинулись, они очутились в прекрасном, счастливом, сказочном царстве, где существовали только они одни.

Ласки сменялись бессвязными рассказами Айны о ее мытарствах, последних событиях в Брисбене, надеждами и опасениями. Она даже вспомнила и рассказала ему о пощечине, которую получил судья Бартон после ареста Алека.

— Бартон заслужил ее, — засмеялся Алек. — Молодец Лола Брэдок. Я знал ее брата.

Его очень заинтересовал рассказ жены о капитане Экшиоглу и его старшем помощнике.

— Мне они показались честными людьми, Алек. Не знаю, чем они смогут нам помочь, но такое желание у них есть.

— Ну что ж, капитан сказал тебе правду. Единственная страна, которая помогает их освободительному движению, — Россия. Поэтому им можно верить. Не теряй с ними связи.

— Я буду жить у матери одного из них.

— Это хорошо. Сейчас трудно предполагать, какая помощь потребуется мне в Константинополе. Одно несомненно — надо устроить побег до того, как меня увезут в Одессу. Спроси, возможно ли это организовать. — Алек снова привлек Айну к себе.

Кто-то тихо постучал в дверь.

— На минутку, Лонг, — услышал Алек голос Мерфи.

На палубе Алек увидел смущенного солдата.

— Мне сказали, что «Трафальгар» простоит здесь двое суток. Канал закрыт. Я думаю, не будет ничего плохого, если миссис Лонг пробудет с вами это время. Я уже договорился со вторым помощником капитана, что перейду спать к нему в каюту.

— Мерфи, вы настоящий парень! — воскликнул растроганный Алек. — Спасибо вам огромное. Если бы я мог хоть чем-нибудь отплатить вам.

— Ничего не надо. Только имейте в виду, чтобы никаких там глупостей, — уже строго произнес солдат, опять принимая свой начальственный тон. — Наручники я вам не надену.

— Я же джентльмен, Мерфи. Вы убедились в этом. Клянусь, никаких глупостей не будет. Даже не выйду из каюты. Спите спокойно.

Радости Айны не было конца. Двое суток! Целая вечность после стольких дней разлуки.

При помощи второго штурмана, который сразу узнал ее и встретил, как старую знакомую, ей удалось купить у стюарда продуктов, и двое суток она кормила Алека и Мерфи бифштексами, вкусными супами и даже пирожными, которые сама пекла на камбузе. Мерфи был в восторге и при каждом удобном случае восклицал:

— Миссис Лонг, где бы мне найти такую жену, как вы? Готовите лучше, чем в ресторанах Брисбена. Знаете, один раз я ужинал с друзьями в «Кенгуру». Совершенно шикарный ресторан! Его посещают самые богатые люди. Но кормят там хуже, чем вы нас.

Канал открыли на третьи сутки. С «Энвер Паши» за Айной пришла шлюпка. Надо было прощаться.

— Береги себя, — сказал Алек в последний раз, целуя жену. — Помни, что ты не одна. До свидания, моя любовь. И старайся не унывать. Все будет хорошо. Я уверен в этом. Да… передай мою благодарность морякам за все, что они сделали для тебя, и за участие в моей судьбе. Теперь у меня появилась большая надежда.

Алек старался поддержать жену, но глаза у него были грустными. Будущее оставалось угрожающим, и чем ближе «Трафальгар» подходил к Константинополю, тем тревожнее становилось у него на душе. Сумеют ли друзья моряки помочь ему? Только на них он мог надеяться.

Айна понимала состояние мужа. Она собрала свою волю, чтобы не расплакаться, улыбалась, старалась казаться веселой.

— Ты прав, милый. Все должно быть хорошо, — твердила она, как заклинание. — Нет таких положений, из которых не было бы выхода. До встречи в Стамбуле.

Она села в шлюпку, и все время, пока матросы медленно гребли к пароходу, махала Алеку, а он стоял у фальшборта с высоко поднятой рукой. Как только шлюпку подняли на борт, судно начало сниматься с якоря. Малым ходом оно прошло мимо «Трафальгара», занимая свое место в ордере следования, и Айна еще раз увидела теперь уже маленькую, далекую фигурку Алека. Он по-прежнему стоял у фальшборта. Все суда снимались с якорей. Караван двинулся на север.

8

«Трафальгар» ошвартовался у одного из константинопольских причалов.

— Приехали, — сказал Мерфи, закрывая Алека в каюте. Он уже давно надел на него наручники. — Сидите спокойно, Лонг. Я отправляюсь к начальству и, наверное, скоро вернусь с распоряжениями, что с вами делать дальше.

— В тюрьму повезете, куда же еще?

— Конечно уж не во дворец турецкого султана, — огрызнулся Мерфи: он был в плохом настроении. Щелкнул замок, и Алек прильнул к иллюминатору.

В приземистый кирпичный склад грузчики таскали мешки, кипы, ящики. Вероятно, разгружался пароход, стоящий по корме «Трафальгара», но Алек не мог его видеть. У дверей склада на ящике сидел английский солдат с карабином в руках. Громко разговаривая и смеясь, по причалу прошли французские военные моряки в синих беретах с красными помпонами. Появился офицер в незнакомой Алеку форме. Он подошел к молодому грузчику и начал что-то говорить жестикулируя, показывая на разгружавшийся пароход. Грузчик, согнувшись под тяжестью кипы, терпеливо слушал. Потом, не выдержав длинной речи, сбросил свою ношу на землю и выпрямился, держа руки по швам. Когда офицер ушел, грузчик смачно плюнул ему вслед. К нему подошли два его товарища, подняли с земли кипу, положили ему на спину. Турок, тяжело переступая кривыми, сильными ногами, скрылся в складе. Проехал грузовик на литых резиновых шинах. В кузове сидели английские солдаты.

Алеку наскучило смотреть в иллюминатор. Он присел на койку, задумался. Что же с ним теперь будет? «Приятное» путешествие окончилось. Удастся ли Айне повидаться с ним перед отправкой в Россию? Какое начальство в турецкой тюрьме, если ему суждено туда попасть? Все имело важное значение. Но пока не стоило думать о будущем. Надо заснуть. Он закрыл глаза…

Алек очнулся от звука ключа, поворачивающегося в замке. Вернулся Мерфи. Вид его не предвещал ничего хорошего.

— Опоздали, — раздраженно проворчал он, присаживаясь на койку. — Пароход ушел в Одессу вчера вечером. Когда будет следующий, неизвестно. Сообщение нерегулярное. Говорят, недели через две. Придется вам, Лонг, посидеть в турецкой тюрьме. Она похуже, чем в Бомбее. Мне жаль вас, но ничего не поделаешь. Собирайтесь.

— Я готов. Вещей-то у меня нет. Все на себе.

— Тогда пошли. Хочу вам сказать на прощание — не обижайтесь на меня. Я делал для вас все, что мог. Вы хороший человек, и я никогда бы не посадил вас в тюрьму. Желаю, чтобы ваше дело закончилось хорошо. Может быть, в России будет легче?

— Сомневаюсь. Спасибо вам, Мерфи, — с чувством произнес Алек. — Я все понимаю.

Они вышли на палубу. У трапа курили два турецких жандарма.

— Вот новые конвоиры. Я уже оформил на вас документы и сдал тюремному начальству. Прощайте, Лонг.

— Прощайте, Мерфи. Куда же вы теперь?

— На днях идет пароход в Индию. Сяду на него, а там домой, в Брисбен.

— Мерфи, сделайте для меня еще одно доброе дело. Если возможно, конечно. Зайдите на Элизабет-роуд, семнадцать, к старику Струмпе, и расскажите подробно о нашем плавании. Он отец моей жены.

— Ладно, Лонг. Я сейчас запишу адрес. Прощайте.

Мерфи повернулся и пошел в каюту. Один из жандармов подтолкнул Алека в спину:

— Но, но! Иди!

На пристани жандармы встали по бокам Алека, и они двинулись к городу. Шли по разбитым каменным мостовым, мимо лавчонок с узкими ставнями, рынка ремесленников. Здесь стоял невероятный шум. Кузнецы, ткачи, чеканщики, сапожники громко предлагали свой товар. На арестанта никто даже не посмотрел. Ну что он мог купить? По улицам шатались иностранные матросы. Они бесцеремонно хватали вещи, разложенные на лотках, бросали продавцам деньги, засовывали покупки в карманы и шли дальше. Их провожали озлобленные взгляды турок. Некоторые шептали вслед ругательства.

После долгого петляния по кривым улочкам они вышли к берегу моря. Высокая, поросшая мохом стена окружала каменное здание. Вверху все было обтянуто колючей проволокой, по углам стояли вышки с вооруженными часовыми. В стене — железные ворота, над ними надпись: «Главная городская тюрьма».

Жандармы позвонили у маленькой квадратной двери, и старый усатый надзиратель впустил их. Он подозрительно оглядел Алека и сказал что-то конвоирам. Они пошли по темному, вонючему коридору. У дверей с табличкой «Дирекция» надзиратель остановился, пригладил усы, постучал.

В тесной, задымленной комнате с низким потолком, в углу, за заваленным бумагами письменным столом, сидел толстый жандармский офицер в очках. Он неприязненно взглянул на Алека, бросил несколько слов конвоирам. Те козырнули и вышли из комнаты. С минуту тянулось молчание, потом жандарм спросил:

— Говоришь по-французски?

— Немного.

— Черт бы тебя побрал, сын осла. Мало нам своих заключенных! Так возись еще с тобой, отвечай, — на довольно правильном французском языке проворчал жандарм.

— Я сюда не просился.

— Молчать! Тебя не спрашивают. Меня зовут Хасан-эффенди. Запомни. Я здесь аллах, султан и высшая власть. Эй, Пич Нури! — повернулся он к надзирателю, стоявшему навытяжку у дверей. — Посади его в общую камеру. Обыщи как следует. Чтобы не было ножа.

Надзиратель схватил Алека за скованные руки, вытолкнул в коридор. Темным проходом через две узкие железные двери они вышли в маленький дворик. Толпа оборванных арестантов бросилась к ним, окружила плотным кольцом. Надзиратель заорал истошным голосом:

— Прочь с дороги!

Никто не обратил на него внимания. К Алеку подошел высокий человек с багровым шрамом через всю щеку, нахмурил брови, что-то сказал. Алек сделал жест — не понимаю, мол. Высокий обернулся к заключенным, поискал кого-то глазами, крикнул:

— Чамлы!

К нему подбежал молодой парень с лицом, похожим на крысиную мордочку, понимающе кивнул головой.

— Слушай, я буду твоим переводчиком. Я знаю английский. Кто ты такой, спрашивает Куру Али.

— Русский.

Чамлы перевел. Арестанты зашумели. Из задних рядов к ним безуспешно пробивался оттертый заключенными надзиратель.

«Ну и ну!» — подумал Алек.

К нему тянулись десятки рук с кисетами. Все предлагали свой табак.

— За что тебя взяли? Уголовник?

— Политический. Арестовали англичане.

Раздался возмущенный гул голосов. Кто-то закричал:

— Всюду неверные!

Неожиданно толпа расступилась. Появился старший надзиратель. Он закричал, потрясая кулаками. Люди стали неохотно расходиться.

— Вечером поговорим, — шепнул Алеку Чамлы. — Я приду к тебе.

Надзиратель Пич Нури, воспользовавшись относительной тишиной, потащил Алека на второй этаж, толкнул в общую камеру. Из-за окошка, забранного решеткой, можно было видеть только безбрежное море. От него арестантов отделяла высокая стена, опоясанная колючей проволокой. Между стеной и зданием — мощеное пространство, тюремный двор. Здесь гуляли заключенные.

Большинство турецких тюрем было построено еще в средние века, поэтому камера, в которую попал Алек, представляла собой зловонный, зараженный паразитами склеп. Как только Пич Нури ввел его туда, Алек почувствовал тошнотворный запах раздавленных клопов. Несколько арестантов сидели на нарах, давили насекомых.

Надзиратель снял с него наручники и замкнул решетчатую дверь. Алек огляделся. В камере стоял сколоченный из досок стол, нары, несколько грязных табуреток, в углу — вонючая параша. Заключенные обступили Алека. Их было человек десять — двенадцать. Все наперебой говорили, показывали его место на нарах, предлагали закурить.

Он устроился на голых нарах, свернул пиджак, положил его под голову и лег. Надо было собраться с мыслями. Времени для размышлений оставалось не так уж много.

После ужина, состоявшего из жидкого кукурузного супа и куска отвратительного, похожего на глину хлеба, прибежал Чамлы.

— Как тебе удается так свободно передвигаться по тюрьме? — спросил удивленный Алек.

— Тут это не так сложно. К тому же я разносчик баланды. Доверенное лицо, так сказать.

Чамлы протянул Алеку немного табака и огрызок белого чурека:

— Бери. Прислал Куру Али.

— А кто он, Куру Али?

— Ты же видел. Такой большой, со шрамом. Сильный человек. Его даже тюремное начальство боится. Месяц назад он так засветил надзирателю, что тот долго с «фонарем» ходил. За это Куру Али в карцере неделю гноили.

— А за что он сидит?

— За убийство. Кокнул американского матроса. Куру тогда грузчиком в порту работал и повздорил с американцем из-за девчонки. Дал ему в лоб, а у того и дух вон.

— Скажи, свидания вам дают?

— Раз в неделю. А у кого есть деньги, то и чаще. Дашь Хасану-эффенди парочку долларов, вот тебе и свидание вне очереди.

Чамлы ушел. Начали затихать арестанты в камерах, улеглись на нары. Лег и Алек. Ночь прошла «спокойно», если не принимать во внимание свирепых, каких-то особенно больших, продолговатых клопов, напавших на Алека сразу, как только в камере погасили лампу и оставили один тусклый светильник. Алек не смог заснуть, пришлось вести непрерывную борьбу с насекомыми.

Утром Алек поднялся с надеждой увидеться с Айной. Она должна прийти. Но подошло время обеда, а его никто не вызывал. Алек забеспокоился. Уж не случилось ли с ней чего-нибудь? Может быть, подвели моряки с «Энвер Паши»? Не удалось получить свидания? Впрочем, он, кажется, слишком нетерпелив. Ведь сегодня только первые сутки его пребывания в Турции. Отогнав от себя мысли об Айне, он принялся изучать тюремную жизнь.

Да, здесь, в стамбульской тюрьме, она совсем не походила на то, с чем он встречался раньше. Заключенные могли ходить из камеры в камеру, разговаривать между собой, заниматься обменом вещей и продуктов.

В тюрьме было пять больших камер, несколько изоляторов, несколько совсем маленьких клетушек. В первом этаже сидели самые бедные, во втором — те, кто побогаче, у кого имелась влиятельная родня на воле. Обитатели первого этажа в большинстве состояли в услужении у этой тюремной «аристократии». Места в камерах тоже распределялись в зависимости от состояния заключенного: победнее — у дверей, около параши, побогаче — у окон, ближе к свету и чистому воздуху. В отдельных маленьких камерах сидели «беи». Обо всем этом Алеку рассказал Чамлы, не отходивший от него ни на минуту. Он с энтузиазмом выполнял обязанности гида и, видно, очень гордился тем, что знает английский. Он же сказал Алеку, что в тюрьме сидит около двухсот человек. В основном это крестьяне и ремесленники.

Как только открылись двери, заключенные высыпали на дворик. Лучи солнца уже нагрели его правый угол. Ссорясь, толкаясь, выкрикивая проклятия, арестанты занимали места на теплых камнях. Они снимали свои рубашки и расправлялись со вшами. Остальные гуляли парами или по трое. Голоса заключенных заглушал непрекращающийся звук шаркающих по камням кованых ботинок. Кляк-кляк-кляк!

Тут же на дворе открылся базар. Один, похитрее, организовал «баню» и за несколько курушей за мешковой занавеской поливал счастливчика горячей водой. Два арестанта на сложенных во дворе очагах варили и продавали кофе, этот турецкий нектар. Они изо всех сил старались перекричать друг друга:

— Самый крепкий! Самый горячий! Самый черный с каймаком!

Конкуренция была жесточайшая.

К Алеку подошел Куру Али, улыбнулся, протянул руку:

— Селям!

— Селям!

Вездесущий Чамлы крутился рядом.

— Куру Али спрашивает, не хочешь ли чашечку кофе? Он платит.

Алек отказался. Судя по одежде, Куру Али был не очень-то богат, хотя заключенные смотрели на него с уважением. Видно, что Куру Али в тюрьме признанный вожак и пользуется авторитетом.

— А вот тот, видишь? — показал пальцем Чамлы на молодого паренька в тельняшке. — Тоже моряк. Устроили бунт на учебном военном корабле из-за плохой еды. А когда его спросили, почему он бунтовал, отдал честь и ляпнул: «Нет больше Турции. Англичане все захватили. Так жить больше нельзя. Почему же вы даете нам винтовки без затворов?» Его разжаловали и засунули сюда.

Чамлы рассказывал, за что люди сидят в тюрьме. Этот за неуплату налогов, этот за кровную месть, кто за убийство. Причина преступлений — споры из-за межи, земли, пастбищ, воды… Но всех арестантов объединяет ненависть к оккупантам. Неверных, как тут их называют, ненавидят и богатые и бедные. Куру Али важно кивал головой в знак согласия. Делал вид, что все понимает.

Алек с интересом слушал Чамлы. Хаос, происходящий в стране, наложил свой отпечаток и на тюрьму. Порядка никакого. Похоже, что и надзирателям наплевать на заключенных, на то, что они делают, как живут. Только бы не убежали.

Неожиданно раздались дикие вопли. Куру Али остановился. Двое «кофейщиков» бросились друг на друга: не поделили клиентов. У одного в руках сверкнул нож. Куру Али бросился к дерущимся. Ударил по щеке одного, потом другого, вырвал нож. Посыпалась отборная ругань. На шум прибежал надзиратель. Куру Али незаметным, ловким движением спрятал нож на груди. Заключенные начали успокаиваться. Опять застучали ботинки. Прогулка продолжалась как ни в чем не бывало.

Обед, прогулка, ужин, отбой… Так прошли первые сутки в стамбульской тюрьме. Алек все ждал, что его вызовут на свидание, но напрасно. Айна не пришла. Что же случилось? Опять тревожные мысли не давали покоя. Надо вооружиться терпением. Завтра она непременно придет.

9

Айна поселилась в семье Мюджиба. Дом был небольшой, но удобный, современный, с маленьким садом. Зийнет-ханум, мать штурмана, приняла ее с истинным восточным радушием. Отвела в отдельную комнату, просила ни в чем не стеснять себя. Она очень рада, что в доме появилась еще одна женщина. Будет повеселев. Сестра Мюджиба, Зульфия, ей недавно исполнилось шестнадцать, училась во французском колледже, но дух патриотизма, каким все было пропитано в доме, коснулся и ее. Она носила национальные турецкие одежды, восторгалась Кемалем-пашой и, узнав, что Айна русская, жена большевика, смотрела на нее, как на святую, ловила каждое ее желание.

Айне было трудно объясняться с турчанками, — они не знали английского, если не считать нескольких фраз, выученных Зульфией в школе, тем не менее жесты, улыбки, доброжелательность хозяек восполняли этот пробел. Они понимали Айну, а она их.

Как только Айна переоделась, она сказала Мюджибу:

— Я хотела бы сейчас же навести справки о муже. Скажите, куда мне пойти, к кому обратиться?

— Миссис Айна, во-первых, уже поздно и вряд ли вы застанете официальных лиц, во-вторых, не надо торопиться. Завтра с утра мы узнаем все, что вас интересует. Для нас все будет легче и проще. Подождите денек.

— Я не могу ждать, Мюджиб. Ведь его сразу же могут посадить на пароход и отправить в Россию. Что тогда делать мне?

— Я уже заходил на «Трафальгар». Мне сказали, что ваш муж в стамбульской тюрьме и пароход на Одессу будет не раньше чем через две недели. Прошу вас, не беспокойтесь. Подождите до завтра.

Мюджиб куда-то ушел, а Айна осталась в смятении и тревоге. К большому огорчению Зийнет-ханум, которая хотела попотчевать гостью национальными блюдами, Айна едва прикоснулась к ужину и, посидев немного за столом, ушла к себе в комнату.

Неотвязная мысль не давала ей покоя. Она боялась опоздать. Все теперь было в руках моряков, все зависело от них. Она заснула тревожным, некрепким сном. Часто просыпалась, прислушивалась к тишине и снова засыпала. Стонала, ворочалась, спала плохо и поднялась рано. Ее хозяйки еще не встали. Она оделась и тихо вышла в сад.

День прошел в тревоге. Она с нетерпением ждала Мюджиба, но он почему-то не появлялся. Пришел он поздно вечером, улыбающийся, немного навеселе. Айна бросилась к нему:

— Как дела? Что нового?

— Вы уж простите меня, миссис Айна, что заставил вас поволноваться. Все хорошо. Завтра вы увидите своего мужа. Не думайте, что я тратил напрасно время. Нет, я занимался вашими делами. Пока ничего не буду рассказывать. Подождем капитана Экшиоглу. Он сейчас должен прийти. А пока будем ужинать. Я голоден как черт. Мама!

Скоро они услышали шум подъехавшего фаэтона. В комнату вошел капитан Экшиоглу. В руках он держал несколько красных гвоздик. Он потрепал по щеке Зульфию, низко поклонился Зийнет-ханум и передал цветы Айне со словами:

— Поздравляю вас с первым успехом.

Он уселся в кресло, отер платком влажный лоб и начал:

— Оказывается, у бедного старого моряка Экшиоглу в стамбульской тюрьме работает приятель. Вот как бывает, дорогая миссис Айна. Он начальник. Ну, если и не самый главный, то достаточно авторитетный. Надо сказать, что он подлец из подлецов, мздоимец, жестокий человек, но, к нашему счастью, у него свои счеты с англичанами. Чем-то они его’ обидели, и теперь он ярый приверженец Кемаля-паши. Надолго ли, не знаю, во всяком случае — пока. Вот этим мы и воспользуемся.

Экшиоглу что-то сказал по-турецки Зийнет-ханум. Женщина скрылась в комнате. Через минуту она подала капитану дымящуюся чашечку кофе.

— Простите меня, друзья. Я должен выпить кофе. Без него я не могу прожить и двух часов.

Капитан отхлебнул из чашки. Айна сидела, крепко стиснув руки. Такое начало обещало многое.

— Продолжим, — отдуваясь, проговорил капитан. — Я имел удовольствие видеться с приятелем. Намекнул, что завтра к нему придет одна милая дама и попросит свидания с русским по имени Лонг. Так чтобы он не вздумал отказать в свидании. Мы в этом заинтересованы. Кто «мы», он не знает, но догадывается. Ну как, миссис Айна, вы одобряете мои первые шаги?

— Я готова даже поцеловать вас, капитан, — пошутила Айна. — А что будет дальше?

— Уже и дальше! Трудно иметь дело с женщинами, да еще с влюбленными, — улыбнулся капитан Экшиоглу. — Дальше эта милая дама скажет своему мужу, чтобы он подал прошение на имя начальника тюрьмы с просьбой перевести его временно под надзор полиции в город. Если мне не изменяет память, вы как-то говорили, что ждете ребенка?

Айна утвердительно кивнула головой.

— Вот это обстоятельство и должно послужить причиной прошения. Вы одни в Константинополе, плохо себя чувствуете, за вами некому ухаживать, и он просит… и так далее… Жандармам сейчас не до заключенных. Они не знают, кому придется служить завтра. Одним арестантом больше, одним меньше, какая разница? Везде полная неразбериха. Понятно?

— Вполне. Но ведь ему наверняка откажут.

— Отказали, если бы не бедный, старый, но влиятельный Экшиоглу и его знакомый начальник.

Видно было, что капитану доставляет огромное удовольствие поражать Айну своими связями и возможностями.

— Поэтому не откажут. Ко всему тому, что я рассказал, мой приятель неравнодушен к золоту. Я подарил ему чудесные запонки со слонами, которые купил в Бомбее.

— Я не могу вводить вас в расходы, капитан, — покраснела Айна. — Вы и так делаете для меня слишком много. У меня есть деньги, и если надо…

— Они еще пригодятся вам, миссис Айна. И мы с Мюджибом достаточно состоятельны, чтобы не говорить о таких пустяках. Давайте не будем больше вспоминать о деньгах. Хорошо?

— Вы просто гений, капитан, — в восхищении проговорил Мюджиб. — Столько сделали за такой короткий срок. Видите, на что способен мой капитан, миссис Айна?

— Никогда не хвалите человека в глаза, Мюджиб, — усмехнулся довольный лестью Экшиоглу. — Значит, так. Завтра мистер Лонг подает заявление Хасану-эффенди. Запомните это имя. К нему же пойдете и вы за разрешением на свидание.

— Действительно, вы волшебник, капитан! — воскликнула счастливая Айна. — Думала ли я, когда садилась на ваш пароход, что найду таких друзей? Никогда.

— Хорошим людям всегда воздается, — важно сказал Экшиоглу. — Так примерно говорит коран.

— Если Алека выпустят, где же мы будем жить? Вас стеснять неудобно… — проговорила Айна.

— Да что вы, миссис Айна! — воскликнули в один голос Мюджиб и Зийнет-ханум.

— Вы будете жить здесь, — многозначительно сказал капитан. — Это входит в наш дальнейший план. Вот когда он очутится за стенами тюрьмы, вы встретитесь с более важными людьми, чем я и Мюджиб, будем думать дальше, как выручить Лонга. Сегодня я сказал все.

Засиделись до полуночи. Капитан приглашал Айну на прогулку по ночной Перу, обещал показать интересные места, но она так взволновалась предстоящим свиданием с Алеком, что отказалась, и была рада, когда мужчины попрощались. Мюджиб пошел проводить капитана, и Айна осталась одна со своими мыслями.

10

Надзиратель Пич Нури оглядел двор и, перекрывая своим голосом стук арестантских башмаков, закричал:

— Лонг!

От неожиданности Алек вздрогнул, сердце забилось сильнее. Может быть, пришла Айна? Он подошел к надзирателю. Тот молча грязным указательным пальцем ткнул на выход. По тем же темным коридорам, по которым несколько дней назад они шли в камеру, добрались до комнаты, перегороженной решеткой на две половины.

«Место свиданий, — решил Алек, вспоминая рижскую тюрьму. — Там было так же».

Надзиратель вышел. Через минуту он появился на другой стороне, ведя за собой Айну. Если бы не проклятая решетка! Ему так хотелось обнять жену. Они прижались к решетке друг против друга, и Айна шепнула:

— Все идет хорошо, милый.

— Ты молодец, девочка. Я так ждал тебя, верил, что ты придешь. Как тебе удалось получить свидание?

