Журнал Борьба Миров № 3 1924

Иллюстрации Д. Робинсон

Часть первая

ВЧЕРА еще это имя было известно самому ограниченному кругу людей — ученых чудаков, живущих в странном, хрупком, дребезжащем от легкого толчка мира колб и реторт. Вчера еще сочетание букв этого имени не вызывало ни восторга, ни удивления, ничего, кроме обычного вопроса:

— Кто это такой?

Вчера еще сам обладатель этого имени — смешной маленький человечек с большой головой, покрытой копной рыжих волос нелепым картошкообразным носом, с красными подслеповатыми глазами совершенно спокойно никем незамечаемый, мог пройти по любому бульвару, по любой самой многолюдной улице Парижа.

Вчера еще.

Сегодня все изменилось.

Запели стальные нервы телеграфа, замелькали в высоте невидимые радиоволны, заорали, как бешеные, газетчики. Сворой голодных псов кинулись репортеры, фотографы и кинооператоры к зданию академии, толпы людей хлынули в парадный зал, запрудили лестницы и вестибюли, заполнили улицы и площади, как воронье облепили крыши и балконы домов. Все хотели видеть его хоть одним глазом, хоть на короткий момент, и из уст в уста передавалось его имя:

— Луи Мортель профессор.

Полиции пришлось расчищать ему дорогу в парадный зал и беречь его от сумасшедшего натиска зрителей.

Он шел, маленький и нелепый, среди двух рядов блюстителей порядка, шел, не замечая ничего, не видя ничего вокруг. Казалось, он погружен в какие-то вычисления — губы его шептали что-то, а пальцы рук теребили пуговицы пальто нервными движениями лунатика.

Репортеры пускали в ход кулаки и зубы, чтобы иметь счастье преградить ему дорогу, но полиция, послушная приказу, отбрасывала их в сторону, ничуть не церемонясь с представителями шестой державы.

Только у самых дверей академии какой- то американец с поцарапанным лицом в порванной визитке сумел нырнуть под ноги одного из полицейских.

— Одну минуту, профессор, — сказал, он, вынимая блокнот.

— Вы ко мне? — поднял глаза Мортель, — садитесь пож… — и сообразив, что он не у себя в кабинете, сконфуженно улыбнулся. — Простите. Я очень рассеян.

— Только одно слово, профессор. Это правда?

— Вы, собственно говоря, о чем, — удивился нелепый человек.

— Об этом… репортер замялся, не решаясь сказать слово, которое орали разносчики газет… о том…. ну о вашем открытии. Только одно слово… Да отстаньте, черт вас возьми, — оттолкнул он полицейского. О вашем открытии. Одно слово. Это правда?

— А, ну конечно. Опыт сделан, проверен и удался.

— Еще один вопрос. Да отвяжитесь вы, наконец… ах дьявол!

Чья-то сильная рука отбросила янки в гущу теснившихся вокруг людей.

Профессор Луи Мортель вошел в подъезд академии.

ДОКЛАД профессора длился шесть часов и, однако, никто не выражал своего нетерпения, не поглядывал на часы, не зевал и не подмигивал насмешливо своему соседу. Шесть часов сотни людей напряженно слушали, боясь пропустить слово, потерять что-нибудь в той сложной системе формул, выводов и заключений, которую разворачивал перед аудиторией профессор.

На улицах и площадях, где огромные рупора повторяли каждое слово докладчика также напряженно и тихо слушали доклад миллионы людей.

Открытие, о котором говорил профессор, было сделано им более тридцати лет тому назад. По вполне понятной причине он только вскользь коснулся той гигантской подготовительной работы, которая привела его к открытию особого состава, состава, обещавшего переделать весь мир, нарушить обычный ход земной жизни и принести человечеству неисчислимые блага. Этот состав в течение тридцати лет проверен на животных, начиная от самых низших и кончая высшими сложно организованными и вот теперь он, профессор Луи Мортель, предлагает свое изобретение всему культурному и цивилизованному человечеству. Культурному и цивилизованному, подчеркивает докладчик. Сода не включаются дикари и, разумеется, большевики-коммунисты. Он, Луи Мортель, передает право использования своего открытия особому совету, состоящему из представителей всех европейских стран и Америки и с разрешения этого совета производит сегодня публичное вспрыскивание состава ротмистру 39 уланского полка молодому красавцу виконту д'Ормон, племяннику президента.

