Журнал «Вокруг Света» №02 за 2008 год

Провинциал без комплексов

В романе Вальтера Скотта молодой шотландец Квентин Дорвард, колеблясь, кому из соперничающих сторон предложить свой меч и рыцарскую доблесть, размышляет вслух: «Я слышал, что двор герцога бургундского гораздо пышнее и богаче французского двора и что служить под знаменами герцога гораздо почетнее: бургундцы — мастера драться, и у них есть чему поучиться, не то что у вашего христианнейшего короля…» Пройдет всего несколько лет — и двухвековой спор между Францией и Бургундией разрешится раз и навсегда: Париж превратится в великолепную столицу объединенного государства, а слава Дижона стремительно померкнет. Однако и сегодня внимательный путешественник различит в обаятельно провинциальной столице Бургундии следы былого великолепия.

Любопытный факт: имя дижонца Эйфеля носит знаменитый символ Парижа , однако в родном городе о выдающемся земляке почти ничего не напоминает. Набережную, названную в его честь еще при жизни, дижонцы, возмущенные тем, что Эйфель оказался замешанным в знаменитом коррупционном скандале, связанном со строительством Панамского канала , переименовали. Мост его имени взорвали немцы при отступлении в 1944 году. А дом, где родился великий инженер, снесли в 1969-м. Правда, в том же году в его честь назвали городской техникум.

Великое дижонское прошлое зашифровано в городском пейзаже. Узкие, плохо освещенные улочки, фахверковые дома, каковых много во Франции , но стоит взглянуть наверх, как вы увидите совершенно «нефранцузские» крыши с разноцветной черепицей (кажется, если откусить кусочек такой черепицы, то он окажется сладким, как пряник). Они напоминают, скорее, Голландию , Фландрию… а вместе с тем — и то, что некогда эти территории входили в герцогство Бургундское.

Как и в любом провинциальном городке, прохожие будут доброжелательны и разговорчивы, всегда готовы посплетничать о мэре и проводить вас в бывший дворец герцогов бургундских. С прогулки по дворцовому музею и следует начать знакомство с городом и его историей.

Дворцовые тайны

Первый замок был построен на этом месте еще при Капетингах (XI — начало XIV века) — при них Дижон из непримечательного городка стал постепенно превращаться в важный региональный центр. Однако настоящий расцвет города наступил в XIV—XV веках, во время столетнего правления бургундских герцогов из дома Валуа (позже та же династия занимала общефранцузский престол).

В 1356 году младший сын короля Франции Иоанна Доброго единственный из всех сыновей не бросил отца в битве при Пуатье. Вернувшись в 1360 году из английского плена, он получил в награду от благодарного отца герцогство Бургундия. Филипп Смелый (1342— 1404), как после геройского поступка стали называть герцога, женился на Маргарите Фламандской, заметно расширив свои владения за счет ее плодородных земель. Он же построил на месте старого замка новую резиденцию, от которой сегодня сохранилась лишь «Башня Бара», названная так веком позже в честь ее самого знаменитого заключенного. (Блистательный Рене Анжуйский, герцог Барский и Лотарингский, племянник Людовика XI, попал сюда после поражения в битве при Бульневиле 1431 года, где его разбил граф Антуан де Водемон, вассал герцога бургундского.)

Дижон издавна славится своей кухней. С 1921 года в ноябре здесь проходит Гастрономическая ярмарка, а с недавнего времени город превратился в один из крупнейших исследовательских центров по проблемам питания. Что касается гастрономических сувениров, их тоже большой выбор: от всемирно известной горчицы, популярной еще при герцогах Валуа, и пряников — до шоколадных улиток и, разумеется, знаменитого бургундского

Именно при Валуа бургундский двор стал по-настоящему роскошным. При них же — что немаловажно для современной дижонской традиции! — оформилась местная оригинальная кухня. Хотя основным центром виноделия уже тогда считались окрестности другого бургундского городка — Бона, местное вино обязательно присутствовало на герцогском столе. Уже тогда стала пользоваться успехом и знаменитая по сей день дижонская горчица. Ее подавали к мясным блюдам, а также непременно дарили послам иностранных держав и отъезжающим гостям — как лекарство она могла пригодиться в дороге, где всегда есть риск простудиться.

