Жизнь и смерть ордена тамплиеров. 1120-1314

В XIII в. положение латинских государств стало критическим: королевская власть показала себя несостоятельной; все сильнее ощущалось засилье государств Западной Европы, что, однако, мало способствовало разрешению проблем Святой земли. Соперничающие группировки: итальянские общины, бароны, агенты западноевропейских королей, духовенство и военные ордены, — безнаказанно ссорились и нападали друг на друга, утрачивая общность перед лицом мусульманского мира, которому, к счастью для латинян, не удалось надолго сохранить свое единство. Латинские государства утратили инициативу.

Военные ордены оставались единственной организованной силой, но и их положение было незавидным. Хранители идеалов крестового похода в то самое время, когда он утратил популярность в Западной Европе, ордены не могли позволить себе разочаровать полных воинственного пыла крестоносцев, прибывавших с Запада, но были вынуждены постоянно их сдерживать, чтобы не нарушить соотношение сил на Востоке. Могущество рыцарей-монахов росло; они оставляли на полях сражений свои лучшие войска и тратили колоссальные суммы на оборону границ. Тем не менее они служили мишенью для всех критиков. На Западе их без всякой последовательности упрекали за надменность и осторожность, непомерные богатства (кому они предназначались?) и корыстолюбие, суровость и предательство. Я говорю именно «ордены», а не только орден Храма. Сложные отношения между орденами еще увеличивали сумятицу.

Глава 1. Истинные хозяева латинского Востока

Я не собираюсь пересказывать историю крестовых походов и латинских государств в XIII в.,[339] а лишь на нескольких примерах покажу, как тамплиеры (и прочие) пользовались своей властью.

Как мы уже видели, вернув свободу Ги де Лузиньяну и Жерару до Ридфору в 1188 г., Саладин посеял раздоры в Тире, оплоте латинян, поскольку новый правитель этих мест, Конрад Монферратский, отказался впустить короля и магистра в город. Мы знаем, какова была реакция Ги — он отправился осаждать Акру. Латиняне снова взяли инициативу в свои руки и определили цель Третьего крестового похода. Император Фридрих I так и не достиг Акры, утонув в Малой Азии. Но короли Филипп Август и Ричард Львиное Сердце находились под стенами города 12 июля 1191 г., когда он сдался. Король Франции вскоре уехал на Запад, в то время как Ричард при поддержке орденов тамплиеров и госпитальеров занялся завоеванием прибрежных городов. По совету орденов он отказался от намерения отвоевать Иерусалим, поскольку у латинян все равно не хватило бы сил его удержать под своей властью.

Два короля попытались урегулировать спор между Ги и Конрадом, ставкой в котором служила судьба иерусалимской короны. По этому случаю военно-монашеские ордены превысили свою привычную роль исключительно военных советников. Оказавшись в центре органов власти, они стали основополагающей частью «государственной машины».[340] Их вмешательство имело определяющее знач<> ние в разрешении этого династического кризиса.

Ги де Лузиньян являлся королем-соправителем своей жены Сибиллпы. Конрад оспаривал законность его прав, возлагая на него ответственность за разгром при Хаттине. Сам он спешно женился на младшей сестре Сибиллы, Изабелле. Ордены достаточно быстро примкнули к одной или другой партии: орден Храма, вслед за своим магистром Ридфором, решительно встал на сторону Лузиньяна, в то время как госпитальеры оказывали умеренную поддержку Конраду Монферратскому. Прибытие Филиппа Августа и Ричарда все изменило: первый поддержал Конрада, а второй — Лузиньяна. Ордены сделали разворот на сто восемьдесят градусов, и в результате храмовники перешли в партию Филиппа и Конрада, а госпитальеры — Ричарда и Лузиньяна.

Однако орден Храма не во всем соглашался с Филиппом Августом: новый магистр Роберт де Сабле происходил из Ле-Мана, а следовательно, являлся вассалом Ричарда. Он протестовал, когда сразу после капитуляции Акры Филипп Август остановился в резиденции тамплиеров: храмовники сами намеревались вновь обосноваться в этом здании. Напротив, Ричард отплыл из Святой земли на корабле ордена Храма и под охраной тамплиеров, «которые проводят меня, как будто я сам — храмовник, до моей страны».[341] На самом деле, ордены напрасно старались примирить Ричарда и Филиппа.

Соперничество между Конрадом Монферратским и Лузиньяном закончилось только в 1192 г.: Конрад стал королем Иерусалима, а Ги получил Кипр. Однако в том же году новый иерусалимский государь пал от рук убийц. С согласия орденов, его вдова Изабелла, последняя наследница династии Фулька Анжуйского, вышла замуж за Генриха Шампанского (1192–1197). В 1197 г., когда Генрих умер, тамплиеры и госпитальеры воспротивились притязаниям на корону палестинского барона Рауля Тивериадского, сочтя его слишком бедным. Торта Изабелла стала женой Амори де Лузиньяна, брата Ги. После его смерти в 1205 г. ордены посоветовали просить Филиппа Августа выбрать супруга — а следовательно, короля — для дочери Изабеллы, Шарии. Король Франции предложил кандидатуру Жана де Бриенна, шампанского рыцаря, который стал последним настоящим иерусалимским королем (1205–1225).[342]

Таким образом, в Иерусалиме ордены спорили из-за личностей, но политику вели общую, заключавшуюся в объединении вокруг законного короля.

В это самое время в Антиохии началась война за наследство (1201–1216). Это северное княжество, которым правил Боэмунд III, почти мирно уживалось с мусульманами Алеппо, но непрерывно враждовало со своими соседями, армянами Киликии.[343] Король Киликии Лев III являлся вассалом Боэмунда, но стремился изменить феодальные отношения и подчинить себе княжество Антиохийское. У Боэмунда III было два сына: старший, Раймунд, должен был унаследовать трон Антиохии, а младшему, Боэмунду, принадлежало графство Триполи.

Образовались три заинтересованные группы. Лев мог рассчитывать на поддержку баронов Антиохии, как армянского, так и смешанного франко-армянского происхождения. В 1191 г. он завладел Баграсом (или Гастоном), древней крепостью тамплиеров, которую в свое время захватил, а затем разрушил и забросил Саладин. Для Киликии она являлась ключом к Антиохии. Против Льва выступил орден Храма, владевший несколькими замками в Киликии (в том числе Рош-Гильомом) и потребовавший Баграс обратно,[344] и латиняне-горожане, жившие в Антиохии, которые в 1194 г. создали коммуну,[345] были готовы воспрепятствовать установлению армянского владычества над городом — как в свое время отказались подчиниться византийцам. Между этими двумя группировками находились умеренные, сплотившиеся вокруг князя Антиохии Боэмунда. Боэмунд склонялся к миру с Киликией и пользовался поддержкой Генриха, иерусалимского короля, и папы, который опасался сделать неверный шаг и тем самым поставить под угрозу уже почти достигнутое соглашение о присоединении армянской Церкви к Риму. Умеренные одобряли женитьбу Раймунда, старшего сына Боэмунда, на дочери Льва. От этого брака впоследствии родился Раймунд Рупен. Раймунд умер, а вслед за ним Боэмунд III: в 1201 г. младенец Раймунд Рупен стал князем Антиохийским под опекой своего двоюродного деда Льва. Горожане восстали и открыли ворота Боэмунду Триполий-скому, провозгласившему себя князем под именем Боэмунда IV.

Тамплиеры поддержали Боэмунда IV, в то время как госпитальеры встали на сторону Льва и законного князя Раймунда Рупена. Засады и заговоры чередовались с перемириями и мирными переговорами. В 1203 г. тамплиеры разбили проникшую в город группу армянских воинов. В1211 г. отряд тамплиеров, который должен был доставить продовольствие в крепость Пор-Боннель в Киликии, попал в засаду, и в бою магистр ордена Гильом де Шартр получил серьезную ранение.

В 1216 г. наступило временное затишье: Раймунд Рупен был признан князем во всей Антиохии. Он оказался достаточно умен, чтобы отдать Баграс тамплиерам: таким образом, исчезла основная причина, которая побуждала орден Храма сражаться на стороне Боэмунда IV. В вышеприведенном случае тамплиеры передали большую часть своей военной силы в распоряжение одной из сторон, боровшихся за власть. Нет смысла приводить другие примеры подобного вмешательства орденов в политические дела латинских государств: их насчитывается немало на протяжении всего столетия. Даже в начале XIV в. орден Храма будет замешан в династическом конфликте на Кипре.[346]

После 1225 г. иерусалимская корона уже не возвращалась в королевство. До 1268 г. она венчала чело Гогенштауфенов, королей Сицилии, или, в случае Фридриха II, императора. Затем, между 1269 и 1286 гг., за право обладать ею боролись кипрские Лузиньяны и представители Анжуйской династии, ставшие правителями Сицилии и Южной Италии. Ни Гогенштауфены, ни Анжуйцы не жили постоянно в Святой земле. Они передали номинальную власть своим представителям; фактически же королевством руководила олигархия, среди которой ведущую роль играли магистры тамплиеров и госпитальеров. Но иногда случалось, что какой-нибудь западноевропейский монарх отправлялся в крестовый поход и брал ситуацию под свой контроль, как сделал Людовик IX в 1248–1254 гг. К таким королям ордены, как правило, относились благожелательно. За исключением, однако, Фридриха П.

В 1223 г. Жан де Бриенн, человек уже достаточно пожилой, выдал свою дочь Изабеллу замуж за императора Фридриха П. Изабелла умерла, успев родить сына, Конрада. Фридрих II, не испытывавший никакого почтения к тестю, запретил ему возвращаться в Святую землю и присвоил корону своего младенца сына. Крестовый поход Фридриха II начался при необычных обстоятельствах, поскольку император отправился в путь, будучи отлучен от Церкви.

Но его, впрочем, это не смущало. Фридрих высадился на Святой земле, чтобы начать переговоры со своим «другом», султаном Египта аль-Камилом. Восемнадцатого февраля 1229 г. Фридрих II добился от султана возвращения Иерусалима, Вифлеема и коридора, связывавшего эти города с Акрой. Мусульмане и христиане одинаково плохо восприняли это соглашение. Как и большинство местных баронов во главе с Жаном д'Ибеленом, военные ордены — которым папа приказал не помогать императору, «предателю и злодею»,[347] — отнеслись к затее императора резко отрицательно, так как считали, что в сложившихся условиях защищать Святой город будет невозможно. У ордена Храма вообще было в чем упрекнуть Фридриха: соглашение, заключенное с султаном, не предусматривало возврат тамплиерам их прежней резиденции в Иерусалиме. Поэтому тамплиеры и госпитальеры не присутствовали на коронации Фридриха II в храме Гроба Господня. Английский историк Матвей Парижский даже упоминал о заговоре, якобы организованном военными орденами с целью убить Фридриха: по-видимому, речь идет о выдумке этот преданного сторонника Гогенштауфенов.[348]

Однако политика обоих военных орденов менялась, и постепенно они оказались во враждебных лагерях. В 1229 г. Фридрих завладел крепостью Шато-Пелерен, принадлежавшей тамплиерам. Рыцари Храма отреагировали незамедлительно, вынудив императора уйти восвояси. Чтобы отомстить за оскорбление, он напал на квартал тамплиеров в Акре. Госпитальеры не вмешивались; они даже приняли Фридриха после его провала.[349] Это был первый знак, возвещавший сближение между орденом госпитальеров и императором.

Вернувшись на Запад, Фридрих II заключил мир с папой. С этого момента военные ордены стали вести себя сдержанно. Тамплиеры продемонстрировали добрую волю, отказавшись приютить в одном из своих домов в графстве Триполи противника Фридриха II, Бальяна д'Ибелена (брата Жана), «так как они не хотели дурно выглядеть в глазах людей императора».[350] Однако согласие между папой и императором длилось недолго. Орден госпитальеров перешел на сторону императора вместе с пизанцами. Орден Храма вместе с большей частью баронов и городами Генуей и Венецией остался верным папе. В 1242 г. госпитальеры поддержали попытку представителя Фридриха, Филанжиери, завладеть Акрой, но потерпели неудачу. В ответ противники госпитальеров шесть месяцев осаждали его резиденцию. Даже после смерти императора госпитальеры поддерживали его наследников, Конрада, Манфреда и Конрадина. Следует ли считать их «гибеллинами», сторонниками императора, а тамплиеров — «гвельфами», приверженцами папы? Все не так просто. В своих отношениях с Фридрихом II военные ордены руководствовались другими мотивами — а именно, по мнению Дж. Райли-Смита, внешнеполитическими: орден Храма ратовал за союз с Дамаском против Египта, в то время как госпитальеры придерживались иной точки зрения, став тем самым «объективными» союзниками Фридриха II. Я еще вернусь к этому вопросу, рассматривая всю совокупность отношений между этими двумя орденами.

