Жнец и его тень

Глава 9. ♜ Ночная жизнь стражника

Тонкий месяц совсем не освещал полуночный лес — темень стояла, хоть глаз выколи. Комар, кровопийца окаянный, будто нарочно зудел над правым ухом, не переставая. Стиснув зубы, Велеслав мужественно терпел, не пытался отогнать: звуки в такую пору разносились далеко. Однажды он уже неудачно пошевелился — разбойники, что сидел вкруг костра, начали настороженно переглядываться. Их было десятка полтора человек, и связываться с ними всеми за раз Велеславу ну очень не хотелось.

Если подумать, весь его план был чистой воды сумасбродством. Утешало лишь то, что, наверное, неспроста люди бабушку Бахиру ордынской ведьмой кликали. Обликом-то Велеслав уродился не в отца, не в братьев, а в неё. Должно же было при таких делах внуку перепасть хоть немного колдовской удачи?

Костёр, единственный источник света, начал медленно угасать, разбойники погружались в сон. Одного часового оставили, да тот тоже позёвывал, на копьё, чтобы не упасть, опираясь. Полночь — дивное время. Заворожит, зачарует, приоткроет сокрытое. И вот уже слышен тихий смех русалок, кряхтение леших да перешёптывание кикимор. Заслушаешься в полудрёме — да и не поймёшь, что зашелестели листья не от лапок лесной нечисти, а кто-то ступил на них сапогом.

Часовой и пискнуть не успел, как получил кистенём по голове да рухнул, как подкошенный. Велеслав мысленно поздравил себя с первой победой. Всё-таки хороша была идея обмотать кистень старым матушкиным платком, всё потише получилось. Целью его нынешней затеи был главарь шайки — Некрас, что разлёгся, почитай, у самого кострища, только чтобы самому не изжариться.

Велеславу удалось подкрасться и связать Некрасу руки до того, как тот проснулся и открыл рот, чтобы заорать. На этот случай была припасена недозрелая репка, которая оный рот мигом заткнула. Кончик меча, прижатый к горлу, заставил разбойника проявить благоразумие. Велеслав нетерпеливо качнул головой, требуя подняться: волоком протащить такую тушу тихо было решительно невозможно.

В тот миг что угодно могло пойти не так: котелок ли громыхнёт, кого-то из спящих заденет, филин заухает — и помирать молодому стражнику смертью храбрых. Но то ли бабкино наследие помогло, то ли удача просто любила храбрых дураков, но похищение главаря у его шайки прошло без сучка, без задоринки. Болезненным тычком в спину Велеслав принудил Некраса залезть в видавшие виды телегу, чуть тронул вожжи — кобылка медленно потрусила в сторону города — а сам уселся напротив, оперся на крестовину меча.

Некрас сердито затряс головой — даже мычать репка изрядно мешала. Отъехав от леса подальше, Велеслав сжалился и вытащил её.

— Ах ты, черт верёвочный, чтоб тебя кикиморы задрали... — разбойник смачно сплюнул за борт застрявшую на зубах землю от немытого овоща, — чего тебе надобно, Велеслав?

— Надобно, чтобы тебе башку отрубили, а меня к награде представили, — доверительно поделился стражник. — Сколько на тебе разбоев да покраж? Уж побольше трёх будет, так что в самый раз.

— Ты на шкуру неубитого волка рот не разевай, — неприятно ухмыльнулся Некрас. — Купца Еремея пощипал, то признаю, заплачу виру и выйду с чистой совестью. А больше ни в чём я не повинен, что бы ты там себе не надумывал...

— Вы только поглядите, люди добрые, на этого подлеца! — почти что восхитился Велеслав. — Врёт в глаза да не краснеет! Куда ж, по-твоему, две подводы делось? Или тот богач иноземный?

— Ведать не ведаю, — Некрас продолжал бесстыже упорствовать в своей непричастности, — много нынче душегубов развелось.

— Штук пятнадцать? Как раз те, что возле костра с тобой куролесили? Вот уж сразу видно, что рожи разбойные, плаха по ним плачет...

— Насчёт рожи, так это кому-кому, а точно не тебе, ордынец, сказывать. Если бы люди всех токмо по рожам судили, то тебе, а не мне, сидеть бы сейчас в темнице.