О том, что представляло собой обычное пиршество при дворе Валуа, можно догадаться по сохранившимся кухонным помещениям XV века. Их размеры потрясают: девять арок поддерживают свод, посреди которого находится отверстие вентиляционной шахты. Девять огромных каминов-жаровен говорят не только о хлебосольстве герцога, но и об аппетите его гостей. В каждом камине можно было зажарить тушу кабана или даже целого оленя! Сегодня на этой кухне устраивают фотовыставки и проводит различные мероприятия мэр Дижона. На фоне этих скромных фуршетов средневековые трапезы в том же здании представляются пирами Лукулла…

Другой достопримечательностью дворца остается каминный зал — здесь герцог принимал послов и рассматривал жалобы подданных. Теперь в помещении, где некогда в тисках этикета бушевали страсти, — полная тишина, а возле огромного готического камина дремлет мужчина средних лет — музейная скука сморила даже привычного к ней смотрителя.

В самом центре зала установлены саркофаги с фигурами двух герцогов Бургундии — Филиппа Смелого и Иоанна Бесстрашного — с супругами. Гробницы перенесли в музей еще в 1827 году из семейной усыпальницы в аббатстве Шанмоль (в течение своего правления герцоги могли проводить в Дижоне не так уж много времени, но появлялись на свет и находили последний приют они именно здесь). Саркофаги пусты — останки государей ныне перенесены в городской собор.

Так что, собственно, пустая гробница — все, что осталось во дворце от сына Филиппа, Иоанна Бесстрашного (1371—1419). И это даже символично: мечтая о захвате Парижа, он проводил большую часть времени на поле брани и мало заботился о благоустройстве родного Дижона.

Напротив, его наследник Филипп Добрый (1396—1467) посвятил себя заботе о столице Бургундии и обустройству собственного жилища. При нем дворец был полностью перестроен — герцога уже не устраивали ни размеры, ни внешний вид дедушкиного дома. Того, чего не удалось достичь Иоанну Бесстрашному военными методами, Филипп добился династическими браками и кропотливой работой над собственным «имиджем»: при нем бургундский двор затмил своим великолепием парижский, на десятки лет став законодателем всей европейской моды. О том, что она собой представляла, можно судить по официальному портрету Филиппа, выставленному в том же каминном зале. Это копия с утерянного оригинала из мастерской Рогира ван дер Вейдена. Хозяин дворца облачен в черный бархатный камзол с золотой вышивкой. На голове мягкий бархатный берет, на шее — цепь ордена Золотого руна.

Тонкость 1. То, что портрет принадлежит кисти фламандца, не случайно. Лучшие художники Нидерландов трудились при бургундском дворе. Так, в 1425 году Филипп Добрый пригласил ко двору Яна ван Эйка, предложив ему баснословное жалованье — 100 ливров в год. А через десять лет повысил его до 360 ливров. Придворные финансисты пробовали протестовать — но Филипп остался неумолим. Сегодня плоды расточительного меценатства герцогов можно видеть в Музее изящных искусств, также расположенном в дворцовом комплексе.

…316 каменных ступеней винтовой лестницы позади: гремит засов, обитая железом дверь распахивается, и мы выходим на верхнюю площадку Башни Филиппа Доброго. Дижонский «колосс» стоит на месте более ранней дозорной башни. Но в отличие от своей предшественницы серьезного военного назначения он не имел. Хотя в башне размещался небольшой гарнизон дозорных, задумана и построена она была только ради одной цели: всем своим видом олицетворять могущество Бургундии.

Если спуститься вниз, на первый этаж, то попадаешь в оружейный зал. Двуручные мечи, итальянские и французские клинки, шотландские палаши — память о боях бургундских рыцарей с гвардейцами короля Людовика XI — и охотничьи кинжалы с клеймами дижонских оружейников. А также — ордена…

Тонкость 2. 11 января 1430 года, в день бракосочетания со своей третьей женой, инфантой Изабеллой Португальской, Филипп Смелый учредил новый рыцарский орден — Золотого руна, в честь Пресвятой Девы Марии и апостола Андрея Первозванного, покровителя Бургундии. В него вступили наиболее близкие и преданные ему рыцари. Они должны были собираться раз в году — в день св. Андрея, 30 ноября. В уставе было записано, что герцог учреждает орден «из-за особой любви и расположения к рыцарству, которому он страстно желает приумножать честь и процветание, дабы рыцарство охраняло, защищало и поддерживало истинную католическую веру, церковь, спокойствие и благосостояние государства...»

Крестовый поход против турок, о котором мечтал герцог, не состоялся — однако орден продолжает существовать в Европе по сей день (в современном значении слова уже просто как награда: испанская государственная и общественная, которой награждают представители дома австрийских Габсбургов). У нынешних дижонцев же его имя ассоциируется больше с огромным торговым центром «Золотое руно», давшем название самому современному городскому району, средоточию гипермаркетов и технопарков.