Разделившись в вопросе о поддержке Фридриха II, тамплиеры и госпитальеры на время примирились благодаря французскому королю Людовику IX. Отношения с ним были одновременно и сердечными и непростыми. Людовик IX обладал менталитетом западного крестоносца и с недоверием относился к «пуленам», а ордены иногда занимали позиции, очень близкие к их взглядам. Военные ордены с легкостью признали власть короля Франции. На Кипре Людовик IX обсуждал с магистрами Храма и Госпиталя дальнейший план действий. Они предложили ему сыграть на внутренних противоречиях мусульманского мира. Людовик IX решительно отказался: он не станет вести переговоры с неверными! Затем он попросил ордены также разорвать все отношения с ними.[351] Речь шла об общепризнанных, давних и устоявшихся контактах, и впоследствии они будут иметь продолжение. Тем не менее ордены подчинились — хотя, в общем-то, и не собирались отказываться от своей привычной дипломатии.

Людовик IX потерпел поражение и попал в плен, за свободу ему пришлось заплатить выкуп, потом он провел четыре года в Акре. Он был вынужден смириться и вступить в переговоры с неверными. Впрочем, отсутствие желания помешало ему извлечь выгоду из вражды между Дамаском и Египтом. Он не проявил никакой военной или политической инициативы и покинул Святую землю, предварительно заключив перемирие, обеспечивавшее благоприятное для мусульман статус-кво. Именно в этом контексте произошларазмолвка между королем и тамплиерами, о которой рассказывает Жан де Жуанвиль:

Король упрекнул магистра ордена Храма за то, что тот начал переговоры без его ведома. Он потребовал ответа. В присутствии всей армии…

Тамплиеры, стоя на коленях, должны были принести публичное покаяние, и король потребовал, чтобы Гуго де Жуи был изгнан из Святой земли.[352] Гуго де Жуи был переведен на должность магистра Каталонии, но Рено де Вишье остался на своем посту магистра ордена.[353] Это происшествие вовсе не свидетельствует о какой-либо глубокой враждебности, которую Людовик IX мог питать по отношению к ордену Храма; доказательством этому служит тот факт, что во время возвращения короля из крестового похода его флотом командовал тамплиер.[354] Однако событие это явственно указывает на существование противоречий между королевской властью — эпизодической или далекой (в случае с Людовиком IX мы имеем дело с властью де-факто) — и влиятельными группами, хорошо организованными и самостоятельными, проводившими собственную дипломатическую и военную политику.

В 1268 г. Гогенштауфены окончательно сошли с исторической сцены. Конрадин, разбитый в сражении при Тальякоццо братом Людовика IX, Карлом Анжуйским, был казнен: Иерусалимское королевство лишилось короля. Предполагалось либо объединить королевство с Кипром, либо пригласить на трон Карла Анжуйского. Планы, связанные с призванием на трон кипрского государя, затрагивали довольно деликатный вопрос: дело в том, что существовало две ветви кипрской династии — одну представлял Гуго Кипрский, другую — Мария, супруга князя Антиохийского. Госпитальеры благоволили первому, а тамплиеры — второй. Гуго одержал верх и в 1269 г. получил венец иерусалимских королей. Но в 1277 г. король уехал из Акры, раздраженный поведением военных орденов, в особенности ордена Храма. Он написал папе, что не может больше править «страной из-за орденов Храма и Госпиталя».[355]

Однако Мария Антиохийская продала свои права на трон Карлу Анжуйскому. Орден Храма поддержал его самым решительным образом. Гильом де Боже, ставший магистром ордена в 1273 г., имел родственные связи с анжуйской династией, а в 1271–1273 гг. был прецептором провинции Апулии. На Святой земле он действовал как преданный поборник интересов анжуйского дома. Под руководством Гильома орден Храма противостоял любым попыткам вмешательства, исходившим с Кипра. Акра высказалась в пользу Карла, Тир и Бейрут — в пользу короля Кипра. Становясь все более бессмысленным, титул короля Иерусалимского все еще тешил тщеславие западных династий: каталонец Рамон Мунтанер завистливо подчеркивает, что Карл Анжуйский именовал себя «наместником всей заморской земли, и верховным правителем всех христиан, живущих за морем, и орденов Храма, Госпиталя и германцев».[356] К тому же Карл Анжуйский лелеял честолюбивую мечту о международной политике в масштабах всего средиземноморского региона с опорой на Южную Италию, Морею и Иерусалимское королевство.

Военные ордены ставили свое могущество на службу королям, для которых Святая земля была лишь одной из многих арен их деятельности (Людовик IX составлял исключение). Но все его усилия были тщетны: короли приходили и уходили, а они оставались. Правда, даже если бы они и хотели, ордены все равно не смогли бы держаться в стороне от крупномасштабных восточных маневров Фридриха II или Карла Анжуйского. Точно так же они не могли оставаться в стороне и от интриг сирийско-палестинской знати или итальянских колоний.

Из множества известных нам примеров, два особенно ярко демонстрируют, как военные ордены, поначалу втянувшись в чужие раздоры, оказывались участниками настоящих частных войн.

Крупные итальянские портовые города продолжали враждовать и на Востоке — особенно Генуя и Венеция, которые боролись друг с другом повсеместно, как на суше, так и на море. В Акре каждый из них владел кварталом, колонией или факторией, пользовавшейся широкой автономией по отношению к политическим и религиозным властям королевства. Эти кварталы, расположенные вблизи порта, соседствовали с владениями военных орденов.

В один прекрасный день, около 1250 г., конфликт между Генуей и Венецией разразился и на Святой земле: причиной его стал дом принадлежавшего аббату монастыря Св. Саввы и расположенного на холме в черте генуэзского квартала. Эта высота представляла стратегический интерес, поскольку контролировала путь к порту из венецианского квартала. Генуэзцы вознамерились купить этот дом у аббата. Венецианцы решили препятствовать им всеми доступными средствами. Поначалу преимущество было за генуэзцами, но в 1256 г. венецианцы перешли в энергичное контрнаступление. Они заключили союз с Пизой и собрали крупный флот, который напал на порт Акра и генуэзский квартал, нанеся ему немалый ущерб. Ситуация приняла новый оборот, так как в результате интриг и альянсов образовалось два лагеря: с одной стороны, Венеция, часть местной знати и бальи королевства Жаном д'Ибеленом, некоторые братства латинских купцов Акры, а также торговцев из Марселя и Прованса; кроме того, венецианцев поддерживал князь Антиохийский. На другом полюсе, за Геную выступала генуэзская семья Эмбриачи, владевшая сеньорией Джебайла, сеньор Тира, Филипп де Монфор, главный представитель Гогенштауфенов на Востоке, каталонцы и купеческие братства Акры, в которые входили сирийские христиане из местного населения. Эти два лагеря превратились в партии в тот момент, когда в Святую землю прибыла королева Кипра с целью добиться регентства над королевством. Венеция с союзниками поддержала ее, а Генуя, напротив, отстаивала интересы Конрадина, юного наследника Гогенштауфенов. На фоне борьбы между Венецией и Генуей вновь вспыхнула вражда гвельфов и гибеллинов.[357]

Сначала военные ордены сохраняли осторожность; затем же ввязались в бой и, конечно же, на стороне соперничавших лагерей. Если верить Жерару де Монреалю — обычно хорошо осведомленному автору хроники, которую принято называть «Хроникой тирского тамплиера», — ордены тамплиеров и госпитальеров поначалу пытались играть роль посредников, а потом были вынуждены разнимать противоборствующие стороны. Им это не удалось. Вот тогда-то госпитальеры высказались в пользу Генуи, и, как говорит нам Жерар…

Не пристрастен ли был Жерар де Монреаль? Не приукрашивал ли он позицию тамплиеров?

Тамплиеры очень быстро позабыли о своей сдержанности, и орден встал на сторону Венеции. Весной 1258 г. Генуя задумала нанести решающий удар: ее флот должен был блокировать порт, в то время как ее союзник Филипп де Монфор собирался с помощью госпитальеров ворваться в город. Однако венецианский флот Лоренцо Тьеполо напал на корабли генуэзцев, а чтобы помешать вторжению Монфора с суши, Венеция и Пиза обратились за помощью к ордену Храма:

Победа венецианцев была полной. Чуть позже генуэзцы взяли реванш, но в Константинополе.

Излишне говорить, что «война Св. Саввы» вызвала ощутимую напряженность в отношениях между орденами, которая тем не менее не доходила до взаимного истребления, как ошибочно утверждает Матвей Парижский.[359]

В 1276 г. орден Храма оказался замешан еще в одной интриге — конфликте между сеньором Джебайла и его братом. Сеньор Джебайла прибыл в Акру, чтобы стать собратом ордена Храма и заручиться его помощью. Вернувшись в Джебайл, он завладел землями своего брата и напал на графа Триполи Боэмунда VII, поддерживавшего противную сторону: при этом сеньору Джебайла помогали тридцать тамплиеров. Граф не остался в долгу и приказал «снести дом Храмав Триполи… Узнав об этом, магистр Храма снарядил галеры и другие суда и отправился в Джебайл, ведя с собой большой отряд братьев; а Джебайла он отправился к Триполи и много дней держал его в осаде…». Тамплиеры захватили несколько крепостей и дважды разбили графа, прежде чем в свою очередь потерпели поражение под Сидоном.[360] Чтобы примирить трех главных героев этой междоусобицы, в которой пострадала законная власть, власть графа Триполи, низведенного до роли статиста,[361] потребовалось вмешательство госпитальеров, всегда поддерживавших семью сеньоров Джебайла.

Традиционно историография противопоставляет их друг другу и воспроизводит штамп, получивший распространение с легкой руки Матвея Парижского: соперничество орденов было причиной всех бедствий и окончательной гибели латинских государств. Из современных общих исследований этому вопросу посвящена лишь одна глава в истории госпитальеров, написанной Дж. Райли-Смитом.[362] Однако, на мой взгляд, некоторые трактовки этого автора нужно воспринимать с осторожностью.

Прежде всего Райли-Смит вполне оправданно отмечает, что сотрудничество между орденами было правилом, а ссоры — исключением: кстати, о распрях нам известно из соглашений, призванных положить им конец. Вспомним о соглашении 1262 г., в котором два ордена обязались урегулировать все свои имущественные споры на всем латинском Востоке.[363] В организационном плане существовали положения, благоприятствовавшие сотрудничеству между тамплиерами и госпитальерами. Так, и тамплиерам и госпитальерам запрещалось принимать братьев, бежавших или изгнанных из другого ордена. Устав ордена Храма предписывал, что, когда братья находятся в своем «доме… никто не должен входить туда без разрешения ни из мирян, ни даже из духовенства, если только они не живут рядом с домом госпитальеров» (статья 145). Точно так же в бою тамплиер, отрезанный от своего отряда и оставшийся один, не имея возможности встать под знамя своего ордена, должен был «направиться к первому знамени Госпиталя или христиан, если они есть поблизости» (статьи 167–168).

На практике общее призвание вынуждало ордены действовать сообща. Они отдали крестоносному делу все свои чаяния, дисциплину и профессионализм. Они умели забывать о своих спорах перед лицом противника. Во время Третьего крестового похода они прекрасно сотрудничали в военной области, хотя в политическом плане их разделяли разногласия. Они поочередно двигались в авангарде и арьергарде колонны под предводительством короля Ричарда.[364] В девяти случаях из десяти источники того времени говорят о них в общем — идет ли речь о похвале или о порицании.

Тем не менее, как показывают примеры, рассмотренные в предшествующих главах, иногда ордены оказывались в состоянии драматического конфликта. Дж. Райли-Смит предлагает этому два объяснения: два ордена по-разному придерживались разных концепций королевской власти в Святой земле и к тому же не проводили общую внешнюю политику.

Можно ли утверждать, что госпитальеры были роялистами, а тамплиеры — сторонниками баронов? Это предположение нуждается в уточнении. Справедливо ли, говоря об Антиохии, считать госпитальеров роялистами лишь потому, что они поддерживали (вместе с франко-армянскими баронами) Раймунда Рупена, а тамплиеров — баронской партией, коль скоро они пригласили на трон Боэмунда Триполийского? Идет ли речь о союзе Антиохия-Киликия против союза Антиохия-Триполи? Является ли роялизмом сохранение верности Гогенштауфенам, хотя, кроме Фридриха II в 1228–1229 гг., ни один из них не появлялся в своем королевстве? С этой точки зрения орден Храма, который чуть позже поддержал Карла Анжуйского, тоже был роялистским. Нет, ордены тамплиеров и госпитальеров спорили не из-за королевской власти, а из-за конкретных личностей. Возможно, госпитальеры больше заботились о легитимности правителя: Раймунд Рупен и Конрадин были законными государями, в то время как тамплиеров меньше тревожила юридическая сторона дела. Но ни в одном случае мы не можем считать тамплиеров союзниками «феодалов», а госпитальеров — сторонниками сильной королевской власти.[365]

Что же касается расхождений в области внешней политики, то хоть они и были совершенно реальными, но значение имели лишь в определенный период времени. Тамплиеров и госпитальеровобъединяло то, что они были реалистами и учитывали соотношение сил. Но они по-разному оценивали это соотношение. Они продемонстрировали это неоднократно, отговаривая крестоносцев то от одной, то от другой военной акции. Однако было бы слишком схематичным противопоставлять продамасскую политику тамплиеров и проегипетскую — госпитальеров: в 1217 и 1248 гг. оба ордена единодушно выбрали Египет в качестве цели для крестоносцев. В1305 г. великий магистр госпитальеров снова советовал напасть на Египет. Но между 1239 и 1254 гг. вопрос о союзах развел два ордена по разным лагерям. Срок договора, заключенного Фридрихом II на десять лет, подошел к концу в 1239 г. Под руководством Тибо Наваррского был устроен новый крестовый поход: в какую точку его предстояло направить? Дамаск и Египет в то время соперничали друг с другом, нужно было выбрать противника и союзника. Тибо так и не определился с выбором и решил сначала напасть на Египет, а потом на Дамаск. Разумеется, он не прислушался к советам латинян Востока и орденов. Итогом стало бесславное поражение при Газе, ответственность за которое — естественно — возложили на военные ордены, хотя они были совершенно ни при чем.

