Жизнь вдребезги

Глава 8

Черная мраморная табличка возвещала: «Укромный приют». Ворота оказались запертыми, но самый большой ключ из связки как раз подошел к их замку, и Дюваль поехал по аллее, ведущей к крыльцу. Его окружал запущенный сад, по которому порхали воробьи и дрозды. Справа под огромным тисом стояли металлические стулья и складной стол. Слева располагался гараж. Все окна в доме были закрыты. Дюваль поднялся по ступенькам и на сей раз выбрал из связки ключ от сейфового замка. Ему чудилось, будто он вернулся к себе домой. Сразу нашел выключатель и включил свет в просторной прихожей, выложенной черно-белой плиткой. Бесшумно прикрыл за собой дверь и прислушался, заранее зная, что он здесь совершенно один. Правда, на вешалке висел синий дождевик. Он, конечно, принадлежал незнакомке. Ничего удивительного в этом не было. И все же это показалось Дювалю добрым знаком.

Дюваль пересек прихожую. Двустворчатая дверь слева, вероятно, вела в гостиную. И он не ошибся. Неяркий, изысканный свет от венецианской люстры падал на старинную мебель — глубокие кресла, комоды, диван, круглый столик… Затем шла еще одна гостиная, поменьше, — скорее даже, курительный салон. Дюваль не спеша прошелся по комнатам, ни до чего не дотрагиваясь. Лишь заметив рядом с телефоном едва начатую пачку сигарет, он поднес ее к носу. Сигареты с ментолом… те, что курит Вероника. Он швырнул их обратно, словно они внушали ему страх. Выходит, Вероника все-таки жила здесь, в доме, принадлежавшем другой женщине? Нечего и пытаться их понять. Он заглянул в библиотеку с пустыми полками для книг. Комната выглядела заброшенной. Почему? Еще одна загадка. Теперь он прибавил шагу — так ему не терпелось поскорее все обойти, до конца осмотреть то, чему он не находил объяснения.

По коридору он прошел на кухню — просторную, со всеми необходимыми приспособлениями, рядами блестящих кастрюль на полках, плитой, работавшей на газу и на электричестве, большим холодильником, в который он заглянул на ходу. Там оказались бутылки с аперитивом, салат, морковь, яйца и несколько консервных банок. Наконец он добрался до столовой, обставленной в деревенском стиле, с продолговатым сервировочным столиком, обеденным столом на восемь персон, окруженным плетенными из соломы стульями. На стенах развешаны старинные тарелки, с изображением простеньких ребусов, сельских сценок, загадок. К своему удивлению, он вновь очутился в прихожей и на сей раз осмотрел ее повнимательней. Над вешалкой висела голова оленя, напротив — кабанья голова, а по бокам от нее стояли два охотничьих ружья. Все выглядело очень зажиточно и традиционно. Он подошел к лестнице. Чудесные перила. Натертый воском дуб. На ступеньках лежал красный ковер. На площадке между этажами стоял сундук, над которым висела картина, изображавшая псовую охоту. А вот и спальни. Дюваль отворил первую дверь и зажег свет. Здесь царил некоторый беспорядок; на столе валялись женские иллюстрированные журналы, стояла пепельница с недокуренными сигаретами, покрывало на постели плохо расправлено, между дверцами шкафа зажат краешек одежды. На круглом столике между окнами он заметил проигрыватель. Прошел через всю комнату и наклонился, чтобы прочесть название пластинки: ну конечно, Беко! Так он и думал. А книга на столике возле кровати… Так и есть! Мазо де ля Рош! Здесь обитала Вероника… Разве не ее духами всюду пахло? Он вертел головой направо и налево, принюхиваясь к запахам мастики и увядших цветов. А может, это всего лишь игра воображения? И Вероника не могла жить в этой комнате, потому что на письменном столике стояла большая цветная фотография незнакомки. Он ее сразу узнал, хотя по сравнению с нею снимок на удостоверении личности выглядел просто карикатурой! У Дюваля защемило сердце, когда он вспомнил жалкое личико, искривленный параличом рот… Он глядел и не мог наглядеться на прекрасное улыбающееся лицо, напомнившее ему знаменитых артисток… глаза Морган, нос Далиды… Мадам Дюваль, урожденная Версуа… Тяжело вздохнув, он прошел в гардеробную. Ничего необычного. Заглянул в платяной шкаф. Совсем немного одежды. Несколько висевших здесь летних платьев, легких блузок наверняка принадлежали не Веронике.

