Журнал Борьба Миров № 3 1924

Е. Бывалов (Зюд-Вест) СЛУЧАЙ НА ШХУНЕ ЭСКУМ

Американскому секретарю по иностранным делам.

Вы обвиняете нас в том, что мы не считаемся с международными законами, не выполняем наших обязательств и ведем коммунистическую пропаганду в Соединенных Штатах. А то, что Вы проделали, м-р Юз, на Аляске в г. Номе, в июне 23 г. с нашими 2-мя красноармейцами и с рыбой в трехмильной зоне?! Разве это не является своеобразным проявлением антиправительственной пропаганды и нарушением международных законов?

Е. Бывалов (Зюд-Вест), «Тихоокеанский волк», инициатор кораблей-приютов, сотрудник «Борьбы Миров».

— СТЮАРД!

— Сэр?

— Нам поставили двух сухопутных советских крыс.

— В спринцовках, сэр?

— Да. Скажите коку, чтобы он их кормил на убой. Чтобы в нос этим идиотам шибануло. Они кроме каши и рыбы никогда ничего другого не видели.

— Слушаю, сэр.

— Виски и рому не жалеть. А теперь попросите мистера Пирс.

Капитан Симпсон командует американской шкуной «Эскум» Сев-Торг. К° Феникс. Плечистый. Лицо смелое, гладко выбритое. Серые глаза. Острый взгляд. Ему 35 лет. Ни одного фунта жиру. Кожа, кости и мускулы. Рисковитый. Хороший моряк. Компания «Феникс» с ним очень считается.

Он прекрасно знает Камчатку и Анадырское побережье. Ждет штурмана. Шагает по небольшой кают-компании, что-то обдумывает, злится.

— Как удрать из порта. Проклятый Анадырь. Да как не злиться? Вышло чертовски глупо. Советские власти задержали «Эскум».

Как? А так, очень просто. Взяли и задержали. Капитан Симпсон обвиняется в незаконном плавании в советских водах.

Приходится стоять в этой чертовой дыре. Ни он, ни команда не арестованы. На берег пускают. Гуляй сколько угодно. Лови рыбу. Стреляй дичь, да что толку. Нет, надо удирать. Посмотрел на барометр. Эх, если бы хороший штормяга… А большевики?.. Пусть прокатятся!

НА НОСУ стоит Седых. В руках винтовка. Зорко смотрит за тем, что делается вокруг. Первый раз на судне. Молодой. Сильный. Из-под шлема смотрят добродушные голубые глаза. Боцман возится с лапкой. Яркие губы как-то по-детски улыбаются.

На корме Шахов. Этот посерьезней. Ему не по себе. Он весь какой-то сухой. Жиловатый. Оттого что чуть-чуть покачивается, его мутит. Не выносит Шахов качки. Вышел толстый, румяный Стюард.

— Галло… Манфни. Каррашо?.. Соте он. Понимай.

— Ясно — шамать?.. Сейчас. — Смеется Седых и оба красноармейца идут в каюту. Спустились. Глаза разбежались. Ничего подобного, ни один, ни другой никогда в жизни не видали. Черт знает с чего начинать. Стол заставлен бутылками консервами. Сардинки, омары, паштет, сыр, копченый гусь, языки, пикули, виски, — хоть залейся.

— Именины, что ли? — подумал Седых. На первое подали: суп из бычачих хвостов, свинину, бобы и портер, потом оленину с картофелем, рагу из кроликов, ветчину с яйцами, пирог с куриными печенками и джин. Потом цыплят в консервах, саговую кашу с вареньем, пуддинг и портвейн. Седых и Шахов с жадностью набросились на еду. Стюард усердно подливал Кок-тэйль. Приговаривая: — Карраша? Думал — и аппетит…

В голове зашумело.

Шахов подмигнул товарищу:

— Ты братишка, не того, сам знаешь, что за народ… Меня укачивает, я пойду наверх, там не так душно… Полез на палубу.

— Не спроста все это… Не прохлопать бы… эх качает проклятую. Черт его знает, чего они замышляют. Осмотрел запор. В голове звон… Мутит… Противно… И чего это Седых копается.

МИСТЕР Пирс, — барометр падает: будет шторм… Только дурак не воспользуется этим. Крысы в спринцовках лежат без задних ног. Стюард накачал их.

— Канат расклепать без шума! Рифы взять заблаговременно! Якорь можно оставить на память большевикам. Ветер нам попутный. На Аляску в Ном рукой подать.

— А если они подымут тревогу?

— Связать.

— Концов можно не отдавать? — спросил штурман.

— Ясно, обрубить. Команде выдать рому. Побольше.

— Слушаю, сэр.

Мистер Пирс пошел на бак. Пошептался с боцманом. Команда принялась за работу.