Так писал Филипп де Нантей, попавший в египетский плен.[366] В очередной раз антагонизм между «пуленами» и крестоносцами сыграл свою роль: мудрость орденов сочли слабостью.

Храмовники ратовали за союз с Дамаском, а госпитальеры — с Каиром. И дело не в традиционном союзе с Дамаском, уже давно потерявшим силу, не в частных интересах, ведь владения орденов находились повсюду. И как всегда, стремившийся к союзу с Дамаском орден Храма перешел на сторону большей части баронов Святой земли, в то время как госпитальеры, выбравшие союз с Египтом, автоматически примкнули к лагерю Фридриха П. Сначала орден Храма одерживал верх: Дамаск вернул ему Сафед и Бофор. Госпи тальеры сделали ответный ход и обратились к Каиру. Щедрые обещания окупились с лихвой и вдобавок к замкам Сафеду и Бофору, которые Египет уступил с тем большей легкостью, что они не находились под его контролем, франки вновь получили Аскалон и добились освобождения христиан, попавших в плен при Газе. Филипп Новарский так описывает ход событий:

Орден госпитальеров использовал этот успех в интересах своей пропаганды: на многолюдной улице в Акре, возле орденской резиденции, поместили огромную могильную плиту, посвященную умершему в 1242 г. брату Пьеру де Вьелебриду. Надпись на плите сообщала, «что в это время граф Монфор, вместе с другими французскими баронами, был освобожден из своего египетского плена, а Ричард, граф Корнуолла, отстроил замок Аскалон» (Ричард принял эстафету 'Тибо Наваррского).[368]

В 1243 г. госпитальеры и императорский наместник Филанжиери делали неудачную попытку установить контроль над Акрой, что отозвалось похоронным звоном по их внешней политике. В следующем году орден Храма подписал настоящий договор о мире с Дамаском, и госпитальерам пришлось смириться. Однако египетская армия в союзе с грозным племенем хорезмийцев нанесла латинянам страшное поражение при Форбии (17 октября 1244 г.), которое бы стать вторым Хаттином, если бы не раскол в мусульман-ком мире.

Последние попытки наладить союзные отношения с Дамаском, все так же с подачи ордена Храма произошли во время крестового похода Людовика Святого. Но энергичный мамлюкский султан Бейбарс, объединивший мусульманский мир, снял проблему. Отныне нешняя политика перестала быть камнем преткновения между тамплиерами и госпитальерами.

Наконец-то оба ордена сумели существенно ограничить возможность для конфликта: в результате они сохраняли минимум солидарности между собой. Правда, в начале XIV в. они снова во враждебных лагерях участвовали в распрях за кипрское королевство. Однако великий магистр ордена госпитальеров проявил примечательную сдержанность во время ареста тамплиеров в 1307 г. Разумеется, он не предпринял ничего, чтобы помочь им, но среди обвинителей ордена Храма не было ни одного госпитальера.

Впрочем, это ничего не решало: «творцов общественного мнения» Западной Европы больше привлекали разногласия орденов, чем их солидарность.[369]

Глава 2. На Западе: орден Храма на службе у государств

Говоря о столетии, отмеченном беспощадным поединком между папством и мирскими правителями, нельзя не задаться вопросом об отношениях между международными духовно-рыцарскими орденами, находившимися под прямым руководством папы, и светскими властями. Подобно другим монашеским организациям, орден Храма без колебаний вставал на службу государствам.

Тамплиерам скорее отводят роль посредников, арбитров и послов. В Англии, в ходе гражданской войны между Матильдой и Стефаном Блуаским, они получали дары от обеих сторон. Когда изучаешь роль, которую они играли в англо-французских отношениях, трудно отделаться от мысли, что они постоянно «служили двум господам». В 1160 г. они засвидетельствовали договор между Генрихом II и Людовиком VII: предусмотренный этим документом брак между сыном Генриха II, Генрихом Молодым, и дочерью Людовика VII, Маргаритой, должен был состояться через три года, поскольку будущие супруги были еще детьми. До этого срока рыцарям Храма пору-охрану трех замков — Жизора, Нефля и Нефшателя, — составлявших приданое Маргариты Французской. Но Генрих II опередил события и поженил двух детей в ноябре 1160 г. Три тамплиера, охранявшие замки, незамедлительно передали их королю Англии.[370] Только по этому случаю и на протяжении нескольких месяцев замок Жизор находился в руках тамплиеров. Продолжительность их пребывания там обратно пропорциональна тоннам нелепостей, написанных или переданных средствами массовой информации в наши дни.[371]

Недовольный Людовик VII изгнал троих тамплиеров; впрочем, случившееся не изменило его отношения к ордену, некоторые члены которого входили в круг его самых доверенных советников: например, Жоффруа Фушье, состоявший с королем в обширной и дружеской переписке, или Эсташ Шьен, занимавшийся финансовыми делами.[372]

Одиннадцатого марта 1186 г. Маргарита, вдова Генриха Молодого, уступила свои права на Жизор и другие замки за две тысячи семьсот пятьдесят ливров в анжуйской монете, причем эта сумма была уплачена при посредничестве тамплиеров и госпитальеров. Гарантами этого соглашения выступили магистры обоих орденов во Франции и Нормандии.[373]

Быть приближенными советниками беспрерывно враждующих между собой королей Франции и Англии, не угрожая единству ордена, — тамплиерам этот подвиг оказался по силам. Иногда они попадали в трудное положение: в 1222–1224 гг. мэр и горожане Ла-Рошели обвинили тамплиеров в том, что они сеют смуту и играют на руку французской короне. Генрих III Английский передал папе письмо мэра, обвинявшего их в насильственных действиях против ордена госпитальеров в городе. Тогда понтифик обнародовал буллу, повелев «пресечь дерзости тамплиеров».[374]

Другой пример прямого вмешательства в политические дела связан с историей тамплиера Ричарда Милостынщика, который в 1255 г. фигурировал в списке советников проанглийской партии Комина в Шотландии.[375]

Слишком сближаясь с тем или иным лагерем, рискуешь столкнуться с пагубными последствиями: тамплиеры итальянских государств Фридриха II дорого заплатили за неприязнь своего ордена к императору. Однако начало не предвещало ничего дурного: в 1209–1210 гг. молодой король осыпал их дарами и охотно утверждал пожалования, сделанные другими. В 1223 г. он взял под свою защиту имущество тамплиеров в Германии и подтвердил привилегии, предоставленные им его предками, Генрихом VI и Фридрихом I.[376]

Все изменилось к худшему перед самым отбытием Фридриха II в крестовый поход, хотя документация дает противоречивые сведения. В 1226 г. Фридрих вроде бы конфисковал владения тамплиеров и госпитальеров.[377] Но вот другой факт: замки и военные постройки Сицилийского королевства были переданы под командование двоих «магистров и провизоров императорских замков». И в 1228–1229 гг. один из них был тамплиером, а другой — госпитальером. Конституция, принятая в Мельфи в 1231 г., изменила эту систему, увеличив число «провизоров», которые отныне уже не набирались из военных орденов.[378] Как бы то ни было, как раз в эти годы имели место крупномасштабные конфискации имущества тамплиеров и госпитальеров, и, как уточняет Эрнуль, Фридрих «изгнал всех братьев с территории Сицилии».[379] Мы располагаем внушительным списком конфискаций в районе Фоджи: корона конфисковала и перераспределила дома, сады, виноградники, оливковые рощи, пахотные поля, солеварни.[380]

Когда в 1231 г. Фридрих примирился с папой, тот потребовал, чтобы император вернул имущество, отнятое у орденов, что, как мы видели, смягчило их недовольство. Фридрих II прибег к уловкам, но в 1238 г. он оправдался за эту задержку; императору пришлось вернуть собственность ордену госпитальеров, ставшему его союзником. Однако тамплиеры ничего не получили обратно, поскольку в конце жизни в своем завещании Фридрих повелел, чтобы «все имущество воинства, дома ордена Храма, которые удерживал наш двор, были ему возвращены». Только тесными связями с папством, которые орден Храма поддерживал в Италии, можно объяснить искреннее стремление Бонвичино, командора тамплиеров в Перудже, урегулировать конфликт между Пизой и Генуей, вспыхнувший из-за сардинской крепости Сант'Иджия в 1257 г. Он предложил, чтобы охрану замка поручили одному тамплиеру и одному госпитальеру. Речь шла о продолжении, но уже на Западе, «войны Св. Саввы», разделившей итальянские коммуны в Акре. Забавно было видеть, как орден Храма, активно участвовавший в этом конфликте на Востоке, в Италии выступает в роли посредника.[381]

Во второй половине XIII в. развитие монархического государства стало все чаще приводить к трениям с международными орденами: как правило, государство пыталось вернуть свои права и урезать орденские привилегии. Положение орденов «Церкви в Церкви, государства в государстве»[382] ставило ордены в непростое положение: можно ли одновременно служить Богу и королю?

Во время конфликта между папой Бонифацием VIII и Филиппом Красивым эта проблема встала перед орденами особенно остро. Тамплиеры Франции поддержали короля. Но в Ананьи папа, униженный Гильомом де Ногаре и его подручными, находился «почти в одиночестве с братьями тамплиерами и госпитальерами». Шестого февраля 1304 г. Бенедикт XI, преемник Бонифация VIII, подтвердил все привилегии ордена Храма, вернув ему было пошатнувшееся доверие. Бенедикт XI знал, что может положиться на орден в том, чтобы сдержать натиск французской монархии на папство. Позиция ко-мандорств во Франции была исключением из общего правила, требовавшего поддержать папскую власть.[383] Довольно опасное противоречие в тот момент, когда государство, находившееся в постоянном поиске финансовых средств, могло, поддавшись искушению, воспользоваться действительными или предполагаемыми богатствами орденов не говоря уж о том, что их военная мощь могла внушать опасения. Несмотря на разницу в подходах, арагонец Хайме II, англичанин Эдуард I и француз Филипп Красивый воспринимали эту проблему одинаково.

Будучи одновременно монашеской и военной организацией, воплощающей идею непрерывного крестового похода, орден Храма должен был сражаться с неверными, защищая Святую землю. Мог ли он выполнять те же функции в другом месте? Вопрос был задан. И очень скоро, в 1146 г., с согласия папы, орден Храма продолжил борьбу с мусульманами, но уже в Испании. Правда, в государствах Иберийского полуострова он так никогда и не занял положения, сравнимого с тем, которым обладал на Святой земле. Реконкиста способствовала приросту территорий и ресурсов государств, и тем самым усилению королевской власти. Тамплиеры играли в этом процессе всего лишь вспомогательную роль.[384] Деятельность ордена развивалась в двух направлениях: участие в войнах и постоянная оборона границ.

Тамплиеры вступили в бой с маврами, едва появившись в Испании: в 1147 г. они осаждали Тортосу, а в 1149 г. — Лериду. После неудачи с орденом Монжуа король Арагона Альфонс II, который благоволил скорее испанским военным орденам, был вынужден призвать орден Храма для освобождения южного Арагона. Они также присутствовали на Майорке в 1228 г. и в Валенсии в 1238 г. Они участвовали во всех сражениях с альмохадами в Кастилии, осаде Касереса (1184 г.), а также в знаменитой битве при Лас Навас де Толоса (1212 г.). Наконец, в Португалии они оказали неоценимую помощь при взятии Сантарема, Лиссабона и Бадахоса. Орденская провинция тамплиеров Португалия долгое время составляла одно целое с провинцией Кастилией-Леоном.

Иберийские государи делали крупные дарения военным орденам своих королевств. В обмен ордены должны были оборонять отвоеванные территории. В Валенсии рыцари-монахи обоих орденов несли охрану границы по шесть месяцев каждый. После взятия Бадахоса король Португалии поручил тамплиерам защиту своих границ с маврами и… Кастилией.