— Сначала о самом главном…

Айна рассказала ему, как он должен действовать.

Пич Нури скучая торчал у двери. Подслушивать было незачем. Арестанты говорили по-русски. Почему начальник дал свидание заключенному в неурочный день? Наверное, отхватил хороший куш. Впрочем, это не его дело.

— Понимаешь, я пришла в тюрьму просить свидания, — шептала Айна Алеку. — Начальник был любезен, сказал, что для меня сделает исключение. Я пошутила: не могу, мол, остаться в долгу и подарю ему на память колечко. Ну, знаешь, подарок папы, с сапфиром. Хасан-эффенди рассыпался в комплиментах, приказал надзирателю не мешать нам. Я пришла в тюрьму с Зийнет-ханум и не хотела бы задерживать старушку. Я пойду, Алек. Скоро ты будешь со мной. Если бы ты знал, как я жду этого дня!

Она просунула руку через решетку. Алек поцеловал ее пальцы. Надзиратель, удивляясь, что свидание закончилось так быстро, проводил Айну, а когда вернулся и хотел вести Алека в камеру, тот замотал головой, повторяя одно слово: «Хасан-эффенди! Хасан-эффенди!»

Надзиратель понял. Он повел Алека в комнату дирекции. Там сидело несколько жандармов. За своим столом Хасан-эффенди курил кальян. В комнате плавало густое синее облако дыма. Солдаты чему-то громко смеялись. Увидя Пич Нури с Алеком, Хасан-эффенди принял серьезный вид, бросил трубку, махнул рукой жандармам. Те вскочили, откозыряли начальнику, вышли из комнаты. Бросив несколько слов Пич Нури, Хасан-эффенди поднял глаза на Алека:

— Что ты хочешь?

— Подать заявление.

— Подавай.

Видно, просьба его не удивила. Он протянул Алеку лист бумаги, карандаш, кивнул на маленький стол, стоящий в комнате:

— Вот тут пиши.

Алек раздумывал, на каком языке писать прошение. На русском не поймут, по-французски он не может, по-английски…

Его выручил Хасан-эффенди:

— Пиши по-русски. У нас есть переводчики.

Когда Алек закончил, изложив в своем прошении все, что ему говорила Айна, и подал бумагу жандарму, тот, повертев ее в руках, спросил:

— О чем ты просишь здесь?

Алек объяснил. Хасан-эффенди, подмигнул ему, с ехидцей произнес:

— Ты не дурак, Лонг. Это почти что на свободу. Ну, ну…

— У меня больная жена, ухаживать за ней некому, она в первый раз в Турции, знакомых нет, не знает языка…

— Уж не ври, что нет знакомых. По-моему, у нее здесь много друзей. Или она завела их без тебя? А язык… Сейчас в Турции достаточно знать английский, будь он проклят! Ладно… Ответ через три дня. Надо кое с кем согласовать твое прошение. Я тебя вызову. Пич Нури, забери его.

Во дворе его обступили любопытные арестанты.

— Куда тебя? На суд или переводят? — спросил Чамлы.

— Да нет. Потребовались дополнительные сведения, — ответил Алек. Он не хотел ненужных вопросов. Лучше помолчать.

На третий день его вызвал Хасан-эффенди.

— Ну, твое прошение удовлетворено. Благодари меня, я его поддержал, — сказал жандарм, протягивая Алеку плотную карточку. — Это твой вид на жительство. Будешь каждое утро отмечаться в районной полиции. И не вздумай убежать. Мы найдем тебя на дне моря, и тогда уж тебе несдобровать. Понял? А сейчас можешь идти. Жена ждет тебя на улице. Вещи есть?

— Вещей нет.

Алек заметил на мизинце Хасана-эффенди колечко Айны.

— Тогда иди. Пич Нури, проводи его до ворот.

У дверей тюрьмы его ждала Айна. Они уселись в стоявший недалеко фаэтон. Ехали молча. Ни о чем не хотелось говорить в присутствии кучера. Айна не выпускала руку мужа из своей, с жалостью глядела на исхудавшего, бледного, грязного Алека. Наконец они добрались до Бейоглу, к домику Мюджиба. Их встретила вся семья.

— Ну, вот вы и у себя дома, мистер Лонг, — радушно сказал Мюджиб, пожимая Алеку руку. — Познакомьтесь с моими дамами. Мать и сестра.

В комнате уже был накрыт стол.

— Надо отпраздновать ваше освобождение, — сказал Мюджиб.

— В таком-то виде! — закричала Айна. — Прежде всего мыться, долой эту одежду. Придется позаимствовать ваш халат, Мюджиб. Потом я куплю ему новый костюм и все необходимое. Чтобы и духа не оставалось от тюрьмы.

Алек с наслаждением вымылся горячей водой с мылом, растерся жестким полотенцем и облачился в халат Мюджиба. Он так долго был лишен этого удовольствия. Сейчас он почувствовал себя совсем другим человеком.

Мюджиб, оживленный и веселый, говорил без умолку. Освобождение Алека окрылило его.

— Пока все получилось очень удачно, — сказал он, становясь серьезным. — Осталось самое трудное. Тут будет мало наших связей.

За столом сидели недолго. Все понимали, что Айне и Алеку хочется побыть вдвоем. Целый день Алек провел с Айной. А вечером пришел капитан Экшиоглу. Он крепко пожал руку Алеку:

— Вот вы и на свободе. Теперь надо действовать. Завтра здесь соберутся несколько человек из нашей партии. Я им уже говорил о вас, и они согласны помочь. По-моему, они уже наметили план.

— Я несказанно благодарен вам, капитан Экшиоглу.

— Это наш долг.

Утром Алек в новом костюме, ботинках и рубашке отправился в районную полицию. Полицейский, курчавый турок, в феске и форме, подозрительно осмотрел его, долго рассматривал «вид на жительство» и потом, как показалось Алеку, неохотно сделал отметку. Алек вытащил пять лир, положил их перед полицейским, лицо которого сразу же преобразилось. Он уже ласково поглядел на Алека, приложил пальцы к, феске и сказал, смешно коверкая слова:

— Ту мору морнин. Завтра утром.

«Дружба с полицией налажена, — про себя усмехнулся Алек, — это никогда не помешает».

Он едва дождался вечера, так хотелось ему узнать, что предпримут его новые друзья. Когда Зийнет-ханум стала закрывать окна темными портьерами, он понял, что сейчас начнут собираться люди, от которых зависела его дальнейшая судьба.

Вскоре он действительно услышал в соседней комнате приглушенные голоса, смех, звук отодвигаемых стульев. Потом все затихло, и кто-то негромко начал говорить. Алека никто не приглашал. Прошло более часа. Голоса то усиливались, то затихали, то снова раздавались, сердитые, возбужденные. Собравшиеся о чем-то спорили. Наконец открылась дверь, и появился Мюджиб.

— Пойдемте, — торжественно сказал он. — Настало время познакомиться с лучшими людьми Турции.

Они вошли в комнату. К удивлению Алека, там было всего три незнакомых человека. Один, в отлично сшитом костюме, с совершенно седой головой, черными, очень широкими бровями, походил на европейца, светского человека, дипломата, и только по темно-карим глазам и носу с горбинкой можно было предположить, что он турок. Второй, облокотившийся на камин, молодой, очень смуглый, с тонкими усиками над верхней губой, одетый в рваный бешмет, с повязанным по-курдски башлыком, в высокий шерстяных носках и старых, запыленных чувяках, выглядел бедным крестьянином, и, наконец, третий, сидящий в кресле, худой, с резко выдающимися скулами, очень красным, тонкогубым ртом, был одет в форму полковника турецкой армии.

— Селям! — приветствовал их Алек.

— Селям! — ответили присутствующие в комнате.

— Вы можете говорить по-английски. Мы все понимаем этот язык, — проговорил, улыбаясь, седой. — О вас мы все знаем. Можете не рассказывать. Мы ваши друзья.

— Во всем положитесь на нас, — наклонил голову капитан Экшиоглу.

— Я хотел бы представить всех, — сказал седой. — Меня зовут Рюштю-бей. Я приехал из Анкары, где помогаю Мустафе Кемалю-паше в его благородном деле. Это, — он показал на молчаливо стоящего у камина крестьянина, — наш прославленный партизан Карачалы, гроза оккупантов. Сам несколько раз переходил границу, побывал на Кавказе. Так, Карачалы?

— Хорошо, товарищ! Борба, — улыбнулся партизан, сверкнув крупными белыми, как тыквенные семечки, зубами.

— А это полковник Заро-ага. Один из военных советников и ближайших друзей Кемаля. Остальных вы знаете.

Алек поклонился.

— Теперь я изложу вам наш план. Мы долго спорили, куда лучше отправить вас, и в конце концов пришли к единому мнению: несмотря на опасность, вам надо пробираться в Одессу. Разумеется, вам нужно хорошо законспирироваться. Но это мы берем на себя. А оттуда вам легче будет перебраться в другое место.

Алек помолчал. Разве они не знают, что Одесса занята белыми? Он попадет в самое логово.

— Мне кажется, лучше бы избрать другое направление, — сказал он. — А не могли бы вы переправить нас в Россию через Анатолию и Кавказ? Тем же путем, каким туда ходил Карачалы.

Полковник Заро-ага выпрямился в кресле, отрицательно покачал головой:

— Чрезвычайно сложно, долго и опасно. А вы еще и с женой. Нет уверенности, что вы пройдете благополучно. Везде интервенты. И на суше, и на море. Наши люди рискуют жизнью, ведут кровавые стычки. Ведь я прав, Карачалы?

— Совершенно, ага. Слишком велик риск. Мы не можем подвергать ему женщину, — к удивлению Алека, на чистейшем английском языке галантно сказал партизан.

— О, вы говорите, как англичанин, Карачалы, — не удержался от похвалы Алек. — Где научились?

— Мальчишкой я работал несколько лет боем в английском посольстве.

— Не будем отвлекаться, Карачалы, — нахмурился Рюштю-бей.

— Итак… — повторил он. — Мы приняли план Карачалы. Послушайте, Лонг, одну историю. Несколько месяцев назад в Анатолии появились мужчина и женщина. Они выдавали себя за чету Бернсов. Муж — богатый коммерсант, представитель и акционер фирмы «Викерс», якобы прибывший для заключения сделок с турецким правительством. Они поселились в Сивасе и всеми силами старались влезть в доверие к Кемалю. Это было так явно, что за ними установили слежку. И оказалось, что они занимались шпионажем. Отряд Карачалы захватил их с поличным. На допросе чета Бернсов созналась во всем. У них было обнаружено еще два паспорта на имя Генри и Вирджинии Палмер. Только один человек, сказал Бернс, директор фирмы «Викерс», не считая тех, кто послал их, знал об этих паспортах. Негласный суд приговорил англичан к расстрелу. Карачалы предлагает… — Рюштю-бей оглядел всех присутствующих своими темными глазами, — создать новых супругов Генри и Вирджинию Палмер, отдав вам их паспорта. По счастливой случайности, вы с женой блестяще владеете английским. В вас никто не заподозрит русских. На паспортах нужно только заменить фотографии. Мы сажаем вас на пароход «Русь», и через тридцать часов вы в Одессе. Как, товарищ Лонг?

— Совершенно неожиданный вариант. Я ожидал любого, только не этого. В принципе — хорошо. Только вы не учитываете возможности нашей встречи с людьми, знавшими Палмеров. Если она произойдет, нам конец.

— Все, с кем они имели дело, знали их как Бернсов. Так что такая встреча исключается. Кроме того, в Одессу на пароходе «Русь» главным образом едут всякие мелкие дельцы, авантюристы, русские военные, интеллигенты, высокопоставленные лица. Представители Антанты предпочитают пересекать Черное море на французском пароходе «Ганновер». Это тоже облегчает задачу. Мы решили, что встречи бояться не надо. Остается один процент риска на какой-то совсем невероятный случай.

— Понимаю, — сказал Алек.

— Ну что ж, если больше нет возражений, начинаем действовать, — снова взял слово Рюштю-бей, по-видимому, здесь он был старшим. — Завтра вы и ваша жена поедете к нашему портному и портнихе. Они сошьют подобающее вашему новому положению платье. Я пришлю за вами человека. Потом с Мюджибом вы купите необходимые вещи. Чемоданы, обувь, белье. Все должно быть лучшего качества и английского происхождения. О деньгах не беспокойтесь.

Рюштю-бей закурил толстую сигару, выпустил клуб дыма и продолжал:

— Когда закончим с вашим внешним видом, займемся составлением «легенды». Я думаю, что она должна выглядеть примерно так. Богатый английский коммерсант направляется в Одессу по поручению фирмы «Викерс». К генералу Деникину, непосредственно к нему. Это поднимет вас в глазах пассажиров и освободит от назойливых вопросов. Палмер едет для переговоров о поставке белой армии оружия. Все нужные сведения о Палмерах мы доставим вам для изучения. Вы и миссис Лонг должны будете все выучить наизусть. А теперь, господа, давайте расходиться. Желаю всем счастья.

— Благодарю вас, — горячо сказал Алек.

— Тссс-с! — в комическом испуге поднял руку Рюштю-бей. — Не благодарите. Я суеверен. Только когда будете на своей стороне, можете сделать это мысленно. Выходим по одному.

Рюштю-бей первым исчез за дверью. Когда все разошлись, Мюджиб с гордостью сказал:

— Видите, какие люди взялись помочь вам? Я уверен в успехе.

Вернувшись к ожидавшей его в нетерпении Айне, Алек обнял жену и шутливо сказал:

— Ну, миссис Палмер, вам придется изучать манеры светских дам. Надеюсь, вы не опозоритесь, Джинни?

Он подробно рассказал ей все, о чем говорили турки. Она слушала его внимательно, с беспокойством в глазах.

— Сумеешь перевоплотиться, девочка?

— Попробую.

— Оплошность может стоить нам дорого, Джинни, — грустно сказал Алек. — Я должен называть тебя этим именем, а ты меня Генри. Чтобы привыкнуть. Все было бы хорошо, но теперь в опасную игру вовлечена и ты. Я не могу чувствовать себя спокойным.

— Напрасно, Алек. Ведь я буду рядом с тобой. Наши судьбы неотделимы. Но я почему-то верю, что все закончится хорошо.

— Ну, раз так — вперед! У нас нет другого выхода, и этот, кажется, самый надежный. Применим твою любимую поговорку: надейся на лучшее, будь готов к худшему.

11

Пароход «Русь» готовился к отплытию из Константинополя в Одессу. Ждали последнего третьего гудка. На кормовом флагштоке в безветрии повис флаг. Пассажиры прогуливались по палубам, переговаривались с толпящимися на причале провожающими, смеялись, ссорились, разыскивая свои вещи.

Котелки, военные фуражки, дамские шляпы, казачьи папахи — все перемешалось в этой шумной, яркой толпе. Изредка на палубах появлялись офицеры судна в накрахмаленных белых кителях, сновали матросы, помогая пассажирам перетаскивать чемоданы, узлы, баулы. Везде слышалась русская, вперемежку с французской, речь. Доносились обрывки фраз:

— Пожалуйста, сюда, мадам…

— Куда прешь, служивый? В первый класс вход запрещен…

— Ваше превосходительство? И вы здесь? Не ожидал, не ожидал…

— Решили все-таки вернуться, Михаил Павлович? Правильно сделали. Теперь наша взяла…

Молодые солдаты-добровольцы, в аккуратных зеленых гимнастерках, со скатанными шинелями через плечо, в новеньких, только что полученных фуражках, погромыхивая винтовками, сгрудились на носовой палубе.

Их набрали здесь, в Константинополе, из сынков богатых родителей, бежавших в начале революции за границу и теперь срочно возвращающихся, чтобы принять участие в крестовом походе на большевиков. Их дети должны стать героями, вступить в Москву и получить георгиевские кресты.

Какой-то генерал, окруженный дамами и штатскими в чесучовых пиджаках и соломенных панамах, приглаживая седые усы, попыхивая кривой трубкой, авторитетно говорил:

— Да, батенька мой, Деникин продвигается к Белокаменной. Он на пути к Туле, и надеюсь, что мы с вами на пасху уже будем христосоваться у Иверской…

— Ваше превосходительство, можно ли верить? — с сомнением качал головой мужчина в золотых очках. — Говорят, большевики все еще оказывают сильное сопротивление.

— С такими, как вы, господин Пачкин, России не освободишь, — презрительно посмотрел на него генерал. — Маловеры. Я всегда считал, что только военные способны на подвиг. От вас один вред и паника, любезнейший. Зачем тогда едете? Подождали бы.

— Правильно говорите, ваше превосходительство, — пробасил священник с огромным золотым крестом на груди. — Верить надо.

— Неужели мы снова будем гулять по Тверской, вечерами пить чай из самовара и вспоминать Стамбул как кошмарный сон? — щебетала дама в большой шляпе.

— Мария Сергеевна, не скажете, кто это?.. Фи, как вульгарно! Правда?

Кое-кто уже успел выпить в буфете и бессмысленно шатался по судну, приставая ко всем с никчемными вопросами. В общем, настроение было приподнятым, как будто «Русь» везла пассажиров на пикник. Буржуазия, обнадеженная успехами генерала Деникина, торопилась обратно, боясь опоздать к разделу богатого русского пирога.

За несколько минут до последнего гудка к трапу подъехал роскошный «ролл-ройс». С переднего сиденья соскочил молодой турок в красной феске, распахнул заднюю дверцу. Из машины, не торопясь, вышел высокий светловолосый мужчина и за ним дама в элегантном сером, дорогом костюме, в небольшой шляпке со спускающейся на лицо серой с мушками вуалеткой. Турок открыл багажник, вынул три блестящих кожаных чемодана, поднял голову кверху, крикнул:

— Эй, матросен! Багаже!

Мужчина что-то сказал своей даме по-английски, и они двинулись к трапу.

Любопытные пассажиры обратили внимание на прибывшую пару, зашептались:

— Вы не знаете, кто это? Английский посол? Заметили, какая машина?! Или кто-нибудь из нашей знати? Черный «ролл-ройс» и бой-турок! С ума можно сойти, как шикарно.

Английский солдат, проверяющий внизу у всех документы, бегло взглянул на протянутые ему паспорта, щелкнул каблуками, приложил два пальца к фуражке.

На спардеке со списком в руках стоял казачий хорунжий из контрразведки и пофамильно проверял пассажиров. Одетый в коричневую черкеску с газырями, с кинжалом у пояса, с белым башлыком за спиной, он был картинно красив. Рядом с ним помощник капитана и вахтенный матрос отбирали билеты, показывали, куда надо идти растерявшимся на пароходе людям.

Увидя поднимающихся по трапу англичан, хорунжий переломился надвое в поклоне и по-французски сказал:

— Ваши документы, господа. На одну минуту.

Мужчина недовольно поджал губы, сунул офицеру паспорт и билеты.

— Только у русских так много формальностей, — возмущенно процедил он, поворачиваясь к женщине. — Восток.

— «Губернаторская», мистер Палмер, — почтительно произнес помощник, заглядывая в список через плечо хорунжего. — Николенко, проводи барина в «губернаторскую» каюту по правому борту, — сказал он вахтенному матросу с повязкой на рукаве.

— Прошу меня извинить. Пожалуйста. — Хорунжий протянул паспорта англичанину. Тот, не глядя на него, положил их в карман.

— Сюда, прошу сюда. Посторонись! — расталкивал вахтенный пассажиров, забивших проход левого борта. — Вот здесь ваша каюта, прошу, пожалуйста.

Матрос распахнул дверь в большую двухместную каюту. Англичанин вытащил кошелек и небрежно дал ему пятишиллинговую бумажку. Раздался третий гудок.

Люди на палубе махали платками, кричали прощальные приветствия.

— Скоро и мы за вами! — неслось с берега.

Заскрипели тали. Трап полез наверх. На мостике, в форме, белый, как лебедь, появился капитан. Раздалась команда: «Отдать швартовы!» Связь с берегом прекратилась. Нос судна отваливал от причала.

— Конец, — облегченно вздохнул хорунжий. — Кажется, всех посадили. А ничего бабец, Ваня, эта англичанка, а?

— Хороша Маша, да не наша. Видел, какой верзила с ней? В «губернаторской» едет. Туз.

— Для нашего ведомства, милый Ваня, все едино — туз или шестерка, — хвастливо сказал хорунжий. — Мы и тузам головы отворачивали.

— Руки коротки, Сережа, — засмеялся помощник. — Это, брат, англичанин, богатейший человек. Попробуй тронуть. Задницу нарежут — сидеть не сможешь. Дипломатический конфликт. Я тебе лучше другую покажу, в третьем классе едет. Пальчики оближешь!

Пароход вышел в Босфор. В «губернаторской» каюте щелкнул замок. Наверное, пассажиры решили отдохнуть.

— Ну, Джинни, поехали, — сказал, улыбаясь, Алек. — Пока все благополучно. Хорошо бы поменьше показываться на людях. Однако ужинать придется пойти в ресторан, чтоб не вызвать подозрения.

— Хорошо, милый, я все понимаю. А как удалось обмануть Хасана-эффенди? Ведь за день до прихода «Руси» в Стамбул тебя должны были вернуть в тюрьму.

— Рюштю-бей говорил, что они купили его со всеми потрохами. Пообещали оставить на месте, когда власть перейдет к Кемалю-паше. В этом никто уже не сомневается. Переодевайся к ужину.

— О боже милостивый! — вздохнула Айна.

Они занялись своим туалетом вовремя. Скоро пробил гонг на ужин.

Алек бережно вел Айну по коридору, устланному красной ковровой дорожкой. Ресторан со столиками, накрытыми белыми скатертями, с бутылками шампанского в посеребренных ведерках, с накрахмаленными салфетками, — все это очень напоминало петроградские рестораны «Медведь», «Доминик» или «Донон». Но главное сходство придавала публика. Публика «доброго старого времени». Военные, духовенство, бывшие промышленники, блестящие дамы… В зале стоял гул от разговоров, раздавались взрывы смеха, стреляли пробки от шампанского.

Алек вошел в ресторан, оглядел зал, ища свободные места, жестом подозвал официанта:

— Я хотел бы отдельный столик.

Официант поклонился, куда-то побежал. Через минуту он вернулся с метрдотелем.

— Что вам угодно, сэр? — по-английски спросил он.

— Отдельный столик.

Метрдотель огорченно развел руками:

— Вы немного опоздали, сэр. Могу предложить только место за тем столиком, в углу, но там уже сидят два господина. Полковник Луговицкий и князь Магалов. Если вы не возражаете?.. В следующий раз я оставлю для вас отдельный стол, сэр.

Он повел Алека и Айну через зал. Их провожали любопытные, завистливые взгляды. Вероятно, слух о богатстве Палмеров уже достиг широкой публики. Увидев даму, мужчины вскочили со своих мест:

— Полковник Луговицкий!

— Князь Магалов!

Алек поклонился:

— Палмер. Моя жена Вирджиния. Что вы будете есть, Джинни? — спросил он, протягивая ей меню.

Сначала обед проходил в молчании, только иногда Алек перебрасывался с Айной короткими, ничего не значащими фразами. Полковник нежно поглядывал на англичанку, подвигал ей то соль, то горчицу, то масло и повторял к делу и не к делу одно, вероятно, известное ему слово «плиз». Айна мило улыбалась, благодарила легким кивком головы. Князь, сравнительно молодой человек, — похожий на грузина, тоже с интересом рассматривал Айну и Алека. Он не проронил ни слова и только, когда подали десерт, спросил по-английски:

— Простите, мистер Палмер, не сочтите за бестактность, по каким делам вы едете в Одессу?

— К генералу Деникину с предложением от фирмы «Викерс».

— А чем занимается ваша фирма?

— О, она хорошо известна Деникину, — важно сказал Алек и замолчал, показывая, что не хотел бы продолжать разговор на эту тему.

— Что он говорит? — наклонился полковник к князю Магалову.

Князь неохотно перевел.

— Скажите ему, — оживился полковник, — что он выбрал хорошее время. Скоро наша армия возьмет столицу, и торговля с Англией возрастет колоссально. Выпьем за победу белой армии!

Магалов поморщился. Полковник был уже навеселе. Он наполнил бокалы шампанским. Сидящие за столам чокнулись. Айна улыбнулась полковнику.

— Господин полковник ошибается, — насмешливо сказал Алек. — Он, наверное, понимает, что именно сейчас наша помощь больше всего необходима генералу и размеры наших поставок велики. Мы надеемся, что после победы расчет будет произведен сполна.

Луговицкий обиженно надулся. Какой-то англичанин смеет сомневаться в кредитоспособности его высокопревосходительства!

— Я хотел просить вас и вашу супругу вечером спуститься в бар, выпить со мной бутылочку шампанского. У меня есть к вам деловое предложение, мистер Палмер, — негромко проговорил Магалов. — Премного обяжете.

— Благодарю вас, — сдержанно ответил Алек. — Боюсь, что это будет затруднительно. Жена плохо переносит море, и я вижу, что начинает покачивать.

— Очень жаль, мне так хотелось провести вечер в вашем обществе. Но… Может быть, мистер Палмер, вы сумеете уделить мне полчаса? Уверен, мое предложение заинтересует вас.

— Последнее время я имел столько предложений от русских за границей, что не очень-то верю в их реальность, — с иронией проговорил Алек. — Продают то, что им пока не принадлежит. Хорошо, я встречусь с вами, князь.

Лицо Магалова залилось краской.

— Хам, — прошептал он, отворачиваясь.

— Что он говорит? — опять сунулся к князю полковник Луговицкий.

Князь пропустил вопрос мимо ушей и, справившись с гневом, сказал:

— Прошу прощения, я должен покинуть вас. Итак, до вечера. В баре в девять. Вам удобно?

Алек кивнул головой.

Оставшись один, полковник почувствовал себя хозяином за столом. Он сыпал комплиментами, пытался объясняться по-французски, помогал себе жестикуляцией. Айна смеялась, Алек снисходительно улыбался. Когда ужин подошел к концу, она вдруг побледнела, закрыла глаза, откинулась в кресле.

— Что с тобой, Джинни? — изобразив на лице испуг, спросил Алек. — Тебе плохо?

— Нет, ничего, милый. Сейчас пройдет. Пойдем, я хочу лечь.

Алек подозвал официанта, мельком взглянул на счет, положил на поднос несколько долларов. Полковник жадно глядел на толстый бумажник англичанина, на зеленые банкноты. Валюта!

— Сдачи не надо, — махнул рукой Алек.

— О! — вздохнул полковник. — Царские чаевые. Богат, прохвост, если так разбрасывается деньгами.

