ЖИЗНЬ в стиле С

ЖИЗНЬ

Свое отношение к слабому полу Андрей Рощин определял словом: «суки». Женщины лживы, корыстны, непостоянны, беспринципны. За малым исключением, таким как Валентина, например, женщины ищут только выгоды и удовольствия. Они не способны согреть душу и годятся лишь для утешения плоти. Вопросы плоти Рощин решал в рабочем порядке. Душевные томления глушил работой. Однако, изредка, в угоду смутному настроению или пасмурной погоде, ощущение ущербности подступало с ножом к горлу:

«Почему меня никто не любит? Чем я плох? Почему один? За что?»

Ничего не мешало ему жениться. Желающих тратить его деньги и пользоваться славой хватало. Потенциальные «невесты» осматривали дом, интересовались гонорарами и тиражами, затем, обдирая от усердия маникюр, лезли в койку. Дальнейшее не стоило внимания. Сколько ни длился роман, Рощин ожидал одного: когда, наконец, «избранница» проявит истинное лицо и, не церемонясь, ей можно будет указать на дверь.

«Зачем люди женятся?» — думал он.

Из-за детей, отвечал себе. И продолжал логическую цепочку: у меня никогда не будет детей.

Из желания быть вместе? У меня нет такого желания.

Из страха остаться одному? Человек всегда один.

Из-за денег? Я хорошо обеспечен.

Любому тезису находился антитезис, обесценивая идею брака как таковую.

К сорока годам Андрей решил не жениться никогда. Сейчас, глядя в спесивое лицо модницы на портрете Спиро, размышлял, не изменить ли принципам. Серьезных оснований к тому не было, зато несерьезных набиралось великое множество.

С удивлением и даже некоторой опаской Андрей наблюдал за изменениями в собственном поведении. В присутствии новой секретарши он все время улыбался, шутил, безобразно много говорил и, что самое ужасное, ощущал дурацкие позывы к откровенности. Это были плохие симптомы. Они однозначно указывали на то, что Таня ему не безразлична. Что она ему нравится. Да, следовало признать: ему нравятся строгие грустные глаза, неулыбчивые губы, густые каштановые волосы, ладная фигурка. Нравится лишенное кокетства поведение; сжатая волей, скомканная женственность, которую, как талант не пропьешь; которая видна в каждом жесте и слове.

— Все из-за тебя, — сообщил Рощин моднице на портрете. — Висишь тут, корчишь рожи, покой смущаешь. Ну, похожи вы и что? Мало ли в жизни всяких совпадений?

Всяких — много, таких — мало, ответствовал гордый взгляд.

Рощин нахмурился. Его крайне раздражало то, что Таня не замечает его интереса. Или замечает, но игнорирует. Впервые за много лет он чувствовал нечто, способное перерасти в истинную симпатию, и не хотел, боялся даже, столкнуться с отказом. Затаенное, ущербное, выползавшее время от времени из темных закоулков, бубнило в мозгу:

«Меня никто не любит. Или любят ради денег, ради возможности покрасоваться рядом с известным писателем. Ей это не надо. Значит, не нужен и я…» — некозырная внешность, животик, плешь на макушке — свои минусы Рощин знал отлично. — Она молода и хороша собой, зачем я ей? — Таня была моложе на одиннадцать лет. — У нее своя жизнь и другие мужчины», — Андрей перевел взгляд с портрета на окно. За стеклом куролесил май, истекал теплыми веселыми дождями. Струйки бежали по стеклу, догоняя одна другую, сливаясь воедино и разбегаясь навеки. — Зачем люди женятся? — утешая себя, завел старую песню Рощин. — Из-за детей? Но у меня никогда не будет детей. Из желания быть вместе? Но у меня нет такого желания…»

Неправда. Желание появилось. И ощущать его было одновременно страшно и приятно. И очень непривычно.