Виконт поднимается из первых рядов и проходит на эстраду. Видно, что он с трудом сдерживает себя. Его губы закушены почти до крови в лице ни кровинки.

— Вам надо снять мундир, виконт, — говорит профессор. — И рубашку — прибавляет он, не глядя на белоснежное кружевное дессу виконта.

Виконт слегка краснеет и стягивает рубашку. У него крепкое загорелое тело, мускулистое и выхоленное. По залу пробегает приятное волнение. Женщины подносят к глазам бинокли и лорнеты.

Профессор уже вынул из маленького саквояжа спиртовку, вату, обычный шприц и флакон, такой, какие бывают во всех аптеках — с притертой пробкой, наполненный бесцветной жидкостью. Вытер эфиром грудь виконта, чуть-чуть пониже левого соска и забрав пальцами кусок виконтовой кожи, быстрым движением опытного врача, всадил острие шприца и перелил драгоценную влагу в кровь виконта д’Ормон.

Молодой человек стоял словно раздумывая и смотрел то на профессора, вытиравшего спиртом иглу шприца, то на свою богатырскую грудь.

Профессор поймал его растерянный взгляд и оторвавшись от своего занятия сказал:

— Все. Можете одеваться.

Потом, словно вспомнив о людях, затаенно следивших из зала за его движениями прибавил:

— Вы теперь бессмертны, виконт.

Мертвая тишина разорвалась бурей криков и аплодисментов. Мортель сделал знак рукой и, когда зал успокоился, продолжал:

— Вы бессмертны, виконт. Это значит, что вы гарантированы от всякого снашивания ваших органов от всякого их изменения от старости или болезни. Никакой яд отныне не опасен вам, никакая простуда не сломит ваше здоровье. Вы можете спокойно жить и не сдерживая себя пользоваться жизнью. Но помните, виконт, что всякое насильственное, извне причиненное разрушение может прервать вашу жизнь. Вы можете погибнуть под колесами трамвая или автомобиля, от удушения и удара палкой, от пули и ножа. Если медицина не сумеет оказать вам своевременную помощь, все это может убить вас. Берегите себя, виконт.

СОВЕТ или Комитет Бессмертия, как его называли, заседал в одном из зал парламента. Все его совещания окружались строжайшей тайной и никто кроме членов комитета на заседаниях присутствовать не мог. У дверей стоял ливрейный лакей, да двое часовых с обнаженными саблями. Там, за тяжелыми дверями, украшенными причудливой резьбой, не было ни стенографисток, ни машинисток. Тайна, полная тайна — вот девиз комитета.

Но от ливрейного лакея по мягким коврам коридора, перепрыгивая через мраморные ступени лестницы, бежали смутные, нелепые, всюду проникающие слуху.

К вечеру они наполнили весь город, назойливо лезли в уши, набивали головы тысячами вздоров.

— Прививка будет производиться только тем кто обладает достаточным имущественным цензом — уверенно сообщал какой-то выфранченный молодой человек толпе собравшейся на площади Этуаль.

— Вздор. Рабочие не допустят этого.

Рабочие разнесут и комитет и профессора и…

Проходивший мимо с ведром в руках и кистью под мышкой маляр вмешался в разговор.

— Рабочие, мсье. Нет. Плевать хотели рабочие на ваше бессмертие.

— Позвольте, — удивился кто-то.

— Нечего тут позволять. На черта сдалось рабочим ваше бессмертие. Вот мне, например. Я уже двадцати лет мажу кистью стены господских домов. Не думаете ли вы, что я соглашусь делать это вечно. Нет, мсье. Рабочие заговорят о бессмертии после…

В толпу незаметно втерся полицейский. Маляр замолчал.

