Журнал «Посев» № 3 (1590) - март 2010

Ольга Ожгибесова. Кровавая заря

Откуда у сибирской деревни, что затаилась меж двух озер неподалеку от границы с Казахстаном, такое название – Дубынка, сказать никто не берется. Дубам здесь взяться неоткуда – всё больше березы да осины. Край озёрный, богатый рыбой – караси с подошву мужского сапога, земля плодороднейшая. Двести лет осваивали эти места переселенцы из центральной России, бежавшие в богатую, сытую, хлебосольную, свободную Сибирь – кто от произвола помещиков, кто от голода. Врастали в землю прочно, привозили с собой из России дома – основательные, срубленные из столетних сосен. В соседнюю с Дубынкой Ново-Александровку, что раскинулась на другом берегу озера, на телегах из Воронежской области привезли даже деревянную церковь, не решившись оставить «сердешную» на исторической родине. Полтора века простояла она на сибирской земле, пережила и красную смуту, и страшный террор, а вот в начале ХХI века помешала ретивым начальникам, решившим на этом месте поставить новую школу, как будто не нашлось другого, и некому было заступиться за святыню…

А в Дубынке церковь построили белокаменную, с высокой колокольней. Когда-то стояла она в центре большого села, а теперь, обезглавленная, ютится на задворках. Ещё недавно в ней располагался клуб, а несколько лет назад требующее капитального ремонта здание передали верующим, чтобы немощным старушкам не приходилось ездить в соседнюю Ильинку. Там расположен единственный сохранившийся в районе храм, первый, кстати, каменный храм на юге Тобольской губернии, построенный еще в 1797 году. Денег на восстановление церкви у селян пока нет, но икону над входом повесили, благословение владыки Тобольского и Тюменского получили, и службы теперь проходят регулярно.

В феврале 1921 года колокол на дубынской церкви возвестил о начале одной из самых страшных трагедий, вошедшей в летопись крестьянского восстания на юге Западной Сибири. В каждой войне есть своя «пятая колонна». А в Гражданской – особенно. Ярость крестьян, восставших против продразверстки и Красной армии, перекинулась на тех, кто, по мнению мятежников, «продался коммунистам», развязавшим войну с собственным народом: на коммунаров, советских работников, активистов сельсоветов, милиционеров, на членов их семей. Ишимская организация РКП(б) на 20 апреля 1921 года потеряла 406 человек убитыми и пропавшими без вести. Члены РКП(б) Прытков и Смирнихин сообщали о том, что одиннадцать арестованных коммунистов доставили в штаб Народной армии, раздели донага, кололи пиками, а в ночь с 12 на 13-е января посадили на подводы и увезли. При этом сопровождавшие коммунистов мятежники кричали: «Будете или нет Бога признавать?!».

Пегановский волостной милиционер, член РКП(б) Ф. Соколов был арестован мятежниками. По дороге в штаб конвоиры избивали его пикой, били наганом по голове и лицу, приговаривая: «Записались в коммуну, хотели наше имущество разделить и на нашей шее поехать. Врёте, сейчас вы отпраздновали! Власть коммунистов пала, и мы вас всех с корнем выведем, и будем хозяева сами, и будем жить по-старому: у нас всё будет – сало, масло и хлеба с остатками».

Вернуться к прежней, спокойной и сытой жизни – вот и вся идеология восставшего крестьянства. Жительница деревни Усть-Ламенская Анна Павловна Терещенко вспоминает: «Был такой Бёрдов в деревне Евсино. Он деревянным стежком убивал. Ему привезут коммунистов, а он убивает. Убийцей был. Может, тыщу убил, может, две, может, три. Потом коммунисты его убили». И проговаривается: «Сначала белые – коммунистов, потом коммунисты – белых, а потом коммунисты – коммунистов». И жутко смеётся над своими собственными словами…

В том же Евсино командование мятежников выпустило приказ №2 от 9 февраля 1921 года: «С получением сего предлагается вам в течение 3-х часов организовать отряд, арестовать всех коммунистов и истребить».

В аналитическом докладе командира 85-й бригады ВНУС Н.Н. Рахманова отмечалось: «В Омутинском районе повстанцы подвешивали взрослых и детей, у беременных женщин разрезали животы, и всё это затем, чтобы в корне истребить семя коммуны».

В докладе помглавкому по Сибири сообщалось: «200 трупов крестьян были найдены в селе Ильинском… которые там валялись повсюду… в искалеченном виде, причём было видно, что погибшие были даже не расстреляны, а убиты палками и вилами, и среди них даже были мальчики и девочки до 15-летнего возраста».

В Ильинском краеведческом музее сохранились фотографии погибших. В их числе Петр Яковлевич Курбатов, секретарь Ильинского волостного комитета партии, чьим именем теперь названа улица, где и стоит музей. Его убили одним из первых. Курбатов пытался спрятаться, но повстанцы нашли его.

– Об издевательствах над ним рассказывали много и красочно, – говорит директор музея Галина Копотилова. – Слишком обозлились, пока искали. Выкололи ему глаза, перебили руки и ноги, в конце концов, убили, бросили в яму у кирпичного завода на западной окраине села.

В витрине, рядом с фотографией, выцветший - листок бумаги. Это письмо Михаила Курбатова, брата замученного повстанцами партийного секретаря. Оно было написано им ещё в 60-е годы пионерам-краеведам, ученикам 5-го класса Ильинской школы.

«Мне очень тяжело вновь вспоминать трагическую историю брата Петра Яковлевича, члена РКП(б) с 1918 года, секретаря 11 райкома Ишимского уезда в селе Ильинка. Он был участником империалистической войны, в 1915 получил в Карпатах тяжёлое ранение. 2 года лежал в госпитале, откуда вышел инвалидом на костылях.

9 февраля 21-го года в Ильинском восстали против советской власти. С хоругвиями и колокольным звоном поп Увар кропил святой водой повстанцев на святое дело – на убийство. Районная милиция Ильинки с десятком винтовок, конечно, не могла оказать сопротивления повстанцам. И последние начали уничтожать коммунаров и членов их семей, включая младенцев. Брату топором разрубили голову, голени рук и ног, тычками выкололи глаза, изуродовали все лицо и бросили в яму у кирпичного завода. Имущество семьи было разграблено полностью, отец и мать были арестованы, и брошены в каменный дом на площади в Ильинке под замок. Воды и пищи не давалось, при низкой температуре без тепла и света, за железными дверями и под охраной бандитов. Был организован штаб по разбору дел коммунистов. Начальник штаба Сытов. Решение штаба: убить немедленно. За порогом приводилось в исполнение тычками. Было убито зверски 105 человек в Ильинке. Трупы несколько дней валялись на улице и позднее сброшены в яму у кирпичных сараев.