Часы в гостиной на первом этаже ударили полдень. Приглушенные расстоянием гулкие удары отозвались в душе новой волной тоски. Время идет, а господин писатель вместо того, чтобы работать, изводит себя томлениями. Нынешним утром удалось выжать из себя лишь два небольших абзаца. Стыд и позор! И что теперь делать? Насиловать себя или плюнуть на план и пойти пообедать? Обедать! Рощин легко подхватился с кресла, словно полдня ждал этой команды, толкнул дверь, услышал пронзительный крик, грохот и, не успев удивиться и испугаться, увидел, что Таня лежит у основания лестницы в какой-то странной нелепой позе, запрокинув вверх бледное лицо. Перескакивая через ступени, Андрей бросился вниз.

— А— а— а.. — застонала Таня.

— Господи, вы живы? — взмолился Рощин.

С первого этажа на второй, в кабинет, поднималась крутая, под сорок пять градусов лестница. С нее Таня и скатилась, когда резко распахнув, открывавшиеся наружу двери, Андрей шагнул ей навстречу.

— Танечка, что с вами? Что, милая?

— Вызовите скорую.

— Господи… — дрожащими пальцами Рощин набрал номер. — Примите вызов. Несчастный случай. Женщина упала с лестницы. Да? Жива. Разговаривает. Стонет…Скорее, пожалуйста.

Скорая диагностировала множественные ушибы, перелом правой стопы и легкое сотрясение мозга.

— Хорошо отделались, — буркнул врач. — Акт составлять будем?

— Какой акт? Зачем? — удивилась Таня.

— Мало ли… — не утерпела пожилая фельдшерица, — вдруг захотите в суд подать на своего приятеля… — она кивнула на Рощина.

— Вы, что же думаете, будто я столкнул ее с лестницы? — Рощин вспыхнул от возмущения.

— Не надо никакого акта, — жертва насилия вымученно улыбнулась. И попросила, — дайте лучше моему приятелю сердечное. А то, не ровен час, в обморок упадет.

Рощин и в правду чувствовал себя ужасно. Пальцы дрожали мелкой истеричной дрожью, горло раздирал шершавый, похожий на наждак, кашель. «Господи, я ее чуть не убил…» — крутилась в мозгу страшная мысль.

— Будем госпитализировать. Собирайтесь.

Из больницы Андрей позвонил Валентине. Та примчалась немедленно, побеседовала с врачом, объявила:

— Ты ее чуть не убил! Что будем делать?

— Все что надо, — быстро ответил Рощин.

— Это долгая история, — напомнила сестра.

— Долгая, так долгая, — кивнул Андрей, переступая порог палаты, куда положили Таню.

— Ситуация такова: — Валентина по обыкновению перехватила инициативу, — дней пять придется провести в больнице, потом месяц-полтора в гипсе.

Татьяна протестующе замотала головой.

— Это невозможно. Я не могу оставаться в больнице. У меня дома дети. Одни. Я только забрала их от мамы и не успела оформить в садик.

— Может быть, кто-то из родственников или знакомых возьмет детей к себе?

— Некого просить. Мама сейчас болеет, остальные работают.

— Что, — Валя приняла огонь на себя. — Тогда дети побудут пока у меня. Дальше разберемся. Давайте ключи и говорите адрес.

— Я позвоню соседке, она откроет квартиру и объяснит все ребятам.

Уже через час Рощины беседовали с приятной симпатичной женщиной лет сорока-сорока пяти, Валерией Ивановной.

— Я бы присмотрела за детворой, но у меня работа, — объяснила она. — И как раз сейчас аврал.

— Все в порядке, — Андрей нетерпеливо постукивал носком туфли. Ему не терпелось увидеть, как Татьяна живет.

Оказалось, очень плохо. Перегороженная гипсовой стеной однокомнатная хрущовка производила тягостное впечатление. Особенно неприятно, было смотреть на детей. Мальчик лет пяти, Никита, и девочка поменьше, Маша, сидели на диване покорно сложив маленькие ладошки на коленях и, казалось не замечали, ни убогой обстановки вокруг, ни пьяного храпа басовитыми раскатами наполнившего все помещение.

— Они так целый день и проводят взаперти? — Не утерпела от вопросов Валентина.

— Да, если не в садике, — коротко ответила Валерия Ивановна.

