Журнал «Вокруг Света» №03 за 1995 год

Держали дорогу и ветер

В 4-м номере нашего журнала за прошлый год рассказывалось о велопробеге «Украинский кордон-93», организованном редакцией «Вокруг света» при поддержке журнала «Мир путешествий» и торгового дома «Вик». Участники пробега — братья Супруненко: Владимир, литератор, увлеченный этнографией, и Юрий, географ. В 1994 году велоэкспедиция вдоль украинского пограничья была продолжена и завершена. Об этом рассказывает предлагаемый очерк.

Крутишь педали и кажется, что мотаешь не километры, а горячий и вязкий, как патока, воздух, который стекает с полуденного неба и липнет к большим и малым степным протяженьям. Травы и чахлый кустарник на обочинах замерли, будто погруженные в мед. Нет сил оглянуться на спутника за спиной, нет желания глазеть по сторонам, чтобы потом соскабливать из памяти приметы прямой и унылой дороги. Взгляд — лишь вперед, где, возможно, засереет пятачок тени от придорожной вербы. Если он мелькнет слева, то, пренебрегая правилами, пересекаешь шоссе и катишь по левой стороне, чтоб хоть на мгновение избавиться от зноя. Некоторое облегчение приносит спуск, когда ветер бьет в грудь, слизывая пот. Однако после спуска непременно — подъем-тягун...

Такое вот начало у нашего путешествия Вернее, продолжение. В 1993 году, стартовав от днепровских берегов, где когда-то у грозных порогов обрывался водный путь купцов и воинов, мы отправились на восток и, пройдя за полтора месяца по российско-украинскому пограничью почти три тысячи километров, омыли колеса своих велосипедов в днепровских водах в стольном Киев-граде. В этот раз нам предстояло отправиться за солнцем вдоль южной, западной и северной границ Украины. Но, как и год назад, язык и набор новых карт с «мерилом» (так нынче на украинских картах-«мапах» переводится слово «масштаб»), должны вновь довести нас до Киева.

В 1993 году ситуация, как в пограничье, так и внутри молодой страны, была неспокойная и во многом неопределенная. Это отражалось и на настроении сельского люда, и на его восприятии (а точнее — неприятии!) перемен. Однако новые ветерки (для многих, правда, еще непонятно, с какой стороны они дуют и куда зовут) уже успели повымести из душ жителей сельбищ и хуторков уныние и растерянность. Это новое еще далеко не радужное, но уже не подавленное настроение достаточно точно передала одна бабуля из полесского села Старики: «Що було, то мы вже видели, а шо будэ, побачиыо».

Если раньше дорожные впечатления сыпались в память без разбору и огранки, а потом выуживалось то, что было на слуху у всех, по обе стороны пограничного плетня, то ныне уже захотелось прислушаться к интонациям, посмаковать диалектные особенности языка, пощупать корни. Где они? В какой земле? Как глубоко залегают?

Мы искали эти корни на пыльных обочинах дорог, а сельский люд с тревогой посматривал на раскаленное небо, и заботы его были о корнях и корешках на пыльных грядках. Мы останавливались на перекрестках, где ветры обдували корявые пальцы, пытаясь определить, откуда и когда ветер одарит прохладой и влагой. Так пришло понимание того, что солнечные восходы и закаты, ветры, реки и родники, которые определяли и ритм нашего движения, и дорожный быт, издревле составляли коренную основу жизни землепашцев и скотоводов.

Свой язык, свои счеты у селян с природой. Словечками из этого языка, записями народных наблюдений над поведением ветров и движением вод стали полниться наши путевые дневники. Калейдоскоп пограничных наречий и нравов логично обрамил разноцветную картину природы Украины.