Кроме того, тамплиеры занялись заселением и освоением этих разоренных территорий. Их могучие замки служили выполнению этой двойной задачи: например, Шиверт в королевстве Валенсия. Разъезды тамплиеров, следившие за безопасностью в области, иногда ждала неприятная встреча: в 1276 г. магистр Арагона Педро де Монкада вместе со свитой попал в плен к мусульманам на территории Валенсии.[385]

Силы, использовавшиеся орденом Храма в ходе испанской реконкисты, набирались в основном из местного населения, хотя обычай отправляться в Испанию на войну с маврами, возникший в XI в. у французских рыцарей, не был забыт ни в XII, ни в XIII вв. Так, в 1238 г. Гуго де Монлор, тамплиер из Пюи и будущий магистр Прованса, принял участие в завоевании Валенсии.[386] На время крупномасштабных военных действий отряды ордена вливались в королевскую армию, и их значимость определялась не численностью, как правило, весьма ограниченной, а дисциплиной и способностью к мгновенной мобилизации — они прибывали первыми и находились в полной боевой готовности. Вместе с военным двором короля они составляли ядро арагонской армии.

Роль военных орденов рознилась от королевства к королевству. Арагонские монархи — за исключением Альфонса II — не стремились к развитию местных орденов и пользовались услугами тамплиеров и госпитальеров. На территории Кастилии местные ордены, Сантьяго и Калатрава, напротив, составили им конкуренцию. Орден Храма несет невольную ответственность за создание ордена Калатрава: завладев Калатравой в 1147 г., король Кастилии Альфонс поручил ее оборону тамплиерам. Когда некоторое время спустя альмохады напали на Калатраву, тамплиерам пришлось несладко, и они сочли за благо отказаться от сохранения этой крепости. Тогда король Кастилии основал кастильский орден Калатрава.[387]

Португальские тамплиеры занимали особое положение, так как превратились в национальный орден. Первый известный нам магистр, Гуго де Монтуар (1143 г.), был французом. В 1156 г. у власти находился португальский магистр Гуальдем Пайс: он повелел начать сооружение крепости Томар, которой предстояло стать центром новой провинции. Решающий момент настал в 1169 г., когда король пожаловал ордену треть еще не завоеванных территорий к югу от реки Тахо в обмен на то, чтобы португальские тамплиеры все свои силы и ресурсы использовали ради Португалии, пока король и его народ сражается с маврами. «Тогда португальские тамплиеры отделились от ордена, чтобы посвятить себя исключительно освобождению этой страны».[388] Фактически португальские короли разрешили в свою пользу обозначенную в начале этой главы дилемму — существует ли противоречие между миссией на Святой земле и участием в испанской Реконкисте.

Одной из причин, на которую ссылались короли Арагона, чтобы оправдать размах своих пожалований ордену Храма в первой половине XII в., было стремление воспрепятствовать местным рыцарям присоединиться к тамплиерам с целью отправиться в Святую землю.[389]

В течение XIII в., по мере того как линия фронта отодвигалась от основных резиденций Храма в Испании, он (у ордена госпитальеров наблюдается та же самая тенденция), по-видимому, все меньше интересовался Реконкистой. В результате папская булла 1250 г. прямо предписала орденам сражаться с маврами в Испании. Парадоксальным образом, подобное отсутствие доброй воли объяснялось нехваткой средств. Тамплиеры Востока, серьезно потрепанные мусульманами, мобилизовали все свои ресурсы на Западе, включая Испанию; тамплиерам Арагона теперь недоставало даже лошадей — что было уже чересчур. Король Хайме II тщетно просил папу, чтобы тамплиеры его королевства расходовали все свои средства на нужды Арагона. Даже после падения Акры в 1291 г. арагонские тамплиеры оставались в стесненных обстоятельствах. В 1304 г. король призвал их в армию; магистр Беренгарий де Кардона приказал прецептору Альгамбры явиться на зов

Не считая этих материальных проблем, у тамплиеров не было серьезных причин, чтобы отказываться от борьбы с мусульманами Испании. Зато у них были основания противиться некоторым требованиям папства или монархий. В течение XIII в. папство, ради достижения своих политических задач в Италии, исказило идеал крестового похода: в походе против альбигойцев, Фридриха II или против Арагона (организованного после Сицилийской вечерни в 1283–1285 гг.) речь больше не шла об освобождении Святой земли. Подобные крестовые походы ставили мучительную дилемму перед орденами, разрывавшимися между своим повиновением папе и верностью идеалу. В итоге ни тамплиеры, ни госпитальеры так и не приняли участия в итальянских войнах. Папство же предпочло использовать братства, созданные специально для этой цели.[391] Понтифики прибегали к военным талантам тамплиеров только для того, чтобы превратить их в кастелянов и стражей своих замков.[392] Но, невзирая на привилегии орденов, они требовали от рыцарей-монахов уплаты налогов, чтобы финансировать свои войны против Фридриха II в 1247 и Манфреда в 1264 гг.

Участие военных орденов в крестовом походе против альбигойцев было таким же косвенным. Кажется, что госпитальеры благожелательно относились если не к катарам, то к графу Тулузы, поскольку орден прочно обосновался в этом городе и его окрестностях. В знак своего дружелюбия они похоронили союзника Раймунда VI Тулузского, короля Арагона, убитого в битве при Мюре в 1213 г., и приняли к себе самого Раймунда, хотя он был отлучен от Церкви. Впрочем, Раймунд облачился в одеяние госпитальера только на смертном одре.[393]

Что касается тамплиеров, то им, похоже, были ближе крестоносцы из Северной Франции. Гильом де Тудель рассказывал, что в 1219 г. после разорения Марманда принц Людовик, сын французского короляФилиппа Августа, командовавший крестоносцами, направился к Тулузе. В его армию входили французы, фламандцы, жители Шампани… Ее сопровождали «аббаты, архиепископы, епископы, тамплиеры, черные и белые монахи, каноники. Все священнослужители проповедовали и призывали всех перебить». Эти тамплиеры, как и крестоносцы, приходили с севера Франции: интересно, что Гильом де Тудель поместил их среди духовенства, а не воинов. Еще один пример: 1 февраля 1212 г. Симон де Монфор добился одобрения ку-тюм, которые должны были действовать в отвоеванной у еретиков стране; в голосовании участвовало двенадцать человек, причем четыре голоса принадлежали духовенству — епископам Тулузы и Кузе-рана, одному тамплиеру и одному госпитальеру.[394]

Тамплиеры командорства Ла Вильдье (Тарн-е-Гаронн) дважды упоминаются в источниках. В1213 г. был схвачен Балдуин, брат графа Тулузы, бежавший к крестоносцам Симона де Монфора. Граф Раймунд хотел отомстить за смерть короля Арагона и приказал повесить своего брата, как предателя его дела. «Братья тамплиеры попросили и получили его тело, сняли его с дерева и похоронили в Ла Вильдье в своем клуатре рядом с церковью». В 1228 г. прецептор дома Ги де Брассак проведал о заговоре против епископа Тулузы, который в то время у него остановился. Он приказал арестовать и пытать заговорщиков, а потом изгнал их из Ла Вильдье.[395] Эти события, не связанные с военным делом, имеют отношение к тамплиерам среднего течения Гаронны. О позиции тамплиеров Лангедока нам ничего не известно. Можно с удивлением отметить, что если уж действительно стремиться нащупать связи — пусть и едва уловимые — между военными орденами и катарами (а это как раз одна из неисчерпаемых золотых жил для сборника глупостей о тамплиерах), то «допрашивать» стоило бы скорее госпитальеров Тулузы, нежели тамплиеров…

Эту сдержанность военных орденов по отношению к крестовым походам на Западе легко объяснить: орденские дома в Европе были аграрными хозяйствами, которыми заведовали не воины. Не существовало путаницы между «фронтом» (Святая земля, Испания) и «тылом» (Европа), где тамплиеры накапливали материальные и человеческие ресурсы для своей борьбы. Ересь была не их делом, а папство это понимало.

Зато гораздо труднее для тамплиеров было избежать давления государств, хотя и в этом случае, за исключением Испании, причины, на которые я только что указал, имели такое же значение. В государствах папы, на Сицилии и в Провансе военная помощь орденов обычно сводилась к охране замков. Единственный случай, когда тамплиеры приняли активное участие в военных операциях, выгодных светским властям, имел место в Англии: 1298 г. Эдуард I позвал тамплиеров своего королевства на борьбу с шотландцами — на битву при Фалкирке. Бриан де Же, магистр Англии, погиб, командуя валлийским отрядом, а не братьями своего ордена.[396] Участие же тамплиеров в армии венгерского короля Белы в 1241 г. больше напоминало крестовый поход. Разумеется, речь шла о защите Венгрии от монголов, но монголы все же были неверными.[397] Наконец, упомянем знаменитого брата Герена, военного стратега Филиппа Августа — хотя это и был единичный случай, да и принадлежал Герен к ордену госпитальеров.

В Испании, где тамплиеры непрестанно воевали, король Арагона трижды звал их на войну со своими христианскими противниками: с французами в 1283–1285 гг., Кастилией в 1300–1301 гг. Но то были оборонительные войны. А вот поход на Наварру в 1292 г. был уже войной наступательной. Король призвал на военную службу людей Храма, а также тамплиеров: в случае неявки они должны были уплатить штраф. Во имя принципа «обороны страны» король позволил угрозы. «Если вы поступите иначе, — заявил он магистру арагонских тамплиеров в 1300 г., — мы начнем преследовать вас и владения вашего ордена, как подобает поступать с теми, кто бесчеловечно отказывается сражаться за свою страну».[398]

Запомним это «бесчеловечно»: впоследствии Филипп Красивый и его советники перемешали свои обвинения против ордена Храма этим словом. Таким образом, на пороге XIV в. у ордена Храма и других международных организаций хватало хлопот, связанных с монархическими государствами — теми самыми государствами, которым рыцари-монахи оказывали столь действенную финансовую помощь.

Средневековые монархии часто обращались к духовенству в поисках компетентных помощников, в которых очень нуждались: поэтому тамплиеров и госпитальеров охотно приглашали на государственную службу. Некий Роже Тамплиер, лондонский прецептор, одновременно являлся милостынщиком короля Генриха II. В этом качестве он распределял королевскую милостыню между бедняками, которые толпились у дворца. Генрих III, недовольный отказом ордена Храма поддержать графа Глостера, отомстил, сняв с поста милостынщика другого Роже, тоже тамплиера.

Папская монархия также часто прибегала к услугам храмовников. Прецептор провинции Северная и Центральная Италия жил в Риме в Санта-Мария дель Авентино — очень престижной резиденции! При папском дворе постоянно вращалось много тамплиеров. А папы набирали из их числа некоторых своих сановников: Уджич-чоне де Верчелли был папским постельничим в 1300–1302 гг., а Джакомо де Монтечучо — с 1304 по 1307 г. Оба одновременно являлись прецепторами провинции.[399]

Тамплиеры и госпитальеры были прекрасными посланниками. Во Франции королевская власть охотно возлагала на них временные поручения исключительной важности, выполнять которые, как правило, поручали комиссарам. Между 1236 и 1250 гг. брат Жиль, казначей ордена Храма в Париже, вместе с бальи Никола де Отвильером был отряжен принимать клятвы верности королю.[400]

Но главным образом, светские и церковные власти использовали знания тамплиеров в области финансов. Король мог быть и частным клиентом «банка» тамплиеров — наряду с прочими. Не будем возвращаться к этому. Здесь я буду рассматривать вопрос о государственных финансах, управление которыми, полностью или частично, поручалось тамплиерам.

Эти финансовые отношения с властями установились очень быстро. «Мы представить себе не можем, — писал Людовик VII в письме к Сугерию, — как бы нам удалось продержаться в этой стране без помощи тамплиеров. Они одолжили нам весьма значительную сумму. Ее необходимо им вернуть. Поэтому мы умоляем вас безотлагательно выплатить им две тысячи марок серебром». В другом послании король уточняет механизм займа: «Пусть мое заступничество в их пользу не пропадет втуне: ведь они обещали вскоре вернуть то, что заняли с целью оказать мне услугу…».[401] Этот заем Людовика VII почти частное дело. Но он положил начало традиции, продолжавшейся до самого конца крестовых походов: готовясь к отбытию в Святую землю, короли обращались к военным орденам: они либо отдавали им на хранение свои деньги в преддверии похода, как поступил Генрих II, либо просто брали в долг: так, Эдуард I, прежде чем отправиться на Восток, занял у ордена двадцать восемь тысяч ливров.[402] От этого оставался всего один шаг до того, чтобы доверить орденам управление финансами государства.

Но в Англии он был сделан только наполовину, в том смысле что только часть королевской казны была отдана на хранение ордену Храма в конце правления Генриха П. Другая часть — гардероб — находилась под надежной охраной в Лондонской башне. Но около 1230 г. Генрих III назначил управлять гардеробом своего милостынщика, которым в то время был Жоффруа из ордена Храма.[403]

Во Франции, напротив, вся королевская казна хранилась в парижском доме Храма (Тампле) еще с середины XII в.[404] Перед тем как отправиться в крестовый поход, Филипп Август издал ордонанс, урегулировавший управление королевством в его отсутствие (1190 г.). Король предписал государственным чиновникам сдавать собранные налоги в парижский дом тамплиеров.[405] Все указывает на то, что тамплиеры заведовали французской казной на протяжении всего XIII в. Случается, что некоторые авторы утверждают, будто Людовик IX, раздраженный поведением братьев на Востоке, выразил неудовольствие, забрав свою казну у ордена. Но, как будто по воле случая, единственным, кто упоминает об этом событии, оказывается Матвей Парижский. Однако все, что мы знаем об отношениях Людовика IX и ордена Храма, заставляет отнестись к свидетельству английского хрониста без излишней доверчивости.

