Жизнь и смерть ордена тамплиеров. 1120-1314

Глава 1. Упущенные возможности

Падение Акры в 1291 г. в каком-то смысле стало для ордена Храма смертным приговором. Именно ему, а не какому-то другому ордену, потому что он упустил возможность приспособиться к изменившейся ситуации.

Он приходился кузеном Карлу Анжуйскому, королю Сицилии. Его брат, Людовик де Боже, был коннетаблем королевства Франция и умер во время крестового похода на Арагон в 1285 г.

Магистр ордена с 1273 по 1291 г., Гильом де Боже был воплощением одновременно всех пороков и добродетелей тамплиеров: надменности, мужества, презрения к людям и опасности. Разумеется, он был предан Анжуйской династии; но в той же мере он был предан и ордену. С самого начала все его действия встречали осуждение даже в самом ордене. Даже его смертельное ранение в первый момент посчитали притворством. Но тем не менее какой конец! Каким символом единства ордена стал долгий путь раненого магистра, которого его люди несли по улицам пылающей Акры! Вспомним события, которые привели к крушению латинских государств и гибели Гильо-ма де Боже.

В 1289 г. магистр ордена Храма узнал через одного из своих тайных агентов при каирском дворе султана Калауна, что тот собирается напасть на Триполи. Гильом де Боже предупредил графа, который не прислушался к его словам — что не удивительно, учитывая непростые отношения между орденом и триполийским двором. Некоторые «грубо отзывались о магистре и уверяли, что он просто пытается их запугать». Но в мае город пал, а его население перебили мамлюки.

Тогда Калаун обратил внимание на Акру, прекрасно укрепленный и защищенный город с сорокатысячным населением. Открыто, не скрываясь, он начал крупномасштабные приготовления к осаде. Естественно, Боже с самого начала знал об этом. Смерть Калауна в 1290 г. ничего не изменила: в начале весны 1291 г. его преемник Малик-аль-Ашраф осадил город, только со стороны суши, не с моря. Семнадцатого мая мусульмане пробили брешь в стене и ворвались в Акру. Контратака, предпринятая военными орденами, захлебнулась. Именно в этом бою Гильом де Боже и получил смертельную рану.

Он выбрался из свалки: «Сеньоры, я больше не могу, ибо я мертв; видите рану». Его люди «сняли его с коня и положили на щит… и понесли его, чтобы похоронить у ворот св. Антония, которые нашли закрытыми». Через другие ворота они попали в какой-то дом, где смогли снять с магистра доспехи. Затем…

Однако шторм помешал им отплыть.

Главным очагом сопротивления стал квартал ордена Храма, который был лучше всего защищен. В конце концов главный дом Храма обрушился, погребя под собой и защитников и нападавших. Те, кому это удалось, отплыли на Кипр или к крепости тамплиеров Шато-Пелерен. Все было кончено. В течение следующих недель Тир, Бейрут и Сидон были оставлены без боя. Четырнадцатого августа 1291 г. тамплиеры ушли из Шато-Пелерена, последнего замка Святой земли.

Весть о гибели де Боже и падении Акры тут же достигла Сидона, который принадлежал ордену Храма. «По выбору братьев магистром ордена стал Тибо Годен, великий командор Святой земли…». Он почти не оставил следа в истории: отправившись на Кипр в поисках помощи, он там и оставался, ничего не предпринимая. Он умер в 1293 г. Его преемником стал Жак де Моле.[471]

Этот рыцарь из графства Бургундия[472] (совр. Франш-Конте) был принят в орден в командорстве Бон в 1265 г. Какое-то время он провел в Англии, а около 1275 г. отправился на Восток. Интриговал ли он, чтобы стать магистром? Доказательств этому нет. Избрание происходило на Кипре, куда военные ордены перевели свои резиденции: затем Моле отправился в путешествие «за море», т. е. в Европу. Новый магистр побывал в Южной Италии, Венеции, Франции и Англии. Он снарядил корабли, снабдив их оружием, и добился права экспорта зерна из Южной Италии на Кипр. Однако эта помощь была слишком ограниченной, чтобы стать результативной, и латиняне не смогли воспользоваться монгольским вторжением в Сирию, несмотря на все призывы кочевников (1299–1300). В то же время отношения орденов с кипрской королевской властью складывались неровно: короли Кипра совершенно не намеревались подчиняться их влиянию. К тому же между военными орденами и крестоносцами не было единодушия в выборе цели: нужно ли в первую очередь поддержать армянское государство Киликию, последнее христианское королевство в Восточном Средиземноморье? Или начать массированный крестовый поход в Сирию-Палестину, а возможно, и в Египет?

В июне 1300 г. два ордена при поддержке крестоносцев с Запада и кипрских войск совершили несколько морских рейдов на Александрию, дельту и сирийское побережье, особенно Тортосу, где онитщетно ждали монголов — этот шанс был уже упущен. Тамплиеры во главе с Моле заняли и обороняли островок Руад в виду Тортосы. Маршал ордена Бартоломе командовал отрядом из ста двадцати рыцарей, пятисот стрелков и четырехсот служителей. Но у них не было кораблей, что и стало причиной их поражения, о котором рассказывает тамплиер из Тира:

После нескольких стычек, сарацины высадились на остров вопреки сопротивлению…

Так закончилась последняя крупномасштабная военная операция тамплиеров. Вся ответственность за это плохо организованное мероприятие лежит на Моле. Но он, по крайней мере, решился на нечто более серьезное, чем бесплодные набеги на прибрежную полосу.

С этого момента Моле во всю ратует за всеобщий крестовый поход. Смысл его переговоров с папой Климентом V сводился к тому, что крестовый поход может увенчаться успехом, если опираться на Кипр и сильный флот, командовать которым должен грозный адмирал арагонского флота Сицилии Рожер де Лаурия.[474] Конечно, постфактум легко утверждать, что этот план был неосуществимым. Но ведь Моле знал, о чем думают по всей Европе — короли, твердившие, что все их помыслы о крестовом походе, священнослужители и писатели, которые один за другим составляли проекты освобождения Святой земли.

Это «упрямство» ордена Храма часто сравнивали с позицией госпитальеров, которые в 1306 г. силами небольшого флота, усиленного генуэзскими кораблями, напали на греческий остров Родос и одержали победу. Пятнадцатого августа 1306 г. единственный город Родоса оказался в руках ордена св. Иоанна, однако, чтобы довершить завоевание всего острова, потребовалось еще три года. Впрочем, не стоит слишком настаивать на противостоянии между тамплиерами и госпитальерами. Орден госпитальеров пережил жестокий внутренний кризис: в 1297–1300 гг. великий магистр Гильом де Вилларе созвал генеральный капитул во Франции: он подумывал о том, чтобы перенести туда главную резиденцию ордена. Капитул дважды решительно отверг предложение своего магистра. Племянник Гильома, Фульк, избранный великим магистром в 1305 г., выбрал другой курс: он предпочел сделать орден серьезной военно-морской силой на Средиземном море и обеспечить ему надежный плацдарм на греческих островах Додеканеса. Первоочередной задачей родосской операции вовсе не была борьба с турками. Что касается идей Фулька де Вилларе в том виде, в каком они сформулированы в его первой записке, поданной на имя папы, то они практически не отличаются от соображений Моле, несмотря на то что между 1307 и 1310 гг. магистр госпитальеров претворял свой план в жизнь только на одном Родосе.[475]

Для ордена госпитальеров это завоевание стало невероятной удачей, и тамплиер из Тира нисколько не обманывается на этот счет:

По примеру тевтонских рыцарей, обосновавшихся в Пруссии, госпитальеры в свою очередь создали теократическое государство. И нельзя сравнивать с ними тамплиеров, попытавших счастья на Руаде, так как этот остров был слишком мал для государства. В момент завоевания Родоса госпитальерами тамплиеры открыто поддержали восстание Амори против его брата, короля Генриха Кипрского. На что мог надеяться орден Храма? На то, чтобы самому завладеть островом? Определенно, нет. Выкроить себе на Кипре такое же место, какое он занимал в акрском королевстве? В 1302–1306 гг. орден Храмаупустил свой шанс. Может быть, так случилось из-за того, что Моле и сановники ордена сохраняли верность решениям, которые теперь принадлежали прошлому — например, идее всеобщего крестового похода? Хотел ли орден стать государством в государстве на Кипре? А нужно было стать просто государством.

Такое «просто государство» Жак де Моле нашел во Франции Филиппа Красивого. В июне 1306 г. папа Климент V, который тогда жил в Пуату, вызвал к себе магистров обоих орденов. У него уже находились составленные ими доклады о крестовом походе. Жак де Моле прибыл во Францию в конце 1306 или в начале 1307 г. Магистра сопровождал прецептор Кипра Рембо де Карон. Его присутствие доказывает, что разговор должен был пойти о крестовом походе. Моле не «эмигрировал» и не собирался переносить постоянную резиденцию ордена во Францию. Он лишь прибыл в ответ на приглашение папы, чтобы поучаствовать в обсуждении вопроса, в котором был до известной степени компетентным. Магистр ордена госпитальеров, задержанный делами на Кипре, приехал позднее, в августе 1307 г. Не следует противопоставлять храброго Вилларе, у которого из-за войны с турками не находилось времени, чтобы предстать перед папой, и праздного Моле, который охотно совершил приятное путешествие во Францию. Вилларе, безусловно, прибыл с опозданием, но и он оставался в Европе до октября 1309 г., так что остров Родос был покорен без него.[477] Что касается Моле, прибывшего на совет к папе, то поистине не его вина в том, что он так и не смог вернуться на Восток!

Каковы же были в то время отношения ордена Храма с французской монархией? Даже если сановники ордена Храма этого и не знали, то в 1306–1307 гг. эти отношения складывались не лучшим образом. Но с каких пор началось это похолодание? Были ли арест тамплиеров и суд над ними спланированы заранее? Или же все было организовано если не в последний момент, то, по крайней мере, за предшествовавшие этим событиям четыре-пять лет? Возможно ли, что, изучив процесс тамплиеров и его исход, историки истолковали малозначительные факты как проявления глубокой враждебности короля и его окружения к ордену Храма? Примером тому может служить случай с переводом королевской казны из парижской резиденции ордена в Лувр в 1295 г.

В действительности признаки разногласий с монархией в вопросе о правах и привилегиях ордена Храма наблюдаются с правления Людовика IX. Но в этих разногласиях нет ничего нового, ни присущего исключительно Франции, ни какой-то особой нацеленности на орден Храма. Перевод казны в Лувр не являлся признаком недоверия — в противном случае почему оно исчезло в 1303 г., когда казна вернулась в парижский дом ордена?

Хроника тамплиера из Тира упоминает о бестактности, если не грубости, проявленных Моле в отношениях с папой, и рассказывает об одном случае, который привел к столкновению магистра и короля: якобы парижский казначей ордена Храма одолжил королю четыреста тысяч флоринов, не посоветовавшись с магистром. Моле, рассерженный подобным нарушением устава, исключил казначея из ордена и остался глух к просьбам о помиловании со стороны короля, а затем и папы. Можно усомниться в реальности этого происшествия, поскольку о нем поведал человек, остававшийся на Кипре и располагавший крайне скудной информацией о событиях на Западе (как показывает его рассказ о процессе тамплиеров); впрочем, тамплиер из Тира подтверждает другие свидетельства, представляющие Моле «скаредным человеком» (вспомним рассказ о приключениях Рожера де Флора, ограбленного магистром ордена Храма, которым, без сомнения, был Моле). Правда это или нет, но подобный случай никак не мог стать истинной причиной процесса тамплиеров. Скорее его, то была последняя капля, переполнившая чашу терпения Филиппа.[478] Наконец, в какой степени присутствие тамплиера Гильома де Буанема, или Бубена, среди предводителей восстания в Брюгге в мае 1302 г. могло восстановить короля Франции против ордена в целом?[479]

Тамплиеры королевства и Гуго де Пейро, влиятельный сановник главный досмотрщик ордена, поддержали Филиппа Красивого в его борьбе с папой Бонифацием VIII. Это содействие вовсе не было незначительным; король в нем нуждался. Кроме того, по причинам, о которых я подробно расскажу, приступив к рассмотрению процесса тамплиеров, я полагаю, что «Дело» могло начаться только после пленения папы в Ананьи и окончанием конфликта с Бонифацием VIII. То есть не раньше 1303 г.

Глава 2. Нападение

В июне 1307 г. в Париже Жак де Моле провел капитул ордена. Вероятно, на нем обсуждались надоедливые слухи об ордене, ходившие, по крайней мере, с 1305 г. Теперь речь шла уже не о традиционных упреках в высокомерии, корыстолюбии и пр. Родилось обвинение в ереси, идолопоклонстве и содомии. Это вызывало большее беспокойство.

Эти слухи возникли в районе Ажана и распространялись человеком по имени Эскье де Флуаран, выходцем из Безье и приором Монфокона. В 1305 г. этот человек поделился дошедшей до него молвой с королем Арагона Хайме II, и когда последний не выразил доверия к письму Эскье, тот обратился к французскому двору. «Да будет известно Вашему королевскому величеству, что именно я открыл факты, касающиеся тамплиеров, сеньору королю Франции…»,[480] снова написал он Хайме II 28 января 1308 г. Мы находимся в конце 1305 или начале 1306 г. Некоторые советники короля, Гильом де Ногаре. Гильом де Плезиан, начинают собирать досье на орден Храма. С какой целью? Ускорить объединение орденов? Разорить орден Храма? Оказать давление на папу с целью добиться пересмотра последствий покушения в Ананьи (Ногаре был отлучен от Церкви)? У нас нет уверенности в том, что цель уже тогда была четко определена.