— Ты!.. — вспорхнул меч ласточкой, упёрся в мягкое горло, оставляя кровяной след.

— И что ж ты сделаешь? Проткнёшь меня? — продолжал издеваться Некрас. — Ежели бы мы с тобой в честном бою сошлись — то одно. А прирезать, как скотину, связанного да безоружного — много ли чести? Так выговор заместо награды получить недолго.

— У меня есть мысль получше, — справившись с собой, усмехнулся Велеслав и вернул репку на место. Дальше до городу ехали в тишине.

Тема «рожи», надо сказать, была для молодого стражника весьма болезненной. Сколько насмешек, а то и тумаков в детстве и отрочестве он натерпелся от товарищей по играм — не сосчитать. За то, что волос чёрен, что глаза «нездешние», что отродье ведьминское... Дети куда злей, чем взрослые — те разве что «ордынцем» обзовут, когда нужно задеть побольнее, да посплетничают за спиной. Помнится, покуда бабушка жива была, Велеслав изводил её вопросами, а как научиться чародейству разному — чтобы всех обидчиков наказать. Бахира ласково гладила его по непослушным кудрям и неизменно отвечала:

— Мать моя шаманкой была, то правда. С духами степей говорила, ветрами повелевала. А мне, помимо красоты колдовской, ничего от неё не досталось. И нечему, внучек, мне тебя учить.

Уж неясно, правду говорила, аль утаила чего, но вот чем-чем, а красотой щедро поделилась. Неказистый отрок вырос, расцвёл, как цветок в пустыне. Оглянуться не успел, как стал девичьи улыбки замечать да взгляды из-под ресниц ловить. Но только помнил Велеслав, как эти же самые уста, что теперь манили сладкими обещаниями, не столь давно будто ядом плевались змеиным. Да так ни одной и не ответил взаимностью.

Часовой на стене у ворот бдительно позёвывал, щурясь на ночную темень. Услыхав бой колотушки, он, мудрёно ругаясь, запалил факел, но всё равно не смог ничего разглядеть.

— Кого ещё нелёгкая принесла?

— Это я, Велеслав! Душегубца поймал.

Голос, вестимо, показался часовому знакомым, и он нехотя потянулся к вороту. Решётка поехала вверх, пропуская телегу.

— Ты не мог бы в следующий раз при дневном свете ловить? — не удержался, крикнул в след, — На кой ворота туды-сюды открывать?

— Ничего, на случай набега степняков поупражняешься! — не остался в долгу Велеслав.

Бросив телегу во дворе казарм, где обреталась стража, он наскоро освободил кобылу от хомута, ухватил Некраса за воротник и потащил в подземелье — темницу. Долго раздумывал, убрать репку или нет, да так и оставил — будет знать, как обзываться.

Домой идти сейчас смысла вовсе не имело — матушка сызнова причитать начнёт, никакого покоя. А голову-то от полночных бдений нещадно в сон клонило, укусы комариные, как водится, в ночи чесались сильнее... Так что Велеслав прикорнул в каморке для часовых, по счастью, пустой.

Проспал он до полудня — роскошь неслыханная, но для героя, пожалуй, позволительная. А Велеслав уже вовсю считал себя героем: о похождениях Некраса в городу знали все, да только хитрый змей как-то раз за разом выползал сухим из воды. Ничего, от Еремея ему никак не отвертеться, а там и другие злодеяния приложатся.

Выйдя на свет, он умылся в бочке со свежей колодезной водой, что всегда стояла во дворе казарм, расчесался гребнем — нельзя же растрёпанным да с листьями в голове к людям выходить, чуток полюбовался на отражение в замершей воде. Всёж-таки правда хорош: есть на что девкам посмотреть...

— Велеслав!!! — раздалось от сеновала гневное. — Твоя кобыла весь стог обожрала? Привязывать надо скотину!

— Не моя! Федота кобыла, он мне на одну ночку одолжил, — он стал бочком продвигаться к калитке, чтобы не столкнуться с обладателем голоса. — Вот пусть Федот её и привязывает!

— Велеслав!!!