Тем не менее в 1295 г. король Филипп Красивый действительно распорядился перевезти казну из орденской резиденции в Париже в королевский замок Лувр. В этом шаге многие долгое время видели предостережение, признак недоверия, если не враждебности, выказанной королем к тамплиерам. Но причины были совсем иными. В рамках политики усиления монархической власти вполне естественно, что король поручал свои финансы своим же чиновникам. В правление Филиппа Красивого можно наблюдать развитие — наряду с доходами домена, называвшимися ординарными, — налоговых поступлений (экстраординарных доходов) и займов. Тамплиеры работали лишь с ординарными доходами. В вопросах налоговых поступлений и займов Филипп, как, впрочем, и Эдуард I Английский, предпочитал иметь дело с итальянскими банкирами. И в 1295 г. он решил, что настал момент для масштабной реорганизации королевских финансов, заключавшейся в том, что отныне все доходы короны должны были поступать в одни руки — к знаменитым итальянским финансистам, Бишу и Мушу. Эта преждевременная попытка не принесла ожидаемых результатов, и в 1303 г. казну вернули в орден Храма.[406]

В других странах Европы тамплиеров также приглашали для заведования королевскими финансами: Карл I Анжуйский на Сицилии и Хайме I Арагонский в Каталонии. При дворе папы Климента V в Пуатье тоже находились тамплиеры, которые занимались его финансами.

Финансовая активность ордена Храма была заметна и в других областях. В Англии тамплиер Гилберт Хокстон собирал десятину для короля, но немного оставлял себе. Когда об этом стало известно, король его простил, а магистр — нет и подверг суровому наказанию.[407]

Филипп Август поручил брату Эмару, командору Франции, а впоследствии, с 1202 по 1225 г., казначею парижской резиденции ордена — а стало быть, одновременно и королевскому казначею — заботу об интеграции завоеванной Нормандии во французскую денежную систему. Это еще одно доказательство финансовой компетентности, приобретенной тамплиерами во время их многочисленных операций.[408]

Если все дома Храма принимали на хранение ценности и предоставляли займы, то крупные финансовые операции были уделом лишь нескольких командорств, из которых наибольшей известностью пользовалось парижское. По сознательному выбору ордена парижский дом Храма стал центром финансовых операций на Западе. Париж более подходил к этой роли, чем Лондон, также занимавший важное, но несколько маргинальное место в Европе той эпохи. Вокруг парижского дома Храма выросло большое предместье, площадь которого совпадет с кварталом Тампль в современном Париже.[409]

«Старый Храм», первый дом ордена в Париже, построенный около 1146 г., находился в болотистой зоне правобережья (а именно в Марэ, «Болотах») недалеко от Сены, где тамплиерам принадлежала пристань. Они осушили и освоили квартал, расположенный между улицами Веррери с юга, Беранже с севера, Тампль с запада и Вьей-дю-Тампль с востока. После приобретения в 1203–1204 гг. двух цензив, одна из которых находилась к востоку от улицы Вьей-дю-Тампль (улица Экуфф, улица Розье, улица Паве), а другая — к северу от улицы Веррери (Сен-Круа-де-ла-Бретоннери), анклав ордена приобрел законченный вид. Он был окружен стенами и защищен привилегиями. Внутри тамплиеры возвели великолепную церковь по образцу храма Гроба Господня (с ротондой и базиликой) и два донжона. Один из них, донжон Цезаря, датируется XII в., а второй — донжон Храма — второй половиной XIII столетия. Эти башни были построены на месте, где сейчас находится сквер, который выходит к мэрии третьего административного округа.

Но далеко не все постройки возводились на территории анклава, потому что в 1284 г. прецептор Храма сумел заложить новый квартал, расположенный между улицами Тампль и Аршив, которая появилась в 1282–1292 гг., и между улицами Портфуан и Брак. Территория была разбита на правильные участки, на которых вскоре стали вырастать новые здания. Что касается квадрата, образованного улицами Вье-дю-Тампль, Аршив, Катр-Фис и Франк-Буржуа, то он образовал «Шантье де Тампль (Стройка Храма)».

Тамплиеры также купили землю к северу от анклава до современной улицы Фоли-Мерикур и к востоку вдоль современной улицы Тюренн. Кроме того, они приобрели участок рядом с Сен-Жерве, вместе с домами, рентами и мельницей (на улице Барр); им принадлежала еще одна мельница на большом мосту.

Этот обширный квартал был прекрасно обустроен: с 1253 по 1307 г. размер ценза вырос с четырехсот пятидесяти трех до тысячи шестисот парижских ливров. Чтобы стать его единственными хозяевами, тамплиеры проявили суровость и безжалостность по отношению к уже поселившимся там жителям.

Парижский квартал тамплиеров был захвачен королевскими чиновниками во время ареста в 1307 г. Только в 1328 г. король передал его госпитальерам, которые выстроили там дворец, ставший резиденцией великого приора ордена. Но квартал навсегда сохранил свое имя — Тампль, Храмовый, — а великого приора ордена госпитальеров — впоследствии мальтийских рыцарей — отныне стали называть «великим приором Храма».[410]

Глава 3. Сохранился ли дух тамплиеров?

Не потеряли ли тамплиеры из виду цели своего ордена, погрязнув в раздорах Святой земли, утратив, в конце концов, беспристрастность вопреки всему (вопреки себе?), служа правителям и вместе с тем большую часть времени отстаивая свои права и привилегии, на которые покушались те же самые государи? Такого впечатления не возникает: в Сирии-Палестине они бились до конца, и до последнего дня тамплиеры Запада снабжали тамплиеров Востока всем, в чем они нуждались. Из семидесяти шести тамплиеров, допрошенных на Кипре после ареста, пятьдесят два вступили в орден после 1300 г. и в основном на Западе.[411]

Ордены тамплиеров и госпитальеров вместе несли почти полную ответственность за оборону латинских государств на Востоке, которые увеличились после завоевания Кипра Ричардом Львиное Сердце и создания латинских государств в Греции после Четвертого крестового похода. Эти «новые» территории притягивали не только рыцарей с Запада, но и некоторых баронов Сирии-Палестины. Роль орденов же лишь возросла.

Для латинских государств Кипр представлял собой огромную тыловую базу. Армянское королевство Киликия граничило с турками и монголами, занимавшими север Сирии; латинская империя в Константинополе и княжество Морея (Пелопоннес) должны были сражаться с греками, сделавшимся их врагами. Все эти земли были частью огромного «поля битвы», пусть они и не находились на переднем краю. Как следствие, там появились и тамплиеры с госпитальерами: в конце концов, они основали на этих территориях свои эвинции.

В Киликии тамплиеры владели маркой, которую пересекала граница, отделявшая Киликию от княжества Антиохийского; ее основными крепостями были Баграс, Рош-Гильом, Рош-Руасель, Пор-Бонн. Однако только в 1268 г., после падения Антиохии, в Киликии была сформирована орденская провинция с центром в замке Рош-Гильом. В этой стране, из-за чрезвычайно напряженных отношений с армянской династией, тамплиеры так и не заняли такого прочного положения, как госпитальеры или даже тевтонские рыцари.[412] Тем не менее Киликия, после падения Акры ставшая последним латинским государством Сирии-Палестины, настойчиво добивалась помощи тамплиеров, как и других латинских сил восточного Средиземноморья.[413]

После Четвертого крестового похода в Греции была основана провинция Романия, которая в конце XIII в. поддерживала тесные связи с Южной Италией. Тамплиеры владели собственностью в Фессалии, Эвбее, а главное, в Морее, где они присутствовали с самого начала завоевания. Как и другие ордены, орден Храма получал от правителей фьефы и деревни. Как и везде, он яростно спорил с белым духовенством, и особенно с латинским архиепископом Патраса, из-за домов или аббатства Провата. К тому же отношения с князем Мореи, который железной рукой управлял своим государством, не всегда складывались лучшим образом: чтобы довершить завоевание, Жоффруа II призвал на военную службу мужчин из церковных организаций, включая военные ордены. Рыцари-монахи отказались, и князь не побоялся конфисковать их владения на три года.[414]

На острове Кипр тамплиеры едва не создали собственное государство, задолго до тевтонских рыцарей в Пруссии и Ливонии и почти на столетие раньше госпитальеров на Родосе. Это событие восходит ко временам Третьего крестового похода. На пути из Мессины в Сирию, у берегов Кипра, у Ричарда Львиное Сердце возникли осложнения с греческим деспотом острова; король высадился на остров и завладел им. Не зная, как с поступить с завоеванным, он продал его тамплиерам, которые оказались не готовы управлять этим слишком большим островом. Около сотни братьев ордена, находившиеся на Кипре, просто не справились с ситуацией. В апреле 1192 г. греческое население восстало; осажденные в Никосии, тамплиеры и латиняне дали нападающим жестокий отпор и подавили восстание. Вероятно, тогда тамплиеры поняли, что им потребуется слит ком много людей и придется отказаться от миссии крестового похода, чтобы удержать Кипр под своей властью, Они «дали знать магистру ордена Храма и королю Англии, как поступили. В завершение магистр ордена сказал королю Англии, что он оставляет остров на его усмотрение, ибо они [тамплиеры] не могут его более удерживать».[415] И по их совету Ричард отдал остров Ги де Лузиньяну.

Тамплиеры довольствовались тем, что обосновались на острове, используя свои привычные средства: покупали земельные владения, замки, получали пожертвования и уступки. Поскольку Кипр стал плацдармом для операций латинян в восточном Средиземноморье, магистр ордена был на острове частым гостем. Вполне понятно, что после падения Акры тамплиеры, госпитальеры и прочие христиане отступили на Кипр. Кипрский король, у которого уже сложилась вполне определенная позиция, принял меры, чтобы не подпасть под влияние орденов. Он попытался навязать их людям подушную подать, но папа ответил запретом; тогда король не разрешил им приобретать земельные владения без королевской или папской санкции.[416]

Ситуация осложнилась с началом политического кризиса, разразившегося в 1306 г. Король Генрих заболел, а его брат Амори восстал против него при поддержке тамплиеров. Госпитальеры придерживались большего нейтралитета. Впоследствии это привело к возникновению курьезной ситуации: хотя повсюду тамплиеры были арестованы, храмовники Кипра, пользовавшиеся покровительством Амори, оставались на свободе. Папское решение об их аресте было приведено в исполнение только в 1309 г.

Кипр не мог стать «государством тамплиеров». Можно отметить, что в Киликии, Морее и на Кипре, т. е. в государствах, зародившихся в XIII в., военные ордены противостояли королевской власти, твер до решившей заставить себя уважать. Эта ситуация серьезно отличается от положения орденов в Иерусалиме, но зато вполне сравнима с ситуацией на Западе.

Времена изменились: перед лицом сильной светской власти военным орденам нужно было искать другой выход, если они не хотели погибнуть.

В 1165 г. армянский князь Торос проехал по землям латинских государств с севера на юг, чтобы нанести визит иерусалимскому королю. «Государь, — сказал Торос королю, — когда я ехал через вашу страну и спрашивал, кому принадлежат эти замки, одни говорили мне: „Ордену Храма“, а другие: „Ордену Св. Иоанна“. И я не нашел ни одного замка, ни одного города, о котором мне сказали бы, что он ваш…».[417] Торос несколько преувеличил положение дел; он словно предвидел ситуацию, сложившуюся во второй половине XIII в. Но он прекрасно понял ту основополагающую роль в обороне королевства, которую с этого времени начали играть военные ордены.

В 1241 г. в послании, адресованном магистру Англии, Роберту Сандфорду, Арман де Перигор, магистр тамплиеров, писал: «Только мы с нашим монастырем и прелатами церквей, а также с некоторыми баронами Святой земли, которые оказывают нам всю возможную помощь, несем на своих плечах бремя защиты этой страны».[418] Известно благоразумие орденов — не завоевывать того, что нельзя удержать, — и оно редко их подводило, разве что по причине безрассудства того или иного магистра. Они одни были в силах занимать завоеванную землю — это было всем известно, и они сами это знали. К тому же в XIII в. тамплиерам поручили все крепости государств, чья площадь, правда, ужалась до береговой полосы. Согласно обычаю, в случае регентства замки, принадлежавшие королю, доверяли охранять именно им. Но вдобавок именно братья ордена рама передавали крепости баронов королевства, если те были не в состоянии их содержать. В 1260 г. Жульен Сидонский продал им город Сидон и замок Бофор; они достроили замок, построив в нем прекрасный готический зал.[419]

Большинство замков тамплиеры (и госпитальеры) построили сами, иногда на уже подготовленных местах, с помощью местных архитекторов и рабочей силы, часто набранной из местных мусульман военнопленных.

Постройки XIII в. свидетельствуют о пораженческих умонастроениях, царивших в то время на Святой земле: это огромные крепости, с обширными укрытиями, рассчитанные на продолжительную осаду. Отсюда и их относительный комфорт, особое внимание, уделяемое складам, колодцам, водоемам, хранилищам и запасам.