Когда-то украинцы называли природу «животвором». Белые облачка, стремительная вода, желтые пески, черные скалы, соленый ветер, цветущие сады, душистые травы — все это живое творение земли и неба, природа, которая окружает человека с колыбели и определяет его поступь, куда и зачем бы он ни шел. И за что б ни брался селянин, какое бы дело ни начинал, он всегда оглядывался на время года, сверял свои устремления с природой. Именно природа, ее пейзажи и явления часто формируют внутреннюю суть народа, поэзию его языка.

Многие путешественники прошлого, изучавшие быт жителей окраинной полуденной земли, отмечали их мечтательность, поэтичность, склонность к фантазированию, придумыванию разных чудес, объяснений всему сущему. «Эта-то склонность к умозрению, — писал П.П.Семенов в «Живописной России», — питающаяся, притом, богатою, поэтическою природою, среди которой вырастает малоросс, развила в нем воображение, способность к творчеству, чем и объясняется его склонность к символике, к образам, к чудесному... Какой-то неуловимый, если можно так выразиться, внутренний аристократизм природы и духа малоросса и изящество, так сказать, этого духа породили в украинце и любовь к красотам внешней природы».

У другого бытописателя встречаем такие строки: «Особенно малорусе любит полежать на зеленой травке, на спине, вперив взоры в отдаленное пространство; к этому его располагает прекрасная природа Малороссии». Вот и объяснение многим чертам — прекрасная природа. О ней, как о первопричине, упоминал и А.Афанасьев-Чужбинский, исследуя образ жизни украинского селянина. «Лень проглядывает во всех его действиях и движениях, — замечал он, — но не та, которую придает ему досужие наблюдатели нравов народных... а лень — достояние южного климата. Лень эта вытекает собственно из всех его работ и занятий».

Эти строки часто вспоминались нам и в степных краях, и близ черноморских лиманов, и на приднестровских взгорьях, и на галицких перекрестках. Мы продвигались на запад «посолонь» — за солнцем, и всегда жаркое его око было рядом с нами — такое уж выдалось лето. Порою казалось, что жгучий взгляд этого недремлющего небесного стража проникает в самые дальние закутки сознания и там располагается на правах хозяина и строгого судьи. Где-то после обеда полновластие солнца становилось невыносимым, и, как в прохладную купель, мы кидались в спасительную тень под вербами и на берегу сонного пруда, падали на зеленую траву и бесконечно оттягивали время выезда. Предлоги, конечно, были разные, однако каждый из нас хорошо понимал, что первопричина лени — раскаленный солнечный диск, который время от времени злорадно поблескивал в кружевной листве над нашими головами. Именно в этот момент дошел до меня смысл услышанного на одном степном хуторке слова «здорово», которым пожилая степнячка назвала свежую, прохладную погоду. Действительно, в полуденном краю чувствуешь себя здоровым и работоспособным только утром или под вечер, когда солнце стоит низко. «На одну-дви коцюбы», — говорят в народе. «Коцюбой» — кочергой в старину измеряли время — селянин на глазок прикидывал, сколько «коцюб» уместится между опускающимся солнечным кругом и землей. Время отсчитывали и «ступнями» — измеряли длину тени ступнями. «Вже й сонце высоченько, дви ступни тень — пора й перепочить», — бросал своим товарищам глава артели косарей.

Мы старались выехать пораньше, когда солнце еще выпутывалось из сетей утренних туманов. Росисто и здорово было вокруг, здоровыми и бодрыми чувствовали мы себя в седлах наших велосипедов. Но все стремительнее взлетало над дорогой светило, и росла уверенность, что в творении нового знойного дня принимает участие какая-то злая сила. По народному поверью, солнце после ночного сна выкатывают на небосклон черти. Даже для всесильной нечисти это довольно тяжкий труд. Черти то и дело обжигаются, прыгают в воду, а потом трясут руками — во все стороны летят брызги, из которых рождаются чертенята. Вот почему и ныне матери в украинских селах запрещают детворе стряхивать руки после умывания. «На тэ и рушнык, щоб погань не плодилась», — отчитывают они своих чад, что озоруют во дворе у рукомойников. Благо, полотенец-рушников в украинских хатах предостаточно. Для вытирания лица и рук существуют специальные рушники-«утирачи». Под какой бы крышей нас не ждал ночлег, у чьего бы порога не прерывалось наше дневное кочевье, везде после вечернего омовения хозяева протягивали нам, хоть и старенькие, но обязательно чистые рушники. Встречались среди них и красочно расшитые. В каждом регионе — свои краски, свой узор. И в этом рушниковом разноцветье — богатство и пышность природы, взлелеянной солнцем.

