Жизнь вдребезги

Глава 12

Началась война — война взглядов, долгих часов молчания, вспышек ярости и бесконечных уговоров; в ней случались минуты затишья, обманные маневры, хитрости, угрозы. Побежденным всегда оказывался Дюваль. Фабьена не отступала ни на пядь. Ее недуг, словно бункер, стал для нее укрытием. Осада могла длиться бесконечно. Дюваль изложил ей столько различных версий, что сам в них запутался. Он проверил все возможные варианты. Но все его старания ни к чему не приводили. И он возвращался назад, к тому самому моменту, когда, как ему казалось, впереди забрезжил свет.

— Фабьена… Ты ведь слышишь меня… Я не требую от тебя ничего особенного… Взять, к примеру, твои документы… Они фальшивые… Я же знаю! Значит, пришлось обращаться за помощью к специалисту. Тебе самой или какому-то близкому тебе человеку. Этого ты не можешь отрицать… Ну, открой глаза. Посмотри на меня. Я тебе не враг, Фабьена… Выходит, ты нашла какую-то подпольную контору. Наверное, это не так уж трудно. К примеру, если бы в Каннах мне понадобились фальшивые документы, я уверен, как-нибудь выкрутился бы… А уж тем паче в Париже… Ведь ты, по-моему, живешь в Париже… Я не ошибся? Ты живешь в Париже, Фабьена?.. Ничего не случится, если ты скажешь мне «да» или «нет»… Ну хорошо, оставим этот разговор! В конце концов, это не так уж и важно. Что мне действительно хочется знать, так это зачем ты выдавала себя за Веронику. А главное — почему Вероника не возражала?

Он закуривал сигарету и, расхаживая взад и вперед по комнате, повторял, словно вдалбливая урок тупой ученице. «Почему Вероника не возражала…» Резко повернувшись, возвращался к кровати:

— Почему она не возражала?

Фабьена лежала не шевелясь, точно мертвая.

— Почему она приезжала, словно обычная гостья? И только тогда, когда никто не мог обратить на нее внимания? Почему?.. Здесь мне одному не разобраться… Не то я такого напридумаю… всяких гадостей и глупостей… чего ты никогда не могла бы сделать. Только ответь — и я оставлю тебя в покое. Даю честное слово!.. Ты сняла этот дом — Вероника, безусловно, знала об этом. Этого ты тоже не можешь отрицать. Ты сняла его несколько месяцев назад. Вот в чем суть… Местные жители знают, твой муж живет в Каннах; у него тяжелая работа, и вот почему в один прекрасный день он может приехать сюда, чтобы отдохнуть от дел… Этим мужем был я. Вот что мне хотелось бы понять: почему вы с Вероникой надумали привезти меня сюда? И как вы собирались это сделать?

Фабьена уже не плакала. Иногда она немного бледнела. Или у нее слегка подергивался рот, как у больного, которому делают укол. Дюваль придвигал к ней столик, приносил бумагу и карандаш.

— Одного слова хватит, чтобы навести меня на след. Одно слово — ведь это пустяк. Зато потом нам сразу станет легче… Что могло бы заставить меня перебраться Амбуаз? Ума не приложу. Допустим, мы с Вероникой не думали бы о разводе… Хотя, когда ты снимала дом, об этом еще не было и речи… Ладно. Я приехал бы сюда. Но ведь Вероника не могла испариться и уступить место тебе! Да и ты не могла же прийти и сказать мне: «Я — Вероника». Так что же вы задумали? Имей в виду, у меня ответ готов. Только я ничего не скажу… Ты первая… Прошу тебя, Фабьена! Не вынуждай меня изводить тебя так… Мне это противно! Я же вижу, что мучаю тебя. Постарайся понять, что у нас нет другого выхода. Даю тебе четверть часа.

С тяжелым сердцем он спускался вниз, подходил к ограде и сквозь прутья озирал окрестности. Потому что существовала еще одна загадка: кто-то ведь приходил к ним. Калитка не могла открыться сама по себе. Кто-то заходил в дом, видел Фабьену. Пусть даже это звучит глупо, выглядит полным абсурдом. Но именно с тех пор Фабьена стала оказывать ему сопротивление. Она вела себя так, потому что боялась. «Похоже, я сочиняю сказки, — подумал он. — Никто ей не угрожает… разве что я сам!» Он возвращался в комнату.