«Грубая мощь этих мест, — пишет М. Бенвенисти, — является неопровержимым доказательством слабости, пессимизма крестоносных королевств: они отказываются от наступательной тактики, они больше не стремятся навстречу неприятелю».[420]

Мы располагаем описанием устройства замков Атлит, самого большого из возведенных на Святой земле, и Сафеда. Атлит получил название Шато-Пелерен (Замок паломника), «потому чго пилигримы начали его укреплять»:[421] его заложили в 1217 г. к югу от кар мильской горы, на месте древней финикийской постройки, благодаря щедрости одного крестоносца, Готье д'Авена. Оливье Схоластик так рассказывает об этом строительстве:

Этот замок располагался на берегу моря, на мысе размером двести восемьдесят на сто шестьдесят метров. С восточной стороны, где этот мыс соединялся с сушей, оборона была продумана особенно тщательно. Ее обеспечивал ров и две стены с башнями по обеим сторонам.

В 1220 г., когда работы еще не были завершены, замок пережил первое в своей истории нападение и устоял. Впрочем, он так никогда и не был взят штурмом.

Крепость Сафед была построена вдали от моря, на расстоянии одного дня пути от Акры. Она находилась на высоте в восемьсот пятьдесят метров и господствовала над западным берегом Тивериадского озера и дорогой из Дамаска в Акру. Король Фульк Анжуйский возвел эту крепость на месте постройки XI в. и передал тамплиерам После разгрома при Хаттине им пришлось оставить ее Саладину. В 1210 г. замок был разрушен. В 1240 г. тамплиеры вернули его себе, но не начали там никаких работ. Во время паломничества в Святую землю епископ Марселя Бенедикт д'Алиньян убедил тамплиеров восстановить крепость. Работы продолжались три года и стоили ордену очень дорого.[423] Имея овальную форму, замок был окружен двойной стеной, над которой возвышалась огромная четырехугольная башня (от которой до нас не дошло никаких следов). Как и в Ша-то- Пелерен, перед первой стеной проходил сухой ров, вырубленный в скале. Замок был выстроен из крупных тесаных камней.

Многие вслед за Т. Э. Лоуренсом повторяют, что замки тамплиеров были более примитивными, чем у госпитальеров. Храмовники якобы остались верны византийской модели прямоугольного castrum, а госпитальеры строили свои крепости более изощренно, более «научно». Против этой схемы можно выдвинуть два возражения.

С одной стороны, до нас дошли развалины самых разных замков. Два крупных замка тамплиеров, с планировкой и устройством которых мы знакомы, являются прибрежными крепостями. Это Тортоса и Шато-Пелерен. Здесь требования обороны существенно отличались от условий, существовавших в построенном вдали от побережья Краке де Шевалье (Скала рыцарей), который любят изображать моделью для военных сооружений госпитальеров. С ним можно было бы сравнивать Сафед, но о нем у нас слишком мало достоверной информации. Во всяком случае, руины Шато-Пелерен обнаруживают такой же продуманный и такой же «научный» подход к строительству, какой можно видеть в Краке.

С другой стороны, и в этом заключается второе возражение, Т. Э. Лоуренс почти не уделяет внимания хронологии и развитию оборонительных задач. В XIII в. латинские государства были обречены на пассивную оборону. Замки, которые они строили или восстанавливали, должны были выстоять за счет своей массивности, за счет плотности камней. С этой точки зрения Шато-Пелерен, Сафед и Крак похожи друг на друга. Прямоугольный византийский castrum с четырьмя башнями по углам тамплиерам не свойственен (Бельвуар принадлежал госпитальерам). Он характерен для времени — XII век, — когда латиняне удерживали инициативу и возводили крепости, приспособленные к активной обороне. Замок по образцу castrum не был примитивным: он не менее «научен», чем Крак. Но его строилис учетом характерных для XII в. потребностей защиты — а в XIII в. они сильно изменились.[424]

Мощные крепости военных орденов были почти неприступны в буквальном смысле этого слова. Тем не менее между 1265 и 1275 гг. большая их часть перешла в руки мамлюкского султана Бейбарса. Для эффективной обороны этих замков, и в этом была их слабость, требовались многочисленные гарнизоны. Сафед был рассчитан примерно на две тысячи человек (очевидно, не все они были воинами). Однако набирать такие гарнизоны латинянам и орденам становилось все труднее и труднее.

Стратегия обороны была связана с политикой и ее проведением в жизнь. Какова же была политика латинских государств в эти критические годы, отмеченные вторжением монголов в Европу и на мусульманский Ближний Восток? Латиняне Святой земли во главе с тамплиерами видели в монголах врагов не менее опасных, чем мусульмане.[425] Именно по этой причине латиняне предупредительно позволили мамлюкским войскам из Египта проходить по их землям в тот момент, когда монголы напали на Ближний Восток в (1258 г., падение Багдада — 1260 г.). Расчет, безусловно, был неверен, так как в феврале 1261 г. нападение тамплиеров и баронов Святой земли на туркмен закончилась сокрушительным поражением латинян. Оно ознаменовало собой крах попытки франков заполнить вакуум, оставшийся после монголов.[426]

Теперь у Бейбарса были развязаны руки, и он начал крупномасштабное и продолжительное наступление на латинские крепости: иногда он брал их приступом, но в основном обманом и предательством. Эти способы были исключительно действенными в той политической ситуации, которая сложилась в латинских государствах. Раздоры, споры, слухи и подозрения легко переходили в обвинения в измене. Правда, помимо многочисленных придуманных предательств некоторые были вполне реальными — например, то, что позволило Бейбарсу овладеть Сафедом.

В1266 г. Бейбарс, который топтался на месте у стен Акры, решил осадить Сафед. Замок, серьезно поврежденный камнеметами, устоял перед нескончаемыми атаками врага. Но 22 июля гарнизон сдался: ложное обещание Бейбарса и предательство тамплиера, выступавшего посредником в переговорах, сделали свое дело.

Пятнадцатого апреля 1268 г. Бейбарс взял приступом Бофор, господствовавший над долиной Литании; оттуда он выступил в поход на Антиохию, которой завладел в 1268 г. Тамплиерам пришлось сдать крепости Баграс и Рош-Руассель, доминировавшие над перевалами, ведшими в Киликию. В 1271 г. пришел черед пасть Краку де Шевалье, и опять же в результате хитрости и предательства. Бейбарс подбросил в гарнизон поддельное письмо от графа Триполи.

Латиняне продержались еще двадцать лет, прячась за мощными укреплениями городов и прибрежных замков. Последняя атака мусульман в 1289–1291 гг. сокрушила их один за другим. Последним, 14 августа 1291 г., пал Шато-Пелерен, гордость тамплиеров. Но для этого не потребовалось ни штурма, ни даже осады: храмовники сами отказались от обороны и в полном порядке покинули его, чтобы отступить на Кипр. Не символично ли это? Война — всего лишь продолжение политики, только средства у нее другие — примерно так писал Клаузевиц. Но когда политики больше нет…

Глава 4. Сомнения и вопросы

Тысяча сто восемьдесят девятый год: полным ходом идет проповедь Третьего крестового похода, повсюду царит воодушевление. Тем не менее слышен и другой голос: «Deus non vult…», Богу это не угодно. Так впервые зазвучала последовательная критика крестового похода, которая исходила от английского клирика Ральфа Найджера.[427] Конечно, и до этого поражения вызывали сомнения; но ведь были и победы. А в 1187 г. все рухнуло в одночасье. Встал вопрос: почему? И главное: что делать? Как поступить, чтобы отвоевать Иерусалим? Об этом размышляли и иногда сомневались: как, опять Иерусалим? Не лучше ли сосредоточить внимание на самом Западе, где с ужасающей быстротой расползались ереси вальденсов и катаров? Тем не менее Запад снова вооружился в надежде возродить времена Первого крестового похода.

Однако в последовавшие годы идея крестового похода претерпела опасные изменения, привнесенные своими же организаторами: в 1202–1204 гг. воины Четвертого похода отклонились от своей цели в Египте и обрушились на христиан — византийских греков. Иннокентий III и папы XIII в. использовали крестовые походе в борьбе против своих недругов из Италии и других стран, например, императора Фридриха II Гогенштауфена и короля Арагона. В 1208 г. началась проповедь крестового похода против еретиков Лангедока: вскоре она привела к отвратительной бойне в Безье.

Об отклонении или искажении крестового похода сказано немало; мы бы сказали скорее об его распространении на все, что могло расцениваться как опасность. На самом деле, идея крестового похода с самого начала допускала принципы и средства, которые папство могло употребить и на другие цели, нежели освобождение и защита Святых мест. Фактически для папской власти крестовый поход стал скорее средством, чем целью: средством сохранить единство христианского мира; а стало быть, средством борьбы с любыми врагами Церкви — неверными, еретиками, отлученными, политическими противниками, короче говоря, со всеми, кто мог нанести ущерб этому единству.[428]

У папской власти было на это право, но крестовые походы нового типа вызвали шквал ожесточенной критики. Благодаря крестовому походу папство сумело объединить христианский мир во имя освобождения Гроба Господня. Опорочив идею крестового похода, папство утратило свой престиж и доверие; оно ослабело именно в тот момент, когда амбициозные светские власти поставили под вопрос его непререкаемый авторитет.[429] Матвей Парижский, как известно, враждебно настроенный по отношению к папе и военным орденам, писал, что король Кастилии Фердинанд Святой, умерший в 1252 г., «сделал для Церкви Христовой больше, чем папа и все крестоносцы, все тамплиеры и все госпитальеры, вместе взятые».[430] Когда в 1254 г. папа задумал организовать крестовый поход против королевства Сицилия, которое по-прежнему удерживали наследники Фридриха II, тот же Матвей Парижский с негодованием заметил: «Узнав об этом, тамплиеры, госпитальеры, патриарх и все прелаты, и жители Святой земли, которые сражаются с врагами Христа, были поражены в самое сердце. Ибо они возненавидели лицемерие папы».[431]

Один тамплиер Святой земли, Рико Бономель, выразил в стихах свой гнев и горечь после взятия Арсуфа в 1265 г. султаном Бейбарсом:

Вместе с папой под обвинение попала вся Церковь. В «Споре между крестоносцем и отказавшимся от креста» Рютбефа, дезертир заявляет:

Критики крестового похода принадлежали к разным слоям. В целом, изначальная цель — освобождение и защита Гроба Господня — под сомнение не ставилась. Этим объясняется живучесть идеи крестового похода, по-прежнему актуальной и в XIV и XV вв.: подтверждением чему служит составление различных проектов освобождения Святой земли, планов Филиппа VI Валуа или герцога Бургундского Филиппа Доброго, а также крестовые походы против турок Жана Бесстрашного в 1396 г. и Жака Кёра в 1456 г. Крестовые походы во имя освобождения гробницы Христа все еще были популярны, по крайней мере, в придворной среде и у аристократии. Экспедиции, организованные ради другой цели, встречали лишь незначительный отклик в христианском мире, даже если речь шла об испанской Реконкисте, которая, по правде сказать, несколько замедлилась.[434] А недовольные жаловались на злоупотребления, порожденные проповедью крестового похода.