С древних времен и степняки, и верховинцы, и полещуки считали себя светопоклонниками, обожествляя небесное светило и его огненную силу. Эта сила заставляет солнце без остановки и устали двигаться небесной дорогой. «Куда оно?» — спрашивает внук у деда, который все на свете знает. «До дому», — бедро отвечает старик. «А откуда?» — подкидывает мальчуган новый вопрос. «3 дому», — звучит уверенный ответ. «А почему?» — любопытствует малец. Дед чешет затылок. Как всегда, выручает бабушка. Тихо, почти незаметно катится солнечный колобок, рассказывает она, нигде не споткнется, не зазевается, но за этой легкостью трудная, в поте чела работа. Солнце встанет и утро настанет, хоть и петух не прокукарекает, — солнце просыпается раньше всех и начинает свой долгий путь над степями и горами. Сельские мудрецы утверждают, что солнце может двигаться с разной скоростью. Все зависит от того, какой человек утром начинает работу. Если ленивый, привыкший делать все спустя рукава, то солнце вялое, едва шевелится, иногда кажется, что оно топчется на одном месте. Для человека же работящего, легкого на подъем день проходит быстро — солнце катится по небу, как колесо с горы.

Кстати, со старым колесом от телеги связан один интересный украинский обычай, имеющий прямое отношение к светилу. В начале июля наш путь пролегал по Галиции, и ехали мы, соответственно, уже не на велосипедах, а на «роверах» — так на Западной Украине называют велосипед. Двигались от фигуры к фигуре — так здесь называют придорожные кресты, которые устанавливают на обочинах или в честь какого-нибудь события, или просто так. И вот однажды вечером на окраине села, мимо которого пробегало шоссе, вдруг задергался огонек. Мы проехали километров пять до следующей фигуры и увидели еще один костер. Далеко было до этих костров, и мы развели свой огонь на полянке под старыми кленами. А утром узнали (с сожалением!), что галичане накануне праздновали Ивана Купала. В стремительном велосипедном беге по украинским протяженьям перемешались дни и даты, и совсем выпал из головы этот один из самых главных праздников наших предков, который связывали с летним солнцеворотом. В некоторых местностях на Украине существовал обычай, когда на Купала откатывали от костра колесо — это должно было означать поворот светила на зиму. Эта подвижность, резвость солнца отражены в одной древней народной загадке, где светило названо «птицей-вертеницей». «Стоить дуб-стародуб, на том дуби птыця-вертеныця — нихто ее не достане, ни цар, ни царыця» — как голова птицы все время дергается в разные стороны, так и солнце вертится, его ни решетом не поймаешь, ни в мешок не посадишь. Рассказывали, что светило в купальский день «играет» на рассвете — переливается всеми цветами радуги, ныряет в воду и опять появляется на поверхности, словно купается.

Когда-то, уверяют старые люди, солнце светило ярче, веселее, так как его утром умывала и чистила ясноликая белокурая красавица. С помощью волшебных снадобий она выводила пятна на солнечном лике, и светило излучало энергию на полную силу. Можно было, скажем, в поле засыпать пшено в казан с водой, и кулеш варился сам по себе, закопаешь яйцо в песок — оно тебе и испеклось. Что потом стало с этой панянкой, что солнце чистила, куда она исчезла, никому ныне не известно, солнце же без обслуги затосковало, побледнело, с его лица уже не сходят пятна.

