Жизнь и смерть ордена тамплиеров. 1120-1314

Глава 1. Второй крестовый поход

В годы, последовавшие за Первым крестовым походом, латинские государства значительно упрочили свое положение. Завоевание прибрежных городов практически завершилось со взятием Тира в 1124 г.; только на самом юге все еще держался Аскалон с его египетским гарнизоном. На внутренних землях франки контролировали подступы к пустыне: до больших мусульманских городов Алеппо, Хамы и Дамаска было уже совсем близко. Этот успех объясняется динамичностью крестового похода, согласием, чаще всего царившим между франкскими государствами, и авторитетом двух выдающихся иерусалимских государей — Балдуина I и Балдуина П. Латинским государствам благоприятствовал и разлад в мусульманском мире. Эмиры Мосула, Алеппо, Шейзара, Хомса и Дамаска больше думали о независимости своих княжеств, чем о завоевании латинских государств. И порой они даже не гнушались заключать союз с латинянами, направленный против одного из своих эмиров-соперников.

Из четырех государств, возникших в результате крестового похода, только графство Эдесское глубоко вклинивалось в мусульманские земли в верховьях Евфрата. Граф Жослен II вовсе не был тем неумелым правителем, каким его описал Гильом Тирский: его часто упрекали в том, что он уехал из суровой Эдессы в цветущий Тюрбес-сель. На самом деле, эта красивая крепость находилась ближе к Алеппо — откуда исходила мусульманская угроза — и к Антиохии, откуда могла прийти помощь.[130] К сожалению, Жослен не сумел поладить с князем Раймундом Антиохийским: а ведь в то же самое время в мусульманской северной Сирии у них появился серьезный противник — Зенги, атабег Мосула.

Зенги объединил северную Сирию и обратил свои честолюбивые взоры на Дамаск. Иерусалимский король Фульк в совершенстве овладел хитроумной тактикой, заключавшейся в том, чтобы играть на распрях в мусульманском мире, и в 1139 г. заключил союз с Дамаском, чем спас этот огромный город от подчинения Зенги. Унур, правитель Дамаска, даже нанес визит королю Фульке в Акру, что было довольно необычно.

Однако неожиданно произошло важной событие: почти случайно, возвращаясь из набега на мелкого мусульманского князька на востоке Малой Азии, Зенги осадил Эдессу — в тот момент плохо защищенную. Раймунд Антиохийский ждал подкреплений из Иерусалима, чтобы двинуться на помощь осажденному городу. Слишком поздно! Накануне нового, 1144 г., после месячной осады, город попал во власть Зенги, как и большая часть графства. Удар был суровым: он вызвал сильное эмоциональное потрясение в Западной Европе, даже несмотря на то, что смерть Зенги в 1146 г. дала франкам передышку.

Первого декабря 1145 г. папа Евгений III обнародовал буллу о крестовом походе. Смысл ее заключался в том, что во избежание предыдущих ошибок в новый крестовый поход должны отправиться только французы, причем исключительно воины. Руководить ими надлежало единому вождю — королю Франции Людовику VII, который, впрочем, уже изъявил желание отбыть в Иерусалим. Этим, безусловно, объясняется присутствие среди воинов, готовившихся выступить в Святую землю, большого отряда тамплиеров. Командовал ими Эврар де Барр, рыцарь из Иль-де-Франса, магистр тамплиеров во Франции. Были ли среди них рыцари из орденских домов Арагона? Хронология событий дает основания сомневаться в таком предположении: в то время испанские тамплиеры были заняты осадой Тортосы и взятием Альмерии.[131]

Первую проповедь крестового похода прочел на Пасху 1146 г. в Везеле св. Бернард. На протяжении следующего года он объехал практически весь Запад и преступил указания папы: Бернард не только вовлек в этот поход германского императора Конрада III — что с неизбежностью поднимало проблему командования, — но и толпу мирных паломников. Для св. Бернарда дух крестового похода, которому он хранил верность, значил больше, чем эффективность.

Двадцать седьмого апреля 1147 г. сто тридцать рыцарей ордена Храма собрались в Париже на капитул под председательством магистра Франции Эврара де Барра и папы Евгения III. Безусловно, именно по этому случаю тамплиерам было даровано право постоянно носить крест на одежде.[132] Очень вероятно, что они уже были готовы начать крестовый поход.

Германские войска первыми двинулись по маршруту через Венгрию и Византию. Пропасть между греками, страдавшими от бесчинств этих странных «пилигримов», и латинянами, обвинявшими Византию в измене и предательстве, неумолимо ширилась. Французы следовали тем же путем. Добравшись до Адринополя, крестоносцы подверглись нападению «неконтролируемых элементов» — куманов и печенегов, народов, состоявших на службе у Византии. Пришлось договариваться с Константинополем о свободном проходе через его земли. В числе посланников был и Эврар де Барр. В конце концов, в июне 1147 г. армия Людовика VII переправилась через Босфор. Едва дойдя до Никеи, французы столкнулись с остатками германских крестоносцев, разбитых турками-сельджуками при До-рилее — в том самом месте, где пятьюдесятью годами ранее воины Первого крестового похода проложили себе путь в Святую землю. Конрад вернулся в Константинополь, откуда чуть позже морем добрался до королевства Иерусалимского.

Людовик VII углубился в горы Малой Азии, не имея ни достаточного запаса продовольствия, ни надежных проводников. К тому же его армия находилась среди враждебного населения. Неотступно преследуемое турками, крестоносное воинство медленно ползло вперед, слабея день ото дня. В горах Кадмоса командир авангарда Жоффруа де Ранкон двинулся быстрее и, позабыв об отданных ему приказах, оторвался от основных сил, обремененных обозом и обслугой. Сам того не желая, он оставил армию беззащитной перед смертоносным ливнем стрел турок. Сумятица охватила все войско. В этой ситуации король был восхищен самоотверженностью и дисциплиной отряда тамплиеров. Эд де Дейль, монах (и будущий аббат) из Сен-Дени, участвовавший в крестовом походе в качестве капеллана Людовика VII, оставил нам рассказ о произошедшем: «Магистр ордена Храма, сеньор Эврар де Барр, человек, уважаемый за свое благочестие и служивший примером мужества для рыцарей» дал туркам отпор

Этот Жильбер разделил рыцарей на группы по пятьдесят человек, передав каждую из них под командование одного тамплиера. Он отвел каждому отряду свое определенное место, приказав сохранять спокойствие под стрелами и не покидать рядов без соответствующего приказа.

Второй крестовый поход (1147–1148)

Рыцари и пехотинцы, которые еще недавно поступали только по-своему — по примеру Жоффруа де Ранкона, этого «вестника смерти и потерь», — теперь покорились железной дисциплине профессионалов войны, каковыми были тамплиеры. Выстроенная таким образом колонна, следующая в сомкнутом порядке, защищенная с флангов треугольными щитами пехоты, без помех пересекла горы и вышла к прибрежному городу Адалия (современная Анталия). Более того, благодаря стремительным вылазкам то одного, то другого отряда в пятьдесят человек, послушно выполнявших распоряжения своего «магистра», крестоносцы смогли нанести своим противникам тяжелые потери.

Читатель наверняка уже обратил внимание на выражение, использованное Эдом де Дейлем: «Все, бедные и богатые, объединятся в одно взаимное братство с братьями Храма». Чуть далее он снова повторяет ту же мысль: «Благодаря нашему братскому единению мы четырежды обращали противника в бегство». Таким образом, все выглядит так, как будто целая армия, без различия рангов и классов, вступила в большую семью confratres — «собратьев» ордена Храма; тех, кто, не принеся положенного обета, подчинялся руководству тамплиеров, участвовал с ними в жестоких сражениях и разделял славу иерусалимского воинства. Нет никакого сомнения в том, что, теснимые турками, крестоносцы думали, что Бог карает их за грехи. Дисциплина ордена Храма, которой они добровольно подчинились (может быть, дав клятву?), стала для них формой покаяния. Желая искупить свои грехи, они положились на посредничество бедных рыцарей Христовых и их магистра Эврара де Барра, человека, «уважаемого за свое благочестие…», как сообщает нам Эд де Дейль. На несколько дней все они стали рыцарями Христа.

Всего на несколько дней! Крестовый поход закончился самым плачевным образом. Людовик VII оставил часть своей армии в Адалии, где она была перебита, и отправился на корабле в Антиохию. Позднее крахом окончился поход на Дамаск. Этот крестовый поход не принес ничего, кроме разочарования: крестоносцы с Запада и латиняне Святой земли уже не понимали друг друга. На Западе зрело сильное недовольство, и критика не пощадила даже главного проповедника этого «крестового похода ради спасения души» — св. Бернарда.[134] Безусловно, он частично нес ответственность за провал, ведь именноон послал в путь неуправляемые толпы. Паломники или воины? С этих пор приходилось выбирать. Латиняне Востока требовали от христианского мира поселенцев и воинов, но с Запада на Святую землю упорно слали пилигримов. Исключение составляли только члены военно-рыцарских орденов.

Дух крестового похода доживал последние дни. Он уступил место реализму. Тамплиеры находились на самом стыке — на склонах Кад-моса они доказали и свою веру, и свой профессионализм. Конечно, перемены давались не без труда. Нерешенным оставался мучительный вопрос: «монах и воин», «монах или воин»? Неужели ответ, данный св. Бернардом в «Похвале», больше не годился? Об этом стоит задуматься.

В январе 1149 г., после смерти Роберта де Краона, Эврар де Барр, герой битвы при Кадмосе, с 1143 г. магистр ордена Храма во Франции, стал великим магистром тамплиеров. Он вернулся во Францию вместе с Людовиком VII, а затем был срочно вызван на Восток своим сенешалем Андре де Монбаром. Еще два или три года он провел в Палестине, поскольку его подпись в числе других стоит под актом от 1152 г., по которому епископ Тортозы передавал тамплиерам городскую цитадель.[135] Примерно в это время он сложил с себя полномочия магистра и вернулся во Францию. В Клерво, в аббатстве св. Бернарда, он облачился в одежду цистерцианцев, белую, как плащ тамплиеров. Там же, в Клерво, он умер в 1174 или 1176 г.