В1274 г. в преддверии Лионского собора папа Григорий X попросил совета относительно крестового похода. В ответ на его просьбу было составлено значительное количество мемуаров. Францисканец Жильбер де Турнэ подвел итог наиболее распространенным упрекам в адрес крестового похода: самыми вопиющими примерами злоупотреблений были отказ духовенства от финансовой поддержки и одобрение Церковью платы за отказ от обета крестоносца.[435]

Эта критика подрывала самую основу идеи крестового похода. Возникло два критических течения. Первое, представленное поэтами и трубадурами, можно кратко сформулировать следующим образом: зачем идти сражаться с сарацинами, когда дома так хорошо? Пейроль в своем «Радостном прощании со Святой землей» полагает, что, совершив паломничество в Иерусалим, он выполнил свое обет; с этого момента он мечтал лишь об одном — вернуться в Марсель: «Если бы я вправду побывал за морем, то послал бы подальше Акру и Тир, и Триполи, и воинов, тамплиеров и госпитальеров, и короля Жана».[436] Отказавшийся от обета крестоносца в поэме Рютбефа еще более откровенен: «И в этой стране вполне можно почитать… Господа без особого ущерба… Истинно говорю, что безумен от рождения тот, кто идет на службу к другому, когда и здесь может почитать Бога и кормиться от своего наследства». Некоторые церковнослужители с пониманием относились к подобным настроениям. Гумберт де Роман перечисляет причины нежелания отправляться в крестовый поход: боязнь моря, любовь к своей стране, просто любовь.[437]

Представители второго критического течения — миссионерского — возражали против методов крестоносного движения. Хотим ли мы обратить сарацин в христианскую веру? Но крестовый поход, — не лучшее средство. Миссионерская работа и мирная проповедь — вот что позволит достичь этой благой цели. В 1273 г. доминиканец из Акры, Гильом Триполийский, выступил в защиту миссионерства; он показал точки соприкосновения между исламом и христианством и был уверен, что обращение сарацин не за горами. Он враждебно относился к крестовому походу, критиковал св. Бернарда и порицал заморские экспедиции Людовика IX.[438]

Это миролюбивое и миссионерское течение развилось в среде нищенствующих орденов, францисканцев и доминиканцев. Правда, постулаты этого течения во многом не совпадали с реальными фактами: на Святой земле как раз христиане переходили в ислам, а не наоборот. Ислам — очень целостная религия, враждебная христианству; напрасно было ожидать обращения мусульман, их следовало побеждать во время крестовых походов. Вместо этого миссионеры повернулись к монголам, так как имелись основания надеяться, что их удастся привести в лоно христианской религии. Следовательно, в поступке Людовика IX, который отправился в крестовый поход против мусульман, но послал миссионеров к монголам, нет ничего противоречивого, и в целом не стоит излишне преувеличивать различия между крестоносцем и проповедником. Даже Раймунд Лул-лий, этот апостол миссионерства, признавал, что в некоторых случаях крестовый поход необходим.[439]

Наконец, дело дошло и до самого Господа. Тамплиер из Тира, рассказывая о взятии Дамьетты в 1249 г., считает, что крестоносцы могли бы захватить Каир, «если б на то была Божья воля. <…> Но Бог отвернулся от христиан».[440] Провансальский трубадур Аусторк д'Орлак возлагал вину на духовенство и думал, что стоит принять ислам, «потому что Господь и Св Мария желают, чтобы мы были побеждены». Другой трубадур, Дасполь, упрекал Бога за то, что Он покровительствует сарацинам, потому что они одерживают вверх над христианами, и не ничего делает, чтобы обратить их в истинную веру.[441] В трагические 1260-е гг., когда султан Бейбарс добился самых впечатляющих успехов, тамплиер Рико Бономель составил «Скорбную песнь» (I`re dolors):

Советникам Филиппа Красивого, которые через сорок лет обвинили тамплиеров в отступничестве от Христа, не составило труда собрать несколько подобных высказываний, которые принадлежали далеко не только рыцарям ордена Храма.

Впрочем, эти глубинные критические замечания оставались уделом меньшинства. Отчасти это объяснялось противостоянием, отныне ставшим традиционным, между крестоносцами и «пуленами». Но речь идет скорее об отдельных поступках, чем собственно о креcтовом походе. Еще во второй половине XIII в. встречались крестоносцы, такие же наивные и «чистые», как участники Первого креcтового похода. В 1267 г. «Роберт де Кресек, знатный человек из Франции» и Оливье де Терм в сопровождении ста тридцати рыцарей отправились из Акры в направлении Монфора. На обратном пути они натолкнулись на мусульманские войска, преграждавшие им дорогу. Оливье полагал, что лучше дождаться ночи и вступить в город, пройдя через сады. Но «мессир Роберт ответил ему, что он прибыл из-за моря, чтобы умереть за Господа в Святой земле, и, уж во всяком случае, он приехал, чтобы сражаться».[443]

В то время как латинские государства Востока, которым из-за побед Бейбарса прищлось перейти к обороне, все чаще заключали с врагом перемирия, на Западе подозревали измену. Непонимание стало глубже, чем когда-либо. Однако в сознании большинства крестовый поход по-прежнему остался единственно возможным решением проблемы спасения Святых мест. Это доказывают ответы, данные в 1274 г. Григорию X, и многие проекты крестового похода, составленные впоследствии. Спор шел не «за или против крестового похода», а о том, «как одержать победу». Что поднимало проблему военных орденов.

Если бы возобладали миссионерские и миролюбивые настроения, то ордены, символизировавшие непрерывность крестового похода, очевидно, не имели бы больше причин для существования. Любая критика, очернявшая крестовый поход, неизбежно должна была затронуть и их. Однако они оказались мишенью для нападок, направленных лично против них, и в девяти случаях из десяти они оказывались под подозрением все вместе.

Их упрекали за спесь, высокомерие и заносчивость. То, что впоследствии превратилось в «имидж» ордена Храма, в XIII в. приписывалось всем военным орденам без различий. Само это обвинение было измышлено белым духовенством, у которого привилегии и независимость орденов вызывали зависть и возмущение. Естественно, недовольство подкреплялось и некоторыми неразумными поступками самих рыцарей-монахов на поле битвы (вспомним, например, решения Ридфора при Фонтен дю Крессон) и той напористостью, с которой тамплиеры и госпитальеры отстаивали свои права.

Однако критики орденов часто противоречили сами себе: когда тамплиеры или госпитальеры проявляли мудрость и хотели умерить воинственный пыл крестоносцев, их тотчас же причисляли к «пуленам» и называли трусами, если уж не прямо изменниками. Мишле прекрасно описал менталитет крестоносцев:

Список претензий жителей Запада к орденам был длинным. В мае 1267 г. султан Бейбарс появился у стен Акры; он «внезапно напал на бедняков простолюдинов на акрской равнине». Сыновья короля Арагона, тамплиеры и госпитальеры сделали вылазку и закрепились на одном из холмов. Тамплиеры и госпитальеры советовали оставаться на месте, а арагонцы, естественно, «хотели броситься на сарацин и уговаривали тамплиеров и госпитальеров и осыпали их оскорблениями…». И тамплиер из Тира добавляет: «Если бы они атаковали, город бы погиб».[445]

Граф Артуа, брат Людовика IX, в битве при Мансуре повел себя абсолютно так же. Вместе с передовым отрядом из тамплиеров он организовал рискованную, но успешную атаку. Несмотря на советы «брата Жиля, великого командора ордена Храма, достойного, доблестного и храброго рыцаря, умудренного в боях и прозорливого в прочих делах», граф Артуа решил развить свой успех и напасть на город Мансуру, не дожидаясь подхода сил короля и вопреки его ясному приказанию. Естественно, в западноевропейском лагере поднялась волна критики в адрес орденов:

Предсказание оправдалось в точности. Завязнув в беспощадных боях на улицах города, где коннице не развернуться, франки понесли сокрушительное поражение. Граф Артуа был убит, а тамплиеры потеряли почти двести человек.

Итак, высокомерие, надменность… и соперничество между орденами. Для многих авторов это соперничество и является основной причиной неудач. Правда, другие авторы отвергают это объяснение, указывая на то, что при необходимости ордены всегда умели действовать вместе.[447]

Второй упрек был связан с корыстолюбием. «Ордены тамплиеров и госпитальеров, утверждает Дасполь, были основаны ради святости орденов и пропитания нищих, но вместо того чтобы свершать благие дела, они причинили много зла, закостенев в своей злобе, ведь все они исполнены высокомерия и жадности».[448] Так жадности или расточительства? Для наших критиков это одно и то же: тамплиеры не все свои средства тратили на нужды Святой земли. На Вьенском церковном соборе в 1312 г. эту плодотворную тему обратят против тамплиеров.

Очень быстро храмовников стали обвинять в измене собственной миссии и нежелании сражаться на Востоке. Разве в 1278 г. папа Николай III не написал трем орденам, попросив их, чтобы они держали на Востоке побольше солдат?[449] Без сомнений, какие-то нецелевые расходы средств имели место как у тамплиеров, так и у госпитальеров. Поступили предложения — естественно, от белого духовенства — заставить военные ордены платить десятины и аннаты. Собравшись в Реймсе в 1292 г., епископы подняли вопрос о конфискации имущества орденов. Их предложение было подхвачено публицистом Пьером Дюбуа. Но кому же передать это имущество? Варианты были разными: Пьер Дюбуа полагал, что королю Франции, а епископ Анжера Гильом Ле Мэр — белому духовенству. Помнил ли кто-нибудь об Иерусалиме?

Противники крестового похода, сторонники мирного миссионерства, упрекали ордены за то, что они ничего не делали для обращения неверных в христианскую веру или использовали спорные методы. В 1237 г. папа приказал орденам и белому духовенству Святой земли крестить рабов, которые этого пожелают, и отпускать после этого на свободу. Тамплиеры отказались, так как в этом случаеони лишились бы рабочей силы, в которой остро нуждались. Госпитальеры запретили крестить и отпускать на волю рабов без разрешения великого магистра. Общие интересы христианского мира вошли в противоречие с частными интересами орденов. А Роджер Бэкон, английский францисканец, упрекал тевтонов за насильственное крещение, которое они практиковали в Пруссии.[450]

Однако у орденов находились и защитники. Ральф Найджер, первый последовательный критик крестового похода, не нашел для них других слов кроме похвалы. На Востоке цикл эпических поэм местного происхождения, но написанных под французским влиянием, включал в себя помимо песен об Иерусалиме и Антиохии песни «Нищие», поэмы, к несчастью утраченные, во славу орденов: «В другой книге… вы узнаете о том, как был основан орден Храма, и еще орден св. Иоанна, там, где воскрес Господь».[451]

В своих размышлениях большинство авторов XIII в., писавших о крестовом походе и предлагавших способы вернуть христианам Святой град, уделяли внимание и военным орденам, признавая их опыт, знание местности, дисциплину и постоянство. Тем забавнее выглядит то, что писатели вроде Фиденция Падуанского, Жильбера из Турнэ и даже Гумберта де Романа даже не вспоминают об орденах Храма и Госпиталя, когда настойчиво требуют создания постоянной армии.

Спор о роли военных орденов непременно приводил к теме их слияния в одну организацию. По мнению многих авторов, очень критически настроенных по отношению к орденам, но убежденных в их необходимости, объединение давало возможность положить конец пагубной вражде и всевозможным злоупотреблениям, которые они усматривали у обоих орденов. Слияние повлекло бы за собой улучшение нравов и более эффективную деятельность.

Этот вопрос был поднят на Лионском соборе в 1274 г. в ходе широкой дискуссии по поводу крестового похода, которую предваряли многочисленные доклады и записки, поступившие на рассмотрение папы. Но это предложение натолкнулось на решительный отказ. Присутствовавший на соборе арагонский король Хайме I категорически отверг саму мысль о едином ордене, который мог бы стать слишком могущественном в его государстве. Аналогичную позицию занял впоследствии и Хайме II, который отказался передать имущество ордена Храма госпитальерам. Одни считали, что слияние орденов должно было затронуть только ордены Святой земли; по мнению других, все ордены, включая испанские, должны были объединиться в одну новую организацию. Таким образом, слияние отложили на потом; а до тех пор реализация этого проекта существовала лишь в воображении: например, почти одновременно с этим собором Жакемар Желе написал «Роман о новом Лисе» — произведение, полное яростных нападок на Церковь и монашеские ордены. Все они составят на службе лукавого Лиса, который поручил своим сыновьям руководить ими. Сам же он решил взять на себя командование новым орденом, объединившим тамплиеров и госпитальеров. Лис был облачен в одеяние двух цветов — цвет госпитальеров с правой стороны, а тамплиеров с левой — и брил бороду на левой половине лица.[452]

Идея не была забыта. После падения Акры, внимая «гласу народному», папа Николай IV снова задал этот вопрос клиру. Большая часть региональных соборов, созванных в 1292 г., высказалась за объединение. Участники собора в Арле, после того как потребовали, чтобы денежную субсидию собирали со всех, а между государями царили мир и согласие, добавили: «И пусть тамплиеров и госпитальеров сократят и объединят в один орден».[453] К этому времени подоспели и другие записки. В своей записке король Карл II Анжуйский предложил, чтобы объединенный орден возглавил единый магистр, сын короля, которому будет суждено впоследствии стать королем Иерусалимским.[454] Каталонец Раймунд Луллий сначала предлагал объединить все ордены, а затем одни ордены тамплиеров и госпитальеров. Он считал, что во главе этого нового ордена Святого Духа должен встать «король-воитель» (rex bellator), неженатый или вдовец.[455]

Из этих предложений вытекало, что вместе со своим великим магистром — королем или будущим королем Иерусалимским — новый орден стяжает еще большую славу и станет играть первостепенную роль, поскольку именно ему придется руководить «походом» за море и управлять королевством. Речь шла ни больше ни меньше, как о том, чтобы сделать орден ядром будущего теократического государства Иерусалимского и воплотить в более широком масштабе план, который тевтонские рыцари реализовали в Пруссии.

Эти красивые замыслы так остались мертвой буквой. Они не только не учитывали практические и финансовые проблемы, но и выбивались из русла традиционной концепции крестового похода, который был затеян папством и подлежал руководству папского легата. Кроме того, все эти проекты противоречили политике национальных монархий, старавшихся сократить права и привилегии орденов тамплиеров и госпитальеров, а потому, естественно, совершенно не собиравшихся способствовать в деле зарождения единого ордена. Один публицист по имени Пьера Дюбуа, писавший для Филиппа Красивого, яростно критиковал ордены и предлагал привести их на службу французскому королю. И если Филипп в действительности думал о том, чтобы отречься от престола и руководить объединенным орденом, то, несомненно, лишь в надежде привлечь на службу своему королевству ценный военный и финансовый инструмент. В этом-то и кроется двусмысленность, даже лицемерие всех этих споров о слиянии орденов: о Святой земле много говорили, но думали ли о ней по-настоящему?