Алек попрощался с полковником, взял жену под руку, повел в каюту.

— Ты прекрасно сыграла роль, Джинни, — засмеялся он, когда они вернулись к себе. — Настоящая артистка.

— Нет, это не нарочно. Я на самом деле почувствовала себя плохо. Это из-за маленького…

Алек испуганно поглядел на жену:

— Неужели так скоро? По твоей фигуре ничего не заметно.

— Нет, не беспокойся. Но такое состояние теперь может быть у меня довольно часто. Не обращай внимания. Ничего серьезного.

Но Алек не на шутку встревожился. Здоровье Айны может сильно усложнить и без того напряженную обстановку. В Одессе ее непременно нужно отдать в добрые, дружеские руки.

— Ты приляг, девочка, а я пойду на свидание с князем.

— Это необходимо? Не опасно?

— Я не думаю. Пусть принимают меня за коммерсанта высшего полета, который ворочает огромными деньгами. А какой настоящий коммерсант откажется от выгодной сделки?

Когда Алек спустился в бар, Магалов уже ждал его. Он встал, поклонился.

— Что вам предложить, мистер Палмер? Шампанское, виски, сухое вино?

— Я предпочел бы содовую. Не люблю спиртного, князь.

Магалов с удивлением поглядел на него. Англичанин не пьет виски! Удивительно. Он заказал себе вина и для гостя бутылку содовой.

— Перейдемте сразу к делу, мистер Палмер. Я не хочу задерживать вас. У меня на Кавказе, в районе Каспия, несколько земельных участков. Там обнаружили большие залежи нефти. Я хотел бы…

— Продать их, — подхватил Палмер. — Так? Я не ошибся?

— Так, — процедил начинающий злиться князь. Бесцеремонность англичанина его раздражала.

— Ну вот, повторяется старая история, о которой я вам говорил, — засмеялся Палмер. — Почему русские так торопятся продавать земли, когда они еще находятся в руках большевиков?

— Через несколько месяцев они будут освобождены и возвращены законным владельцам.

— Вот тогда, по-моему, и надо начинать переговоры.

— Что же, вы сомневаетесь в победе нашей армии? — язвительно спросил Магалов.

— Ни в коей мере. Иначе я бы не ехал в Одессу. Но мне хотелось бы поместить свои капиталы в верное дело. А пока идет гражданская война, согласитесь, что это неразумно.

— Почему? Я выдам вам форменные документы на владение землей. Вот тут у меня… — Магалов полез в карман. — Мне нужен всего небольшой аванс.

— Не трудитесь, князь, — остановил его Палмер. — Сейчас я вам ничего не скажу. В принципе ваше предложение интересно. Давайте решим вопрос так. Мы оба едем в Одессу, вероятно, сможем там встретиться и тогда, если обстановка будет благоприятной, перейдем к конкретным переговорам.

— Мы можем не встретиться. Я сразу же уезжаю на фронт. Буду при ставке его высокопревосходительства.

— Вот там и встретимся.

— Вы можете опоздать, мистер Палмер. Я не хочу ждать долго. Возможно, найдется другой покупатель.

— Закон всякой коммерческой сделки. Если найдете выгодного покупателя — продавайте. Но помните, что я не отказываюсь от вашего предложения.

— Это ваше последнее слово?

— Я не привык торговаться, — высокомерно бросил Палмер. — И дело, как вы понимаете, не в сумме, вы даже не назвали ее, а во времени.

— Хорошо, — недовольно произнес князь, допивая свой бокал. — Оставим вопрос открытым. Я полагал, что вы окажетесь более решительным человеком.

— О, когда дело касается миллионов, всегда требуется осторожность, князь. Иначе их можно потерять.

Магалов встал:

— Благодарю вас, мистер Палмер. Честь имею!

Выйдя из бара, Алек облегченно вздохнул. Во время разговора с князем им владело страшное напряжение. Он думал только об одном: как бы не оступиться. Простенький, невзначай заданный вопрос мог послужить началом провала, если он не сумел бы правильно ответить. Кто его знает, что может спросить этот великосветский князь, объездивший всю Европу и Америку? С какими людьми он встречался? Каждое его слово таило опасность. В зеркале он увидел, как тонкая струйка пота течет по щеке. Алек платком обтер лицо.

У каюты его догнал маленький человечек в засаленном клетчатом костюме и с галстуком «бабочка».

— Одну минутку, мистер Палмер, — зашептал он Алеку в ухо на ужаснейшем английском языке. — Вы едете в Одессу? Ну? Кровь из носа, вам потребуются русские бумажки. Или? Я меняю вам любую сумму валюты — доллары, фунты, лиры, не по курсу. Кто говорит по курсу? По ценам черной биржи. Да? Принимается? В Одессе на этой операции вы потеряете огромные деньги.

— Я думаю, что фунты и доллары у меня примут везде. Вы обратились не по адресу, — усмехнулся Алек. — Будьте здоровы.

Айна еще не спала.

— Ну, как ты себя чувствуешь, девочка? — нежно спросил Алек. — Тебе не лучше?

— Все хорошо. Как прошло свидание с князем? Я ужасно беспокоилась.

Алек засмеялся:

— Я чуть было не купил богатейшие нефтяные участки на Каспии. К сожалению, они еще в руках у большевиков. Решили подождать, когда князь станет их полновластным хозяином.

— Кажется, ты тоже вошел в роль и чувствуешь себя настоящим Палмером?

— Пока это нетрудно, хотя и не очень приятно, — серьезно сказал Алек. — Самое сложное впереди. Одесса. Куда мы пойдем? Какая там обстановка? Есть ли в городе наши? Мы с тобой ничего не знаем, и потребуется время для того, чтобы сориентироваться. А Палмеры должны как можно скорее исчезнуть с одесского горизонта. Ну, отдыхай, Джинни. Завтра к обеду мы уже будем в Одессе.

Алек сел в кресло, вытянул ноги, закурил. Как действовать дальше? Так… Они сходят с парохода и отправляются в гостиницу, если она есть. Там потребуют сдать паспорта. Конечно, в гостинице сидит контрразведчик и проверяет приезжающих. Где сейчас Деникин? В городе или на фронте? Если в Одессе, то плохо. Надо как-то избежать встречи с ним. Долго ли удастся ему откладывать свидание? Или рискнуть и все-таки сыграть роль Палмера до конца? Это начисто освободит их от подозрений. Он достаточно знает о фирме «Викерс», чтобы свободно говорить о поставках. Нет. Опасно. Вести переговоры с кем-нибудь из представителей Деникина было бы проще. И самое главное — надо срочно найти людей, симпатизирующих красным, и просить их укрыть его и в первую очередь Айну. Есть ли в городе большевистское подполье? Должно быть. Но как связаться с ним? Не примут ли его за белогвардейского агента? Вполне возможно…

Перед Алеком вставали десятки вопросов. Ответить на них могло только время. Он взглянул на задремавшую Айну. А как быть с ней? Теперь ее присутствие обременяло его. Алек не обольщайся. Знал, что в случае провала пощады от белых ждать не приходится. Они будут зверски замучены в контрразведке.

Он готов перенести любые муки, только бы знать, что Айна в безопасности. Алек на секунду представил себе допрос. Пьяные офицеры издеваются над избитой, окровавленной Айной… Он увидел ее гладкий, начинающий полнеть живот… Невозможно! Алек с ненавистью скрипнул зубами.

Айна открыла глаза:

— Я знаю, о чем ты думаешь.

— О чем?

— Обо мне. Угадала?

— Да.

— Не терзайся напрасно. Я уже говорила тебе. Мы неотделимы. Поцелуй меня, Алек…

В полдень следующего дня открылись зелено-желтые берега Большого фонтана. Волнение прекратилось. Море лениво плескалось у бортов. У форштевня играли дельфины. Айна и Алек молча стояли на спардеке. Россия… Родной берег… Он так долго мечтал о той минуте, когда увидит его, так рвался домой… Но сейчас берег был для него зловеще-опасным, и чувство радости заменило чувство тревоги.

— Россия, — сказал по-английски Алек. — Земля наша…

Айна оглянулась. Они были одни. Пассажиры толпились на носовой палубе.

— Ты волнуешься?

— Очень. Ведь столько лет прошло…

Она погладила его руку, лежавшую на планшире.

— Все будет хорошо, — сказала она убежденно. — Не может родина не принять своего сына…

— Тише!

К ним подошел Магалов:

— Через два часа Одесса. Надеюсь, что вам понравится город, миссис Палмер. Похож на итальянские города. Правда, сейчас военное время; он запущен, но все равно прекрасен. Не напрасно его называют жемчужиной Черного моря.

— Скажите, князь, а в этой «жемчужине» есть приличная гостиница? — спросил Алек.

— Вы совсем уж считаете нас за дикарей, мистер Палмер, — обиженно сказал князь. — Конечно, есть. Первоклассная «Лондонская». К сожалению, она всегда переполнена, но для вас, конечно, найдут номер.

— Вы не правы, князь. Я бывал в Петрограде и Риге. Прекрасные города, делающие честь любой стране, а Одессу я не знаю. К тому же вы сами говорите — военное время. Что ж, Джинни, пойдем собирать вещи. До встречи, князь. И помните о моем существовании.

— Можно попросить полковника Луговицкого помочь вам на первых порах, мистер Палмер, у него в Одессе большие связи.

— Если его не обременит, буду очень признателен, — вежливо согласился Алек.

— О, нет. Он в таком восторге от вашей жены, что будет счастлив оказаться полезным. Я ему скажу.

— Благодарю за заботу, князь. Пойдем, Джинни.

— Черт бы его побрал с его полковником. Не хватало нам иметь рядом назойливого, любопытного белогвардейца. К тому же он пьяница, — проворчал Алек, когда они очутились в своей каюте. — Впрочем… Быть может, его присутствие в какой-то мере защитит нас от подозрений контрразведки? «Очарован вашей женой»! Ты имеешь успех, Джинни.

— Жена миллионера Палмера не может быть дурнушкой, — засмеялась Айна. — Надо использовать ее привлекательность для нашего дела. Но мне показалось, что полковник вообще любвеобилен.

12

На причале стояла толпа встречающих. Тут же два подозрительных типа в светлых костюмах и канотье молча наблюдали за сходящими с судна пассажирами, которые медленно стекали вниз по узкому трапу.

— Пойдем, Джинни, — тихо сказал Алек. — Ни пуха ни пера. Бери маленький чемодан.

Он подхватил два других, и они вышли из каюты. Не успели Палмеры выйти на палубу, как их догнал полковник Луговицкий. Он щелкнул каблуками, козырнул.

— Одну минутку, господа. Идите за мной, а то в этом кавардаке иностранцу разобраться трудно. — Полковник сделал приглашающий жест рукой: — Силь ву пле!

Он взял из рук Айны чемодан. Алек благодарно наклонил голову, Айна улыбнулась. На палубе Луговицкий поискал кого-то глазами. К нему подскочил молодой солдат-доброволец в чистой, хорошо пригнанной форме.

— Федя! Быстро вещи в автомобиль!

Солдат выхватил у Алека чемоданы и, бесцеремонно расталкивая людей, начал спускаться по трапу. У борта пофыркивал допотопный открытый автомобиль, выкрашенный когда-то зеленой, теперь во многих местах облупившейся и потерявшей свой первоначальный цвет краской, с резиновой грушей-сигналом, медным, до блеска начищенным рожком и такими же блестящими медными рычагами управления. Шофер, в серой каракулевой кубанке с красным верхом, стоял, опершись спиной о борт, и лузгал семечки.

Увидев полковника, он бросил подсолнух на землю и уселся на свое место. Луговицкий подбежал к машине, распахнул заднюю дверцу:

— Же ву при, мадам! — Он помог Айне сесть. — Федя, клади все в ноги. Вам удобно, мадам? Плиз. Ну, вот и отлично. Федор, можешь отправляться домой. Скажи, что скоро буду. Поехали, Мелешко. В «Лондонскую».

Автомобиль, чихая и кашляя, тронулся. Алек крепко сжимал руку жены.

«Начался новый этап нашей жизни, — подумал он. — Кажется, все пока идет как надо».

Машина катилась по одесским улицам. В припортовом районе было грязно, пыльно, не убрано. Окурки, подсолнечная шелуха, обрывки бумажек, газет валялись повсюду. И люди выглядели под стать району. Женщины — в каких-то старомодных кофточках с пуфиками на плечах, юбках, не поймешь из чего сшитых, стоптанных туфлях. Мужчины — в рваных сапогах, засаленных пиджаках, темных рубашках. Встречались и солдаты в обтрепанной форме, неопрятные, запыленные, с усталыми, голодными лицами, со старыми винтовками в руках.

Наконец порт остался позади. Машина въехала в центр. Здесь картина изменилась. Дерибасовская, залитая солнцем, в зелени деревьев, была переполнена разряженной публикой. Много было раненых офицеров. Одни — с руками на перевязи, другие — с палочками-костылями, некоторые — с забинтованными головами. Они важно прогуливались по улице, свысока поглядывая на штатских. Их окружали стайки щебечущих девушек. Как же! Герои, вернувшиеся с фронта, пролившие кровь за «единую и неделимую Россию». Сколько интересных рассказов!

Были открыты магазины, рестораны, буфеты. Проехали мимо знаменитого кафе «Фанкони». Из открытых дверей доносились звуки румынского оркестра. Все очень напоминало дореволюционную Одессу. Даже бородатый дворник в белом фартуке и с медной старорежимной бляхой — как символ порядка и надежности существующего строя. На углах лоточники продавали семечки, бублики, длинные самодельные конфеты в пестрых бумажках.

И все-таки, несмотря на все это благополучие и спокойствие, Алеку показалось, что в городе царит какая-то нервозность. Уж очень быстро, торопливо двигались люди, слишком громко разговаривали и смеялись. Может быть, он ошибался, но ему так казалось. Часто появлялись конные казачьи патрули. На прекрасных, откормленных лошадях, надвинув на глаза мохнатые папахи, в бурках, несмотря на теплую погоду, вооруженные до зубов, с нагайками в руках, они медленно проезжали по улицам, мрачно, исподлобья поглядывая на окружающих. Увидя такой патруль, люди старались забежать в ворота, уступить дорогу. Вздумается казаку — и огреет плеткой, чтобы не путался под ногами. Поди найди на них управу! Цок-цок-цок… — слышался стук подков по мостовой, и, пока он не затихал вдали, люди смеялись и разговаривали тише.

Машина выехала на приморский бульвар. Здесь так же, как и на Дерибасовской, было полно народа. Все скамейки были заняты праздной публикой. Люди сидели под зелеными каштанами, любуясь синим, слепящим солнечными бликами морем. На рейде дымил трубами французский крейсер — надежная защита генерала Деникина.

— Се манифик, мадам! — обернулся к Айне сияющий полковник. — Не спа?[26]

Море, бульвар, каштаны — все было на самом деле прекрасным, и Айна, поняв, что хотел сказать Луговицкий, ответила по-английски.

— It’s fine.[27]

Автомобиль остановился у гостиницы.

Тотчас же открылись тяжелые резные дубовые двери. Вышел швейцар с золотой широкой лентой на тулье фуражки, низко поклонился и открыл дверцы автомобиля. Как будто бы сильный ток ударил Алека и прошел по всему телу. Что-то очень знакомое было в фигуре швейцара, в его лице, на которое мельком взглянул он. Не может быть!

Луговицкий выскочил из машины.

— Бери вещи, отец, — скомандовал он швейцару. — Прошу прощения.

Швейцар, не глядя на англичан, вытащил чемоданы из-под передних сидений и понес их в гостиницу.

«Не может быть! Я ошибся… — сверлило мозг Алека. — Невероятно!»

Они вошли в вестибюль. Здесь было людно. У барьерчика портье стояла очередь.

— Я сейчас все устрою, господа, — сказал Луговицкий. — Минутку терпения.

Он исчез за дверью с табличкой «Управляющий». Алек все еще находился в состоянии шока. Взглядом он поискал швейцара. Вот он стоит на своем месте у входа и тоже остро, в упор, глядит на него темными глазами. Узнал?! Ошибки быть не может! Лобода! Василий Васильевич Лобода, правда поседевший, но все еще видный, с широкими плечами, с закрученными кверху лихими усами. За какую-то секунду время с бешеной скоростью покатилось назад, и Алек увидел старую «Бируту», кранец с нелегальной литературой, пивную невдалеке от рижской тюрьмы, в которой они сидели с боцманом после освобождения… Лобода! Его первый учитель революционной практики. Ему захотелось броситься к нему, обнять, пожать руку и спрашивать, спрашивать обо всем, что так важно для него сейчас. Но Алек подавил в себе этот порыв. А вдруг не он? Почему швейцар? Может же быть такое поразительное сходство? Конечно, может.

Алек снова посмотрел на швейцара. Тот, как и прежде, стоял на своем месте и не спускал с него глаз. Чуть заметная усмешка блуждала на его губах. Нет, это Лобода. Без всякого сомнения. Алек хорошо помнил его ироническую, насмешливую улыбку.

«Лобода. Неужели такое счастье? Верный друг в этом осином гнезде, — билось в мозгу у Алека. — Если он служит швейцаром, значит, в Одессе нелегально, по заданию. Надо быть крайне осторожным, чтобы не провалить его и себя…»

— Все в порядке, господа. Вам предоставили двадцать седьмой номер. Один из лучших, — прервал размышления Алека полковник. — Если позволите, я навещу вас как-нибудь. А сейчас, пардон, я ухожу. Дела.

Он поцеловал руку Айне, протянул свою Алеку.

— Благодарю вас за хлопоты, полковник, — с чувством по-английски проговорил Алек и добавил, улыбаясь, по-русски: — Как это?.. Спайсийбо?

Полковник рассмеялся. Дойдя до дверей, он показал швейцару на английские чемоданы:

— Поможешь господам?

— Сей минут, вашество.

Алек подошел к барьеру портье. Стоящие в очереди почтительно пропустили его вперед.

— Мистер Палмер? — спросил портье. — Оставьте, пожалуйста, паспорта. Сколько времени будете жить? Как вам угодно. Можете платить сразу или по дням.

Алек протянул паспорта и английские деньги.

— Нужно бы русские, мистер Палмер, — сказал портье, но тут же торопливо добавил: — Не беспокойтесь. Я их обменяю и пришлю вам сдачу. За неделю? Пожалуйста.

Он выписал квитанцию, оглядел вестибюль. Никого из служащих не было.

— Второй этаж. Василий, проводи. Я тут пригляжу.

Алек подошел к Айне. К ним подбежал швейцар. Алек, не глядя, отдал ему квитанцию. Швейцар прочитал вслух:

— Второй этаж, номер двадцать семь. Пошли, мистер.

Они поднялись во второй этаж, в просторный, светлый гостиничный номер. Швейцар внес вещи. Алек подошел к двери, повернул ключ. Потом вплотную подошел к швейцару и чуть слышно спросил:

— Василий Васильевич, ты?

Швейцар помолчал, посмотрел в глаза Алеку и тусклым, скучным голосом ответил:

— Ну, я.

— Не узнал меня, что ли?

— Почему не узнал? Узнал.

— Так чего же ты?..

— Что чего? Не пристало нам с важными людьми первыми заговаривать. Вы теперь, Алексей Иванович, у белых, я вижу, персона грата, полковники провожают… А мы люди маленькие. Разрешите идти?

Глаза его сверлили Алека насквозь. В них были ожидание и тревога. Несколько секунд Алек лихорадочно думал: «Как поступить? Если Лобода у белых, то меня выдаст. Не поможет и английский паспорт, он слишком много знает. Если он свой, прежний, надо раскрываться полностью, чтобы поверил мне. Буду рисковать, — не может Василий измениться». Он бросился к Лободе, обнял его, зашептал в ухо:

— С ума сошел, Василий Васильевич! У белых! Ты что? Они меня на первом дереве повесят, если узнают. Я по подложным английским документам в Москву пробираюсь, понял? Долго рассказывать и не время. Это жена моя, русская, Айна. Ах ты боцман, боцман, орлиный глаз!

— Ну, раз так, Алексей, давай почеломкаемся. Сколько лет не виделись!

Они крепко, по-русски, расцеловались.

— А теперь прежде всего, Василий Васильевич, подумай, как нас спрятать. Схватить нас могут каждую минуту. Жена беременна. Ей в первую очередь крыша нужна. Поговорить нам надо как следует…

— Все сделаем, Леша. У нас тут порядок.

— Как же нам все-таки встретиться? Черт его знает, как все сложно… А если так? — вдруг осенила Алека мысль. — Замок поломался у чемодана, я просил тебя починить, дал деньги… Ты сказал, что необходим инструмент, придешь завтра… Ну как? Ты свободен завтра?

— Можно. Даже хорошо. Если бы ты знал, Алексей, как я рад тебя видеть. Ну, ладно, до завтра. Давай деньги.

Алек дал боцману три доллара.

— Завтра жду. На тебя вся надежда, Василий Васильевич.

13

На следующий день Алек с нетерпением ждал прихода Лободы. После завтрака в комнату тихо постучали. Алек вскочил, распахнул дверь. На пороге стоял швейцар. Сейчас, когда он снял свою фуражку с золотой лентой и пиджак с металлическими пуговицами, он сразу стал похожим на того Василия Васильевича Лободу, какого так хорошо помнил Алек. Он закрыл дверь и спросил:

— Удалось что-нибудь, Василий Васильевич?

— Говори тише. Все в порядке. Давай чемодан, я буду чинить и рассказывать.

Алек высыпал вещи на кровать. Лобода уселся к столу, достал из брезентового мешочка инструменты, разложил их, взял чемодан на колени.

— Значит, так. Когда будешь готов, подашь мне сигнал. Сегодня я свободный, завтра… Я вызову тебе пролетку. Вроде бы поедете с женой прокатиться. Кучер — наш человек. Он свезет вас в дом Евдокии Павловны Борисевич. Она вас пока спрячет, а там видно будет. Я приду — решим, что делать дальше. Все ценное берите с собой. Одевайтесь проще. Вещи придется бросить в гостинице и сюда больше не возвращаться. Все равно носить то, что на вас, нельзя. Понятно?

— Понятно. Садиться в пролетку и ехать, куда повезут. Так?

— Да.

— Где Деникин, Василий Васильевич? В городе?

— Деникин со штабом в армии. Ему здорово поддали. Он откатывается обратно. Пока беляки это держат в секрете, надеются, что временная неудача, ну а мы получили верные сведения. Не видать ему Москвы как своих ушей.

— Хорошо, если так. Скорее бы уж наши пришли. Так хочется наконец быть самим собой.

— Э, не так скоро, Алеша. Еще много крови прольется. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Знаешь?

— Как не знать. Все понимаю, но сидеть в норе спрятанным, как крот, не согласен. Ты меня подключи к делу.

— Подключу. Здесь ребята крепкие, настоящие, подполье сильное. Не беспокойся, ты со своим английским языком пригодишься. Без дела не будешь.

У двери послышался шум. Лобода склонился над чемоданом, принялся рассматривать замок. Алек быстро отворил дверь. Ничего опасного не было. Уборщица подметала коридор.

— Как же ты попал в Одессу, Василий Васильевич? Я думал, что ты где-нибудь в Москве или Петрограде сидишь. Бруно Федорович жив?

— Жив. Большим начальником стал. В Чека работает. А Николай в Петрограде с семьей. Тот по транспорту, а я вот здесь. Так уж получилось. Как? Да не очень просто. Когда Октябрьская грянула, мы в Аргентине с судном были. Офицеры Добровольного флота — все военные отставники. Государя императора им подай. Против революции, конечно. Ну, а мы, черная кость, сначала ничего не знали. Потом умные люди из эмигрантов вычитали в газетах и нам сообщили. Большинство, конечно, домой. Пришли к капитану с требованием: вези на родину. Он нас к чертям собачьим послал. Тут, говорит, плавать будете… Я закурю?

Лобода вытащил папиросу, закурил. Комната наполнилась крепким сладковатым дымом.

— Да… Пошли мы к консулу в Буэнос-Айресе. Тот говорит: «Не знаю, что там происходит, какая там Октябрьская революция, я подчиняюсь его императорскому величеству. Плавайте, как капитан сказал». Хотели мы пассажирами уехать — денег нет. Ну, плавали между Новым Орлеаном и Буэнос-Айресом. Несколько рейсов сделали. Как-то пришли в Канаду. Это уж много позже было. Стоим, выгружаемся, — мы под иностранным фрахтом находились, — вдруг капитан приказывает всей команде собраться в кают-компании. Такого никогда небывало раньше. — Лобода сладко затянулся. — Собрались. И «духи» и «рогали»[28], и чистые и нечистые. Капитан — фамилия его Лапкин — и говорит: «Надоела мне, братцы, эта канитель. Семья у меня в Петрограде, власть там установилась, поплывем домой». Ну, тут все как загалдят. Кто орет: «Домой!», кто кулаками машет: «Предательство!»

Несколько офицеров, помощники и механики, «мастера» начали уговаривать: «Что вы, Яков Семеныч, к большевикам в когти хотите попасть, да они вас…»

Тут я встал и говорю: «Не бойтесь ничего, Яков Семеныч. Поддержат вас ребята. Правильно решили. Ничего вам плохого большевики не сделают. Не бойтесь».

Он так и заулыбался. Ну, тут опять крик пошел: «Посмотрим, как вы пароход без механиков и помощников доведете, а мы, с вашего разрешения, все уйдем». И верно, ушли. Все механики, кроме второго, и три помощника. Остались мы, кэп и говорит: «Путь далек через океан… Дойдем ли?» Механик засмеялся. «Дойдем, Яков Семеныч, — говорит. — У меня такие машинисты, почище механиков. А вот на палубе уж не знаю как». — «На палубе я сам справлюсь. Боцмана старпомом сделаю, Суйталайнена вторым, он, кажется, два года в мореходных классах учился. Дойдем». И пошли, и дошли. Лапкину спасибо сказали, а я со своими связался — и в Москву, к Бруно Федоровичу. Ну, Леша, и встреча была! Вроде как с тобой. Обнимались, целовались, а потом Бруно меня к себе в Чека пригласил и такой лисой подъезжает. «Ты, — говорит, — Василий Васильевич, Одессу знаешь?» — «Как не знать! Родные края. Сам с Голой Пристани. Одессы не знать! Знаю, как свои пять пальцев». — «Вот, — говорит, — и хорошо. Нужен нам там свой человек — кое-какие сведения получить, кое-что нам передавать, в общем, есть работа. Там большевиков много, но они другими делами занимаются. Не поможешь ли? Ты парень бывалый, опытный, смелый, моряк», — и начал, и начал… Вспомнил, что я действительную на военном флоте служил, все офицерские повадки знаю, в службе мастак — и так далее, и тому подобное…

Согласился я. Под видом больного матроса-украинца фронт перешел. Это уж не так и трудно оказалось. Хотели меня в армию Деникина загрести, да мне «белый билет» еще царской медицинской комиссии достали. Как представляться и что говорить, врачи научили. Отбился я от беляков и прибыл в Одессу. В гостинице «Лондонская» один наш парень работает. Он меня рекомендовал как матроса с бывшей царской яхты «Штандарт». Мне такой документ в Москве тоже сделали. Взяли. Не нарадуются. Документы чистые. Вот такая моя история коротенько. А вот как ты мистером стал, тоже, поди, не просто?