В Ильинке ни один повстанец не пострадал от рук коммунистов – брат приказал все винтовки оставить в помещении милиции, а самим разойтись по домам. Лозунгом повстанцев было: не оставлять хвостов. Если отец, сын или брат находились на советской или военной службе в Красной армии, все его родственники уничтожались. Арестованных освободили войска из сформированных отрядов коммунистов».

В селе Ильинском и сегодня стоит памятник погибшим односельчанам, но вот, что интересно: в семидесятых годах, когда в селе асфальтировали центральную улицу, она прошла прямо по могиле, где похоронены жертвы восстания… Могилу закатали под асфальт, а памятник поставили в стороне…

Но вернемся к Дубынке. Зимой 1920 года здесь была организована первая на территории Казанского района Ишимского уезда коммуна «Заря».

Чтобы понять причины разыгравшейся спустя год трагедии, остановимся на некоторых моментах. Во-первых, под коммуну было выделено 767 десятин плодороднейшей земли, в том числе 367 десятин пашни и 130 десятин сенокосов. Земля же в Сибири, как и по России, в целом, находилась в общинном пользовании. Только община могла распоряжаться ею, только она могла решать, кому и где выделять наделы. Нарушив вековые устои, отняв, по сути, лучшие земли у своих односельчан и соседей, коммунары не могли не вызвать недовольства «обчества».

Во-вторых, на коммунаров не распространялось положение о продразвёрстке. Собрав – на общинных землях! – неплохой урожай, часть они засыпали под следующую посевную, часть оставили себе - на пропитание, остальное же – 60 подвод – отправили в Ишим. И это в то время, когда у всех остальных зерно выгребали подчистую – и «едоцкое», и семенное, чем обрекли на голод тысячи семей.

В-третьих, коммунары отреклись от веры, которая сильна была в сибирских деревнях. В церковные праздники они устраивали гулянки, играли на гармошке, всячески подчёркивая своё пренебрежение сельскими обычаями и традициями. Осенью сыграли свадьбу – свою, коммунарскую, без благословения родителей и венчания в церкви. Всё это не могло не вызвать недовольство в соседних деревнях. Судьба коммунаров была предрешена.

9 февраля 1921 года стало чёрным днём в истории коммуны «Заря». Повстанцы пришли со стороны соседней деревни. Поначалу никто не обратил на них внимания – коммунары были заняты обычными делами. Когда спохватились, нападавшие уже бесчинствовали в домах и на улицах. Имущество, а его в коммуне было немало, разграбили, увели скот. Коммунаров выгнали на площадь. Не дали даже одеться – кто в чём был, в том и стоял на снегу в 20-градусный мороз. Ревущих детей покидали в короба – телеги с бортами. Взрослых построили в шеренгу по двое и повели в Дубынку.

Нужно уточнить. Всего в коммуне насчитывалось 300 человек – 92 мужчины, 78 женщин, остальные – дети и старики. Но к моменту мятежа здесь жили только 33 семьи, около 150 человек. Другие коммунары зимовали в старых домах родных деревень. Из них уцелели только те, кто успел скрыться. Остальных схватили и привели в Дубынку.

Жительница соседнего села Ново-Александровка Анна Павловна Резинкина – в 1921 году ей едва исполнилось три года! – помнит, как вели зимой по улице женщин – босых, простоволосых, в одном нижнем белье. Женщины плакали, крестились и кланялись тем, кто смотрел на них в полузамёрзшие окна: «Простите, люди добрые, Христа ради…». Она не знает, кто были эти женщины. Нам понятно: коммунарки. Вспоминает она и то, как мать спрятала их, детей, в подпол – они сидели там, пока повстанцы обыскивали дома в поисках членов коммунарских семей.

В Дубынке пленников закрыли отдельно: детей и женщин – в Нардоме, бывшем доме купца Александрова, мужчин и стариков – в избе крестьянина Орлова. Душеньку повстанцы потешили вволю.

Учительница – коммунарка Лидия Томащук, чудом уцелевшая в те дни, вспоминала: «В селе творилось что-то невероятное. Со всех сторон неслись вопли, стоны, рыдания, ругань. На снегу уже валялись мёртвые и раненные. Окровавленных людей куда-то тащили, издевались над ними».

Судьбу коммунаров повстанцы решали три дня. Коммунистов вызывали на допросы, избивали, издевались. Изнасиловали и убили несколько женщин. Марию Заполеву, коммунарку, вышедшую замуж без венчания и родительского благословения, заколол вилами родной отец, не простивший дочери своего позора.

Вчерашние мирные крестьяне, ограбленные, униженные, обозлённые, сегодня стали палачами. Всё то зло, которое принесла с собой Советская власть, для них воплотилось в коммунарах и коммунистах. Уничтожить их – означало уничтожить зло, уничтожить Советскую власть, вернуться к прежней спокойной, сытой жизни. Это была единственная цель восставших. Ничего другого они не хотели.

И всё же это не была просто расправа. Повстанческий суд заседал целую ночь и вынес своё решение: убить! Детей младше четырнадцати лет отдали родственникам. Надеялись, что вырастут и забудут? Или что поймут и простят? В некоторых деревнях до сих пор потомки коммунаров и повстанцев смотрят друг на друга, как на врагов.

Утром 13 февраля измученных холодом, голодом и пытками людей вывели на площадь. Сюда же согнали жителей Дубынки – казнь должна была стать показательной. Вызывали по одному: «Коммунист Тимофей Швецов, коммунист Харлампий Швецов, коммунист Николай Швецов…».

Информация к размышлению: повстанцами, устроившими бойню, командовал сотенный… Фёдор Швецов.

Смерть коммунаров была мучительной. Одна показательная деталь: у восставших не было оружия. Приговорённых поднимали на пики или тычки – деревянные шесты с привязанными к ним зубьями от бороны.

…С этими пиками повстанцы будут воевать против регулярных частей Красной армии…

Вспоминает Василий Степанович Бабушкин: «На правом берегу Иртыша, в Аксурской, был большой бой. Сосед наш, мобилизованный в банду, рассказывал, что им выдали заострённые колья и бросили против частей Красной армии. Много погибло там мужиков. Убивали всех подряд». Случаи, когда повстанцы шли в бой вооружённые одними лишь кольями и пешнями, не единичны. Да и откуда было вчера ещё мирному крестьянину взять оружие? Разве что добыть в бою. В своём рапорте о ликвидации мятежа в Ишимском уезде губвоенком П. Хрусталёв писал, что повстанцы вооружены пиками, дробовиками и лишь 15% – винтовками.