«Клерво — это Иерусалим, связанный с Иерусалимом небесным».[136]

Глава 2. Традиционные задачи и битвы в Святой земле (1130–1152)

До Второго крестового похода тамплиеры почти не давали повода о себе говорить. Латинские государства, кроме Эдессы, в 1135–1140 гг. переживали свой расцвет и не имели недостатка в воинах. Несмотря на вливания с Запада, тамплиеров все еще было немного, и они терялись в массе паломников и солдат, которые продолжали прибывать в Святую землю. Свой первый важный оплот, замок Баграс (Гастон для латинян), тамплиеры получили на севере княжества Антиохия, на границе с армянской Киликией, между 1131 и 1138 гг. Это первый пример такого типа пожалования — пограничная марка, — которое с середины XII в. вошло в практику в латинских государствах севера, Триполи и Антиохии. Отметим также, что размещение тамплиеров в этой крепости грозило не столько мусульманам, сколько Византии и пользовавшихся ее покровительством армян.[137]

Гораздо активнее тамплиеры действовали на Иберийском полуострове. Это ставило сложную проблему. Роберт де Краон несколько раз приезжал на Запад, чтобы наладить связи между домами Востока и Запада и заполнить бреши, образовавшиеся в рядах тамплиеров на Востоке. Но из Испании было сложно увлечь в Святую землю воинов, участвовавших в Реконкисте. К тому же в 1146 г. папа Евгений III призвал увеличить численность войска в Испании.[138] Поэтому орден испытывал ощутимое противоречие между задачей защищать гробницу Христа и необходимостью бороться с мусульманами в Испании.[139]

В Сирии-Палестине хроники все чаще отмечают проведение тамплиерами военных операций. Как я уже говорил, в 1129 г. войска подкомандованием Гуго де Пейена — среди них находились и тамплиеры — участвовали в осаде Дамаска. Некоторые из них угодили в роковую засаду, а затем стали жертвами разъяренной толпы 5 декабря. Храмовники должны были понести серьезные потери; однако погибли далеко не все, как иногда утверждают, ссылаясь на английского хрониста, который, на самом деле, повествует о событиях 1133 г. Другой английский историк, Матвей Парижский, упоминает о битвах 1133 г. лишь вкратце (и не говорит, что все тамплиеры были убиты). Пятью годами позже, согласно Гильому Тирскому, тамплиеры Иерусалима совершили набег на грабителей, бедуинов и турок, которые подстерегали пилигримов поблизости от библейского города Текуа на Мертвом море.[140]

Последняя операция полностью вписывается в рамки изначальной миссии ордена Храма — защиты паломников. Рыцари Христовы не ограничивались тем, что «в военное время, как и во время перемирия» (по выражению Оливье Схоластика),[141] занимали сторожевую башню, контролировавшую ущелье, через которое почти неизбежно проходили паломники по пути в Иерусалим. Они также должны были патрулировать дороги, ведущие в Вифлеем, Иерихон, к Иордану и в другие места, которые посещал Христос.

Об этом приоритетном направлении деятельности тамплиеров свидетельствует анекдотичный, но довольно многозначительный факт. Статья 55 устава ордена запрещает братьям охоту, это главное рыцарское увеселение. Но статья 56 уточняет:

Эта статья ссылается на Первое послание Петра (5, 8): «Противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить», и на книгу Бытия (Быт. 16, 12): «Он будет между людьми как лев рыкающий; руки его на всех и руки всех на него».

Эту статью невозможно понять в отрыве от реалий Сирии-Палестины: там водились львы, представляя для паломников такую же опасность, как и разбойники. Усама ибн Мункыз, знатный мусульманин из Шейзара, активно участвовавший в политических событиях середины XII в. и кичившийся своей дружбой с тамплиерами, писал, что львы прятались в кустарниках или пещерах и стаями нападали на путешественников, вроде того франкского рыцаря, который опасался мусульман и был разорван львом по дороге из Апамеи в Антиохию.[142]

Итак, тамплиерам вменялось в обязанность защищать паломников, а также принимать их у себя, причем не только в Святой земле. В Европе дома тамплиеров, расположенные в портах, откуда корабли отплывали на Восток, или вдоль маршрутов паломников, ведущих в Сантьяго-де-Компостелла или Рим, должны были предоставлять приют пилигримам.

Вполне понятно, что особенно важной эта задача была в Иеруса-ле, где была создана специальная организация под управлением одного из высших сановников ордена, иерусалимского командора, иерусалимской иерархии ордена он шел сразу же за командором раны и имел право на лучших лошадей. Прежде всего он являлся интендантом самого крупного, «главного» дома ордена. К тому же в его распоряжении был постоянно готовый к бою отряд, состоящий из десяти рыцарей (а также сержантов, оруженосцев, слуг и лучников), чтобы сопровождать паломников. Пока братья участвовали в широкомасштабных военных операциях, командор города должен был размещать в своем шатре раненых и больных и заботиться о них. Иными словами, он должен был «возить с собой круглую палатку, и вести вьючных животных, и брать с собой пищу, и отвозить паломников на лошадях, если в том возникнет необходимость» (статья 121).

Таким образом, участие в боях в суровых горах Малой Азии во время Второго крестового похода можно рассматривать как первую значительную военную акцию тамплиеров. Она принесла им похвалу Людовика VII: ведь братья спасли его в военном плане и к тому же оказали финансовую поддержку. «Тамплиерское лобби» на Западе, самыми заметными представителями которого были три великих аббата, Сугерий (Сен-Дени), св. Бернард (Сито) и Петр Достопочтенный (Клюни), обеспечило им добрую славу.[143] Впрочем, их деятельность в Палестине в период 1148–1152 гг. иногда вызывала «противоречивые чувства». Рассмотрим этот вопрос более пристально.

Людовик VII прибыл в Антиохию в начале весны 1148 го в сопровождении своей жены Алиеноры Аквитанской. Князь Раймунд Антиохийский, дядя королевы, стремился побудить крестоносцен напасть на Алеппо, находившийся во власти самого опасного из сыновей Зенги — Нур-ад-Дина. Именно Нур-ад-Дин стал главным врагом латинских государств Востока. Операция подобного рода планировалась, но так и не была претворена в жизнь. Вскоре, в июле 1148 г., Людовик VII уехал из Антиохии. Людовик был не только королем, но и тем самым «средним паломником», который прежде всего стремился поклониться гробнице Христа. А она находилась в Иерусалиме, а не в Антиохии или тем более в Эдессе. И потом, лучше уж попытаться захватить Дамаск — который Людовик опрометчиво пообещал отдать графу Фландрии, Филиппу Эльзасскому, — чем биться за Эдессу, эту строптивую столицу утраченного княжества, к тому же по преимуществу населенную армянами. Но король окончательно утвердился в своем решении по причине частного порядка: супруга Людовика Алиенора невзлюбила его, дав понять, что готова с ним развестись. Возможно даже, что она повела себя со своим красавцем дядей Раймундом Антиохийским так, словно развод уже состоялся. Как следствие — поспешный отъезд Людовика из Антиохии. Король силой увез с собой Алиенору в Иерусалим, где снова встретился с Конрадом III, прибывшим из Константинополя морем.[144]

Собравшись вместе, французские и германские крестоносцы, рыцари Иерусалимского королевства, тамплиеры и госпитальеры осадили Дамаск… к вящей радости эмира Алеппо Нур-ад-Дина, который бросился на помощь своему дамасскому сопернику Унуру. В конце июля 1148 г., после непонятных маневров и после умело проведенной (но кем?) кампании по дезинформации, крестоносцы сняли осаду. Эта неудача подняла волну обвинений против всех, кто был причастен к этому провалу: она докатилась и до тамплиеров.

Чтобы понять суть произошедших событий, нужно вкратце обрисовать дамасскую проблему. Три силы делили между собой мусульманский Восток: фатимидский халифат в Египте (где исповедовали шиизм), все еще контролировавший Аскалон; эмираты Алеппо и Мосул в Северной Сирии, находившиеся в руках сыновей Зенги; и, наконец, между ними Дамаск, пытавшийся отстоять свою самостоятельность. Подобно своему отцу, Нур-ад-Дин придерживался идологии священной войны (джихада) и надеялся объединить мусульманский мир против франков. Латинские правители осознавали необходимость в изощренной дипломатии, целью которой было поддерживать разобщенность в стане врага. Ключевая роль в этой политике отводилась союзу с Дамаском, что отчетливо продемонстрировал состоявшийся несколькими годами ранее визит Унура в Акру.

Но в 1148 г. мусульманский правитель области Харран, желая освободиться от опеки со стороны Дамаска, предложил франкам союз против дамаскинцев. Предложение завладеть таким городом было необычайно заманчивым. Иерусалимские власти были разного мнения на этот счет. Малолетство короля Балдуина III и регентство его матери не способствовали улаживанию спора. Уступить пришлось только перед нажимом простых людей, обвинивших баронов в том, они продались Дамаску. Вслед за этим прибыли западные крестоносцы. Им было не до дипломатических тонкостей: они пришли, чтобы сойтись с врагами в рукопашной схватке — в Дамаске или где угодно. Осада Дамаска немедленно вызвала сближение Унура и Нур-ад-Дина. Это вовсе не устраивало Унура, и, как только франки сняли осаду (возможно, правитель Дамаска был в какой-то мере причастен к этому решению), он дал понять эмиру Алеппо, что в его услугах больше нет необходимости. Тем не менее союзной политике между Иерусалимом и Дамаском был нанесен жестокий удар. Так кто же был ответственным в этом прискорбном событии?