Оружие — память и о последнем герцоге Бургундии — Карле Смелом (1433—1477). В отличие от Филиппа он был скорее солдатом, чем дипломатом, и более практиком, чем романтиком. Впрочем, в чем-то он оставался верным отцовскому стилю жизни: свободно говорил на пяти языках, отлично танцевал и играл в шахматы, любил поэзию и живопись. Так, во время подготовки празднований по случаю женитьбы герцога на Маргарите Йоркской в 1468 году ко двору пригласили 300 (!) художников.

И все же главной своей задачей амбициозный правитель считал заботу об армии: привлечение в пехоту наемников, одинаковое вознаграждение всем воинам, вне зависимости от статуса и происхождения, создание мощной артиллерии. И вот парадокс — именно в пору наивысшего могущества бургундской армии… она была разбита французами. К 70-м годам XV века противоречия между Парижем и Дижоном накалились до предела. Объединившись с Габсбургами, Людовик XI начал войну, в ходе которой, потерпев ряд крупных поражений из-за собственных стратегических ошибок, Карл погиб в битве под Нанси в 1477-м. Его захоронили в Брюгге.

Это был удар, от которого Бургундия не оправилась. Она съежилась, как шагреневая кожа, потом одна часть ее территории перешла во владения французского короля, другая — к Габсбургам. Таков конец краткой столичной истории Дижона и начало его долгой провинциальной жизни. Впрочем, высокая планка, установленная в свое время герцогами Валуа, продолжала оказывать влияние на умы и формировать облик города.

Церковь Нотр-Дам возводилась с 1220 по 1250 год. Колокольня была кардинально перестроена при реставрации в XIX веке

Короли и мэры

Описанная нами эпоха герцогов скрыта в недрах дворцового музея Дижона. Внешние же его стены были перестроены на «парижский лад» в XVII веке при Людовике XIV — причем архитектором выступил Жюль Ардуэн-Мансар, автор Версаля. Королевский указ короля от 1 июня 1680 года гласил: «Чтобы сделать город и резиденцию Его Величества, величественную и великолепную, еще прекраснее — необходимо соорудить перед ней площадь, дабы облегчить и украсить въезд во дворец». Будучи опытным «дипломатом», Ардуэн-Мансар решил не сносить разностильные готические и ренессансные постройки, напоминающие горожанам о былом величии герцогства, а просто упрятать их за классицистический фасад.

Тонкость 3. История доказала, что проявленная архитектором чуткость была вполне оправданна. Уже сразу после аннексии Бургундии Людовик ХI построил в Дижоне крепость якобы для защиты горожан от внешних врагов, но, скорее, для того, чтобы приглядывать за ними. По понятным причинам эта постройка, возведенная к тому же за их счет, не пользовалась большой любовью у дижонцев. Причем настолько, что, когда уже в XIX веке при расширении города замок было решено снести заодно со средневековыми стенами, среди народа это вызвало не меньшее ликование, чем веком раньше у парижан — разрушение Бастилии (которую, кстати сказать, спроектировал в XIV веке дижонский архитектор Юг Обрио).

Ансамбль главной площади должна была дополнить конная статуя монарха. Ей повезло меньше, чем дворцу. Памятник Людовику XIV был отлит в Париже в 1690 году, спустя три года его отправили к месту назначения — сначала по реке, а затем предполагалось доставить его по суше, однако в деревушке Ла Брос, где его выгрузили, не нашлось достаточно больших и прочных телег. Затем телеги нашлись, но возникли проблемы с финансами — в результате бронзовый король прибыл в Дижон и украсил собой площадь лишь через тридцать лет, уже после смерти своего «прототипа». Да и то ненадолго: в конце века монумент перелили на пушки для республиканской армии. Кстати, та же судьба постигла большинство дижонских церковных колоколов. Так в Великую Французскую революцию город лишился своего «малинового звона», которым некогда славился по всей округе…

Тонкость 4. Тогда же Королевская площадь стала площадью Оружия (1792). С тех пор все основные исторические события неминуемо отражались на ее названии: в 1804 году она превратилась в Имперскую, при Реставрации вновь стала Королевской, а в 1831 году, после очередного переворота, — снова Оружия. В 1941-м ее окрестили площадью маршала Петена, а в сентябре 1944-го она получила нынешнее название: Освобождения.

Время постройки дворца совпало с очередным расцветом города: в XVII—XVIII веках здесь творили известный прозаик-моралист Боссюэ, трагический поэт Кребийон и композитор Рамо. В Дижоне работали и лучшие архитекторы Франции — больше половины построек старого города относится именно к той эпохе. Влияние Фландрии уступает место итальянскому, причудливая готика — строгому классицизму.