Шкаф, стол, два стула, зеркало на стене — Рощин, сцепив зубы, перебирал взглядом предметы в комнате и, пока Валерия Ивановна собирала нехитрые детские пожитки, с трудом сдерживал брезгливую гримасу. Уходя, он заглянул в соседний закуток. На полу, на грязном матрасе лицом вниз лежал пьяный до бесчувствия мужик. Андрей шепотом выругался: «Тварь, ублюдок…» и пожалел, что не может, не имеет права, врезать придурку, как следует.

— Она с ним в разводе, — сказала Валя в машине.

— Очень хорошо… — буркнул Андрей и улыбнулся Никите. — Ну, что, приятель, поехали?

— Поехали, — согласился мальчик. Девочка промолчала и, на всякий случай, теснее прижалась к брату.

На следующее утро Валентина сообщила Тане:

— Андрей принял решение. В порядке компенсации все издержки по ситуации он берет на себя. Так что выздоравливайте и ни о чем, ни тревожьтесь.

— Мне неловко, — Таня была смущена. В первую очередь тем, что Рощины увидели опухшую физиономию Генки, перегороженную однокомнатную квартиру, нищету, запустение. Эту постыдную часть биографии она всегда тщательно скрывала. Во-вторых, дети. Чтобы ребята вернулись в садик, надо было собрать кучу справок. Пока шла волокита, пятилетний Никита и двухлетняя Маша сидели взаперти дома. «Как звери в клетке, — Таня не смела поднять смущенный взгляд на правильную и строгую Валентину. — Что теперь Рощины обо мне подумают? Сволочь, скажут, а не мать. Настоящая садистка».

— Оставьте церемонии. — махнула рукой Валентина. И сердито добавила, — Я знаю, чего вы боитесь. Вам кажется: крутые навороченные Рощины, увидев вашу бедность и неустроенность, побрезгуют вами? Зачем им нарядным и преуспевающим секретарша с проблемами? Да?

Татьяна, отвернув лицо к стене, молчала.

— Зачем Рощиным с вами возиться? Пройдет день-другой, страсти улягутся и они выкинут вас на улицу, всучив пару стодолларовых купюр? Да?

— На вашем месте так поступили бы многие.

— Многие? Не преувеличивайте. Богатство — не свидетельство о подлости. А бедность — не гарант честности. На самом деле никто не знает, что сделает в трудную минуту. Иногда добрые и порядочные предают при первой возможности, а завзятые эгоисты, напротив, протягивают руку помощи. Так что не надо подозревать нас в подлости. У вас для этого нет оснований. Хорошо?

Таня кивнула.

— И не надо стыдиться того, в чем вы не виноваты. Это не вы — опустившийся алкоголик. Вы честно работаете, и растите детей. Вам не за что краснеть.

— Он был пьян? — поникла Таня.

— Да.

Как и следовало ожидать: Генка сорвался. Котлеты и беседы не помогли.

— Вы любите его? — спросила Валентина Петровна.

– Я мечтаю его убить… — Каменное безразличие, прочно обосновавшееся в сердце, вдруг рассыпалось в прах. — Я даже знаю, как это сделать, — зачастила Таня нервной тихой скороговоркой. — Надо добавить в бутылку водки растворитель. Симптомы будут такие же, как при алкогольном отравлении, зато летальный исход гарантирован. Через два часа он сдохнет.

— А если вас разоблачат? — глядя на возбужденное лицо и горячечные глаза, Валентина не посмела читать нотации.

— Пусть. Лучше тюрьма, чем рядом с ним.

— А дети?

— Мама их не бросит. Впрочем, это только мечты. К сожалению.

Валентина Петровна согласно наклонила голову. Стоило переступить порог клетушки, служившей Тане жильем, стоило увидеть перепуганные глазенками малышей, услышать пьяный безудержный храп за стеной, как ненависть захлестнула сердце. Напрасно Таня смущалась убогим бытом. Напрасно мучила себя мыслью, что вынуждает респектабельную благополучную даму пачкаться в житейской грязи. Дама знала почем фунт лиха. Первый муж Валентины пил как сапожник, потом Андрей стал прикладываться к рюмке.