— Ну так что? Как вы думали это провернуть? Я вижу, ты что-то написала. Вот и умница… Ну и хватит… Ты что, ничего другого не придумала? Нет-нет, как раз не хватит. Я должен знать… Фабьена, горюшко ты мое! Ну ладно, пока довольно. Поверь, я не стал бы тебя терзать, если бы сам сумел во всем разобраться.

И опять он принимался шагать — от одной стены до другой, из одной комнаты в другую. Приходила мадам Депен.

— Как дела, голубки?

И весело принималась за хозяйство. Дюваль оставлял их с Фабьеной вдвоем, но внимательно прислушивался к малейшему шороху из своей комнаты. Он знал, что они кое-как, словно глухонемые, умудрялись-таки объясняться друг с другом. Иногда до него доносился хриплый голос Фабьены. Общаясь с мадам Депен, она старалась разнообразить эти отрывистые звуки, пыталась даже выговаривать слова; а он мучился ревностью, сжимая кулаки от злости. Он отдавал ей все, получая взамен лишь молчаливый отпор, Потому что стремился проникнуть в ее тайну, которая была и его тайной, так как непосредственно затрагивала его самого. Разве это справедливо? Иной раз ему приходило в голову, что он не прав; прошлое — это прошлое, и не пора ли подумать о будущем? Но что за будущее их ожидает? Ведь где-то там, за сценой, затаилась Тереза, в любой момент она может появиться снова; а главное — этот мужчина. Тот, что дергает за веревочки. Чарли! Дюваль был почти уверен, что тут он угадал правильно.

Мадам Депен собиралась уходить.

— Курица будет готова через полчаса. Смотрите не забудьте про нее. Не сожгите, как в прошлый раз.

Да он плевать хотел на курицу! Он размышлял, можно ли доверять служанке, не является ли она посредницей между Фабьеной и… И кем? Чарли, тот, несомненно, в свое время сыграл роль в этом деле — но как сейчас он смог бы разыскать Фабьену? Дюваль боялся выходить из дому. Бакалейные товары, мясо и рыбу он заказывал по телефону. И каждый вечер проверял в доме все ходы и выходы, осматривал подвал и чердак. Однажды, вспомнив о ружьях, стоящих в прихожей, он вынул их из стойки и тщательно проверил каждое из них. Они были тщательно смазаны и, судя по всему, вполне исправны. Под ними в выдвижном ящике хранились коробки с патронами. Переломить стволы и зарядить ружья оказалось совсем несложно. Вставив патроны в гнезда, Дюваль сухо щелкнул затвором. Если возле дома мелькнет подозрительная тень, он выстрелит в воздух, чтобы показать, что сумеет постоять за себя и никому не позволит отнять у него Фабьену. Он поставил ружья на место. Вот до чего его довели! Он все больше и больше терял голову. И день ото дня становился несчастнее.

— Фабьена… я знаю, что вы с ней задумали. Я скажу тебе сам, раз ты отказываешься признаться… Вы хотели заполучить мое состояние… Послушай, Фабьена, это же ясно как Божий день… Тут не надо быть семи пядей во лбу. Муж Вероники часто ездил в Америку. Насколько я знаю, он там торговал лошадьми… что-то в этом роде. Ну, а мой отец владел крупным транспортным предприятием. Лошади… Перевозки. Ну?! Поняла, где здесь собака зарыта?

На этот раз Фабьена открыла глаза.

— Ага! Вот теперь тебе стало интересно. Сейчас, ты, наверное, думаешь, что этот придурок Дюваль не так уж и глуп. Представь себе, ты ошибаешься. Он как раз очень глуп. Так ничего и не понял — женился на Веронике… Это правда, ничего я тогда не понял. Откуда мне было знать, что у меня такой богатый отец и что в один прекрасный день он оставит мне свое состояние? Зато Вероника, благодаря вашему Чарли, знала об этом давным-давно… И вот Тереза, славная наша Тереза, открыла мне глаза. Но нам пора завтракать. Остальное я расскажу тебе за десертом.

Он накрыл на стол, поражаясь собственной жестокости. Откуда в нем такое остервенение, такая ярость? Посмотри, какая она бледная. Если хочешь ее смерти, давай валяй дальше в том же духе. Ах, Фабьена, Фабьена… Прости меня. Он приподнял ее, подсунул под спину еще одну подушку. Но она не желала открывать рот.

