Жизнь вдребезги

Глава 9

Итак, решающий шаг сделан. У Дюваля вдруг появилось множество забот. Надо подготовить дом, закупить провизию, заказать карету «скорой помощи», нанять прислугу… и то и дело убеждать себя: «Чего мне бояться? Никто не придет ее навестить. Никто не сможет ее опознать». Он и думать не желал о том, что случится позднее, когда она сумеет проявить свою волю. Сначала следует позаботиться о том, что не терпит отлагательств.

У него еще хватит времени все обдумать. Иногда он закуривал сигарету, подбрасывал зажигалку на ладони. И вдруг будущее проступало перед ним с пугающей четкостью. То, что он задумал, — чистое безумие… у него ничего не выйдет… ему грозит катастрофа… Он пожимал плечами. Не его вина, что приходится идти окольными путями. Выбора у него все равно нет. И если он хочет узнать правду…

Накануне отъезда он вдруг решил, что все пропало. Возле ее кровати сидел старший сержант.

— Ну же, мадам Дюваль, попробуйте сосредоточиться…

— Он уже четверть часа здесь торчит, — шепнула Дювалю сиделка. — Говорит, должен взять у нее показания.

Дюваль подошел поближе. Старший сержант знаком попросил его молчать и терпеливо продолжал:

— Вы ведь не забыли о несчастном случае?.. Я должен знать, столкнулись ли вы с кем-нибудь… Это нетрудно… Просто закройте глаза.

Она закрыла глаза.

— Ну вот. Значит, вы с кем-то столкнулись. С кем?.. С легковой машиной?.. Нет?.. С грузовиком?.. С пикапом?.. Не припомните?

Он обернулся к Дювалю.

— Извините меня… Не хотелось бы ее утомлять, но осталось выяснить самое главное, она ведь видела другую машину, и ее свидетельство имеет решающее значение… Мадам Дюваль, я спрошу иначе… Машину, которая ехала вам навстречу, кидало из стороны в сторону?

Она прикрыла глаза.

— Ага! Это уже кое-что! Значит, машину заносило. Вы ехали прямо на закат. Солнце не слепило вам глаза?

Она опустила веки.

— Так я и думал. Дорога узкая, навстречу мчится машина, которую то и дело заносит, солнце светит мадам Дюваль в лицо… В общем, обычная история… Попробуем еще раз… В воскресенье вечером грузовики обычно не встречаются…

Он склонился над кроватью.

— Прошу вас, соберитесь с силами, мадам… Еще чуть-чуть… и я ухожу. Это была обычная машина?.. Попытайтесь припомнить… с иностранными номерами… большая… широкая?.. Нет?.. Погодите… Машина с удочками наверху?..

Она прикрыла глаза. Старший сержант похлопал ее по руке.

— Спасибо… Вы нам очень помогли… Не стану вас больше мучить.

Он поднялся и, обращаясь к Дювалю, сказал:

— Видите, как это делается?.. Так, понемногу, мы все и узнаем — дело ведь не закрыто. Я спросил об удочках, потому что по воскресеньям попадается много любителей рыбалки, и частенько они бывают навеселе… Я слышал, мадам Дюваль завтра выписывают. Вы вернетесь в Канны?

— Нет. Мы сняли дом в Амбуазе. «Укромный приют».

Она не сводила с него глаз. Но в них не промелькнуло ни удивления, ни испуга. Скорее безмерная усталость. Или вообще ничего. Уж слишком они голубые. Свет от окна отражался в них, словно в зеркале.

— Вот и отлично! — сказал старший сержант. — В случае чего, мне несложно будет с вами связаться. Телефон у вас есть?

— Да, — сказал Дюваль. — Только я забыл номер. Посмотрите в справочнике.

Старший сержант сделал приветливое лицо.

— Там вам будет хорошо, мадам Дюваль. Вот увидите. В вашем возрасте быстро поправляются. Держитесь!

Она закрыла глаза, но на сей раз больше их не открыла. Дюваль проводил сержанта до двери, пожал ему руку, успокоил Жанну, бродившую по коридору. Она возмущалась, твердила, что они не имеют права.