— Продолжайте — улыбнулся франт подмигивая защитнику общественной нравственности — вы, кажется, хотели сказать.

— Ничего я не хотел сказать. — Маляр сплюнул и пошел прочь.

— Несомненно большевик, — решил человек с орденом почетного легиона. — Несомненно большевик.

Слово толкнуло мысли в другом направлении.

— Да вот что-то большевики скажут. Им не видать этого, как ушей своих.

Толпа занялась большевиками.

МАЛЯР был прав. Рабочие кварталы встретили сенсацию презрительной усмешкой. Около газетчиков, выкликавших имя Мортеля собирались небольшие кучки.

— Кричи громче, малыш, — посоветовал мальчишке, торговавшему вечерними газетами, какой-то старик, — кричи громче. Твой товар здесь никому не нужен.

— Бессмертие, — говорила соседка, худая женщина с грудным ребенком на руках, — Да пусть меня силой потянут на эту прививку, я не пойду.

— Бессмертие, — говорил оратор на митинге. О бессмертии мы товарищи будем говорить после социальной революции.

В Москве, на Моховой, в штабе мировых восстаний вопрос о событии поставили в текущие дела. Председатель сообщил о полученной телеграмме, информировал собравшихся об отношении рабочих масс и уже готовился перейти к следующему вопросу когда…

— Коминтерн слушает, — сказал секретарь снимая трубку звеневшего телефона. Да… только что… да… хорошо. Товарищи. Радио приняло сообщение, что Комитет Прививок после двенадцатичасового совещания вынес решение, согласно которому прививка эликсира профессора Мортеля будет произведена тем, кто согласится принять участие в священном походе на Республику Советов.

Несколько мгновений все молчали. Первым заговорил человек в военном с копной пепельно-черных волос, зачесанных назад. Поблескивая стеклами пенсне и пощипывая острую бородку он сказал, отчеканивая каждое слово.

— Армия бессмертных. Отлично. Мы возьмем их голыми руками.

ЦК французской компартии получил приказ удержать рабочих от преждевременных выступлений.

Не легко было это сделать: слово «интервенция» действовало как искра, попавшая в бочку пороха. Фабрики и заводы прекратили свою работу, рабочие выходили на площади и бульвары, и ораторы компартии с трудом удерживали слишком горячих. В двух-трех местах сформировались отряды и уже двинулись было к центру, но их вовремя удалось повернуть назад.

Полиция доносила Комитету.

День обещал большие волнения. К вечеру настроение улеглось: в рабочих районах тихо. Но тишина эта внушает большие опасения. Нет сомнения, что компартия ведет усиленную работу.

У здания военного министерства, где принималась запись желающих идти в ряды священных, как назвал их римский папа, войск интервенции толпились огромные массы, желающих получить жизнь вечную.

Что за чудовищная толпа собралась здесь. Весь цвет мещанства, все упитанное, откормленное, все развратное и больное от кутежей и любви стеклось к дверям, на которых виднелась небольшая белая вывеска:

ВЕРБОВОЧНАЯ КОМИССИЯ.

Какой-то бродяга с провалившимся носом изо всех сил старался протиснуться вперед и уже оттолкнул в сторону упитанного лавочника, когда в его руку острыми ногтями вцепилась накрашенная женщина..

— Сапперлиппопет, — воскликнул бродяга — Баба. Вы тоже на войну, мадам.

И ловко подняв ее над головой, он швырнул кричавшую женщину куда-то в гущу, напиравшей со всех сторон толпы. Ломая котелки и цилиндры, царапая глаза, она барахталась и визжала. Ее крик открыл глаза до сих пор слепым от волнения людям.

— Фьют. Да здесь еще одна женщина, — крикнул кто-то.

— И здесь, — отозвались в другом углу.

— И здесь — донеслось откуда-то сзади.

Женщин оказалось много.

Одна из них, взобравшись на плечи двух подозрительного вида молодцев, кричала.