Папа знал о распространившихся сплетнях и отказывался им верить. Он не мог не упомянуть о них во время своей встречи с королем Франции в Лионе в 1305 г., а затем в Пуатье весной 1307 г. Чуть позже доверенные лица короля попытались сослаться на согласие папы, чтобы оправдать аресты, однако ни в Лионе, ни в Пуатье об этом и речи не было.

Ногаре терпеливо пополнял свое досье: он вербовал свидетелей обвинения среди бывших тамплиеров, изгнанных из ордена за свои проступки, и внедрил в ряды тамплиеров около дюжины шпионов, «стукачей», как мы сказали бы сегодня. Он усилил давление на папу, предложив торг: Ананьи в обмен на тамплиеров. Жак де Моле был осведомлен обо всем этом тамплиерами из окружения папы.

Он сделал упреждающий ход, попросив Климента V начать расследование, чтобы очистить орден от постыдных обвинений, которые против него выдвинуты. Двадцать четвертого августа 1307 г. папа уведомил короля Франции о том, что распорядился о расследовании. Его инициатива ускорила события, поскольку к этому моменту решение короля, искреннее или нет, уже было принято, а цель определена — уничтожить орден. Однако папское расследование угрожало затянуться, настолько велико было неодобрение папы, или и того хуже — закончиться оправданием. Нарушив границы церковной юрисдикции, королевская полиция взяла дело в свои руки и создала совершившийся факт.

В пятницу 13 октября, на рассвете, Жан де Веррето, бальи Кана, сообщил нескольким лицам, которых тайно собрал, о королевском письме, датированном 14-м числом прошедшего сентября. Эта дата была символической, так как 14 сентября отмечается праздник Воздвижения святого креста.

После изрядной порции риторики Филипп переходит к фактам: «Братья ордена воинства Храма, скрывающие волчью злобу под овечьей шкурой и одеянием ордена, гнусно кощунствующие над нашей верой», обвиняются в отречении от Христа, плевках на распя-яе, совершении непристойных жестов при приеме в орден, и «своим символом веры они клянутся, не боясь оскорбить человеческий закон, безотказно отдаваться друг другу, когда бы их ни попросили». Затем король рассказывает о расследованиях и совещаниях, предшествовавших его решению:

Далее следуют предписания, адресованные чиновникам, которым поручается проинструктировать бальи и сенешалей о том, как им надлежит произвести арест и расследование. Заканчивается этот текст кратким изложением тяжких обвинений против гамплиерои.

Жан де Верето получил это письмо задолго до 13 октября из рук уполномоченных, раскрывших ему цель операции. Те же самые чиновники потребовали, чтобы он сохранил полученную информацию в тайне от всех орденских домов своего округа, «и из предосторожности, если в этом есть нужда, провел также расследование в других монастырях и притворился, что это по поводу десятины (от 3 июня 1307 г,) или под другим предлогом».

Итак, 6 октября Жан де Верето, не вызывая подозрения, приступил к составлению описи владений ордена Храма. На рассвете 13 октября, чтобы дело пошло быстрее, Жан де Верто собрал необходимое количество людей и сообщил им об их задачах в округе Кан. Сам бальи произвел арест тамплиеров Божи; его подчиненный, виконт Кана, взял на себя тамплиеров Бретвиля. Виконт послал своего секретаря в Курваль и поручил доверенному рыцарю действовать в Вуазме. Бальи предпринял то же самое в отношении Луваньи. Всего вдобавок к тамплиерам Кана было арестовано тридцать рыцарей, которые были тайно помещены в королевскую тюрьму. Количество задержанных братьев-сержантов было более значительным.[482] Одновременно то же самое произошло по всему королевству. Будучи хорошо подготовленной, эта полицейская спецоперация увенчалась полным успехом.

Число арестованных трудно определить; в Париже их было сто тридцать восемь. Папская комиссия, проводившая допрос тамплиеров в 1309 г., оценила их количество в пятьсот сорок шесть человек, собранных со всего королевства и размещенных в Париже в трех десятках различных мест (тюрьмах, монастырях, частных жилых помещениях). Очень немногим удалось уйти от облавы, официально двенадцати, но, вероятно, их было вдвое больше. Единственным высокопоставленным сановником, которому удалось ускользнуть, стал прецептор Франции Жерар де Вильер. Некоторые беглецы позднее были схвачены, например прецептор Оверни Имберт Бланк, арестованный в Англии в 1309 г. Большинство из тех, кто ускользнул из полиции, бежали в самый день ареста. Эффект неожиданности был полным.

Но за пределами королевства эта политика совершившегося факта почти не получила положительной оценки. Уже 16 октября Филипп Красивый написал европейским монархам, сообщая им об операции и побуждая их действовать таким же образом. Эдуард II ответил 30 октября, что не верит ни одному из обвинений, выдвигаемых против ордена Храма. Хайме II в своем ответе защищал орден. Папа, собравший консисторию в Пуатье 15 октября, был уязвлен. «Ваше импульсивное поведение является выпадом против нас и Римской церкви», — написал он королю 27 октября. Папа Климент V был слабым, больным и нерешительным человеком. Он знал, что подлинной ставкой в этой игре являлся не орден Храма, а папский авторитет, попранный поступком Филиппа Красивого.[483]

Король не терял времени. Не верите? Не имеет значения! С конца октября начинают сыпаться первые признания тамплиеров — еще как поверите!

В течение ноября и декабря папа и европейские короли изменили свои взгляды. Цель папы была ясна: он стремился затормозить скорый суд, затеянный Филиппом, и перехватить инициативу. Орден Храма находится под обвинением — ладно, но пусть начатое против него судебное разбирательство будет открытым и контролируется Церковью. Двадцать второго ноября он издал буллу «Pastoralis praeeminentiae», в которой распорядился арестовать всех тамплиеров и передать их имущество в руки Церкви.

Эдуард II написал королям Иберийского полуострова и Сицилии, делясь с ними своими сомнениями. Десятого декабря он написал и папе. Однако 14 декабря он получил буллу и с этого момента подчинился решению понтифика. Английские тамплиеры были арестованы 10 января и заключены в тюрьмы Лондона, Йорка и Линкольна. Приказ об аресте прибыл к юстициарию Ирландии 25 января, и 3 февраля он был выполнен в Дублине. В целом на Британских островах было взято под стражу сто тридцать пять тамплиеров.

Реакция пяти королевств Иберийского полуострова оказалась неоднозначной. Наварра находилась в руках Людовика, старшего сына короля Франции, и 23 октября тамплиеры были заточены в Памплоне. Три тамплиера из Арагона были схвачены во время облавы, но благодаря протестам Хайме II были выпущены на свободу. Впрочем, сам король Арагона, не дожидаясь папской буллы, еще 1 декабря приказал арестовать тамплиеров королевства Валенсия. Здесь верх одержали интересы государства. Арагонские тамплиеры владели мощными замками, которые король стремился прибрать к рукам и ни в коем случае не собирался допустить, чтобы имущество ордена Храма послужило к увеличению богатства духовенства, и особенно ордена госпитальеров (короли Арагона выступали противниками слияния орденов). Тем не менее за пределами Валенсии, где аресты состоялись (там под стражу был взят Эксмен де Ленда, магистр провинции Арагон), тамплиеры сумели себя защитить. Под командованием Раймунда Са Гардиа, настоятеля крупного руссильонского командорства Ма Де, они заперлись в своих замках Мираве, Монзон, Аско и др. С декабря 1307 по август 1308 г. Раймунд переписывался с королем, защищая орден и напоминая о тех услугах, которые тамплиеры оказали делу Реконкисты. С февраля 1308 г., не прекращая переговоров, Хайме II осадил крепости. Первые замки капитулировали в августе, Мираве и Кастеллот — в ноябре, Монзон продержался до мая 1309 г., а Халмера сдалась только в июне 1309 г. В августе Са Гардиа был препровожден в Руссильон, принадлежавший королю Майорки, младшему представителю арагонского королевского дома. Король Майорки не мог противостоять королю Франции и после издания «Pastoralis praeeminentiae» отдал приказ об аресте тамплиеров.[484]

В Кастилии и Португалии монархи защищали орден. Они приступили к арестам только после новой папской буллы «Faciens misericordiam», изданной в августе 1308 г.

Впрочем, позиции властей определялись их связями, более или менее тесными, с французской короной. Граф Прованса и король Неаполя Карл II Анжуйский последовал примеру Филиппа Красивого: 13 января 1308 г. он направил своим доверенным лицам запечатанные послания…

Так и было сделано. Однако в Тулоне семеро тамплиеров, вероятно предупрежденных епископом города Раймундом Ростэнжем, сумели вовремя скрыться.[486]

Во Фландрии приказ об аресте, отданный 13 ноября 1307 г., пришлось повторить 26 марта 1308 г. В Бретани арест вызвал конфликт с королевскими чиновниками короля Франции, прибывшими, чтобы захватить имущество ордена: их выставили вон. В Германии власти повели себя по-разному. Епископ Магдебурга обвинил тамплиеров в поддержке враждебного епископа Хальберштадтского и летом 1308 г. приказал арестовать. Нам ничего не известно о судьбе тамплиеров в Австрии, Польше и Венгрии. В Италии, по-видимому, большинству удалось спастись.[487]

На Кипре ситуация была наиболее тяжелой, потому что тамплиеры были многочисленны, вооружены и располагали замками. К тому же они были главной опорой Амори в борьбе против его брата Генриха. Папская булла была доставлена на остров только в мае 1308 г. Маршал ордена Эйме д'Оселье отказался подчиниться и сдать оружие. В конце концов 1 июня 1308 г. после нескольких туров долгих переговоров он уступил. Тамплиеры стали пленниками в собственных замках Хироликия и Эрмасайя.

Таким образом, потребовалось девять месяцев, чтобы приказ папы был выполнен по всему христианскому миру. Подчинились все. Однако за пределами Франции и стран, находившихся под ее влиянием, это было сделано неохотно. Тем не менее в течение этого периода досье существенно обогатилось.

Письмо от 14 сентября 1307 г., в котором король приказал арестовать тамплиеров, было составлено весьма искусно. Якобы вначале король не хотел верить слухам. Но мало-помалу «родились предположения и сильные подозрения». Тогда он решил установить истину, и «чем шире и глубже мы изучали, как будто подкапываястену, тем ужаснее становились мерзкие дела, на которые мы наталкивались». Ему ничего не оставалось, как перейти к действию. Что касается средств, которые пришлось применить, чтобы выявит! правду, то текст совершенно откровенен:

Королевские распоряжения без обиняков предписывали «при необходимости» применять пытки (р. 19–23).

После появления первых признаний обвинения обрели почву. Начиная с августа 1308 г., когда папская власть взяла дело в свои руки, обвинения были объединены в пятнадцать статей, включавших восемьдесят восемь (или восемьдесят семь) вопросов в судебной процедуре против личностей, или сто двадцать семь — против ордена.[488] Следуя за Малкольмом Барбером, можно свести все эти статьи к семи основным положениям:

— Тамплиеры отрицают Христа, которого считают ложным пророком, распятым за собственные грехи, а не во искупление грехов человечества. Во время своих церемоний они топчут крест, плюют и мочатся на него.

— Они поклоняются идолам, кошке и голове с тремя лицами, которыми они подменяют Спасителя.

— Они не верят в таинства, а священники ордена во время мессы «забывают» произнести формулы пресуществления.

— Магистры и сановники ордена, будучи мирянами, отпускают братьям грехи.

— Тамплиеры практикуют непристойные и гомосексуальные обычаи.

— Они обязуются способствовать обогащению ордена любыми средствами.

— Они тайно собираются по ночам; всякая огласка относительно капитулов строго наказывается вплоть до смерти.

Пятнадцатого октября 1307 г., выступая перед собранием нотаблей в Нотр-Дам, Гильом де Ногаре черпал свои аргументы в оправдание ареста из аналогичного арсенала. Сначала агенты короля, потом инквизиторы вырвали у тамплиеров признания, требовавшиеся, чтобы подкрепить обвинения.

В Париже допросы начались уже через неделю после ареста. В октябре и ноябре было принято сто тридцать восемь свидетельских показаний, к которым нужно прибавить еще девяносто четыре, полученных в провинции. Краткое исследование Малкольма Барбера, начавшего с парижских показаний, показывает, что речь шла о людях, средний возраст которых составлял сорок два года, а большинство принадлежало к числу братьев-сержантов или братьев-служителей. Сто тридцать четыре из ста тридцати восьми частично или полностью подтвердили обвинения, выдвинутые против их ордена. В провинции некоторое время держались тамплиеры Кана. Два немецких тамплиера, допрошенных в Шамоне, все отрицали.

Все, от пастуха из Божи до великого магистра Жака де Моле, в чем-то признавались, но ясно, что решающее значение для хода дела имели исповеди сановников. Именно здесь король и Ногаре добились самого явного успеха. Первым, 21 октября, сделал признание Жоффруа де Шарне, прецептор Нормандии. Ему было пятьдесят шесть лет, и он был принят в орден в Этампе за тридцать семь или тридцать шесть лет до этого…

Признание Гуго де Пейро, который в качестве генерального досмотрщика ордена присутствовал при сотне вступительных церемоний, безусловно, навредило ордену больше всего. Он сказал почти то же самое, что и Шарне, и уточнил, что сам принимал братьев таким же точно образом, «потому что таков был обычай согласно уставу ордена».