…На площади села Дубынка под торжествующий благовест церковного колокола были убиты 144 человека. Тела погрузили в короба, привезли в коммуну, сложили в бане на берегу Коммунарского озера и сожгли… Возможно, кого-то заживо…

Много лет в память о гибели земляков в Дубынке проводится факельное шествие. Были, что скрывать, в эпоху очередной русской смуты попытки пересмотреть историю, забыть о безвинно пролитой крови. Сегодня мы понимаем, что та расправа была лишь жестом отчаяния обманутых и ограбленных сибирских крестьян. Они все – жертвы: и те, кто был убит, и те, кто убивал.

В Дубынском краеведческом музее есть целый зал, посвящённый трагическим дням февраля 21-го года. Фотографии погибших коммунаров, картина, запечатлевшая момент расправы, диорама, воссоздающая коммунарский быт. На стене – короткий рассказ с иллюстрациями о том, как жила и как погибла коммуна «Заря». Запомнилась одна картинка: всклокоченный дьякон «посылает проклятия» в адрес красноармейца – продразвёрстчика. Удар шашкой обрывает жизнь дьякона.

Так кто же уронил семена зла в плодородную сибирскую землю?..

Ростислав Полчанинов. Мaлик Мулич

Тридцать лет назад 25 ноября 1980 г. в Сараеве скоропостижно скончался профессор Малик Мулич, крупный славист, специалист по русской литературе, древней и современной.

М. Мулич родился в Травнике (Босния) 24 ноября 1917 г. Его родители были учителями и русофилами, что среди мусульман случалось редко. У его отца имелись даже книги о России и самоучитель русского языка. В Австро-Венгрии до 1914 г. несмотря на антирусскую политику правительства их можно было издавать.

Ибрагим – отец Малика – умер вскоре после конца войны (1914–1918) и Атифе, матери Малика (скончалась в 1930 г.) пришлось на своё небольшое жалование воспитывать Малика и его двух старших братьев. Семья жила бедно и Атифа сдавала часть дома русским эмигрантам, у которых были дети ровесники Малика. Играя с ними вместе, Малик научился некоторым русским словам, причём выговаривал их без акцента, что очень трудно давалось югославянам.

После смерти матери братья переехали в Сараево. Старший работал и содержал младших. Малик принадлежал к интеллигентной, но бедной семье, и хотя он был одним из лучших учеников в классе, дети более обеспеченных родителей его в свою компанию не принимали. Дети русских эмигрантов были в таком же положении, и когда Малик попал в нашу русскую компанию, сразу почувствовать себя своим. А попал он к нам вот так.

Осенью 1932 г. моя семья переехала в Илиджу, которая тогда не была предместьем Сараева, и добирались туда поездом.

По воскресеньям я ездил из Илиджи в русскую церковь в Сараево. Для русских эмигрантов церковь была не только местом молитв, но и местом встреч. Там я встречался с Борей Мартино, шёл к нему обедать и оставался у него до начала скаутского сбора. Нас в звене «Волк» было шесть человек. Кроме Бори и меня туда входили ещё Жорж Богатырев, единственный оставшийся в отряде из бывших волчат, полуангличанин Женя Леонард, и бывший кадет Юра Сахаров, который вместе с Игорем Москаленко учился в ремесленном училище. Сборы устраивались на кухне у Мартино, и всё звено умещалось вокруг стола, даже в полном составе.

Со Славой Пелипцом мы тоже виделись в церкви. Однажды осенью 1933 г. Слава подозвал меня и сказал о Малике Муличе, который хочет записаться в русские скауты. Мы договорились встретиться после уроков около театра, который был на полпути между гимназиями, где мы учились, Слава и Малик – в 1-й, а я – во 2-й.

Когда мы встретились, я объяснил Малику, - чтобы принять его в звено, нужно получить согласие Бори – вожака звена – и предупредил, что на наших сборах мы говорим только по-русски.

– Я понимаю, – ответил Малик по-русски, но тут же перешёл на сербско-хорватский язык. Он сказал, что любит Россию и русский народ, что хочет научиться русскому языку, что он уже пробовал поступить в русский кадетский корпус, но ему отказали, так как он не русский, что у него есть самоучитель и другие книги о России, оставшиеся после смерти отца. Мы договорились о встрече на следующей неделе, после сбора, на котором будет обсуждаться его просьба. Конечно, он был принят в звено.

На первом же сборе Боря дал Малику наш, отпечатанный на шапирографе, сборник песен. Мы пели, аМалик следил за словами, стараясь запомнить и мотив и слова, но на следующем сборе уже пел вместе с нами, немного поглядывая в текст. И хотя на первых сборах Малик еще молчал, но очень скоро он заговорил по-русски, причём совершенно без акцента.

В сентябре 1935 г. в Белграде мы с Маликом и Борей приняли участие в составе русской делегации в 3-м «савезном табору» (югославянском национальном джембори). В 1936 г. – в первом однонедельном лагере нашего Сараевского отряда. В 1937 г. – в лагере Сараевского и Загребского отрядов «Перун» в Шуметлице, именно там Малик закончил 1 КДВ – курс для вожаков.

Он много читал по-русски и увлекался поэзией. Часто у костра он декаламировал наизусть Гумилёва и Есенина. Знал он прекрасно и Маяковского, но не считал его серьёзным поэтом. Любил Зощенко и пересыпал разговорную речь зощенковскими выражениями. Не хуже знал он Ильфа и Петрова.

У Малика была феноменальная память и талант к языкам. В 1 гимназии он учился в классическом отделении, где преподавали древнегреческий, латынь и французский. Свободно говорил по-французски и иногда потешал нас, выступая у костра с «пятиминутками» на злободневные темы на латинском языке. Многие из нас учили латынь и понимали если не всё, то почти всё, что говорил Малик. После этого мы хором повторяли по слогам за Маликом латинскую фразу, начинавшуюся с конца: Рум, норум, цинорум, капуцинорум… пока не получалось – о, венерабилис барба капуцинорум (о, божественная борода капуцинеров).

В 1937 г. Малик окончил гимназию и осенью вместе с Борей они поехали в Белград учиться в университете. Оба устроились в Студенческом доме Короля Александра на Александровой улице напротив скверика с памятником Вуку Караджичу. Боря взялся за 2-й БОРС – Белградский отряд русских скаутов-разведчиков, а Малик 17 октября 1937 г. основал 3-й БОРС. Боря назвал свой отряд Суворовским, а Малик – Ермака Тимофеевича.