Восходы и закаты стали украшением наших знойных кочевых дней. И утром, и вечером мы наблюдали за тем, как солнце играет в водах больших и малых водоемов. Их немало встречалось по пути. Голубизна вод радовала взгляд, прохлада освежала тело, однако, как известно, что видит око, то часто зуб неймет. Утолять жажду мы предпочитали из придорожных колодцев и криниц. Они были нашими дорожными маячками, отчетливой желанной целью и одновременно итогом прожитого в скитании по пыльным шляхам дня.

В одном из степных сел Белобережья (так в древности называли херсонские края) незнакомая женщина, которая вынесла нам ковш холодной колодезной воды, на наше «спасибо» ответила сердито: «За воду не дя-кують». Кстати, странствующий люд в украинских селах привечают и охотно угощают не только водой. В Подолье женщина в черном платке остановила нас и предложила выпить молока. Мы стали отказываться (только перед этим останавливались у колодца), но подолянка уже наполнила кухоль. «Выпейте, хлопцы, за моего сынка, шо вбився на этой дороге месяц назад». Но вот неприятие нашей благодарности за воду — что это? Смысл ответа степнячки такой: напоить путника — не услуга, не проявление доброй воли хозяина, а его долг. Ведь вода — исток бытия, она начинает и замыкает жизненный круг человека наряду с такими вечными и незыблемыми категориями, как земля, хлеб, солнце.

Странствуя вдоль украинской границы, мы убеждались на каждом шагу в особом отношении сельского люда к питьевой воде (о малых и больших водоемах разговор особый). Об этом можно судить по тем метким и колоритным диалектным названиям родников и криниц, которые мне удалось собрать на подольских, буковинских, галицких и полесских перепутьях. Животок, желобок, колыбелька (исток реки), жерло (родник на дне колодца), дзюрок, живинец, ключина, коровье копыто, подгорник, родовище, слойок, студница, чистяк — эти родниковые слова и поныне можно услышать в украинских селах.

Запомнились и надолго угнездились в памяти степные журавли-«взводы», подольские колодцы с каменными корытами-«тырлами», в которых когда-то стирали белье, буковинские криницы-теремки (некоторые из них даже одеты в хрупкое стекло, украшены зеркалами), полесские карликовые хатки. Все в таких домиках внешне настоящее, пригодное для жизни маленьких человечков: и крыша с дымарем есть, и окна на месте, и стены затейливо расписаны. Но вот открываешь дверцу — и из темной глубины веет колодезной прохладой и тайной: — хатки, оказывается, построены для живительной «зашкурной» — грунтовой — воды. На Буковине многие колодезные сооружения и родники снабжены надписями. Как не притормозить возле родника, над которым выбиты такие слова: «З глыбыны бежить водыця — зупинысь воды напиця»? Невозможно удержаться от хотя бы краткой остановки у полевой кринички, к которой прибита табличка «В память о трагической смерти Кушнира Владимира. От родителей». В селении Малинцы под Черновцами буквально в десяти шагах друг от друга стоят два колодца — один возле фигуры, крест которой обвешан рушниками и иконами, другой у родника. Мы напились воды из родника. Ополоснувшись, подняли головы и увидели над стеной, из которой струилась вода, вырезанную из жести цифру «50». Рядом с ней (тоже из жести) лепились какие-то слова, но некоторые буквы выпали, поэтому за разъяснением надписи мы обратились к старику, что кряхтел под тяжестью мешка, набитого травой. Буковинец остановился, разогнулся и, присев на свою ношу, сказал: «То ще при советской власти строили, когда пятьдесят год ей справляли. Теперь все, теперь позакопали». Мы так и не поняли — то ли с радостью, то ли с огорчением прозвучали его слова. Но что «все» и что «позакопали» было, кажется, ясно. Родник-то продолжал хлюпать, одаривая прохожих прохладой и чистой влагой. Старый буковинец-трудяга больше не произнес ни слова — сидел на мешке и молча курил.