Что же таится в остальных комнатах? Каких еще ему ждать открытий? Дюваль пересек коридор и зашел в комнату напротив. Зажег свет, и ему бросились в глаза две картины. Абстрактные полотна со знакомой подписью: «Блюштейн»… В Каннах у них висели такие же. То есть не совсем такие же. Эти, пожалуй, поярче. Но странные сплетения линий, причудливые пятна… Картины Блюштейна! Сюда приезжала Вероника… Это она их здесь повесила. Ну конечно, она! Блюштейн пока еще не настолько популярен.

Обстановка в комнате оказалась самая простая. У стены стояла кровать. Деревенский шкаф. Два стула, кресло, стол. В ванной Дюваль обнаружил пару шлепанцев с белыми стельками; их явно ни разу не надевали; туалетный несессер с инициалами Р. Д. Вот оно что… Рауль Дюваль! Подарок от Вероники по случаю его приезда. Эта комната приготовлена для него. А другая женщина, та, что сейчас в больнице, нарочно дала себя искалечить, чтобы заманить его в «Укромный приют». Он пришел сюда, словно Мальчик-с-пальчик; только его путь был усеян не камешками, а катастрофами, и вел он прямиком в замок Людоеда. Смех, да и только! А кто же тогда Людоед?

— Кто Людоед? — вслух подумал Дюваль, выдвигая ящик стола.

Там оказались пачки почтовой бумаги и конверты; бумага отменная, чуть сероватая, а в левом углу — сплетенные буквы Р. Д. Здесь еще лежал кожаный бювар с той же монограммой Р. Д. В бюваре хранились фотографии. При первом же взгляде на них у него перехватило дыхание. На сей раз он увидел не просто буквы Р. Д. На снимках был он сам!.. Он сам на улице Антиб…

Он медленно поднялся, подошел поближе к люстре, чтобы лучше видеть, и внимательно просмотрел остальные фотографии. Все они изображали его: вот он на площади Круазетт; вот беседует с мсье Жо у входа в салон; а вот покупает газету в привокзальном киоске… Да, это действительно был он — в три четверти, в профиль… Снимки выполнены превосходно. А разве не естественно, что мадам Дюваль хранит фотографии своего мужа?.. Ты у себя дома, старина. И тебе здесь нравится. Тебе здесь уютно. Потому-то ты и надумал сюда перебраться. А что? Почему бы и нет? Вот и твоя спальня. Ведь ты, разумеется, спишь отдельно. Даму трогать не положено. Только вот какую даму? Ты даже не знаешь, кто твоя жена! Он невольно хихикнул и тут же обернулся к двери. Но там никого не было. У него самого вырвался этот дурацкий смех.

Где-то там, в тишине, часы, которых он не заметил, пробили семь. Этот звук помог ему опомниться. Он швырнул фотографии на пол, ногой сдвинул их в одну кучку. Всем этим он займется после. Ведь он еще вернется сюда. Он клянется, что распутает этот клубок. Незнакомка не сможет молчать вечно…

Освещенный первый этаж имел праздничный вид. Дюваль повсюду выключил свет, запер дверь на ключ, прошел через сад, толкнул ворота рукой. Прямо заправский хозяин. Мсье Дюваль, рантье. Вышел подышать воздухом. Ему просто необходимо прогуляться и забыть, что он очутился меж двух огней: между тюрьмой и «Укромным приютом»!

— Вам тут звонили из больницы, — сообщила ему дежурная в гостинице.

— Отлично. Соедините меня с ними. Я возьму трубку у себя в номере.

Оказалось, что звонила Жанна. Она закончила дежурство и спешила вернуться домой.

— День прошел неважно, — сказала она. — Ваше посещение расстроило больную. У нее поднялась температура. Доктор считает, что вам лучше пока не приходить. Дня через два-три, не раньше. И совсем ненадолго. Понимаете, бедняжка вас стыдится… Ведь она очень красивая, а теперь вот чувствует, что изменилась, подурнела… Верно, боится, что вы ее разлюбите… Будьте с ней понежней, поласковей… договорились?