В это время в Земуне на Агрономическом факультете учился Слава Пелипец. Он отошёл от разведчества, увлекался сокольством и посещал в Белграде клуб НТС НП – Национально-Трудового Союза Нового Поколения (ныне НТС). В этом клубе устраивались доклады, можно было почитать русские газеты чуть не из всех стран мира и встретиться с русской студенческой молодёжью.

Слава Пелипец осенью 1934 г. переехал в Земун из Сараева, который был тогда фактически предместьем Белграда, он успел приобрести там много друзей и знакомых среди русского студенчества. А для Малика и Бори всё, что они увидели в Белграде, было ново, и клуб НТСНП произвёл на них сильное впечатление. Сараево в 1930-е годы не было университетским городом, и там не было никакой студенческой жизни. Теперь Малик, Боря и Слава часто встречались в клубе НТСНП, Слава снова заинтересовался разведческой работой и 9 апреля 1938 г. основал 4-й БОРС генерала Дроздовского.

Друзья решили издавать разведческий журнал, назвав его «Мы». Главным редактором стал Боря, секретарём редакции – Слава Пелипец, а Малик, как иллюстратор, вошёл в редакционную коллегию. Первый номер вышел в январе 1938 г.

Однажды с Маликом, который держался русской компании, случился такой комичный случай. Одна студентка, увидев группу русских студентов, в которой был и Малик, говоривших между собой, разумеется, по-русски, упрекнула всех, сказав, что русские, даже родившиеся в Югославии, говорят по-сербски с ошибками и со страшным акцентом. Малик, поклонившись в сторону студентки, спросил её – относится ли это замечание и к нему, на что получил ответ: «Не воображайте! Сразу видно, что вы рус». Тогда Малик показал студентке свой студенческий билет. Она своим глазам не поверила, - мусульманин из Боснии может свободно говорить на русском языке, который, как она думала, в Югославии не изучается! Она, конечно, не знала, что в Югославии на богословии и славистике преподавали русский язык.

Малику, окончившему в Шуметлице в 1937 г. КДВ – Курс для вожаков, в 1938 г., из-за недостатка инструкторов, было предложено самому стать инструктором (т.е. преподавателем) и на 2 КВД и на 1 КДР – Курсы проводились там же в Шуметлице с 12 июля по 3 августа. На КДР Малику поручили читать лекции по гигиене и скорой помощи и по физической культуре. Кроме того, он вместе с Пелипцом обучал сапёрному делу и играм и песням. Через неделю с 10 по 15 августа Малик уже провёл лагерь нового, только что основанного 1 июня 1938 года Крагуевацкого отряда, насчитывавшего 7 участников. Во втором номере бюллетеня «Лагерник» за май 1939 г. Малик, подписавшийся буквой «М», свои воспоминания и переживания закончил словами:

«Когда все легли спать, я сидел у костра. Я долго думал об этих мальчиках, которые решили готовиться к служению России, не видя Её и до моего приезда имея о ней ещё более смутное представление, чем теперь. Много они о Ней расспрашивали у меня в лагере. И я рассказывал. Я видел, что они любят эту Россию, которую они построили в своей детской фантазии. Когда я ложился спать, костёр уже погас. Но не погасли, и никогда не погаснут те огоньки, которые разжёг этот лагерный костёр в юных сердцах. Эти сердца не сдадутся на тяжёлом пути – они всегда готовы за Россию».

Хоть Малик и был начальником отряда и инструктором КДР, формально руководительского звания он не имел. В тридцатые годы получить его было не так просто, но Малик в этом и не нуждался. Ребята чувствовали в нём руководителя и охотно шли за ним.

Война настигла Малика в Белграде. Как житель Сараева, он получил разрешение немецких властей вернуться в Боснию, ставшую к тому времени частью так называемой «Независимой Державы Хорватии». Это он привёз устный приказ М.В. Агапова о передаче Б.Б. Мартино должности начальника Инструкторской части НОРС-Р – Национальной Организации Русских Скаутов-Разведчиков.

В январе 1942 г. Б.Б. Мартино, я и ещё трое сараевцев решили через Берлин пробиться дальше, на оккупированную немцами территорию СССР, а Малик, чтобы завершить своё высшее образование, начинает хлопоты о переводе из Белградского в Загребский университет. Усташи, контролировавшие Загребский университет, враждебно относились к студентам, учившимся до войны в Белграде, и Малик, сделав несколько неудачных попыток, решил следовать за нами в оккупированные области СССР. Он поехал в Берлин, бежал из транспорта, при помощи НТС, членом которого был, перешёл нелегально германско-польскую границу и приехал в Варшаву, где проживал заболевший туберкулезом Б.Б. Мартино. Как хорватский подданный Малик становится на учёт в Хорватский комитет в Варшаве и получает немецкие продовольственные карточки, полагавшиеся хорватам как союзникам и превышавшие более чем в два раза нормы для немцев в Германии. Ни в одной другой оккупированной стране немцы не пользовались подобной привилегией, и иначе как вызовом польскому населению подобную продовольственную политику нельзя было бы назвать.

В Варшаве Малик долго не задержался. Он решил пробираться в Крым, выдавая себя за татарина. Для этого он взял несколько уроков языка у одного варшавского татарина. Малик знал массу турецких слов, вошедших в Боснии в разговорный язык, особенно у мусульман. Так как многие турецкие слова были и в татарском языке, то Малик с его способно стями к языкам, вскоре мог говорить по-татарски, примешивая только иногда русские слова и обороты. Как хорват, знающий русский язык, Малик без труда получил работу в одной немецкой строительной фирме в Крыму.

По дороге в Крым Малик на какое-то время задержался в Киеве. Там он познакомился с Иришей Брунст (теперь матушкой Ириной Короленко). В своём письме И. Короленко писала: «С Маликом мы сразу подружились. Он был удивительно симпатичный, умел с чисто разведческой привычкой подходить ко всем по-братски, со всеми находить общий язык, несмотря на то, что росли мы в таких различных условиях и так много не знали и не понимали. Он нас учил, но в то же время оставался нашим другом, никогда не показывая нам своего превосходства (…) Он нам рассказывал о русских разведчиках. Как-то вспомнил про одного русского молодого человека, который совсем осербился. Малик его встретил на улице в Белграде и стал расспрашивать, как он живёт, что делает. Выяснилось, что он читает Есенина в сербском переводе. И тут, рассказывая нам, Малик воодушевился и воскликнул: «Я его на Есенине и поймал! Как начал стыдить, что он русского поэта читает не по-русски, так он и за русский язык взялся, а потом и русским патриотом стал, и даже в Россию поехал». Слушая Малика, мы и не представляли, что сам-то он не русский эмигрант, а коренной югослав.