А вот другой старик, с которым мы познакомились в степном хуторке, был более разговорчивым.

— Далеко шлях держите? — спросил он, косясь на наши обвешанные дорожным скарбом велосипеды.

— До моря думаем сегодня добраться.

— Ой, не советую, хлопчики, не раджу, — покачал головой старик. — Непогода к вечеру разгуляется — то у меня верна примета.

— Какая?

— Якщо есть времечко, слухайте. Лет сорок я уже вон з того колодезя, с которого вы воду набирали, тягаю ведра. Так вот, когда в суху погоду накручиваю ворот, колодезь поет высоко, ровно, як по нотам. А перед дождем звук у него какой-то хрипучий, вихлястый, ровно жалится на свою долю. Не знаю, в чем тут дело, може, дерево влагу набирает, а може, яка особлива порода. Только я редко ошибаюсь, капризы его изучил, як жинкину долонь. Так-то, погостюйте-ка лучше у меня. Верное дело будет.

Мы не послушались совета старого степняка и отправились дальше. А через несколько часов нас накрыла грозовая туча. Правда, она только попугала, ни дождинки не уронила на землю, однако «колодезный» прогноз запомнился.

«Дощику, дощику, зварю тоби борщику в новенькому горщику, поставлю на дуба, лини як з луба — цебром, видром, диинычкою над нашою пленичкою», — до сих пор с такими словами крестьянские дети обращаются к небу в засушливое время года, вызывая дождь. Вода небес, в конце концов, попадает на землю. Вот почему многие считают, что в подземной воде сокрыта тайна дождей, снегов, туманов. Кстати, дожденосные тучи представлялись древним ариям небесными источниками, а слово «колодец» в индийских Ведах употреблялось для обозначения облака. И поныне во многих местностях Украины связь между колодезной водой и звонкими майскими ливнями или затяжными дождями воспринимается очень непосредственно.

Поля исстрадались от засухи. Разморенные жарой и сытным борщом сельские философы проводили время в холодке под вишнями, пытаясь ответить на один-единственный вопрос: куда ж девается на небе вода, которая испаряется с рек и морей, если она так долго не возвращается в свои земные берега? Их жены мудрствовать не привыкли — им подавай дело, заботу рукам и ногам. На Полесье возле одного колодца мы встретили шумную и пеструю гурьбу женщин, которые что-то бросали в колодезную воду. Как нам объяснили селянки, чтоб вызвать с неба дождь, нужно в девять колодцев бросить освященный мак. «Мы уже шесть обийшлы, осталось ще тры. Може, тогда хоть замрячить», — сказала одна молодица и, подоткнув косынку, бросилась догонять подруг. «Замрячить» — значит: появятся легкие облачка.

Не в характере селян сидеть сложа руки и ждать у моря погоды. Какой она будет завтра? Чего ждать от небес? У селянина в памяти множество природных примет, по которым он выстраивает свои дела. В степных хатак-мазанках и горных хижах можно встретить и хитроумные метеоприборы. В селе Маяки под Одессой рыбаки поведали нам об одном удивительном свойстве рыбы-«чежучки» (из рода осетровых). Если эту рыбку высушить и подвесить в комнате к потолку за плавник, то она будет поворачиваться по направлению ветра, что разгуливает по морским просторам. В Черновицком этнографическом музее под открытым небом, где в старой коморе мы прожили два дня, нам рассказали, что на Гуцульщине в селе Головы один верховинец смастерил шкатулку в виде миниатюрной хатки. Если в окне появляется мужчина с косой, то будет тепло и солнечно, если же показывается женщина с вальком, то жди дождя. Дело в том, что внутри домика натянута особым образом скрученная кишка молоденького ягненка, которая сжимается в сухую погоду и растягивается во влажную.