Обвинение в продажности было выдвинуто против живших в Сирии франков, прозванных «пуленами», и военно-рыцарских орденов. Немецкие хронисты и писатели, огорченные злоключениями Конрада III, были предельно суровы. Иоанн Вюрцбургский осудил проповедь св. Бернарда, а в истории с осадой Дамаска возложил вину на тамплиеров. Герлох Рейхерсбергский обвинял крестоносцев, латинские государства, «пуленов» и госпитальеров, чье высокомерие стало одной из причин неудачи.[145] Когда чуть позже Иоанн Вюрцбургский посетил храм Соломона, то написал:

Эрнуль, со своей стороны, утверждает, что военные ордены были коррумпированы. Но Гильом Тирский и его переводчик не предъявляют им никаких обвинений. По словам Гильома, ответственность за предательство ложится на баронов Святой земли, чьи имена он не стал называть, чтобы не бесчестить их благородные семьи. Гильом был одним из «пуленов», в целом не очень-то благосклонно относившихся к крестоносцам, которые крушили все вокруг, и враждебно настроенных к военным орденам, по крайней мере, к их привилегиям. Но в данном случае он не обвиняет в измене ни тех, ни других. Правда, он не присутствовал при осаде Дамаска на Святой земле.[147]

Но каковы могли быть мотивы «предателей»? Любой ценой сохранить союз с Дамаском? Зависть к графу Фландрии, которому Людовик VII пообещал отдать этот город? X. Е. Майер взглянул на поставленную проблему под другим углом:[148] кто принял абсурдное решение о нападении на Дамаск? Совету в Акре, проходившему 24 июня 1148 г., предшествовало другое совещение, собравшееся в более узком составе, поскольку присутствовали на нем только Конрад III, Балдуин III, патриарх и тамплиеры. В этот день и было принято решение. Оно объяснялось тем, что юный король Балдуин III конфликтовал со своей матерью, королевой Мелизиндой. Чтобы избавиться от материнской опеки, иерусалимскому королю нужен был крупный военный успех. Но чем тогда объяснить позицию ордена Храма? Возникшими в нем в этот самый момент внутренними разногласиями. У королевы в ордене насчитывалось несколько друзей: сенешаль Андре де Монбар, родственник св. Бернарда, и Филипп Наблуский.[149] Партия короля против партии королевы: это противостояние отразилось почти на всех группах и продолжалось до взятия Аскалона в 1153 г.

Аскалон был уже взят в полукольцо, но на расстоянии. С1136 по 1143 г. к северу и востоку от этого города было построено три замка: Бетгибелен, порученный госпитальерам, Ибелен, вверенный Балья-ну, аристократу итальянского происхождения, основателю самого могущественного рода Святой земли; и Бланшгард. Их задача состояла в предупреждении набегов аскалонских воинов на Иерусалим. Любопытно, что тамплиеров не пригласили принять участие в этой оборонительной операции.

После провала под Дамаском Балдуин III решил покончить с Аскалоном. Нужно было довершить оцепление города и отрезать его от египетских тылов. С моря Аскалон блокировал флот под командованием Жерара Сидонского; со стороны суши король приказал привести в боеспособное состояние замок Газы, расположенный к югу от Аскалона, и поручил его охрану тамплиерам. Так он обеспечил себе их поддержку или, по крайней мере, благожелательный нейтралитет в противостоянии с матерью.[150]

Осада прекрасно защищенного Аскалона была долгой. Город едва не пал 16 августа 1153 г. и тамплиеры сыграли в этом заметную роль. Дело обстояло следующим образом: франки соорудили большую осадную башню, а жители Аскалона попытались ее сжечь, но ветер, изменив направление, перебросил огонь на крепостную стену. Образовалась брешь. Тамплиеры первыми оказались на месте, чтобы воспользоваться плодами того, что выглядело делом рук Божьих. Следуя за своим магистром, Бернаром де Тремелэ, человек сорок из них ворвались в город. Если верить Гильому Тирскому, другие тамплиеры преградили прочим сражающимся путь в город, так как хотели завладеть всей добычей и обойтись без дележа. Безумное ослепление: защитники Аскалона не замедлили взять верх, смяв и перебив отряд из сорока тамплиеров, и, в качестве вызова, развесили их тела на укреплениях. В большинстве случаев историки повторяют рассказ и объяснение Гильома Тирского: причиной этого поражения стали высокомерие и корыстолюбие, характерные черты тамплиеров.

Однако данная версия событий сомнительна прежде всего потому, что силами сорока человек невозможно захватить столь хорошо укрепленный город, как Аскалон. И это было понятно даже самым безрассудным храмовникам. Затем следует принять во внимание реакцию франков, увидевших сорок трупов, висящих на крепостной стене: то был гнев и желание отомстить. Возможно, следует предположить, что лишь сорока тамплиерам удалось проникнуть в брешь, и они сразу же столкнулись с яростным сопротивлением аскалонских воинов.[151]

Во всяком случае, как на Востоке, так и на Западе тамплиеры обладали серьезным преимуществом перед всеми прочими: оно заключалось в способности к мгновенной мобилизации. Вполне возможно, что они действительно хотели первыми захватить город. Нопочему? Ради добычи? Предполагается, что Бернард де Тремелэ, рыцарь родом из Франш-Конте, о предшествующей деятельности которого в ордене Храма нам практически ничего не известно, ранее служил в гарнизоне Газы. Для воинов этой крепости мусульманские караваны, шедшие из Сирии в Египет, были легкой добычей, и возможно, что тамплиеры уже приобрели некоторый вкус к грабежу.[152]

Однако я выдвину другую гипотезу: стремление тамплиеров, опираясь на Газу и Аскалон, образовать полунезависимую пограничную марку, вроде тех, что уже существовали в северной Сирии (Баграс, Тортоза, Маркаб).[153] Балдуин III положил конец этим амбициям, отдав Аскалон своему брату Амори. В отличие от князей Ан-тиохии и Триполи Иерусалимская династия еще располагала средствами, чтобы сопротивляться давлению орденов.

Наконец, нужно вернуться к конфликту между Балдуином III и его матерью и к разногласиям, которые он, без сомнения, вызвал внутри ордена. Когда в конце 1158 г. Эврар де Барр сложил с себя полномочия магистра, его преемником должен был стать сенешаль Андре де Монбар. Но он был слишком тесно связан с Мелизиндой, и из благоразумия тамплиеры отдали предпочтение Бернару де Тремелэ, «новому человеку»,[154] которого королю не в чем было упрекнуть. Быть может, под Аскалоном, желая приобрести авторитет внутри ордена, он попытался добиться всего одним махом?

Так или иначе, 22 августа город сдался. Жителям было предоставлено три дня, чтобы покинуть его с оружием и имуществом. Королевский эскорт сопровождал их до самой границы с Египтом. Хорошие манеры восторжествовали. Они же взяли верх и в ордене Храма, в результате чего Андре де Монбар, Филипп Наблуский и другие достаточно быстро вернули себе расположение короля (что удалось не всем приверженцам королевы). В 1153 г. Андре де Монбар сменил Тремелэ на посту магистра ордена.

Глава 3. Непрерывная война (1153–1180 гг.)

Падение Аскалона обеспечило безопасность южной части королевства и открыло франкам путь в Египет. Через год Нур-ад-Дин захватил Дамаск. Отныне по всей восточной границе, от Антиохии до Акабы, франкам противостоял один и тот же враг. Гильом Тирский не заблуждался насчет важности этого события, которое, по его словам, было «роковым для христиан, поскольку человека, не имеющего власти, сменил серьезный противник».[155] За несколько лет геополитическая ситуация на Ближнем Востоке совершенно изменилась.

В 1146 г. всеобщее внимание было обращено на Алеппо, Эдессу и Антиохию. Казалось, история повторяется: словно вновь начался Первый крестовый поход. Людовик VII и Конрад III, — подобно Готфриду Бульонскому и Раймунду Тулузскому пятьюдесятью годами раньше — погрязли в византийских интригах, а затем застряли в горах Малой Азии. Но с 1148 г. приоритетным стало направление на Дамаск. Начиная с 1154 г. центр тяжести изменился, и на долгие годы под прицелом оказался Египет. Даже в 1306 г. (к этому времени латинских государств уже не существовало), когда папа спросил у Жака де Моле, великого магистра тамплиеров, и Фулька де Виларе, великого магистра госпитальеров, что, по их мнению, будет достойной целью для нового крестового похода, они оба назвали Египет.[156]

В 1154 г. Египтом правила династия Фатимидов. Каир был столицей шиитского (исмаилитского) халифа, который для суннитских властей Багдадского халифата был еретиком. Нур-ад-Дин, объединив Сирию, повернулся к Египту. Он преследовал религиознуюцель — искоренить шиитскую ересь, и политическую — объединить, воспользовавшись благоприятным моментом, мусульманский мир, что бы затем покончить с неверными: христианами латинских государств своими просчетами латиняне только ускорили объединение Сирии. Теперь им следовало приложить все силы, чтобы избежать сиро-египетской унии.

В этой ситуации поле для маневра у военных орденов сузилось. Они были выразителями идеи крестового похода и непрерывной войны с неверными. И придерживались в их отношении агрессивной политики. Они были всегда под рукой, когда нужно было совершить набег или принять участие в битве. Но опыт, приобретенный в Святой земле, военный профессионализм и знание противника научили рыцарей-монахов осторожности. Они понимали: завоевания ничего не стоят, если их нельзя удержать. Но королевство Иерусалимское — если говорить только о нем — могло выставить всего шестьсот рыцарей. Военные ордены могли добавить к ним еще шестьсот. С учетом сержантов и всевозможных вспомогательных бойцов получался прекрасный воинский отряд. Но для обороны его было недостаточно. Ибо, если решение военных задач ограничивалось только способностью вести эти войска к победе, то пределы политических возможностей были очевидны: речь идет о низкой численности франкского населения, которое никогда не превышало ста пятидесяти тысяч человек. Следовательно, латинским государствам приходилось соизмерять свои цели с теми человеческими ресурсами, которыми они располагали на постоянной основе, а не только с военными силами, которые можно было собрать в разовом порядке, например, в результате прибытия новых крестоносцев.