— Тогда ешь сама… Теперь ты уже умеешь… Держи-ка ложку покрепче; еще, еще крепче. Смотри, как я это делаю. Хотя мне тоже трудно есть левой рукой… Фабьена, ты что же это, надумала объявить голодовку?.. По-твоему, у меня и без того мало горя? Отлично! Я с тобой обойдусь так, как делала моя мать, когда я был маленьким… Она вечно спешила… Мне не разрешалось привередничать.

Он зажал Фабьене нос и засунул ей в рот ложку. Она тут же подавилась и выплюнула рисинки, которые он аккуратно смахнул.

— Ну уж нет, голубушка. Со мной эти штучки не пройдут. Мне ты нужна живая! Вспомни о письме! Если его вскроют, я, того и гляди, попаду в тюрьму! Ну давай! Еще ложечку. Не забывай, что вы обе мне сделали!

Она кашляла, давилась. Глаза ее наполнились слезами. Она извивалась той половиной тела, которая могла протестовать. В его спокойствии было что-то пугающее.

— Знаешь, ведь я могу привязать тебе руку. Нечего уворачиваться. Рис очень вкусный.

Ложка наткнулась на ее крепко сжатые зубы.

— Видно, тебя здорово мучает совесть! Я же вижу, что ты хочешь наказать сама себя! Только ничего не выйдет. Придется тебе поесть.

Она вертела головой во все стороны. Старалась не стонать, чтобы не глотать пищу. Он держал ложку наготове у самого ее рта. Рано или поздно она разжимала зубы. Тогда он просовывал между ними ложку.

— На, попей.

Она задыхалась.

— Торопиться нам некуда… Ох уж эта Вероника! Обвела меня вокруг пальца! Мол, к чему нам брачный контракт. Пусть лучше все будет поровну!.. Каких еще доказательств любви можно требовать… А я-то, дурак, ей верил! Упрекал себя за то, что, как последний негодяй, женюсь из-за денег. Вбил себе в голову, что она — состоятельная женщина. Как бы не так! Небось этот ваш Чарли и подбрасывал ей деньжат… Я даже готов поверить, что они и развелись-то нарочно… чтобы Вероника стала свободной женщиной и могла упасть в объятия будущего наследника Хопкинса. Рис остынет. Ну же, Фабьена, давай пошевеливайся!

Он набрал полную ложку. Она следила за тем, как он ее подносит, с каким-то животным ужасом.

— Открой рот!

В конце концов она перестала сопротивляться и откинулась на подушки, разметав по ней влажные от пота пряди волос.

— Мне бы хотелось узнать, как вы сумели меня найти. Ведь во Франции полно Дювалей. Верно, вы все трое взялись за дело. К тому же отец, должно быть, кое-что порассказал этому вашему скотоводу… Ну, попадись он мне…

Он погрузился в размышления. На столе остывали кушанья. Фабьена неуклюже попыталась вытереть себе рот краешком салфетки.

— Ну и потешались же вы надо мной! Неужто этот простак попадется на удочку?.. Теперь ясно, зачем понадобились мои фотографии. Вероника притащила их тебе, чтобы ты могла полюбоваться, какая глупая рожа у ее мужа!

Он поднялся и вышел. Он совсем выбился из сил. Мерзавки! Но потом вспомнил, что одна из них мертва, а другая парализована. Вернулся, с отвращением взглянул на накрытый стол.

— Вечером поедим как следует. По вашей милости у меня уже ум за разум заходит!

Он отодвинул стол, принес туалетные принадлежности и одеколон.

— Давай-ка сюда свою мордашку, приведем ее в порядок.

Умывая Фабьену, он понемногу успокоился. Причесал ее. Подкрасил. Она снова стала его любимой куколкой. Он целовал ее, укачивал, шепча ей на ушко:

— Давай забудем обо всем! Если разобраться, тут нет ничего особенного. Мне не стоило жениться на Веронике, только и всего. Ведь вы меня не тянули за руку. Просто вы рискнули попытать счастья… Хотя я прямо подыхаю от злости при мысли, что вы следили за мной, хотели узнать мои привычки, досконально изучали мою жизнь. И, так как у меня не было денег, вы решили: «Этот от нас не уйдет». И вы оказались правы — вот что хуже всего, так как же я могу сваливать на вас то, что я сам натворил! Только вот… я-то позарился на скромный достаток Вероники, ну, а она… она хотела заграбастать кучу деньжищ!