Один из символов Дижона — «Маленький садовник», подпирающий свод в готическом особняке Шамбеллан

Впрочем, почти в неизменном виде с XV века сохранилось несколько домов на прилегающей к дворцу улице Форж. Например, особняк Шамбеллан, где проживал мэр Дижона Анри Шамбеллан, был построен в стиле пламенеющей готики в 1490 году, вскоре после падения герцогства. По плоским ступеням можно подняться на балкон, украшенный тонкой резьбой по дереву. Сюда стоит заглянуть и не только потому, что это прекрасный образец готики на самом ее закате. Во дворе дома к разным углам прилепилось несколько фигурок: одна известна как «Маленький садовник» и держит на голове корзину, из которой спускается пучок растений, переходящих в архитектурные мотивы свода. В другом углу каменные фигурки, похожие на Адама и Еву, растягивают отрез ткани и так пытаются прикрыть свою наготу. Почему они там оказались, историки объяснить не могут. Возможно, мэр покровительствовал цеху суконщиков? А может, сам «немножко шил»?

Вообще после герцогской эпохи самыми знаменитыми и обсуждаемыми персонажами стали здесь, естественно, мэры. Первое место в этом списке занимает горячо почитаемый горожанами Феликс Кир, начавший свою карьеру священником. То, что слова проповеди не расходятся с его собственными жизненными принципами, дижонцы поняли еще во время фашистской оккупации, когда Кир смело выступил на стороне Сопротивления. После чего в 1945 году в возрасте 69 лет этот бывший каноник и стал мэром. И 22 года оставался по воле горожан на этом посту. Дижонцы любят рассказывать о том, как в самый разгар холодной войны Кир решил «породнить» Дижон с Волгоградом — и даже пригласил делегацию из новоиспеченного города-побратима на местный фестиваль вина. А также о том, что он изобрел известный во всей стране аперитив «Кир» — смесь местного черносмородинного ликера «Касис» и сухого алиготе. На самом деле, священник лишь вернул моду на напиток, известный в Дижоне еще в начале ХХ века под игривым названием «девственница», но этого теперь уже никто не помнит.

На кулинарном поприще прославился еще один мэр города — адвокат Гастон Жерар. В историю он вошел не столько тем, что в 1920-х годах учредил в Дижоне ежегодную Гастрономическую ярмарку (очень скоро из региональной она стала межрегиональной, а затем международной) и стал позже первым министром туризма Франции, сколько своим рецептом «курицы по–дижонски» — «Цыпленком Гастон Жерар». Здесь также можно сделать уточнение: как утверждают местные краеведы, рецепт изобрел не мэр, а его жена. Но это тоже уже мало кого интересует.

Нынешний городской управляющий — социалист. Поэтому все музеи в Дижоне бесплатные, а все парковки — платные. С его же легкой руки в городе появились ночные «челноки» для молодежи. Небольшие автобусы до глубокой ночи курсируют по наиболее популярным у студентов маршрутам: от вокзала, кафе и дискотек — до родных «общаг». Разумеется, денег со студентов за проезд не берут.

Символы и талисманы

До революции мэров выбирали в церкви Св. Филибера. Сейчас этот древний храм почти всегда закрыт из-за аварийного состояния. Городские власти даже не знают, как подступиться к реставрации… российский вариант «новодела» под видом спасения памятника в Дижоне не пройдет. Дело усложняет еще то, что, как и в любом французском городке, в основе любого решения всегда лежит «дискуссия», то есть общение избранной власти с весьма активными гражданскими организациями…

Главной церковью Дижона официально остается построенный в XI веке кафедральный собор Святого Бенина, покровителя города. Именно сюда были перенесены после разрушения семейной усыпальницы в аббатстве Шанмоль останки герцогов Бургундских.

По воскресеньям вблизи церкви Нотр-Дам устраивают «развал» антиквары и букинисты. Кстати, о литературе: в XIX веке в Дижоне останавливались Л.Н. Толстой и И.С. Тургенев

Однако горожане издавна отдавали предпочтение готическому собору Нотр-Дам, расположенному близ городского рынка и не имеющему никакого отношения к какой бы то ни было власти. Его строительство началось на месте одноименной часовни еще в 1220 году. Спустя тридцать лет собор уже стоял. Изначально, как это заведено в готике, его фасад украшали химеры — пока одна из них не свалилась на голову прихожанина. Легенда гласит, что это произошло на свадьбе местного ростовщика. Жених был убит на месте: так свершился суд Божий над «кровопийцей». Во всяком случае, должникам покойного наверняка хотелось в это верить. Возможно, опасаясь столь же скорой Божьей расправы, прочие зажиточные горожане потребовали от властей убрать опасные скульптуры. И их действительно убрали, оставив только пару. Те многочисленные химеры, которых мы видим сегодня, — гораздо более поздние. Их вернули на фасад в XIX веке по проекту архитектора Лагуля.