Военные ордены прекрасно это понимали. Латиняне Святой земли, поселенцы, которых тексты того времени называют «пуленами» (насмешливо — «жеребчиками»), — тоже. Но только сошедший с корабля крестоносец из Западной Европы не желал ничего знать: он прибыл, чтобы разделаться с неверными, а не для того, чтобы подписывать перемирия. Палестинского «пулена», вступавшего в переговоры с неверными, он тут же рассматривал как капитулянта — если не как предателя. Благоразумие, которое не раз демонстрировали военные ордены, навлекало на них те же самые обвинения, например, при осаде Дамаска.

Поэтому существует, по крайней мере, три причины, чтобы отказаться от традиционной схемы, согласно которой военные ордены были естественными союзниками крестоносцев Запада против латинян Востока.[157]

Во-первых, состав военных орденов никогда не был однородным. В каждом из них, без исключения, мы постоянно встречаем как «пуленов», так и крестоносцев. Потери орденов — особенно ордена Храма — в живой силе всегда были велики, и им приходилось пополнять свои ряды, вызывая в Сирию-Палестину братьев-рыцарей и сержантов из орденских резиденций на Западе. А эти новоприбывшие по своему менталитету были простыми крестоносцами. Несмотря на дисциплину и преданность ордену, бывшие своего рода сдерживающими факторами, стали возникать конфликты. В 1168 г. египетская политика Жильбера д'Ассальи, великого магистра госпитальеров, привела этот орден к глубокому кризису. Избрание Ридфора — как и в случае с Тремелэ в 1152 г. — на пост магистра ордена Храма не было признано всеми братьями.

Во-вторых, конфликты вспыхивали и между двумя военными орденами. В другой главе мы увидим, какое значение следует придавать их взаимоотношениям. Пока же напомню только, что они были соперниками, а не врагами.

В-третьих, после смерти короля Амори в 1174 г. династические проблемы, малолетство королей и регентство подорвали авторитет королевской власти и привели к глубоким разногласиям в правящем классе государства — разногласиям, которые отнюдь не сводились к противостоянию «пуленов» и крестоносцев.

Отличительная черта политической и военной жизни латинских государств во второй половине XII в. — растущая активность военных орденов. Возможно, она превышала то, чего хотели они сами, и, во всяком случае, она выходила за рамки их призвания. Но другого выхода не было.[158]

В стране, где население, которое призывали на войну, не растет или даже сокращается; в христианском мире, где больше говорят о крестовом походе, чем его готовятся к нему, военным орденам всегда удавалось восполнять человеческие ресурсы, средства, деньги.

Участие, которое они принимали в военных операциях, возрастало, и — факт показательный — исторические труды того времени все чаще и чаще упоминают об этом, В текстах эпохи повествуется о героизме и отваге храмовников, подсчитываются их потери, отмечаются гибель в бою или пленение сановников ордена. Так, магистр Бертран де Бланфор в 1157 г., Эд де Сент-Аман в 1179–1180 гг. и Жерар де Ридфор в 1187 г. попали в плен во время проигранных сражений.

Войска латинских государств могли сражаться одновременно на два фронта только за счет большой мобильности и умелого использования отрядов крестоносцев. В1176 г. Филипп Фландрский отправился на помощь северным государствам. Король Иерусалимский выделил ему сто рыцарей и две тысячи сержантов. Филиппа также сопровождал великий магистр госпитальеров и «большая часть тамплиеров королевства».[159] В результате, как уточняет Эрнуль, в королевстве осталось не более «пятисот рыцарей, что у тамплиеров, что у госпитальеров, что мирян». В целях диверсии преемник Нур-ад-Ди-на, Саладин, напал на латинян с юга, со стороны Газы. Тамплиеры смогли выставить всего восемьдесят рыцарей, присоединившихся к королевским бойцам. Отметим, что в отсутствие своего великого магистра госпитальеры, кажется, удивительным образом не принимали участия в битвах 1176–1180 гг. — по крайней мере, об этом ничего не сказано в исторических текстах. Тем не менее в ноябре 1177 г. благодаря сплоченности и знаменитой стремительной атаке тяжелой конницы королевским рыцарям и тамплиерам удалось нанести эмиру сокрушительное поражение при Монжизаре. Сразу же после победы иерусалимское войско и братья Храма отправились на север, чтобы укрепить в Галилее границу по Иордану. Они построили в Броде Иакова, что по ту сторону Сафеда, замок Шатле: охранять его поручили храмовникам. Однако в 1179 г. Саладин атаковал этот район, разгромил королевские войска при Бофоре (в этой битве попал в плен магистр ордена Храма), а затем после пяти дней осады захватил только отстроенный замок.[160]

Таким образом, на Востоке ритм жизни братьев Храма задавали именно эти набеги, походы, битвы и более или менее соблюдаемые перемирия. Эти изнурительные операции были малоэффективными и дорогостоящими. Один мусульманский историк писал, что при Броде Иакова в замке находилось 80 рыцарей, в большинстве своем тамплиеров, со своими оруженосцами и слугами, 15 командиров, каждый с 50 людьми (речь, вероятно, идет о местных бойцах, набранных орденом Храма из ремесленников, кузнецов, плотников, каменотесов и кладчиков), и 100 мусульманских пленников.[161] Всего получалась тысяча человек, и большинство из них были перебиты на месте. Добавим, что все тамплиеры, взятые в плен при Бофоре, были казнены, кроме магистра Эда де Сент-Амана, который умер в тюрьме.

Самые крупные военные действия этого периода развернулись в Египте, где в 1163–1168 гг. их вел король Амори. В Египте власть находилась на грани полного разложения. За ключевой пост визиря шла жестокая борьба, и, чтобы завладеть или удержать его, каждый из конкурентов стремился заручиться поддержкой извне — либо франков Иерусалима, либо мусульман Дамаска. У кормила власти стоял визирь Шавар, настоящий мастер двойной игры. С 1163 по 1167 г. король Амори организовал три похода в Египет, и все они проходили по одному сценарию. Целью их был Бильбейс, древний Пелузий, ключ к дельте Нила. Каждый раз латиняне откликались на зов одного египетского клана и сталкивались с сопротивлением другого, который поддерживали сирийцы. Вдобавок Нур-ад-Дин направил в Египет двух выдающихся военачальников, Ширкуха и Са-ладина. Поскольку ни одна сторона не могла добиться решающего перевеса, каждый поход заканчивался соглашением: добившись уплаты дани, «иностранные силы», франки и сирийцы, покидали страну.

Тем не менее в 1167 г. франки добились некоторого преимущества. Их призвал на помощь визирь Шавар, желавший избавиться от Ширкуха. Начались бои в Верхнем Египте и под Александрией, осажденной войсками латинян и обороняемой Саладином. Кампания слишком затянулась; стороны пришли к соглашению, и осада была снята. Саладин уходил из Египта, а франки оставили свой гарнизон в Каире, поручив ему следить за соблюдением договора, заключенного с Шаваром, и защищать франкских чиновников, собиравших обещанную Шаваром дань. Это соглашение было достигнуто во время визита в Египет франкского посольства, которое возглавили Гуго Цезарейский и один из высших сановников ордена Храма Жоффруа Фушье, несомненно, сыгравший важную роль в переговорах.[162] Египту навязали своеобразный франкский протекторат, что представляло собой разумную политическую и военную цель, которую готовы были поддержать все силы в королевстве. Орден Храма принимал участие во всех этих египетских экспедициях и потерял шестьсот рыцарей и двенадцать тысяч сержантов, хотя эти цифры выглядят явно завышенными.[163]

Однако на следующий год орден Храма категорически отказался участвовать в новом походе на Египет, организованным под предлогом, что Шавар не выполнял условий договора 1167 г. Раздражение, вызванное политикой лавирования визиря — по слухам, собиравшегося призвать на помощь Ширкуха, — стало причиной образования в Иерусалиме партии войны до победного конца, куда входили сенешаль королевства Милон де Планси и великий магистр госпитальеров Жильбер д'Ассальи. Их цель состояла в том, чтобы, воспользовавшись реальным или предполагаемым нарушением Шаваром условий каирского договора, полностью покорить Египет. Магистр тамплиеров, Бертран де Бланфор, показавший себя в этой ситуации более тонким политиком, ратовал против разрыва договора по инициативе латинян, так как он наверняка повлек бы за собой массированное вторжение сирийцев в Египет. На этот раз Гильом Тирский, посвятивший свой исторический труд королю Амори, одобрительно высказывается о действиях тамплиеров:

Верный данному слову, Бланфор отстаивал договор, заключенный в том числе и тамплиером Фушье.

Позицию храмовников проясняет еще одно обстоятельство: целью кампании 1168 г. в Египте было уже не установление протектората, а полное завоевание страны. Об этом свидетельствует договор между королем Амори и Жильбертом д'Ассальи от 11 октября 1168 г.: в обмен за свое участие в походе госпитальеры потребовали от короля уступить им Бильбейс с прилегающей территорией, а также имущество и доходы в десятке египетских городов.[165] Принимая во внимание нехватку человеческих ресурсов у латинян, задача представлялась невыполнимой. К тому же орден Храма прочно обосновался в Газе и мог надеяться получить во владение Аскалон. Египетская граница превратилась в личные угодья тамплиеров, где у госпитальеров не было никаких шансов с ними соперничать.

Можно выдвинуть и последнее соображение: итальянские города Пиза и Венеция вели выгодную торговлю с Александрией и крайне неохотно, не привлекая свой флот (кроме 1167 г.), поддерживали военные действия франков в Египте. Тамплиеры состояли в прекрасных отношениях с этими двумя городами и в данном случае встали их сторону. Но почему рыцари Храма поступили так именно в 1168, а не в 1163–1167 гг.?[166]

Король Амори, обычно более рассудительный, последовал за своим другом д'Ассальи. Экспедиция закончилась провалом. Ее единственным результатом стало то, что Саладин с победой вступил в Каир, избавился от Шавара, занял его место визиря и, наконец, восстановил суннитскую ортодоксальную религию в Египте. Фати-мидский халифат отжил свое. В теории Саладин действовал от лица Нур-ад-Дина: казалось, что единство Сирии и Египта было достигнуто. В действительности Нур-ад-Дин и Саладин стали соперниками. Единство мусульманского мира стало реальностью только после смерти Нур-ад-Дина в 1174 г. — смерти, выгодной Саладину. Распри среди мусульман возникали непрестанно и, безусловно, отсрочивали поражение латинян.