Налетел порыв ветра. Засвистел в такелаже. «Эскум» стало покачивать сильнее. Капитан потирал руки.

— Все в порядке?

— Да, сэр. Зарифились…

— А большевички?

— Один, тот, что постарше, блюет, чтоб его побрали сорок морских чертей. Боцман ругается. Всю палубу изгадил.

— А другой?

— Отдыхает. Они посменно. Тот, что блюет все спрашивает у боцмана, что это мы делаем. Тот ответил: готовимся к шторму.

— Молодчина боцман. Скажите, пусть ему дадут добрый глоток рому.

— Ну, а этот, как его, Бобби?

— О, этот не опасен. Это — не большевик. Он из хорошей русской семьи, да вы же его знаете. Он посматривает за этими двумя.

Борис Петров или Бобби. Сын генерала. Бежал с белыми из Архангельска. Отец Бобби переменил фамилию. Теперь он Петерсон. Живет в Америке. Бобби тщательно скрывает, что он русский. В особенности здесь в Анадыре. Боится — снимут. Бобби восьмиклассник. Высокий. Худой. Малокровный. Сутуловатый. Косит. Начитался морских приключений. Большое свинство со стороны писателей. Сколько они молодых людей покалечили… Сидит в кабинете и пишет морские небылицы. Моряки у него обязательно ребята здоровые, сильные. Счастливые — плавают на чудесных судах. И обязательно в тропиках. Кутят на берегу. Пользуются исключительным успехом у женщин.

Бобби несмотря на то, что его уговаривал отец не идти в море, подписал контракт на «Эскум». Чем он хуже других? Сейчас он проклинает минуту и секунду, когда он впервые стал на палубу этой вонючей посудины.

— Проклятые писатели. Пишут всякую белиберду… Черт знает, что бы он дал, чтобы вернуться назад.

В кубрике душно. Накурено. Течет с палубы. Тесно.

— Черт меня побери, Бобби, если я понимаю, за каким дьяволом вы пошли в море. У вас богатые родители. Ходили бы в колледж. Танцевали бы Фокс-трот. Играли в футбол. Нет, вас черти принесли отбивать у нас хлеб, — ворчит белокурый Эриксен.

— Да, вы правы. Отец говорил, да я не послушал. А все эти писаки. Взять бы его, мерзавца, сюда.

— Разве это кубрик? — ворчит Эмсли. — Проклятый Борд-оф-Трэд. 6 кубических футов помещения, А где они? — ругался Джефф. — Два месяца тому назад я купил ослиный завтрак. Уже сгнил. А почему? Палуба не конопачена. Взять бы этот прелый матрац да загнать в глотку кому-нибудь из этих толстопузых чертей: из «Феникс» К°,—ругается рыжий Падди.

— Лучше бы эти чернильные души писали правду, тогда бы такие юнцы как вы, Бобби, не лезли бы в моряки, — бросил Эриксен.

— А торговая палата не выпускала бы из порта в море в шторм такие плавучие гробы — добавил Вудс. — Ишь, как ревет…

— Хозяевам давно пора сдать на слом эти чертовы посудины, — бросил Эриксен.

— Жадные черти, — ругался плотник Эмсли.

Бобби молчал — он знал, что его отец состоит пайщиком «Феникс» К°.

— ВСЕХ наверх, — вполголоса раздалось с палубы.

Матросы зверски ругались. На корме Симпсон весело потирал руки. Штурман Пирс у штурвала. Боцман у кливеров— на баке. Шторм ревел вовсю. Матросы носились колбасой. Шхуна неслышно оделась парусами: рванулась к выходу. Седых услышал возню на палубе. Поднялся наверх разыскал товарища.

Укачался Шахов. Лежит, как колодка. Позеленел. На изнанку выворачивается. Рвет желчью.

— Слышишь Шахов… Неладно… Товарищ… Видишь?..

Слышит по виду Шахов, а подняться не может. Точно отнялось все. Звенит в голове. Противно во рту. Тошнит.

— Мм-уу-э-у… Рвет внутренности…

— Видишь? Гикают… Сигнал… Надо дать знать… Тревогу…

Схватил Седых винтовку… Звякнул затвор…

Вдруг, что-то дернуло с страшной силой. Сбило с ног. Стукнуло об борт. В глазах потемнело. Инстинктивно за что-то ухватился. Через секунду слух ухватил рев уходящей водяной горы. У фок-мачты, на палубе лежит Шахов. Белый, как мел. Раскинул руки. Мокрый. Без сознания. Очнулся Седых. Пришел в себя. Оглянулся вокруг. Шхуна неслась как сумасшедшая. Советский берег, рукой подать… Доплыть можно. Заметил спасательный круг… Схватил… Хотел вытащить… Вдруг: «Руки прочь…».

— Не отдам. — Мелькнуло в мозгу.