— Ничего страшного, — шепнул ей Дюваль. — Сейчас я все улажу. Позвольте мне поговорить с ней наедине.

Он придвинул стул к самой кровати, нагнулся, почти коснувшись лицом ее щеки. Заметил, что слева на голове у нее пробивались светлые волоски, похожие на птичий пух.

— Вы не знали, куда я собираюсь вас увезти, — зашептал он. — Ну вот, теперь вам все известно. Я нашел у вас в сумке адрес и ключи от «Укромного приюта». Там все готово к вашему приезду. И вам там будет лучше всего. Я буду за вами ухаживать. Мы с вами станем мсье и мадам Дюваль. Вы ведь этого хотели?.. Я совершенно свободен; денег у меня хватит… Я позабочусь о вас. Вам нечего бояться.

Ресницы ее задрожали, и на них блеснули слезы.

— Ну-ну!.. Только не плачьте!.. Я вам скажу кое-что… Я на вас нисколько не сержусь… Поначалу я здорово разозлился, Это ваше фальшивое удостоверение… Поставьте себя на мое место… Понимаете?.. Я было подумал… Ну да ладно, хватит об этом… Вы здесь, и останетесь со мною. Как, подхожу я вам?

Он погладил ее исхудалую руку, почувствовал, как она дрожит.

— Ну вот, — он заставил себя засмеяться, — договор заключен. Я не могу звать вас Вероникой… Только не это… Но Клер звучит неплохо. Как-никак, это ваше второе имя, я прочел его в ваших документах. Красивое имя… Согласны вы на Клер?

Помертвелые пальцы сжали его ладонь. Свободной рукой он взял платок и вытер слезы, стекавшие ей на виски.

— Вот беда-то! Он, верно, пропах табаком. Когда я один, я много курю. Но теперь, раз вы будете со мной, я за этим прослежу. Вы, может, боитесь, что я не справлюсь? Вот и напрасно. Я все умею делать, да к тому же эта славная мадам Депен придет мне на помощь… Ну, а теперь мне пора. До свидания, Клер. До завтра.

Он осторожно наклонился к ней, бережно коснулся губами правого, потом левого века и почувствовал, как бьется ее глаз — словно испуганная птичка.

— Я всегда буду рядом, — шепнул он.

И вышел, кипя гневом и сарказмом против самого себя. Остаток дня он провел в «Укромном приюте», проверяя каждую мелочь. В обеих гостиных и в спальнях поставил цветы. «Это не для нее, а для меня, — решил он. — Мне тоже нравится, когда в доме уютно». Купил тальк и мази, которые понадобятся ему для массажа, и всякие чистящие средства для мадам Депен.

Проходили часы, и внутри у него все сжималось от непривычной тревоги. Он чувствовал себя накануне важнейшего и, вероятно, опасного события. А затем время ускорило свой бег, словно ветер, свистящий впереди скорого поезда. И вот уже наступило время увозить Клер. Он и не подумал, что серый костюм, найденный им в чемодане, окажется ей великоват. Клер была ниже Вероники, но теперь только он один мог знать об этом. Жанна лишь заметила простодушно, что, мол, больная носила слишком длинные юбки. Пришлось пожимать руки, прощаться. Получилось, будто они отправлялись в свадебное путешествие, — иллюзия стала полной, когда в «Укромном приюте» Дюваль поднял молодую женщину на руки, чтобы сначала подняться на крыльцо, а затем на второй этаж. Он опустил ее на кровать и, чтобы сделать ей приятное, включил проигрыватель.

Он вышел на минутку, чтобы дать шоферу «скорой» на чай, запер ворота — и ему вдруг почудилось, что это все остальные теперь в тюрьме, а сам он свободен. Издалека до него доносилась музыка, словно обещание нежданной радости, внезапно испугавшее его. Он поспешил вернуться к Клер. Они остались одни. Эта женщина принадлежала ему, словно птенец, выпавший из гнезда, словно брошенный матерью зверек, найденный охотником в кустах. Ему предстояло утешить ее, сделать окружающий мир доступным ей; и, если бы Дюваль верил в Бога, он бы его возблагодарил. Он подошел к кровати. Голубые глаза озирались вокруг. Они показались ему такими доверчивыми, что он улыбнулся.