Урок 1168 г. был горьким: впервые военный орден госпитальеров оказал решающее воздействие на политический выбор, а орден Храма отказал в помощи иерусалимскому королю.

В1148 г., когда Людовик VII присоединился к Конраду III в Акре, был собран совет, на котором было принято решение захватить Дамаск. На этом совете присутствовали магистры тамплиеров и госпитальеров.

Такие советы, на которых присутствовали король, вожди крестоносцев и высшие светские и церковные сановники королевства, включая магистров двух военных орденов, собирались по прибытии каждого большого отряда крестоносцев, чтобы согласовать цель военных действий, выгодную общим интересам латинских государств.

Так было во время прибытия графа Неверского в 1168 г. и графа Филиппа Фландрского в 1176 г. Речь на советах шла о военных походах, и присутствие руководителей орденов было необходимо.

Но два магистра стали заседать в совете и в тех случаях, когда там обсуждались и важные политические решения. В 1777 г. совет, где они присутствовали, предложил графу Фландрскому пост регента при юном короле Балдуине IV. Кроме исключительных случаен (д'Ассальи в 1168 г. и Ридфор в 1185–1187 гг.) оба магистра оказывали умиротворяющее влияние на правительство королевства, так как у латинских поселенцев на Востоке были собственные взгляды. Ведь независимо оттого, что бы ни произошло и какими бы острыми ни были их собственные разногласия с местными властями (или между собой), они не могли уехать из страны как крестоносцы или итальянские купцы. Поэтому в их же интересах было найти выход из любого спора.[167]

Кроме того, руководители ордена играли роль третейских судей в распрях местного значения: в 1181 г. Боэмунд III Антиохийский развелся с женой, что стало причиной ожесточенного конфликта с патриархом Антиохии, отлучившего его от Церкви. Затягивание этого конфликта только ослабляло латинян, что не могло не беспокоить иерусалимского короля. Для примирения враждующих сторон он отправил в Антиохию посольство из четырех человек, в том числе магистров орденов тамплиеров и госпитальеров.[168]

Когда в 1186 г. Рено де Шатильон, сеньор моавского Крака, открыто объявил о неповиновении своему королю, а в 1187 г. король Ги де Лузиньян решил начать переговоры со своим противником, графом Раймундом Триполийским, магистры орденов, откликнувшись на просьбу о вмешательстве, не остались в стороне. Иногда к их помощи обращались через посредничество папы, который назначал их арбитрами.

Наконец, тамплиеры были прекрасными дипломатами и посланниками. Эврар де Барр договорился с византийским императором Мануилом о том, что воины Второго крестового похода могут пройти через Константинополь. Жоффруа Фушье стал одним из творцов договора 1167 г. с Египтом, а в 1171 г. Филипп Наблуский, недавно отказавшийся от поста магистра ордена Храма, представлял королевство в Константинополе. В 1184 г. король Балдуин IV, которому пришлось столкнуться с мятежом Ги де Лузиньяна в Яффе, с гневом выпроводил магистров орденов, когда те пришли просить за бунтовщика, и послал их просить помощи и содействия на Запад.

Отношения орденов с белым духовенством Святой земли развивались под знаком предоставленных им папой льгот и привилегий, интерпретация которых порой приводила к столкновениям. Конфликт между орденами и светскими властями, хотя и более запутанный, имел ту же природу. Ордены порывались считать себя независимыми от короля Иерусалимского или князя Антиохийского. В латинских государствах Севера и в королевстве Иерусалимском этот процесс проходил в разном ритме.

В Антиохии и Триполи орденам были предоставлены обширные земли в приграничных марках на условиях, которые сразу же становились правилом: отказ князя от всех своих прав; право повсеместной свободной торговли для жителей марки; обязательство графа или князя не заключать договоров с мусульманами без согласия орденов (позднее князь Антиохийский даже согласился с тем, что госпитальеры вольны не соблюдать условия заключенных им договоров); раздел добычи во время военных операций только в случае присутствия князя.[169]

В результате в Триполи госпитальеры сколотили вокруг знаменитого Крака де Шевалье марку, включавшую в себя почти половину всего графства. Она граничила с эмиратами Хомса и Хамы, а также с землями секты ассассинов. Чуть позже орден Храма создал несколько меньшую по размеру марку вокруг города Тортосы, полученного им в 1152 г. С 1131–1138 гг. храмовники владели Баграсом и его окрестностями на границе Антиохии и армянской Киликии. В 1186 г. госпитальеры получили Маркаб по соседству с графством Триполи, откуда можно было следить за простиравшимися к северу землями ассассинов, подобно тому как гарнизон Крака де Шевалье контролировал их с противоположной стороны.[170]

Эти щедрые уступки, превратившие ордены в автономные силы, свободные в выборе своей внешней политики, были следствием неспособности северных государств самостоятельно обеспечить защиту своих территорий. Передача орденам земель часто происходила после поражения, и часть их требовалось сначала отвоевать.

В Иерусалиме ситуация складывалась иначе, так как королевская власть все еще была могущественной и располагала средствами, чтобы вместе с орденами обеспечить свою защиту. Попытки тамплиеров создать марку на границе с Египтом так и не были доведены до конца. Отношения между орденами и королем не могли быть равноправными, как на севере. В конце концов, короли заставили храмовников признать свою власть, что прекрасно иллюстрируют три серьезных события, рассоривших Амори и орден Храма.

В 1165 г. с помощью предательства Нур-ад-Дин завладел укрепленным гротом Тирона, поблизости от Сидона, который считался неприступным, а затем осадил расположенный неподалеку замок тамплиеров. Поспешивший на помощь осажденным Амори узнал, что гарнизон сдался, не оказав существенного сопротивления. В гневе король приказал повесить двенадцать храмовников.[171] Правда, нам неизвестно, как отреагировал на это происшествие магистр ордена.

Второй конфликт разразился в 1168 г. из-за отказа тамплиеров участвовать в походе на Египет. Неудачный поход подтвердил правоту тамплиеров, и ссора не успела перерасти в серьезный конфликт.

В 1173 г. произошел знаменитый инцидент, связанный с сектой ассассинов. Коротко расскажем о ее истории и роли. Шиитская секта исмаилитов разделилась на персидскую ветвь, базировавшуюся в крепости Аламут, к югу от Каспийского моря, и сирийскую, обосновавшуюся на горе ассассинов. Эту мистическую секту — самых фанатичных и преданных членов которой, фидаев, называли ассассинами (от слова «гашиш») — возглавлял «Старец Горы», пользовавшийся непререкаемой властью. Слово «ассассины» имело успех и приобрело во французском свой современный смысл (убийца), потому что излюбленными способами действия «Старца» и покорных его воле приверженцев было тайное убийство.

Ассассины боролись, главным образом, против суннитов Сирии и Персии; иными словами, они могли стать «естественными союзниками» латинян, хотя и убили Раймунда II Трйполийского в 1152 г. Хотели ли они обратиться в христианство? Именно это утверждает Гильом Тирский. Однако в этом вопросе наш архиепископ был склонен принимать желаемое за действительное. Он уже обвинил тамплиеров в том, что в 1154 г. в Египте они из-за страсти к наживе выдали за деньги в Египет фаворита халифа, Насра, который был замешан в заговоре и надеялся найти убежище у братьев ордена. По словам Гильома, Наср был готов перейти в христианскую веру. Похоже, что тамплиеры не поддались на этот обман.[172] С еще большей осторожностью следует относиться к истории об обращении в христианство ассассинов. Вот что об этом событии рассказывает Гильом Тирский: «Старец Горы» завязал контакты с королем Амори, управлявшим графством Триполи вместо находившегося в плену Раймунда III. Он объявил о своем желании креститься вместе с членами своей секты при условии, что тамплиеры Тортосы откажутся от дани в две тысячи безантов, которую они заставили его выплачивать. Начались переговоры. В обстановке всеобщего энтузиазма король и посланцы «Старца» заключили соглашение. Но на обратном пути послы попали в засаду, устроенную тамплиерами из Триполи. «Старец» был в ярости; король тоже. Он отправил к магистру ордена, Эду де Сент-Аману, находившемуся тогда в Сидоне, двух баронов с требованием наказать виновного — Готье дю Мениля, надменного и высокомерного (впрочем, этот образ стал привычен для хронистов) храмовника, пользовавшегося дурной славой. Сент-Аман заявил, что сам наказал Готье и выслал его в Рим; кроме того, магистр воспретил двум баронам — а следовательно, и королю — вмешиваться в дела ордена и его братьев. Король Амори и слушать ничего не желал: он примчался в Сидон, где, особенно не заботясь о привилегиях ордена, проник в резиденцию Храма, силой захватил Готье и заключил его в тюрьму в Тире до вынесения приговора. Что король собирался сделать с виновным? Нам это неизвестно. Амори не успел принять никакого решения: он умер в июне 1174 г.[173]

Гильом Тирский и вслед за ним другие авторы вновь и вновь возвращались к теме алчности тамплиеров. Допустим. Но переход ассассинов в христианство был абсолютно иллюзорным. Нельзя забывать, что они действовали сугубо в рамках ислама. Когда руководитель персидских ассассинов возжелал стать живым богом и порвать с исламом, то его шаг привел к исчезновению секты в данном регионе. Вождь секты в Сирии никогда не совершал подобной ошибки. Его проект союза с христианами был чисто тактическим ходом, и возможно, что тамплиеры наряду с другими латинянами отдавали себе в этом отчет.