Он ничего не мог с собой поделать — обида просто душила его. Он снова принялся шагать взад-вперед по комнате. Закуривал одну сигарету за другой. Комната наполнилась дымом.

— Чего я никак не могу переварить, так это затею с совместным владением… За несколько дней до свадьбы я было почувствовал угрызения совести… Может, она тебе и не говорила… Я предлагал ей раздельное владение имуществом… в припадке… из чувства порядочности. Но это продолжалось недолго. Она меня быстро успокоила: «Ты вносишь свой труд… свой талант…» Что и говорить, она умела польстить, когда хотела… Ясно, что совместная жизнь давалась ей нелегко, но, если подумать, это тоже входило в ее намерения.

Он присел на край кровати.

— Ведь правда, что это входило в ее намерения?.. За свадьбой должен был последовать развод и раздел имущества. К тому же я сам себя подставил. Даже забавно! Преподнес ей, как на блюдечке, эту аварию на шоссе… А уж она не упустила случая: заставила меня написать то проклятое письмо. Гениально! Благодаря ему она не только получила бы развод на самых выгодных условиях, но могла бы еще меня и шантажировать… Ну да ладно! Дело прошлое. У твоего приятеля-помещика, должно быть, невесело на душе… Подумай только, Фабьена! Теперь ты мадам Дюваль, моя жена. Как раз такая, какая мне нужна. В жизни и впрямь все как в игре в покер. Можно все потерять. А потом снова отыграться.

Он накручивал себя все больше и больше. Упрекал себя за то, что был несправедлив к Фабьене, ведь мошенничеством занималась Вероника. Да и можно ли назвать это мошенничеством?.. Его ведь не заставляли насильно идти под венец. Он добровольно ответил: «Да». Целый час он весь дрожал от радостного возбуждения, словно под действием наркотика. Вышел в сад, нарвал там охапку цветов и принес их Фабьене. Спросил у нее:

— Чего бы тебе хотелось? Напиши мне… Возможно, какое-нибудь украшение… Скажем, браслет — вместо того, что сбил меня с толку в больнице? Надо же додуматься — носить такой же браслет, как у другой женщины… А правда, почему…

Вдруг он умолк. Им снова овладел бес сомнения. Вот именно, зачем им понадобились одинаковые украшения, одни и те же книги, пластинки, картины? А главное, удостоверение личности на одно и то же имя? Может, Вероника и подражала Фабьене. Но только ли в этом дело? Главные вопросы — самые важные, самые страшные — так и остались без ответа.

И меж ними вновь возникла полоса отчуждения. Дюваль беззвучно бродил по дому. Иногда он закрывался в гостиной и созерцал портрет Фабьены. С фотографией ему легче было спорить — ведь с нее смотрела прежняя женщина, способная что-то предпринимать, руководить Вероникой. Он выстраивал свои доводы, стоя перед снимком, словно перед грозным, полным коварства противником. Он походил на шахматиста, который вдруг обнаружил слабые стороны своей позиции. Например, если бы Вероника и впрямь с самого начала стремилась к разводу, разве она не начала бы хлопотать об этом сразу после случая на шоссе? Но она ничего не предпринимала… Чего же она ждала? И если она строила все эти козни только затем, чтобы получить развод, зачем ей понадобилось тогда снимать дом в Амбуазе? И чего ради Фабьена вздумала выдавать себя за Веронику?

Круг вновь замкнулся. Женщина на фотографии смотрела на него голубыми глазами, бдительно хранящими тайну, Дюваль чувствовал, что ему осталось сделать лишь один шаг к разгадке. Он так и сказал Фабьене:

— Я продвигаюсь вперед… Спешить некуда, раз ваше дельце не выгорело.

Доктор Блеш, приходивший теперь лишь раз в неделю, явно был в замешательстве. В присутствии больной он оптимистически смотрел на будущее:

— Совсем не плохо… Пошевелите рукой, ногой… Ну вот, сами видите, что у вас уже получается… Вам следует постоянно упражняться. А еще пробуйте говорить. Надо только упорно думать о чем-нибудь совсем простом, что легко произнести… стол… стул… И у вас все получится само собой: стол… ну-ка, скажите: стол.