— Вы ведь знаете, кто я по профессии, — сказал он. — И врач, и санитар — всего понемножку… Сейчас я вас раздену, а вы постарайтесь забыть, что я мужчина.

Он начал снимать с нее одежду. Она было хотела помочь ему здоровой рукой. Но вскоре оставила эти попытки, закрыла глаза и позволила ему делать с собой все, что ему вздумается. Дюваль дал себе слово оставаться безучастным. «Это обычная клиентка. Ведь я привык!» Но невольно он медлил. И его руки словно сами тянулись к ней. Истосковавшись по работе, они сгорали от нетерпения. Их неудержимо влекла к себе обнаженная плоть. Пальцы его блуждали, едва касаясь, вдоль ее тела, вокруг грудей. Чтобы нарушить очарование, Дювалю пришлось заговорить. Прерывающимся голосом он пробормотал:

— Вам бы надо обрасти жирком… Ну вот! Теперь накинем ночную рубашку, и можете отдохнуть, пока я приготовлю завтрак… Я вам еще не говорил, но я неплохо стряпаю, когда захочу… Вот так… Вы прямо как королева.

Левой рукой Клер ощупала себе лицо, затем указала на что-то в глубине комнаты. Между ними завязался разговор глухих.

— Что-что? — переспросил Дюваль.

Он отошел к комоду, показал ей сумочку.

— Это?.. Нет?.. Одеколон?.. Тоже нет?.. Дальше?.. Но дальше уже стена… A-а! Зеркало!

Она несколько раз опустила ресницы. Дюваль вернулся к ее кровати.

— Лучше пока не надо, милая Клер… Поверьте мне, вы совсем не изуродованы… Вот только… Как вам сказать… Рот еще чуть-чуть перекошен… Но это скоро пройдет… Через несколько дней я сам принесу вам зеркало… обещаю… А пока…

Он принес ее сумку, вынул пудреницу и губную помаду. Она протянула руку.

— Потише! Уберите-ка руки! Давайте я сам.

Он присел на кровать поближе к ней и прилежно, как школьник, накрасил ей губы. Помада слегка размазалась. Он затаил дыхание.

— Не шевелитесь!

Ему хотелось продлить удовольствие. Нетвердым голосом он пробормотал:

— Как приятно в мои-то годы поиграть в куколки.

Их объединяло чудесное согласие, какое-то животное излучение, пробегавшее по коже; и лицо Дюваля постепенно застывало. Рот кривился все сильнее. Он смочил слюной палец и стер излишек помады с уголков ее губ.

— Недурно! Совсем недурно! А теперь капельку пудры.

Белое облачко окутало ее лицо.

— Ай! Похоже, я малость перестарался.

Пуховкой он снял избыток пудры, поднялся на ноги и, словно художник, склонил голову набок. И это правда была картина, только что им созданная, — портрет для единственного зрителя; пожалуй, он переложил белой и красной краски, и это придало ей патетическое выражение, от которого у него защемило в груди. «Боже милостивый, ведь я люблю ее, — подумалось ему. — Значит, это и есть любовь!»

Она наблюдала за ним. Он встряхнулся, будто очнувшись от сна.

— В другой раз у меня лучше получится, — пообещал он с притворным оживлением. — Я выключу эту штуковину, ладно? Уши болят от нее. Да и к чему нам музыка?

Он выключил проигрыватель, вернулся к ней. Он уже не мог отойти от нее ни на шаг.

— Как бы мне хотелось узнать ваше настоящее имя. Как я бы обрадовался! Коллетта?.. Габриэлла?.. Фернанда… Нет, только не Фернанда. И не Антуанетта… Может, вы попробуете написать? Это для вас отличная разминка… Знаете… ну, как у пианистов… Концерт для левой руки… Я вам принесу карандаш и блокнот.