— А может вашего супруга стоило закодировать?

— Не получилось. Он сорвался.

— Андрей дважды срывался. На него свалились в одночасье слава и деньги, он растерялся и загулял. Дважды кодироваться. Потом взял себя в руки и теперь не берет в рот ни капли.

— А как он прореагировал на все что вы увидели?

Таня закрыла глаза. Андрею не следовало знать о ее унижении.

– О, ваш неприглядный быт произвел на моего братца впечатление. — Валентина улыбнулась. — И это хорошо.

— Почему? — удивилась Таня.

— Потому что завоевывать вас он не станет. Не та порода. А вот спасать будет с удовольствием.

— Что вы такое говорите.

— Правду, моя милая. Если я не ошибаюсь, а в отношении Андрея я еще ни разу ни ошиблась, мой братец наконец-то увлекся по-настоящему. Так что вы сломали ногу очень кстати.

— То есть?

— Вчера я выслушивала творческие планы Андрея Петровича и смею уверить, он ничуть не опечален, необходимостью ухаживать за вами и заботиться о малышах. Напротив, я бы сказала, он рад.

— Вы говорите так, будто я и дети — новые игрушки для Андрея.

Рощина весело расхохоталась:

— Милая девочка, все мы игрушки друг для друга. Психология утверждает, что любые отношения — лишь способ получить удовольствие. Иногда, нормальное, иногда, извращенное. Но что поделаешь, для мазохиста страдание, как торт для сладкоежки.

— Неужели, вы полагаете, что я специально превратила свои отношения с мужем в кошмар?

— Скорее всего. Во всяком случае, я могу привести с десяток причин, по которым вам выгодно мучиться. Хотите?

— Да.

— Вы, таким образом, наказываете себя за неправильный выбор или какую-то старую вину. Или оправдываете свою трусость и бездеятельность. «Если бы не муж, а бы», — этот девиз — классное оправдание, позволяющее сидеть у разбитого корыта и ждать у моря погоды.

— А вы во что играете?

— Я — в хлопотливую мамочку. Мои дети выросли и не нуждаются в опеке. Вот я и лезу в жизнь Андрея. И, таким образом, чувствую себя сильной, нужной, востребованной.

– А он во что играет?

– Когда ему нужна помощь, Андрей превращается в маленького мальчика. С вами, если вы позволите, станет добрым внимательным папой.

— Мне не нужен папа.

— Еще как нужен. А Андрею нужна «дочка». Он никогда ни о ком не заботился. Он всегда был под опекой. То семьи, то моей, то армии, то случая. Теперь ему представилась возможность проявить себя.

— Мне ничего не надо.

– Не становитесь в позу, не будьте букой, поиграйте с Андрюшей. Он — хороший мальчик.

— Я вас не понимаю. И не хочу понимать.

— Танечка, он ведь вам нравится? Ну, сознайтесь?!

— У нас с Андреем только деловые отношения.

— Вы опять думаете про этих уволенных дурочек? Черт с ними. Они вели себя как дешевки и заслужили свое. Вы — другое дело. Андрей вами увлечен. А это с ним случается крайне редко.

— Он вам сам сказал? — иронично хмыкнула Таня.

— Нет, конечно. Но если мой молчаливый братик постоянно твердит, что вы красивы, умны и чертовски похожи на «Модницу» Спиро; если за вечер из десяти сказанных предложений одно: «правда, они похожи?»; пять — вопросы про вас; остальное — «Валя, отстань»; то выводы напрашиваются сами собой.

Логичные, но странные утверждения Валентины, не произвели на Таню особого впечатления. Голова ее была занята другим. Надо было срочно объяснить Генке, что она никуда не ушла, что искать ее и устраивать очередную гадость не надо.

Утром Таня позвонила Валерии Ивановне:

— Скажите ему, что я попала в больницу с переломом ноги и сотрясением мозга и привезите его сюда, пусть убедится. Я хочу быть уверена, что он не наделает глупостей. Валерия Ивановна, умоляю, он — страшный человек. Он не перед чем не остановится.