Впрочем, это не имеет особого значения. Важно другое: произошедшее показало, что сильная королевская власть была способна подчинить себе военные ордены. Но могла ли она обойтись без них? Нет. Ходили слухи, что Амори, раздраженный поведением тамплиеров, и, более того, сознавая опасность, грозившую королевству со стороны богатых и независимых орденов, вынашивал план их упразднения. Но одно дерево не должно заслонять леса! Пусть личная неприязнь между королем Амори и тогдашним магистром Эдом де Сент-Аманом, который, в соответствии с образом, нарисованным текстами своего времени, видимо, был человеком достаточно вспыльчивым, не затмит в наших глазах глубокую солидарность между орденами и иерусалимской монархией. Уничтожить военные ордены? Во второй половине XII столетия? Невозможно. Папство никогда бы этого не допустило, и любому во всем христианском мире это было известно.

Глава 4. Жерар де Ридфор, злой гений ордена Храма

Могущественные военные ордены и сильная королевская власть — таково было наилучшее соотношение сил для успешной защиты латинских государств. К несчастью, в 1174 г., по смерти Амори, королевская власть пошатнулась. Юный и талантливый Балдуин IV заболел проказой. Его смерть положила начало политическому кризису, обернувшемуся катастрофой в результате деятельности Жерара де Ридфора, этого злого гения ордена Храма.

Чтобы понять военный аспект этого кризиса, необходимо тщательно изучить военное искусство латинян, включая тамплиеров.[174]

Прибывшие на Восток первые крестоносцы умели сражаться верхом. Подковы, седло, стремена позволяли рыцарю уверенно держаться на лошади и наращивать ударную силу во время атаки. Знакома им была и стрельба из лука.[175] Но до этого они участвовали не в очень масштабных сражениях. На Востоке же им пришлось столкнуться с подвижным неприятелем, предпочитавшим воевать на расстоянии. Тяжеловооруженный всадник Западной Европы сошелся в бою с конным лучником восточных армий. Ливень стрел навстречу лавине атакующей коннице — так выглядело это противостояние на начальном этапе.

Франкский всадник был облачен в кольчугу из металлических колец или пластинок, на тканевой или кожаной основе; но в течение XII в. этот доспех стал более гибким и легким — настоящее кружево из тысяч мелких железных колец. И та и другая кольчуга защищала человека с головы до колен. Поверх нее надевали тканевую тунику, оберегавшую всадника от солнечного жара. Шлем или шишак был цилиндрической или круглой формы. Специальная пластина прикрывала нос, а другие, на уровне шеи, довершали защитное обмундирование. В таком виде крестоносцы изображены на фресках часовни в Крессаке (Шаранта) и надгробиях в церкви ордена Храма в Лондоне. Рыцарь отражал удары треугольным щитом (экю), первоначально большим и продолговатым, затем укороченным и более удобным в бою. Оружием нападения ему служило длинное копье.

В сражении рыцари подразделялись на копья, знамена, баталии. Они атаковали линиями, которых обычно было три: рыцари из первой линии должны были прорвать вражеские ряды, из второй — завершить разгром противника, третья же оставалась в резерве. Храмовники делились на отряды во главе с командорами, в свою очередь выполнявшими приказы маршала ордена Храма. Каждый тамплиер занимал свое место в строю и не мог покидать его без разрешения (статьи 161–163).

Этой тяжелой коннице противостояли легкие всадники мусульманских — точнее, тюркских — армий. С середины XI в. из турок-сельджуков (тюрок-сельджуков) состоял военный и политический персонал Багдадского халифата. Анна Комнина, дочь византийского императора Алексея Комнина, описывает тактику турок следующим образом: «Что касается боевого оружия, то они совсем не пользуются копьем, в отличие от тех, кого называют кельтами; они полностью окружают врага, осыпают его стрелами и обороняются на расстоянии».[176]

Однако не стоит все слишком упрощать. Мусульманский мир не был однородным, и, например, армии фатимидского халифа Египта сражались скорее как крестоносцы, чем как тюрки. Встретившись в бою, франкские и тюркские воины многое узнали о друг друге и изменили свою технику сражения и боевую тактику.

Первое новшество заключалось в том, что помимо рыцарей в сражениях непременно должна была участвовать пехота — лучники, арбалетчики и копейщики. В битвах при Креси и Пуатье французские рыцари позабыли все, чему в XII в. их предшественники научились на полях сражений в Палестине и Египте. Битв, в которых участвовала бы только конница, почти не было. Пехота подготавливала почву для атаки всадников, а также прикрывала их.

Второе нововведение долго недооценивали. Речь идет о создании легкой конницы, сражавшейся на тюркский манер. Эти всадники назывались туркополами: их набирали из местного христианского населения.[178] Им и их военачальнику — туркопольеру — посвящены гряд статей дополнений к уставу (статьи 169–172), а значит, тамплиеры применяли эти новые военные силы уже в середине XII в. Что касается туркопольера, то он также командовал братьями-сержантами во время сражений. Историки того времени, интересовавшиеся прежде всего атаками конных рыцарей, почти не уделяют внимания тому, как использовалась легкая кавалерия, которая тем не менее не была просто вспомогательной силой. Военные ордены набирали туркополов в качестве наемников, поскольку обладали достаточными для этого финансовыми возможностями. Договор, заключенный в 1168 г. между Амори и госпитальерами, предусматривал, что «братья и их магистр должны привести в этот поход пятьсот хорошо вооруженных всадников и столько же туркополов, которые должны предстать перед маршалом и коннетаблем на смотре в Ларисе [Эль Ариш]».[179]

И христиане, и мусульмане старались навязать противнику свой способ ведения боя. На большом открытом пространстве лобовой атаке тяжелой конницы невозможно было противостоять. В климатических условиях Ближнего Востока пригодной для боевых действий конницы считалась земля, изобилующая родниками. Тяжеловооруженный всадник быстро уставал, испытывал жажду. Его лошадь страдала не меньше, поэтому приходилось устраивать частые передышки. Этим обстоятельством объясняется выбор богатой источниками Сефории в качестве сборного пункта для армий Иерусалимского королевства.

Чтобы атакующая конница все-таки вступила в прямое соприкосновение с противником, требовалось заставить мусульман, обычно предпочитавших уклониться от прямого столкновения, принять бой. Тучи стрел, выпускаемых турками, деморализовали латинян, притворное бегство нарушало их сплоченность. Армиям крестоносцев приходилось соблюдать три обязательных требования: не слишком глубоко проникать в ряды противника, не давать отрезать себяот основных сил, не предоставлять неприятелю возможности разобщить пехотинцев и всадников. Под защитой пехотинцев, стойко выдерживающих вражеский обстрел, рыцарям приходилось ждать, порой долгими часами, удобного момента, чтобы сокрушить противника внезапным броском. Одержать победу в таких обстоятельствах мог только опытный военачальник. В 1170 г. при Дароне Амори столкнулся с мусульманской армией, обладавшей значительным численным перевесом. Он построил своих всадников и пехотинцев на холме и удерживал их там целый день, ни разу не позволив спровоцировать себя на нескоординированные действия. Вечером Саладин оставил поле битвы. В этот день атака конницы так и не произошла. В1177 г. Балдуин IV с небольшим отрядом, к которому присоединились восемьдесят тамплиеров, неожиданно натолкнулся на основные силы Саладина. Поскольку противник еще не успел построиться в боевом порядке, Балдуин немедленно развернул шеренги своей конницы и атаковал мусульман: так была одержана победа при Монжизаре.[180] Но в 1179 году…

На самом деле, атака была предпринята слишком рано. Воины Саладина дрогнули и побежали, но франкские пехотинцы рассредоточились, занявшись грабежом, а всадники потеряли связь друг с другом, увлекшись преследованием. Саладин восстановил порядок в своей армии и без особого труда перешел в контрнаступление.

Особенно уязвимым было положение армии на марше. Для решения этой проблемы тамплиеры, соблюдавшие здесь те же правила, что и в бою, разработали способ передвижения в колонне, позволявший успешно отражать нападение конных лучников: доказательством этому могут служить события Второго крестового похода. Заглянем чуть вперед, в период Третьего крестового похода: после отвоевания Акры в 1191 г. крестоносное воинство двинулось на юг под командованием короля Англии Ричарда Львиное Сердце. Госпитальеры и тамплиеры сменяли друг друга в авангарде и арьергарде.

В центре находились основные силы с повозками, имуществом и провизией. Здесь было уязвимое место колонны: с флангов его прикрывали щитами пехотинцы. Воины Саладина постоянно нападали на замыкающий отряд, стараясь вынудить его принять бой, задержать и отрезать от основных сил. Однажды под Цезареей «войско оказалось в крайне стесненном положении, чем когда-либо раньше. Арьергард был поручен тамплиерам, которые вечером били себя в грудь, так как потеряли столько лошадей, что были совершенно растерянны». На другой день в арьегарде шли госпитальеры; под натиском турок братья заволновались: «Святой Георгий, разве вы позволите перебить нас? Почему христиане должны погибнуть, не приняв бой?» То были слова Готье Наблуского, великого магистра ордена госпитальеров. Он отправился к королю Ричарду и сказал: «Государь, для нас слишком большое бесчестье и позор подвергаться такому нападению, ведь каждый из нас потерял по лошади». А король ответил: «Терпение, любезный сеньор, человек не может быть повсюду в одно и то же время». Христиане скрупулезно готовили свою атаку. «Если бы они последовали плану, то истребили бы всех турок; но замысел не удался по вине двоих людей, которые не сумели сдержать своего желания атаковать… Одним из них был рыцарь, маршал ордена госпитальеров».[182]

Тем не менее, как отмечают все наблюдатели, военные ордены отличались необычайной дисциплиной. Амбруаз в своем повествовании о Третьем крестовом походе часто сокрушается о неорганизованности «пилигримов», но никогда — за исключением вышеупомянутого случая — не жалуется на ордены. Фактически храмовникам приходилось опасаться скорее отсутствия чувства меры и безрассудства своих вождей, нежели редких проявлений личного неподчинения. Из-за своей импульсивности Эд де Сент-Аман несет ответственность за многие провалы, произошедшие в период его пребывания на посту магистра (1171–1179). А что сказать об ослепленном ненавистью Жераре де Ридфоре, который в 1187 г. совершил массу тактических ошибок!