А вот «подлинная» деревянная скульптура Богоматери, выставленная справа от алтаря, — одна из самых древних во всей Франции. Ее перенесли в новый собор из старой часовни, стоявшей на его месте. Скульптуру вырезал неизвестный мастер в XI веке. Тогда она была лишь смуглая, но в XVI—XVII веках ее почему-то перекрасили в черный цвет. В ходе одной из недавних реставраций статуе вернули прежний оттенок, однако кое-где в рассказах о ней по-прежнему встречается название «черная Богоматерь» наряду с общепринятым — Богоматерь Доброй Надежды. Считается, что благодаря ее покровительству город дважды был избавлен от завоевателей. 11 сентября 1513 года, после того как статую торжественно пронесли по улицам, неожиданно сняли осаду швейцарцы. В сентябре 1944 года, после высадки в Нормандии войск англо-американцев, немцы решили использовать Дижон в качестве одной из основных точек обороны. 10 сентября епископ совершил молебен, прося Богородицу защитить город, а 11 сентября — в тот самый день, когда он некогда был избавлен от швейцарцев, — нацисты вдруг покинули Дижон, так что освободители смогли занять его без боя и потерь.

Фасад готической церкви Нотр-Дам XIII века с самого начала украшали химеры, символизирующие изгнанные из храма пороки. После того как одна из них свалилась вниз, химер убрали и вернули на прежнее место лишь в конце XIX века. Часы Жакмар с железными механическими фигурами — одни из самых старых во Франции

…Во время прогулки по собору ко мне подошел мужчина средних лет: я видел, как он, стоя на коленях, маленькой щеточкой чистил красный ковер в алтаре. Месье Жан — не священнослужитель, но в свободное время помогает следить за чистотой и порядком в соборе. Узнав, что я русский журналист, он пускается в философское рассуждение о русской и французской революциях. Слушать его крайне интересно: у нас в стране об этом почти не говорят, хотя тут в самом деле можно найти немало параллелей.

«И все же, после нашей революции и разрушения возникла новая основа для развития, а после вашей осталась лишь пустота», — делает вывод, достойный настоящего француза, месье Жан. «Кстати, вы уже слышали историю нашего аптекаря Бернара? Нет? Тогда пойдемте, я покажу вам плоды революции!»

Мы выходим на паперть, и мой новый знакомый указывает пальцем на арки над входом: «Et voila!» Только теперь я замечаю, что все фигуры там разбиты. Оказывается, с февраля 1794 по июль 1796 года аптекарь по имени Бернар с улицы Шодронери приходил сюда каждый день утром, как на работу (благо, в эти два года в церкви не шли службы), и методично разбивал средневековые скульптуры. Тогда новой власти его почин казался верхом гражданской сознательности. «А теперь владелец соседней аптеки просит не говорить, что Бернар был его коллега — говорите, мол, что он был просто ремесленником. Видно, боится, что к нему перестанут ходить за лекарствами», — заканчивает месье Жан и добавляет после короткой паузы: «Но я все равно рассказываю, как было на самом деле». Тогда же, в разгул революционных страстей, Богоматерь Доброй Надежды лишилась своего Младенца — в 1794 году в церковь ворвалась толпа революционно настроенных жителей, статуя была опрокинута и изваяние маленького Иисуса исчезло с колен Мадонны.

Напротив, со временем «обзавелась потомством» механическая фигурка Жакмар на часах соборной башни — еще одна «древность», которой гордятся дижонцы. Часы в качестве трофейного подарка привез горожанам герцог Филипп Смелый из Фландрии — там он помогал тестю усмирять непокорные города, в частности Куртре, где за восемьдесят лет до того французы потерпели жестокое поражение. Благодарные дижонцы установили диковинку на крыше собора Божьей Матери и быстро привыкли к новому железному горожанину. Вот уже шесть веков он покуривает свою трубочку и философски взирает на народ. Позже решено было скрасить одиночество Жакмара — на крыше собора появилась еще одна механическая фигурка, Жаклин. Так вынужденный эмигрант из Куртре обрел жену. В XVIII веке семья обзавелась и сыном — Жаклине, а в 1885 году к нему добавилась дочь Жаклинет. Взрослые по очереди «отстукивают» молоточком часы, дети помогают им каждые 15 и 30 минут.

Каменная сова, примостившаяся на одном из контрфорсов собора Нотр-Дам, — своеобразный городской талисман. Считается, что прикосновение к мудрой птице принесет удачу

Тонкость 5. Вся эта трогательная история получила продолжение уже в наше время: в шестидесятые годы в Дижон с дружеским визитом заглянул мэр бельгийского Куртре и попросил здешнего мэра (им как раз был Кир) об одолжении: вернуть часы на родину. Кир улыбнулся и ответил: «Если бы Жакмар был холостяком... но мы не можем разлучать французскую семью!»