— Брось круг, большевистская свинья. Кто-то вырвал винтовку. Щелкнул затвор. Послышались удары. Шахов очнулся. Хотел помочь товарищу. С трудом приподнялся. Искал глазами винтовку. Не нашел. Шхуну резко качнуло. Сильно накренило. Черпнула бортом воды. Зыбью сильно стукнуло головой о что-то твердое. Страшная боль. Потемнело в глазах.

Кто-то наступил сапогом. Палуба куда- то уходит. Проваливается.

Море беснуется. Ветер злобно ревет. Кливер-шкот лопнул. Заводят новый. Штурман ругается. В гроб, кровь, распятье, в богородицу. Шхуна уходит все дальше и дальше. — Амба. — Пронеслось в мозгу. Потерял сознание.

«ЭСКУМ» старое грязное судно. Запущенное. Когда оно зарывается носом в зыбь, на палубу обрушиваются десятки тонн воды. Шахову и Седых каждую минуту кажется, что «Эскум» вот-вот пойдет ко дну. Лежа в вонючем кубрике, они не могут придти в себя. Во всем теле нестерпимая боль. Головы не поднять. С грохотом носится банка с дешевым апельсиновым вареньем. В шкафчиках пищат мыши. Звенит жестяная посуда. Корпус жалобно скрипит и вздрагивает от ударов зыби. Немыслимо уснуть под несмолкаемый гул яростного моря. Чертова музыка. На палубе еще хуже. — Море ревет. Наверху воют. Это сбивают шка-шкот. Ни Седых, ни Шахов никогда не были в море. Да еще в такую погоду… Им кажется, что это кошмарный сон. Показалась голова Стюарда. Зовет: Соте он… Скорей…

С трудом вышли…

Не рассчитав качки, Шахов чуть не вылетел за борт.

…Кричит Стюард.

Его схватил Седых.

— Без морских ног нельзя, — смеется толстомордый Стюард.

Ничего не поняли красноармейцы. Черт знает, как эти черти на ногах держатся, — промелькнуло в мозгу у Шахова.

Вошли в каюту. Капитан сидел за столом. У камина — тот длинный, косой, которого зовут Бобби, пошевеливает огонь. Капитан налил здоровенный стакан. Протянул его Седых. — Отказался. Не до того.

— Карр-а-шшо… Scotch whisky, — уговаривал капитан.

Не соглашались.

— Что он говорит… Упоминает «Sowiet Russia».

— Улещает, — подумал Седых.

Шкипер обратился к тому, которого зовут Бобби. Длинный заговорил по-русски. Чисто говорит. Обалдели красноармейцы. Долго говорил Бобби. Убеждая бросить армию. Сулил хорошие места. Предлагал остаться у них. Все-равно, советская власть долго не выдержит. Он хорошо это знает.

Не выдержал Шахов, крикнул:

— Брось трепаться!

— Сука, ты, вот что, — бросил Седых.

— В чем дело? — спросил шкипер. — Митинг?..

Длинный ему перевел.

— Дурачье… — буркнул шкипер.

— Ты ему скажи, — настаивал Седых, — любой красноармеец, сознательный, я не говорю про шкурников, таких как ты, ни за что не согласится быть батраком у буржуазии.

Длинный перевел.

— Бобби, гони к черту эту большевистскую заразу. Видеть не могу эту красную сволочь.

— Ну, т. Шахов, и вляпались мы с тобой в переплет. Да, главное никак не уйти, кругом вода, — ответил Седых.

— Черт его знает, когда пристанут к берегу. Ишь, как болтает. Тошнит, мутит, душу выворачивает, ни есть, ни спать, не могу понять, — я блюю прошлогодним борщом, а они лопают на полный ход, — жаловался Шахов. — Слышишь, как воют.

Ветер чуть спал. Не желая терять ход, шкипер приказал прибавить парусов. Выбирали фалы.

НОМ небольшой порт на Аляске. Красноармейцев свезли на берег. Много народу пришло смотреть на большевиков. Потом допросили. Выпытывали: устойчива ли советская власть. Доказывали, что в России жить трудно. Что из нее все хорошее бежит. Старались вызвать возмущение. Предлагали остаться в Америке. Судья Вильямс доказывал:

— Сейчас 1923 г. — Через год, вы будете богатыми людьми… Сулил золотые горы.

С достоинством держали себя ребята. Решительный отпор дали американским властям. Настойчиво требуют отправить обратно в Анадырь.

— Упрямые красные ослы, — ворчит судья. Обратился через длинного Бобби: — скажите этим молодцам, что ничего хорошего их в России не ожидает. Они заснули или были пьяны — это все равно. Позволили шкуне «Эскум» уйти, тревогу не подняли. Разговор с ними будет короток — ГПУ не дремлет. Расстреляют, как собак.