В отличие от советских татар у Малика было прекрасное мусульманское религиозное образование, полученное им за восемь лет учения в сараевской гимназии, а его не совсем чистый татарский язык мало отличался от языка татар, выросших среди русских.

Малик начал проводить религиозные беседы в мечети и вскоре приобрёл огромный авторитет у местных татар. Немцы заметили, что в своих проповедях Малик не стремится разжигать у татар ненависть к русским, вызвали его в комендатуру и сделали ему соответствующее внушение. Малик не обратил внимания на советы немецких властей, и после нескольких разговоров немцы приказали ему покинуть Крым. Оставив Крым, Малик в Боснию не вернулся, а устроился переводчиком в Виннице в другую немецкую фирму. Там с ним познакомился профессор Юрий Анатольевич Семенцов (1915–1992), знавший, что Мулич эмигрант и член НТС. В своём письме Семенцов поделился со мной своими впечатлениями: «Я познакомился с Муличем в 1943 г. в Виннице. Мы с ним много беседовали. Он старался привлечь меня к русской национальной работе (…) Я никогда не сомневался, что он из крымских татар. Больше всего меня поразила в Муличе его осведомлённость о России, в частности, о русской литературе. Причём он был знаком не только с классической русской литературой, но и с литературой советского периода. Маяковского, например, он знал лучше меня».

Последние месяцы войны Мулич был под Берлином, в Дабендорфе, а в июне 1945 г. оказался в Югославии, куда, как я думаю, поехал не по своей воле. Характерно, что он сразу же записался добровольцем на сбор урожая, а потом на постройку дороги, что дало ему возможность с осени 1946 г. по 1952 г. проходить курс славистики в Загребском университете, одновременно преподавая в начальной школе, и, редактируя отдел русской литературы в издательстве «Novo pokoljenje» (позднее «Mladost»). Проходя вторично весь университетский курс в Загребе, Мулич, видимо, скрывал, что он в годы 1937–1941 проходил эти же предметы в Белградском университете. В Загребе он познакомился со студенткой по имени Майа (Мария), которая изучала русский язык и в 1948 г. на ней женился. Майа впоследствии стала преподавать в сараевской гимназии историю искусства и русский язык. В 1957 г. у них родился сын Амир.

С 1948 г. Мулич работал в Матице Хорватской, был членом Общества переводчиков Хорватии и Хорватского филологического общества. Печатал статьи в журнале «Jezik» и других.

Окончив университет, Мулич преподавал русский язык в гимназии в г. Вировитица (1952–1954), и греческий и латинский язык в своей родной 1 сараевской гимназии (1954–1957).

Осенью 1957 г. Мулич начал работать на философском факультете Загребского университета как ассистент, а с 1964 по 1972 гг. – как доцент. Докторскую диссертацию «Сербские источники ‘Плетения словес‘» он защитил 9 ноября 1963 г., а 22 января 1964 получил степень доктора философских наук и был приглашен в берлинский университет им Гумбольдта (ГДР) читать лекции по русской и сербско-хорватской акцентологии. Иногда выезжал в Росток читать лекции в университете. В декабре был избран доцентом Загребского университета.

С летнего семестра 1966 г. и до конца школьного года 1966/1967 Мулич преподавал в ЛГУ сербско-хорватский язык и сотрудничал с ИРЛ – Институтом русской литературы и «Пушкинским Домом». С собой в Ленинград Мулич взял своего сына Амира, определив его в школу десятилетку. После этого Мулич часто бывал в СССР, в Москве и Ленинграде, удивляя многих своими познаниями России и Советского Союза. Конечно, он тщательно скрывал и свою принадлежность к НТС, и тот факт, что он, можно сказать, вырос в русской эмигрантской среде. В Югославии это всё было кое-кому известно, и, как выразился в своём письме его сын Амир, – «многим казалось, что Малик слишком хорошо говорит по-русски».

В 1972 г. Мулич начал работать в сараевском университете, где преподавал древнерусскую литературу и стилистику современного русского языка. Принимал участие в научных проектах Сербской академии наук и искусств и Академии наук и искусств Боснии и Герцеговины.

Мулич – автор около ста научных исследований, статей общего характера, рецензий и переводов, как на русском, так и на сербско-хорватском языках. Его учебник «Основы русской акцентологии» (по-русски) был издан в Сараеве (1 часть – в 1974, 2 часть – в 1978). Его труды печатались в разных академических сборниках в Югославии и СССР.

Муличи часто говорили дома по-русски, особенно, когда к ним приходили русские гости.

…Вот так сложилась судьба мусульманского мальчика, любившего наш язык и нашу литературу со всем пылом истинно русской души.

Литература:

Послчанинов Р. Памяти профессора Мулича // Новое русское слово 22 марта 1986, с. 7.

Полчанинов Р. Малик Мулич // Опыт, 1987, но. 82–83, с. 37–39.

Григорий Казаков. Педагог

В 2010 г. исполняется 120 лет со дня рождения Максима Владимировича Агапова-Таганского – выдающегося педагога и ученого, скаутмастера, деятеля российского и югославского скаутского движения, профессора, автора 26 научных трудов по психологии и педагогике.

Максим Агапов родился 22 января (3 февраля по н.с.) 1890 г. в купеческой семье. Он с отличием окончил 6-ю московскую гимназию, располагавшуюся в доме Демидовых в Большом Толмачевском переулке, затем, в 1914 г. – историко-филологический факультет Московского университета, после чего служил преподавателем древних языков в гимназии в Симферополе и в Москве в своей родной 6-й гимназии. После октябрьского переворота 1917 г. М. Агапов стал пробираться на Юг; во время гражданской войны оказался в Крыму, в Алуште, где также устроился преподавателем в гимназию. Там-то он и познакомился со скаутским методом внешкольного воспитания, вступил в местную организацию и, как справедливо пишет Р.В. Полчанинов, «остался верен скаутизму до последних своих дней»[1]. Там же в 1920 г. он написал свой исключительный труд «Педагогические основы скаутизма», который и сегодня не потерял своей ценности. В этом сочинении он впервые сформулировал причины эффективности скаутской системы и назвал ее «высшим достижением педагогической мысли». К сожалению, эта работа неизвестна не только широкой педагогической общественности, но даже многим скаутским руководителям, а ведь из нее можно почерпнуть много вдохновительного и практически полезного. Вскоре после написания этот труд был принят Съездом скаутских руководителей Крыма, а затем Старшим русским скаутом О.И. Пантюховым и Советом скаутмастеров в Константинополе как теоретическая основа русского скаутизма.