Он сходил в свою комнату за бумагой и шариковой ручкой, положил их рядом с молодой женщиной, но она не шевельнулась.

— Нет?.. А мне было бы так приятно!..

И он внезапно ощутил приступ подлинного горя и осознал, что отныне ровное течение его жизни будет омрачено нелепыми радостями и горестями. Он словно перенесся в детство, которого у него никогда не было. Он забрал у нее бумагу и ручку и швырнул их на кресло.

— Ну и дурак же я! Сейчас я вам объясню… Хотя нет. Я замучил вас своими вопросами… А ну-ка, Рауль, старина, пошел на кухню!.. Если я вам понадоблюсь…

Он оглянулся вокруг и, не найдя ничего подходящего, снял правый ботинок и положил его на коврик перед кроватью, так, чтобы она смогла дотянуться до него рукой.

— Вот… Постучите по полу… Потом я куплю звонок.

Он вышел прихрамывая, в коридоре скинул второй ботинок и надел шлепанцы, которые еще никто не носил. Они оказались ему чуть маловаты. Кому же они предназначались? Тому таинственному мсье Дювалю, о котором Клер рассказывала лавочникам? А что, если Клер и впрямь замужем? Кольца у нее нет, но это еще ничего не значит. Вот и Вероника не носила обручального кольца. «Ну, допустим, — подумал он, — у нее есть муж, и он сейчас в отъезде… за границей… Он еще ничего не знает… Или, скажем, он узнает, так или иначе, что его жена в больнице… Но ведь в больницу уже хожу я. Место занято. Ведь не может быть двух мсье Дювалей! Это бы им все испортило. Все?.. А что значит все? Какой-то тайный замысел?.. А, ладно, к чему строить догадки! Чем воображать невесть что, уж лучше вообще ни о чем не думать».

Он надел фартук, вступил во владение кухней и принялся колдовать над кастрюлями. Ему вспомнилось время, когда он был мальчишкой и готовил еду, дожидаясь прихода матери. Но он уже не грустил. Даже принялся что-то насвистывать, нарезая мясо. Закипела вода. Он поломал спагетти и бросил их в кастрюлю. Смешно! Он так богат, что мог бы держать целый штат прислуги, а вместо этого вкалывает сам, как когда-то в детстве! Он поставил мясо в духовку, уменьшил огонь и снова поднялся в спальню.

— Как дела?.. Сейчас все будет готово… Признайтесь, вы удивлены. Что, не ожидали увидеть меня в фартуке? Мать всегда заставляла меня надевать фартук, чтобы не испачкаться.

Он присел к ней на краешек кровати. Это уже вошло у него в привычку.

— У меня был только один костюм. Вот и приходилось его беречь. Ведь мы так бедствовали! Вот вы когда-нибудь испытывали нужду? Нет. Я вижу, что нет… А ведь не иметь за душой ни гроша — это тоже своего рода увечье. Иногда я чувствовал себя карликом… Мы с матерью казались пигмеями среди нормальных людей… И всякий мог нас унизить…

Он весело пожал ей руку.

— Теперь-то с этим покончено… У меня много, очень много денег… Думаете, я говорю о двух-трех миллионах старыми деньгами, потому что привык считать деньги по-старому? Нет… речь идет о нынешних миллионах. Я вам потом объясню… Мне столько всего надо вам объяснить… Вообще-то мне полезно поговорить. Раньше я ни с кем не разговаривал. Черт возьми! Мое мясо!

И он стремглав бросился вниз по лестнице, выключил газ. Мясо как раз в меру подрумянилось. Попробовал спагетти выложил их в большое блюдо и полил кетчупом. Потом отнес в спальню тарелку, бокалы, бутылку… При этом он не смолкал ни на минуту — даже на лестнице и на кухне, — опасаясь порвать соединявшую их нить, вдоль которой отныне текла его жизнь.

— Надеюсь, я не пересолил спагетти! — крикнул он снизу. — Хотя с добрым куском масла… Что-то я нынче разошелся. Да здесь на четверых хватит… Ну, за стол!