В 1180 г., после сокрушительных поражений предшествующего года, христиане заключили перемирие с Саладином. Среди населения латинских государств царили уныние и пораженческие настрое-ния: «страх сковал сердца их жителей», говорит арабский историк, а Гильом Тирский отмечает, что на севере «рыцари Храма, жившие в этой области, заперлись в своих замках, ожидая осады с минуты на минуту».[183]

Королевство напоминало корабль без руля: только что заключенные перемирия расторгались по прихоти авантюристов вроде Рено де Шатильона. Военные действия, не приводившие к решительным результатам, подрывали боевой дух франков и их волю к сопротивлению. Начинался затяжной политический кризис, в котором орден принял самое активное участие.

Король Балдуин был прокаженным и, при всем своем мужестве, мог править только через посредников. До конца своей жизни он поручал править своим государством способным для этого людям. Их было двое: Раймунд III, граф Триполи и сеньор Тивериады, «пулен», пользовавшийся поддержкой крупных баронов Святой земли и большей части духовенства. Он провел в мусульманских темницах десять лет и вышел на свободу в 1174 г., когда орден Госпиталя заплатил за него выкуп. С 1174 по 1176 г. Раймунд правил королевством как регент. Затем Балдуин IV, достигший совершеннолетия, взял власть в свои руки и решил опереться на другую партию, вождем которой был Ги де Лузиньян.

Началось противостояние между партией баронов и придворной партией, которая состояла не из вновь прибывших, недавно сошедших с корабля крестоносцев, как это иногда утверждали, а из людей, занявших свое место благодаря покровительству, интригам или женитьбе. Свое положение они не унаследовали. Рено де Шатильон провел в Сирии и Палестине тридцать лет (десять из них он был князем Антиохии, управляя ей от имени своей жены). После шестнадцати лет, проведенных в плену у мусульман, он снова перебрался в Иерусалимское королевство, где получил крупную южную сеньорию в моавском Кераке и Заиордании. Ги де Лузиньян, недавно прибывший из Пуату, женился на Сибилле, сестре Балдуина IV и матери наследника трона, Балдуина V.[184]

После 1183 г. король изменил свою позицию: враждебность знати по отношению к Лузиньяну и неудачи последнего побудили короля снова обратиться к Раймунду. Соперничество между двумя группами обострилось в связи с проблемой наследования Балдуину IV. Король чувствовал приближение смерти, а его преемнику было всего пять лет. Ясно было, что наступает продолжительный период регентства: королю предстояло доверить регентство либо своей сестре Сибилле, т. е. Лузиньяну, либо Раймунду. А если Балдуин V умрет юным, кто его заменит? Чтобы устранить кандидатуру Лузиньяна, Балдуин добился от Высшей курии королевства, состоявшей из баронов и епископов, согласия на следующее решение вопроса престолонаследия: выбор будущего монарха поручался комиссии, в которую должны были войти папа, император, короли Франции и Англии.

Балдуин IV умер в 1185, а Балдуин V, его наследник, — в 1186 г. Партия Лузиньяна обманула Раймунда Триполийского и, совершив настоящий государственный переворот, аннулировала распоряжения Балдуина IV о порядке наследования. Двадцатого июля 1186 г. Сибилла и Ги были коронованы в Храме Гроба Господня всецело их поддерживавшим патриархом. Решающую же роль в этом государственном перевороте сыграл магистр ордена Храма Жерар де Ридфор.

Он был уроженцем Фландрии и прибыл на Святую землю при Амори I. Этот хвастун, скандалист и авантюрист получил прозвище «странствующего рыцаря». Он стал наемным рыцарем на службе Раймунду Триполийскому, получая жалованье в виде фьеф-ренты или «платный фьеф». Естественно, Жерар беспокоился о своем будущем, и его сеньор пообещал ему руку первой же богатой наследницы. Ею должна была стать Люсия, наследница фьефа Ботрон. Но постоянно нуждавшийся в средствах граф Триполи не смог устоять перед заманчивым предложением одного богатого пизанца. Он забыл о своем обещании. Уязвленный Ридфор с тех пор воспылал к нему смертельной ненавистью. Жерар уехал из Триполи и через некоторое время объявился в Иерусалиме, уже в качестве маршала королевства. Затем, после какой-то болезни, от которой он лечился в ордене Храма, он принес тройной обет и стал тамплиером. Его восхождение к вершинам власти было необычайно стремительным, поскольку очень скоро он был назначен сенешалем ордена (в 1183 г. он подписал один акт как сенешаль). В конце 1184 г. в Вероне умер магистр ордена Арнауд де Торроха, отправившийся с посольством в Западную Европу. В начале 1185 г. капитул ордена выбрал Жерара его преемником.

М. Мелвиль выдвинул гипотезу, согласно которой часть братьев была настроена против Ридфора. Своим высокомерием и карьеризмом он сильно напоминал предпоследнего магистра Эда де Сент-Амана. Между ними орден возглавлял магистр Арнауд де Торроха, прибывший в Святую землю из западноевропейских командорств, бывший прецептор Испании, воспитанный в ордене и выступавший гарантом определенной умеренности. Приверженцы традиций против «бешеных собак»? Почему бы и нет. Но выборы Ридфора были тайными.[185]

Ридфор сразу окунулся в политические интриги того времени, став главным творцом успеха Ги де Лузиньяна. Тамплиеры, которых подозревал Раймунд, сопровождали гроб юного Балдуина V из Акры в Иерусалим, где должно было состояться погребение. В городе уже собралась вся клика Лузиньяна. Раймунд и его сторонники находились в Наблусе. Тщетно граф запрещал Сибилле принимать корону, тщетно призывал хранить верность предсмертной воле ее брата. Патриарх Иерусалимский и Ридфор, напротив, подталкивали Сибиллу к коронации «наперекор баронам земли; патриарх из любви к матери королеве, а магистр ордена Храма — из ненависти к графу Триполи», говорит нам Эрнуль.[186] Королевский венец хранился в сокровищнице храма Гроба Господня, а ключи от нее были вверены патриарху и магистрам тамплиеров и госпитальеров. Роже де Мулен, магистр госпитальеров, отказался отдать свой ключ и ушел в находившийся поблизости обширный гостеприимный дом Св. Иоанна. Ридфор и Рено де Шатильон последовали за ним. После долгого сопротивления Роже де Мулен сдался и бросил свой ключ на пол. Разделяли ли остальные госпитальеры его враждебное отношение к Лу-зиньяну? В этом нет уверенности.[187]

Коронация 20 июля доставила немало радости Жерару де Ридфору. Он якобы воскликнул: «Эта корона стоит женитьбы на наследнице Ботрона».[188] Постепенно собравшиеся в Наблусе бароны примкнули к Лузиньяну. Раймунд Триполийский, отказавшись признать совершившийся факт, удалился в Тивериаду. Боясь нападения Лузиньяна, он заключил соглашение с Саладином. Это было больше, чем просто перемирие. Разумеется, сделки такого рода не были в новинку на латинском Востоке. Но опасность все же была вполне реальной: когда Лузиньян обратился за советом к Ридфору, тот настойчиво уговаривал его вытеснить Раймунда из Тивериады. Но в той тяжелой ситуации, которую переживало королевство, этот договор с Саладином действительно мог выглядеть предательством.[189] Во всяком случае, под давлением баронов король был вынужден вступить в переговоры с Раймундом, чтобы попытаться восстановить согласие, так как в 1187 г. Саладин перешел в наступление.

В начале года Рено де Шатильон, нарушив перемирие с Саладином, захватил огромный мусульманский караван. Саладин потребовал от короля возмещения убытков, и тот приказал Рено вернуть свою добычу. Шатильон дерзко отказался. Саладин только этого и ждал. Он взбудоражил весь мусульманский мир и к весне собрал самую внушительную армию из всех, когда-либо имевшихся в распоряжении мусульман.

Несмотря на внутренние раздоры, королевство Иерусалимское ответило на вызов. Ги де Лузиньян отправил к Раймунду посольство, в которое входили Жерар де Ридфор и Роже де Мулен. По дороге они столкнулись с мусульманским отрядом, которому Раймунд — в силу опрометчиво заключенного договора — позволил пройти по землям Тивериады. Для Жерара де Ридфора эта встреча было явным подтверждением предательства графа. Он немедленно призвал восемьдесят тамплиеров из соседнего замка Фев и, вместе с десятком присутствовавших госпитальеров и сорока рыцарями из Назарета, решил атаковать противника, невзирая на его численный перевес. Ридфор с презрением отклонил совет магистра госпитальеров и одного из рыцарей Храма, Жаклина де Мальи, призывавших отказаться от боя.[190] Естественно, 1 мая в месте, называемом Фонтен де Крессон, христиане потерпели поражение и были полностью перебиты. Кажется, удалось бежать только одному Ридфору. После этого события начали развиваться стремительно. Ги и Раймунд примирились, по крайней мере, внешне.

По совету Ридфора король созвал своих вассалов и ополчение королевства. Города и крепости остались без своих гарнизонов, влившихся в ряды королевского войска. Ридфор предложил заплатить этим воинам из казны английского короля Генриха II, отданной на попечение тамплиерам. На самом деле, Генрих II поклялся отправитьсяв крестовый поход, чтобы искупить свою вину в смерти Бекета, и послал в Святую землю значительные суммы денег, отдав их на сохранение тамплиерам и госпитальерам с официальным запретом прикасаться к ним до его прибытия. В противном случае король оставлял за собой право покрыть свои расходы из имущества орденов в Англии. Даже посольство, отправленное на Запад в 1184 г., убедившись, что Генрих II не собирается в Иерусалим, не смогло добиться от короля отказа от этой казны. «Нам нужен государь, имеющий нужду в деньгах, а не деньги, нуждающиеся в государе», — якобы заявил патриарх Иерусалимский.