— Далеко не просто. Как-нибудь все расскажу.

— Жаль, времени нет послушать, — с сожалением произнес Лобода, — надо идти, а то как бы подозрительным не показалось мое долгое пребывание в твоем номере. Я тут тебе чемоданчик немного пошарпал, на всякий случай. Будь жив, Алеша. Пойду.

— Слушай, Василий Васильевич, а тут у вас при гостинице шпик из контрразведки сидит?

— А то как же! Волков, портье, который сейчас дежурит. Мой дружок. Сволочь первостатейная. Надо сказать, в плохое место ты попал. Одесса — гнилой угол. Кого только тут нет! Вся контра собралась из разных городов. И белые, и петлюровцы, и поляки. Каких хочешь цветов. Ну, недолго им куковать. Значит, подашь мне знак. Ну… хоть на чай дашь при выходе, какую-нибудь монету. Я уж буду знать, что можно подавать экипаж.

— А не плюнуть нам на паспорта?

— Нельзя. Сразу откроешься. Подумай сам. Человек не берет паспорт и в номере не живет. Что-то не так. А тут некоторое время не хватятся. Скажешь портье, что уезжаешь на прогулку. Все нормально. Ты же пока вне подозрений?

— Как будто.

— Ну, до скорого.

Лобода осторожно приоткрыл дверь, оглядел пустой коридор и исчез.

14

Алек вышел из гостиницы. Надо было осмотреться, привыкнуть к окружающей обстановке, хотя бы примерно узнать расположение центральных улиц, послушать, что говорят. Айна хотела пойти с ним, но он уговорил ее остаться.

Он шел не торопясь по приморскому бульвару в своем отлично сшитом костюме, ослепительно белой рубашке, с галстуком цвета бордо, светловолосый, высокий.

Солнце уже зашло за дома. Пахло цветами, водорослями, углем, обычными запахами приморского бульвара. Дневная жара спала, и люди снова заполнили улицы. Алек вышел на Екатерининскую площадь. Девчонка-украинка на углу продавала цветы. Он бросил ей несколько пенсов, и она протянула ему гвоздику.

Алек дошел до кафе «Фанкони», занял столик под полосатым тентом, заказал виноградный сок и английскую газету. Таковой не оказалось. Ему принесли французскую. Он лениво просматривал хвастливую болтовню оккупантов, прислушивался к тому, что говорят за соседними столиками. Здесь говорили шепотом, но обрывки разговоров и отдельные слова долетали до него:

— Фридлендер взял два вагона…

— Говорят, что все надо продавать. Скоро…

— Его превосходительство господин Мочалов не советует связываться с Вечерниковым… Лучше брать у него… Табак отличный…

— Можно долларами…

— Господин Кривошеин будет… Крупное дело…

Казалось, что все находящиеся в кафе что-то покупают и продают. Отдельно сидели французские моряки с броненосца «Мирабо», пехотные румынские, польские и греческие офицеры. Они громко разговаривали, смеялись, не обращая внимания на окружающих. По тому, как низко склонялись перед ними официанты, Алек понял, что расплачиваются офицеры валютой. Валюта — мечта одесситов! Это чувствовалось во всем.

Ему надоело слушать алчный шепот, стук костяшек, — за соседним столиком играли в домино, — он кивнул официанту, положил деньги на стол и, вдев гвоздику в петличку пиджака, что придало ему еще более щеголеватый вид, пошел дальше. С бульвара доносились звуки духового оркестра, небо сделалось темно-синим, начинался вечерний «променад». По улице протопал отряд сенегальцев. Публика останавливалась, с любопытством пялила на них глаза, удивляясь блестящей черной коже солдат, обменивалась репликами:

— Как головешки! Надо же! Я бы никогда не поцеловалась с таким…

— Зачем их сюда только привезли?

— Генерал Энно сказал, что они никогда не станут большевиками. Матросы на кораблях ненадежны…

— Тише вы!

Зажигались огни ресторанчиков, ночных кабаре, игорных клубов. Алек вышел на Ришельевскую. Здесь было не так людно, как на Дерибасовской и бульваре. Он решил сделать маленький круг, а затем вернуться в гостиницу. Он завернул за угол. Навстречу ему шел статный офицер с дамой. Они медленно приближались. Военный что-то, смеясь, рассказывал своей спутнице. Алек отступил на шаг, чтобы дать им пройти, но вдруг офицер бросился к нему и крепко схватил за руку.

— Тина! — закричал он. — Смотри, наш старый знакомый, Алексей Чибисов!

Потребовалась одна секунда, чтобы Алек узнал офицера и его даму. Марк Буткевич и Тина Подгоецкая! Марк — в военной форме, в чине поручика, Тина — немного располневшая, но такая же привлекательная, как прежде, с синими дерзкими глазами.

Вторая секунда ушла на то, чтобы опустить руку в карман, нащупать там пистолет, подаренный ему Карачалы, и принять решение: «Стрелять и бежать!» — но тут же пришла третья секунда, начисто отметающая эту нелепую мысль. Пропадет Айна! Не признаваться! Вот что спасет его и ее.

— Ты что же не узнал нас, Чибисов? Не рад встрече с друзьями детства? — издевательски произнес Буткевич, оглядываясь по сторонам и цепко держа за руку Алека. — Ну, сейчас мы отметим это событие.

Алек сделал сердитое, непонимающее лицо, резко вырвал руку.

— Стоять на месте! Не двигаться! — крикнул Буткевич, выхватывая из кобуры наган. — Сейчас, сейчас…

Он оглядывал улицу в надежде найти кого-нибудь, кто смог бы прийти ему на помощь.

— J can’t understand[29]… — возмущенно воскликнул Алек по-английски, не обращая внимания на револьвер, упирающийся ему в живот.

— Брось валять дурака, Чибисов. Говори на своем родном языке. Кто ты такой, мы хорошо знаем, большевистская сволочь.

— Я англичанин Палмер, — продолжал возмущаться по-английски Алек. — Немедленно отпустите меня, иначе вы будете иметь большие неприятности. Я вас предупреждаю. Прекратите ваши фокусы с оружием!

Вокруг них начала собираться толпа любопытных. Нашелся кто-то знающий английский язык. Он все перевел Буткевичу.

— Не мешайтесь не в свое дело. Я и без вас прекрасно понимаю, что он говорит. Это большевистский агент. Будет лучше, если вы поможете мне отправить его в контрразведку. Эй, рядовой! — окликнул Марк появившегося в толпе солдата. — Извозчика и стражника — быстро!

Алек сохранял внешнее спокойствие, гневно бормоча по-английски:

— О, проклятая страна! Дикари! Идиоты!

Иногда он взглядывал на Тину. Она стояла тут же и горящими от возбуждения глазами наблюдала за происходящим. В ее взгляде Алек читал: «Как интересно! Что же ты теперь будешь делать? Сумеешь ли выстоять?»

Подъехал извозчик со стражником на подножке.

— Садись! — скомандовал Буткевич. — Тина возвращайся домой. Я займусь этим делом.

— Я поеду с тобой, Марк, — сказала Тина. — Наверное, потребуются и мои показания.

— Ну, тогда бери второго извозчика и приезжай на Екатерининскую. Пошел!

Через пятнадцать минут пролетка остановилась у красивого здания на Екатерининской площади. Буткевич показал часовому свои документы, назвал какую-то фамилию. Дежурный провел всех в коридор, попросил подождать.

Одна из дверей отворилась. Вышел щеголеватый пехотный капитан, пригласил Буткевича в кабинет. Скоро дверь снова приоткрылась, и капитан распорядился:

— Ввести арестованного!

Алек в сопровождении стражника вошел, уперся глазами в капитана и вдруг обрушил на стол страшнейший удар кулаком. Офицер отшатнулся, а Алек заорал по-английски:

— Вы когда-нибудь кончите комедию? Идиоты! Я Палмер! Палмер, представитель фирмы «Викерс». Вот мои документы. — Он выбросил на стол несколько бумажек. — Что хочет от меня ваш сумасшедший? Принял за кого-то другого! У меня есть паспорта, мои и жены. Я живу в Лондонской гостинице, в двадцать седьмом номере! Я приехал лично к генералу Деникину.

Алек кричал все громче и громче. Капитан непонимающе глядел на Буткевича.

— Притворяется, сволочь, — уверенно сказал Марк. — Надо допросить. Мы сразу выведем его на чистую воду. Есть переводчик? Парочку перекрестных вопросов, и он заговорит по-русски. Я помогу вам. Мы с ним учились в реальном в Риге. Его знает и моя жена. Если нужно, она…

Капитан взялся за телефон, покрутил ручку.

— Зайдите ко мне, пожалуйста, Никодим Петрович. Да, срочно.

В кабинете появился седовласый военный без знаков различия на английском коричневом френче.

— Вот поговори с ним. Выдает себя за англичанина.

— Да что вы с ним цацкаетесь, капитан? Я вам голову даю на отсечение, что он большевистский агент. Допросить его с пристрастием, и вся недолга. А вы тут цирлих-манирлих разводите!

— Успокойтесь, господин Буткевич, — с раздражением произнес капитан. — Не учите меня, что и как надо делать. Допросите его, Никодим Петрович, по форме.

— Я еще раз повторяю вам, что только позавчера прибыл из Стамбула на пароходе «Русь», — снова сказал Алек. — Ехал вместе с князем Магаловым и полковником Луговицким. Затребуйте в гостинице паспорта и немедленно освободите меня. Я буду жаловаться лично генералу Деникину и вообще прекращаю всякие дела с вашим правительством, если здесь такое сборище болванов и кретинов… Как будто нет другого способа проверить меня, чем тащить в вашу вонючую контрразведку… Передайте все офицеру.

Никодим Петрович перевел слова Палмера капитану.

— С кем? С кем, говорит, ехал? — оживился офицер. — С Луговицким? Сейчас проверим.

Он куда-то позвонил.

— Прошу меня извинить, господин полковник. Говорит капитан Жихарев из контрразведки. Мы задержали как большевистского агента некоего Палмера… — Он подробно начал излагать обстоятельства ареста. — Он утверждает…

По мере того как Жихарев получал ответы с другого конца провода, лицо его становилось озабоченным.

— Да, да… Понимаю, понимаю. Вы так считаете?.. — Капитан в замешательстве потер переносицу. — Благодарю вас, господин полковник… — Он положил трубку. — Вы можете быть свободным, поручик. Оставьте нам свой адрес. Мы вас вызовем, если понадобится. И не беспокойтесь. Мы все выясним, а этого субъекта не выпустим из поля нашего зрения. Мы благодарим вас…

— Чего там еще выяснять?.. — возмутился Буткевич. — И так все ясно, а вы…

— Я прошу вас, — уже строго сказал капитан, и Буткевич молча покинул кабинет.

В коридоре его ждала Тина:

— Ну что? Как он держался?

— Нет, я ничего не понимаю! Боже, какие дураки! — взорвался Марк. — Они, кажется, поверили, что он англичанин. Ведь мы же не могли ошибиться? Я этого дела так не оставлю. Пойдем, Тина. Есть еще места, куда мы можем сообщить о наших подозрениях. Только бы эти размазни не выпустили его.

Палмер, насупившись, сидел в кабинете капитана Жихарева. Тот что-то сосредоточенно записывал.

— Вот что, Никодим Петрович, — сказал он, откладывая перо. — Все же надо вызвать офицера из английской миссии. Это по вашей линии. Пусть приедет срочно и поговорит с ним. Сдается мне, что здесь ошибка и может быть скандал.

Переводчик вышел. Капитан принялся писать. Алек сидел молча. Рубашка его взмокла, прилипла к спине. Хотелось пить. Он чувствовал, что на какое-то время выиграет поединок. Только бы не сорваться! Только бы не появились непредвиденные обстоятельства! Еще одно испытание, и он выйдет на свободу. За паспорта можно было не беспокоиться. Ни одним словом, ни одним взглядом, ни одним движением он не должен обнаружить, что знает Буткевича и его жену. В этом успех и спасение.

Прошло полчаса тягостного молчания. Наконец дверь отворилась, и в кабинет вошли переводчик и молодой человек в штатском.

— Офицер из миссии, мистер Хайген, — сказал переводчик капитану. Тот встал, поклонился.

— Вы ему все объяснили?

— Все.

— Тогда пусть поговорит. Паспорта доставили? Неси их сюда.

Хайген подошел к Алеку, представился:

— Лейтенант Хайген из миссии. Чем могу быть вам полезен, мистер Палмер?

— О, какое счастье! — вскочил со стула Алек. — Какой-то идиот принял меня за большевика. Он, видите ли, учился со мною в колледже, в Риге… Болван! — Тут Алек высыпал на голову Буткевича такой поток крепких ругательств, что у офицера миссии от удивления глаза полезли на лоб.

Потом Алек подробно принялся описывать свои дела в Турции, вспомнил Австралию, где у него тоже были дела, поездку из Стамбула и то, что с ним произошло сегодня.

— Вот мои полномочия от фирмы, мистер Хайген. Вон на столе я вижу паспорта, жены и мой. Ознакомьтесь с ними, и затем я попрошу вас запросить Лондон, Парк Лейн, тридцать восемь, «Викерс-компани», о том, когда Генри Палмер и его жена Вирджиния выехали в Турцию и по каким делам, с какими задачами. По получении ответа я немедленно прекращаю все дела в России и уезжаю обратно. Можете сообщить им об этом. Я не желаю остаться без головы или получить пулю в лоб в этой дурацкой дикой стране.

Пока Алек говорил с лейтенантом, капитан внимательно изучал его лицо, слушал.

— Где вы жили в Лондоне, мистер Палмер? — поинтересовался лейтенант.

— Виктория-стрит, восемнадцать.

Алек вспомнил дом на Виктория-стрит, в котором он с Лободой когда-то получал нелегальную литературу.

Хайген отозвал переводчика в угол, пошептался с ним несколько минут, сделал в записной книжке несколько заметок. Алек ждал конца разговора с напряжением. От него зависело все.

Англичанин попрощался. Переводчик проводил его за дверь, вернулся. Он наклонился к капитану:

— Он говорит, что Палмер — чистокровный англичанин. Он так ругался, что человеку другой национальности невозможно знать такие нюансы. Он боится, что мы ошиблись. Палмер очень разгневан. Возможно, даже покинет нашу страну, не начав своих дел, и причиной будет сегодняшний инцидент. Это может иметь осложнения. Он рекомендует немедленно его выпустить. На всякий случай они запросят подтверждение Лондона и сообщат нам. А пока пусть живет в гостинице. Вот так.

К сожалению, Алек не слышал, о чем они говорили.

Капитан подумал и протянул ему паспорта.

Алек взял документы, облил капитана презрительным взглядом и, не прощаясь, направился к выходу. Он не верил своему счастью.

— Никодим Петрович, — заволновался Жихарев, — передайте ему наши извинения. Скажите, что мы сожалеем о недоразумении и надеемся, что он примет во внимание военное время. Пусть не сердится.

Капитан остался один. Он устало потянулся, дернул по очереди свои пальцы. Раздался неприятный хруст. Некоторое время Жихарев сидел в раздумье, потом снова взялся за телефон. Что-то в этой истории с англичанином осталось ему неясным.

— Пусть зайдет Колобок, — сказал он в трубку.

В комнату вошел маленький кругленький человек с добродушным лицом, с хитрыми черными заплывшими глазками. Красный нос и склеротически-розовые щечки выдавали в нем любителя выпить. Серый костюм сидел на нем мешком, брюки внизу обтрепались.

— Слушаю, ваше благородие.

— Устанавливаем негласный надзор за жильцами двадцать седьмого номера в Лондонской гостинице. Англичане, муж и жена. Скажешь портье Волкову, чтобы поставил тебя рассыльным в вестибюле. Будешь наблюдать за ними. В общем, сам знаешь. Не в первый раз.

— Понял, ваше благородие. А ночью?

— Пришлем тебе сменщика. Давай иди, действуй.

Колобок поклонился и исчез за дверями.

…Алек пересек Екатерининскую площадь и быстрыми шагами пошел к гостинице. Было уже поздно. С бульвара уходили последние гуляющие. Он остановился у фонаря, вытащил из кармана часы. Ого, скоро одиннадцать! Айна, наверное, не может найти себе места, беспокоится. Кажется, он убедил контрразведчиков, что он Палмер. Надолго ли? Сколько времени в его распоряжении? Они должны исчезнуть как можно скорее. Нельзя скидывать со счетов Буткевича. Он остался недоволен действиями капитана Жихарева и непременно будет искать пути, чтобы арестовать Алека. Надо срочно сообщить Лободе о сегодняшних событиях, но он придет в гостиницу только завтра утром…

— Наконец-то! — бросилась к нему Айна, когда он вошел в номер. — Я чуть с ума не сошла! Что-нибудь случилось?

Алек приложил палец к губам и небрежно громко сказал:

— Пустяки. Эти дураки задержали меня в контрразведке. Недоразумение.

Только когда они легли в кровать, Алек прошептал:

— Встретил своего старого приятеля Марка Буткевича. Он меня предал в Риге. Помнишь, я тебе рассказывал? Он меня узнал.

Айна побледнела.

— Ну и как же теперь?

Алек рассказал жене обо всем, что случилось с ним.

— Надо скорее удирать, — заволновалась Айна. — Иначе нас схватят.

— Я думаю, нам удастся это сделать завтра. А пока давай спать.

15

Лобода сразу заметил нового рассыльного. Острое чутье опытного конспиратора не обманули ни красная фуражка рассыльного, ни пиджак с золотыми пуговицами.

«Филер, — безошибочно решил он. — Только вот за кем следит? Неужели за Алексеем? Надо познакомиться».

— Новенький? — добродушно спросил Лобода.

— Ага, новенький, — охотно ответил Колобок. — Господин Волков, спасибо ему, взял.

— Ясно. У нас рассыльных не хватает. Зовут-то как?

— Василием.

— Тезки значит. Я тоже Василий Васильевич.

— Я знаешь почему сюда стремился? — доверительно сказал Колобок. — Иностранцы у вас тут живут. Может, валютки перепадет, а?

— Бывает, — солидно ответил Лобода. — Но больше все «колокольчиками»[30] отделываются. Хитрыми стали. Понимают, что к чему. Ну, может, и повезет. Между прочим, с тебя приходится. По чарочке недурно было бы пропустить за твое начало.

Глаза у Колобка загорелись.

— Надо бы, да денег у меня нет.

Лобода снисходительно посмотрел на рассыльного, порылся в кармане, достал несколько смятых бумажек:

— На. Потом отдашь. Дуй до хромого Швинделя, знаешь, тут недалеко. Возьми горилки с перцем…

Рассыльный отрицательно покачал головой:

— За это и уволить могут. Первый день на работе. Вот если бы ты…

— Еще не хватало, чтобы я за горилкой бегал. Давай деньги обратно. Нашел мальчика! Каким местом думаешь? — сердито сказал Лобода. — Ты нахал, оказывается.

— Да первый же день на работе, Василий Васильевич, — заныл Колобок. — Я бы со всей радостью, да боюсь.

«Боится оставить пост. Шпик проклятый», — утвердился в своем первоначальном заключении боцман.

— Ладно, оставим до завтра. С собой прихватишь, — сказал Лобода и отошел от рассыльного.

Скоро Колобок исчез из вестибюля. Когда он пропал, Лобода не заметил. Перед обедом с лестницы сошел Палмер. За ним с пакетом, завернутым в бумагу, перевязанным зеленой ленточкой, шел Колобок.

«Ясно. Взял на мушку», — подумал боцман, распахивая перед англичанином дверь и низко кланяясь. Рассыльный следовал за ним по пятам.

— Куда ты, Вася? — спросил Лобода.

Колобок, не останавливаясь, бросил:

— Поручение имею.

Боцман видел, как англичанин медленно пошел вдоль бульвара. За деревьями мелькнула красная шапка рассыльного. Сомнений не было. Слежка за Алексеем!

Пока Лобода раздумывал, как предупредить Чибисова об опасности, тот с пачкой иностранных газет под мышкой вернулся в гостиницу. Швейцар опять широко распахнул дверь, многозначительно посмотрел на него. В этот момент он увидел, что Алексей делает ему знак глазами, что-то достает из кармана. По-видимому, собирается дать на чай. Лобода склонился, протянул руку. Он зажал в кулаке сложенную вчетверо зеленую долларовую бумажку. Алек поднялся в номер. Спустя несколько минут, уже без коробки, вернулся рассыльный.

— Быстро ты, — сказал Лобода. — Заработал на чарку?

— Я тут недалеко, на Дерибасовскую бегал. К одной приме. Есть на чарку.

«Значит, Алексей знает, — проносилось в мозгу боцмана. — Требует пролетку…»

— Ты тут постой, Васек, — позвал он рассыльного. — Я на один момент, в гальюн схожу.

— Давай.

Лобода закрылся в уборной. Вытащил доллар. Развернул. В него была вложена записка.

«Надо уходить немедленно. Засечен контрразведкой. Сидим в номере и ждем твоего сигнала».

Лобода разорвал на мелкие кусочки записку, бросил в унитаз, спустил воду.

«Извозчик наготове. Все продумано. Остается только дать знать Миколе и обрубить Алексею «хвост». Ну, как говорят, с богом».

Он вернулся на свое место:

— Дякую, Вася. Можешь быть свободен. Есть еще поручения? Нет? Ну, будут. Ты иди на второй этаж, там у нас все богатеи живут.

— Верно? — обрадовался Колобок.

— Как не верно! Видал? — Лобода повертел перед носом рассыльного зеленой долларовой бумажкой. — Вот так.

Боцману любой ценой нужно было услать рассыльного из вестибюля. Он мешал ему.

Как только Колобок поднялся наверх, Лобода вышел на улицу. У гостиничных дверей молодая темноглазая девушка продавала цветы. Василий Васильевич подождал, когда пройдут люди, и тихо сказал цветочнице:

— Передай Миколе, чтобы подавал немедленно. Гурьянов пусть ждет у Елисаветградского…

Девушка кивнула головой, собрала цветы и пошла в сторону памятника герцогу Ришелье.

Часа через два к Лондонской гостинице подкатила пролетка. Скромный экипаж, ничем не отличающийся от десятков других, только лошадь, запряженная в оглобли, вызывала восхищение. Гладкая, сильная, ухоженная. На козлах сидел рослый парень. Кто-то из прохожих хотел нанять извозчика, но кучер буркнул:

— Занят, — и отвернулся.

Лобода высунулся из двери и тотчас же скрылся. Рассыльного поблизости не было. Наверное, он дежурил у двадцать седьмого номера. Всегда спокойный, рассудительный, хладнокровный, Лобода заволновался. Присутствие филера осложняло положение. Надо было выбрать такой момент, чтобы у гостиницы не оказалось свободных извозчиков. Правда, тут они не стоят подолгу, но все же такой случай не исключается… Операция с посадкой должна занять не более трех-четырех минут. Пока они спустятся, сядут…

Он еще раз выглянул на улицу. Кроме Миколы, гостиницы извозчиков не было. Ну, была не была! Лобода окликнул пробегавшую мимо горничную:

— Гануся, будь ласкова, скажи господину из двадцать седьмого, что их ждет извозчик. Заказывали. Пусть идут.

— Хорошо, дядя Вася.

Лобода почувствовал, как все его тело покрывается испариной.

Прошла минута, другая… Палмеры не выходили. Лобода глядел то на улицу, то на лестницу. Входящие в гостиницу люди затрудняли наблюдение: все время надо было открывать и затворять двери. Вот наконец показались «англичане». Алексей ведет жену под руку. Они смеются, разговаривают как ни в чем не бывало. Молодец, Лешка! Старая школа! За ним идет «красная шапка». Надо во что бы то ни стало задержать его. Вот они подходят. Лобода кланяется.

— За вами, барин, — показывает он через стекло на извозчика.

Палмеры выходят на улицу, во тут в дверь уже лезет рассыльный. Лобода хватает его за пиджак.

— Слушай, Вася, — заговорщически шепчет он. — Есть дело. Иди в ресторан за горилкой, там у меня…

— Да пусти ты меня! Некогда! — пытается вырваться Колобок. Он с ненавистью смотрит на швейцара, но боцман держит его крепко. Лобода весь лучится желанием пропустить чарочку с новым приятелем.

— … там у меня одна бабеха работает. Обещала достать. Куда ты спешишь? Работа не волк, в лес не убежит.

Один глаз на Колобка, другой — через стекло на улицу. Уехали!

— Чего ты заторопился, дуралей? — бросает он вслед вырвавшемуся рассыльному.

Лобода выходит на улицу. Колобок озирается вокруг. Извозчиков нет. Вот умора! Он бегом бросается догонять пролетку. Пустое дело. Лобода облегченно вздыхает. Теперь все зависит от Миколы и его коня. Кучер он первоклассный. Увезет.

Возвращается хмурый рассыльный.

— Уже? А говорил — некогда, поручение…

— Не успел. Господа уехали. Им надо было передать…

— Так как насчет горилки? Сходишь, Вася, в ресторан к Наташе?

— Позже, Василий Васильевич, позже, — машет рукой обеспокоенный Колобок.

Неужели упустил? Куда они поехали? С кем встречались? На эти вопросы капитан Жихарев потребует ответов. Не было бы худа… И все из-за проклятого швейцара с его горилкой! Не задержи он его… Да нет, пожалуй, не в нем суть. На чем бы он поехал за ними? На фиге?

Кучер оглянулся, хлестнул лошадь. Коляска завернула за угол и помчалась по прямой как стрела Пушкинской улице. Ветер свистел в ушах, мелкой дробью стучали копыта по булыжной мостовой.

Прохожие-одесситы хлопали себя по ляжкам, в восторге восклицали:

— О це дает!

Коляска пролетела мимо вокзала на Средне-Фонтанскую и здесь остановилась. Кучер тихо проговорил:

— Сделайте вид, что расплачиваетесь со мной. Идите за тем человеком, который стоит на том углу. Видите? Железнодорожник.