По дороге он потерял один шлепанец, едва не упал и вошел в комнату, подпрыгивая на одной ноге.

— Ну, мадам, вы довольны? Конечно, кровать здесь не такая удобная, как в больнице, но, если подложить пару подушек, вы сможете сидеть.

Он приподнял Клер, завязал ей вокруг шеи салфетку.

— Сегодня я сам вас покормлю. Но позже я научу вас пользоваться левой рукой — вот увидите, это совсем не сложно. Ну а пока просто открывайте ротик.

Он размял спагетти, опустился на колени рядом с кроватью и поднес Клер полную ложку. От усердия он вместе с ней двигал губами, жевал пустым ртом, чувствуя сам, как пища понемногу опускается в желудок.

— Знаете, макаронные изделия — это мой конек… Да еще вареная на пару картошка. Я ведь вырос на лапше да на картошке. Не пугайтесь, я знаю и другие рецепты — такие, что просто пальчики оближешь… Вот только обживемся немного… Ну что, еще капельку? Не хотите? Тогда давайте кушать мясо.

Он подул на ложку, осторожно попробовал и покачал головой.

— Ням-ням… Ложечку вам, ложечку мне… Вот какой славный у меня ребятенок…

Она неловко хватала мясо губами. Соус тонкой струйкой стекал ей на подбородок. Он вытирал его краешком салфетки. Она была несчастна, но и он чувствовал себя несчастным, видя, как от мучений лицо Клер превращается в страдальческую маску.

— Ну что, наелись? Ладно, пока хватит… Еще персик на десерт… Ну а потом — мой фирменный кофе… Сваренный по всем правилам… Настоящий кофе, не какой-нибудь там полуфабрикат. Моя мать относилась к кофе почтительно. Для нее выпить кофе означало устроить себе праздник, выходной, вкусить райское блаженство… Единственная ее отрада… Бедная моя мама!

Он спустился на кухню, чтобы сварить кофе. Старался погромче греметь кофемолкой, кастрюлькой, чашками, чтобы ей казалось, что они хозяйничают вместе. Вернулся с полным подносом.

— Может, вы любите с молоком? Я про него забыл. Ну, ничего не поделаешь. В другой раз. Вам сколько кусочков?.. Покажите на пальцах. Не могу же я все за вас делать!

Она пошевелила левой рукой, показала три пальца.

— Даме три кусочка. Готово! А теперь у меня для вас есть сюрприз.

Он вытащил из пачки сигарету с ментолом, прикурил, вложил ее в рот Клер.

— За то, что были послушной девочкой… Ах, до чего же хорошо… Только сейчас вспомнил — сам-то я поел вприглядку. Завтра наверстаю. Что, невкусный кофе? Признайтесь, он просто отличный. А теперь давайте подберем с донышка весь сахар. Это самое вкусное. Ставлю вам пять с плюсом, милая Клер.

Он поцеловал ее в лоб и откинулся в кресле. Давненько он так не уставал. Воцарилось молчание, и он задремал. По временам он открывал глаза. Она по-прежнему была здесь. Никто у него ее не отнял. Он мог спать спокойно.

Он проснулся только в начале пятого. Господи, у него еще столько дел! Отныне каждый его день будет так насыщен. Каждый миг подарит ему, словно незрелый плод, свою долю переживаний.

Он прибрался в комнате, стараясь не шуметь, так как молодая женщина задремала. Фотографию он унес. Пожалуй, ее лучше поставить в гостиной. Бедная Клер! Он навел порядок на кухне. Славная мадам Депен вымоет посуду. Пометил, что надо купить в первую очередь. А теперь пора приступать к массажу…

Клер открыла глаза, увидев Дюваля, она издала какой-то нечленораздельный звук. Слова вязли у нее в зубах; она пережевывала их, не в силах от них освободиться. Наконец она сдалась, и ее зрячий глаз наполнился слезами.