И какое значение на фоне этих признаний могли иметь показания Жана де Шатовилье, который на допросе 9 ноября отверг все обвинения, выдвинутые против ордена Храма?

Двадцать четвертого октября Моле подтвердил заявления Шарне и Пейро; на следующий день он публично повторил свое признание в присутствии магистров Парижского университета. При этом он велел всем братьям говорить всю правду, т. е. сознаться во всем, что полностью сломило всякую волю к сопротивлению. Двадцать шестого октября торжествующий Филипп Красивый снова написал королю Арагона.

Формально у последнего не было никаких оснований возражать против судебной процедуры, осуществленной в Париже, так как допросы проводили инквизиторы Гильом Парижский и Николь д'Эннеза. Но в провинции, прежде чем предстать перед судом инквизиции, тамплиеры сначала проходили через руки королевских агентов. В Кагоре заседания шли под председательством сенешаля, и его подчиненные предварительно угрожали обвиняемым истязаниями, показывая им пыточные инструменты. Этого часто оказывалось достаточно: в 1308 г. прецептор Жантье в Лимузене сказал, что сдался при одном виде этих орудий. Нужно также учитывать и условия содержания: секретность, хлеб и вода в продолжение долгих дней, плохое обращение, унижения: в Кагоре Ато де Сальвиньи провел четыре недели в кандалах, питаясь хлебом и водой.

Пытки применялись к особо упорным или сомневающимся, т. е. к тем, кто, так или иначе, воздерживался от признаний. Приведенный выше отрывок из признания Гуго де Пейро наводит на мысль, что он оказался в их числе. Это еще более явно в случае Римбальда де Карона, прецептора Кипра: когда его допросили утром 10 ноября, он все отрицал, допрос был отложен, а вечером, когда он возобновился, Римбальд подтвердил все, что от него хотели. Прецептор Дузана, Итье де Рошфор, подвергся пытке вторично, уже после признания, так как его палачи заподозрили, что он не сказал всего, особенно об идолопоклонстве.

Теперь пришло время задаться вопросом о реальности этих обвинений, т. е. о проблеме невиновности или виновности тамплиеров. Однако важно показать, что эти непомерные обвинения не отличались новизной и Ногаре с подручными почерпнули их из проверенного арсенала борьбы с ересями. И в этом они не были первопроходцами: епископ Памье Бернард Сессе в 1301 г. и папа Бонифаций VIII в 1302–1303 гг. уже успели прибегнуть к накопленному в этой области опыту. Во всех этих судебных делах ощущается усмешка Ногаре, метод которого состоял в том, чтобы превратить противника — будь он сам папа — в еретика. И тогда он без промедления обращал в свою пользу страхи и панику, которую вызывало одно упоминание о ереси у средневековых людей.

Письмо папы Григория IX описывает характерные черты люциферианской ереси, раскрытой в Германии в 1253 г.: среди них значится отрицание Христа и креста, идолы (жаба или черная кошка, воплощение Люцифера), сексуальное и гомосексуальное распутство, тайны, ночные сборища. Малкольм Барбер предлагает яркое сравнение между этим описанием и обвинениями против тамплиеров.[489] К этой давней основе прибавились некоторые свежие элементы или, по крайней мере, новая трактовка старых претензий, отождествляющая их с магией, колдовством или ересью. «Большие французские хроники» представляют список из одиннадцати статей обвинения. Среди них мы находим, например, поклонение черной кошке и непристойный поцелуй в анус, который не фигурирует в списке из ста двадцати семи статей 1308 г.

Эти обвинения необходимо рассматривать как по отдельности, так и в качестве единого целого. Каждое из них соотносилось с чем-то хорошо известным и доступным пониманию большей части населения.

Пункты об отрицании креста и жертвы Христовой заставляют вспомнить о верованиях катаров и, сверх того, соотносятся с религией ислама. К тому же обвинение в идолопоклонстве наводит на мысли о мусульманах, которые на Западе воспринимались как язычники. Черная кошка вполне традиционно считалась воплощением демона.

История магической головы тамплиеров соотносится с народными верованиями, начиная с античной легенды о Персее и Медузе, которая была хорошо известна в эту эпоху.

Итальянский нотариус Антонио Сиччи из Верчелли, который в течение сорока лет состоял на службе у тамплиеров Сирии, допрошенный 1 марта 1311 г., оставил нам ее наиболее полную версию:

Сама история уже была рассказана Готье Мапом в 1182 г. и Жерве де Тильбери, а в XIII в. получила распространение в модных романах. Две постоянные величины этого повествования — сексуальное извращение с насилием над умершей и магическая голова, насылающая смерть своим взглядом и дающая неуязвимость своему обладателю, сколько бы он ее у себя не держал. Голова Медузы является устрашающим символом женского пола, а легенда о Медузе представляет собой «выражение вымыслов, связанных со страхом перед женщиной, и тут совершенно естественно находит себе место тема совокупления с мертвой, инцеста и содомии».[491]

Соломон Рейнах продемонстрировал то, как эта легенда могла оказаться связанной с тамплиерами. Он обнаружил следы этой истории в Северной Сирии за столетие до процесса: Персей сделался рыцарем, а рыцарь означал рыцаря Храма par excellence. На Востоке рассказывали о том, что магическую голову прячут рыцари, и это, разумеется, были тамплиеры. Они тайно обратились в ислам и поклоняются этой голове как идолу, кроме того, голова эта именовалась Магометом, а затем, в результате искажения, Бафометом. Она используется во время посвящения тамплиеров, которые носят вокруг талии шнурочки, которые сначала прикладывают к ней. «И говорят, что эти шнурочки клали и обвивали вокруг шеи идола, имевшего вид человеческой головы с большой бородой. И они целовали эту голову и поклонялись ей на своих провинциальных капитулах», — говорится в приказе об аресте от 14 сентября 1397 г. (р. 29).

Таким образом, здесь мы снова возвращаемся к исламу: текст нотариуса Сиччи ясно подразумевает, что поклонение голове является знаком обращения в ислам. Ношение шнурочков недвусмысленно соотносится с учением катаров, поскольку в этой религии оно символизировало получение «утешения» (сопsоlатепtит).

Отсутствие формулы освящения во время мессы, в результате его последняя лишается всякого смысла, можно было истолковать по-разному. В понимании народа это еще одно свидетельство совпадения с верой катаров, отрицавшей действительность таинств. Для более просвещенных умов отсутствие формулы пресуществления означало, что Христос не присутствует на мессе во плоти, что делает ее осмысленной. В частности, заупокойные мессы, совершавшиеся капелланами Храма, ничего не стоили, а сопровождавшие их приношения, милостыня и пожертвования были тщетными. Семьи, которые приносили эти дары, были ограблены и имели право потребовать у ордена Храма отчета.

Подведем итог: действие освященной просфоры заключается в том, чтобы отгонять демонов и колдунов, а тамплиеры отказались от освящения, потому что сами — демоны и колдуны.

Что касается обвинения в гомосексуализме, то здесь корни уходят в библейскую историю о Содоме, городе, зараженном грехом и наказанном за это Богом. Естественная для средневековья логика привела к тому, чтобы связать с тем же грехом падение Акры и гибель латинских государств на Востоке. И если бы мудрый король Филипп не принял мер предосторожности, Францию — королевство Святого Людовика — постигла бы такая же участь. Можно вернуться к катарам: «совершенные» всегда ходили парами, и к исламу: в торговле рабами особенным спросом пользовались молодые юноши.

Обвинения, выдвинутые против тамплиеров, образуют единое целое, призванное дискредитировать орден, сблизив его с еретиками, в частности катарами, и представив доказательства его полного искажения исламом. Примешав к ереси магию и колдовство, Ногаре с подручными надеялись одним махом поставить себе на службународные предания и идеи, распространившиеся в интеллектуальном мире во второй половине XIII в. Уточним, что эти идеи по повод) магии и колдовства в действительности не были новыми, но опирались на новые авторитеты, например св. Фому Аквинского. Постараемся также не слишком спешить в поиске истоков представления о тождественности колдовства и ереси. Только в конце XIV и начале XV вв. Церковь назвала ересью колдовство и, в более общем смысле, целый ряд народных суеверий, и начала их преследовать с тем же пылом, с каким прежде преследовала собственно ересь (см., например, процесс Жанны д'Арк). В 1310 г. мы еще находимся на этапе охоты на еретиков, а охота на ведьм развернулась только в конце средневековья и в эпоху Ренессанса (да, да!).[492]

Теперь «горькие подозрения» Филиппа Красивого получили подтверждение благодаря многочисленным и совпадающим по содержанию признаниям. Они были тем весомее, что изобличали поступки и обычаи, согласные с общими верованиями своего времени, что не могло не поколебать самых убежденных скептиков: князей и папу. Однако, несмотря ни на что, дело затянулось — к великому недовольству короля и его приближенных. При всем совершенстве запущенного механизма, он застопорился.

Издав буллу «Pastoralis praeeminentiae», папа снова завладел инициативой. Возможно ли, чтобы и его смутили признания тамплиеров? В тот момент он в основном негодовал на незаконное вмешательство короля Франции в папскую юрисдикцию.

Для Филиппа Красивого эта булла, конечно же, стала источником беспокойства: он не мог ее отвергнуть, а значит, ему нужно было лавировать с тем, чтобы как можно меньше уступить папе. Он дважды уклонялся от просьб папы о передаче тамплиеров под контроль Церкви. Он не смог предотвратить того, что в декабре 1307 г. в присутствии двух кардиналов, присланных папой, Моле и другие руко водители ордена не повторили своих признаний, а Моле рассказал, что боялся пыток. С этого момента папа уже знал, как себя вести Климент V развил свое преимущество и в феврале 1308 г. затормо зил действия инквизиторов.

Филипп Красивый нанес ответный удар сразу в двух направлениях, усилив давление на папу и взбудоражив общественное мнение в королевстве. Точно так же он действовал против папы Бонифация VIII.

Он обратился к докторам Парижского университета, задав им семь вопросов о законности своих действий. Может ли светская власть действовать в одиночку, когда заблуждение очевидно? Получив доказательства виновности тамплиеров, не вправе ли он был арестовать их? И т. д.

Ответ университета, полученный только 25 марта 1308 г., был озадачивающим и скорее неблагоприятным для начинаний короля. Ученые отстаивали церковную юрисдикцию и утверждали, что орден Храма — монашеский орден. Правда, они согласились, что благодаря наличию признаний «имеется горькое подозрение, что все члены ордена являются еретиками или пособниками ереси». Этого оказалось достаточно, чтобы осудить орден и оправдать расследование, начатое королем.

В борьбе с папой королевская власть использовала еще одно средство — клевету. Были обнародованы анонимные пасквили, в которых папу обвиняли в непотизме (что трудно отрицать!), потакании ересям и пр. Все это сопровождалось угрозами и напоминаниями о злоключениях Бонифация VIII.

Одновременно правительство созвало в Туре Генеральные штаты королевства. Инициатором этого заседания стал Гильом де Ногаре: «Небо и земля поколебались от дерзости столь великого преступления, и стихии пришли в смятение. <…> Против столь беззаконной язвы должно восстать все — законы и оружие, скоты и четыре стихии» (р. 105–107). Эта фраза уже сослужила свою службу в борьбе против Бонифация VIII…

На заседаниях штатов присутствовали представители духовенства, знати и городов. В качестве этих последних были без колебаний приглашены жители даже крошечных поселков, и в результате набралось около трехсот человек. Нам ничего не известно о дискуссиях (проходивших между 5 и 15 мая). Однако представители всех трех сословий сопровождали короля в Пуатье на встречу с папой. В течение июня и июля Филипп, Ногаре и Плезиан непрерывно оказывали давление на Климента V. Плезиан представлял позицию короля на консистории, проходившей 29 мая. Он собрал воедино всеобвинения против ордена Храма. Папа не отреагировал. Тогда 14 июня Плезиан пошел в атаку:

Далее следует угроза прямого вмешательства светской власти и народа, так как «все те, кого касается это дело, призваны защитить веру» (р. 129).

Плезиан потребовал возобновить расследование во всех диоцезах, снова привлечь к делу инквизиторов и полностью искоренить орден Храма, признанный сектой.

Чтобы усилить давление, советники короля 27 июня 1308 г. представили папе семьдесят два тамплиера, хорошо подготовленных и отобранных из числа отступников ордена или рыцарей, подвергшихся пыткам. Этьен де Труа, один из первых обвинителей ордена, покинутого им еще до ареста, дал показания без всяких уговоров. По его словам, принимавший его в орден Гуго де Перо сказал ему, показав крест:

Филипп Красивый из предосторожности оставил в Шиноне сановников ордена, якобы заболевших.