Но он уже выскользнул за забор. На площади сегодня устроили торжище — не шибко большое, палящее солнце портило снедь да напекало головы. Впрочем, сплетнями обменивались — и куда охотнее.

— Слыхали, ведьмин-то внучок Некраса заловил! — распинался старый лаптевяз. — Посреди ночи притащил, а у того губы словно слиплись, даже мычать не мог... Колдовство это, как есть колдовство!

— Дедушка Горазд, — быть может, старик считал это своеобразной похвалой, но что-то форма её Велеславу не больно понравилась, сегодня, по его убеждению, он заслуживал чего-нибудь и поприличнее, — за что ж ты так: «ведьмин внучок»? Небось, бабку-то мою ведьмой ни разу не назвал, всё чаровницей да прелестницей. Неужто гордость до сих пор задевает, что ушёл несолоно хлебавши?

Зеваки оценили хлёсткий ответ, посмеялись.

— Да не серчай, Велеславушка, не серчай, — смутился старик, опуская взгляд, — я ж не обидно, я ж любя...

Он усмехнулся и продолжил путь.

— Я слышала, ты сегодня отличился, — это дочка зеленщика коснулась правого плеча, задержала руку, не торопясь убирать. — Ты такой храбрый...

— Да, как вепрь, — подхватила дочка пекаря, пристраиваясь слева.

Велеслав охотно приобнял девушек повыше талии, от чего они разрумянились да заулыбались.

— Ты потом расскажешь мне, как ты с целой шайкой справился? Наедине?

— Чего это тебе-то? Велеславушка, хочешь, я тебя кренделем сахарным угощу?

— Нашла чем соблазнять! Может, укропчику свежего щи приправить?

— Вы чего удумали, бесстыдницы! — вмешался зычный бас пекаря, и обе прыснули в стороны, как мыши. — На парня посреди улицы у всех на виду вешаться!

— Дядька Любомир, а ежели я стану воеводой, ты так же серчать будешь или промолчишь? — может, виной тому лишь детские воспоминания, но в таких случаях в «парне» Велеславу всегда слышался «ордынец». Чудная забава, если подумать, когда один не решается сказать, а другой ни за что не признается, что услышал.

— Ежели станешь, тогда и поговорим, а сейчас нечего девичьей дури потакать... — проворчал пекарь и скрылся в доме.

Площадь кончилась, осталось пройти две узких улочки, а там и родная изба показалась.

— Матушка, я дома!

— Ты где всю ночь шлялся? — Ждана вышла из-за печи и с укоризною оперлась на ухват. — Мать твоя места себе не находила, а ты теперь заявляешься, как ни в чём не бывало! Даже обед — и тот пропустил! Отец твой в кузнице день деньской пропадает, а к столу исправно приходит. Взялся бы и ты за ум, что ли, сколько можно за ворьём да жульём бегать?

Разговор-то, в общем, не новый, Ждана была из той породы женщин, что готовы и мужа, и детей укутать и спрятать под широкой юбкой, лишь бы они не убились да не покалечились. Обычно Велеслав лишь отмахивался, поворчит-поворчит, да остынет, но сегодня взбунтовался:

— Тебе, матушка, только жизни меня учить! А я сегодня разбойника Некраса поймал, который Еремея, твоего, между прочим, свояка обобрал. Кабы не я, залёг бы на дно, да и всё — кто старое помянёт, тому глаз вон, а те, кто видели, уже и не видели ничего.

— И без тебя бы нашлись умельцы, — подвига Ждана не оценила. Более того, оглядела сына с ног до головы, кистень, платком обёрнутый приметила... Велеслав зажмурился по привычке: вой сейчас поднимется будто, лихо лесное палец прищемило. И точно:

— Ты чего ж такое злодей окаянный натворил-то?! Я с утреца платок искала-искала, а ты его умыкнул да ещё кровью изгадил! А ещё неплохой, платок-то, годика два бы послужил! Никакой пользы от этой твоей службы в страже, вред один!