В Крыму во время гражданской войны М. Агапов оставался недолго: в конце 1920 г., после прорыва большевиками перекопской оборонительной линии, он был вынужден вместе с частями Белой армии эвакуироваться в Югославию (тогда Королевство сербов, хорватов и словенцев). Ему посчастливилось сразу найти работу: когда в пересыльном лагере он сказал, что в России преподавал древние языки, его тут же направили в хорватский город Огулин, где в гимназии требовался преподаватель латыни. В следующем факте открывается удивительное свидетельство педагогического таланта Максима Владимировича: к своим преподавательским обязанностям он приступил 9 января 1921 г., а уже через три месяца – при том, что едва изъяснялся по-хорватски – организовал из местных детей скаутскую дружину, которая вскоре стала лучшей в стране и получила признание в том числе и Старшего скаута Югославии доктора Поповича. Вот его отзыв: «Огулин – наша гордость. Благодаря брату… проф. М. Агапову Огулинская дружина преуспевает и работает так, что все скауты могут брать с нее пример…»[2]

Впоследствии Максим Владимирович занимал в Союзе скаутов Королевства Югославии различные высокие посты и был даже почитаем как «идейный вождь югославского скаутизма»; его супруга сербка Мария Лазаревна (урожденная Ильич) была начальницей югославских девочек-разведчиц. Он искренне помогал югославам и получал в ответ искреннее уважение и любовь.

Для югославской скаутской организации – опять же, всего через три года по прибытии в Югославию – он разработал систему подготовки скаутских руководителей, которую назвал словами из стихотворения К. Бальмонта: «Будем как солнце!». Этот шаг он предпринял после того, как критически проанализировал признававшуюся во всем мире «гилвеллскую» систему, основанную Р. Баден-Пауэллом. М. Агапов считал, что она учит только тому, как работать с детьми, чем практически с ними заниматься, но не объясняет, зачем это делать, не дает идейных обоснований скаутской работы. Свою систему БКС он основал с идеей, которую пронес через всю свою жизнь и которую воплотил в своих трудах: скаутские руководители должны быть не просто профессиональными туристами, которые умеют жить в природе и обучать детей каким-то практическим навыкам, но настоящими педагогами, глубокими и вдумчивыми людьми, понимающими цель работы. «Я как педагог и психолог знаю, чего не хватает нашим скаутским руководителям: не знания скаутской техники (выучить дюжину узлов и все наши премудрости можно за 3–4 дня), но умения воспользоваться этим материалом. Им известно, что должны знать их скауты, но они не знают, как нужно работать, чтобы был успех. Главное, чтобы понимали, как и почему нужно поступать»[3]. Для того чтобы готовить таких руководителей, он и создал свои курсы, положив солнце как символ света и тепла в основу скаутской идеологии, которую впоследствии выразил в труде «Идеологические основы скаутизма», написанном по-сербохорватски и никогда еще полностью не публиковавшемся в России[4].

Эту систему М.В. Агапов разработал для руководителей Хорватско-Славонского отдела югославской организации, начальником которого он являлся. Югославы ее очень ценили; вот выдержка из письма курсанта 1927 г. Ярослава Конечного:

«Когда я узнал, что меня посылают на курс БКС, мне не верилось, что я лично увижу человека, о котором я так много слышал как о человеке и руководителе. Авторитет брата Максима был в Боснийском отделе, и особенно в нашей дружине, очень высок.

…Под проливным дождем прибыли мы на место лагеря, где нас встретили квартирьеры и брат Максим, который нам представился, обнял каждого и поговорил с каждым из нас любезным, но энергичным голосом… Мы переночевали в школе, на досках, предварительно легко поев и проведя беседу у свечки… На следующий день начался лагерь… Брат Максим вел курс, поддерживая хороший дух между нами… Никакие события, никакая погода не вызывали у него хмурости или недружелюбного слова… В последствии я стал моряком: и за свою службу от кадета до капитана корабля видел много людей и пережил много волнующего, но ничто никогда не могло сравниться с окончанием курса 20 августа 1927 года, когда я от брата Максима получил курсовой платок и лесное имя Белый Волк… Этот платок не покидал меня никогда, и когда мой корабль был взорван подводной лодкой, я его взял с собой в спасательную лодку, и вот сейчас, при всех скаутских торжественных случаях, надеваю его и объясняю американцам, что он означает и что такое БКС.

…Много раз в течение своей жизни я вспоминал слова, которые слышал на курсе от брата Максима, этого идеалиста и великого скаута. Его идеалы всегда перед моими глазами и ведут меня… Брат Максим Владимирович Агапов – настоящий скаут, руководитель и брат, в полном смысле этих слов»[5].

Еще в 1929 г. на съезде скаутских руководителей Хорватии и Славонии про Агапова было сказано: «Для нас особая честь, что мы имеем в наших рядах такого члена»[6]. А когда ему исполнилось 50-лет, западные отделы югославской скаутской организации праздновали этот юбилей как большое торжество. Вышел отдельный номер журнала «Skavtska pota» («Скаутский путь»), целиком посвященный этому событию.

В то же время он постоянно думал о том, как начать и усовершенствовать работу русской скаутской организации, которая была тогда в Югославии слаба и малочисленна. Вот что он в 1923 г. пишет О.И. Пантюхову: «Я был и остаюсь русским скаутом, несмотря на то, что стою во главе Огулинской дружины югославских скаутов. Я стремлюсь своей работой в братской стране с братьями огулинскими скаутами поддерживать уважение к имени русского вообще и русского скаута в частности»[7]. М.В. Агапов действительно начал деятельность в Национальной организации русских скаутов (НОРС)[8], и всегда, при всех проблемах и конфликтах, которые возникали в скаутских делах, подчеркивал свою лояльность Организации и Старшему русскому скауту. По назначению О.И. Пантюхова он занимал должность международного представителя русских скаутов, трижды возглавлял Югославский отдел НОРС, до начала Второй мировой войны был заведующим Инструкторской частью (штабом педагогического руководства) русской организации. Он всецело отдавал себя этой работе, хотя сам находился в очень стесненных обстоятельствах.