— Вы не имеете права лишать нас этой возможности. Мы тоже хотим жить.

— А воевать хотите? — перебил кто-то.

— Воевать. Да я зубами перегрызу глотки десятку большевиков, перерву за одну дозу эликсира.

— Ура. Качать женщин.

— Слово, граждане, — слово — надрывался человек в бархатной куртке. — Я предлагаю допустить женщин. Допустить. Но… но только красивых. Поднимайте их на плечи, а мы все будем судить. Достойна или нет. Правильно?

— Правильно. Правильно. На плечи женщин.

Девушка лет восемнадцати взметнулась высоко над толпой.

— Сними шляпку, — крикнули ей несколько голосов.

Она повиновалась.

— Ножки покажи. Ножки. Да не так… выше… вот так.

— Разденься… Совсем…

Девушка колебалась.

— Разденься. Разденься, — ревела толпа. Юбка и кофточка полетели вниз.

В другом месте какой-то безногий на деревянной тележке пробирался между ногами бесновавшихся людей.

— А ты куда? — остановил его долговязый парень только что извлекший часы из кармана своего соседа.

— Я тоже пойду на войну. Тоже.

— Ты, — засмеялся парень — калека!

— Я буду у пулемета. Я старый пулеметчик. Я еще на прошлой войне ноги потерял: я тоже жить хочу. Тоже, — кричал он, вцепившись в ногу парня, который забавляясь испугом калеки, отшвыривал его в сторону сильными пинками.

Через пять дней Первый Корпус Священной Армии Бессмертных был целиком сформирован. Его командиром Комитет назначил племянника президента виконта д’Ормон.

Часть вторая

ПОСЛЕ своего обессмертия виконт д’Ормон пьянствовал целую ночь. Еще так недавно домашний врач виконта категорически запретил ему потребление алкоголя. А теперь… все можно, все доступно, все безвредно. Товарищи по кутежу вливали в виконтовское горло самые невероятные смеси приговаривая:

— Качай виконт. Тебя никакой яд не возьмет. Дуй на здоровье.

В середине вечера кто-то предложил. — Господа. Маленький опыт. У меня в перстне есть кристаллик цианистого кали. Не согласится ли виконт…

Д’Ормон улыбнулся.

— Пожалуйста.

Владелец яда протянул ему крупинку страшного вещества. Д’Ормон взял его кончиками пальцев и… остановился.

— Я не боюсь, господа, — сказал он в ответ на удивленно-вопросительные взгляды. — Может быть вы не поймете меня, но это так странно, вдруг, вот сейчас проглотит эту частицу яда и реально, совершенно реально почувствовать себя бессмертным. До сих пор я только верил этому. Теперь я буду знать это. Понимаете вы. Итак…

Он сделал движение, чтобы поднести яд к губам, но сидевшая рядом с ним женщина резким движением толкнула руку виконта. Кристалл выскользнул из холеных пальцев.

— Эй, ты с ума сошла, — вспыхнул д’Ормон.

— Я не хочу, я не хочу этого, а вдруг…

Упавшего кристалла не нашли.

На следующий день виконт проснулся с головной болью и с невыносимо ноющим телом. Он взял ванну, обильно приправленную духами, но это не помогло.

— Надо пройтись, — решил он.

Свежий апрельский ветерок выгнал пары алкоголя. Было уже около двух, и улицы кишели народом. Толпы стояли у объявлений Комитета Бессмертия. Мальчишки-газетчики шмыгали под ногами. Рожки автомобилей надоедливо тявкали простуженными голосами.

Виконт д’Ормон решил перейти на другую, солнечную сторону.

В большом европейском городе приезжий провинциал теряется перед этой непосильной задачей. Несколько саженей отделяют его от противоположного тротуара и на этих нескольких саженях десятки воющих, звенящих и визжащих опасностей стерегут его. Трамваи и автобусы, автомобили и мотоциклетки, велосипеды и роскошные выезды богачей несут с собой ужас увечья, может быть и смерти. Сплошной вереницей летят они друг за другом, и, кажется, что нет никакой возможности проскочить между ними, не свернув шеи.