Пятого июля Климент V сдался. Вернувшиеся на свои места инквизиторы теперь действовали вместе с епископами в масштабе диоцезов. В булле «Faciens misericordiam» от 12 августа 1308 г. папа объяснил свою позицию по поводу суда над тамплиерами. Он возложил на провинциальные соборы обязанность судить тамплиеров как частных лиц по представлению епархиальных комиссий. Чтобы судить орден в целом, он назначил папских уполномоченных в каждом государстве или регионе. Парижская комиссия, отвечавшая за королевство Франция (именно здесь происходили основные события), состояла из восьми человек. Решение об окончательном уничтожении ордена было принято и провозглашено на общем соборе, созванном буллой «Regnans in coelis». Он проходил в Вьенне в начале 1131 г. Наконец, понтифик оставил за собой право судить руководителей ордена. Имения ордена должны были использоваться на нужды крестового похода. В ожидании его начала опеку над ними получил король, одновременно «по просьбе Церкви» сохранив контроль над пленниками.

Победа короля была полной. Но только внешне. Ведь папа сохранил всю свою свободу действий и мог затягивать и тормозить процесс. И это удалось ему как нельзя лучше, так как дело не было завершено еще добрых два года.

В действительности епархиальные комиссии приступили к работе только весной 1309 г. Что касается апостолической комиссии, то она впервые собралась в ноябре 1309 г. Епископы, не очень убежденные в виновности тамплиеров, как и папа, не выказывали признаков особого рвения. Удивительно, что не делал этого и Филипп Красивый: хотя он и был уверен в том, что сможет держать папскую комиссию под контролем, он все же не стремился ускорить начало заседаний, боясь, что перед уполномоченными папы братья смогут отказаться от своих показаний.

Во Франции епископальные расследования начались в середине 1309 г., в некоторых других местах для этого пришлось дожидаться 1310 г. Для французских заключенных это означало вторую череду допросов. В Англии, Испании и Италии она оказалась первой. И снова были использованы пытки — не везде, но и не только во Франции. В качестве примера можно сослаться на предписания, данные епископом Парижа: предметом особого интереса являлось то, каким образом тамплиеры принимались в орден. В случае необходимости «следует пригрозить пыткой, даже страшной, и показать инструменты, но не начинать ее тотчас же. <…> Пытать должен подходящий для этого церковный пыталыцик — обычным способом и в меру» (р. 143).

Во Франции пытки применялись почти повсеместно, кроме Клермона. В Англии ничего такого не происходило, пока в сентябре 1309 г. там не появились два инквизитора с континента (в стране своих инквизиторов не было). Тамплиеры, содержавшиеся в Лондоне, отвергли обвинения. Инквизиторы потребовали примененияпыток, на что король 9 декабря ответил согласием. Однако шесть месяцев спустя инквизиторы пожаловались — никто не хочет пытать! Они потребовали, чтобы пленников перевезли в Понтье, континентальное владение короля Англии, не подчинявшееся английским законам. В конце концов, поиски «подходящего пыталыцика» увенчались успехом, и пытки начались, но только в июне 1311 г. были получены признания у трех тамплиеров (всего лишь).[494] В Ирландии комиссия по расследованию состояла из трех доминиканцев, двух францисканцев и каноника из Килдара. Она задала восемьдесят семь вопросов пятнадцати тамплиерам, допрошенным в феврале 1310 г. в соборе Св. Патрика в Дублине.[495]

В Арагоне сохранились только материалы допросов тамплиеров из Лериды и Руссильона. В этом регионе братья защищались особенно упорно. Пьер Блада объявил 15 февраля 1310 г.:

Брат-капеллан Раймунд Сапте твердил то же самое.[496]

Понадобился приказ папы, изданный в марте 1311 г., чтобы пытки были применены к восьми тамплиерам из Барселоны. Некоторые из них заранее позаботились о том, чтобы объявить, что их показания не будут иметь силы, но ни один не сдался.[497] В Кастилии и Португалии допросы проводились обыкновенными способами.

В Германии ситуация порой складывалась особенно драматично. Архиепископ Магдебурга, относившийся к тамплиерам чрезвычайно враждебно, бросил их в тюрьму и вознамерился самолично их судить, за что был отлучен от Церкви своим соперником, епископом Хальберштадта. В Майнце 11 мая 1310 г. прецептор дома в Грюмбахе и двадцать рыцарей захватили зал, где проходили допросы братьев; прецептор выступил в защиту ордена и своего брата Фридриха фон Зальма и предложил доказать свою невиновность участием в ордалии. Тридцать семь присутствовавших там тамплиеров заявили о своей невиновности.[498]

В Италии пытки применялись в Неаполе и папском государстве — за счет этого удалось заполучить несколько признаний. В Северной Италии в сентябре 1309 г. была учреждена комиссия под началом архиепископа Равенны Ринальдо да Конкореццо. Она наблюдала за ходом расследования в диоцезах. Очень немногие из допрошенных тамплиеров находились в тюрьме. Затем провинциальный собор на двух заседаниях в январе и июне 1311 г. изучил полученные материалы и вызвал в суд содержавшихся в заключении тамплиеров Пьяченцы, Болоньи и Фаенцы. Они были признаны невиновными, с; чем согласился и францисканский инквизитор. Только два инквизитора-доминиканца считали тамплиеров виновными и порицали то, как Конкореццо провел расследование и процесс. Они пожаловались папе, который в письме к архиепископу упрекнул его за пренебрежение пытками и приказал снова начать допросы. Конкореццо отказался, но его коллеги в Пизе и Флоренции воспользовались этим, чтобы возобновить преследование тосканских тамплиеров, на сей раз с применением пыток. В Венеции, городе без костров, инквизиция находилась в руках государства: здесь тамплиеров не только не трогали, но даже позволили им остаться в их собственном доме.[499]

Наконец, на Кипре тамплиеры отвергли обвинения, и для возобновления расследования здесь также потребовался приказ Климента V. Разбирательство, проходившее во Франции, отличалось почти полным отсутствием свидетельских показаний, исходивших от лиц, не принадлежавших к ордену: в 1309–1310 гг. такие свидетели дали всего шесть показаний из двухсот тридцати одного. Напротив, за пределами Франции были получены многочисленные сторонние свидетельства: шестьдесят в Англии, сорок одно в Ирландии, сорок четыре в Шотландии (где тамплиеров было двое). Количество благожелательных и негативных свидетельств одинаково, причем последние чаще всего сводятся к пересудам и сплетням. Сорок одно свидетельство в Ирландии исходит от тридцати семи церковнослужителей и четырех мирян, один из которых в прошлом являлся сержантом ордена Храма. Из числа свидетелей обвинения трое одновременно входили в комиссию по расследованию.[500]

После этого быстрого обзора европейских горизонтов нам стоит вернуться чуть-чуть назад и остановиться на Франции. Именно там разворачивались главные события, поскольку одновременнос епархиальными расследованиями вроде тех, о которых мы только что говорили, комиссия из восьми человек вела разбирательство дела о виновности ордена как такового.

Когда в ноябре 1309 г. эта комиссия собралась на первое заседание, она присутствовала в неполном составе, и до 22 ноября перед ней не предстало ни одного тамплиера, чтобы защитить орден. Однако, и мы располагаем соответствующими доказательствами в отношении епископа Базаса, комиссия оповещала о своей работе тамплиеров, содержавшихся под стражей в королевстве. Двадцать шестого ноября на заседании присутствовал Жак де Моле: он стремился достойно защитить орден, но захотел получить совет, так как сам был недостаточно мудр.[501] Ему перевели на французский различные документы. В зале, как будто случайно, присутствовал Гильом де Плезиан, «но не по приказу поименованных господ уполномоченных, как они сами сказали» (р. 153). Явившись туда вторично несколько дней спустя, Моле занял позицию, с которой уже больше не сходил: раз папа оставил за собой суд над ним, он будет говорить только в присутствии папы. Когда 2 марта 1310 г. он был вызван в третий раз, около пятисот братьев уже успели заявить о своем желании засвидетельствовать невиновность ордена, он же продолжал молчать. Лишь с большим опозданием он понял, что выбранная им тактика не принесла результата.

В конце 1309 г. в лагере короля царил оптимизм: Моле ничего не сказал, а перед восьмеркой предстало слишком мало тамплиеров. Казалось, всякая опасность непредвиденного поворота устранена. Двадцать шестого ноября король приказал своим бальи и сенешалям препроводить в Париж тамплиеров, выразивших желание выступить свидетелями.

Комиссия приступила к работе 3 февраля, заслушав шестнадцать тамплиеров из Макона. Неожиданность была полной: пятнадцать из них защищали орден. С этого началась целая волна, потому что к концу месяца уже пятьсот тридцать два брата, прибывших со всего королевства, заявили о своем желании дать показания в защиту ордена. В конце марта их было уже пятьсот девяносто два, а вскоре уже более шестисот.

Тамплиеры доверили защиту ордена четверым своим представителям — двум братьям-капелланам, Пьеру де Булоню (собственно, из Болоньи), безусловно ранее изучавшему право, и Рено де Провену, и двум братьям-рыцарям из провинции Овернь, Бертрану де Сар-тижу и Гильому де Шамбоне. Эти двое, представ перед судом епископа Клермона, не сделали никаких признаний. Что же касается двоих священников, то они сделали признания в 1307 г. Их защита становилась все более и более уверенной и основательной и подогревала волю к сопротивлению у остальных.

Для короля ситуация становилась тревожной. К тому же в апреле папа отложил всеобщий собор до 1311 г. Тогда король воспользовался советом некоего теолога из Парижского университета, мнение которого, разделявшееся абсолютным меньшинством ученых, сводилось к следующему: «Зачем давать защитника, если не для того, чтобы защитить заблуждения тамплиеров? Это неугодно Богу, ибо голос фактов делает преступление явным. Пусть же Церковь избежит этого позора! Пусть поспешит это сделать!»[502] (р. 79). Одним махом все юридические аргументы были сметены неотразимым силлогизмом: защищать орден означало согласиться с тем, что он может не быть виновным, но он виновен, следовательно, защищать его недопустимо. При всей сомнительности этого аргумента король без промедления перешел к действиям.

Архиепископская кафедра Санса пустовала, и Филипп добился от папы, чтобы тот передал ее Филиппу де Мариньи, епископу Кам-бре и брату всемогущего Ангеррана де Мариньи, оттеснившего Ногаре на второе место в королевском совете. Излишне говорить, что новый архиепископ был полностью предан королю.

Епископство Париж входило в состав провинции Сане. На долю Филиппу де Мариньи выпало завершить, по решению собора, епархиальное расследование личной вины тамплиеров в своей провинции. Незамедлительно 10 мая архиепископ созвал синод. Сознательно обойдя процедуру, предписанную апостолической комиссии восьми и епархиальным комиссиям, Мариньи добился осуждения на сожжение пятидесяти четырех тамплиеров провинции Сане, которые сознались в своих преступлениях в 1307 г., но снова впали в заблуждение, когда решили защищать орден перед комиссией восьми. Для Мариньи они были вероотступниками, хотя многие богословы отвергали эту идею. Двенадцатого мая осужденных на телегах вывезли из Парижа через ворота Св. Антония, недалеко от которых был приготовлен костер.

Никто из них — здесь не было исключений — не признал ни одного из преступлений, которые ставили им в вину, но, напротив, они упорствовали в своих запирательствах, постоянно твердя, что их предают смерти без причины и несправедливо, что не без восхищения и великого удивления могли видеть многие люди.[503]

В последующие дни костры запылали в Санлисе, Пон-де-л'Арш, а позднее в Каркассоне.

Король торжествовал: судебное разбирательство было сорвано. Несколько тамплиеров, представших перед комиссией в последующие дни, путались в словах и давали несогласованные показания. Два главных защитника ордена Пьер де Булонь и Рено де Провен исчезли — вероятно, были похищены, убиты или бежали. Тамплиеры отказались от защиты ордена. Комиссия делала перерывы в работе или проводила несколько заседаний то тут, то там. Немногие тамплиеры, успевшие перед ней выступить, предварительно обработанные своими тюремщиками, признавали все что угодно, противоречили самим себе, доводя до изнеможения самих членов комиссии. Иногда какая-нибудь группа тамплиеров, например братья из Ла-Рошели, упорствовала; иногда в защиту ордена выступал внешний свидетель, как, например, лионский доминиканец Пьер де ла Палю.

С согласия папы и короля 26 мая 1311 г. комиссия прекратила свои собеседования. Она закрыла объемистое дело из двухсот девятнадцати томов, которые должны были послужить материалами для работы собора. Шестнадцатого октября 1311 г. папа объявил о его открытии. На повестке дня стояли три вопроса: орден Храма, крестовый поход, церковная реформа. Комиссия ad hoc, собранная в Оранже, подвела итог переданным ей текстам. Результаты были тенденциозными, если судить по материалам суда в Англии: все пересуды и сплетни, на которых строились обвинения против ордена, переданы со всей точностью, однако мы не находим ни слова о почти единодушных протестах английских тамплиеров. Теперь папа хотел только одного — покончить с делом как можно быстрее.

Постепенно ситуация приобрела иной оборот, и папа потерял контроль над собранием. В то время как некоторые епископы, вроде

Жака Дезе, будущего папы Иоанна XXII, не обременяли себя угрызениями совести и советовали папе распустить орден Храма без дальнейших проволочек, большинство отцов собора хотело судить, а значит, и выслушать защиту. И точно, в конце октября семь тамплиеров внезапно появились на соборе и заявили о своем желании защищать орден, добавив — было ли это бахвальством или реальной угрозой? — что в окрестностях Вьенна находятся от полутора до двух тысяч братьев, готовых свидетельствовать пользу ордена Храма. Доминиканец Птолемей Луккский, епископ Торчелло, записал:

Климент V чувствовал опасность. Если он так стремился покончить с этим делом, то лишь потому, что торопился заняться крестовым походом, а главное, не хотел давать королю Франции повод вмешаться и снова дать ход некоторым старым тяжбам, вроде посмертного суда над Бонифацием VIII. А он знал, что король Франции пребывал в сильном раздражении.