— Спасибо. Так я и сделаю.

Сейчас самое невинное слово, самая обычная фраза действовали на него, словно красная тряпка на быка.

В бешенстве он бросил трубку. В бешенстве закурил сигарету. Хотелось все крушить, пинать ногами. Хотя, в сущности, его вполне устраивала отсрочка. Ему уже не терпелось поскорее снова оказаться там, досконально обыскать все комнаты, а то и увидеться с соседями, потолковать с ними.

Ну а пока надо поспать, загнать обратно в норы бесчисленные вопросы, словно змеи, кишевшие в его мозгу.

На следующий день в девять часов утра он уже припарковывал свою малолитражку на центральной автостоянке Амбуаза. Улица Рабле оказалась в двух шагах от нее, и он без труда отыскал мастерскую Симоно. Хозяин загружал фургончик.

— Я зашел оплатить счет, — сказал Дюваль.

— Да это не к спеху, — отозвался Симоно.

Он развернул квитанцию, прочел адрес и поспешно протянул Дювалю руку.

— Так вы и есть мсье Дюваль?.. Приятно познакомиться. Мадам Дюваль, бывало, все говорит нам: «Муж сильно занят. Он обязательно приедет, только вот не знаю когда…» Как она там? Говорят, попала в аварию?

— Уже лучше.

— Вот и слава Богу… В «Укромном приюте» она быстро пойдет на поправку. Я пока погожу чинить водостоки. Ламиро-то давно уже там ничего не делали. Она вечно в постели. Он все ревматизмом маялся. Дом нуждается в ремонте. Если вы любите мастерить, найдете, чем заняться… Давно приехали?

— Почти две недели. Я остановился в Блуа, но мне не терпелось посмотреть «Укромный приют». Вчера вечером я туда съездил.

— Да, дом прекрасный. Ламиро жили в достатке. Снять этакий дом… да еще со всей обстановкой… такой случай не часто представится… А если вам понадобится помощь мадам Депен, так мы ее предупредили… Ведь мы и отрекомендовали ее вашей супруге, когда она нам сказала, что вот бы ей, мол, найти кого-нибудь, чтобы убираться в доме… Мадам Депен знает «Укромный приют» как свои пять пальцев. Она под конец часто туда ходила ухаживать за мадам Ламиро.

— Так значит, эта дама сильно хворала?

— Рак, — шепнул водопроводчик. — Разве жена вам не рассказывала?

— Я был в отъезде, когда она сняла дом. Я-то, можно сказать, совсем этого не касался. Занимался другими делами.

— Да, она страдала раком… раком желудка. Сам-то он полный недотепа. Только и может, что книжки читать. Что бы они делали без мадам Депен!..

— Я обратил внимание… библиотека пуста.

— Как только хозяйка померла, он и уехал к сыну, это где-то неподалеку от Дюнкерка. Кроме книг, ничего не взял. Там повсюду полная чистота и порядок. Сад вот только малость подзапущен, но ближе к осени вы сможете без труда нанять садовника. Могу поискать, если угодно.

— Спасибо. Вы очень любезны. Что касается мадам Депен… там будет видно. Пока неизвестно, как у нас все сложится.

— Ну, понятно. Так вы, если что, не стесняйтесь.

Дюваль достал чековую книжку.

— Мне бы лучше наличными. — Водопроводчик подмигнул Дювалю. — В грамоте я не силен. А счет можете порвать.

Понимающе переглянувшись, они рассмеялись.

— Желаю мадам скорейшего выздоровления, — напутствовал его водопроводчик.

Дюваль не торопясь обошел городок. Ему уже казалось, что он почти у себя дома. На ходу он высматривал магазины, которые могли пригодиться в дальнейшем, булочную, аптеку, прачечную… Где, как не в «Укромном приюте», ему лучше всего дожидаться, как станут развиваться дальнейшие события? А в том, что они произойдут, он не сомневался. Не имея конкретной цели, незнакомка не стала бы выдавать себя за Веронику Дюваль. Он заглянул в бакалею, купил соли, сахару, кофе и макарон.