Опытный взгляд столичного жителя легко и спокойно ориентируется в этой сутолоке. Сразу намечает он свободный проход, ловко отводит голову породистого рысака, дружеским жестом руки предостерегает спокойного шоффера, раскуривает потухшую папиросу перед самым носом трамвая, поправляет шнурок ботинка в двух дюймах от испуганного велосипедиста и, провожаемый проклятьями мотоциклиста, вступает на противоположный тротуар.

Виконту д’Ормон никогда и в голову не приходила, мысль что его могут сбить с ног, раздавить, изувечить. В своей красножелтой кэпи и сером плаще он, прогуливаясь, переходил улицу, предостерегающе поднимая стэк.

Но сегодня с виконтом случилось что- то странное. Едва он вступил на мостовую, как мимо его носа прошмыгнул блестящий авто. В другое время виконт не обратил бы на это никакого внимания, но сегодня он вдруг вспомнил слова профессора Мортеля:

«ВЫ МОЖЕТЕ ПОГИБНУТЬ ПОД КОЛЕСАМИ ТРАМВАЯ ИЛИ АВТОМОБИЛЯ».

— О нет. Нельзя же так глупо рисковать вечной жизнью. Вечной жизнью. Нет, виконт, лучше подождет, пока проедет вот эта мотоциклетка. А теперь автобус. Надо пропустить и его. Вот этот велосипедист едет слишком быстро. Ну, кажется, можно. Ах, что за сумасшедшие лошади в коляске этой дамы.

Уже несколько десятков человек с той и другой стороны улицы перешли полную движения полосу, а виконт д’Ормон все стоял и стоял, пока, наконец, не решил, что теневая сторона лучше солнечной, и не вернулся домой старым путем.

На гладком полированном полу вестибюля он поскользнулся и чуть-чуть не упал. Услужливый лакей поддержал его.

— Здесь надо постлать ковер. Можно упасть и разбить себе голову о косяк. Распорядитесь.

— Слушаю, виконт.

Швейцар удивился. Виконт ненавидел ковры. Дом достался ему в наследство от брата, и первым распоряжением нового хозяина было:

— Убрать эту мягкую дрянь. Они только пыль разводят.

На столе в кабинете лежала утренняя корреспонденция. Между другими в глаза виконта бросился большой конверт с бланком военного министерства.

— Опять комиссия, — усмехнулся он, отрывая тонкую полосу бумаги.

В конверте было извещение о том, что он, виконт д’Ормон, ротмистр, назначается командиром 1-го корпуса Священной Армии Бессмертных. Предлагается немедленно приступить к исполнению обязанностей.

Д’Ормон вздрогнул. Корпус… война… опять…

— Вы можете погибнуть под колесами трамвая или автомобиля, от удушья и от удара палкой, от пули, от ножа…

— И штыка тоже, милый, профессор, — подумал виконт.

Что же делать. Сослаться на болезнь? Отговориться недостатком опыта?

Раздумывая, виконт шарил глазами по комнате, словно хотел прочесть решение вопроса в лепных узорах потолка и лакированной панели стен. Случайно глаза его остановились на большом зеркале и он увидел себя в новеньком с иголочки мундире. Грудь мундира была украшена орденами.

— Нет. Виконт д’Ормон не трус. Все это вздор: все это пройдет. Жан, закажите автомобиль.

Вербовочной комиссии, где являющиеся заполняли анкеты и подписывали какие-то обязательства, их предупреждали. — Прививка после прохождения полного курса военного обучения.

Некоторым это не нравилось, и они поворачивались, чтобы уйти, но в большинстве случаев, не дойдя до двери, махали рукой и возвращались.

— Черт с вами, пишите. После, так после.

Записавшиеся чувствовали себя уже бессмертными и, весело напевая, уходили, уступая место другим.