Как всегда в подобных случаях, Филипп использовал опробованный метод: в марте 1312 г. он собрал Генеральные штаты королевства в Лионе. К этому времени были проведены тайные встречи представителей короля, включая Ногаре, и папы. Двадцатого марта Филипп объявил о своем прибытии в Вьенн в сопровождении армии. Время поджимало. Двадцать второго марта папа собственной властью издал буллу «Vox in excelso», упразднившую орден Храма, «не без горечи и сердечной скорби, не по судебному решению, а по апостолическому смотрению и решению». Третьего апреля, в сопровождении Филиппа Красивого и его сына Людовика Наваррского, папа во всеуслышание объявил приговор, после чего «встал священник и под страхом отлучения запретил участникам собора произносить хоть слово, кроме как с разрешения или по просьбе папы».[505]

Из-за нерешенной проблемы передачи имущества ордена Храма собор продлился до 6 мая 1312 г. К этому времени орден уже прекратил свое существование.

Открытым оставался вопрос о людях. Булла «Considrantes dudum» от 6 мая 1312 г. сделала различие между:

— теми, кто были признаны невиновными или, после своих признаний, примирились с церковью. Им предоставлялось содержание и возможность жить в бывших домах ордена или в монастырях по собственному выбору, так как монашеские обеты, произнесенные ими при вступлении в орден Храма, сохраняли свою силу;

— и теми, кто отрицали обвинения или отступили от веры. Их ждало строгое наказание.

Папа оставил за собой суд над четырьмя руководителями ордена Храма, содержавшимися в заключении в Париже. Наконец-то Моле должен был получить возможность высказаться, как он давно просил, перед папой — единственным человеком, которому он доверял. Увы! Климент V дождался 22 декабря 1313 г., чтобы назначить комиссию из трех кардиналов, которые должны были вершить суд от его имени. Среди них находился Никола де Фровиль, доверенное лицо короля. Таким образом, Моле предстояло встретиться практически с теми же самыми людьми, перед которыми он до сих пор отказывался говорить. В действительности 18 марта 1314 г. его привели на заседание комиссии не для того, чтобы судить, а значит, высказаться. Ему предстояло выслушать приговор собора под председательством Филиппа де Мариньи:

Кардиналы были удивлены и отложили разбирательство до следующего дня. Получив известие, король не стал ждать:

Судьба двух других руководителей ордена, Пейро и Гонневиля, окутана молчанием — они окончили свои дни в тюрьме.

Флорентийский хронист Джованни Виллани, иногда принимавший за чистую монету то, что ему рассказывали, утверждает, что прах и кости Моле и Шарне были собраны несколькими монахами и святыми людьми и считались мощами. Двадцатого апреля умер Климент V, а 29 декабря следующего года — Филипп Красивый… Проклятие![507]

Глава 3. Наследие ордена Храма

Еще до сожжения Моле по всем концам Европы разгорелись споры по поводу имущества ордена Храма. Во Франции эта собственность была захвачена агентами короля 13 октября 1307 г. — чуть позже, чем в других местах. Климент V тотчас же потребовал передать ее Церкви, чтобы использовать в интересах Святой земли. Еще необходимо было определить, кто будет управлять владениями тамплиеров в ожидании итогов судебного процесса: монархи не уступили и сохранили это право за собой. Король Арагона открыто говорил, что при любом исходе оставит часть орденского имущества за короной.

Таким образом, прибыли, которые можно было извлечь из имущества Храма, поступали к правителям. Между 1308 и 1313 гг. король Англии получил с владений ордена Храма девять тысяч двести пятьдесят фунтов стерлингов дохода, что в ежегодном выражении составляло 4 % государственных прибылей. Часть этих средств использовалась для оказания помощи заключенным тамплиерам.

Однако королевское управление вовсе не было жестким: имения передавались или продавались, а иногда их самовольно захватывали светские феодалы или религиозные организации: в Кастилии и Англии примеры подобного рода не были редкостью. Эдуард II вознаграждал имениями ордена Храма шотландскую знать, перешедшую на его сторону.[508] Когда дело затянулось, попытки подобного рода стали множиться. Тем более что никто не был согласен с использованием средств ордена на нужды Святой земли.

Для папы самое быстрое и простое в реализации решение заключалось том, чтобы передать эти имения ордену госпитальеров. Сами госпитальеры притихли на время суда, не давая повода думать, что их радуют злоключения ордена Храма.

Западноевропейские монархи без энтузиазма относились к этому решению, мало отличавшемуся от слияния орденов. С одной стороны, они намеревались оставить себе часть имущества упраздненного ордена: эволюция взглядов Эдуарда II и Хайме II между октябрем и декабрем 1307 г. отчасти объясняется притягательной силой этих дополнительных прибылей. К тому же, о чем мы еще поговорим, Филипп Красивый вовсе не был «бескорыстен» в этом вопросе, что бы ни говорили его подпевалы. Однако королям было трудно претендовать на все без исключения владения ордена Храма — это означало бы ограбление Церкви. Правда, найти решение все еще было можно. Хайме II был готов на любое решение кроме одного — передачи ордену госпитальеров. Он успел прочувствовать то, какую опасность для королевской власти мог представлять военный орден.[509] Было ясно, что он настроен против усиления существующего ордена. Суд над орденом Храма позволил Хайме II поставить вопрос об ордене госпитальеров и его интеграции в арагонское государство. В результате король начал ратовать за создание нового, арагонского, ордена, которому можно было бы передать имущество тамплиеров, а заодно и госпитальеров. Именно эту позицию было поручено отстаивать его представителям на соборе во Вьенне.

Задачи, которые ставил перед собой Филипп Красивый, привели его к такому же выводу: он мечтал о крестовом походе с очищенным, преобразованным военным орденом, великим магистром которого стал бы принц крови или, почему бы и нет, он сам.[510] Однако госпитальеры в глазах Филиппа стоили не больше тамплиеров. Следовательно, требовался совершенно новый орден.

Таким образом, на соборе, в вопросе об имуществе тамплиеров, папа оказался в меньшинстве: отцы, мало убежденные в виновности ордена Храма, предпочитали идею нового ордена. Ситуацию разрядил Ангерран де Мариньи, которому удалось убедить французского короля согласиться на компромисс с папой. В обмен на несколько десятин король присоединился к решению Климента V. Второго мая 1312 г. булла «Ad providam» передала владения ордена Храма ордену госпитальеров, а вопрос об Иберийском полуострове остался ждать особого решения.

Для госпитальеров самое трудное оставалось впереди — востребовать имущество, законным собственником которого они отныне являлись. Не все тамплиеры исчезли после 1307 г. В 1310 г. командорством в Сан-Савиньо, в папском государстве, по-прежнему заведовал брат-тамплиер Виволо. На допросе следователей он ответил, что ничего не знает, будучи «человеком сельским и земледельцем» (ruralis homo et agricola)! Орден госпитальеров так и не получил этого поместья.[511] Шестого ноября 1312 г. дож Венеции Джованни Соранцо пообещал госпитальерам помочь им выгнать тамплиеров, по-прежнему живших в доме св. Марии в Бройло.[512] В Германии тамплиеров также иногда приходилось изгонять силой.

Во Франции же необходимо было считаться с королем и его агентами. Король предъявил список расходов в двести тысяч ливров — во столько ему, по его словам, обошлось содержание спорного имущества. Орден госпитальеров заплатил. Но тогда агенты короля начали затягивать дело, и королю пришлось приказать Жану де Восейе, бальи Тура, освободить для госпитальеров имения тамплиеров в Бретани.[513] Приказ был отдан в марте, но только в мае бальи послал двух чиновников выполнить королевское распоряжение. Двадцать седьмого декабря 1313 г. Деодат де Рувье, горожанин из Тулузы, отвечавший за имущество ордена Храма, снял секвестр и передал госпитальерам дом и церковь. Однако еще в 1316 г. в парламенте постоянно шли споры. Сам король удержал башню тамплиеров в Париже, чтобы передать ее в наследство королеве Клеменции (речь идет о Людовике X Сварливом). Чтобы ускорить передачу недвижимости в Ирландии, Эдуарду II пришлось созвать на совет баронов и прелатов. Вступить во владение Баллантродахом, главным командорст-вом Шотландии, госпитальерам удалось только в 1351 г.[514]

Вопрос об Иберийском полуострове оставался открытым. Решение было принято только после смерти Климента V: он, разумеется, не мог позволить испанцам то, в чем отказал королю Франции. Компромисс был достигнут в 1317 г. (10 июня): в королевстве Валенсия имения Храма, увеличенные за счет владений ордена госпитальеров, отошли к новому арагонскому ордену Монтеза. В обмен на эту уступку орден Госпиталя получил владения тамплиеров в Арагоне и Каталонии. Почти такое же решение было принято в Португалии: собственность ордена Храма перешла к новому ордену Христа, более прямому наследнику Храма, чем орден Монтеза. Наконец, собственность ордена Храма в Кастилии была в значительной степени расхи-(\ена, и непросто было ее вернуть, чтобы передать местным орденам. Разговоры о этом имуществе не стихали вплоть до 1361 г.

Их дальнейшая судьба после подобного процесса породила немало измышлений и вызвала большое сочувствие. Без сомнения очень многие из них хотели, чтобы о них забыли. С ними произошло то, что случается со всяким безмолвным большинством: за них много и очень неудачно заступались.

Некоторые покинули орден Храма еще до процесса, но не станем всех их считать отступниками и предателями. Эскье де Флуаран был прохвостом. Но другие оставили орден, потому что во многих командорствах существовали явные злоупотребления, которых они не одобряли. В отношении некоторых из них, например Рожера де Флора, буквально ограбленного Моле (хотя вполне возможно, что Мунтанер, большой друг Рожера, постарался обелить его образ и поступки), совершались несправедливости. Наконец, Моле проявлял бестактность не только в общении с королем и папой, но и вполне мог оскорбить кого-то из рыцарей или сержантов ордена.[515]

Как только началось преследование, некоторые бежали и сделали все, чтобы о них забыли. Но примеры некоторых каталонских и английских тамплиеров, вновь схваченных два или три года спустя, доказывают, что для того, чтобы остаться неузнанным, сбрить бороду было недостаточно. В этой связи часто приводят уникальный, а значит, мало показательный пример арагонского тамплиера по имени Бернард де Фуентес, который бежал в 1310 г. и стал главой христианской дружины на службе у мусульманского правителя Туниса. В 1313 г. он вернулся в Арагон в качестве посла.[516]

Но большинство тамплиеров в то время находилось под арестом. На их содержание выделялась необходимая часть конфискованных доходов ордена. В Тулузе на рыцаря полагалось восемнадцать денье, а на сержанта — девять.[517] В Ирландии они получали доходы из трех домов — Килклоган, Крук и Килберни.[518]

Осужденные тамплиеры разделялись на три категории: признанные невиновными, исповедавшиеся в своих заблуждениях и примирившиеся с Церковью, осужденные.

В Равенне, где их оправдали, было принято решение, что тамплиеры, пусть и невиновные, предстанут перед своим епископом и при семи свидетелях очистят себя от предъявленных обвинений. Эта очистительная клятва была предписана, потому что среди тамплиеров, как и везде, не было недостатка в недобросовестных людях. Известно, что 26 июня 1311 г. перед епископом Умберто предстал Бартоломео Тенканари, тамплиер из Болоньи. Было зачитано письмо архиепископа Равенны Ринальдо да Конкорреццо, после чего Бартоломео поклялся в своей невиновности и чистоте своей веры. В его пользу дали свидетельства двенадцать человек, включая восемь церковнослужителей.[519]

В других местах тамплиерам, выпущенным на свободу или примирившимся с Церковью, предписывалось жить в домах ордена Храма или в монастырях по собственному выбору. Им полагалось содержание, выплачивать которое должен был орден госпитальеров, получивший в свое распоряжение имущество ордена Храма. Раймунд Са Гардиа, настоятель Ма Де, отпущенный вместе со всеми тамплиерами Руссильона, продолжил жить в своем командорстве, «не платя ни ренты, ни аренды, употребляя овощи с огорода и фрукты из сада лишь для собственного пропитания». Он также имел право собирать дрова в лесу и получал пособие в триста пятьдесят ливров.[520]

Некоторые плохо кончили — став расстригами, они женились, не тревожась о своих монашеских обетах. В 1317 г. папская власть призвала церковные и светские власти к большей бдительности. Была установлена связь между проступками этих отдельных личностей и слишком высокими пенсиями, которые им были назначены. Содержание было урезано.

Что касается тех, которые были осуждены на тюремное заключение «строгого режима», то они долго гнили в заточении, как Пон де Бур, капеллан ордена Храма в Лангре, проведший двенадцать лет в очень тяжелых условиях. Он был освобожден только в 1321 г.[521] Другие умерли в тюрьме, как, например, д'Оселье, маршал ордена на Кипре (в 1316 или 1317 г.), и, вероятно, Гуго де Пейро.

Наконец, были и те, исключительно во Франции, кто погибли на костре — в Париже, Санлисе, Каркассоне — например, 20 июня 1311 г.