Наверное, и там, в горах, где живет гуцульский умелец, стояла сушь и безхмарье, и мужик с косой день и ночь торчал в окне домашнего барометра-самоделки. Над всей Украиной, над всеми ее приграничными поселениями знойное и чистое небо, и перед нами такая же дорога. Иногда, правда, что-то менялось в природе. Вдруг среди белого дня мелькало в вышине облачко. И тогда мы пытались на глазок определить его цвет, размеры, форму, направление движения — все, от чего могла зависеть наша дорожная судьба.

Так уж сотворен мир: не бывает безоблачной жизни ни на небе, ни на земле. Иероглифы этой природной азбуки вытиснены на собственной шкуре каждого. Однако снова и снова возникает вопрос: откуда вдруг, почему на чистом небе возникают облака? Ответ ищем повсюду: и в себе, и в поднебесье, и в глубинах народной памяти.

Бывалые люди, что прошли лозы и верболозы, утверждают, что это дым от небесных костров, возле которых греются ангелы. Из этого дыма и возникают первые весенние облачка. Их в некоторых местностях называют «помолодками». Некоторые знатоки уверены, что облачные шары катятся над землей, когда Бог стреляет из пушек в чертей. Большинство же приписывают способность создавать облачную кутерьму именно нечисти.

Тайком от родителей чертовы дети курят трубки-люльки — легкие облачка (их в народе называют «сухмарками», «молодами») скользят над горизонтом. Если же взрослые черти задымят своими трубками, обсуждая очередное черное дело, то над землей потянутся вереницы пухлых синеватых тучек. Из отдельных таких туч (в лесной стороне они известны местным жителям как «памеги») уже может накрапывать дождь. Главный бес решил женить сына, и сразу черти-подхалимы бросаются сносить в одно место забросанные по свету тучки, а когда свадьба уже в разгаре, то на небе такое начинается, что гречкосей при виде низкой, растрепанной, черной тучи (полещуки называют ее «хмурой» или «штурмой») крестится и шепчет: «Бис женыця, бес женится... избавь Бог!..»

Однажды в Подолье облачка впереди сбились в стадо. Повеяло прохладой. Кажется, где-то над дальними холмами даже покрапал дождик. Но до нас он так и не добрался. Зато мы увидели радугу, что зависла над долинами и взгорьями. Будто отворились двери в иной, пестрый и счастливый, мир. По-украински слово «радуга» звучит как «раидуга». Действительно «рай-дуга» — дуга рая, арка над входом в небесное райское царство. А в памяти уже выстроились другие народные названия этой дуги, такие же цветистые, как и она сама — веселка, веселуха, тенча, дождевница, цмок, смог, туга, коромысло, росалка, коркобец, града.

Мы подъехали к селу Била (неподалеку от райцентра Ямполь), радуга еще не сошла, как вдруг навстречу нам прямо под колеса высыпала гурьба детишек. Один загорелый до черноты мальчуган закричал: «Дядьку, тикайте, а то дуга вас втягне!» Мы посмеялись и продолжили путь: втянет — не беда, хоть глотнем прохлады, своими руками пощупаем это небесное чудо. На другом конце села, в балочке возре родничка старуха в платке, завязанном под острым подбородком, пасла козу. Мы спустились за водой и разговорились со старой селянкой о радуге, дождях, туча, ветрах и прочих небесных явлениях. Слово за слово — и вдруг из девяностолетней подолянки (свой возраст она нам назвала позже) посыпались чудеса и химеры, которыми полнится земной и поднебесный миры.

Поведала она нам о «тепличине» — чудесных теплых краях, где никогда не бывает зимы, о сказочных Буваличах — далеком диковинно-страшном государстве, где с путниками случаются различные приключения. «Не дай вам Бог там оказаться. Лучше обмините те поганские земли. Наши села хоч и победнее ихних будут, но зато народ свой, не песиголовцы какие-нибудь», — строго предупредила старуха. Узнали мы от нее и о закованных во льды полюсах — «бигунах», и об экваторе-«равноденнике», словно обручем, стягивающем земной шар, и о скалах-«ревунах», и о земном «пупце», из которого вода вытекает в реки и моря.