На записи дело не кончалось. Предстоял еще ряд формальностей в виде медицинских комиссий, комиссии полицейской благонадежности, в виде отобрания материальных поручительств. Всякий вступающий в армию должен был представить определенное движимое или недвижимое обеспечение.

— Совершенно правильно, — сказал какой- то упитанный человек, подписывая обязательство. — Совершенно правильно. Не можем мы разводить бессмертных нищих.

— Сволочи, — буркнул не имевший поручительства апаш. Вы еще узнаете нас. Ночью произошло несколько дерзких грабежей на самых людных улицах. Полиция удвоила число и величину постов.

24-го апреля виконт д’Ормон рапортом президенту донес о своем вступлении в должность.

Первое время обучение добровольцев было поставлено так, чтобы не слишком отягчать обучающихся. Они обязаны были являться на занятия в семь часов утра и работали только до десяти.

Но время не ждало. Комитет Бессмертия, превратившийся в штаб мировой интервенции, был крайне обеспокоен подозрительным молчанием Советской России, не только не обращавшейся с воззваниями и протестами, но даже не прерывавшей официальных сношений со странами, давшими в комитет своих представителей. Часы занятий добровольцами все удлинялись, и удлинялись, и, наконец, корпус перешел на казарменное положение.

В огромном своем большинстве записавшиеся были люди уже знакомые с военным делом по опыту минувшей войны, и поэтому менее чем через два месяца виконт д'Ормон приказом по корпусу назначил поверочные испытания, на которых собирался присутствовать сам.

Офицеры корпуса в день, назначенный для испытаний, волновались с самого утра. Они старались угадать какую часть виконт посетит первой, и, наконец, командир одного из полков узнал, что эта честь выпала на его долю. Он немедленно приказал приготовится к практическому гранатометанию.

Ручные гранаты были коньком д'Ормона. Он любил их страстной любовью пресыщенного человека, которому приятно вертеть в руках игрушку, таящую смерть. Он наслаждался возможностью задержать в ладони уже шипящую лимонку. Он любил схватывать и возвращать противнику, упавший на землю подарок. При этом он внимательно изучал это дело и сам был конструктором новой системы, называвшейся — граната д’Ормона.

Именно эти гранаты велел приготовить командир полка.

Когда виконт в сопровождении своего штаба подъезжал к месту занятий полка, он еще издали услышал взрывы своих «милашек». Из тысячи других звуков брался он отличить этот характерный визгливо-ноющий звук, звук, который нес за собой страшную смерть не только от толстых неправильных осколков, но и от ужасного газа, скрытого под оболочкой бомбы.

Да это его «игрушки».

— Полк занимается практическим гранатометанием — рапортовал командир. — Мы надеемся, что виконт не откажется продемонстрировать солдатам свое искусство.

Кавалькада придвигается ближе: уже видны контуры вала и фигуры людей, подбегающих к этому валу, замахивающих, бросающих что-то и быстро нагибающихся. Виден полет удачно брошенной гранаты, слышен гул взрыва.

— Направо, виконт, направо.

Но виконт решительно поворачивает налево. Он очень любит искусство гранатометания. Он не боится за себя, когда держит в руке шипящую бомбу. Но мало ли что может случится? Вдруг бомба разорвется раньше времени. Или, размахиваясь для броска, виконт поскользнется и упадет. Или кто-нибудь из этих неопытных еще гренадеров допустит ошибку. Может произойти несчастье, можно оказаться раненым и тогда…

— Если медицина не сумеет оказать вам своевременную помощь, все это может убить вас!

— Нет полковник. Я не заеду в ваш полк. Верю вам издали. У меня не хватит времени. До свиданья.

И весь штаб послушно поворачивает налево за командиром 1-го корпуса Священной Армии Бессмертных.

«ПРИКАЗ Комитета Бессмертия.

По донесению командира Первого Корпуса Священной Армии Бессмертных, Корпус готов к выступлению. Наступил момент, когда всем без исключения: офицерам, чиновникам и солдатам корпуса должна быть произведена прививка эликсира. Но лаборатория вырабатывающая означенный эликсир не успела произвести его в достаточном количестве. Для избежания могущего возникнуть недовольства среди части корпуса, коей прививка не сможет быть произведена, Комитет постановил: сроком производства прививки назначить момент окончания военных операций.

