Глава 6

Уиллард Фарджер, четвертый заместитель помощника председателя избирательной комиссии, проснулся с первыми лучами солнца, которые, отражаясь от водной глади бассейна, проникали в окно спальни; па тумбочке тихо гудела телефонная трубка. Он специально снял ее с рычага, чтобы хорошенько выспаться. Уиллард Фарджер больше не хотел, чтобы его беспокоили репортеры.

Ему потребовалось не больше часа с четвертью – а именно столько продолжалось его третье интервью, данное прессе несколько дней назад, – чтобы начисто забыть, как он сам бывало охотился за репортерами, чтобы те упомянули его имя в отчете о каком-нибудь пикнике, слете бойскаутов или благотворительном ужине, устроенном партией ради сбора средств. В те времена он лично развозил партийные пресс-релизы, рассказывал анекдоты всем подряд в редакциях «Майами-Бич диспэтч» и «Майами-Бич джорнал» и всегда с нетерпением ждал очередных номеров газет.

Иногда, когда день был небогат событиями, он мог прочесть: «Присутствовал также Уиллард Фарджер, четвертый заместитель помощника председателя избирательной комиссии». В такие дни он ходил по зданию окружной администрации и спрашивал всех, кто попадался ему на пути, читали ли они сегодняшние газеты. Он вечно ошивался возле комнаты прессы, высматривая, не ищут ли репортеры себе компанию, чтобы перекусить, и никогда не упускал случая угостить журналиста в баре спиртным.

Но подобный случай представлялся крайне редко, поскольку все газетчики знали его как любителя саморекламы и крайне назойливого типа. Уж если Уиллард Фарджер, четвертый заместитель помощника председателя избирательной комиссии, поил кого-то за свой счет, он до смерти заговаривал свою жертву и потом еще долгое время от него трудно было отвязаться.

Но одна-единственная показанная по телевидению пресс-конференция все изменила. Теперь Уиллард Фарджер выступал против правительства, имея на руках «убедительные доказательства наиболее вероломного покушения на наши свободы за всю историю страны». Он оказался в центре внимания, в мгновение ока обретя известность в масштабах станы, и потому лишь под давлением своего непосредственного начальства соглашался теперь давать интервью представителям местных газет. В конце концов, разве не он со своими разоблачениями занял всю первую полосу «Нью-Йорк таймс»?

– Нельзя игнорировать «Диспэтч» и «Джорнал», – сказал ему шериф.

Вообще-то Фарджер втайне подозревал, что шериф ему просто завидует.

Разве «Вашингтон пост» могла посвятить материал какому-то жалкому шерифу из округа Дейд?

– Не могу же я ограничивать свою популярность нашим округом, – ответил тогда Фарджер. – За две минуты общенациональных теленовостей я могу охватить двадцать один процент избирателей всей страны. Двадцать один. А что я получу с «Диспэтч» или «Джорнал»? Одну пятнадцатую процента?

– Но ты же живешь в Майами-Бич, Билл.

– Авраам Линкольн жил в Спрингфилде, ну и что с того?

– Билл, но ведь ты пока не президент Соединенных Штатов, а всего лишь один из тех, кто хочет помочь Тиму Картрайту победить на выборах и стать мэром. Так что, думаю, тебе лучше побеседовать с «Джорнал» и «Диспэтч».

– Полагаю, это мое дело, и вас оно мало касается, шериф, – ответил Уиллард Фарджер, который за неделю до этого предложил свою помощь в уборке шерифского гаража, но тот ему отказал, поскольку это могло быть расценено как использование труда государственных служащих в личных целях.

Шерифу Клайду Мак-Эдоу пришлось сдаться, однако он предупредил, что представители центральных газет уедут, а «Джорнал» и «Диспэтч» останутся, но Уиллард Фарджер не обратил на это предостережение ни малейшего внимания.

Человеку, которого показывают по центральному телевидению. не пристало слушать советы какого-то там шерифа. И Уиллард Фарджер отключал телефон, чтобы местные журналисты не могли его достать. Хорошо бы иметь незарегистрированный телефонный номер, думал он, вылезая из постели. Его бы знали только президенты Си-Би-Эс, Эн-Би-Си и Эй-Би-Си. Ну, пожалуй, еще в «Тайм» и «Ньюсуик». Нельзя было бы обойти также «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост», хотя их тираж в масштабе страны был несколько ниже, чем у журналов. Зато они имели вес в интеллектуальных кругах.

Фарджер зевнул и потащился в ванную. Там он протер глаза и умыл лицо.

Физиономия у него была довольно-упитанная, с мясистым носом и маленькими голубыми глазками; венчала все копна седых волос, которые, по его мнению, придавали ему вид сильного и умудренного опытом человека, обладающего чувством собственного достоинства.

Он посмотрел на себя в зеркало, и то, что он там увидел, ему понравилось.

– Доброе утро, губернатор, – произнес он, а когда заканчивал бритье, то уже представлял себе, что ведет заседание кабинета в Белом доме. – Удачного вам дня, господин президент, – сказал он, нанося на кожу лосьон, от которого защипало щеки.