— Смотрю, надумали остаться? — весело спросила у него бакалейщица.

— Еще толком не решил. Мы пока на походном положении.

— Мадам Дюваль долго еще продержат в больнице?

— Она не так быстро поправляется. Самое скверное, что у нее с памятью не все ладно… Да вот хотя бы… она думает, что приехала сюда в первый раз всего месяц назад.

— Месяц назад! — удивилась бакалейщица. — Да нет, гораздо раньше… Эй! Людовик!.. Это было на Пасху. Когда я увидела, как она здесь проехала, такая элегантная… знаете, у нас глаз наметанный… Людовик возьми и скажи мне: «Верно, она с телевидения», а я ему в ответ: «Это точно к Ламиро. Должно быть, они нашли, кому сдать дом…» Так что сами видите… Апрель, май, июнь, июль… это будет четыре месяца. Хотя вы и так знаете.

— Да-да, четыре, — подтвердил Дюваль.

— Она ведь здесь не все время жила, — вмешался бакалейщик. — То приедет, то уедет. Ей, наверное, и запомнился тот раз, когда она пробыла здесь дольше всего…

— Так или иначе, — откликнулась его жена, — понятно, отчего у вас на сердце тяжело…

Четыре месяца! Невероятно! А частые отлучки Вероники? Есть ли тут связь? Войдя в дом, он пока не осмелился открыть ставни, но свет зажег повсюду. Он обшарил «Укромный приют» от подвала до чердака, пытаясь определить, что здесь принадлежит Ламиро, а что — Веронике и незнакомке. Это оказалось не так просто. Похоже, они затеяли переезд, но авария чему-то помешала… Но вот чему? Он обошел сад, который начинался сразу за домом и был отделен от равнины только живой изгородью из шелковицы. В общем, дивное имение, со всеми удобствами — водой, газом, электричеством, отоплением, телефоном. И все записано на имя Дюваля. Но ради чего, о Господи, ради чего?

Он так и не решился позавтракать один в пустом доме и отыскал на берегу Луары славный ресторанчик, откуда открывался вид на огромный замок, на аллею вдоль берега и реку, величественно катившую свои волны на запад. Потом снова заперся в «Укромном приюте» и продолжил поиски. Водопроводчик сказал правду: шкаф ломился от белья; ящики сервировочного стола оказались битком набиты серебром. При желании он мог бы перебраться сюда хоть сейчас. Здесь все готово! Но лучше ему пока оставаться в гостинице, чтобы избежать лишних расспросов. Он вернулся в Блуа и в придорожном кафе написал мэтру Фарлини и мэтру Тессье, ставя их в известность, что теперь нескоро приедет в Канны. Написал и в свой банк, чтобы его счет перевели в Амбуаз. А затем порвал все письма. Не надо писем… Ему ответят, возможно, потребуют разъяснений… Слишком рискованно… Ему предстоит теперь научиться вести себя тише воды, ниже травы, жить, не замечая времени — словом, влачить жалкое существование. Он постарается подольше не выходить из-за стола, подольше читать газеты; любая поездка в город станет для него событием; и покуда незнакомка будет понемногу приходить в себя, он не станет на нее давить, смирится со своим неведением, постарается ни о чем не думать… Дурень! Разве он сможет ждать? Долгая агония ему не по зубам.

— Официант! Пожалуйста, железнодорожное расписание!

Надо ехать туда самому; всем распорядиться устно; заодно переменить обстановку… Если успеть в Туре на ночной поезд и сделать пересадку в Лионе, то утром он будет в Каннах — разбитый, но с развязанными руками.

Ближе к вечеру он позвонил в больницу. Состояние больной стабильное. Очень хорошо. Она понемногу принимает пищу. Отлично. Через три дня он ее навестит. Он должен срочно уладить кое-какие дела в Каннах.

— Приятного путешествия, мсье Дюваль.

— Спасибо.

Предотъездные хлопоты неожиданно доставили ему удовольствие. Чемодан. Газеты. Очередь в билетную кассу. «Один билет в Канны, туда и обратно. В первом классе». Какая жалость, что нельзя купить билет в Венецию, в Константинополь, на край света.