Несмотря на это, Ридфор открыл сундуки, в которых хранилась английская казна, и смог заплатить четырем или пяти тысячам пехотинцев.[191]

Саладин готовился осадить Тивериаду, которую обороняла Эшива, жена Раймунда. Сам граф Триполи находился в Сефории, где был назначен сбор войска со всего королевства. Он посоветовал не уходить из местности, богатой родниками; не рваться в бой, а ждать, пока армия Саладина не разойдется сама по себе, так как она не сможет долгое время находиться в мобилизованном состоянии. Предложение графа было принято. Однако ночью Ридфор пришел к королю: он подогрел недоверие Лузиньяна к «предателю» Раймунду и разбередил в нем тщеславие, убедив, что одна-единственная военная победа позволит ему прочно сесть на своем троне. «Король не посмел спорить с магистром, так как любил его и боялся, ведь именно он возвел его на престол и к тому же отдал ему казну короля Англии».[192] Чтобы одержать победу, следовало совершить бросок и заставить Саладина снять осаду Тивериады.

Утром 3 июля удивленная армия получила приказ выступать. Целый день колонна людей и лошадей, умирающих от жажды и осыпаемых стрелами, безнадежно медленно тащилась под палящим солнцем по иссушенной пустыне. Изнывающие под тяжестью доспехов, которые нельзя было бросить, рыцари и пехотинцы были вынуждены разбить лагерь на полпути, не успев даже добраться до источников воды, расположенных недалеко от Кафр Хаттин, несмотря на то что маршрут был изменен по совету Раймунда Триполийского. На следующий день мучения продолжились. Конные лучники противника имели преимущество перед пешими франкскими стрелками. Туркополам, в основном состоявшим на службе в военных орденах, не удавалось их отогнать. Атаки тамплиеров, замыкавших колонну, без поддержки оставались безуспешными.

Непоправимое произошло, когда мусульмане, воспользовавшись неблагоприятным для латинян ветром, подожгли кустарник: пехотинщы разбежались, побросав оружие, чтобы сдаться или укрыться на вершине отрогов Хаттина. Оставшись без прикрытия, конница понесла огромные потери, лошади были перестреляны или изрублены секирами. Спешившись, умирая от жажды и усталости, рыцари укрылись на вершине, рядом с королевским шатром, поставленным у «истинного креста», который христиане принесли с собой. Отчаянные атаки позволили нескольким рыцарям прорвать мусульманские ряды и спастись. В их числе был и Раймунд Триполийский, остальные же попали в плен.[193]

В руках Саладина оказалось, самое меньшее, пятнадцать тысяч человек, которым он уготовил разную участь: пехотинцев продали в рабство; Рено де Шатильон, «враг народа номер один», был казнен в присутствии султана — возможно, Саладин умертвил его собственной рукой. Двести тридцать тамплиеров и госпитальеры, точное число которых нам неизвестно, были подвергнуты пыткам, по обычаю, впервые введенному в Баниасе в 1157 г. Но Саладин пощадил короля, баронов Святой земли и… Ридфора.

Позиция Саладина вызывает интерес. Вот как он обосновал казнь храмовников и госпитальеров: «Я хочу очистить землю от этих двух нечестивых орденов, чьи обычаи бесполезны, и которые никогда не отрекутся от своей враждебности и не сослужат никакой службы в рабстве».[194] Мне кажется, что эти слова похожи на те, что сказал «Старец Горы», вождь сирийских ассассинов: он считал, что убивать магистров военно-монашеских орденов бессмысленно, так как вместо погибшего братья немедленно изберут нового руководителя, и орден нисколько не пострадает.[195] Мусульмане делали четкое различие между военными орденами, которые представлялись им группами, спаянными воедино дисциплиной и религиозным фанатизмом (анти-мусульманским по своей сути), и палестинскими «пуленами», которые, как они отмечали, стремились «оближневосточ-ниться» (levantiniser).[196] Военные ордены, в чьи ряды постоянно вливались братья из Западной Европы, ассимиляции не поддавались. Тамплиер по определению не привязывался к месту. «Если выхотите быть в Акре, вас пошлют в область Триполи… или отправят в Апулию», — говорилось будущему храмовнику во время церемонии приема (статья 661).

Исходя из этих соображений, я сделаю три важных замечания более общего характера.

Прежде всего, необходимо дать справедливую оценку рассказам о дружеских отношениях тамплиеров с мусульманами. Хорошо известен хрестоматийный текст арабского автора Усамы ибн-Мункыза, где он бахвалится своей дружбой с тамплиерами. Помимо того что его свидетельство единично (другие мусульманские авторы, напротив, исполнены чрезвычайной враждебности по отношению к христианам вообще и военным орденам в частности), вот короткий отрывок, который достаточно хорошо иллюстрирует границы понимания, возможного между тамплиером и мусульманином:

Большая политика иногда требовала знаков любезности по отношению к неверным, но явно не таких, чтобы отрекаться от своей веры ради Девы Марии. Усама, который постоянно посылает всех франков в ад, не имел ни малейшего намерения заходить дальше простой вежливости.

Во-вторых, все домыслы по поводу так называемого синкретизма храмовников с мусульманской религией, эзотерическим учением ассассинов и тому подобное, короче говоря, все попытки доказать, что тамплиеры не были или больше не были христианами, доходят до абсурда. Тамплиеры были христианами — и христианами фанатичными. И именно таковыми их считали мусульмане.

В-третьих, Ридфор может представлять агрессивное христианство крайнего толка, которое наверняка было более широко распространено в ордене, нежели обычно считают, и этим, без сомнения, объясняется его избрание магистром. Предпринятое Ж. Дюби исследование битвы, Божьего суда, игры в шахматы, где на кон ставили все, дополняет следующее замечание Д. Сьюарда: в сражении при Фонтен де Крессон Ридфор, возможно, думал о суде Божьем и вспоминал слова Иуды Маккавея: «Число мало значит для победы, если сила исходит от Бога», — мысль эта пользовалась популярностью на протяжении всего средневековья, в том числе в самый разгар Столетней войны![198]

В то же время Ридфор был склонен к крайностям. Его ненависть к Раймунду Триполийскому была буквально болезненной; влияние на Ги де Лузиньяна — непомерным: поведение в битве — неуравновешенным. Не забудем, что он вступил в орден после болезни. Рассказ о его смерти, принадлежащий Амброзию, позволяет сомневаться в том, что он выздоровел. Это была не просто болезнь несчастной любви!

За месяц, прошедший с битвы при Хаттине, Саладин завоевал все королевство: крепости и города, оставшиеся без защитников, пали без сопротивления. Отказавшись от мысли захватить Триполи и Антиохию, проигнорировав те немногие замки, что еще продолжали обороняться, Саладин решил захватить Иерусалим, что стало бы неоспоримым символом его победы в священной войне. Прежде чем начать осаду, султан подчинил себе Аскалон: для этого он распорядился привезти из Дамаска Ги де Лузиньяна и Жерара де Ридфора, чтобы те приказали королевским и орденским гарнизонам в Аскалоне и окрестных замках сдаться. Возможно, здесь кроется причина странного милосердия Саладина: он использовал короля и магистра, чтобы ускорить и упростить завоевание Святой земли. В октябре, после нескольких дней осады, Иерусалим капитулировал. Каждый житель мог беспрепятственно уйти из города — предварительно заплатив за свою свободу. Госпитальеры пустили на выкуп свою долю казны Генриха II; патриарх отказался расставаться со своей; орден Храма дал деньги, зажиточные горожане упирались и не хотели платить за бедняков. Бесчестье стало уделом всех.[199] Те, кто сумел откупиться, образовали три группы. Во главе их встали последние защитники города, Бальян д'Ибелен и командоры тамплиеров и госпитальеров: они проводили жителей Иерусалима в Тир, куда стекались беженцы со всего королевства. Под защитой прочных крепостных стен, получив подкрепление в виде отряда крестоносцев — им руководил энергичный Конрадом Монферратский (его отец Бонифаций был одним из пленников Хаттина), — Тир выстоял, и в конце декабря 1187 г. после двух месяцев бесплодной осады мусульмане отступили. Королевствовсе еще держалось. Саладин освободил Ридфора и Лузиньяна, прекрасно зная, что таким образом посеет раздор в стане латинян, разделившихся в вопросе об ответственности этих двоих людей за произошедшую катастрофу. Ридфор снова возглавил орден Храма. Изгнанный из Тира вместе с Ги, он последовал за ним в безрассудной, но удачной авантюре по отвоеванию Акры. Именно там он и погиб в бою 4 октября 1190 г. Предоставим слово Амбруазу. «В этом деле был убит магистр ордена Храма, тот, кто сказал доброе слово, шедшее от его доблестной выучки», говорит наш точный и саркастичный хронист:

Тремя годами раньше Саладин вступил в Святой град. Он совершил очищение святых мест ислама. Золотой крест, венчавший купол Скалы, был низвергнут, а алтарь на скале уничтожен. Храм Соломона снова стал мечетью Аль-Акса. Стенка, скрывавшая мирхаб, нишу, указывающую направление Мекки, была разобрана. Саладин повелел установить в большом зале, который снова стал местом молитвы, минбар (разновидность кафедры), который в 1169 г. приказал построить еще сам Нур-ад-Дин специально для того, чтобы поместить его в Аль-Акса, когда отвоюет Иерусалим.[201] Харран, древняя Храмовая гора, была омыта розовой водой. В первую пятницу после взятия города кадий Дамаска прочел молитву в присутствии Салади-на и разъяснил значение Иерусалима для мусульман. Так, храм Соломона и храм Господа не просто снова превратились в мечети Аль-Акса и Омара; эти священные места стали еще более дороги сердцу мусульман.

Франки вернули себе Иерусалим по договору 1229 г. и владели им до 1244 г.; но Харран им не отдали. Пришлось ждать 1143 г., чтобы тамплиеры снова обрели — по сути символически — свою прежнюю главную резиденцию. Новый же дом находился в Акре, где и оставался до самого падения королевства Иерусалимского.[202]