Глава 4. Почему орден Храма?

Историк призван не судить, а объяснять. Тем не менее он не может не высказать своего мнения об этом судебном процессе. Обычно рождение современного государства относят к концу XIII в., т. е., если речь идет о Франции, к правлению Филиппа Красивого (на самом деле, оно восходит к эпохе Людовика Святого). В связи с этой темой обычно уделяют повышенное внимание идее суверенной власти, администрации, налоговой системе, эффективности и объединению нации, которые связывают с государством нового типа. Однако при Филиппе Красивом существовала и оборотная сторона медали — всякие темные дела, самое показательное из которых — процесс тамплиеров.

В 1914 г. Виктор Карьер, один из лучших историков ордена Храма, заявил: «На сегодня это окончательно установленный факт: орден Храма, как таковой, не виновен в тех преступлениях, в которых его так долго обвиняли». С тех пор появилось множество исследований, подтвердивших, но также и уточнивших, это безапелляционное заявление.[522] Я оставляю в стороне все «сектантское» направление, которому, чтобы доказать собственную правоту, нельзя обойтись без виновности тамплиеров (по крайней мере, в глазах общественного мнения того времени). Они, например, твердят нам, что тамплиерам было известно о том, что Христос был бродягой, казненным за свои преступления, и именно по этой причине «официальная» Церковь осудила орден Храма.

Для начала необходимо дать точное определение этому процессу, который не был обычным уголовным расследованием. Сегодня мыназвали бы его политическим делом, которое было проведено по особой процедуре, процедуре инквизиции. Его цель заключалась не в том, «чтобы установить истину, а в том, чтобы сделать подозреваемого виновным», как написал в феврале 1308 г. некий английский тамплиер.[523]

Указания, данные королем 14 сентября 1307 г., были совершенно недвусмысленными: королевские посланники должны были сначала допросить арестованных тамплиеров, а затем «призвать представителей инквизиции и со всей тщательностью установить истину, если нужно — с применением пытки». Допрашивать тамплиеров предписывалось «обычными словами до тех пор, пока не добьетесь от них правды и того, чтобы они придерживались этой правды». Король требовал, чтобы ему как можно скорее присылали «копию показаний тех, кто подтвердит указанные заблуждения или в целом отречение от Христа» (р. 27–29). Два немецких тамплиера, арестованные и допрошенные в Шомоне, отвергли обвинения, выдвинутые против ордена. Их не стали пытать, но инквизитор отказался скрепить их показания своей печатью, поскольку они не содержали признания. Правда была известна заранее: «пусть им говорят, что папа и король были извещены об этом заблуждении многими достойными доверия свидетелями, членами ордена…» (р. 27). Тамплиеры были поставлены перед дилеммой: комиссарам было велено «обещать им прощение, если они исповедуют правду, вернувшись к вере Святой Церкви, или, в противном случае, осуждение на смерть» (р. 27).

Таковы были условия игры, заданные Филиппом Красивым и его советниками, а также инквизицией, которая во Франции находилась под августейшим контролем. Достоверность обвинений необходимо оценивать с учетом этого контекста.

Некоторые обвинения сводились к поступкам отдельных лиц: распутство, гомосексуализм, корыстолюбие, надменность. Не боясь ошибиться, можно утверждать, что некоторые тамплиеры не соблюдали своего обета целомудрия, соблазняли дам или предавались гомосексуализму. Вспомним слова, приписываемые арабским историком Ибн ал-Асиром королю Арагона Альфонсу I Воителю: «Мужчина, посвятивший себя войне, нуждается в мужчинах, а не в женщинах».[524] Однако не следует принимать это обвинение в содомии за чистую монету: оно представляло собой стереотип, использовавшийся до и после процесса тамплиеров каждый раз, когда требовалось «доказать» ересь того, кто оказывался под ударом.

То же можно сказать и об обвинениях в корыстолюбии и страсти к наживе: поведение магистра Шотландии Бриана де Жэ в 1298 г. не оставляют сомнения в том, что тамплиеры прибегали к насилию, чтобы ограбить ближнего. Но даже это обвинение, как и другое, касающееся отказа давать милостыню, покоится на старинных основах средневекового антиклерикализма.

По всем этим аспектам мы находим противоречивые свидетельские показания: некоторые тамплиеры щедро раздавали милостыню, и, как подсказывает здравый смысл, не все тамплиеры были содомитами. Взятые по отдельности, подобные факты ничего не доказывают.

Обвинения, выдвинутые против религиозной практики, выглядят более серьезными. В целом тамплиеры признали одно заблуждение, и незадолго до ареста сам Моле раскрыл его королю: речь идет об отпущении грехов мирянами. Магистр ордена, прецепторы проекций и некоторых крупных командорств, будучи мирянами, отпускали грехи пришедшим на исповедь братьям-тамплиерам: это признал Вильям де ла Форб, прецептор Денни (Кембридж), а для Вильяма де Мидлтона, одного из двух арестованных шотландских тамплиеров, это обвинение осталось единственным, которое он признал.[525]

Эта погрешность, которую обвинители возвели в ранг преступления, происходила из невежества некоторых прецепторов, уверенных, что поступают правильно, и путаницы: по завершении заседания воскресного капитула, на которых присуствовавшие выявляли, обсужали и наказывали грехи, прецептор прощал провинившегося брата. Это прощение легко можно было перепутать с отпущением грехов, которое могло исходить только от священника. Не во всех ысомандорствах состояли братья-капелланы. При умелом использовании эта простительная провинность позволяла вырвать и другие признания.

Обвинение в том, что тамплиеры отказывались исповедоваться кому-либо кроме капелланов ордена, было лишено оснований, что доказывают свидетельства францисканцев Лериды.[526]

Инквизиторы, действовавшие в Англии, докопались до еретического высказывания Джона Мойе, прецептора Дуксворта: один свидетель, монах-августинец, вспомнил о том, что слышал, как тот отрицал бессмертие души.[527] Один тамплиер из ста сорока!

Обвинители сосредоточили большую часть своих вопросов на проблеме отречения от Христа и плевков на изображение крести. Большинство тамплиеров призналось, что было вынуждено совершить подобные действия, но лишь против воли, как, например, Эть-ен де Труа, принятый Гуго де Пейро около 1297 г. и услышавший от него «приказание отвергнуть апостолов и всех святых рая». Аббат Петель, ссылаясь на это свидетельство, видит здесь не более чем шутку, своего рода розыгрыш с целью испытать будущего члена ордена. Он рассказывает, что после церемонии тамплиеры, смеясь, советовали запуганному новичку: «Беги на исповедь, дурень».[528] Розыгрыши в то время действительно практиковались: госпитальеры Акры переодевали кандидата и под звуки труб и барабанов тащили его в купальню при гостинице ордена, но в 1270 г. это было запрещено.[529] В том же смысле можно сослаться на вопрос инквизитора к тамплиеру: не было ли это способом проверить вас? Если бы вы отказались, разве не отправили бы вас в Святую землю скорее? Еще одно свидетельство: Бертран Гуаш, допрошенный на Родосе, рассказал, что был принят в орден в Сидоне, в Сирии. Когда его попросили отречься от Христа, неожданное нападение мусульман на город вынудило прервать церемонию и вступить в бой. По возвращении прецептор сказал ему, что ничего говорить не нужно и речь шла всего лишь о шутке и проверке.[530]

Шутка сомнительного качества? Или обряд инициации? Возможно, перед нами символический ритуал, смысл которого был утрачен (воспоминание об отрекшемся от Христа св. Петре?[531]). В таком ключе можно истолковать признание Жофрруа де Шарне:

Что касается Гуго де Пейро, то он заявил, что, принимая новых членов, он следовал обычаю отречения и плевка, потому что «так полагалось в соответствии с уставом ордена» (р. 41). Не являются ли эти противоречия (не будем забывать о пытках!) намеком на выхолощенный ритуал, утративший свое значение?

Перейдем к чертам сходства с учением катаров, которые обычно объясняют контактами с Востоком. Религия катаров, как известно, имела источником восточное манихейство, и нередко ответственность за его перенос на Запад возлагается на крестоносцев. Но влияние катаров могло проникнуть в орден Храма и другим путем, в ХIII в. Искоренение этой ереси имело непредвиденные последствия: многие подозреваемые были отправлены в Святую землю, чтобы искупить свои грехи. Именно там они могли заразить орден оими взглядами. Вступить в него было сравнительно нетрудно. Дажке в Лангедоке, где гонения были особенно суровыми, катары или просто люди, боявшиеся обвинения в принадлежности к секте, могли вступить в орден из предосторожности. Но почему же замешанными оказались только тамплиеры? А как же госпитальеры и тевтонские рыцари? На катарском юге орден Храма поддерживал скорее крестоносцев с севера, чем еретиков. Может быть, не зря говорили, что ненависть Ногаре к ордену Храма объясняется тем фактом, что дед этого «богомила» (по выражению Бонифация VIII) умер как еретик на костре, зажженном тамплиерами?

Однако в конце столетия произошли изменения. Недавнее исследование показало, что в Лангедоке эта ересь, хотя и являвшаяся объектом яростной борьбы семьюдесятью годами ранее, не только не исчезла полностью, но даже привлекла на свою сторону несколько семей из крестоносной знати — тех самых баронов с севера, которые пришли вместе с Симоном де Монфором и осели на юге.[532] Если катарское влияние имело место, то его лучше объяснять тем, что орден Храма набирал людей в основном из среды мелкой и средней знати (см. указания в картулярии Дузана). В Лангедоке этот слой был тень восприимчив к учению катаров. Это могло сказаться на ордене Храма, но не только на нем: в этом вопросе, как и во многих других, я отказываюсь как-то особенно выделять орден Храма. Короче говоря, отдельные случаи ереси могли иметь место, но орден в целом еретическим не был. Даже Климент V так не думал.[533] Жак де Моле в своих показаниях, данных 28 ноября 1309 г., имел полное право защищать ортодоксальность ордена и торжественно подтвердитьсвою приверженность католической вере. Заблуждения тамшлиеров в вероучительных вопросах были связаны с образом действия, а не веры. Впрочем, последним аргументом в споре на тему, превратился ли орден Храма в религиозную секту, мог бы стать брат-тамплиер, умерший за свою веру подобно катарам или последователям Дольчино. Однако пятьдесят четыре храмовника, сожженные в 1310 г., Моле и Шарне умерли за католичество.[534]

Что касается идолопоклонства и почитания головы, то нижеследующая краткая история должна побудить нас к недоверию: Гильом д'Арабле, бывший королевский милостынщик, дал столь точное описание этой головы, что комиссия по расследованию потребовала взять под охрану имущество ордена в Париже, чтобы ее найти, — это оказался серебряный реликварий в виде головы![535]

Остаются связи с исламом, отрицать которые было бы бессмысленно. Два столетия войны с неверными на Востоке оставили свои следы. В своих владениях в Сирии-Палестине и Испании тамплиеры использовали мусульманскую рабочую силу, причем часто это были рабы. Они заключали соглашения на их счет, а стало быть, вынуждены были разработать дипломатию, приспособленную к обычаям мусульманского мира. Они содержали сеть тайных осведомителей (Гильом де Боже). И в этом опять не было ничего необычного: госпитальеры и местные бароны действовали точно так же.

Я уже показал то непонимание, которое люди Запада обнаруживали в вопросах восточной политики. Для них латиняне Святой земли были пособниками сарацин. Впоследствии даже некий ирландский тамплиер объяснил непопулярность ордена его взаимопониманием с мусульманами.[536] Показателен разговор, произошедший между Но-гаре и Моле 28 ноября 1309 г.: Ногаре…

Это очень интересный текст, поскольку здесь можно видеть всю пропасть, разделявшую латинян Востока и крестоносцев и заметную даже внутри самого ордена Храма. В нем шло постоянное обновление. Отметим злонамеренность Ногаре: в «Хрониках Сен-Дени» нет и намека на то, о чем он рассказывает.

Вполне понятно, каким образом обвинение сумело воспользоваться непопулярностью этих действий ордена, чтобы предположить наличие еще более тесной связи с исламом, если не тайного перехода в мусульманскую веру. Каких только рискованных умозаключений не родилось на этот счет! Я уже упоминал о проблеме, связанной с отношениями с сектой ассассинов и, шире, с отношениями между христианами и мусульманами. Я вернусь к ней только для того, чтобы уточнить, что все досужие вымыслы по поводу догматического «взаимовлияния» между тамплиерами и мусульманами не имеют под собой основания. Реакция Моле на измышления Ногаре подтверждает то, что нам и так хорошо известно: циркуляция людей в ордене была слишком быстрой, чтобы дать шанс хоть малейшему «взаимовлиянию». Этьен де Труа, принятый в орден в 1297 г., говорит в своих показаниях, что он присутствовал на капитуле в Париже (вероятно, около 1300 г.): «На этом капитуле было решено послать за море триста братьев».

Если у ордена Храма действительно были особые связи с исламом, то почему Саладин, Бейбарс, Калаун, аль-Ашраф неукоснительно приказывали убивать пленных тамплиеров и госпитальеров? Нет, тамплиеры были передовым отрядом христианского наступления на ислам, а не Троянским конем ислама в христианском мире.