— Да-да, я знаю, — шепнул ей Дюваль. — Только меня вы совсем не обременяете… Раз в жизни я на что-то оказался годен… Давайте-ка немного разомнемся.

Он отбросил одеяло и плед.

— Вы такая красивая, но я не стану вам этого говорить. Я даже постараюсь этого не замечать. Снимем рубашку… Для начала перевернемся на животик.

Но он кривил душой. Когда его ладони легли на ее голое тело, он вдруг умолк. Внезапно у него пересохло в горле, и ему пришлось следить за своими руками, чтобы им не вздумалось касаться ее слишком страстно. Он поглаживал неподвижные мышцы, стараясь перелить в них каплю собственного тепла, нежности и сострадания, потом принялся разминать их, пощипывать, лепить, стремясь вернуть им утраченную гибкость. Наконец перевернул ее на спину.

— Закройте-ка глаза, — приказал он, словно желая укрыться от ее нескромного взгляда.

Ему не хотелось, чтобы Клер догадалась, насколько она очаровала его. И все же она принадлежала ему, как если бы стала его любовницей. Он смотрел на тоненькие синие жилки, бившиеся у нее на груди, на блестящей от пота живот на покрытый завитками бугорок Венеры, и его тянуло ласкать все это губами, тихонько шепнуть ей: «Проснись!»

Он снова принялся за работу, выставив вперед большие пальцы, едва касаясь ее ладонями. Главное, нельзя останавливаться, чтобы не насторожить ее. Он должен притрагиваться к ней без задней мысли, без ложного стыда: для него не существует запретных мест опасных участков. Постепенно его смятение улеглось; ее тело снова становилось для него родным; он ощущал его внутренние токи, его жизненные связи, его потайное строение. Он склонялся над ней не как мужчина над обнаженной женщиной, но как водолаз над обломком кораблекрушения, Тыльной стороной ладони он смахнул со лба пот.

— А теперь давайте подвигаемся, — сказал он.

Она открыла глаза и жадно вгляделась в него, пытаясь уловить в его чертах хотя бы мимолетное вожделение. Но увидела лишь спокойное лицо, ласковую улыбку.

— Сначала займемся ногой.

Он заставил ее делать медленные круговые движения, как при езде на велосипеде; потом взял ее за руку, согнул ее, вытянул, опустил на кровать.

— Тут нужно терпение. На это уйдут недели. Но у нас все получится.

Краешком полотенца он смахнул остатки талька, надел на нее рубашку, обнял за талию, поднял на ноги и прижал к себе.

— Обхвати меня за шею рукой!

Это «ты» вырвалось у него так естественно, что они оба ничего не заметили. Мелкими шажками он подвел ее к окну.

— Взгляни-ка на свой сад!

На этот раз он рассмеялся, прислонив голову к голове Клер.

— Ты ведь не станешь обижаться? К своему ребенку всегда обращаются на «ты». Посмотри-ка на дроздов… Полюбуйся на закат… Вот что важно в жизни. Бери с них пример!

Он чмокнул ее в висок, уложил в кровать, принес судно и подсунул под нее.

— Между нами никогда не будет ничего недостойного, — сказал он.

Вечером, после обеда, он вышел покурить в сад. Ночь уже опустилась на землю. Он прошелся по темным аллеям. «Я счастлив», — думал он и уже больше ничего не желал — даже ее выздоровления. Только и мог беспрестанно твердить, словно пытаясь разгадать величайшую тайну: «Я счастлив!»

Наконец он отправился спать. Зажег ночник в комнате Клер. Дверь он оставил открытой, но они находились слишком далеко друг от друга. Он даже не слышал ее дыхания.

В ту ночь он несколько раз просыпался, вставал, подходил к ее двери, прислушивался. Он позабыл про письмо, грозившее ему бедой, если она умрет. Он забыл обо всем на свете. Только одно казалось ему важным: прислушиваться к ее неровному дыханию, по временам становившемуся совсем слабым. Она — никто. Просто язычок пламени, который он держит в закрытых ладонях; но погасни он — и мир утратит все свои краски. Наконец он улегся и во сне не заметил, как настало утро.