В конце 1920-х гг. Максим Владимирович получил предложение переехать в Белград и в звании профессора возглавить созданный им же Белградский психометрический институт. Он также читал лекции в Белградском криминологическом институте, занимался исследованиями в Центральном гигиеническом институте, сотрудничал по научной части с югославской королевской авиацией, выступал на радио и был в Югославии основателем такого научного направления, как психометрия (сейчас она известна в форме тестов на коэффициент интеллекта).

При этом он жил в чрезвычайно тяжелых условиях. Вот цитата из его письма О.И. Пантюхову от 10 июля 1936 г.: «Вы себе представить не можете, насколько свои личные потребности я свел на минимум… За весь прошлый год был всего на одном фильме. В кофейную и кондитерскую не хожу. Ношу штиблеты по 3–5 лет и т.д. Строжайшая экономия во всем, чтобы быть полезным и маме и НОРС»[9] (его мама и другие родственники оставались в СССР; брат сидел в тюрьме и был приговорен к расстрелу). В другом месте Максим Владимирович признается: «Больше всего меня мучает мысль, что я не могу оказать помощи своим в Москве»[10], «так как сам бедствую». Он пишет, что у него не хватает денег даже на почтовые расходы, тогда как, будучи руководителем Инструкторской части, он должен рассылать письма, инструкции, чтобы направлять педагогическую деятельность во всей Организации.

И при всем этом он находит время, силы и средства, чтобы оказывать помощь другим: устраивает русских детей на содержание в местные гимназии, собирает деньги в помощь русским беженцам, принимает просителей! «…Ко мне по старой памяти приходит много народу: одни ищут места, другие просят помощи, у третьих дома неладно, и я по слабости характера не умею отказывать, да и нельзя отказывать, так как это или земляки, или скауты, или вообще люди, которым в прошлом уже оказывал услуги… А если бы ты знал и видел, по каким все поводам и причинам приходят, сердце бы заболело, тем более что я близко к сердцу принимаю задачу поддержания русского имени и достоинства на должной высоте»[11].

Как основатель курсов БКС, он все эти годы продолжал ими руководить в югославской организации. «Свое решение – использовать отпуск для поправки здоровья – все-таки подверг пересмотру. Часть отпуска проведу на инструкторских курсах… Только вот поправлю ли я свое здоровье? Но noblesse oblige, скаутизм еще больше обязывает!»[12]

С началом Второй мировой войны, когда немецкие войска оккупировали Югославию, М.В. Агапов отошел от скаутской работы, поскольку ранее выступал как антифашист и сторонник сближения славянских народов. (В том числе по его инициативе в 1922 г. – через два года после его эвакуации в Югославию! – был основан Всеславянский скаутский союз, где он потом был избран вице-председателем, а в 1931 г. в Праге проведен первый и, к сожалению, последний Славянский скаутский слет.) Он небезосновательно предполагал преследования со стороны нацистов, которые запрещали скаутизм в подвластных им странах, отрастил себе бороду, чтобы его не узнавали. Во время войны Белград подвергся бомбардировкам, Психометрический институт, где Максим Владимирович работал, был разрушен. Свою должность заведующего Инструкторской частью он передал Борису Мартино, который вместе с Ростиславом Полчаниновым и несколькими другими молодыми руководителями был его сотрудником и помощником. На какое-то время Агапов был арестован нацистами, но впоследствии освобожден. Сам он писал, что «чудом уцелел за время оккупации»[13].

После войны к скаутской работе он не вернулся, так как Югославия оказалась под властью коммунистов. Правда, в 1950-е гг. они разрешили, параллельно с пионерской организацией, воссоздать некоторое подобие скаутской – «Савез извиджача и планинки» (Союз разведчиков и разведчиц) – но, естественно, под своим контролем и с ограничениями. М.В. Агапову предлагали участвовать в этом деле, но он отказался. После войны Максим Владимирович проживал в Белграде по старому адресу, благодаря чему Б. Мартино и другим его ученикам удалось восстановить с ним связь. Он стал преподавателем в женской гимназии, а в 1949 г. был избран лектором русского языка на природно-математическом факультете Белградского университета, где и работал до выхода на пенсию[14].

Почил брат Максим 19 сентября 1973 г.

Одной из главных идей Максима Владимировича, пронесенной им через всю жизнь, было убеждение, что скаутизм является серьезной педагогической системой, а не просто времяпрепровождением, не просто детским объединением, где дети чем-то заняты, чему-то учатся. Он ставил очень высокие планки и для себя, и для других; к сожалению, при жизни М.В. Агапова его замыслы не всеми были восприняты. В НОРС, в отличие от югославской организации, его идеи не получили должного распространения. Среди русской молодежи его учениками и последователями себя считали только Б. Мартино (1917–1962), впоследствии первый Старший скаутмастер Организации российских юных разведчиков (ОРЮР), и Р. Полчанинов (род. в 1919 г. в Новочеркасске) – известный скаутмастер, журналист, летописец российского скаутского движения, автор книги воспоминаний «Молодежь Русского Зарубежья. 1941–1951» (М., изд. «Посев», 2009). Они окончили у Агапова в 1934 и 1935 гг. соответственно югославские курсы БКС, а в 1938 г. уже сами по его программам провели первый русский Курс для руководителей. Как отмечает Ю.В. Кудряшов[15], успешность этой курсовой системы доказывается тем, какой кадр руководителей был подготовлен и действовал во время и после Второй мировой войны: в годы войны разведческая работа велась подпольно под руководством Б. Мартино, а после нее Организация с совершенно новым жизненным импульсом восстановила свою деятельность в Европе и распространилась на другие континенты. Действительно, период, когда ОРЮР руководил Б. Мартино, можно считать наиболее вдохновенным и ярким в ее истории.

Р.В. Полчанинов в статье «Будем как солнце!»[16] выражает надежду, что благодаря интересу к наследию М. Агапова дух, который царил в Организации в те годы, возможно, сегодня вернется в нее.

Идея радости и солнца – радости в служении Богу и ближним – была другой центральной идеей всей жизни и деятельности Максима Владимировича. Вот что он пишет в «Педагогических основах скаутизма»: «Если скаутизм можно считать христианством в действии, то именно христианством, основанном на исповедании Христа Воскресшего и Воскресением Своим явившего величайшую радость миру, и перед учениками заповедавшего нам: “Всегда радуйтесь” (1 Фес. 5:16)»[17].

Он утверждал радость как часть скаутского метода: «В скаутской системе очень существенным является то, что это единственная система, которая осознала необходимость создания светлого тонуса жизнеощущения… Только на фоне его скаутская система допускает дальнейшую педагогическую работу. Скаутизм имеет полное основание к девизу “Будь готов!” присоединить в качестве лозунга великолепные слова Бальмонта: “Будем как солнце!”»[18].