В Туре, пообедав в буфете, Дюваль несколько часов просидел в кафе, не испытывая особого нетерпения. Ночной поезд был почти пуст. Дюваль тут же уснул. У него еще хватит времени подумать о том, что он скажет завтра.

В Лионе буфет оказался закрыт. Он напился воды из-под крана возле зала ожидания, набрав ее прямо в ладони; без труда нашел спальное место в поезде Париж — Вентимиль, а когда открыл глаза, наступило утро, и его окружали море, жизнь, свет, мгновения чистой радости между прошлым и будущим. Он заскочил домой, принял душ. В половине одиннадцатого он уже сидел перед мэтром Тессье и, запинаясь, объяснял, почему передумал разводиться.

— Понимаю… Понимаю… — поддакивал адвокат.

— Она на всю жизнь останется калекой. В данных обстоятельствах…

— К тому же так вы ничем не рискуете, — вставил мэтр Тессье, не слишком склонный верить в высокие чувства. — В вашем положении… лучше оставить все как есть. Но я, разумеется, всегда в вашем распоряжении. В случае чего, немедленно звоните… говорите обиняками… или пришлите записку, только без опасных подробностей… Мы договоримся о встрече. Все это весьма прискорбно.

Адвокат разыгрывал свою партию как по нотам. А Дюваль упорно гнул свою линию.

— Надеюсь, все уладится, — сказал ему мэтр Тессье на прощание. — Иногда испытания идут на пользу.

Готово! С адвокатом он разделался. Как знать, вдруг нотариус проявит больше любопытства. Дюваль добрался до Ниццы на автобусе, позавтракал в старом городе. Ему, вероятно, следовало сообщить о своем приезде заранее. Вдруг Фарлини не окажется на месте. Но нет. Нотариус был у себя, и Дюваля тотчас провели к нему в кабинет.

Мэтр Фарлини поднялся ему навстречу, широко раскинув руки.

— Ну же?.. Поскорее расскажите, что у вас стряслось… Я прочел сообщение в «Утренней Ницце»… Присаживайтесь…

Он казался искренне огорченным. Пожалуй, чуть переигрывал, но сердиться на него невозможно — он слишком вжился в образ.

— Глупая история, — сказал Дюваль. — У жены был маленький «триумф» с откидным верхом… Не справившись с управлением, она съехала с дороги… и вот… Черепная травма… правосторонний паралич.

— Какой ужас… — прошептал Фарлини. — Мой бедный друг! Если бы вы знали, как я вас понимаю! Как я вам сочувствую!.. Что же, паралич… это явление временное?

— К несчастью, нет. Врач, по существу, не оставляет никакой надежды.

— Как же вы решили поступить?

— Пока что я позабочусь о самом насущном. О том, чтобы вернуться в Канны, нечего и думать. Я здесь проездом, только чтобы уладить неотложные дела. Сейчас зайду в банк, попрошу перевести мой счет в Амбуаз. Я собираюсь обосноваться в Турени.

— Как? В Турени?.. Вы хорошо все обдумали? Зимой Турень не самое подходящее место для больной.

Фарлини присел на краешек стола.

— Это не мое дело, — продолжал он, — но, боюсь, вы делаете ошибку.

— Я присмотрел там имение, — признался Дюваль.

— Как, уже?

Нотариус не смог скрыть своего неодобрения.

— Дорогой мой мсье Дюваль, так дела не делаются… Никогда не следует горячиться.

— Для начала я думаю его снять. Речь идет о доме со всей обстановкой, в отличном состоянии… В моем положении что может быть лучше? Там чудные места. Вы знаете Амбуаз?

Нотариус зажмурился.

— Амбуаз… Погодите… Это же недалеко от Тура… Я бывал там проездом… Но у меня осталось лишь смутное воспоминание об этой поездке… Шел дождь… Припоминаю замок…

— Так это там и есть. «Укромный приют».

Нотариус открыл глаза.

— Что такое «Укромный приют»?

— Название имения.