Он принял душ и уложил волосы феном, не переставая думать о том, как хорошо было бы, если бы мир был един, в нем не было бы ни страданий, ни войн, и у каждого человека была бы своя фиговая пальма, и он сидел бы под ней в полной гармонии со всем человечеством и с самим собой.

Этим утром он надел серый костюм тонкого сукна и голубую рубашку, в которой всегда появлялся перед телекамерами. Когда он сел завтракать, его жена Лора, все еще в бигуди, вместо его любимых яиц всмятку положила на тарелку какой-то конверт.

– Что это? – спросил Фарджер.

– А ты вскрой, – предложила жена.

– Где мои яйца?

– Сначала вскрой!

Тогда Уиллард Фарджер вскрыл конверт и обнаружил там пачку плотно свернутых банкнот. Медленно развернув пачку, он с удивлением обнаружил, что это были двадцатидолларовые бумажки. Ровно тридцать штук.

– Лора, здесь шестьсот долларов! – вымолвил он. – Шестьсот! Надеюсь, это не взятка? Не могу же я пожертвовать карьерой ради каких-то жалких шестисот долларов!

Лора Фарджер, которая не раз видела, как муж с благодарностью принимал подачки в пять долларов, презрительно подняла бровь.

– Это не взятка. Деньги мои, я получила их за интервью для журнала.

– Не спросив меня? Лора, ведь ты понятия не имеешь, как вести себя с репортерами! Ты и глазом не успеешь моргнуть, как они положат тебе свинью. За какие-то шестьсот долларов ты могла испортить мне карьеру! Что ты им сказала?

– Что ты замечательный муж, прекрасный семьянин и что любишь собак и детей.

Некоторое время Фарджер обдумывал слова жены.

– Хорошо. Это нормально. А что еще?

– Больше ничего. Вообще-то он хотел поговорить с тобой.

– А что это за журнал?

– Вылетело из головы.

– Ты даешь интервью какому-то журналу, даже не удосужившись запомнить его названия?! Лора, как ты можешь? И это сейчас, когда моя карьера на взлете! Но если со средствами массовой информации начинает общаться дилетант, любая карьера может полететь ко всем чертям. Видишь ли, Лора, политика – занятие для профессионалов, а не для домашних хозяек.

– Он сказал, что за интервью с тобой заплатит шесть тысяч.

– Наличными?

– Наличными, – ответила Лора, которая по тону мужа сразу поняла, что как минимум поездка в Европу в этом году ей обеспечена. Шесть тысяч долларов – кругленькая сумма. – Парня, который брал у меня интервью, зовут Римо, забыла фамилию.

– Наличными, – продолжал переваривать информацию Уиллард Фарджер.

На яхте, идущей вдоль живописного побережья Майами-Бич, человек, от которого сильно пахло сиреневым одеколоном, выслушивал жалобы шерифа Клайда Мак-Эдоу, мэра Майами-Бич Тима Картрайта и главы муниципалитета Клайда Московитца.

– Фарджер становится просто невыносим, – заявил Мак-Эдоу. – Невыносим.

– Невыносим, – эхом отозвался мэр Картрайт.

– Страшно сказать, до чего невыносим, – поддакнул глава муниципалитета Московитц.

– Чего еще ждать от дурака, – прокомментировал человек, от которого пахло сиреневым одеколоном. – Но вы забываете, что если бы он не был дураком, нам было бы трудно заставить его исполнять пашу волю.

– Что вы имеете ввиду? – спросил Картрайт.

– Стать мишенью для тех, кто хочет упрятать вас в тюрьму, господин мэр.

– Это верно. Но что они могут теперь ему сделать? Когда он приобрел такую известность.

– Господа, сегодня, судя по всему, будет долгий и жаркий день, и я хотел бы немного вздремнуть. И вам посоветовал бы последовать моему примеру. Когда вы обратились ко мне за помощью, то обещали во всем довериться мне. Считайте, что я взял на себя это бремя. И не впадайте в панику, если еще пара идиотов окажутся трупами.

Трое гостей переглянулись. Одно дело – суд и тюрьма, и совсем другое дело – преднамеренное убийство.

– Господа, по выражению ваших лиц я вижу, что вы чувствуете себя обманутыми, – продолжал человек, от которого пахло сиреневым одеколоном. У него была квадратная фигура, крутые плечи и напрочь отсутствовала талия, отчего он казался ниже своих шести футов двух дюймов. Его лицо с приятными чертами носило отпечаток спокойствия, которое дает богатство, имеющее давние корни; это было загорелое лицо – такой загар появляется не от утомительного лежания на пляже, а приобретается естественно, если живешь в Палм-Бич, завтракаешь в патио и часто выходишь в море на собственной яхте.

С обернутым вокруг бедер полотенцем, он вальяжно развалился в кресле в каюте своей роскошной яхты и снисходительно поглядывал на обеспокоенную троицу в строгих костюмах.