Это выглядело и смешно, и страшно одновременно. Доктор не пытался настаивать, но однажды, когда Дюваль провожал его до ворот, остановился.

— Я начинаю немного тревожиться, — признался Блеш. — Давление у нее очень низкое. Что-то ее гнетет. Совершенно очевидно, что она не хочет жить. Сломлена ее воля. Она уже должна бы ходить сама, опираясь на вас или на трость. Вы ведь понимаете, о чем я говорю: ей бы следовало вести себя активней, а она словно поражена молнией… По-моему, ее нужно поместить в специализированную клинику. Подумайте об этом, мсье Дюваль.

И Дюваль стал думать. Ну конечно, ей нужна клиника. Но только позже. Когда он узнает правду. Иначе он навсегда останется в неведении. К тому же не исключено, что как раз эта правда медленно убивает Фабьену. Он снова стал уговаривать ее. Потом в который раз попытался взять ее измором, излагая ей свои мысли вслух:

— Отнять у меня половину состояния было нетрудно. Но зачем понадобилась мадам лже-Дюваль?

Именно этот вопрос следовало задавать неустанно, чтобы в конце концов, словно долотом, пробить брешь в окружающей его непроницаемой тайне. И он твердил его до полного отупения. Он заваривал кофе, убирал на кухне, усаживал Фабьену в кресло, чтобы поправить постель, затем укладывал ее и с обычным своим искусством делал массаж… Но к чему им мадам лже-Дюваль?.. После ужина, заперев все двери, он целовал Фабьену на ночь. «Спи спокойно… Я буду рядом… Тебе нечего бояться». Устраивался поудобней в гостиной, клал рядом пачку сигарет. «Начнем сначала… В „Укромном приюте“ должны поселиться мсье и мадам Дюваль. Та мадам Дюваль, которую в этих краях многие уже знают, — не настоящая… — Все это не вызывало у него никаких сомнений. — Но раз мадам лже-Дюваль не могла рассчитывать, что я и правда приму ее за Веронику, выходит, мужчина, который должен был к ней приехать, на самом деле…»

И тут он все понял. Сердце у него забилось так отчаянно, что ему послышалось, будто в ночной тишине он различает его стук. Тот, кто собирался к ней приехать, тоже не настоящий Дюваль. Настоящий Дюваль должен был исчезнуть.

— Так, значит, — прошептал он, — они надеялись получить не половину… а все. Меня они хотели убить.

В ту ночь он не сомкнул глаз. Он чувствовал себя изобретателем на пороге величайшего открытия, хотя на самом деле то, что он воссоздавал винтик за винтиком, было не чем иным, как преступлением. Он сварил себе кофе, зажег свет во всех комнатах первого этажа — свет был ему физически необходим. Он открыл все двери, чтобы беспрепятственно переходить из кухни в столовую, из столовой — в переднюю и в гостиную. Постепенно преступление представало перед ним во всех подробностях и оказалось столь простым, что он так и не сообразил, почему не разобрался в нем раньше.

Его собирались устранить. Но при этом не хотели привлекать внимания. Женщина, которая внезапно получает наследство в несколько сот миллионов, — это ведь очень подозрительно. В таком случае полиция непременно насторожится. Она почует труп. Даже если убийство будет умело замаскировано под несчастный случай, она не поверит. Недаром заурядная авария на дороге в Блуа показалась полицейским подозрительной. Так что им пришлось действовать исподтишка: распустить слух, будто Дюваль подумывает о переезде — разумеется, не вдаваясь в подробности. Короче говоря, достаточно было, чтобы один Дюваль исчез из Канн, а другой объявился в Амбуазе. Никто бы никогда не догадался, что это не тот же самый Дюваль. Тем более что и Вероника, и он сам не имели верных друзей. Люди приходят, уходят. Их тут же забывают. А его бы укокошили без всякого шума; прикончили бы незаметно, например отравили… Закопали бы где-нибудь, и дело сделано. А лже-Дюваль, надежно спрятавшись в «Укромном приюте», ожидал бы дальнейшего развития событий, заранее зная, что ничего не может случиться, что он ведет беспроигрышную игру. При необходимости он даже смог бы жить двойной жизнью, приезжая ненадолго в Париж или еще куда-нибудь под своим настоящим именем. Ведь у него могли бы быть родные, знакомые. Но прежде всего он написал бы в банк в Канны или мэтру Фарлини, подражая почерку настоящего Дюваля. Он попросил бы их перевести все его деньги в Амбуаз. Такому ловкому малому, готовому на все, не стоило бы большого труда вывезти миллионы настоящего Дюваля за пределы страны. И парочка смылась бы за границу.