Это обвинение не было новым. Парадоксальным образом, одним из первых его высказал император Фридрих II, хорошо известный своими дружескими отношениями с султаном и шокировавший даже мусульманский мир своими кощунствами в адрес христианства, когда отправился к Гробу Господню. Матвей Парижский, естественно, принялся распространять это обвинение в предательстве, запущенное Фридрихом II в связи с падением Газы в 1240 г. Ногаре не пришлось слишком долго искать свои аргументы.

Итак, виновен был орден или нет?

По отдельности ни одно обвинение, выдвинутое против ордена Храма, не является ложным. Мы с легкостью найдем тамплиера-содомита, тамплиера-корыстолюбца, тамплиера-насильника, тамплиера, который в припадке ярости произнес неосторожные слова о вере (вспомним о Рико Бономеле). Впрочем, многие статьи устава посвящены борьбе с этими проступками и нарушениями: этого достаточно, чтобы признать факт их существования. Обвинители ордена Храма ворвались в открытую дверь, которую могли выломать в какой угодно другой религиозной организации.

Отметим, впрочем, что чем дольше тянулось разбирательство, тем более преувеличенным становилось. В 1307 г. обвиняемые сознались в непристойных поцелуях в губы, пупок, копчик. В 1311 г. к этому списку был добавлен анус, промежность, половые органы. Вдобавок мы узнаем, что уже двадцать или тридцать лет, если не больше, о маленьких странностях ордена Храма известно всем: францисканец Этьен де Нери рассказывает, что в 1291 г. один из его предков приготовился к вступлению в орден Храма. Его родители и друзья потешались над ним: «Значит, завтра ты поцелуешь анус командора?».[537] Но в это уже не поверила даже папская комиссия.

Таким образом, по отдельности эти обвинения ничего не значат. Чтобы они дали результат, требовалась только политическая воля, способная собрать их в последовательную систему, приноровившись к общественному мнению с помощью искажений, добавлений и выдумок. Именно это и сделал Гильом Ногаре с подручными, действуя по поручению французского короля. И только выявив мотивы короля, можно надеяться прийти к рациональному объяснению дела ордена Храма.

В прошлом было принято утвержать, что движущей силой действий Филиппа Красивого против ордена Храма была материальная заинтересованность. Современная историография, напротив, придает этому фактору минимальное значение. Оставим без внимания мнение любителей эзотерики, «тайной доктрины», уверенных, что тамплиеры «стремились завоевать Бога и его силу посредством испытания воли»,[538] а к низменным материальным благам не испытывали ничего кроме презрения. По убеждению других, невозможно допустить, чтобы один из «величайших королей, рожденных Францией» был способен пойти на такие низости с целью завладеть сокровищами. Историки не без оснований стремятся найти другие объяснения, так как подобное событие могло иметь лишь комплекс причин. Однако дерево не должно заслонять леса: пусть действия короля не были продиктованы исключительно жаждой наживы, пусть впоследствии имели место некоторые просчеты в распоряжении секвестированным имуществом — допустим.[539] Все равно это не имеет значения, потому что вопрос о собственности ордена Храма был поставлен в самый день ареста тамплиеров.

Следовательно, с моей точки зрения, Малкольм Барбер имел веские причины, чтобы снова подчеркнуть значение финансовых мотивов, не превращая их тем не менее в единственную побудительную силу. Наступление на орден Храма необходимо рассматривать в контексте тех средств, которые королевское правительство использовало для решения своих проблем, утверждая свою власть и борясь за увеличение своих ресурсов. Говоря о положении тамплиеров, М. Барбер сравнивает их с другими меньшинствами — ломбардцами, евреями, ростовщиками, — такими же богатыми, такими же непопулярными и тоже имевшими отношение к осуществлению королевской финансовой политики.[540] Трудно представить себе короля, который бы с таким упорством гнался за серебром и отступил бы перед предполагаемым золотым дном тамплиеров.

Когда в октябре 1307 г. король приказал «очень крепко держать» владения, захваченные его доверенными лицами, имел ли он намерение оставить их себе? Говорят, что нет.[541] Однако шестой из семи вопросов, поставленных на обсуждение в университете в феврале 1308 г., не оставляет никаких сомнений: «Спрашивается, следует ли конфисковать владения, которыми названные тамплиеры владели сообща и которые были их собственностью, в пользу правителя, в юрисдикции которого они находятся, или, скорее, передать их либо Церкви, либо Святой земле, в интересах которых они были приобретены» (р. 61). Ответ университета был ясен: имущество ордена должно служить Святой земле, но важен сам факт, что король счел за благо поставить вопрос со всеми вышеприведенными подробностями.

У Филиппа Красивого не было недостатка в советниках, утверждавших, что король имеет полное право оставить земли ордена за собой. Эскье де Флуаран, разоблачитель ордена, который, когда пришел час его славы, проводил свое время, составляя письма европейским монархам, без всяких обиняков сказал об этом Хайме II 21 января 1308 г.:

Филипп Красивый не впал в крайность, последовав подобным советам. Но это неважно: в течение всего своего правления он охотился за деньгами. Он не был фальшивомонетчиком, как слишком часто и совершенно бессмысленно твердят: он пользовался королевской прерогативой изменять монетный курс. Он пустил в ход все средства, все способы давления, чтобы повысить налоги и десятины с духовенства и задушить поборами евреев, ломбардцев и ростовщиков. А раз так, то почему было не заняться и орденом Храма? Разоблачения Эскье де Флуарана дали ему случай увеличить свое богатство.

Результаты оказались разочаровывающими: основная часть средств находилась на Кипре (я говорю о собственных средствах ордена), инвентарные описи, сделанные в домах ордена, не выявили никакого особенного богатства. Некоторые воображают, что тамплиеры, заранее предупрежденные каким-либо знамением судьбы, успели спрятать свои «сокровища»; можно только удивляться, что они не позаботились о собственной безопасности! Тем не менее король использовал прибыли ордена Храма на свои нужды, и с момента их ареста именно он оплачивал счета на имущество тамплиеров. Наконец, сделка с орденом госпитальеров принесла ему двести тысяч ливров. Как и большинство его современников, Филипп Красивый, безусловно, питал некоторые иллюзии на счет богатства ордена Храма. И, завладев ими, он одним ударом убил двух зайцев: нашел деньги (по крайней мере, он так думал) и свел счеты с папством. Вспомним формулу Малкольма Барбера: у короля было две проблемы — власть и средства. Орден Храма оказался в средоточии обеих.

Все чаще и чаще историки ищут объяснение в области верований, в вере Филиппа Красивого. Полагают, что король, его советники и вообще общественное мнение было убеждено в виновности тамплиеров. Филипп, Ногаре, инквизитор Гильом Парижский действительно считали себя защитниками Христа, сражающимися с дьяволом.[543] «Мы, будучи возведены Господом на сторожевой пост королевского достоинства ради защиты свободы веры Церкви и желая прежде удовлетворения любых желаний нашей души, усиления католической веры…» — говорит он, и с каким пафосом, в приказе об аресте (р. 21). В1308 г. в Пуатье Гильом де Плезиан объяснил победу над тамплиерами «неоспоримым свидетельством монарха, столь великого и столь благочестивого, который в этом деле выступает посланником Христа, в которого следует верить тем, кто от веры» (р. 121). Эти идеи были выкованы еще в течение конфликта с Бонифацием VIII.

Малкольм Барбер, на основании документов, составленных королевской канцелярией, попытался описать то «мировоззрение», которое, возможно, имел Филипп Красивый и его приближенные. Его видение подразумевало унитарный мир, дело рук Божиих, цементом для которого служила католическая вера. Этот мир был логически организован, разумно упорядочен и иерархизирован. От Бога до последнего кустика вела лестница или цепочка. В этом мире сосуществовали разные силы: на смену традиционной идее о двух властях под авторитетом папы пришло представление о христианском мире, образующем единое целое, разделенное на более мелкие, но такие же естественные единицы. Одним из этих естественных подразделений являлось монархическое государство, французская монархия, во главе которой стоял «христианнейший король».

Преступления тамплиеров, их ересь, их извращения подрывали единство творения и заданную архитектуру вселенной. Они вели наступление на веру, глумились над Творением (непристойными поцелуями), а содомия являлась пороком, противным природе. Их тайныеночные сходки оскорбляли Бога, который есть свет, наполняющий всякую тварь своим светом. Тамплиеры отвергли разум и отказались от отведенного им места на лестнице Творения, совершенство которого они поставили под сомнение.[544]

В силу коронационной клятвы король, помазанник Христа, не мог уклониться от исполнения своего долга. Мог ли он действовать без участия папы? Филипп Красивый предположил, что при согласии христианского народа он имеет такое право. Но он к этому не стремился. Этим объясняется то постоянное давление, которое он оказывал на понтифика. Тамплиеры нарушили законы и поколебали миропорядок, гарантом которого является христианнейший король, наследник Христа. Значит, их необходимо уничтожить.

Верил ли Филипп Красивый тому, что говорил? Будучи благочестивым, даже очень благочестивым человеком, суровым и жестким в вопросах веры и морали, он разделял представления своего времени. Но не использовал ли он и его советники эти верования ради достижения своих целей? Говорят, королем было легко манипулировать.[545] В начале XIV в. всякий добрый христианин верил в демонов. Однако Ринальдо да Конкорреццо, также добрый христианин, не верил, что тамплиеры были демонами. Хайме II Арагонский и Эдуард II Английский (кстати, являвшийся гомосексуалистом) не верили ни в какие сказки, распространявшиеся усердными агентами Филиппа Красивого.

Если быть до конца откровенным, я не верю в искренность Филиппа Красивого в этом деле и уж совсем не верю в честность Ногаре и Плезиана. Разумеется, они были фанатиками, но государства, а не Бога. Сквозь орден Храма король и его окружение видели иную цель. Какую?

Возможно, это был крестовый поход. Филипп Красивый, христианнейший король, внук Людовика Святого, умершего в крестовом походе, сын Филиппа III, также скончавшегося в крестовом походе (на этот раз на Арагон), не мог об этом не думать. На соборе во Вьенне он торжественно пообещал начать подготовку к походу. Но для этого ему требовались действенные средства: деньги, много денег, и достаточные военные ресурсы. И здесь снова встала проблема орденов. Раймунд Луллий в своем сочинении «Liber de jure» предложил объединить два ордена под властью великого магистра, которым мог бы стать неженатый король, специально избранный король-воитель (rex bellator). Филипп Красивый овдовел в 1305 г. Вполне возможно, что именно в этот момент Филипп задумался о том, чтобы возглавить новый орден и начать крестовый поход. А это означало неизбежную гибель для ордена Храма.[546]

De facto объединение орденов было осуществлено решениями собора во Вьенне. Согласившись с ними, король потребовал, чтобы орден госпитальеров, к выгоде которого они послужили, был «упорядочен и реформирован папским престолом как на уровне его руководства, так и на уровне его членов» (р. 201). Однако не станем забывать о том, что симпатии Филиппа Красивого принадлежали новому ордена, который находился бы под его контролем. В этом он разделял взгляды Хайме II Арагонского.

Я думаю, что причины отношения Филиппа к ордену Храма стоит искать именно в этом направлении. Во Франции орден не представлял военной опасности в отличие от того, что имело место в Испании. Но проблема здесь не военного порядка — она лежит в сфере идеологии и политики. Филипп Красивый, Эдуард I и Эдуард II, Хайме II проводили в отношении орденов Храма и Госпиталя одну и ту же политику, сокращая их привилегии. Из-за неудач в Святой земле, вина за которые возлагалась на ордены, рыцарям-монахам пришлось перейти к обороне, а короли этим воспользовались.

В то же самое время все эти монархи имели более или менее серьезные разногласия с папской властью, которые иногда принимали острую форму. Арагону пришлось противостоять крестовому походу, развязанному против него папой из-за той роли, которую это государство сыграло в Сицилийской вечерне. Эдуард I столкнулся с трудностями при решении вопроса о десятине с духовенства. Филипп Красивый сознательно разжигал конфликт с Бонифацием VIII по поводу этой же самой десятины, а также церковных юрисдикции. Военные ордены находились под прямым контролем папы. Разве не могло папство, даже ослабленное жестокими ударами, нанесенными Филиппом Красивым Бонифацию VIII, прибегнуть к услугам орденов? Тамплиеры Франции поддержали короля в его борьбе против Бонифация VIII. Но в Ананьи того же самого Бонифация VIII защищали тамплиеры и госпитальеры. В любом случае ордены Храма и Госпиталя, независимо от занятых ими в той или иной ситуациипозиций, не переставали быть независимыми и могущественными орденами, подчиненными авторитету папы.

Положение централизованных монархий, при всех тонкостях, было таким же. Филипп Красивый осмелился нанести удар Бонифацию VIII, прибегнув к насильственным действиям. И он же располагал всеми возможностями для того, чтобы посредством такого же насилия разделаться с военными орденами, как с потенциальными орудиями папства. Эдуард II, только что унаследовавший своему отцу, и Хайме II, никогда не веривший обвинениям, выдвинутым против ордена Храма, пошли по следам Филиппа, так как быстро осознали, что для них это означало возможность сократить влияние ордена Храма и, вообще, военных орденов в своих государствах.