— Бабушка, откуда вы все это знаете? — полюбопытствовали мы.

— А як же ж, я ведь знахарка, всем известная черномагичка. Бабой Сашею меня клычуть. А фамилию свою не скажу, чтоб и себе не зашкодить и вас не сглазить. Поезжайте с добром. Большой шлях вы держите, и нехай вам будет большая удача!

Но мы не торопились — когда еще вот так на обочине доведется встретиться с разговорчивой «черномагичкой».

— Вот вы про воду говорили. А не знаете, куда она на небе девается?

— А чого ж тут знать! Райдуга ту воду пьет — все земные цвета, а их по нашим украинским землям ой, як багацько, в себя вбирает. А райдужная вода велыку силу имеет. Но треба уметь ее взять. Зачерпнешь ее не так, без святого слова, то перед очами цветные кульки будут, як горох, прыгать — дороги назад не знаидеш, а голову так рай — дужным кругом сожмет, что может и треснуть, наче спелый кавун...

Вот и эта приграничная встреча (рядом, через Днестр — Молдова) нашла свое гнездо в памяти, и никаким ветрам теперь не выдуть ее оттуда. Даже если вдруг сорвется злой «молдаван». О скверном характере этого северо-западного ветра нам поведали одесские рыбаки. Причем, прежде чем назвать его, глава артели поинтересовался: «А вы, часом, какой нации будете?» Подстраховывался, чтоб ненароком не задеть, не обидеть соседа, живущего через границу в крае, откуда дует нежелательный ветер.

Ветрам же все нипочем, и границы для них не преграда. А человек вот не может, чтобы не отгородиться от соседа, не провести межу: это моя земля, а это твоя. И ветры он часто именует по названию народа-соседа. Запорожские казаки, скажем, называли северный ветер «москалем», южный — «бусурманом», восточный у них был известен как «донец», а западный именовался «ляхом». От ветра, как и от соседа, можно было ждать и добра и зла. И люди, живущие на семи ветрах, давно поняли: с ветрами, как и с народами, нужно уметь ладить. Можно заставить ветры крутить крылья ветряков, можно поднять паруса, которые наполнит попутный ветер. Много раньше было по степи ветряных мельниц, множество разноцветных парусов мелькало на реках и морях. Унесли ветра, развеяли, как пепел, и память, и дух тех времен. Другие сегодня границы, однако прежние ветры проносятся над ними — с прежним характером и прежними названиями. И по-прежнему много чудесного рассказывают в селах об этих ветрах.

«Кто деревья качает?» — спрашивает малец у бабушки. «Та витер», — отвечает она. «А что такое ветер?» — не успокаивается внук. Бабушка напрягает память, пытаясь вспомнить услышанное в детстве от своей няни: «Бегает по степу патлатый чоловик с длинными-предлинными вусами. Метушится между курганами и з усих сил крутыть одним усом. От этого и подымается ветер. А як бы он стал моргать двумя усами, то поднявся бы такий ураган, що перекинув бы весь белый свет». В соседней хате внук обращается к своей бабушке с таким же точно вопросом. В ответ звучит другой рассказ: «По распоряжению атамана-ветродуя с четырех сторон света четыре губатых человека дуют один на другого. Кто дует сильнее, с той стороны и несется на людей ветер».