— Минуточку… Я запишу адрес… Но мы, конечно, еще увидимся. К концу лета нам представится случай выгодно разместить деньги… не стоит его упускать. Я вас извещу. И прошу вас — черкните мне пару строк, чтобы я знал, как идут дела. Будьте так любезны. Хочется все же думать, что врач ошибся и мадам Дюваль скоро поправится. Только не натворите глупостей. Не торопитесь покупать. Потом пожалеете.

Он открыл дверь и долго жал Дювалю руку.

— Крепитесь, дружище. Надеюсь, скоро увидимся. Вы же знаете, что можете на меня положиться.

— Спасибо.

Нотариус и впрямь славный малый. И если однажды ему понадобится кому-то исповедаться… конечно, об этом и речи быть не может! И все-таки… Как-то легче, когда чувствуешь, что ты не совсем уж одинок. Дюваль вернулся в Канны, зашел в банк, чтобы уладить кое-какие простые формальности, и, освободившись наконец, взял билет в одноместное купе «Голубого экспресса»[9]. Ну, сделает он крюк, проедет через Париж, а в Блуа вернется завтра еще до полудня.

Явившись наконец в больницу, он чувствовал себя разбитым, к тому же это короткое путешествие выбило его из колеи. Увидев жалкое перекошенное личико, он испытал настоящий шок.

— Сегодня мы совсем молодцом! — Жанна, как всегда, обращалась с больной, словно с малым дитятей. — Мы славно покушали пюре. И температурка у нас спала.

Дюваль приложился губами к влажному лбу. Никуда не денешься! Присев на краешек кровати, он взял раненую за левую руку, хотя она попыталась убрать ее под одеяло, и, воспользовавшись моментом, когда сиделка опускала штору, торопливо прошептал:

— Для всех я ваш муж… Я не мог сказать им правду… Потом объясню почему…

Голубой глаз незнакомки — тот, в котором сохранилась жизнь, — был устремлен на него. Но, казалось, она смотрела из какого-то иного мира. Ее взор напоминал свет далекой звезды, словно лился с головокружительной высоты. Другой глаз совсем остекленел.

— Вы меня понимаете?

Восковые пальцы чуть заметно сжались. Впрочем, вполне достаточно для того, чтобы передать окружающим определенную информацию. Дюваль ласково улыбнулся — без малейших усилий. И вдруг, нагнувшись, коснулся губами ее иссохших уст. Это мимолетное прикосновение потрясло его самого. Он поцеловал ее помимо собственной воли. Теперь он не знал, как скрыть охватившее его смятение, и устремленный на него взор показался ему дьявольски проницательным.

— Потом вы поможете нам ее поднять, — сказала Жанна. — Вам она больше доверяет. Денька через два-три, если она будет умничкой и постарается не унывать… Ну, а теперь ступайте, мсье Дюваль. Нам пора вздремнуть.

Дюваль совсем потерял представление о времени. Он думал лишь об этой женщине, которая, похоже, радовалась его приходу, словно надеясь обрести в нем опору. Теперь она поворачивала голову, когда он ходил по комнате, и даже пыталась улыбаться. Гематома на правом виске быстро рассасывалась. Лицо ее приобретало свой прежний вид — несмотря на худобу, оно было прекрасно и проникнуто каким-то трогательным величием, словно у заключенной в концлагере. Она сама протягивала Дювалю руку, просто чтобы прикоснуться к нему. Он попытался общаться с ней, предложив ей закрывать глаза в знак согласия. Но она не откликнулась. Быть может, не желала слишком скоро возвращаться к жизни. Ее подняли с постели, Жанна и еще одна сиделка поддерживали ее, но она и не пыталась устоять на ногах — скорее из-за недостатка желания, чем сил.

— Возьмите себя в руки, мадам Дюваль, — упрекала ее Жанна. — Вы навсегда останетесь в таком состоянии, если не станете помогать нам изо всех сил. Подумайте о своем муже, мадам Дюваль!