Страшный человек, не далее как позавчера рассыпавший угрозы: «Только уйди куда-нибудь…» постоял с минуту, пошатываясь, около больничной кровати. С тупым безразличием провел взглядом по забинтованной голове и загипсованной ноге и изрек:

— Что с тобой?

— Машина сбила, — соврала Таня, — сама виновата, не заметила, придется два месяца валяться в больнице.

— Дети с кем будут?

— Может, ты за ними присмотришь?

— Нет, — категорический отказ исключал обсуждение.

Таня вздохнула.

— Пока Никита и Маша у моей дочки, — чуть исказила действительность Валерия Ивановна. — Потом придумаем что-то.

— Что придумывать, — махнул рукой добрый папочка, — в садик, на круглые сутки и все дела.

— Придется, — лицемерно пригорюнилась Татьяна. — Мама в санатории в Крыму. Я в больнице. Садик только и остается.

— Значит, два месяца? — уточнил муж на прощание. И добавил неопределенно, — хорошо.

С тем и расстались, ко взаимному облегчению. Таня закрыла глаза в изнеможении. Подонок, вот подонок…как можно не интересоваться собственными детьми…как земля носит таких ублюдков…

Грузная тетка на кровати справа, строго одернула:

— Не реви. Не стоят они наших слез.

— Я не реву, — прошептала Татьяна. Плакать из-за такого ничтожества, как Генка было стыдно. Даже перед случайными соседками по палате плакать из-за такого ничтожества было стыдно.

Из больницы Рощин привез Таню не в городской дом, а на дачу. Пунцовую от смущения отнес на руках в комнату, уложил на кровать.

— Здесь вы будете жить, — сказал нарочито весело.

Таня кивнула. Она была согласна на все. Все, что сделали для нее Рощины, превосходило любые ожидания.

— Мне закутка хватит, — прошептала едва слышно.

— Ведите себя скромнее. Где Андрюша возьмет вам закуток? Нет у него закутков, одни хоромы. Кстати, прошу любить и жаловать, — в дверях, в сопровождении невысокой симпатичной старушки, возникла Валентина. — Это Алла Аркадьевна, наша домашняя волшебница, опора и надежа. Обычно она опекает одного Андрея, однако в порядке исключения любезно согласилась приглядеть за ребятами.

— Мне так неловко.

— Ни чем ни могу помочь. Боритесь с комплексами, милая, — съязвила Валентина.

— Валя, зачем ты дразнишь Татьяну? — Андрей обернулся к сестре.

— Я дразню? — удивилась та. — Я вообще молчу, как рыба.

— Алла Аркадьевна — мать моего погибшего флотского товарища, — пояснил Рощин, — беженка из Армении. Она живет на даче круглый год и отчаянно скучает. С детьми ей будет веселее.

— В случае чего мы наймет няню или, по совету некоторых, отдадим ребят в детский садик на круглые сутки. И все дела! — снова вмешалась Валентина, которой Таня поведала подробности разговора с Генкой.

— Ни каких нянь. Никаких детских садов! Если потребуется, я помогу Алле Аркадьевне сам. И вообще будем решать проблемы, по мере их поступления.

Валентина многозначительно улыбнулась Тане. Что я вам говорила!

— Завтра я привезу Никиту и Машу, а сегодня отдыхайте, привыкайте к месту, — Рощин заторопился. — Простите, мне пора. Дела.

— Но мне нужен компьютер… — бросила Таня вдогонку.

— Зачем?

— Работать. Печатать текст дальше.

— Глупости. Вы теперь инвалид, Вам положен покой, — сказал Андрей резко. — Отдыхайте, набирайтесь сил, работа от вас никуда не денется.

Таня возразила:

— Мне интересно, как Надин спасет Олю.

На лице Рощина мелькнуло недоумение. Он плохо помнил перипетии романа.

— Но как же вы устроитесь у компьютера?

— Как-нибудь.

Охота пуще неволи. Вечером, примостив загипсованную ногу на специально придвинутое кресло, Таня перелистала рукопись. За неделю разлуки она соскучилась по Надин.