– Позвольте задать вам один вопрос, – снова заговорил он. – Вас шокирует убийство. Оно оскорбляет ваши чувства. А вас, господин мэр, не оскорбляет, что вам придется вернуть все миллионы, полученные в качестве взяток, ваши бриллианты в банковских сейфах, облигации и ценные бумаги, размещенные в Швейцарии? – Не обращая внимания на отвисшую челюсть Картрайта, он продолжал: – Или взять вас, шериф. Вас, к примеру, не волнует возможность расстаться с долей вашей жены в доходах строительной компании, которая получает большинство городских подрядов на строительство? А ведь доля эта составляет пятьдесят процентов. Или вдруг вас попросят вернуть деньги, на которые вы купили автомобильную мастерские, зарегистрированную на имя вашего шурина? А вы, мистер Московитц, как вы относитесь к подобным перспективам? Вы готовы возвратить сумму, которую положили себе в карман, на протяжении пяти лет собирая дань с каждой сделанной в городе покупки в размере десяти процентов от ее цены? – Он медленно обвел глазами присутствующих. – Вы удивлены, что я так хорошо осведомлен о ваших делах? Но вы забыли, что у меня в руках записная книжка Буллингсворта и вы пока еще на свободе только потому, что она у меня, а не у него.

Я заплатил за нее его смертью; надеюсь, вы хотя бы частично возместите мне расходы?

Факты таковы, что некая тайная организация, созданная федеральным правительством, вот уже два года копает под вас, мечтая засадить в тюрьму.

Следуя моим советам, вам удалось сорвать их план. Вы публично выступили против правительства, лишив его тем самым возможности действовать против вас. Я же, вместо того чтобы подставить под огонь вас самих, выбрал для этой цели Уилларда Фарджера. И вот вас неожиданно начинают мучить сомнения. Но время угрызений совести давно прошло. Если вы хотите сохранить власть и избежать тюрьмы, продолжайте следовать прежним курсом. Ибо любой иной путь ведет в тупик.

Мэр Картрайт и шериф Мак-Эдоу хранили молчание, и только глава муниципалитета Московитц решительно покачал головой.

– Если они хотели получить наши головы, то почему они не сделали это несколько месяцев назад, прежде чем началась кампания по выборам Тима? – спросил он.

– Все очень просто, – ответил крепыш. – Если бы вам предъявили обвинение несколько месяцев назад, то началась бы схватка не на жизнь, а на смерть за ваши места. План Вашингтона был гораздо тоньше, коварней. Они рассчитывали дать вам, Картрайт, возможность выиграть выборы, а затем предъявить обвинение вам и всей вашей администрации. Пока все были бы в замешательстве, они поставили бы у руководства городом своих людей.

– Но теперь-то они не смогут меня достать, – сказал Картрайт. – Мой единственный конкурент на предстоящих выборах – этот шут Полани. И если они все же решатся предъявить мне обвинение, разразится настоящий скандал. Крупнее, чем Уотергейт. Мы поставили их в затруднительное положение.

– Уотергейт готовили дилетанты, – заметил крепыш.

– В прошлом сотрудники ЦРУ и ФБР, – вступился за них Картрайт.

Крепыш покачал головой.

– Когда они служили в своих конторах, то находились в таких условиях, которые делали их опытными профессионалами. Оказавшись предоставленными самим себе, они начали пасовать перед трудностями, заставляли людей идти на риск, которого можно было избежать. Нет, господа, вы недооцениваете своих противников. Вы раскрыли тайную организацию, которая успешно действовала на протяжении многих лет. Неужели вы думаете, что сейчас они вдруг поднимут лапки кверху и отступятся от своих планов? Послушайте меня: они сейчас занимают оборонительные позиции, обдумывая новый план нападения. И Фарджер примет на себя их первый удар. Вот почему этот идиот нам так необходим.

Крепыш поднялся с подушек и подошел к окну каюты. Он взглянул на побережье Майами-Бич, где деньги росли прямо из песка. Взятие города всегда было целью войны, начиная с Трои и до битвы за Москву. Овладеть городом – вот настоящая победа.

Сидящий у него за спиной Московитц произнес:

– Вы не предупредили, что все будет именно так.

– А еще я забыл вас предупредить, что по утрам бывает рассвет. Интересно, а чего бы вы хотели? Всегда действовать в подполье? – Он резко повернулся и гневно посмотрел на них. – Господа, вы на войне. – Их лица были напряжены. Неплохо, подумал он. У них исчезает иллюзия безопасности. Это всегда полезно для новобранцев. – Впрочем, вам не о чем беспокоиться. Вы на войне, но я ваш генерал. И первым делом я сделал из Фарджера приманку, чтобы посмотреть, что задумали наши враги.

– Но убийства? – сказал Московитц. – Убийства мне не очень-то по душе.

– Я не говорю, что он будет убит. Просто он будет их первой мишенью. А теперь считаю заседание закрытым. Мой катер доставит вас в мой город.

– Ваш город? – переспросил мэр Картрайт, но крепыш, от которого исходил сильный запах сиреневого одеколона, не слышал его. Он пристально смотрел вслед удаляющемуся Московитцу, поднимающемуся на надраенную до блеска палубу. Московитц все еще качал головой.

Загрузка...