Наконец, в последние годы любимым городским символом сделалась каменная сова, которая несколько столетий назад «поселилась» на стене собора Нотр-Дам. По одной из легенд, средневековый мастер увековечил после смерти свою любимицу, с которой никогда не расставался. Так это было или нет, но современные дижонцы верят: прикосновение к сове левой рукой принесет удачу. Перед экзаменом студенты обязательно заскакивают на узкую улочку, чтобы дотронуться до мудрой птицы. Разумеется, молодожены тоже заходят сюда «на счастье» после церемонии бракосочетания в мэрии или в церкви. Стоит задержаться на несколько минут на улице Совы — и сразу увидишь: никто не пройдет мимо, не прикоснувшись к каменному талисману.

За интересом к ней прохожих, кстати, круглосуточно следит полиция. А все потому, что в ночь с 5 на 6 января 2001 года у совы отбили левый бок. Дижонцы были взволнованы и обижены — кто-то посмел тронуть их оберег! Сову бережно отреставрировали и установили круглосуточную камеру слежения… так что, притрагиваясь к сове, улыбайтесь — вы в кадре! И не волнуйтесь — стражи порядка охраняют и вас.

Знаки качества

Отсюда можно отправиться дальше по «совиной тропе»: у каменного изваяния на соборе Богоматери по воле городского турбюро появилось много «совят» — металлические табличкиуказатели на асфальте обозначают основной туристический маршрут по городу.

Скажем, на той же улочке находится дом купца Гийома Мильера, построенный еще в 1483 году. На первом этаже была лавка — каменный прилавок дожил до наших дней, а вот глухие ставни все-таки заменили на витринные стекла. На втором жил торговец со своими домочадцами. Фасад украшен сколоченными крест-на-крест досками — здесь можно усмотреть не просто строительный крепеж, но и символ Бургундии, Андреевский крест.

Особняк Воге — одно из самых красивых зданий XVII века в стране и самый известный дом Дижона. Традиционная для Бургундии крыша из глазурованной черепицы напоминает о влиянии Фландрии

Тонкость 6. Дом месье Мильера теперь знает вся Франция — на его фоне разворачивается часть событий в фильме «Сирано де Бержерак», где носатого поэта сыграл Жерар Депардье.

А совсем недавно прямо напротив «Дома Сирано» отреставрировали еще одно средневековое здание. В нем разместился самый уютный пряничный магазин в городе. Владеет им, на правах долгосрочной аренды, приветливая дижонская семья — Марк и Аннет Планшар. Сладости делают здесь же, в подвале, — можно спуститься и посмотреть. А заодно и послушать рассказ об истории дижонских пряников. Позавтракать ими. Или выпить аперитива — тоже с пряниками. Правда, русскому человеку дижонская выпечка может показаться с непривычки пресноватой. Что неудивительно: горожане не только лакомятся ею на десерт — в сухарях из пряников обваливают эскалопы, а из них самих делают «канапе» с сыром рокфор, фуа-гра, овощной икрой и даже мажут их… горчицей!

Раз уж зашла речь о гастрономии — никакой визит в Дижон не может обойтись без посещения местных рынков. Их много, а в революционный период, кстати, было еще больше — именно в рынки и продуктовые склады охотнее всего превращали религиозные постройки: в церкви Сент-Этьенн устроили зерновой склад, в Сен-Жане — сырный, в Сен-Филибере — солевой и развернули торговлю вином. Да и главный городской крытый рынок «Ле Аль», сооруженный в 1870-х годах по образцу парижского, также раскинулся на месте церкви. Как и в столичном прообразе, здесь огнеустойчивые металлические арочные конструкции совмещают утилитарность и изящество. Качество продуктов также на высочайшем уровне — благо, до сельской местности рукой подать, а сам Дижон с недавних пор славится как центр агрикультурных разработок и технологий: Национальный институт агрономических исследований здесь был открыт сразу после войны.

«Совиная тропа» идет через весь старый Дижон — это почти сто гектаров и около 3000 зданий, охраняемых как «исторические памятники». Новодел «под старину» среди них — разве что необычные вывески, с 1984 года правительство Дижона вовсю поощряло их установку на старых зданиях.