Алек протянул кучеру монету. Экипаж развернулся и помчался в обратную сторону. Железнодорожник пристально глядел на них. Как только они подошли к нему, он завернул в тихий узкий переулок. Алек прочел на табличке: «Елисаветградский». Там было всего несколько домов. На мощенной булыжником улице бродили куры. По обочинам росла трава. Позади домов тянулся длинный забор из ракушечника, отделяющий переулок от железнодорожных путей. Кое-где в заборе были выломаны проходы. Видно, рабочим так было удобнее попадать домой. Они прошли несколько десятков шагов и очутились у небольшого трехэтажного желтого домика с обвалившейся во многих местах штукатуркой и несколькими отдельными входами по фасаду. Железнодорожник постучал в одну из дверей. Открыла им еще не старая женщина с повязанным на украинский манер платком, в расшитой красными нитками белой кофточке.

— Входите, пожалуйста, — сказала она, внимательно вглядываясь в Алека и Айну. — Входите.

Они очутились в просторной чистой комнате. Она напомнила Алеку комнату Кирзнера на окраине Риги. Комод, покрытый цветной скатеркой, фикус, большие портреты в черных деревянных рамках, старенькие гнутые венские стулья. Да, все было очень похожим.

Женщина закрыла дверь на засов. Железнодорожник усмехнулся:

— Ну, товарищ Чибисов, первая часть операции закончена. Познакомимся. Гурьянов Григорий Емельянович.

Мужчины пожали друг другу руки.

— А это, — продолжал железнодорожник, — Евдокия Павловна Борисевич. Вдова нашего товарища, машиниста Кости. Убили ее мужа белые в боях за Одессу. Пока поживете у нее. На некоторое время здесь вам будет безопасно. Извините, но я должен уйти. Евдокия Павловна все знает.

Хозяйка проводила Гурьянова и опять заперла дверь на засов. Она сурово, без улыбки глядела на сидящих Айну и Алека.

— Вот что, Алексей Иванович, — начала она, присаживаясь на стул. — Прежде всего вам нужно переодеться. В таком наряде находиться нельзя. Потом, ни в коем случае не выходить из дома. Соседи, правда, свои, но все равно… Если, случится, будут спрашивать: кто, что, откуда — говорите: племянница тети Евдохи Люба с мужем, Иваном, приехала родить. Откуда? Из Вопнярки. Знаете? Это под Одессой. Теперь пойдемте, я вам покажу комнату, где вы будете жить.

По узенькому коридорчику из большой комнаты они прошли в кухню. Там стояли две железные кровати.

— Вот тут дверь за занавеской, — проговорила Евдокия Павловна, откидывая пеструю домотканую портьеру. — Она выходит прямо на задний двор, к забору от путей. Там пролом, прикрытый досками. Мне через него хлопцы уголь таскают для печки. В случае тревоги можно им воспользоваться. Ну, вы у меня ненадолго. Найдут, где лучше. Пока переодевайтесь, отдыхайте, а я пойду пошукаю, чем вас накормить.

— Спасибо, Евдокия Павловна. Мы не голодны. Спасибо и простите нас за беспокойство, — с чувством сказал Алек. — Кстати, деньги у нас еще есть.

— Не за что, милые. Разве вы у меня первые? Сколько людей укрывала! Деньги, если понадобятся, спрошу, а пока не нужно.

Хозяйка ушла в комнату. Алек взглянул на осунувшуюся, переволновавшуюся Айну, улыбнулся, привлек ее к себе:

— Как тебя зовут?

Айна с удивлением посмотрела на мужа:

— Ты разве забыл? Айна Лонг.

— Нет.

— Ну, тогда Вирджиния Палмер.

— Нет. Теперь и, надеюсь, навсегда ты — Айна Эдгаровна Чибисова. Поняла?

Айна засмеялась:

— Ах вот в чем дело!

— Да. Я так счастлив, что наконец могу забыть эту собачью кличку Лонг Алек и стать Алексеем Ивановичем Чибисовым. Как я ждал этой минуты! И ты забудь, что когда-то называла меня Алеком. Я для тебя Алексей, Алеша, Лешка… Как хочешь.

— Хорошо, Алеша.

На кровати лежало крестьянское платье. Кто-то позаботился и подобрал по размеру.

— Ну, давай переодеваться, Айна Эдгаровна. Опасность продолжает висеть над нами, но теперь мы у своих друзей, и все кажется не таким страшным.

Спустя несколько минут Алексея и Айну нельзя было узнать. Никто не подумал бы, увидев их, что перед ним чопорные англичане Палмеры… Они выглядели настоящими крестьянами, украинцами. Пришла Евдокия Павловна, придирчиво оглядела их с ног до головы.

— Откуда вы? — строго спросила она.

— Та с Вопнярки. Жинку до дохтуру привез, — подражая южному говору, ответил Алексей. — До тетки Евдохи. Рожать.

Евдокия Павловна улыбнулась:

— Добре. Пойдемте в комнату.

Она накормила их пшенной кашей, политой конопляным маслом.

— Не очень богато живу, так что не обессудьте.

— Что вы! Все понимаю. Трудно вам живется. Где-нибудь работаете, Евдокия Павловна?

— На Привозе промышляю. Вот цветы бумажные делаю, — показала она на рулончики цветной мятой бумаги, лежащей в углу. — А когда семечками торгую, иногда пирожки пеку с луком. И продаю. Спасибо, товарищи Костины не забывают. Все из вагонов тащат. И муку, и бумагу достают, и подсолнухи. Так вот и живу.

Алексей просил хозяйку побольше рассказать про Вопнярку, ее быт, особенности, улицы. Евдокия Павловна рассказала все, что знала.

— Серьезный ты мужчина, Алексей Иванович, — под конец сказала она. — Ну ладно, вы отдыхайте, а я своими делами займусь.

Вечером пришел Лобода с коренастым человеком в железнодорожной форме. Худое лицо с горячими черными глазами, горбатым носом и энергичным подбородком понравилось Алексею. Лобода был весел, обнял Чибисова.

— Ловко мы вас выручили? Ты бы посмотрел на филера, как он скис, когда вы уехали. Смех! Знакомься, Алеша. Рябченко Борис Кузьмич. Теперь рассказывай все подробно. Начиная с Риги и до сегодняшнего дня.

Они уселись к столу, и Алексей начал свой длинный рассказ. Сидела в углу и Евдокия Павловна, подперев щеку рукой. Слушала. А Лобода в самых захватывающих местах вскакивал, прерывал Алексея и кричал:

— Борис Кузьмич! Ты только подумай, а? Ведь ни в одной книге не прочитаешь такого. Ну и Лешка! Роман, настоящий роман.

— Что ж, Алексей Иванович, спасибо, — сказал Рябченко. — Неоценимого работника мы получили в вашем лице. Опытный газетчик так нужен. После провала нашей организации, гибели Ласточкина и других членов губкома нам не хватает многих работников. Газету надо выпускать, листовки, воззвания к солдатам, на русском и иностранных языках. Будете работать в подпольной типографии в районе Куяльника, у катакомб. Место надежное…

— Мне бы, Борис Кузьмич, что-нибудь поактивнее, — попросил Алексей.

— Алексей Иванович, выбирать не приходится. Направляю вас туда, где сейчас вы больше всего нужны. Из нагана стрелять может каждый. А жена ваша не поможет нам? — Рябченко ласково поглядел на Айну. — Наверное, тоже знаете английский язык?

— Прекрасно, — откликнулась Айна. — Я буду делать все, что мне прикажут.

— На нее можно положиться, Борис Кузьмич. Она у меня надежная, — с гордостью сказал Алексей.

— Она будет помогать вам. Связь держите только с Василием Васильевичем. Он введет вас в подпольную редакцию. Там познакомитесь с товарищами. Очень жаль, что вы на подозрении у — контрразведки, не то мы нашли бы вам работу поактивнее. Такую возможность потеряли! Англичанин Палмер мог многое узнать от самого высокого белогвардейского начальства. Ну, да что теперь говорить. Переночуете здесь, а завтра вас переведут в Куяльник. Будете жить там.

— Борис Кузьмич, — спросил Алексей, — как дела на фронтах?

— Отлично. Деникин скоро будет в Одессе. Он без задержки катится на юг. Хотите предложить ему английское оружие? — пошутил Рябченко. — Боюсь, что он окажется некредитоспособным. Будем прощаться. Уже поздно. Вам надо быть крайне осторожным. Ну да и мы не лыком шиты. Спрячем так, что никто не найдет. До встречи, Алексей Иванович.

— Завтра увидимся, Алексей, — похлопал Чибисова по плечу Лобода. — А пока слушайся Евдокию Павловну.

С большими предосторожностями специальные люди, посланные Лободой, перевели их на следующий день в Куяльник, оттуда в катакомбы. Там помещалась типография.

Алексей Иванович слыхал, что под Одессой существуют катакомбы — пустоты, образовавшиеся от выемки строительного камня. Город строился как бы сам из себя. Раньше эти катакомбы представляли самое удобное убежище для всякого бездомного люда. Подземные разветвления были настолько обширными, что проникавшая туда полиция запасалась провизией и свечами на несколько дней. Многие ходы сейчас были замурованы, засыпаны, но некоторые из них сохранились и соединялись с городскими домами. Никто не знал точно, как расположены эти подземные коридоры, сколько их, и выходы из-под земли иногда обнаруживались далеко за пределами Одессы. Это был настоящий лабиринт, состоящий из узких проходов, подземных зал и комнат. Вот эти катакомбы и выбрали одесские подпольщики для организации там типографии. Белые катакомб избегали. Можно было войти туда и никогда не выйти обратно. Редкие облавы, которые устраивала контрразведка, успехов не приносили.

Приходу Чибисовых обрадовались. Человек с землистым цветом лица, — он редко бывал на воздухе, — пожимая им руки, дружески сказал:

— В нашем полку прибыло. Работы тьма. Вам, Алексей Иванович, и вашей жене надо сесть за составление листовок к французским и английским морякам. Переводчик на французский у нас есть. А жить придется тоже здесь, под землей. Имею строгий приказ Рябченко наружу вас не выпускать. Ну ничего, недолго осталось.

Им отвели угол, где стояли два топчана.

— Ваша квартира, — усмехнулся редактор. — Хуже, чем в «Лондонской»?

— Лучше.

Чибисовы сразу же принялись за дело. Работали при коптилках, при фонаре «летучая мышь». Стучала печатная машина «американка». Листовки, воззвания, газеты сходили с нее беспрерывно.

— Не очень устала? — спросил Алексей Айну, когда они в первый раз улеглись на свои жесткие топчаны. — Закройся получше.

— Тут я спокойна и с тобой, а это уже счастье. Спокойной ночи.

16

…Капитан Жихарев тупо смотрел на листок бумаги, лежавший перед ним на столе. Его только что принес ему переводчик. О, черт, как он опростоволосился! Впрочем, он уже знал об этом, когда Колобок доложил ему, что англичане скрылись из гостиницы, бросив вещи. Капитан поставил всю службу на ноги. Приказал найти Палмеров любой ценой, объявил сотрудникам о награде за поимку. Да разве найдешь их в таком хаосе? Каких козырей он упустил. Это не какой-нибудь слесарь с Пересыпи, имевший связь с большевиками. Эти — международного значения! Опасные преступники. Вот, изволите ли видеть, что пишут из Лондона…

Жихарев еще раз пробежал глазами сообщение офицера миссии Хайгена. Оно было коротким, переведено на русский язык.

«Инженер и совладелец фирмы «Викерс» Генри Палмер и его жена Вирджиния Палмер убиты в Турции партизанами Кемаля. Как стало известно «Интеллидженс сервис» в Лондоне, их паспорта попали к осужденному на каторжные работы Алеку Лонгу и его жене Айне Лонг. Предполагается, что Алек Лонг и русский моряк Алексей Чибисов — одно и то же лицо…» Вот так. Обдурил его большевистский выродок! Да и не его одного. И Никодима — этот-то уж опытный человек, и офицера-англичанина из миссии. Даже не верится!

Можно было бы замять дело, не доводить до огласки, да этот дурак, поручик Буткевич, заварил кашу, используя свои связи. Кричит на каждом углу, что капитан Жихарев сознательно, несмотря на его предупреждения, выпустил опасного большевика, когда тот был уже у него в руках. Дошло до начальника контрразведки. Не миновать больших неприятностей…

Капитан нервно закурил папиросу. И не придумаешь ничего. Может быть, все-таки где-нибудь обнаружится проклятый оборотень? В конце концов, наплевать! Все рушится. Неизвестно, сколько им самим осталось жить. Везде измена, кругом большевики, сведения с фронтов самые неутешительные…

17

Для Алексея и Айны начались напряженные месяцы подполья. Несмотря на неудобства, тяжелое житье, опасности, они работали с упоением, не замечая часов. Очень пригодился опыт Алексея как газетчика. Он хорошо помогал главному редактору Петру Петровичу Колотову.

Однажды ночью Айна разбудила мужа:

— Алеша, мне плохо. Кажется, наступило время…

Алексей испугался, вскочил, поднял Колотова:

— Петр Петрович, вот какое дело… Как ей помочь? Куда везти?

— Рожать ей тут нельзя, — в раздумье сказал Колотов. — Завтра утром Марианна отвезет ее к Евдокии Павловне. Дотерпит ли она?

К счастью, Айна вскоре повеселела, сказала, что все прошло и она готова идти куда угодно.

— Тогда сейчас, пока темно, уведем ее в дом Нестеренко в Куяльнике, а утром Марианна с Айной пойдут на Елисаветградский. Женщинам это безопасно, — решил Колотов. — Ковальчук, проводи Айну Эдгаровну.

— Ты только не беспокойся. Работай и ни о чем плохом не думай. Все будет хорошо, — сказала Айна, целуя мужа. — Даже если вестей не будет долго. Не беспокойся.

Ее провожатый, наборщик Ковальчук, видел в темноте как кошка. Он провел ее садами к дому рабочего Нестеренко, а утром, как было задумано, дочь Нестеренко Марианна отвезла ее на арбе к Евдокии Павловне. Женщина удивилась. Появление Айны ее встревожило.

— Что случилось, девоньки? — обеспокоенно спросила она. — Худое что?

— Нет, все хорошо, тетя Дуня.

Они объяснили свое появление. Евдокия Павловна успокоилась.

— Лучшего места, чем у меня, для такого дела нет. Я и сама в родах кое-что понимаю, да и в доме у нас хорошая акушерка живет. Так что не горюй, племянница.

Через два дня Айна родила девочку. Назвали ее Валентиной. Роды были легкими, прошли хорошо, и Айна быстро поправлялась. Но в катакомбы возвращаться с ребенком было нельзя. Куда же с такой малышкой? По решению Лободы она осталась у Евдокии Павловны.

Айна переслала Алексею записку о том, что у нее все благополучно. Его поздравили, решили отпраздновать день рождения дочери, когда Одесса будет освобождена, и принялись за работу. Лобода появился спустя несколько дней. Он обнял Алексея, сказал, что дочка и жена находятся под его личным наблюдением.

— Такую красавицу она тебе родила, вся в мать. Я в нее влюбился. Вот подрастет, возьму в жены. Отдашь? — шутил боцман.

— Ты хоть и старый хрыч, Василий Васильевич, но за тебя отдам, — отшучивался Алексей. — Только охраняй их лучше.

Алексей успокоился, знал — на боцмана можно положиться. А работы все прибавлялось. Одесский обком требовал усилить агитацию на заводах, фабриках, среди безработных. Ежедневно сложным подземным путем пачки газет и листовок, завернутых в красочные рекламные обертки табачной фабрики Попова (их в огромном количестве поставляли подпольщикам рабочие фабрики), попадали в дом на Старом Базаре. Отсюда пакеты забирала рабочая молодежь и разносила по всем районам города. Газеты читали на кораблях, фабриках, в порту.

Контрразведчики сбились с ног в попытках обнаружить типографию. Газеты находили, а вот типографию… Не помогали ни разносы начальства, ни активная помощь разведчиков оккупантов.

Одесса билась в агонии. Белые армии стремительно катились к Черному морю. Теперь уже никто не вспоминал о походе на Москву. Иностранцы под шумок покидали город. Все понимали — Деникин обречен. И несмотря на все это, Одесса веселилась, развлекалась, торговала. Рестораны ломились от пьяных офицеров, кокоток, господ в котелках. На столы выбрасывали пачки теперь уже никому не нужных, потерявших свою цену «колокольчиков». Скорее освободиться от бумажек и получить за них хоть что-нибудь! Пароходы в порту стояли в готовности. Билеты нельзя было купить ни за какие деньги. Даже на валюту.

На Ближних Мельницах, на Пересыпи и Молдаванке по приказу губкома создавались рабочие вооруженные отряды. Белые были при последнем издыхании, но всё еще показывали зубы. Расстрелы, истязания, пытки не прекращались. За малейшее сочувствие большевикам расстреливали. В ответ на репрессии рабочие отвечали забастовками. Бастовали порт, джутовая фабрика, трамвайные парки, судоремонтный завод, а на французском крейсере «Вальдек Руссо» подняли красный флаг.

По улицам Одессы уже бегали мальчишки-газетчики и звонкими голосами кричали:

— Советский ироплан над Одессой! Советский ироплан над Одессой! — и продавали белогвардейскую газетенку «Одесские новости», в которой об этом не было напечатано ни слова.

Что такое? Кто научил их сеять панику? Немедленно изловить всех газетчиков! Впрочем, дело не в газетчиках. Все валится, рушится как карточный домик, а аэроплан действительно прилетал….

Красные подходили к городу. По ночам отдаленно ухали залпы орудий, где-то стрекотал пулемет, постреливали на бульварах и в садах. По улицам стало страшно ходить. Жители Одессы плотнее закрывали ставни окон, задвигали засовы, тушили свет в комнатах. Без света оно безопаснее. А днем к порту и по дорогам тянулись подводы с награбленным добром. Чего только тут не было! Картины, мебель, ковры, набитые вещами чемоданы.

Тревожные дни… Холодное февральское море глухо плескалось в каменную набережную, выбрасывая на берег щепки, яблочные огрызки, апельсиновые корки. Еще толстые, расфранченные, счастливые господа по-хозяйски грузили свое имущество на иностранные пароходы, еще пели в ресторанах пьяные военные «Ала верды, господь с тобою!», «Под знойным небом Аргентины», «Все, что было сердцу мило», еще пытали в контрразведке выданных провокаторами подпольщиков, но всюду уже видны были приметы наступающей неотвратимой гибели старого мира.

У неопрятных, грязно выбеленных складов на часах стояли оборванные, расхристанные, заросшие солдаты в папахах. На рельсах вдоль складов уныло тянулись ряды разбитых, загаженных вагонов. Изредка посвистывали жалкие инвалиды-паровозы, покрытые копотью и ржавчиной. Между железнодорожными путями в кучах мусора рылись и грызлись бездомные псы. С криком носились голодные чайки, дрались из-за отбросов, выкидываемых с судов. На всем лежал отпечаток безразличия к тому, что будет с Одессой. Всеми владело желание скорее покинуть город, оказаться подальше от выстрелов и страшных большевиков. А большевики уже создали объединенный ревком. Все было готово к восстанию. Ждали только сигнала.

Алексея подняла громкая команда Колотова:

— Вставайте! Пошли, товарищи! Восстание началось, наша армия входит в город. Все вооружены? Выходим. Остаются только те, кому приказано.

Маленький отряд подпольщиков двинулся к Молдаванке. Через головы с воем пролетали снаряды, слышалась трескотня ружейных выстрелов, полыхали пожары. По улицам торопливо шли вооруженные рабочие. На Садиковской улице отряд остановился. Кто-то впереди скомандовал:

— К порту! Не дать белякам уйти!

Двинулись дальше. В центре наткнулись на отступающих деникинцев. Защелкали выстрелы. Но это уже была не армия, а отдельный, сильно потрепанный заградительный заслон, в задачу которого входило не сопротивление восставшим, а прикрытие эвакуации. Его быстро смяли внезапно появившиеся красные конники. Многие белые солдаты сдались в плен.

Когда Алексей со своим отрядом наконец добрался до порта, он увидел картину, запомнившуюся ему на всю жизнь. Из тифозного барака, расположенного тут же на причале, вылезали еле живые, в отрепьях, бритоголовые, худые, как скелеты, люди. Они в мольбе простирали руки к только что отвалившему от стенки краснотрубому пароходу. Раскинув ноги, подняв к небу остекленевшие голубые глаза, на земле лежал полковник-доброволец с желтыми прозрачно-восковыми пятками. Кто-то успел стянуть с него сапоги.

К Воронцовскому маяку с большим креном, переполненный пассажирами, подходил пароход. Он уже был в зоне недосягаемости, но спешившиеся красные кавалеристы бежали по молу и беспорядочно посылали ему вдогонку пули. Это был последний пароход, вышедший из порта. Вот он завернул за маяк, задымил, под кормой забурлила вода. Дали полный ход! Скорее прочь от ставшего чужим берега! Так много надежд было связано с ним, и вот ничего не осталось.

Отряд возвращался в Куяльник радостный, оживленный. Кто-то в полный голос запел «Интернационал». Все подхватили. Мальчишки с остервенением сдирали с рекламных тумб и стен еще свежие приказы интервентов и белых городских властей: «Одессу не сдавать!»

Где же они, грозные защитники генерала Деникина, линкоры «Жан Барт», «Жюстис», «Мирабо»? Дымят где-нибудь в Средиземном море? Обманули вежливые французские адмиралы и изящные дипломаты. Что поделаешь, своя рубашка ближе к телу. Кому хочется попасть к большевикам в руки? Вот тебе и «Одессу не сдавать!». Рабочие отряды уже заняли все важные правительственные учреждения: почту, телеграф, контрразведку. Скоро подпольщикам стало известно: в город вошли красные части. Одесса была свободна.

18

Длиннющий состав из теплушек и санитарных вагонов еле тащился. Он лязгал на стрелках, часто останавливался на полустанках, а то и прямо в поле. Иногда отцепляли паровоз, и тогда состав подолгу простаивал на станциях. Никто не знал, когда поезд двинется дальше. Красноармейцы с жестяными чайниками выскакивали из вагонов, бежали за кипятком. С едой было плохо. Торговки у поезда не появлялись.

У разбитых вокзалов, на заплеванных, загаженных перронах сотни людей осаждали состав. Ехать на чем и как угодно, хоть на крыше или буферах! Требовалось вмешательство охраны, чтобы задержать это нашествие.

Начался март, но на полях еще лежал снег. Голые деревья клонили свои ветви под ветром. Деревни казались вымершими. Только черные стаи ворон поднимались в небо, испуганные пронзительным гудком паровоза.

По ночам в санитарных вагонах зажигали керосиновые лампы. Язычки пламени покачивались в фонарях, становились то больше, то меньше, коптили, и к утру все фонарные стекла покрывались черным налетом. Везде пахло карболкой. Свирепствовал тиф. Каждый день с поезда снимали больных. В вагонах было холодно, неуютно. Топили от случая к случаю. Не хватало угля.

Поезд подходил к Москве. Позади остался двухнедельный путь из Одессы.

Алексей Иванович сидел в углу у окна с закрытыми глазами. Рядом спала покрытая фуфайкой Айна. На полу стояла плетеная корзинка, в ней посапывала дочка. Алексей думал. Времени для размышления и воспоминаний хватало.

…После освобождения Одессы от белых Алексей сразу же побежал на Елисаветградский. Айна уже совсем оправилась после родов, помогала Евдокии Павловне по хозяйству.

— Ну, наконец-то! Видишь, я предсказывала, что все будет хорошо. Гожусь в гадалки? Смотри скорее дочку.

Алексей бережно взял из корзины завернутого в одеяльце ребенка. Он поглядел в бесцветные, несмышленые глазенки дочери, осторожно прикоснулся губами к ее щеке, положил обратно.

— Василий говорил, что красавица. Что-то незаметно, — поддразнил он жену. — Совсем дурашка.

— Будет, — уверенно сказала Айна. — Ты только посмотри на нее внимательно. Глаза-то какие!

— Если бы ты знала, как мне хочется домой! По отцу соскучился, по Бруно Федоровичу Кирзнеру, Новикову. Надо ехать, девочка, в Москву. Там Кирзнер, он поможет мне устроиться.

Они долго сидели вдвоем, думали о будущем. Все было неясным.

Скоро типография переехала на одну из центральных улиц. Появилась вывеска: «Редакция газеты „Одесский коммунист“». Алексей переехал к Евдокии Павловне, но прожили они там с Айной всего несколько дней. Его вызвали в обком. Встретил Алексея подтянутый, чисто выбритый Рябченко, одетый в военную форму.

— Здравствуй, Алексей Иванович. Рад тебя видеть. Какие у тебя планы на будущее?

— Есть планы, Борис Кузьмич. Хочу в Москву. Ведь я так долго был оторван от России. С отцом надо повидаться, с друзьями встретиться. Направьте меня в Москву. Буду проситься на флот. Ведь я штурман.

— Да знаю я, что ты штурман, — недовольно нахмурился Рябченко. — А что тебе Черное море не нравится? Поработаешь в газете, пароходы начнут ходить — пошлем тебя на судно.

— Нет, Борис Кузьмич. Нужно устраивать жизнь накрепко. Я северянин. Балтика мне больше по душе. Если нет острой необходимости в моей персоне, прошу — отпустите в Москву.

Рябченко помолчал.

— Если бы ты был просто русский, ни за что бы не отпустил. В газете работники вот как нужны. — Рябченко провел ладонью по горлу. — А ты русский-австралиец. Действительно, так долго был в отрыве от родины… Уж пойдем тебе навстречу. Поезжай, Алексей Иванович, не могу держать.

Рябченко вырвал листок из блокнота, что-то размашисто написал.

— Вот. Иди в общий отдел, оформляй отъезд. Но предупреждаю. Тяжела дорога до Москвы. Пути разрушены, подвижной состав разбит, паровозов — раз-два и обчелся. Ну, как-нибудь доберетесь. Паек выдадим вам здесь на месяц. На станциях ничего не добудешь.

— А Василий Васильевич Лобода остается в Одессе?

— Пока да. Он работник московский, нам не подчиненный.

Зазвонил телефон. Рябченко поднял трубку.

— Да, да. Сейчас еду. На совещание требуют, Алексей Иванович. Ну, будь здоров. Иди, оформляй свой отъезд, получай документы, аттестаты, паек. О твоем отъезде Колотову сообщим. Посадим тебя в санитарный вагон. Ребенку легче будет. Спасибо тебе за работу. Будь жив. Встретимся еще.