Ветер на дворе — радость и горе. Когда он гладит травы, слизывая ягодки росы, перебирает ковыльные чубы, несет прохладу и надувает паруса, легко и радостно на сердце у человека. «Гуляй ветер по полю, я с тобою», — говорит он. Эти слова и мы не раз повторяли в походе, когда ветер дул в спину и толкал наши роверы к заветной цели или раздувал костер, пламя которого со всех сторон охватывало казанок — вода в нем закипала буквально за несколько минут. Когда же ураган вырывает с корнями деревья, сметает крыши с мирных жилищ и ломает мачты, то путника охватывает страх и порою кажется, что близок конец света. Нам такого урагана испытать не пришлось, однако степной ветродуй, который сломя голову несся навстречу или предательски бил сбоку, сталкивая на обочину, доставлял немало хлопот.

Иногда из-за сильного ветра привалы затягивались до заката солнца, когда движение воздуха прекращалось.

Так и живет человек в объятиях то ветровой радости, то ветровой беды. Каждый ветер дует по-своему, у каждого ветра свой характер и свой язык. Существует не один десяток названий больших и малых ветров. Вот лишь некоторые из них, которым нам удалось записать в экспедиции. «Бурай», «бурелам», «гурикан» — буря, «бурхайло» — порывистый ветер, «гирец», «поветрица», «труба»— вихрь, «половий» — теплый летний ветерок, «помирок» — ветер, «низовик» — южный ветер, «плаксун» — западный ветер, «зола» — холодный ветер осенью и весной, «суш» — сухой ветер, «суховетрица» — сухая ветровая погода, «шаркан» — сильный ветер, «шквыря» — снег с ветром, «хвища», «куревица», «охи-за», «вихола» — метель. В нескольких местах довольно оригинально нам объясняли этимологию некоторых народных ветровых названий. Так, в селении Коблево неподалеку от Одессы мы услышали следующее «Як спидныцю в молодыци задере, то эю будет тебе низовка, а як капелюх собьет с высокого молодца, то — вже верховик или по-нашему «горишняк».

Степняк и горец по-разному воспринимают ветры и дают им разные названия. «Азовец» — суховей в Приазовье, «горишняк» — верховой горный ветер в Карпатах и Крыму, «кимлач» — сильный ветер в бассейне Днестра, «кимбур» — восточный ветер на побережье Черного моря в районе Одессы, «забой» — полесский ветер со снегом, который забивает все щели. «Бунация прижала», — говорят азовские и черноморские рыбаки, когда на море стоит полный штиль. Не менее удивительно звучат на украинском морском побережье и названия ветров. «Левант ворочает», — бросают про восточный ветер. «Гарбий волну гонит», — ведут разговор про южную низовку. «Понент заходит», — говорят про ветер, что начинает дуть с запада. «Тримунтан сорвался», — тревожатся, когда налетает холодный северный ветер. На Азове рыбаки рассказывают бывальщину, что как-то в свое время прислали председателя, который до того море видел разве что во время отпуска. Однажды он спросил у рыбаков, почему они в море не выходят. «Левант воду баламутит», — отвечают. На следующий день рыбацкие баркасы опять на берегу. Объяснили это тем, что гарбий не дает работать в море. А еще через неделю виноватым в бездеятельности рыбаков стал тримунтан. Председатель не выдержал, собрал всех и рубанул: «Леванта уволить, Гарбия строго предупредить, а Тримунтана чтоб и духа не было».

«Посеешь ветер — пожнешь бурю», — говорят в народе. Мудро поступает божество, которое пускает на землю ветер осторожно и бережно, как заботливый хозяин свою коровку на зеленую травку. Умно ведет себя собака, что не лает на ветер, и вдвойне мудрым бывает человек, который не сердится на ветер, не клянет его, с какой бы силой он ни дул, а тем более не бросает на ветер пустых слов. Они очень не нравятся ветровым и другим божествам.

...Мы держали большую дорогу. Вместе с солнцем и ветрами. Они многому нас научили на пограничных перепутьях. Одно на всех солнце и одни ветра. Выучить язык ветров — значит выучить язык нормального общения между людьми, что рядятся в разные одежки.

Владимир Супруненко / Фото участников экспедиции