В соответствии со сказанным отношение этих королей к ордену госпитальеров ничем не отличалось: они вовсе не собирались ему покровительствовать по той простой причине, что лелеяли на его счет те же самые планы, что и в отношении ордена Храма, и обвиняли его практически в тех же прегрешениях. В их задачи не входило устранить один, чтобы усилить другой. Поэтому-то Филипп и Хайме II (в Англии проблема стояла менее остро) стремились к созданию на развалинах Храма нового ордена. Однако между ними существовало различие: Хайме II думал прежде всего о Реконкисте и строил свой план в традициях национальных орденов Иберийского полуострова. Филипп смотрел гораздо шире: его планы охватывали крестовый поход, Иерусалим, непререкаемый авторитет на Западе. Он мечтал об ордене, который был бы ему подотчетен, если не подвластен.

В письме от 24 августа 1312 г., в котором он наконец согласился с передачей имущества ордена Храма госпитальерам, Филипп угрожает: нужно, чтобы орден госпитальеров «стал приемлемым для Бога и церковных и светских людей, а не опасным, а также, насколько возможно, полезным для помощи Святой земле» (р. 201–203). Орден госпитальеров был так же непопулярен, как и орден Храма. С точки зрения нравственности в начале XIV в. ситуация внутри него была такой же незавидной, как и та, за которую упрекали орден Храма. Он вполне мог разделить с орденом Храма его судьбу. Комментируя вышеприведенное высказывание Филиппа Красивого, Жорж Лизеран, редактор «Досье дела тамплиеров», отметил: «Эта оговорка, возможно, была сделана с подачи советников короля в качестве отправной точки для нового дела, на сей раз против ордена Госпиталя» (р. 201, п. 2).

Международные военные ордены служили препятствием на пути развития централизованных монархий. В рамках современного государства для них не оставалось места: им надлежало покориться, если не исчезнуть. Орден Храма оказался «козлом отпущения».[547] Если он и поплатился за другие ордены, то в конечном счете дело встало из-за пустяка: орден госпитальеров был еще и благотворительным. Ему удалось сменить окраску без всякой реформы (Родос). Против ордена Храма выдвигались разоблачения Эскье де Флуарана, которые прекрасно сочетались со всеми стереотипными представлениями о ереси. Наконец, имел свое значение и случай, и Плезиан этого не скрывал: «Победа была радостной и чудесной, потому что Бог, под предлогом другого дела, собрал всех руководителей преступного ордена из разных стран мира в вышеназванное королевство, чтобы там они предстали перед правосудием по поводу того, что было раньше» (р. 117). Уничтожение ордена Храма, безусловно, означало лишь конец первого этапа. Если же второй этап, упразднение ордена госпитальеров, преодолеть не удалось, то это лишь потому, что дело тамплиеров завершилось и обернулось не совсем так, как хотел Филипп Красивый и его советники. Однако чтобы сломить орден Храма, они привели в действие беспощадный механизм. Не является ли тоталитаризм одним из возможных путей развития современного государства?

Пытка не была нововведением в судебных процедурах средневековья, «она входила в обычный инструментарий правосудия. Ни у кого не возникало и мысли о недействительности признаний, полученных такими средствами».[548] Но это неверно. Во время дела тамплиеров пытка вышла на первый план, о ее использовании открыто говорили и ставили под сомнение добытые с ее помощью признания — и это в то самое время, когда шел процесс. А вот это уже новшество. Существовало два мира. Мир пытки, где тамплиеры признавались во всем и в чем угодно; в него входила Франция и ее сателлиты — Наварра, Прованс, Неаполь и папское государство. И другой мир, где ее не применяли вовсе или применяли с запозданием и неохотно и где тамплиеры не спешили с признаниями, — Иберийский полуостров, Северная Италия, Германия и Англия. Однако этот второй мир был не менее жестоким и беззаконным, чем первый.

Тамплиеры, встававшие на защиту ордена, умели делать различие между этими двумя мирами. Четыре представителя ордена, представшие перед папской комиссей в Париже 7 апреля 1310 г.,

«Современная» пытка, если так можно выразиться, родилась в конце XIII в. вместе с современным государством. Она берет начало с инквизиции. Последняя была сформирована в 1235 г. с целью искоренять ереси. В то время это дело было поручено нищенствующим орденам, францисканскому и, главным образом, доминиканскому, так как для этого последнего ордена борьба с ересями являлась основным призванием.

Римское право не признавало действительными признания, полученные с помощью запугивания или насилия. Каноническое право тоже. По крайней мере, до середины XIII в. Булла «Ad extirpendam», изданная папой Иннокентием IV, недвусмысленно называла пытку средством достижения истины, когда речь идет о ересях. Папа прямо предписывает пытать и при этом приводит применение этого средства в строгую систему. В 1265 г. Климент IV подтвердил эту буллу, а в 1311 г. Климент V приказал истязать тамплиеров там, где это еще не было сделано. Таким образом, пытки применялись в странах, где инквизиция пользовалась неограниченной властью или находилась в руках государства, желавшего к ним прибегнуть: так обстояло дело во Франции, но не в Венеции.

Филипп Красивый дал приказ о применении пыток по просьбе инквизитора Гильома Парижского, хотя в действительности французская инквизиция полностью зависела от короля. Приостановив работу инквизиторов в ноябре 1307 г., папа лишил действия Филиппа их законного прикрытия. Именно этим объясняется давление на папу, оказанное королем, чтобы добиться восстановления полномочий инквизиторов.

В Англии инквизиторов не было. Поэтому потребовалось направить туда инквизиторов с континента, которым только через несколько долгих месяцев удалось добиться применения пыток (впрочем, без особого успеха). По решению государственных властей пытки не использовались ни в Испании, ни в Валенсии. В Равенне архиепископ Ринальдо да Конкорреццо, руководивший расследованием, также отказался от их употребления.

Современники процесса почти не понимали роль пытки. Большинство историков того времени были церковнослужителями, как правило, конформистами, которые считали применение пыток к еретикам нормальным. Поскольку и во Франции, и в Англии они приняли описание ситуации в версии короля Франции, признания их не удивляли.[549] Для них пытка была обыденным явлением. По словам автора «Хронографии франкских королей», «тамплиеры — воины, которых нелегко напугать».

Ряд современных историков, в той или иной степени, разделяет эту точку зрения. Как утверждают, Моле так и не узнал пытки, однако он признался в чудовищных грехах, присываемых ордену Храма. Что это доказывает? Либо он говорил правду, и тамплиеры были виновны, и тогда у Филиппа Красивого были причины их преследовать, либо он поддался страху, а значит, не отличался мужеством. Орденом руководила бездарность, отражавшая посредственность самой организации. В конечном счете виновен был орден Храма или нет, имело очень мало значения. Однако мне кажется, что историки поспешили с вынесением приговора по делу ордена, сведенному к делу Моле.[550]

Можно ли забывать, что в момент ареста престарелому Моле было уже за шестьдесят, он состоял в ордене сорок лет, из которых двадцать пять провел на посту магистра? Это был человек, изнуренный старостью. Его таскали от одного следователя к другому, из одной комиссии, к которой он не питал доверия — и зря, — в другую, которой, как он думал, можно было доверять, — и опять же зря. Он выбрал способ защиты, состоявший в том, чтобы полностью положиться на папу. Обладая заурядным умом, он ничего не понял в конфликте между папой и королем, в котором процесс тамплиеров былне более чем предлогом. Вдруг, с опозданием, уже слишком поздно, в марте 1314 г., он осознал, что его слепое доверие было тщетным и он оказался в роли игрушки. Хотя все уже было кончено, орден Храма перестал существовать, уже ничего нельзя было сделать, и весь смысл его жизни обернулся бесчестьем, он сказал «нет», прекрасно зная, что за это его ожидал костер. Этот выбор заслуживает большего, чем презрение, с которым обычно относятся к Моле, хотя это и не освобождает его от ответственности. Он заслуживает того, чтобы вновь поднять вопрос о пытке. Новый угол зрения может дать нам история XX в., предоставляющая вполе достаточный материал на эту тему.

Если церковнослужители, которые писали историю, не видели в пытке ничего особенного, то агенты Филиппа Красивого и инквизиторы знали ее возможности, умели ее применять и дозировать. Например, на утреннем допросе тамплиер не помнил, что был в чем-то виновен: тогда аудиторию распускали, а когда она снова собиралась вечером, к тамплиеру возвращалась память. Ни один документ не расскажет нам, что происходило в промежутке. Свидетельство Артура Лондона в «Признании» (l`Aveu) дает нам ответ, и он не устарел, как будто этот текст принадлежит нашему столетию. Ногаре и Плезиан знали, что им достаточно появиться во время допроса, чтобы обвиняемый, который, возможно, собирался сказать не то, чего от него хотели, вернулся на путь «истины». Когда летом 1308 г. в Шиноне кардиналы, представлявшие папу, допрашивали Моле, Ногаре и Плезиан были там, и Моле подтвердил свои признания. Эта жертва не была мужественной. Но перестают ли от этого Ногаре и Плезанс быть палачами?

Палачи, приверженцы короля или инквизиторы знали, что, показав для начала пыточные инструменты, можно избежать их применения. Они умели «подготовить» арестанта для показа папе точно таким же образом, какой сегодня применяется для того, чтобы привести обвиняемого в должное состояние перед демонстрацией по телевидению. Показания тамплиеров говорят сами за себя. Эмери де Вильер-ле-Дюк боялся смерти: он вызвался защищать орден, но предстал перед папской комиссией 13 мая 1310 г., на следующий день после казни пятидесяти четырех его товарищей, «бледный и совершенно запуганный», он объявил…

Допрошенный до этого, 27 ноября 1309 г., Понсар де Жизи, который первым вызвался защищать орден, сказал, что…

Пытки, применявшиеся инквизицией, были не более чем неприятным, но мимолетным моментом обычной судебной процедуры. Они не достигали высшей степени жестокости, при которой виновного поджаривают на медленном огне, у них была всего одна цель — добыть сведения. Их призвание заключалось «не в том, чтобы выявить истину, а в том, чтобы превратить подозреваемого в виновного». Повторим здесь эту уже процитированную выше фразу, произнесенную английским тамплиером в 1308 г., которой вторит этот текст XX в.:

Наши церковные историки начала XIV в., очевидно, не могли понять, что в застенках Филиппа Красивого эти воины, «которых нелегко напугать» вели себя таким же прискорбным образом. Конечно, тамплиеры 1307 г. обладали лишь ограниченным опытом борьбы с неверными. Но еще немало оставалось тех, кто сражался вовремена Сафеда, Акры и Руада (это было в 1301–1302 гг.). Они знали о подвиге тамплиеров Акры, погребенных под обломками собственного главного дома. Им было известно об участи тамплиеров Руада, а еще раньше Сафеда и Триполи. Сколько из пленных тамплиеров подняли палец и сказали закон (т. е. приняли ислам), чтобы не попасть в руки палачей? Ничтожное меньшинство. Нет никакого сомнения в том, что многие из тамплиеров, подвергнутых пыткам в 1307–1311 гг. и сознавшихся в чудовищных преступлениях, под стенами Акры вели себя геройски.

Это было воинство, созданное лишь для одного вида войны и приученное иметь дело с противником одного типа — с неверными. Тамплиеры были готовы лишь к одному виду самопожертвования, и мусульмане не теряли времени на то, чтобы пытать тамплиеров и госпитальеров: они неизменно перерезали им глотку. Каждый попавший в плен тамплиер знал, какая участь его ожидает.

Однако эти люди были брошены под пресс, действие которого прекрасно показало изучение сталинских процессов в XX в. Тысячи умерли ради Святой земли. Теперь остальным говорили, что они являются «объективными» союзниками сарацин, и, дескать, по этой причине и из-за своих грехов они потеряли Святую землю. Их, защитников католической веры, называли еретиками. Плевать на землю стало смертным грехом, а болтовня в караулке теперь вменялась в преступление. Дело изображалось так, как будто оставалась лишь одна услуга, которую они еще могли оказать христианскому миру, — сознаться. Этого требовали от них христианнейший король Франции и папа, их покровитель. Поскольку они не понимали, на подмогу призвали геенну огненную.

Дать отпор такому врагу тамплиеры оказались неспособны. К тому же тамплиеры, потерявшие направление, потрясенные всем случившимся, не понимающие причины подобных обвинений, лишились руководства. С этой точки зрения Моле и другие высшие чины ордена несут огромную ответственность. Тогда тамплиеры «раскололись». Герои устали? Безусловно. Но дело было проще, они могли быть героями на рушащихся стенах последних бастионов Святой земли и не быть в застенках палачей Ногаре. И главное, они смутно понимали, что идеал, ради которого стоило сражаться, рухнул.

Уже во время процесса находились люди, подвергавшие сомнению действительность проводимой судебной процедуры и призывавшие отвергнуть признания, полученные под пыткой.

Раймунд Са Гардиа, прецептор Ма Дье в Руссильоне, командовавший сопротивлением тамплиеров Арагона, заявил перед своими обвинителями:

Раймунд Са Гардиа был тамплиером.

Ринальдо да Конкорреццо, архиепископ Равенны, им не был. Он судил тамплиеров своей провинции и отпустил их на свободу. Несмотря на распоряжения папы, он отказался возобновить процесс и применить пытку. Он решительно осудил ее использование:

В его церковной провинции находилась Болонья с ее университетом, известным преподаванием римского права.

Еще более показателен с точки зрения общественного мнения вот этот замечательный текст, написанный во время собора в Вьенне цистерцианцем Жаком де Терином. Именно им я бы и хотел закончить эту книгу. Жак де Терин сомневается. Не доказывая, что пропаганда Филиппа Красивого потерпела крах, его сомнения подтверждают, что у ее возможностей были границы:[554]