Среди нескольких тысяч памятников архитектуры встречаются не только готика, ренессанс или классицизм, но и ХХ век. Гостиница, где мы поселились, — прекрасное здание в стиле ар-деко. Фасад остался нетронутым, хотя внутри дома теперь не жилые квартиры, как раньше, а муравейник стандартных гостиничных номеров (мои соседи — велосипедисты из Англии и французские чиновники средней руки в командировке...). Напротив — торжественное здание почтамта, построенное по проекту Луи Перро, и его же дом в стиле ар-нуво с крышами в виде китайских пагод, где сегодня проживают наиболее успешные «дижонские лавочники», как называл местных буржуа в начале 1930-х Генри Миллер. В «Тропике Рака», который он начал здесь, описано первое впечатление главного героя от города. «Сойдя с поезда, я тут же понял, что совершил роковую ошибку. В центре города было множество кафе, пустых и скучных, где сонные дижонские лавочники собирались поиграть в карты и послушать музыку. Лучшее, что можно сказать об этих кафе, — в них отличные печки и удобные стулья. Незанятые проститутки за стакан пива или чашку кофе охотно подсаживались к вашему столику поболтать. Но музыка была чудовищная. В зимний вечер в такой грязной дыре, как Дижон, нет ничего хуже, чем звуки французского оркестрика. Особенно если это один из унылых женских ансамблей… все здесь было мрачно, холодно, серо, безрадостно и безнадежно».

Сегодня дижонские кафе утратили все «миллеровское» своеобразие. В них нет ни отвратительной музыки, ни местных девушек, готовых «на все» за стакан красного, ни скуки, порождающей безыскусный порок. Кафе в Дижоне теперь такие же, как и в любом другом городе Франции: чистые и светлые. Курить еще кое-где можно, но уже не везде. За полчаса до закрытия больше не наливают — закон не позволяет. Теперь за «миллеровским» духом приходится отправляться не в Дижон, а в развивающиеся страны…

Не первый — и не последний

В миллеровском описании Дижона сквозит типично столичный снобизм. Напротив, другой парижанин, Гюго , оценил провинциальное обаяние Дижона, назвав его «очаровательным городом, меланхоличным и приятным». Неудивительно, что тут есть проспект его имени, тогда как о Миллере ничто не напоминает, разве что коллеж Карно, где он преподавал за койку и харчи. Впрочем, здесь можно усмотреть и простое проявление французского эгоцентризма.

«У меня была масса времени и ни гроша в кармане. Два-три часа в день я должен был вести уроки разговорного английского — вот и все. А зачем этим беднягам английский язык?» Действительно, зачем? И сегодняшние дижонцы мало отличаются от прочих жителей Франции по части интереса к иностранным языкам: приезжать сюда лучше со знанием французского.

Сложно представить, что когда-то город славился своим космополитизмом: при герцогах Валуа сюда, как мы помним, съезжались мастера со всей Европы. Сейчас единственным отголоском тогдашнего духа мне показалась витрина шляпного магазина на одной из боковых улочек в центре. Такого не встретишь даже в столице. Я долго рассматривал в ней… нет, не товар — экспонаты: от мексиканских сомбреро и настоящих «панам», от франтоватых гангстерских «борсалино» до баскских беретов и дамских шляпок, которые надевают теперь разве что британская аристократия на приемах да французские провинциалы «к воскресной мессе»…

Еще среди дижонской толпы неожиданно можно услышать славянскую речь.

Тонкость 7. В начале ХХ века юридический факультет Бургундского университета окончил Эдуард Бенеш, впоследствии — президент Чехословакии. С его подачи еще в 1920-х годах наладился обмен между чешскими и словацкими вузами и тем самым коллежем Карно, где чуть позже преподавал Миллер. После этого связь между Дижоном и Восточной Европой несколько раз прерывалась, пока не пережила новый подъем в 1990-х, когда еще один коллеж «связался» с поляками. Все это привело к тому, что несколько лет назад престижная парижская Школа политических наук открыла в Дижоне свой филиал, специализирующийся на Центральной и Восточной Европе.

Дижонцы давно примирились с тем, что их город не «первый» и даже не «второй» в стране. Но полностью сдавать позиции они не собирались и не собираются. Когда в середине ХХ века должны были проложить прямую железнодорожную ветку Париж—Лион, жителям Дижона стоило немалых трудов добиться того, чтобы она проходила и «через них» — в то время как многие другие города не проявили тогда к железной дороге особого интереса… В 80-х годах прошлого столетия ситуация повторилась: на этот раз возникла идея скоростной линии. И вновь местным жителям удалось настоять на том, чтобы поезда шли через их город. Теперь их заботит то, что самолеты летают из Дижона за границу только через Париж…

Один из многочисленных городских парков — Сад Дарси — был разбит в XIX веке в итальянском стиле, модном при Наполеоне III

В погоне за «процветанием» местные власти не хотят, однако, жертвовать ни привычным размеренным ритмом, ни уютом и удобствами маленького городка. В исторических центрах современных мегаполисов сады и садики часто исчезают, уступая место парковкам. В Дижоне это исключено, и его паркам позавидуют многие столицы.