В 1305 г. вопрос снова стал актуальным. И тут мы впервые знаем мнение одного из главных заинтересованных лиц, Жака де Моле, магистра ордена Храма. Папа Климент V спросил совета у магистров тамплиеров и госпитальеров по поводу организации крестового похода и слияния орденов. Жак де Моле письменно изложил свои соображения касательно второго пункта и отправился во Францию, чтобы обсудить первый. Из-под пера Фулька де Вилларе, великого магистра госпитальеров, вышли два документа о крестовом походе. Один, общего характера, напоминает множество других текстов, о которых я упоминал выше; но во втором, более интересном, магистр предлагает настоящий план действий, который начали претворять в жизнь в 1307–1310 гг.[456]

Но нам неизвестно, что Вилларе ответил на вопрос об объединении орденов; очень жаль, так как это позволило бы более объективно оценить текст Жака де Моле. Гильом де Ногаре приобщил записку Моле к своему досье на орден Храма. Но помогла ли она Ногаре в подготовке процесса тамплиеров? Я в этом сомневаюсь. Впрочем, историки широко прибегают к этому тексту, чтобы доказать тезис о посредственности Моле.[457] Но прежде чем вынести свой приговор, обратимся к восприятию ордена Храма общественным мнением.

Критика и похвалы в адрес военных орденов в целом, естественно, не могли обойти стороной и воинство Храма. Если сравнивать тамплиеров с госпитальерами, то о вторых отзывались ни лучше ни хуже, чем о первых. Марсельский трубадур Ростан Беренгье (XIV в.), протеже великого магистра госпитальеров Фулька де Вилларе, не испытывал особой нежности к ордену Храма: впрочем, он не мог удержаться и от того, чтобы «уколоть» и госпитальеров:

Можно ли отличить, какая критика или похвала напрямую затрагивают орден Храм? Одна ирландская поэма (Livre de Howth) развивает тему развращенности богатством, из-за которого тамплиеры променяли добродетель на порок.[459] Автор «Романа о Лисе» обращается к одним тамплиерам с обвинением, которое часто адресовали крестоносцам, в измене и нежелании сражаться — а ведь Филипп де Нантей обвинял в том же оба ордена:

Самая распространенная критика, которую, кажется, чаще всего адресовали тамплиерам, — скаредность в раздаче милостыни. Иоанн Вюрцбургский уже упрекал в этом тамплиеров в середине XII в. Некоторые свидетели вспомнят о черте тамплиеров во время процесса в Англии и Шотландии. Было ли это обвинение безосновательно, как то уверял А. Дж. Форей?[461] Нельзя быть в этом уверенным полностью. Благотворительность, как мы знаем, не входила в задачи ордена. Но на Западе некоторые поступки тамплиеров были близки к тому, что делали госпитальеры; вполне можно проводить сравнение. Но даже если несправедливо упрекать в этом рыцарей Храма, нет сомнений, что тамплиеры придавали куда меньшее значение милостыне, заботам о больных, приюту скитальцев.

Что касается нравов и поведения тамплиеров, то о них сохранилось несколько поговорок: «Не верьте поцелую храмовника», «Пить как тамплиер». В какой момент они появились? Откуда? Где они были распространены? Здесь требуется провести тщательное исследование, поскольку в этой области, как и во многих других, безапелляционное утверждение не является неопровержимым доказательством.[462]

Самый яростным хулителем ордена Храма был английский историк Матвей Парижский. Этот сторонник Фридриха II, враждебно настроенный к папской власти, обличал «тех, кто жиреет от стольких доходов, предназначенных на борьбу с сарацинами, и нечестиво обращает свои силы против христиан, против своих братьев»; и еще: «Они предают нас словно волки под овечьей шкурой… ведь иначе сарацины давным-давно были бы разбиты…».[463]

Матвея Парижского слишком часто можно поймать на преувеличении, искажении, даже лжи, когда он пишет о тамплиерах. Однако мы многим ему обязаны: он опубликовал их письма; он процитировал горькие слова магистра Армана де Перигора: «Мы одни… несем на своих плечах всю тяжесть защиты этой страны…», о которых я упоминал в предыдущей главе. Конечно, сам он не придавал им большой важности «по причине дурной славы тамплиеров и госпитальеров».[464] Но у его читателя может быть другое мнение. В той же Англии в песнях, поэмах и других народных текстах никогда не встречалось содержательной критики ордена.[465]

Зато без труда можно отыскать тексты, дающие положительную оценку тамплиерам. Рютбёф защищал орден Храма в своем «Новом плаче о заморской земле», написанном в 1276 г.:

Один северофранцузский трувер, Гюйо де Провен, заявил: «Тамплиеры — весьма благородные люди». И Вольфрам фон Эшенбах, первый из германских миннезингеров, которому довелось побывать за морем, сделал тамплиера образцом рыцаря Грааля в своем «Пар-цифале» (нетрудно представить, какой шанс он дал всем любителям эзотерики!). Сборники «примеров» (ехетрlа), например тот, что был составлен францисканцем Этьеном де Бурбоном, популяризировал злоключения «сеньора Воды и Хлеба» — тамплиера, которому излишнее умерщвление плоти помешало держаться в седле.[466]

Процитированные в таком разнобое, эти то враждебные, то благоприятные мнения об ордене Храма обладают одним несомненным достоинством: они показывают, что реальность была нюансированной; что непопулярен был не один орден Храма; что у него были свои почитатели. В конце концов, очень немного критики обрушивалось только на одних тамплиеров. Однако систематическое исследование текстов, причем не только нарративных (я имею в виду юридические документы, акты процесса), позволит получить более точное представление об этой непопулярности и ее истоках.

Можно проверить гипотезу Д. Правера, согласно которой непопулярность орденов проявилась около 1239–1240 гг. по двум причинам: из-за их распрей, которые тогда вспыхнули с наибольшей силой; из-за увеличения их расходов на Западе, в оправдание которым приводились возросшие траты в Святой земле. Зависть, жадность, скаредность и расточительство стали характерными чертами орденов на Западе. Орденов — или все-таки ордена Храма? Принимая во внимание даты, предложенные Д. Правером (1239–1240), я склонен думать, что пропаганда Фридриха II, благодаря его приверженцам на Западе (Матвею Парижскому), была достаточно эффективной, чтобы очернить образ ордена Храма, всецело преданного папству (тогда как в то время госпитальеры поддерживали императора). Все усиливавшиеся нападки на папство могли только повредить ордену Храма. Как бы ни повели себя тамплиеры во время прямого столкновения Филиппа Красивого с Бонифацием VIII, орден Храма уже получил свой ярлык; мнение общества уже было подготовлено.[467]

Письмо Армана де Перигора, процитированное в предыдущей главе, так же как поэма Рико де Бономеля, показывает, что тамплиеры знали об этой критике и живо ощущали враждебную атмосферу. Предчувствовали ли они более грозную опасность?

Своего рода набросок записки, составленной в ответ на критику, объектом которой стал орден, был найден в Арле; он явно предназначался для представителей тамплиеров на Лионском соборе 1274 г..[468] Если идти от обратного, то из этого текста можно узнать, какими были основные обвинения, выдвинутые против ордена. Например, первая часть записки посвящена защите прав и привилегийордена. В ней подробно рассказывается о благотворительной деятельности братьев; вот доказательство того, что орден подвергался нападкам как раз по этому поводу. Тамплиеры не только обеспечивали перевозку паломников в Иерусалим, но также помогали бедным, сиротам, беременным женщинам; новорожденным оказывали приют в орденских домах, где за ними следили «врачи» и дазали необходимые лекарства.

Тамплиеры особенно упирали на свои финансовые затруднения, называя даже в числе возможных свидетелей самих сарацин, которые знали, что братья испытывают нехватку в оружии, лошадях и людях. Они приращивали свои ресурсы на Западе, чтобы восполнить все увеличивавшиеся потребности на Востоке: всеобщее отступление мусульман, невиданная агрессивность мусульманских султанов вынуждали их платить значительную дань и поборы, чтобы вырвать у врага разрешение на перемирие, передышку и добиться выдачи пленных. В конце концов, тамплиеры предлагали проверить их счета. Естественно, этот аргумент должен был до глубины души удивить немало соборных отцов, убежденных в богатстве ордена Храма. Однако описи, составленные в 1307 г., сведения из Арагона, о которых упоминалось в предыдущей главе, свидетельствуют в пользу аргументов тамплиеров.

Боялись ли тамплиеры только за свои привилегии? Могли ли они представить себе, что само их существование поставлено под угрозу? Предчувствовали ли они, что собор может принять решение, противное их интересам? И вот тут мы снова возвращаемся к проблеме слияния орденов. Теперь я попробую взглянуть на нее глазами тамплиеров. А у них могло возникнуть впечатление, что это слияние задумывалось как поглощение ордена Храма орденом госпитальеров. Разве не могли госпитальеры в силу своего двойного призвания — военного и милосердного — выполнять самые разные миссии, которые собирались вменить единому ордену? Святая земля была потеряна, но у ордена госпитальеров оставались его бедняки… Это вполне может объяснить, почему тамплиеры так настойчиво указывали собору на свою благотворительную деятельность. Не этого ли боялся Жак де Моле, когда писал в своей записке на имя Климента V: «Крайне жестоко и неприязненно принуждать человека, который по зову сердца предпочел одеяние и убеждения одного ордена, изменять свою жизнь и обычаи или выбирать другой орден, чего он совсем не хочет».

В своей записке Жак де Моле изложил аргументы против объединения орденов: в общем, то, что нормально при двух существующих орденах — здоровая конкуренция, соревнование, — станет гибельным при одном ордене — конфликты, внутреннее бездействие. Признаем, в своих аргументах Моле не всегда отличался широтой взглядов. Ему явно не нравилось, что он больше не будет великим магистром. Его аргументация становилась попросту смешной, когда он утверждал, что «во время военных походов на сарацин принято, чтобы один орден находится в авангарде, а второй — в арьергарде». Если останется только один орден, то авангарда и арьергарда просто не будет.

Но Моле был своего рода ограниченным реалистом, который знал толк в людях и честолюбии: борьбу с ними он считал абсолютно бесполезной. Предложенное магистром сравнение с двумя существовавшими тогда нищенствующими орденами, которые «оба тщатся заполучить самых лучших людей и все больше подбадривают своих монахов во всем, что касается совершения богослужения, проповеди и наставления в слове Божьем…», очень уместно. Следует отметить, что соперничество между орденами тамплиеров и госпитальеров никогда не мешало им действовать сообща, когда в этом появлялась необходимость. Факты этому не противоречат, а современники — тем более: ведь, даже сетуя на разногласия и конфликты, они, как мы видели, хвалят или порицают оба ордена вместе, а не по отдельности.

Затем Моле излагает доводы в пользу слияния. Оно способствовало бы значительной экономии, «так как там, где сейчас два прецептора, остался бы всего один». Но главное, под видом защиты проекта объединения магистр хитроумно выдвигает самый сильный аргумент, в силу которого слияние не должно состояться: он отмечает, что по сравнению с прошлым щедрость верующих по отношению к орденам уменьшилась, и «им постоянно наносят большой ущерб прелаты и прочие люди, могущественные и нет, клирики и миряне». Однако, продолжает Моле, «если слияние все же произойдет, то [новый] орден станет таким сильным и могущественным, что сможет защитить свои права от кого угодно и непременно так и сделает».[469] Вне всякого сомнения, именно так и рассуждали Филипп Красивый, Эдуард I, Хайме II или король Кипра — убежденные противники объединенного ордена.

Очевидно, что, даже не произнося этого вслух, Моле наверняка не сомневаться в том, что этих самых монархов больше устраивало существовавшее положение дел. Но именно в этом вопросе интуиция подвела Моле, в отличие от Фулька де Вилларе, великого магистра госпитальеров, который сумел вывести свой орден из-под удара, разместив его за пределами Западной Европы.

Моле не был гением, это ясно. Однако было бы неправильно целиком сосредотачиваться на двух-трех нелепых или несомненно смехотворных положениях его записки для папы. При более внимательном прочтении видно, что автор обладал здравым смыслом, ему не чужд был реализм и даже хитроумие. Моле — консерватор: он так и пишет в начале своего доклада: «Невозможно или по крайней мере редко удается вводить новшества, не вызывая великих опасностей». В этом он полностью остается человеком своего времени — средневековья. Написанное им почти не отличается от того, что в это же самое время вышло из-под пера ученых авторов записок о крестовом походе и слиянии орденов. Например, Раймунд Луллий совершенно серьезно рассуждал о цвете плаща и креста будущих рыцарей единого ордена. А уже в середине XIV в. Филипп де Мезьер, автор трактата на ту же тему, посвятил этой проблеме не одну страницу, исполненную самой искренней заинтересованности. Почитать бы им «Новые приклюгения Лиса»!

Короче говоря, я не нахожу в докладной записке Моле ничего, чтобы могло бы оправдать то нелепое обвинение в глупости, которое обычно предъявляют Моле. Филипп Красивый и его советники, похоже, были того же мнения. Они предпочли обвинить его в ереси.