Он держал ее в объятиях, пока Жанна меняла простыню. Ощущал ее голое тело под рубашкой, прижимая ее к себе дружески и чуть-чуть сердито, словно хозяин. Он ничего не понимал: ведь у него были все основания опасаться этой женщины, и все же с каждым днем все больше и больше она вызывала у него странное ощущение покоя и полноты жизни. Едва расставшись с ней, он уже спешил увидеть ее снова. День ото дня он проводил все больше времени у ее постели. Приносил ей цветы. Не мог наглядеться на нее, особенно когда она дремала и не могла настороженным взглядом оберегать свою тайну. Что же ему с ней делать? Этого он и сам не знал, зато ясно понимал, что все сильнее запутывается и загоняет себя в тупик. Если когда-нибудь правда выйдет наружу — что он тогда скажет? Но отступать уже слишком поздно. Эта женщина все больше и больше становилась его женой.

И вот случилось то, чего он все время ждал. Всего несколько строк в разделе происшествий, смысл которых был ясен ему одному.

Браслет… Никаких сомнений: Вероника мертва. Дювалю казалось, что он прогуливается во время грозы: в любое мгновение в него может ударить молния. Но укрыться ему негде. Приходится постоянно идти вперед, и только вперед; единственная надежда на спасение заключается в том, чтобы положить конец этой лжи. На следующий день в разделе происшествий появилось еще одно сообщение:

Выходит, все случилось именно так, как и предполагал Дюваль. И теперь осталась лишь одна мадам Дюваль — подлинная мадам Дюваль, поскольку рядом с ней находился ее муж. Ту, другую, никогда не опознают. И раз до сих пор никто не пришел навестить раненую в больницу — значит, уже никто и не придет. Вероника порвала со своей семьей, настоящих друзей у нее, видимо, не было. Никто никогда и не вспомнит о Веронике… Вот о чем ему следует постоянно помнить, чтобы хватило мужества продолжать искать правду.

И Дюваль снова пошел в больницу, уселся рядом с безымянной женщиной, гладил ее по руке.

— Поговорите с ней, мсье Дюваль, — советовала ему Жанна. — Ее надо развлечь.

Дюваль принялся пересказывать ей все, чем он занимался в течение дня: «Завтракал в „Бургундской пивной“… Взял свинину с картофелем и кислой капустой…» — или: «Зашел в парикмахерскую». Он замолкал, стоило сиделке отойти подальше. Когда же она возвращалась с каким-нибудь лекарством, Дюваль продолжал как ни в чем не бывало: «В гостинице ужасно жарко. Пожалуй, придется подыскать себе другой номер…» Жанна бесцеремонно вставляла: «Да не стоит, мсье Дюваль. Вашу супругу скоро выпишут. Как раз утром доктор говорил об этом».

Ну конечно. Ее выпишут! И что дальше? Надо реально смотреть на вещи. Дальше он ее заберет, станет о ней заботиться. Он попал в западню. Бывали минуты, когда он не мог с этим смириться. В конце концов, это уж чересчур! Все-таки она мадам Дюваль или нет? А когда она сможет произнести или написать несколько слов… Ведь это когда-нибудь случится?.. И что тогда? Не лучше ли ему всегда оставаться рядом? Неустанно оберегать ее от других?

Вот почему, когда врач отозвал его в сторону, он терпеливо выслушал его.

— Вряд ли мы сможем сейчас помочь ей еще чем-то, мсье Дюваль. Надо думать, у вас уже все готово.

— Да… Вернее, мы еще раньше сняли дом в Амбуазе.

— Вот и отлично! Там ее сможет наблюдать доктор Блеш. Отличный врач. К тому же и я буду неподалеку. Ее состояние обязательно улучшится. Но она останется инвалидом. К счастью, ее реабилитацией вы сможете заняться сами. Я тут вам составил что-то вроде памятки, чтобы вы знали, какие процедуры ей потребуются. Не исключено, что когда-нибудь она сможет двигать рукой. Что касается ног, тут ничего нельзя обещать.

— А говорить она сможет?

Врач колебался.

— По правде, мсье Дюваль, я и сам не знаю. Ее заболевание напоминает по своему характеру полиомиелит, а вам ведь не надо объяснять, что это значит. Я лишь одно могу вам сказать: сделайте невозможное, чтобы она не погружалась в себя. Стоит ей замкнуться в своем одиночестве — и пиши пропало. Зато, если она станет цепляться за жизнь, надежда остается. Тут все зависит от нее, но в то же время и от вас. Ей понадобится много любви. Я надеюсь на вас, мсье Дюваль. Послезавтра вы сможете ее забрать.