Рябченко уехал, а Алексей принялся за получение всяких документов и справок, связанных с его отъездом. Он обрадовался этому повороту судьбы. Предстояла встреча с отцом, с друзьями и, может быть, с морем, о котором он не переставал думать. Он уже видел себя на палубе судна.

Вечером к ним пришел Лобода:

— Значит, уезжаешь, Алеша? Ну что ж. Это хорошо. Тебе здесь, пожалуй, больше делать нечего. Обязательно повидай Бруно Федоровича. Я тебе его адрес дам. Скоро мы увидимся в Москве. Моя работа тут тоже заканчивается.

Они обнялись, крепко расцеловались.

И вот они едут… Вагон набит тяжелоранеными. Да разве в нескольких вагонах увезешь всех? Капля в море. Чибисовым отвели полку в купе медицинской кладовки. Нестерпимо пахло лекарствами, но это все же лучше, чем ехать в переполненной теплушке. Санитар смеялся:

— Здоровее будете, Алексей Иванович.

Казалось, что путешествию их не будет конца. Стучали колеса, стонали рядом раненые, заунывно гудел паровоз. День, два, три, неделя… Вот он и дома, в России. Сбылась мечта стольких лет. И не в царской России, а в новой, в рабоче-крестьянской. В той, за которую сложил голову дед, за которую боролся он, Кирзнер и все их товарищи. Сейчас она лежала перед ним израненная, нищая, разрушенная, но чувство великой гордости наполняло его сердце. Его страна не склонила головы. Преодолевая голод, разруху, интервенцию, нашествие белых орд, заговоры, она победила. Он думал о том, что для него сейчас начнется другая, совсем непохожая на прежнюю жизнь. Его будут окружать русские люди, которых так не хватало ему все эти годы.

Затекли ноги, хотелось лечь, он устал от двухнедельного нудного пути, но радость его не уменьшилась. Алексей по-настоящему был счастлив.

Вот и Москва. Поезд всю ночь простоял в нескольких верстах от города. Только утром состав подогнали к перрону Киевского вокзала.

— Ну, приехали, — сказал Алексей. — Собирайся, Айна. Заворачивай потеплее Вальку, и двинулись.

Не успели Чибисовы выйти из вагона, как к ним подошел человек в кожаной тужурке.

— Алексей Иванович? — спросил он, улыбаясь. — С приездом. Целую неделю вас ждем. Ну, пошли. Идите за мной. Подвезем ваши вещички до общежития. Бруно Федорович позаботился.

Алексей благодарно подумал о Лободе. Не иначе как он сообщил Кирзнеру о его приезде. Они сели на большие розвальни, запряженные рыжим битюгом. Возница натянул вожжи, и сани тронулись.

На улицах лежали сугробы. Снег не убирали. Мартовское солнце грело еще слабо, но уже чувствовалось приближение весны. С крыш свешивались огромные прозрачные сосульки. На солнечной стороне с них падали капли. Со скрежетом ползли переполненные, облепленные людьми красные трамвайчики.

Чибисовы ехали долго. Наконец сани остановились у большого дома. Вероятно, здесь была гостиница.

— Тут, — проговорил сопровождающий. Он показал документы сидящему у входа красноармейцу. Тот кивнул головой:

— Проходите. Вот ключ.

Они поднялись на третий этаж. Провожатый открыл дверь комнаты. Она была большая, просторная, но холодная. В ней стояла сборная мебель: два кресла с порванной обивкой, стулья на золоченых изогнутых ножках, овальный столик, две могучие никелированные кровати с поржавевшими шарами. На окнах висели грязные лиловые портьеры.

— Располагайтесь. Столовая внизу, — сказал сопровождающий. — Вот талоны для вас и жены, а это для ребенка. Вечером Бруно Федорович просил вас зайти к нему. Адрес знаете? Здесь рядом. Найдете. Тогда я могу быть свободен?

— Благодарю вас за помощь.

Провожатый козырнул и ушел.

— Ну, вот мы и дома, — обнял жену Алексей. — Устраивайся. Это, конечно, не ваш домик в Брисбене, не двадцать седьмой номер в «Лондонской», но зато мы по-настоящему дома. Нам никто не страшен.

Айна сразу принялась за уборку. Алексей помогал ей, выносил мусор, передвигал мебель. Скоро в комнате стало чисто и уютнее, чем раньше. Айна сделала все, чтобы придать номеру обжитой вид.

— Начало положено, — удовлетворенно произнес Алексей, оглядывая новое жилье. — Прекрасно. Ты довольна?

— Ничего, — кисло сказала Айна. — Вот холодно только.

— Не унывай. Обживемся, устроимся получше.

— Да я и не унываю. Кто тебе сказал, Алеша? Просто я объективна. Пойдем обедать?

Айна и Алексей пошли в столовую. Она была полна народу. Люди быстро съедали свой обед, громко, оживленно разговаривали, смеялись и, казалось, совсем не замечали бедности меню, холодного помещения.

Когда Чибисовы поднялись к себе, Алексей смущенно спросил:

— Ты, наверное, осталась голодной?

Айна сердито взглянула на мужа:

— Я тебя прошу, Алеша, не делай из меня Джинни Палмер. Как все, так и я. Мы же не ехали сюда на роскошное житье? Знали, что будет трудно? Вот и все. Обо мне не беспокойся. Если тебе хорошо, то и мне хорошо.

— Мне хорошо, Айна.

Алексей и на самом деле испытывал необычайный душевный подъем. Будущее рисовалось ему безоблачным. Остались позади трудности жизни в капиталистической стране, тюрьмы, опасности, неуверенность в завтрашнем дне. Сейчас все изменится, и недалек тот час, когда он снова получит любимую работу. Ему не терпелось повидаться с Кирзнером. Он то и дело поглядывал на большие старинные часы, стоявшие в комнате. Казалось, что время остановилось, — так медленно двигались стрелки. Айна покормила дочь, забралась на кровать, закрылась двумя одеялами и гладко уснула. Утомилась за день. Часы мелодично пробили восемь, Алексей оделся и тихо, чтобы не разбудить Айну, вышел.

Он без труда нашел дом, где жил Кирзнер. По темной, освещенной тусклой угольной лампочкой лестнице он поднялся на четвертый этаж, позвонил. Открыл ему улыбающийся Бруно Федорович:

— Ну, наконец-то! Вернулся блудный сын. Маруся, ты посмотри, кто к нам пришел.

Мария Николаевна выбежала в переднюю:

— Боже мой, неужели Леша? Дай-ка я тебя поцелую. Ну, хорош, хорош! Настоящим мужчиной стал.

— Я им стал лет пятнадцать назад, Мария Николаевна. Теперь я муж и отец, — смеялся счастливый Алексей. — Здорово изменился?

— Нисколько. Все такой же длинный и худой. Идемте в комнату. Чего же мы тут стоим?

Они прошли в маленькую столовую. Тут Алексей как следует разглядел Кирзнера. Бруно Федорович стал совсем седой. Энергичное лицо его пересекали глубокие морщины. Он, как и прежде, носил маленькие усы щеточкой, но теперь и они были совершенно белыми. Зато глаза его, умные, серые, улыбчатые глаза Кирзнера, остались прежними. Бруно Федорович не мог успокоиться. Он хлопал Алексея по спине, заставлял поворачиваться, приговаривал:

— Алеша Чибисов! Собственной персоной в Москве. Не могу поверить. Ругаешь ты меня, поди, на чем свет стоит. Сознайся! Обманул я тебя.

— Вы меня не один обманули. Артем тоже обманул. Кстати, где сейчас Федор Андреевич?

— В Москве. Делегат девятого съезда партии. — Кирзнер взглянул на часы. — Обещал скоро приехать. Мы тебя ждали, кое-какие сведения о тебе имели. Как же, такое событие! Летучий Голландец явился.

— Неужели придет? Сегодня у меня такой радостный день, какого не было все двенадцать лет! Обманщики! Я вам все выложу.

— Сдаюсь заранее, Алеша, — шутливо поднял кверху руки Бруно Федорович. — Обманул. Но не виновен. Время помешало. Сам знаешь, война началась, а что тут внутри творилось, не приведи господь. Да и сейчас не все еще успокоилось. Ладно, пока рассказывай о себе. Маруся, да брось ты свои приготовления. Иди слушай.

— Бруно Федорович, а про моего отца вы что-нибудь знаете? — спросил Алексей.

Кирзнер нахмурился.

— Последние сведения имел несколько месяцев назад. Иван Никандрович был жив и здоров. Он по-прежнему в Риге. А Рига, как ты знаешь, принадлежит не нам. Там буржуазное государство образовалось. Да еще какое свирепое. Кусается как блоха. Ну, да мы тебе со временем свидание с отцом как-нибудь устроим. Давай рассказывай.

Алексей начал рассказ о своей жизни. Мария Николаевна то и дело в удивлении всплескивала руками, а когда Алексей дошел до Одессы, Кирзнер воскликнул:

— Ну, Лобода, ну, Василий Васильевич! Орел! Мой работник. Талант. Он мне и весточку подал о твоем приезде. А я уже Артему позвонил. Ну, дальше, дальше. Да почему ты жену не привел? Мы ее тоже ждали. Интересно, на ком ты женился?

— Чудо, — серьезно сказал Алексей. — Такой больше не найдешь.

В разговорах незаметно прошел час. В квартиру позвонили. Мария Николаевна пошла открывать.

— Наверное, Федор Андреевич прибыл, — встал со стула Кирзнер.

В прихожей раздался громкий голос Артема. Его Алексей узнал бы из тысячи.

— Ну, где он, Лонг Алек? — проговорил Артем, появляясь в комнате и заключая Алексея в объятия. — Здравствуй, дорогой друг. Свиделись все-таки. А где же Айна? Мне говорили, что ты придешь с женой. Хочу ее видеть.

— Оставил дома. Устала с дороги. Да и не знали мы, что ты появишься, не то она обязательно бы пришла и дочку бы принесла. Ведь у меня дочка-красавица. Ты и не знаешь, брат.

— Я многого про тебя не знаю. Давай рассказывай.

— Нет уж. Сначала тебя послушаем.

— Да что, собственно, слушать? Помнишь, я нанялся в трест к мясникам? Приехал в Дарвин, поработал немного, осмотрелся, подобрал себе пароход и нелегально махнул в Шанхай. Оттуда всякими правдами и неправдами добрался до Владивостока. Тут уж свое, Россия, полегче. Куда ехать? Конечно, в Харьков, ведь там я раньше жил и работал. Прибыл в Харьков, а там черт ногу сломит! Меньшевики, эсеры, кадеты, анархисты! Все кричат, митингуют. Ну вот. Разыскал я своих большевиков, поступил на завод слесарем и принялся за партийную работу.

Трудно нам приходилось тогда в Харькове. У власти Временное правительство Керенского, сам понимаешь. Все в руках буржуазии. Были там и Советы, но они так напиханы эсерами и меньшевиками, что фактически превратились в придаток Временного правительства. Репрессии против большевиков начались… — Артем помолчал, улыбнулся, вспоминая что-то. — Вот в это время я встретил Лизу, женился…

— Наконец-то! — обрадованно перебил Артема Алексей Иванович. — Я все боялся, что ты холостяком останешься. Хорошая жена тебе попалась? Говори правду.

Артем пожал плечами:

— Самому хвалить как-то неловко. Вот познакомлю — узнаешь.

Но судя по тому тону, каким была сказана эта фраза, Алексей Иванович понял, что Артем счастлив.

— Посмотрим. А дети есть?

Глаза у Артема весело блеснули.

— Будут. Не сомневайся.

— Верю. Ну, давай дальше.

— Дальше… Дальше тут столько всяких событий было, что за неделю не расскажешь. Ну, коротко. Борьба между нами и меньшевиками обострилась. Выступать приходилось много. Помнишь, как в Брисбене? Где придется. В садах, просто на углах улиц, на площадях. В конце июля семнадцатого года начался Шестой съезд партии, я был делегатом от Харькова. Меня выбрали в ЦК. Вернулся в Харьков, а в середине октября ЦК вызвал меня в Петроград. Что произошло двадцать пятого октября, ты сам знаешь. Двадцать пятое октября! Ты себе не можешь представить, что это был за день! Наша революция, революция, о которой мы так долго мечтали в изгнании, свершилась! Керенский бежал. Владимир Ильич отдал приказ штурмом взять Зимний, где еще заседали министры Временного правительства. А на следующий день было создано Советское правительство. Власть перешла в наши руки. Ну, тут после Октября у меня такой калейдоскоп завертелся… Снова я поехал в Харьков. Там еще все бурлило. Власть Советов как следует не установилась. Пришлось поработать. Город наводняли петлюровцы, белые, меньшевики… Кого только там не было! Каждый в свою сторону тянет. Кое-как справились с ними. Потом образовалась Донецко-Криворожская республика. Слыхал про такую?

— Нет.

— Так вот, была такая. Председателем Совета народных комиссаров этой республики избрали твоего покорного слугу. Немцы на нас наступали, белые шайки появились. Надо было защищаться. Тут уже настоящая война началась. Винтовку в руки — и пошел… Под Змиевом в бою участвовал, и под Ростовом… Отступал, был контужен, снова воевал. Когда на Царицын шли, главным инженером заделался. Взорванный мост через Дон восстанавливал.

— Получилось?

— Еще как! Ведь учился когда-то в Московском императорском инженерном училище. Не зря, видно. Много всяких событий было. Тут кончилось, послали на Северный Кавказ. Воду в Тереке хотели поднять, дамбу строить, чтобы хлеб подвозить, дорогу налаживать. Не удалось. Беляки помешали. Снова в бой на защиту Советской власти. Потом приказ — ехать в Башкирию, организовывать «Башкирпомощь». Белые совсем их разорили. Голод, нищета, болезни. Потом опять послали на Украину, работал там в ЦК. Теперь прибыл в Москву на съезд… Вот в двух словах и все.

В комнату вошла Мария Николаевна и скомандовала:

— Все рассказы потом. Садитесь за стол. Угощаю вас настоящей гречневой кашей с маслом. Праздник сегодня — встреча старых друзей.

Она принесла большую кастрюлю:

— Ешьте от души.

Бруно Федорович подошел к буфету, достал пузырек с прозрачной жидкостью.

— Медицинский, — подмигнул он. — Целый год хранил его для торжественного случая. Пришло время. Это нам с тобой, Федор Андреевич. Моряк не пьет.

Он налил две рюмки, чокнулся с Артемом, улыбнулся Алексею:

— Со встречей! Закусывайте.

Гречневая каша, рюмка разведенного спирта — это был настоящий пир. Артем расспрашивал Алексея об Австралии, вспоминал общих знакомых. Его интересовали мельчайшие подробности, а Алексею хотелось узнавать еще и еще об Артеме. Они перебивали друг друга. Кирзнер, улыбаясь, слушал. Когда «австралийцы» вдоволь наговорились, он сказал:

— Хватит, товарищи, а то вы до утра проговорите. Как собираешься жить дальше, Алеша?

— В море хочу. На пароход.

— Да какие же сейчас могут быть пароходы? Не ходят еще наши пароходы. Придется подождать. Я тебе вот что предложу, Алеша. Иди ко мне в Чека. Будешь работать в иностранном отделе. Язык ты знаешь в совершенстве. Вообще ты для нас был бы золотой человек. Если сумел так обвести вокруг пальца англичан в Одессе, сумеешь сделать это и где-нибудь в другом месте.

— Нет, Бруно, — вмешался Артем, — по-моему, ему надо идти в Коминтерн. Там он больше пользы принесет. А ты что скажешь, Алексей?

Алексей Иванович пожал плечами:

— Мне трудно решать. Я все время мечтал о судне, других планов у меня не было, но если пароходы еще не ходят, то и говорить нечего. Где-то надо работать.

— Насчет пользы ты не то говоришь, Федор Андреевич, — сказал Кирзнер. — Не мне тебе рассказывать, как нужны нам сейчас большевики, владеющие языками. Где их взять? Тот, кто знает языки, в своем большинстве наши противники. Всякие дворянчики, аристократы, одним словом, бывшие… Им нашей работы не доверишь.

— А в чем будет заключаться моя работа в Чека? — спросил Алексей Иванович. — Я ведь слабо разбираюсь в вашем деле.

— Не думаешь ли ты, что я всю жизнь работал в Чека? А надо — значит, надо. И пошел без звука. У нас все такие. В основном рабочие. А работа? Защита завоеваний революции. Дело благородное, хотя и не безопасное. Уж очень много всякого дерьма посягает на них.

Кирзнер выжидающе глядел на Алексея.

— Только если временно, Бруно Федорович, — твердо сказал Алексей Иванович. — Я моряк и хочу плавать. Знаю, что вы мне сейчас скажете. Ты, мол, прежде всего солдат партии, куда прикажут, туда и пойдешь. Готов, если это приказ. А если есть право выбора, то выбираю море.

— Да никто у тебя твоего моря не отнимет, пойми ты. Нет у нас еще коммерческого мореплавания. Но будет. Будет обязательно. Не беспокойся.

— Вообще-то верно. Переждать надо, — в раздумье произнес Артем. — Требуется большая осторожность. Наши суда все национализированные. А многие их бывшие хозяева сидят за границей и ждут, когда какой-нибудь пароход придет туда. Тут его, голубчика, и схватят. Возвращаем, мол, законным владельцам, или уплатите за понесенные убытки по национализации. Кроме того, фарватеры еще не тралены. Везде полно мин. Понял?

— Как не понять. Все понял.

— Я тебе обещаю, Алеша, — торжественно сказал Кирзнер, — только пароходы пойдут — я тебя сразу же отпущу. А пока иди работать к нам. Я не преувеличиваю ту пользу, которую ты принесешь. Пусть Федор Андреевич подтвердит, хотя он и возражал сначала. Скажи честно, Федор.

— Ну, если честно, — Артем засмеялся, — то ты, конечно, прав. Алексей нужнее всего в Чека. Самый трудный и важный участок работы.

— Вот видишь? — торжествующе поглядел Кирзнер на Алексея. — Можно считать наш разговор оконченным? Или будут какие-нибудь вопросы?

— Вопросов нет. Когда приступать к работе?

— Даю тебе неделю на отдых и устройство, а потом явишься ко мне.

— Есть, капитан! — по-морски ответил Алексей. — Только на этот раз без обмана. Пойдут пароходы — вы меня сразу отпускаете.

— Слово коммуниста.

— Хорошо. Теперь вы будете рассказывать, как жили, что делали, а то все мне приходится. С кем ни встречусь, давай рассказывай. Так дело не пойдет.

Вошла Мария Николаевна, подала морковный чай:

— Пейте, скучаю я по хорошему чаю. Вот, Алеша, попадешь за границу, привезешь мне настоящего китайского. Не забудешь?

— Да уж с вашим мужем попадешь! Долго нам придется морковный чай пить. Не пускает в море, Мария Николаевна, — засмеялся Алексей Иванович. — А как пустит — не забуду. С первого же рейса привезу.

Но до первого рейса было далеко, а потому все с удовольствием пили горячий морковный чай. Он казался Алексею самым вкусным напитком в мире. Давно он не испытывал такого удивительного чувства. Его окружали близкие друзья. Люди, которых он любил. Учителя. Именно их ему не хватало все долгие годы скитаний. Разошлись далеко за полночь. Сговорились собраться еще раз с женами.

Спустя неделю Алексей Иванович начал работать у Кирзнера в иностранном отделе. Работа была интересной. Через его руки проходили многие документы, открывающие темные замыслы врагов Советской России. Сейчас он убедился сам, что до спокойной жизни стране еще далеко.

Из общежития Чибисовы переехали в двухэтажный домик на Даевом переулке. Поселились в однокомнатной квартирке с кухней. Хотя в Москве больших пустующих квартир было предостаточно, выбрали они эту. Меньше — теплее.

Не хватало дров. В квартире частенько бывало холодно. И еды не хватало. Айна и Алексей похудели, но переносили лишения стоически. Ведь главное — они были вместе, среди друзей, дочка росла здоровенькой. Позади остались полицейские, тюрьмы, суды. Алексей терпеливо ждал, когда сможет уйти в море, но с Кирзнером об этом разговоров не затевал. Верил, что Бруно Федорович сдержит свое слово и, как только появится возможность, отпустит. Но пока оставшиеся суда требовали большого ремонта, запущенные и разрушенные порты не могли работать как следует, не хватало специалистов. Многие еще не вернулись из армии и военно-морского флота, некоторые, спасаясь от голода, разъехались по деревням.

Иногда Кирзнер заходил в комнату, где работал Алексей Иванович, обнимал его за плечи, говорил:

— Скучаешь, Алеша? Потерпи немного. Скоро будут и новые пароходы, и новые плавания. Приходите сегодня чай пить с Айной. Пока морковный.

Алексей Иванович привык к своей службе, к квартире на Даевом переулке и в общем-то отдыхал от всего, что пришлось пережить за последние месяцы. Ему даже казалось, что Кирзнер сознательно взял его к себе, чтобы дать работу поспокойнее. Зато товарищи его по оперативной работе не знали покоя ни днем ни ночью. Не знал покоя и Бруно Федорович. Редкий вечер его не вызывали по телефону из дома.

19

В Таврическом дворце шел Второй конгресс Коммунистического Интернационала. Зал был переполнен. Алексей Иванович сидел в пятом ряду и все еще никак не мог поверить, что он участник этого исторического события. А получилось все так неожиданно!..

Однажды раздался телефонный звонок. Алексей Иванович поднял трубку.

— I want to speak to mister Long[31], — послышался знакомый голос, но Алексей никак не мог сообразить, кто в Москве может называть его «мистер Лонг», но тут на другом конце провода засмеялись, и по этому раскатистому смеху он безошибочно узнал Артема.

— Федор Андреевич! Ты? Вот не ждал! Какими судьбами?

— Я, я… Не забыл еще английский язык? Ладно, давай срочно приезжай ко мне. Есть дело. Пиши адрес гостиницы… Гуд бай! Жду.

Когда Алексей вошел в гостиничный номер, то сразу попал в крепкие руки Артема. Бритоголовый, загорелый, с черными усиками и блестящими черными глазами, одетый в военную гимнастерку, подпоясанную широким кожаным ремнем, он чем-то напоминал татарина. Алексей подметил это сходство и, смеясь, сказал:

— Настоящий Чингисхан! Где ты так загорел? Совсем черный.

— О, брат ты мой! Я ведь с юга. Забыл? Сидел в Донбассе, работал председателем Донецкого губисполкома. А у нас там такая жарища, не дай бог. Прямо как в Австралии. Ну ладно, обо всем расскажу позже. Главное другое. Вот что, дорогой мой. Девятнадцатого июля в Питере открывается Второй конгресс Коминтерна. Я на него и приехал. Приглашали представителей социалистических партий всех стран. Ты будешь присутствовать на конгрессе делегатом от Австралии с правом совещательного голоса. Мы утрясем этот вопрос с Уайтом. Тебе полезно побыть там, послушать Ленина. Увидишь, как рабочие всего мира тянутся к Советскому государству. Может быть, возникнет необходимость сказать что-нибудь, ну тогда скажешь. Согласен?

— Согласен ли? Не могу выразить свою радость. Когда ехать?

— Я позвоню.

Вскоре Артем сообщил:

— Готовься. Бруно дали указание, чтобы он тебя отпустил. Поедем вместе семнадцатого.

И вот он живет в гостинице «Знаменская» в Петрограде.

Несколько дней назад он в первый раз пришел в Таврический дворец, занял свое место и с волнением стал ожидать выступления Ленина. В повестке дня было написано, что первый доклад будет делать он. Делегаты и гости негромко переговаривались. Заседание еще не началось. Алексей Иванович никогда прежде не бывал в Таврическом дворце. Торжественность момента и сознание того, что он сейчас увидит Ленина, создавали приподнятое настроение и какую-то праздничность. И когда объявили: «Слово для доклада предоставляется товарищу Ленину», люди встали со своих мест, зааплодировали. На трибуну энергичным шагом прошел Владимир Ильич. Он выглядел как-то проще, обыденнее, чем на портретах, которые видел Алексей раньше. Не смолкая гремели аплодисменты. Делегаты улыбались, скандировали одно слово:

— Ленин! Ленин! Ленин!

Владимир Ильич поднял руку, хотел что-то сказать, но овация продолжалась. Аплодисменты затухали и вспыхивали с новой силой. С большим трудом удалось установить спокойствие в зале. Ленин начал свой доклад. Он говорил о международном положении и задачах Коммунистического Интернационала. Говорил ясно, просто, конкретно. После шумной овации в зале наступила такая тишина, что было слышно, как делегаты переворачивают листки своих записных книжек. И хотя доклад длился довольно долго, Алексей Иванович не заметил, как пролетело время. Так захватило его то, что говорил оратор. Все было интересным и значимым.

Ленин закончил свою речь. Он собрал листки и направился в президиум. Алексей Иванович бешено, до боли в ладонях зааплодировал. Правильно! Он вспомнил рабочих Австралии. Если бы они были едины, то стали бы хозяевами положения. А зал гремел в восторженных аплодисментах. Все повторилось сначала. Люди стояли и кричали:

— Ленин! Ленин! Да здравствует мировая революция!

Очень понятными были для Алексея Ивановича и основные задачи, которые ставил перед собою конгресс. Он соглашался с каждым словом тезисов, принятых по докладу Владимира Ильича.

«Только коммунистическая партия, — говорилось там, — если она действительно является авангардом революционного класса, если она включает в себя всех лучших представителей его, если она состоит из вполне сознательных и преданных коммунистов, просвещенных и закаленных опытом упорной революционной борьбы, если эта партия сумела связать себя неразрывно со всей жизнью своего класса, а через него со всей массой эксплуатируемых и внушить этому классу и этой массе полное доверие, — только такая партия способна руководить пролетариатом в самой беспощадной, решительной, последней борьбе против всех сил капитализма»[32].

После того как заседание закончилось, делегаты пешком отправились на Марсово поле возложить венки на могилу Жертв революции. И Ленин шел среди них, что-то говорил то одному, то другому делегату. Алексей Иванович все хотел пробиться поближе к Владимиру Ильичу, идти рядом с ним, услышать, что он говорит, но народу было много, его оттесняли, и он сердился.

У могилы остановились. Некоторое время стояли в молчании, скорбно склонив головы. Положили венки и стали расходиться. Наступил тихий, теплый вечер. Алексей Иванович медленно шел в гостиницу. Он вспоминал во всех подробностях сегодняшний день. Вот он, Алексей Чибисов, простой человек, идет рядом с Лениным, он, гражданин Советской Республики, первой в мире республики рабочих и крестьян.

После первого заседания конгресс перенес свою деятельность в Москву. Вернулся туда и Чибисов.