Комитет».

— Ну, нет, — сказали господа офицеры, прочтя приказ.

— Ну, нет, — зашумели солдаты, узнав о распоряжении комитета.

— Сперва эликсир, потом фронт, — заявили все.

На следующий день прививка качалась.

ВИКОНТ д’Ормон сидел в кабинете Председателя Комитета.

— Факты вещь упрямая, господин председатель, — говорил он, — но третьего дня солдаты одного из полков отказались стоять в карауле у пороховых погребов. Вчера в другом полку во время практической стрельбы произошел разрыв винтовки и затвор размозжил голову стрелка. Полк отказался продолжать стрельбу. Сегодня гренадеры заявили, что они не желают иметь при себе капсюли от бомб и настояли на передаче их в склады. Они не хотят иметь дело с такими опасными штуками. Они боятся.

Председатель позеленел — Что же это, значит, виконт. Все ваши солдаты трусы!

— Все мои солдаты бессмертны, господин председатель!

Утром следующего дня корпус грузился в поезда, чтобы следовать сквозными эшелонами на русско-польскую границу — в тот же день вечером полиция, жандармерия и регулярная армия потребовали прививки.

Виконт д'Ормон с корпусом не поехал. Накануне вечером он, прочищая револьвер, случайно прострелил себе ладонь руки.

ПАРИЖ спал. Бессмертная полиция сторожила его покой. Бессмертная армия хранила границы Франции.

В рабочих кварталах, крадучись по стенкам, проходили вооруженные люди. Они собирались на площадях и оттуда стройными колоннами двигались к центру. Попадавшиеся по пути полицейские дрожали как зайцы перед дулами наведенных на них револьверов. Охрана арсеналов безмолвно поднимала руки вверх. Бессмертная жандармерия в панике бежала перед смертью, надвигавшейся на них стройными рядами рабочих отрядов.

Через пару часов город был в руках восставших.

Председатель Комитета имел этой ночью тайное свидание с Мортелем.

— Какого дьявола, — кричал председатель, — какого дьявола сказали вы все эти глупости об автомобилях и пулях, когда вливали в этого олуха, президентского племянника, вашу водицу.

— Позвольте, господин председатель. Мне было приказано, чтобы все было как можно правдоподобнее. Вот я постарался. Ну если бы я этого не сказал. Первый несчастный случай, и обман открыт.

— Все равно он будет открыт, рано или поздно!

— Вот этого-то я и боюсь. Висеть на фонаре не моя специальность, господин председатель!

— И не моя, профессор. Ну да впрочем мы…

Дверь кабинета открылась, и отступивший с поднятыми вверх руками, караул пропустил трех человек с револьверами в руках.

С ПЕСНЯМИ и музыкой двигался эшелон через Германию. В дороге, в движении Герои Первого Корпуса не думали о предстоящем. С незаряженными винтовками (как бы не выстрелила случайно), с гранатами, капсюли от которых (опасная штука) хранились в складах, следовавших особым эшелоном, неслись они к границам Советской России, по дороге хвастаясь предстоящими подвигами.

Наконец, первый головной эшелон достиг маленькой силезской станции. Здесь поезд остановился перед семафором. Стоял час, стоял два, а к концу третьего часа к поезду подошли пятеро вооруженных рабочих и скомандовали.

— А ну вылезай, да клади оружие! Живо! А то… Кругом пулеметы.

И Бессмертные солдаты Первого Корпуса Священной Армии покорно выходили из вагонов складывали безвредное оружие и возвращались обратно, пугливо посматривая на револьверы и бомбы пятерых.

За первым эшелоном подъехал второй, потом следующий и…

— Коминтерн слушает.

— По радио сообщают, что эшелоны Первого Корпуса Бессмертных обезоружены германскими железнодорожниками и возвращены обратно к границам Франции.