Не то, чтобы Велеслав совсем уж был с ней не согласен: житьё у стражника — совсем не сахар. Когда в обход идёшь, кольчугу надевать надобно, летом её припекает нещадно, а зимой — холодит. Десятник, бывает, упражняться заставит до изнеможения, что после ты не то, что разбойника — комара не прихлопнешь. Ну а разбойники, как водится, вовсе не хотят быть прихлопнутыми — драться лезут, того гляди самого зашибут ненароком, хоть пока судьба и миловала.

Да вот только обида детская точила сердце Велеслава. Вроде бы сверстники выросли, по лицу судить перестали, старики его привечали, а если и сказанут чего лишнего — так то ж «любя», как дед Горазд выразился. Другой бы смирился, дело себе нашёл по душе, а вот ему невмоготу было. Хотел Велеслав не равным стать, но лучшим. К кому на поклон ходят, да смотрят снизу вверх. Конечно, в сторону престола княжеского он и не глядел, а вот воеводой сделаться было бы славно. Тем более, говорят, теперешний с самых низов пробился. А староват он уже, рука не так крепка и глаз не тот... Тут путь один: в дружину или в стражу. Но дружинники-то в спокойные времена скучают, пирами да охотами развлекаются, где уж тут проявить себя? А коли князь в набег позовёт, так это в поле надобно ночевать без батюшкиных перин, без матушкиных пирогов... Так и стал Велеслав стражником, и времени даром не терял — даже хмурый десятник нередко хвалил его удаль да находчивость. А как Некрасу башку отрубят — казнили лиходеев нечасто, тут уж очень надо постараться — позлодействовать, — то, может, и князю самому представят, а там кто знает...

Само собою, матушке этого говорить нельзя — не поймёт, не поддержит, только ещё пуще рассердится. Лучший выход — продолжать косить под дурачка — поборника правды да справедливости.

— А ежели каждый так думать будет, то кому город от татей защищать? А уж коли дружина княжеская поголовно мечи да копья сложит, мотыги разберёт, то и вовсе заходи степняк в крепость, бери что надо?

Не угадал, ошибся, не устыдил — лицо Жданы окаменело, посуровело, что виделось страшнее, чем даже гнев.

— Что проку мне до каждого, я о тебе толкую! Вон дед твой покойный дружинник был, и что? Полонянку ордынскую законной женою назвал, а мне теперь пересуды заезжих, да и своих слушай! Девки по тебе сохнут, у завалинки отираются, хоть метлой разгоняй, а отцы их не больно-то с нами роднятся. А ты вместо того, чтобы ремесло почётное да спокойное найти, чтобы глаза ведьмовские делом десятым стали, со смертью заигрываешь, под кистень или кинжал каждый день можешь попасть да суженую вдовицей оставить. И как мне тебя женить, скажи на милость?

Так вот оно в чём дело! А он-то всё думал, чего это матушка его то к зеленщику пошлёт, то к пекарю, то ещё к кому, у кого дочки остались незамужние. Видать решила костьми лечь, но устроить жизнь деточек, чтобы всё, как у людей. Только мнение самих деточек не мешало бы спрашивать.

— А не надо меня женить! — ответил Велеслав с вызовом. — Ты, матушка, уже женила, что старшего брата, что среднего. Чин по чину, невест подобрала из семей позажиточней да поуважаемей, теперь что они, что жены их маются. А я по любви хочу.

— Весь в деда, окаянный! — Ждана махнула рукой от бессилия втолковать неразумному сыну что-либо и полезла в печь за чугунком со щами. Нацедила в миску, да не удержалась — опустила на стол с усилием: — По любви значит, хочешь? Дак озаботься, поищи любовь-то эту! Вокруг десятки девиц — красавиц.

— А мне не нужны десятки. Мне нужна одна. Одна безупречная.

— Таких не бывает, — вздохнула мать и вышла из избы, пришла пора кормить скотину.

Велеслав вздохнул облегчённо — на этот раз гроза миновала. Присел к столу, неспеша доел остывшие щи, поглядывая на небо сквозь крохотное окно. Задумался невольно, правду сказал о любви али только в пику матушке? И так и сяк прикидывал, а всё выходило, что правду. Чтобы от одной улыбки теплей становилось, чтобы обнимала — каждый раз, как в последний, чтобы кровью да делом избранным не попрекала... Может, и правда ждёт его где-то такая? А ежели так, то он обязательно её найдёт.