Айна ждала его с нетерпением.

— Ну как, Алеша? Как все прошло?

Алексей принялся рассказывать. Но рассказ получился бессвязным. Он никак не мог сосредоточиться. Он был переполнен всем, что увидел и услышал на конгрессе. Отвлекался на неважные детали. Рассказывал, как выглядит Таврический дворец внутри, как они пришли, как сели, кто был в зале и в президиуме. В голову лезли ненужные подробности. Айна нетерпеливо перебивала его:

— Об этом потом, Алеша. Какой он, Ленин?

Он начал говорить о Ленине. Как был одет Ильич, как он поднялся на трибуну, взмахнул рукой, улыбнулся залу. Рассказал о докладе и о том, как ходил на Марсово поле и что там сказал Владимир Ильич. Он по нескольку раз возвращался к одному и тому же. Ему все казалось, что он не рассказал главного.

Конгресс продолжался до седьмого августа. Много узнал за эти недели Алексей Иванович. Только здесь он как следует понял, какой размах получило рабочее движение во всем мире после возникновения Советского государства.

20

Вскоре Алексей Иванович поехал в Ригу. Главной целью и причиной поездки Алексея Ивановича было свидание с отцом. В ответ на его письмо, посланное из Москвы, Иван Никандрович написал, что очень ждет сына.

В Риге Чибисов поселился в фешенебельной гостинице «Рим».

На другое утро Алексей Иванович вышел на залитую солнцем улицу. Как все знакомо! Каждый дом, каждое дерево. Скорее на родную Марининскую. Бульваром он пошел к вокзалу. Вот так же он ходил в реальное Хальбкугеля, на той же улице была женская гимназия, где училась Тина Подгоецкая, а направо мост через Западную Двину и причалы порта… У них выгружалась старая «Бирута»…

От вокзала он завернул на Марининскую. Как и прежде, здесь располагались маленькие лавчонки, торгующие готовым платьем. Вот булочная, где они всегда брали хлеб. Сердце его дрогнуло. Булочная… Он вспомнил, как, еще при жизни мамы, он был первоклассником, его послали купить пирожных для гостей, а он не удержался и съел по дороге два. Мама сердилась, а он обиделся и заявил, что отказывается от завтраков на три дня. Мама… Как редко он вспоминал о ней все эти годы… Вот и их дом. Такой же серый, невзрачный. Алексей Иванович в волнении остановился, постоял, поглядел на дом, на окна их комнаты — они выходили на улицу — и вошел в парадную. У обитой черной клеенкой двери со знакомой бляшкой «Страховое общество „Россия“» он позвонил. Ему открыла немолодая худенькая женщина с гладко зачесанными на прямой пробор волосами. Она удивленно взглянула на Алексея Ивановича, — видно, гости сюда приходили нечасто.

— Вам кого?

— Ивана Никандровича.

— Проходите, пожалуйста, в комнату, — приветливо пригласила женщина. — Он сейчас придет.

Алексей Иванович с трепетом вошел в такую знакомую ему столовую. Там стояли вещи, знакомые с детства. Стулья в коломянковых чехлах, квадратный обеденный стол, диванчик с круглыми, похожими на сосиски валиками и четырьмя подушками. Казалось, что и запах в комнате не изменился с тех пор. Чуть-чуть пахло лавандой и чем-то вкусным, печеным. Над старым буфетом висел портрет матери.

«Не сняли», — одобрительно подумал Алексей Иванович, и вдруг волна грусти, нежности, чего-то невозвратно потерянного нахлынула на него. Сердце сжалось, он с болью ощутил, что никогда не вернется время его детства и молодости.

В столовую вошла женщина, открыла буфет.

«Новая жена, — подумал Алексей Иванович и пристально поглядел на нее. Сравнил с матерью. — Нет, мама была красивее». Женщина почувствовала этот взгляд. Алексей Иванович заметил, как порозовели ее щеки.

— Вам, наверное, скучно, — проговорила она. — Хотите альбом посмотреть, пока дожидаетесь? Не знаю, чего это Иван Никандрович задержался.

Она протянула ему альбом в красном бархатном переплете с массивными медными застежками. Их старый семейный альбом. Алексей Иванович медленно, с волнением принялся листать толстые картонные страницы. На него смотрели знакомые с детства коричневые фотографии, с витиеватой золоченой надписью внизу: «Фотография Эдельмана, Рига». Вот мама в смешном платье, с наколкой на голове, отец с застывшим лицом и выпученными глазами, в форме штурмана, а между ними мальчик в кружевном белом воротничке — это он, Алеша, а вот его фотография в мореходном мундире, который подарил ему отец, когда он поступил в училище… А это тоже он в хаки, в соломенном шлеме, босиком на палубе. Любительский снимок профессора Кларка. Алексей послал его отцу из Австралии…

Он услышал, как у дверей тихо переговариваются. Понял, что вернулся отец, отложил альбом в сторону. В комнату вошел Иван Никандрович. Боже, что с ним стало! Маленький, сгорбленный старичок в круглых очках. Он близоруко взглянул на Алексея Ивановича.

— Чем могу служить? — по-старомодному спросил он и вдруг закричал: — Алеша, ты?!

Алексей Иванович схватил отца в объятия. Он сжимал его худенькое тело, целовал седые, редкие волосы. Очки у отца свалились на пол, но их не подняли. У обоих по щекам текли слезы. Они никак не могли отпустить друг друга. Женщина испуганно глядела на них.

— Алеша, Алеша! Неужели ты? — повторял Иван Никандрович, наконец освободившись от объятий сына. — Я и надежду потерял. Ах, какое счастье! Вот, Оля, мой сын Алексей. Познакомься. А это, Алеша, — старик немного замялся, — жена моя, Ольга Владимировна. После твоего отъезда она всем для меня стала, Алеша.

— Здравствуйте, Алексей Иванович, — сказала женщина и протянула ему маленькую твердую ладонь. Она глядела на него ожидающе и требовательно. «Осуждаешь отца?» — говорил ее взгляд.

Алексей мягко улыбнулся, задержал ее руку и проговорил:

— Я рад, папа, что ты не был одиноким. Спасибо вам, Ольга Владимировна. Я, конечно, плохой сын…

— Что ты, что ты, — заволновался Иван Никандрович. — У каждого своя судьба. Оленька, давай отпразднуем приезд Алеши. Такая радость! Накрывай стол, бутылочку «смирновки», закуску получше. Деньги в пиджаке возьми. А мы поговорим.

Они уселись на диван. Алексей не отпускал руку отца.

— Как же ты тут жил без меня, папа? Ну что я? Плавал, скитался по странам и морям, сидел в тюрьме, защищал рабочих, женился на прекрасной женщине, у меня дочь. Так что ты дедушка. Обо всем это я потом расскажу. Сначала ты расскажи, как жил.

— По-прежнему, Алеша, работал в агентстве Доброфлота. Платили ничего. Потом — революция. Латвия стала самостоятельной. Самая махровая буржуазия пришла к власти. Границу закрыли. На русских начались гонения. Я не думал, что они такими националистами окажутся. Сразу с хороших мест всех русских изгнали. Государственным языком сделали латышский. Кто на нем не говорит, хоть пропадай. В общем, такой национализм развели — не вздохнуть. Рабочие и крестьяне, кто победнее, попали в кабалу, что и при царе-батюшке не снилась.

— Почему же ты не бросил все и не уехал в Россию?

— Не так все просто было, Алеша. Я к тому времени уже давно на Ольге женат был. У нее тут все родственники, старики еще живы, в деревне домишко. Не хотелось ее отрывать от всего родного. Да и нам тут рассказали, что в России голод, все вымирают, Советская власть продержится недолго, скоро ее задавят. Айсарги местные каждый день парады устраивали, все собирались с Советами, воевать, границы на восток продвигать. А теперь вот лязгают зубами — не вышло, так они всякие подлости устраивают.

— А как у тебя с работой?

— Ну, как тебе сказать, Леша? Много хуже, чем прежде. Агентства уж нет. Служу у частника. Есть тут такой судовладелец, два парохода имеет. Кое-как свожу концы с концами. И боюсь, как бы он меня не уволил. Захочет — возьмет другого. Его воля.

— Поедем со мной, папа. Если сразу не пустят, то погодя немного. Визу тебе оформим, и приезжай. Работа будет надежная.

Иван Никандрович задумался, потом покачал головой:

— Нет, Алеша. Трудно все это. Во-первых, стар я новую жизнь начинать. Да и Ольга опять же… И хоть противно мне жить в этой поганой странишке, но уж дотяну до гроба как-нибудь.

— До гроба! Зачем ты так? Проживешь еще долго. Поедем. Ольгу Владимировну уговорим.

— Не поеду, Алеша, — твердо сказал Иван Никандрович. — Нереально. Ну, один бы был, другое дело. А так… Сложно. А главное — жить мало осталось. Не будем про это.

Алексей Иванович понял — отца не уговорить.

— Мне так хотелось, чтобы ты со мной вместе пожил, папа. Подумай сам. Семья, внучка, все родное.

— Ты пойми, Алеша, слишком много она для меня сделала. Не могу ее бросить, а Ольга не поедет.

Пришла Ольга Владимировна. Разговор прекратился. Накрыли стол. Иван Никандрович поднял рюмку за встречу с сыном, выпил вторую. Глаза у него заблестели. Он потребовал, чтобы Алексей подробно рассказал им о своей жизни. Так и просидели они весь вечер, слушая удивительные истории Алексея Ивановича. Он ушел поздно, обещал прийти завтра.

— Ты приходи пораньше, Алеша, — попросил старик. — Я скажу хозяину, чтобы освободил меня на один день, в счет праздников. Хорошо?

— Хорошо, папа.

Он вышел на улицу. Центр шумел, несмотря на поздний час. Ему встречались хорошо одетые люди, мимо катились извозчики, автомобили. Они останавливались у ночных ресторанов и кабаре. Толстые господа с сигарами в зубах, в котелках и смокингах, декольтированные дамы в дорогих мехах, громко смеясь, исчезали за дверями с зеркальными стеклами, которые, подобострастно кланяясь, открывали для них бородатые швейцары. Говорили по-латышски. Изредка слышалась немецкая и английская речь. В темноте на бульварных скамейках, в ожидании клиентов, сидели накрашенные проститутки.

Когда Алексей Иванович вернулся в гостиницу, уже светало. Он не мог спать. Думал. Рига кишит всякими человеческими подонками, шпиками, разведчиками всех мастей и наций. Знаем, имеем сведения. И все против нас козни строят. Никак не могут успокоиться. Спросил сегодня у одного прохожего по-русски, как пройти к гостинице «Рим», так он морду отвернул, прохвост. А ведь все по-русски говорят и понимают.

Алексей Иванович улегся в мягкую постель. Из головы не выходили старенький Иван Никандрович, Ольга Владимировна, его слова: «Недолго жить осталось». Вот уедет он — когда они еще встретятся и встретятся ли? Опять вспомнились мать, детство, дом на Марининской, все пережитое в этом городе, ставшем для него совсем чужим.

Весь следующий день Алексей Иванович провел с отцом и Ольгой Владимировной. Они гуляли по улицам, сидели в парках, любовались старой Ригой. Алексей попросил свести его в порт, но Иван Никандрович сказал, что туда не пускают, надо брать специальный пропуск. На городе лежал какой-то своеобразный отпечаток.

— Понимаешь, — говорил шепотом, оглядываясь, Иван Никандрович, — из кожи лезут вон, чтобы походить на западные страны. Во всем. В политике, в быту, во внешности. Немцы и англичане — кумиры. Перед ними открыты все двери. К Советской России бешеная ненависть. Не понимаю почему. Ведь свободу и независимость из ее рук получили.

— Определенные круги так относятся, папа…

— Конечно. Я имею в виду тех, кто стоит у власти и около нее. Рабочим живется не ахти как.

Ольга Владимировна говорила мало, больше слушала и с какой-то опаской поглядывала на Алексея. Он решил, что она боится, чтобы он не увез отца с собой. Походив по городу несколько часов, они устали, и Алексей пригласил Ивана Никандровича и Ольгу Владимировну отобедать с ним в одном из рижских ресторанов. Она застеснялась, начала отказываться, ссылаясь на то, что не одета для такого случая, но в конце концов ее уговорили.

Они вкусно поели в небольшом ресторанчике на Мельничной. Иван Никандрович выпил, оживился, много смеялся, вспоминал прошлое. Жена укоризненно на него поглядывала, отодвигала рюмку, когда он наливал себе еще.

— Разреши, Олюшка. День-то сегодня какой!

— Тебе же вредно, Ваня, ты же знаешь…

Алексею понравилась такая забота об отце. По всему было видно, что они живут дружно.

— Помнишь, Леша, как мы с тобой в первый раз в ресторан ходили, когда ты в училище поступил? — вспоминал Иван Никандрович. — Хорошее время было, правда?

— Все помню, папа. Другой раз в море всю свою жизнь перебираешь. Всякие мелочи вспоминаются.

Иван Никандрович расспрашивал Алексея о Москве, о Петрограде, о Ленине. Его все интересовало.

— Тут нам газеты все врут, Алеша. Ни слова правды не узнаешь.

После обеда они отправились в кино. Смотрели какую-то веселую комедию с участием Гарольда Ллойда. Ллойд зацеплялся за крюк крана и барахтался в воздухе, то проваливался со своей возлюбленной в канаву, то ехал задом наперед на автомобиле. Все было примитивно, но очень смешно.

Чай пили на Марининской. Иван Никандрович заметно погрустнел, стал молчаливее.

— Значит, расстаемся, Алеша, — вздохнул он, когда Алексей начал прощаться. — Когда поезд?

— В восемь вечера.

— Мы придем тебя проводить. Хорошо?

— Буду рад, папа. Ну, до завтра.

…Прощание на вокзале было печальным. На перроне стояли молча, все слова уже сказали, и хотелось, чтобы поезд скорее тронулся. Только когда раздался сигнал к отправлению, Иван Никандрович припал к груди Алексея и зашептал:

— Алеша, родной, увидимся ли? Неужели в последний раз?

Алексей гладил отца по костлявой спине, комок подступал к горлу, он еле сдерживал слезы. Чувствовал, что прощаются они навсегда.

— Приедешь к нам, папа, вместе с Ольгой Владимировной. Я вас вызову. Увидимся. Не надо думать о плохом. Еще с внучкой погуляешь, — утешал он отца, а сам не верил тому, что говорил.

Засвистел кондуктор. Поезд тронулся. В вагонное окно Алексей увидел торопливо семенившего вдоль перрона Ивана Никандровича и его платок с красной каемкой. Эстакада кончилась. Вагоны застучали громче. Проехали стрелочника с зеленым флажком в руке. Рига осталась позади.

21

В июле случилось непоправимое. Погиб Артем. Неожиданно и нелепо. Весть эта ошеломила Алексея Ивановича. Они виделись несколько дней назад. Артем был здоров, весел. Погиб… Ехал из Щекина в Москву в аэровагоне, с гостями-иностранцами, вместе с изобретателем… Вагон сошел с рельсов.

Алексей Иванович стоял упершись лбом в оконное стекло, глядел на залитую солнцем улицу, и слезы текли из глаз. Он даже не старался унять их. Какая несправедливость! Судьба столько раз щадила Федора, уберегала от пуль, от белогвардейских шашек… Погиб… Именно сейчас, когда он был в расцвете сил… Почему такая несправедливость? В бесконечных боях с врагами революции оставался жив, а тут… Какая нелепость!

Нет, разум не принимал смерти друга. Алексей Иванович не мог представить себе, что больше никогда не услышит его голоса. Всего три дня назад он разговаривал с Артемом, быстрым, энергичным, слышал его любимое словечко: «Минуточку!» Федор всегда произносил его, когда собеседник отвлекался в сторону, уходил от главной темы. Не любил Артем длинных бесполезных разговоров. «Минуточку!» Он мягко прерывал собеседника и сразу же начинал говорить по существу.

Память услужливо раскручивала перед Алексеем Ивановичем ленту пережитого. Вот Артем соревнуется с Большим Диком, мелькают наполненные землей лопаты, перекатываются мускулы под вспотевшей кожей, озорно блестят черные глаза, а кругом стоят австралийцы и кричат: «Том! Том, вперед!»… Вот они выпускают первый номер газеты «Эхо Австралии»… Первый номер! Какая это была радость!.. Артем стоит на ящике и произносит горячую речь на площади Брисбена, его слушают сотни людей… Вот он танцует на его свадьбе в маленьком домике на Элизабет-роуд…

Каждая мелочь вспоминалась ярко и отчетливо, и от этого становилось еще больнее, еще горше. Не может умереть Артем! Ошибка! Сейчас прибежит кто-нибудь и скажет: «Федор Андреевич жив! Он только ранен…» — и тогда он, Алексей Иванович, бросит все дела и помчится в больницу, чтобы поддержать, обнадежить друга. Он должен обязательно поправиться. У него железное здоровье. Он будет жить.

Но никто не приходил. На столе лежала газета, а в ней мало похожий портрет Артема в черной траурной рамке. Чибисов все стоял и стоял у окна, сжимая большие руки в кулаки. Потом он как-то обмяк, опустил плечи, сел за стол, привычно взял в руки перо, но ничего не написал, застыл так, вперив невидящий взгляд в стену. Зазвонил телефон. Алексей Иванович с трудом поднял трубку. Она казалась пудовой. Звонил Кирзнер:

— Знаешь, Алеша?

— Знаю.

— Мужайся. Скоро я освобожусь. Поедем вместе. Надо поддержать Лизу.

— Хорошо, — ответил Алексей Иванович тусклым голосом, — поедем.

Кирзнер замолк, а Алексей Иванович снова стал думать об Артеме. Да, Федор был настоящим мужчиной, смелым, решительным и не любил оглядываться назад. Трезвый ум… Надежный друг… Нет, больше — учитель. Теперь уж никогда… Все обратимо, кроме смерти. Алексей Иванович тяжело вздохнул. Надо было готовиться к встрече с Лизой. Но что он ей скажет?..

Шли месяцы, а Алексей Иванович все еще работал в иностранном отделе ЧК. Кирзнер молчал, Алексей тоже. «Если не посылает, значит, не пришло время», — думал он.

Но все-таки Алексей Иванович дождался своего. Как-то его вызвал Кирзнер:

— Ну что же, Алеша, жалко мне тебя отпускать, но надо держать слово. Государственному Балтийскому пароходству, которое только что создали, нужны опытные моряки. Поезжай в Петроград, явишься к председателю правления Васильеву. Мы уже с ним списались. Все устроено. Сразу же пойдешь на пароход. Доволен?

— Доволен ли? Счастлив. Спасибо за заботы, Бруно Федорович.

— А как с семьей?

— Пока не устроюсь, оставлю их в Москве под вашей опекой. Хорошо?

— Ладно. Пожалуй, правильно. Уедешь — не забывай. Москва недалеко. Соскучишься — и приехать можно. Николаю привет передавай. Наверное, увидишь его. До свидания, Алеша. Ну, а понадобишься — не взыщи, потребуем обратно. Да не бойся, не бойся. Пошутил я.

Бруно Федорович обнял Алексея, похлопал по спине:

— Ну иди, Алеша, сдавай дела Вартаняну. Он уже знает. Да, чаю хорошего привези Марусе, не забудь. Она ведь ждет.

На пороге комнаты Бруно Федорович остановил Алексея:

— Алеша, постой-ка минуту. Говорили, говорили, а о главном забыли. Ведь в Англии тебе показываться нельзя после того, что ты тут нам рассказывал. Как же плавать?

— А пустяки, Бруно Федорович, — отмахнулся Алексей. — Когда это было? Два года назад? В Австралии. Фамилии моей настоящей никто не знал. Так что, по-моему, безопасно. Советский штурман и какой-то Лонг? Безопасно.

— Не думаю, чтобы совсем безопасно. Работают они неплохо, — покачал головой Кирзнер. — Ты все-таки будь поосторожнее. На берег в Англии, если попадешь туда, не выходи. Мой тебе совет.

— Хорошо.

— Ну, давай. Смотри, чтобы все было в порядке. Еще раз говорю: на берег не сходи. За твоей семьей я пригляжу.

Натужно дышала старая истрепанная машина. Пароход выбрасывал из тонкой трубы густые облака дыма, а когда кочегары чистили топки, сажа черным снегом оседала на палубе, мачте, надстройках. Не успеешь вымыть судно, снова надо мыть. Он был стар, этот пароход, вытащенный из ржавого хламья, его давно следовало сдать на лом, но судов не хватало, и люди вдохнули в него жизнь. Вычистили, выкрасили, отремонтировали. Теперь он шел в бельгийский порт Гент за стальными листами и трубами. Ход был невелик, береговые маяки долго торчали за кормой, и от этого казалось, что пароход совсем не двигается. Но все же он делал по восьми узлов, честно трудился, поедая положенные ему мили. Алексей Иванович спустился с главного мостика, зашел в рубку, поставил на карте точку. Здесь находилось судно.

По приезде в Петроград его назначили старшим помощником капитана. Алексей не задал никаких вопросов. Какое судно, куда идет? Он получил место штурмана на пароходе, и этого было для него достаточно. Когда он увидел «старика», ошвартованного к стенке Торгового порта, тот даже понравился ему. Маленький, компактный, — судя по обводам корпуса, хороший мореход. А тонкая черная труба с красной полоской наверху даже придавала ему некоторую элегантность. Капитан тоже понравился. Такой же старый, как и судно, которым он командовал. Эстонец, он напоминал Алексею капитана Казрагса с буксирчика «Эклипс». Но этот говорил еще меньше. На все вопросы миролюбиво отвечал:

— Это правда есть, — и пыхтел трубкой.

Капитан прекрасно ориентировался в море, с детства плавал на «лайбах» в этих районах, и ему достаточно было взглянуть на полоску берега, как он безошибочно узнавал место своего парохода.

Алексей Иванович поселился в крошечной каюте. Он с удовольствием занимался навигацией, астрономией, неохотно уходил с мостика, окончив свою вахту. Как человек, долго испытывавший жажду, пьет воду стакан за стаканом, так и он не мог утолить своего желания подольше побыть наедине с морем. Он чувствовал себя надежно, уверенно, все ему было знакомым, и старенький пароход сразу стал для него родным домом. Когда судно стояло у берега, Алексей Иванович никогда не пропускал времени подъема флага. К восьми часам он выходил на палубу и наблюдал, как ползет по флагштоку красное полотнище с серпом и молотом в верхнем углу. Он все еще не мог к этому привыкнуть и каждый раз радовался, присутствуя при церемонии. Серп и молот! Под этой эмблемой ему еще не приходилось плавать.

В общем, жизнь налаживалась именно так, как хотелось Алексею Ивановичу. Он уже подумывал о переезде семьи в Петроград. Жить им стало полегче. За границей он покупал кое-какие продукты, посылал их в Москву Айне. Ходили они обычно в Швецию и Германию, вот сейчас идут в Бельгию.

В Генте пароход стоял несколько дней. Грузили не торопясь, в одну смену. Полного груза не набиралось. Капитан пошел к агенту, и тот сообщил, что имеет указания пароходства направить судно догружаться в Лондон.

— Лондон идем, — сказал капитан, возвратясь на пароход. — Не тратьте здесь теньги. Там шерсть тешевая.

Так и вышли они в рейс вполгруза. Лондон встретил их необычайно хорошей погодой: теплом, голубым небом, солнцем. Все время, пока судно шло по желтой Темзе, Алексей Иванович не сходил с палубы. Смотрел на стоящие по берегам баржи, идущие навстречу пароходы, Вестминстерское аббатство. Он вспомнил свою молодость, жизнь в «Чарли Брауне», экзамен в Торговой палате. Пароход убавил ход и скоро ошвартовался недалеко от моста Лондон-бридж.

Погрузку начали с утра. Грузили трубы. Алексей Иванович следил за укладкой, перебрасывался шутками с грузчиками. Те удивлялись, откуда этот русский так хорошо знает английский.

Смену закончили как обычно в пять вечера. Грузчики ушли.

— Ну что же, Франц Густавович, завтра, наверное, уйдем, — сказал Алексей Иванович капитану. — Немного осталось. К полудню все будет готово.

— Это правда есть, чиф. Осталось мало. Домой пора. Старушка сашдалась.

— Через недельку будем дома, Франц Густавович, — заверил Алексей. — Будем.

Но он ошибся. Дома Алексею быть не пришлось…

22

— В «Иммигрейшн оффис», наблюдающем за всеми лицами, въезжающими в Англию, круглоголовый человек с отвисшими щеками, в толстых очках, внимательно слушал молодого служащего отделения.

— Прибыл немецкий пароход «Кайзер Вильгельм»…. Капитан Герберт Шульц…

— Что-нибудь новое?

— Нет, сэр. Команда прежняя.

— Дальше.

— Советский пароход… Капитан Эгли. В первый раз.

— Давайте судовую роль, Патрик.

Молодой человек протянул ему список команды.

— Кто из инспекторов принимал судно?

— Инспектор Ричардсон, сэр.

Начальник углубился в чтение судовой роли. Вдруг глаза его блеснули, он принялся барабанить пальцами по столу.

— Чибисов, Чибисов, — забормотал он. — Что-то было связано с этой фамилией. Даже четвертый отдел шумел… Не помните, Патрик?

— Нет, сэр.

— Достаньте нашу картотеку, Патрик.

— Одну минуту, сэр.

Молодой человек вернулся, неся в руках длинный деревянный ящик, наполненный карточками. Он поставил его перед начальником.

— Ну-с, так. Посмотрим, какова память у старого Селфриджа. Может быть, я ошибаюсь, Патрик?

— Сомневаюсь, сэр, — льстиво улыбнулся молодой человек. — Память у вас поразительная.

— В нашем деле память чрезвычайно важный элемент, — самодовольно сказал Селфридж и принялся медленно перебирать карточки, что-то напевая себе под нос. — Так, так, так… Вот, смотрите, Чибисов Алексей, моряк, русский, эмигрант, сдавал экзамены на второго помощника в Торговой палате. На пароходе «Президент Хейс» в должности подшкипера ушел в Соединенные Штаты… Дальше… Э, да тут стоит индекс «А-4-1012». Что это значит? То, что при появлении, Чибисова в Англии надо немедленно сообщить в четвертый отдел «Интеллидженс сервис». Сообщим.

Селфридж по внутреннему телефону соединился с четвертым отделом.

— Говорит Селфридж из «Иммигрейшн». Чибисов Алексей, за индексом «А-4-1012», в Лондоне. Прибыл на советском пароходе старшим помощником капитана. Хорошо, Волт. — Он повесил трубку. — Ну вот, теперь мы можем спать спокойно. Им займется четвертый отдел. Мы свое дело сделали. Идите, Патрик, и тренируйте свою память.