Есть здесь и городские скверы, вроде Сада Дарси, расположенного неподалеку от «модернового» района и чем-то напоминающего городской парк в Курске или Таганроге… разве что вечером там не сидит, поставив ноги на скамейки, местная молодежь с бутылками пива — по французским законам все парки закрываются ровно в восемь вечера, и обходительный охранник собственноручно выставит всех, кто не услышал его свистка. Разумеется, в саду есть и ротонда в «курортном» стиле, и мостик… К нашим широтам «отсылает» и фигура белого медведя. Полярный красавец — копия с работы знаменитого скульптора-анималиста Франсуа Помпона, проработавшего некоторое время в Дижоне.

Кроме того, город славится своими ботаническими садами. Помните фигурку «садовника», украшающую усадьбу Шамбеллан? Она давно стала одним из городских символов: местная садоводческая традиция уходит своими корнями в глубь веков.

Тонкость 8. Корпорация представителей этой профессии существует здесь с 1685 года. Сегодня она не только отвечает за профессиональную солидарность, но и за устройство традиционных праздников, вроде сентябрьской цветочной процессии. В городе есть целые садоводческие династии, где ремесло передается от отца к сыну, из поколения в поколение. Представитель такого рода вывел в XIX веке популярный сорт розы Слава Дижона. И еще один факт: раз в три года садоводческая выставка «Флориссимо» привлекает число посетителей, равное 150-тысячному населению города.

Знаменитый мэр Кир тоже приложил руку к ландшафтному дизайну Дижона и окрестностей. Его окружение, вообще, успело привыкнуть и смириться с тем, что каноник много и охотно строил — например, при нем вырос больничный комплекс в Ле Бокаж и был обустроен университетский кампус. Однако когда мэр-мечтатель заявил о том, что городу необходимо большое и красивое озеро, чиновники запротестовали. Ему доказывали, что летом оно неизбежно зацветет и на нем появятся тучи комаров, не говоря уже о том, что все это мэрии не по карману. Киру даже предложили взамен построить бассейн, однако от «ножной ванны» — так градоначальник охарактеризовал альтернативный проект — он наотрез отказался. В 1960-х годах, несмотря на всеобщую враждебность, Кир буквально навязал горсовету сооружение пруда на реке Уш. Сегодня водоем с его песочным пляжем и прилегающим парком — одно из любимых мест отдыха горожан, особенно в жаркую погоду.

...Доступ публики на башню Филиппа Доброго закрывается в пять вечера. Разумеется, нас это не устраивает: хочется снять город в «режиме», то есть тогда, когда небо еще не окончательно потемнело, а уличные фонари уже зажглись. Короткий миг счастья для всякого фотографа. О нашей просьбе докладывают мэру. Тот нас вполне понимает и дает личное разрешение вновь преодолеть 316 ступеней, чтобы взглянуть на вечерний Дижон. Но тут выясняется, что никто из сотрудников, «закрепленных за башней», с нами не полезет — это уже сверхурочная работа. А без сопровождения на башню подниматься нельзя. Нас выручает Стефани — наш куратор из дижонского бюро туризма. Ее тут все знают и охотно разрешают составить нам компанию. Жакмар отбивает девять вечера. Дождь, моросивший весь день, как по заказу, прекращается. Дижон демонстрирует нам всю красоту своего осеннего вечера...

Снято! Мы спускаемся вниз, и тут выясняется, что дверь XVIII века теперь можно открыть только с внешней стороны. Я с тоской вспоминаю историю герцога Бара… а также многочасовое сидение в московском лифте. Что делать? Стефани звонит мужу. Муж — в полицию. Полиция — нам. Через несколько минут дверь распахивается. Страж порядка в ладно сидящей на нем синей форме с улыбкой сообщает нам: «Вы свободны!»

В вечерней пустынности — особая прелесть французской провинции. Как и прежде, в Дижоне рано встают и рано ложатся спать. Витрины магазинов либо вовсе не освещены, либо светит одна, «дежурная», лампочка. Я возвращаюсь в гостиницу под рассуждения Стефани о ее городе с несостоявшейся столичной судьбой и его жителях: «Настоящего парижанина теперь найти трудно. Это либо бретонцы, либо эльзасцы или эмигранты. А вот мы в полной мере ощущаем себя дижонцами». И невольно думаю о том, что все, что ни делается, — к лучшему: лишившись столичного статуса и так и не получив возможность править миром, город герцогов Валуа сумел сохранить свой стиль и найти золотую середину между дерзким стремлением к совершенству и мудрым наслаждением уже достигнутым.

Василий Журавлев