Сейчас Дюваль видел совершенно ясно, в чем его беда. Ему было суждено вечно оставаться лишь тенью, призраком, наброском на бумаге. Он до того ничтожен, что не заслуживал собственного богатства. А как же Фабьена? Но можно ли привязаться к отражению в зеркале, к облачку пара? Для Фабьены он словно никогда и не существовал. Этот несчастный случай все перевернул. Ах, мерзавцы! Гнусные негодяи! Он не удержался. Взглянул на часы: пять утра. Он стремглав поднялся по лестнице. Включил в спальне свет.

— Фабьена!

Она спала. Свет резко высвечивал ее исхудалое лицо. Он схватил ее за плечо, встряхнул.

— Фабьена!

Внезапно она открыла глаза. Вынырнула из глубокой тьмы, с трудом осознавая, где находится, пытаясь удержаться на краю реальности.

— Вы бы меня отравили, ведь так?

Она пыталась собраться с мыслями, понять.

— Я во всем разобрался… И все встало на свои места… Я не мог ошибиться… Вы хотели меня убить, чтобы присвоить мои миллионы. По-вашему, мой карман для них не подходил.

Вдруг она разинула рот, словно задыхаясь от крика или пытаясь позвать кого-нибудь на помощь. Протянула к нему руку.

— Ничего не вышло, — сказал он. — Ты останешься моей пленницей. Я у вас в руках — ну, а вы у меня. Пока жива мадам Дюваль — настоящая или нет, — письмо не вскроют. Я останусь хозяином положения. И твой сообщник ничего не сможет поделать… Как знать, он, возможно, бродит поблизости; но далеко он или близко, от него уже ничего не зависит. Да! Я бы дорого дал, чтобы увидеть вас вместе! Что за встреча!.. А теперь спи… Я разбудил тебя затем, чтобы… Да не важно зачем… Спи!

Он подошел к кровати, коснулся пальцами век Фабьены, словно хотел прикрыть глаза покойницы, и вышел из комнаты. Стал спускаться по лестнице, тяжело ступая по ступенькам. Он еще не добрался до края истины. Еще немного терпения! Заря вползала в дом вместе с первыми утренними шорохами. Настал час, когда к людям приходит смерть. Еще один шажок! Одна, последняя догадка! Почему за него вышла замуж Вероника? Почему не Фабьена? Зачем понадобилось трое сообщников там, где хватило бы и двух? Ответ напрашивался сам собой: Фабьена любила того мужчину, а мужчина любил ее. Фабьена не захотела принадлежать им обоим, стать женой другого человека. И они заплатили Веронике, чтобы именно она провернула это дельце. Как же сильно они любили друг друга, если пошли на такую низость! Все что угодно — лишь бы им быть вместе и жить в богатстве. Вероника на все смотрела глазами Фабьены. Она согласилась… Может даже, поначалу она и не знала, что именно задумала эта парочка?

Он ухватился за перила, чтобы встать на ноги. Трещала голова; он выпил еще одну чашечку кофе. Потом распахнул ставни. По аллее порхал дрозд. Воздух показался ему свежим, почти что холодным. Вот и минули теплые деньки. Он прошел через прихожую, на ходу коснулся рукой ружейных прикладов, пожал плечами. Все так запутано! Ах да! Ей пора уже принимать лекарства. Его дело не судить, а ухаживать за больной. Он отломил кончик у ампулы, добавил воды. Весь его день складывался из таких вот мелочей. Главное — это выжить, находясь рядом с ней… К тому же для него важно не то, что у нее на уме; все, что ему от нее требуется, — это оставаться с ним, полностью от него зависеть, безропотно, словно птичка в клетке, словно рыбка в аквариуме. Многого он не просит! Любовь? Бог с ней, проживем и без нее! Он отнес стакан наверх.

Она повернула к нему голову, напрягла рот, глаза, шею и выдавила из себя звук, который должен был означать:

— Рауль!