Выслушали, пока говорил длинный. Шахов сказал:

— Я и мой товарищ, Седых, заявляем: мы признаем только нашу советскую власть. Она одна может делать с нами, что ей угодно; ты, гражданин, ему передай. Пусть он за нас не беспокоится.

— Советская власть никого зря не расстреливает. Там разберутся. Поумней его с тобой сидят. Пусть запишет это все в протокол, — настаивал Седых.

— Вы свободны — сказал судья. — Ему надоело биться с упрямыми большевиками. Когда вышли на улицу, Седых улыбнулся и сказал:

— Ишь запугивают, черти…

ВЛАСТИ решили подойти с другого конца. Допросами их больше не мучили. Посадили в автомобиль, свезли в лучшую гостиницу. Вымыли. Накормили. Повезли к портному. К сапожнику. Заказали по комплекту платья, белья, обуви. На психологию действуют власти. Хотят сыграть на корыстолюбии. Повезли на золотые прииски. Предлагают работать. Соблазняют золотом. Ha днях появилось в газетах объявление:

«Предлагается двум солдатам Красной армии хорошее место. Роскошная квартира. Вкусный и здоровый стол. Прекрасное жалование. Для переговоров являться к „Джошуа Смит К°“», и много других в таком духе.

— Это ихний ЮЗ, все орудует, — смеялся Седых.

— К черту ЮЗА. — Даешь СССР, — вторит Шахов.

РОВНО месяц, как живут Седых и Шахов в Номе. Ходят всюду. Присматриваются. Выучили десяток-другой слов. Видят, что не сладко живется рабочим в хваленой свободной Америке.

Выжиматели пота не дремлют. Как что: штраф, сокращение. Или марают книжку. Познакомились в клубе с Билем. Биль — рабочий-слесарь. Служит на водопроводной станции. Как могли, разговорились. Больше при помощи рук. Много небылиц наслышался Билль от русских эмигрантов, что бежали из России. В особенности про Ленина. Как умел разъяснил Седых Биллю.

— Все это брехня. Ты им не верь. Зря треплются, со злости.

Кучка рабочих собралась вокруг. Внимательно прислушиваются. Стараются понять.

— У нас, что русский, что американец — оль-де-сэм.

— Все равно рабочий-пролетариат…

— Буржуа не добра — пролэтэрс — иэс, добра, — вставил какой-то молодой краснощекий парень.

— Ленин — каррашо… — добавил другой.

— Интернационал Вери-гуд, — сказал Седых.

— О yes, quite well, — вставил третий, широкоплечий рыжий парень. — Bolshevics — добра. — Старался объяснить Седых. — Ку-Клус-Клан — но добра. Понимай? Но добра.

— Еще бы не понимай — понимаю. Мы про этих чертей слышали. — Дрянной народ. — Одно слово. — Хвашисты.

— О, иэс, — соглашается Билль.

Пара зорких глаз внимательно следит за Седых. Ловкий парень. Вылощен, как воротник, выглаженный китайцем. Кивком подозвал двух других.

— Смотреть в оба. Это настоящая советская птица. Тонкая бестия. Пусть черти заберут мою душу, если ошибаюсь.

Всюду лазит за армейцами накрахмаленный молодой человек, в желтых гетрах.

Вот и сейчас. Власти направили их сегодня обедать в новую столовую. В дверях саженные ярко размалеванные плакаты. На них надпись: «Наше жаркое никогда не лаяло». Было холодно. Ветер играл словно на шарманке в проводах. Седых приоткрыл двери. Пахнуло аппетитным ароматом яичницы с ветчиной. Вошли. Китаец усиленно рекомендовал пирог с куриной печенкой. Бифштекс. Ростбиф. Свинка с картофелем. Яичница с ветчиной.

— Ну, что ж, — сказал Седых, — завезли, пусть кормят. Давай, товарищ Косоглазый порцию бифштекса.

— Вам прожаренный? — спросил китаец.

— Все равно, лишь бы побольше.

— А мне свиную и выпустите полдюжины яиц на сковородку.

— Вам приказано еще отпустить по литру пива.

— Ну, как? — спросил Шахов.

— Не смеем отказаться, — смеясь, бросил Седых.

Кормят и поят американцы, точно на убой. Сбивают остаться. А все же тоскуют ребята по России. Рвутся домой. Надоели хуже горькой редьки властям. Убедились американцы. Махнули рукой. Преданные ребята. Крепкие.

— Черт с ними, — решил судья, — пусть уезжают в свою вонючую СССР.

В НАЧАЛЕ сентября в Анадырский порт вошла американская шхуна «Блюси». Судно принадлежит «Олаф Свенсон и К°». На палубе двое пассажиров. Это Шахов и Седых.

Хорошее место Анадырь. Богатый и пушниной, и рыбой, и лесом край.