Он ставил радость в основу скаутской идеологии: «Скаутская система ведет нашу молодежь по пути совершенной радости и тем самым умножает количество добра в мире»[19]. «В претворении серых будней в вечный праздник жизни – величайшая заслуга и наибольшее достижение скаутизма»[20].

В солнце он видел символ самоотверженной службы скаутского руководителя. Этот образ вошел впоследствии в символику курсов ОРЮР: руководитель, как солнце, не нуждается в топливе, чтобы светить и согревать детей – это человек другого масштаба, он светит сам. Человеком такого масштаба и был Максим Владимирович: оказавшись в незнакомой стране, в нищенских условиях, он организовывал вокруг себя созидательную деятельность и вдохновлял окружающих, не ожидая услуг от других. В свете этого печально видеть современное состояние разведческого движения в России – притом что есть возможности развиваться, но не хватает сил, времени и т.д. Такие же проблемы были в Организации и в то время, но брат Максим, вопреки им, действовал. Он думал о будущем и говорил: советский режим скоро рухнет, и миллионы детей в России окажутся без всякого призора и попечения, предоставленные сами себе и превратностям судьбы – будут ли тогда скаутские руководители готовы охватить их, справятся ли с этой нивой? Так и случилось. Насколько мы готовы?

Агапова иногда называют теоретиком скаутского движения, что вполне справедливо в том отношении, что никто не занимался теорией скаутизма как настоящей педагогики так глубоко, как он; но это совсем не означает, что он не был практиком. Напротив, дай Бог нам всем быть такими практиками, как он. Вспомним, что Максим Владимирович за три месяца после эвакуации в Югославию организовал лучшую дружину в стране и впоследствии занимался и с русскими, и с югославскими разведчиками и «волчатами» (младшими скаутами), которые о нем вспоминали с величайшей теплотой и выросли преданными ему. Он даже начал в зрелом возрасте коллекционировать марки, чтобы быть ближе к интересам ребят.

В этом отношении можно привести две цитаты. Первая принадлежит Д.К. Ушинскому, которого называют основателем русской педагогики: «Одна педагогическая практика без теории – то же, что знахарство в медицине». А вот что говорит М.В. Агапов-Таганский в одном письме О.И. Пантюхову: «Нет практики, которая не была бы основана на теории. Когда говорится, что нужно работать без теории, это значит работать, не отдавая себе отчета в идейном обосновании работы»[21]. А так Агапова характеризовал скаутмастер А. Шатерник, его предшественник в должности заведующего Инструкторской частью: «Это педагог до мозга костей, но педагог – не теоретик, а практик-руководитель»[22].

К сожалению, наследие Максима Владимировича в России почти неизвестно, хотя плоды остались (в первую очередь это руководительские курсы ОРЮР, основанные Б. Мартино и Р. Полчаниновым на программах Агапова и впоследствии развитые и дополненные другими замечательными разведческими руководителями). Из его работ, которых по психологии и педагогике сам М.В. Агапов насчитывал двадцать шесть[23], в России полностью опубликованы были лишь «Педагогические основы скаутизма» и «Максимы брата Максима» (краткие духовные высказывания). В числе других его трудов, пока недоступных российскому читателю – «Русский скаутизм за границей», «Лагерь-мистерия “Град Китеж”», «Идеологические основы скаутизма», «Исследование патологических особенностей характера и темперамента» «Проблемы и задачи криминальной педагогики», «Психометрический осмотр служащих отряда ВВС в Нови-Саде» (последние четыре написаны на сербохорватском языке).

Будем надеяться и приложим силы к тому, чтобы Максим Владимирович Агапов-Таганский, этот подлинный ученый и руководитель молодежи, всю жизнь горевший любовью к Богу, России и детям, всегда был памятен в нашей стране.

«…Стремитесь к высоким целям во имя и в духе Любви к ближним. Это даст вам оправдание и смысл вашей жизни даже и в том случае, если конечное достижение цели оказалось вам не по силам»[24].

Обращение участников Педагогической научной конференции памяти проф. М.В. Агапова к Правительству Москвы

1. Проанализировав современное состояние российской педагогической практики, мы вынуждены признать, что эффективное воспитание детей имеет очаговый и бессистемный характер и основано на таланте и рвении отдельных педагогов, а также что внимание общества сосредоточено на интеллектуальном и физическом развитии ребёнка, но не на духовном воспитании.

2. В целях исправления существующего положения признаём острую необходимость объединения усилий исследователей и педагогов-практиков для изучения и развития научного наследия деятелей российского движения юных разведчиков, занимавшихся вопросами воспитания подрастающего поколения и разрабатывавших разведческую педагогическую систему (в их числе проф. М.В. Агапова), а также для обобщения, систематизации и популяризации опыта Организации российских юных разведчиков.

3. Признаём, что необходимо принять срочные меры для возвращения российского разведчества, стоявшего у истоков всех детских движений России, в сферу отечественной научной мысли.

4. Призываем поддерживать соотечественников, объединённых делом воспитания подрастающего поколения на основе скаутского метода.

5. Для достижения указанных целей считаем необходимым учреждение Центра педагогических исследований имени проф. М.В. Агапова, основной труд по созданию которого принимают на себя члены Организации российских юных разведчиков.

6. Обращаемся к представителям государственной власти, предпринимательского сообщества, педагогических и научных кругов, а также ко всем неравнодушным к будущему России с призывом оказывать этому делу всевозможную (информационную, материальную и прочую) поддержку.

В 2010 г., в честь 120-летия М.В. Агапова, ОРЮР готовится выпустить сборник «Скаутизм и идеал педагогики», основанный на материалах Конференции его памяти, а также 1-й том собрания трудов Максима Владимировича. Кроме того, на октябрь 2010 г. назначены Курсы начальников отрядов ОРЮР им. Максима Агапова-Таганского в г. Анапа.

Произведения М.В. Агапова-Таганского, которые можно Прочитать в Интернете:

Педагогические основы скаутизма // Православный вестник. – №12. – 2006. (http://www.scouts.ru/uploads/smartsection/473_PV-12.pdf);

Наше «я», его роль и условия его ценности (глава из книги «Идеологические основы скаутизма») // Скаутский мир. – №45. – 2008. (http://prav-vest.ru/images/down/sm45.pdf);

Максим брат Максима // Православный вестник. – № 13. – 2008. (http://prav-vest.ru/images/down/pv13.pdf).