Зато в четвертом отделе о сне не помышляли. Там лихорадочно листали какие-то книги, просматривали картотеки, звонили телефоны. Начальник разведывательного отдела сосредоточенно думал. Сопоставлял факты, полученную информацию. Года два назад агент из Константинополя сообщил, что инженер Бернс и его жена расстреляны турецкими партизанами, а их документы якобы переданы бежавшему из турецкой тюрьмы, осужденному в Австралии на десять лет каторги социалисту Лонгу… «Якобы» — это еще не факт, но возможно. Бернсы-Палмеры — люди четвертого отдела, посланные в Турцию с особым заданием.

Еще через некоторое время из Одессы от английской миссии поступили запрос и сообщение. В городе появился некто Генри Палмер с женой Вирджинией, с подлинными, как подчеркивалось, паспортами и другими документами. Один из офицеров признал в англичанине опасного большевика Алексея Чибисова. Задержать его не удалось. Палмеры скрылись. Можно предполагать, что Палмер, Лонг и Чибисов одно и тоже лицо. А если так, он причастен к гибели настоящих Палмеров. Кроме того, Лонгу по решению австралийского суда запрещено появляться на территории Соединенного Королевства. Есть все основания для его ареста. Недурной материал, чтобы скомпрометировать советского гражданина. Вот, мол, смотрите, каковы они, кровавые большевики! Об этом будут писать все газеты. И советский человек в английской тюрьме — тоже неплохо.

Начальник четвертого отдела от удовольствия потер руки. Награда ему обеспечена. Слава богу, в Англии есть много заинтересованных лиц в таком событии… Он вызвал одного из своих сотрудников:

— Арестуйте Алексея Чибисова, старшего офицера с советского парохода. Он стоит у Лондон-бридж. Что? Конечно, не на судне. Только на берегу. Ну, подождите, когда он сойдет. Найдите причину, чтобы он сошел на землю.

— А если он все-таки не сойдет, сэр?

— Ни в коем случае не арестовывать на судне! — рассердился начальник четвертого отдела. — Это советская территория. Поняли наконец? Действуйте, действуйте, Стаплей. Задаете очень много вопросов.

Начальник четвертого отдела откинулся в кресле. Ну, посмотрим, как развернется Стаплей. Он не очень умен, но исполнителен…

28

Смертный приговор! Это было страшным. Вот уже три недели Алексей Иванович сидел в одной из камер Лондонской тюрьмы и читал надписи на стенах: «Прощай, Мэри! Я любил тебя одну», «Грэхем — сволочь. Рассчитайтесь за меня», «Умираю, но невиновен! Будьте вы прокляты!»… Надписи наводили тоску. Камера смертников. Отсюда люди уходили из жизни навсегда. Ни один звук не долетал в этот бетонный мешок. На галерее стояла напряженная тишина. Иногда раздавались дикие, душераздирающие крики. Осужденный упирался, не хотел выходить из камеры. Его тащили силой. Три раза в день у двери гремели ключами, и надзиратель ставил перед Алексеем Ивановичем миску с маисовой кашей, кусок хлеба, кружку жидкого чая… Смертная казнь! После всего, что он пережил, благополучно избежав столько опасностей… Ведь ему казалось, что бояться больше нечего, жизнь налаживается. Нет, все выглядело невероятным, чудовищно нереальным. Алексей никак не мог осознать того, что с ним произошло, и простить свое легкомыслие. Убаюканный тихой жизнью в Москве, он совсем забыл о прошлом. Забыл? Да нет, не забыл, а, как непослушный мальчишка, пренебрег советами Кирзнера, своим собственным опытом. Оказывается, он плохо знал англичан, их железную систему наблюдения. А был обязан знать. Его приключения в Одессе должны были насторожить «Интеллидженс сервис».

Алексей Иванович в бессилии сжимал кулаки. Так попасться! Кирзнер говорил ему: «Алеша, не сходи на берег…» Да он и не сошел бы на английскую землю, если не этот случай. Выманили, как самого желторотого новичка. Ему и в голову сначала не пришло, что все подстроено…

Погрузку, как обычно, начали в восемь утра. Пришли грузчики. Ничего не предвещало последующих событий. Около одиннадцати у борта появился портовый надзиратель и закричал:

— Попрошу, чиф, офицера сюда!

Алексей Иванович находился на палубе. Он перегнулся через фальшборт, спросил:

— Что случилось?

Вид у надзирателя был рассерженный. Он грозил кулаком.

— Идите, идите сюда, чиф. Посмотрите, что делают ваши кочегары. Сыпят шлак прямо за борт. О, мы вас оштрафуем на кругленькую сумму. Такое безобразие! Вы только посмотрите.

Алексей Иванович сбежал по трапу к корме, откуда свешивался мусорный рукав. Через него кочегары после чистки топок сбрасывали шлак в море. У рукава людей не было.

— Я не вижу, чтобы кто-нибудь сбрасывал шлак, — сердито сказал Алексей Иванович. — Команда знает портовые правила.

— Нет, они сбрасывают, — упрямо повторил порт-надзиратель и оглянулся. — Спрятались.

— Бросьте выдумывать, — миролюбиво сказал Алексей Иванович. — Лучше пойдем на судно, дернете там стаканчик виски. Ну?

Алексей Иванович не успел повернуться к трапу. Из-за штабеля мешков вышли двое в мягких шляпах.

— Не спорь с ним, Барт. Мы сами видели, как с парохода выбрасывали шлак. Оштрафуй-ка их как следует.

— Ну что? — торжествующе поглядел на старпома портнадзиратель. — Пойдемте в склад, там составим акт. Вы будете свидетелями, джентльмены.

— Никуда я не пойду и никаких актов подписывать не собираюсь. Глупость какая-то!

— Ну это мы еще посмотрим. Идемте в склад.

Двое встали по бокам, угрожающе глядя на штурмана. Матрос с парохода перевесился через релинги. На берегу явно назревал скандал.

— Скажи капитану, пусть придет в склад. Срочно. Здесь недоразумение, — крикнул ему Алексей Иванович, начиная подозревать что-то недоброе.

Склад находился всего в нескольких десятках метров от причала. Надо было только пересечь железнодорожные пути. В полутемной конторке один из англичан спросил:

— Вы Алексей Чибисов?

И Алексей Иванович понял все. В одну секунду в памяти пронесся суд в Брисбене, приговор: «…под страхом смертной казни на берег не сходить» и слова Кирзнера: «Будь осторожен».

А потом все было просто. Пришел капитан, и ему сказали, что его старший помощник арестован английскими властями, показали какие-то бумаги. Старик выпучил глаза, трахнул по столу кулаком и заорал:

— Я протестую! Я ничего не знаю. Пусть придет кто-нибудь из наших представителей в Англии. Идем на судно, Алексей Иванович.

Но возвратиться на пароход Алексею Ивановичу не дали. Его посадили в машину и повезли в тюрьму. Дальше события развивались с невероятной быстротой.

На первом же допросе Алексей Иванович понял, чего хотят в «Интеллидженс сервис». Следователь недвусмысленно просил его признаться в том, что он участвовал в убийстве Палмеров, будучи турецким партизаном, присвоил их документы и теперь прибыл в Англию по заданию Коминтерна.

Все попытки заставить его подписать вымышленные протоколы допросов остались безрезультатными. Алексей Иванович твердо стоял на своем. Его допрашивали ежедневно, подолгу. Один следователь уходил, ему на смену являлся другой. Алексея увозили в тюрьму в полном изнеможении.

…Суд. Приговор.

— Под тяжестью имеющихся в распоряжении суда улик… — судья монотонно принялся перечислять все нелепости, которые значились в обвинительном заключении, — …приговаривается к смертной казни.

Алексей Иванович вздрогнул. Что сказал судья? Он не ослышался? К смертной казни? Бледность разлилась по его лицу. Все было неожиданным и страшным. Алексей вскочил, закричал:

— Протестую! Так нельзя вести процесс. Нет ни свидетелей, ни настоящих улик.

Алексей не верил, что суд закончился. Он все еще надеялся — будет как в Брисбене, сейчас встанет судья и скажет, что смертная казнь заменяется высылкой в Россию. Но скоро он убедился, что англичане не шутят. Его перевели в камеру смертников. Советские представители не появлялись. Сумел ли капитан Эгли сообщить о его аресте? Конечно, он сделал это немедленно. Так почему же к нему никто не приходит? Алексей был уверен, что на произвол судьбы его не бросят. Теперь он не одинокий, никому не известный Лонг Алек. Он гражданин Советской Республики.

Но приговор могут привести в исполнение каждую минуту. Надо во что бы то ни стало выиграть время, пока товарищи сумеют добиться отмены решения суда. То, что они будут пытаться это сделать, он не сомневался. Он настойчиво застучал в дверь. Карандаш и бумагу! Алексей напишет кассацию. Он долго, обстоятельно, запутанно сочинял кассационное прошение. Пусть повозятся, может быть, заставят переписать. Время, время — вот что сейчас дороже всего. Послав кассацию, он немного успокоился. Не могут его расстрелять. Он не совершал ничего против правительства Англии, не использовал документы Палмера во вред этой стране, он даже не выходил в город, будучи в Лондоне…

Ему казались эти рассуждения логичными. Но Алексей не знал, что огонь, который зажгли вокруг его имени, раздувается главным образом не в суде, а значительно выше. Он не знал, что очень влиятельные лица заинтересованы в том, чтобы на его «деле» опорочить всех советских людей, появляющихся в Англии, создать общественное мнение, озлобить народ против молодой Советской Республики.

Иногда по ночам надежда сменялась отчаянием. Так глупо потерять жизнь! И в этом никто не виноват, кроме него самого. Мучили полная изоляция, отсутствие каких-нибудь вестей извне. Что делается на воле?

Пошла четвертая неделя пребывания Алексея Ивановича в тюрьме после приговора. Потянулись томительные дни ожидания. Его никуда не вызывали, ответ на кассацию не приходил. Мало-помалу Алексеем стала овладевать апатия. Скорее уж приходил бы какой-нибудь конец. Об Айне и дочери он не беспокоился. Они среди верных друзей, и, что бы с ним ни случилось, у них всегда найдется поддержка. Он не знал, что и думать. Почему медлят англичане? Значит, что-то их задерживает. Что? Возможно, возбудили ходатайство о пересмотре дела.

Целыми часами он валялся на койке — смертникам это разрешалось, — лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок, думал о прожитом. Вспоминались отдельные случаи, люди, с которыми он встречался, его собственные поступки. Он ни о чем не жалел. Благодарил судьбу за то, что она послала ему настоящую любовь, за бурную интересную жизнь, за то, что много видел, имел настоящих друзей и приносил пользу людям. Приносил ли? В нем всегда жил борец. Он не мог видеть несправедливости, а когда видел ее, всегда вставал на защиту обиженных.

Надежды на освобождение приходили все реже. Он привык к однообразию дней, и только когда звенели ключи у дверей его камеры, страх заползал в сердце, Может быть пришли его последние минуты? Он старался заглушить в себе такие мысли. Чаще всего Алексей казнил себя за то, что так глупо попался. Если бы он был на пароходе, англичане не посмели его арестовать.

Сначала по утрам Алексей Иванович делал гимнастику, тщательно убирал камеру, старался занять себя хоть чем-нибудь, но постепенно все бросил. Ничего не хотелось. Он прекратил все эти занятия и только думал. Даже старый и добрый тюремный надзиратель Гопкинс как-то сделал ему замечание:

— Почему ты не убираешь камеру уже несколько дней, Чибисов? Нарушаешь порядок. Нехорошо.

К смертникам Гопкинс относился мягко, видел их страдания, считал, что скоро встретится с ними на небесах и они там перед богом вспомнят его хорошее отношение. Он был свидетелем отчаяния, слез, рыданий, истерик. Спокойствие русского вызывало у него уважение.

— А кому принадлежит эта тюрьма, Гопкинс? — спросил Алексей.

— Как кому? Его величеству королю Англии.

— Так вот он пусть и убирает. Я ведь гость, а он хозяин.

— Поосторожнее, Чибисов. Ты, кажется, оскорбляешь особу короля? За такие слова тебя можно наказать.

— Разве меня можно наказать больше? — горько усмехнулся Алексей. — Мне сейчас все равно.

— Хочешь, я пришлю тебе священника? Он облегчит твою душу. Ты озлоблен, Чибисов. У нас очень хороший священник.

— Не надо. Он мне не поможет. Писали что-нибудь про меня газеты?

— Как же! Несколько дней. Там писалось, что ты опасный человек, Чибисов, убил двух англичан в Турции и теперь приехал в Англию со страшным заданием этого… ну, как его?

— Коминтерна?

— Вот, вот. Хорошо, что тебя удалось поймать, а то бы тут натворил делов. За что же ты убил невинных людей?

— Все это вранье, Гопкинс. Никого я не убивал. Я простой моряк.

— Все преступники так говорят. Ну, хватит болтать. Думай о боге.

Дверь закрывалась, Гопкинс звенел ключами, и снова на многие часы наступала гнетущая тишина.

Дни, ночи, недели одиночного заключения в камере смертников. Алексей Иванович даже потерял ощущение опасности, казалось, что так будет длиться вечно, с ним ничего не случится. Но однажды в камеру пришел человек в штатском, за ним маячил Гопкинс с большим узлом в руках. У Алексея Ивановича упало сердце. Конец! Пришли за ним. Он стоял вытянув руки по швам, ждал, что скажут, горло перехватил спазм.

— Одевайтесь, — сказал человек в штатском.

— Куда? — выдохнул Алексей Иванович.

Полицейский не ответил. Гопкинс протянул Алексею узел. В нем был завернут его костюм, в котором его арестовали. И тут резанула ясная, как солнечный луч, мысль: «На смертную казнь не переодевают. Значит, куда-нибудь в другое место. На допрос по кассации или на свободу? Нет, нет, не надо успокаивать себя невозможными предположениями. Разочарование будет слишком тяжелым». Но все-таки, несмотря на эти мысли, он думал: «А может быть, может быть…» Алексей быстро переоделся.

— Я готов.

— Пошли.

— Прощай, Чибисов, — сказал Гопкинс.

По металлическим галереям, затянутым проволочной сеткой, они спустились вниз, в первый этаж. Мрачный часовой распахнул двери на улицу. Их ждал открытый автомобиль.

— Садитесь, — приказал полицейский и, пропустив Алексея вперед, сел рядом. — Поехали.

Машина тронулась и покатилась по асфальтированной дороге.

Промелькнули заборы, закопченные дома из красного кирпича, фабричные трубы. Машина въехала в город. Алексей Иванович сидел молча, с волнением наблюдая за окружающим. Он так долго был лишен всего этого. Куда же его везут? Судя по тому, как изменились улицы, куда-то подальше от центра. Центр Лондона они проехали. Вот и район Олдгейт. Нет сомнения, они едут в порт. В порт!

Автомобиль свернул на Вест-Индия-Док-роуд и через некоторое время въехал в хорошо знакомый Алексею Ивановичу Сэрри-док. Сердце забилось сильнее, когда он увидел у причала пароход с черной трубой и красной полоской наверху. Советское судно! Значит…

На палубе собралась вся команда. У трапа стоял незнакомый Алексею человек в сером костюме с непокрытой головой. Ветер трепал темные волосы. Он приветливо улыбался. Алексей не знал, что ему делать, и в нерешительности топтался у автомобиля.

— Поднимайтесь на судно, — приказал полицейский и пошел на пароход вслед за Алексеем Ивановичем.

Они взошли на палубу. Человек в сером костюме нахмурился, взглянул на полицейского и по-английски сказал:

— Получите сопроводительные документы на наших пассажиров. — Он расстегнул портфель, протянул ему пачку паспортов. — Все в порядке. Боцман, приведите англичан.

Через минуту на палубе показались пять здоровых молодых парней в обтрепанной английской пехотной форме.

— Сходите на берег. Те, кого буду вызывать, — приказал полицейский и, листая паспорта, начал: — Костон?

— Я!

— Полезай в машину.

— Холл, Шредер, Девидсон, Берман.

Когда все англичане покинули судно, полицейский поклонился русскому в сером костюме:

— Все в порядке, мистер Лавров. Хочу напомнить. Штурману Чибисову, как и прежде, сход на земли Соединенного Королевства запрещен. На каком бы пароходе и в какой бы должности он ни прибыл. Иначе это повлечет за собою неприятности, большой штраф. На советских судах он может находиться, но на берег не сходить. В общем, вы понимаете… До свидания.

Лавров кивнул полицейскому. Как только автомобиль отъехал от борта, к Алексею Ивановичу бросились моряки. Они обнимали его, жали руки, кричали «ура». Лавров подошел к Алексею Ивановичу:

— Рад приветствовать вас на советской территории. Лавров Николай Николаевич — представитель наркоминдела. Ну и хлопот вы нам доставили, Алексей Иванович, не приведи господь! Запросы, ходатайства, переговоры. Хитры, сволочи. Как только они вас схватили, сразу сообщили нам. Ваш агент, мол, у нас в руках, расстреляем, или давайте меняться. Мы вам Чибисова, а вы нам пять человек военнопленных, интервентов. Нам как снег на голову. Какой агент? Мы ничего не знаем. Пока разобрались. Все хорошо, что хорошо кончается. Впредь будьте осторожны. Слышали, что сказал этот тип? Они будут ловить вас.

— Нет, уж теперь не поймают. Спасибо вам за все.

— Да разве мне спасибо? — улыбнулся Лавров. — Государству нашему спасибо.

— А что с моей семьей?

— Ой, простите меня, пожалуйста. Сразу должен был сказать. У них все хорошо. Никто не говорил вашей жене о той опасности, которой вы подвергались. Сказали, что делом занимается Наркоминдел и скоро вы будете освобождены.

— Ну, отлегло от сердца.

— Теперь обедать. Надоел вам, наверное, тюремный стол? Потом отдыхайте. Погрузку закончат, и двинемся к своим берегам. Место для вас приготовлено.

А рано утром следующего дня пароход, в каюте которого сладко спал Алексей Иванович Чибисов, снялся на Петроград.

24

Прошло десять лет с момента описываемых событий. Уже давно Алексей Иванович Чибисов командовал пассажирским теплоходом, стоящим на линии Ленинград — Лондон. Бывая каждый месяц в Англии, он по-прежнему не сходил на берег, вызывая удивление англичан, с которыми капитану приходилось иметь Дело. Правда, несколько месяцев назад на борт теплохода явился чиновник английского суда и объявил, что советский капитан Чибисов попал под высочайшую амнистию и теперь ему волею короля разрешено сходить на английскую землю.

Алексей Иванович просил передать благодарность его величеству и заодно сказать, что на берег он сойдет только после того, как в Англии установится Советская власть. Растерянный чиновник ушел, а Алексей Иванович так и не выходил с судна в портах Англии. Он не очень сожалел об этом. На обратном пути из Лондона в Ленинград теплоход заходил в Гавр, а потом в Гамбург. Вот и сейчас он стоял в Гамбурге.

Алексей Иванович, перекинув плащ через плечо, сняв шляпу, медленно брел от Шваневика, где помещалось советское консульство, к озеру Альстер. В последнее время он не любил бывать в этом огромном немецком порту. Здесь дышалось трудно. Недавно к власти пришли национал-социалисты. Горожане опасливо жались к стенам домов, говорили шепотом, прятались в парадных, когда по улицам проходили отряды орущих песни штурмовиков. Они вмешивались во все дела, держались хозяевами города.

Грузчики, не один год работавшие на советских судах, только покачивали головами. Они совсем перестали разговаривать с моряками. Боялись. Приятель Алексея Ивановича, грузчик, коммунист Греве, боязливо оглядываясь вокруг, в один из последних рейсов в Гамбург сказал ему:

— Скоро придет наш конец. Надо уходить в подполье. Они нам не дадут жизни.

Все ответственные места в порту заняли национал-социалисты. Добрые отношения сразу стали натянутыми, официальными.

«Нет, не тот стал Гамбург, не тот. Лучше стоять в Гавре или даже в Лондоне…» — думал капитан, шагая по гамбургским улицам.

Шел сентябрь, но было по-летнему тепло. Альстер, один из красивейших и богатейших районов Гамбурга, пестрел разноцветной листвой деревьев. Зеленые, оранжевые, красные листья делали их празднично нарядными. Особенно хороши были могучие клены, густые, в обхват толщиной.

Алексей Иванович дошел до озера и решил тут отдохнуть. Он много ходил сегодня пешком. По спокойной поверхности воды парами плавали белые лебеди. Из ресторанчика-поплавка доносилась музыка Штрауса. На скамейках, поднимая лица к солнцу, сидели благообразные старики с кайзеровскими усами, старушки в черных старомодных шляпках, гогочущие мальчишки из «Гитлерюгенда» в синей форме. Капитан огляделся. Свободных мест не было. Только на теневой стороне на скамейке, вытянув ноги, расположился хорошо одетый мужчина в шляпе. В руках он держал перчатки и свернутые газеты.

«Сяду туда, — решил капитан. — Подальше от бюргеров и этой шпаны». Он обошел вокруг озера и направился к намеченной скамейке.

— Я не помешаю вам? — учтиво осведомился Алексей Иванович.

— Садитесь. Мне-то что? — грубо буркнул мужчина и замолчал, не проявляя никакого интереса к будущему соседу. Зато Алексей Иванович не отрываясь смотрел на него. Нет, он не мог ошибиться! Такие жестокие белесые глаза были только у одного человека, которого он встречал в жизни. У Тони Макфейла, шкипера с «Моаны». Да это он и есть! Вот где встретились! Конечно, это Тони Макфейл. Он изменился, пополнел, кожа на лице разгладилась, наметился второй подбородок. Ослепительно белая рубашка, крахмальный воротничок и галстук придавали его внешности благопристойность.

— Здорово, Тони! — сказал Алексей Иванович, опускаясь на скамейку. — Каким ветром занесло тебя сюда?

Тони, а это был действительно он, повернулся и удивленно посмотрел на капитана.

— Что-то я вас не припоминаю, — проговорил он, пристально вглядываясь в лицо Алексея Ивановича. — Есть что-то знакомое, но…

— У тебя плохая память, шкипер. Забыл своего боцмана с «Моаны»?

От неожиданности Тони открыл рот, потом, узнав Чибисова, нахмурился и, не выказывая особенной радости, сказал:

— Так это ты? Русский боцман? Длинный Алек? Не может быть! Какой шикарный вид! Ты что, получил наследство, имеешь свое судно? Ну, так рассказывай, как дела? Судя по твоей довольной физиономии — хорошо. Стал судовладельцем?

— Дела отлично. Плаваю капитаном на советском теплоходе.

Тони присвистнул:

— Под красным флагом? От тебя всегда несло социалистом.

— Верно. Когда я плавал у тебя, то уже был коммунистом.

Макфейл, прищурившись, молча глядел на капитана. А Алексей Иванович, как прежде, когда оставался наедине со шкипером, почувствовал тревогу и непередаваемую неприязнь к этому человеку. Захотелось встать, уйти, не видеть его оловянных глаз, но он остался сидеть и спросил:

— Лучше скажи, как ты тут оказался, Тони? Далековато от островов Тихого океана.

— Для моряка нет расстояний. После того… Я перебрался на Самоа. Ну, там… Меня все-таки засыпали со спиртом. Конфисковали весь товар, наложили непомерный штраф. В общем, остался голый…

— И на этот раз бог не спас тебя, Тони, — усмехнулся Алексей Иванович, намекая на татуировку шкипера.

— Ошибаешься. Как раз бог-то и помог мне. Кто-то из черномазых полинезийцев поджег «Моану», когда я спал. Был сильно под этим делом. — Тони щелкнул себя по кадыкастому горлу. — Еле выбрался. Шхуну спасти не удалось.

— Жаль судно, — искренно пожалел Алексей Иванович, вспоминая белую красавицу «Моану». — Нельзя сказать, чтобы тебя любила команда, шкипер, если они хотели спалить тебя.

— Ты что, не знаешь этих подлых тварей? Они способны на все. — Тони выругался. — Они хотели сделать мне хуже, а сделали лучше. «Моана» была застрахована. Я получил кучу денег, но больше судна покупать не захотел. Много хлопот. Есть дела повыгоднее. Сейчас приплыл в Гамбург на пароходе компании «Зюйд Америка Лайн». Знаешь? Белая труба с малиновым верхом. Служу старшим офицером, скоро буду мастером. У них умеют ценить людей. Вот так, боцман…

Мимо ровным строем, высоко задирая ноги и печатая шаг, шел отряд штурмовиков. Тони вскочил, выбросил правую руку вперед и замер так, в восхищении провожая глазами коричневорубашечников.

— О, да ты стал настоящим наци, — усмехнулся Алексей Иванович. — Не вступил в их партию?

— Я преклоняюсь перед ними. Германия сейчас единственная страна, где можно свободно жить и развернуться. Только их партия способна противостоять заразе коммунизма и освободить мир от таких слюнтяев, как ты, — злобно, уже не скрывая своего отношения к Чибисову, проговорил Макфейл. — Прощай. — Тони поднялся, собираясь уйти.

— Годы не изменили тебя, Тони. Ты все такой же. Нам трудно дышать одним воздухом, — сказал Алексей Иванович.

— Ты прав. Я прежний. — Тони улыбнулся, и Алексей Иванович с отвращением увидел его красные, обнажившиеся десны. — Да и ты такой же. Ты мне всегда был противен, я тебя терпеть не мог.

— Я отвечал тебе тем же…

— Ладно. Что было, то прошло, — проворчал Макфейл. — Я, пожалуй, пойду. Надеюсь, мы еще встретимся, и я сумею заплатить тебе свой долг сполна. Мы еще не расквитались. Ты не забыл?

— Я уже слышал от тебя подобное на Накаофа. Что же ты не рассчитываешься?

— Еще не пришло время, — загадочно произнес Макфейл. — Но не сомневайся. Оно придет.

Он повернулся спиной к Алексею Ивановичу и быстро, не оглядываясь, зашагал на своих длинных ногах в сторону. Капитан остался сидеть на скамейке. Смутное чувство тревоги не проходило. Какой-то отвратительный осадок оставила у него эта встреча. На что намекал Макфейл? Что-то недоговоренное, скрытое было в его словах. И уверенно-наглое…

Алексей Иванович глядел вслед удаляющемуся Тони и думал:

«Нет, не будет на земле покоя, пока живут такие люди, как ты. Ну что же, Тони, встретимся, если придется. Я никогда не боялся тебя. Ведь, в общем, ты трус…»