Журнал «Вокруг Света» №10 за 2008 год

Братство «Веселого Роджера»

Рис. Антона Батова

Романтический миф о морских разбойниках уже лет 200 постоянно подогревался фольклорной традицией, приключенческой литературой и кинематографом и настолько вошел в сознание, что теперь почти невозможно разглядеть за ним такое непростое социальное явление, как пиратство.

Корсары, флибустьеры, рейдеры, каперы, ликеделеры, витальеры, гёзы, ускоки, приватиры, форбаны, вако… Одно только перечисление этих терминов свидетельствует: феномен пиратства очень неоднороден. В разные исторические эпохи, в разных географических областях, у разных племен и народов в течение нескольких десятилетий, на расстоянии десятков километров пиратство видоизменялось, приспосабливаясь к обстоятельствам места и времени.

Происхождение слова «пиратство» связывают с греческим глаголом «peiran», то есть «пробовать», «пытать счастья». Латинское же «pirata», означавшее именно морского разбойника, появилось в римскую эпоху. По определению словаря пиратом может быть признан любой человек, занимающийся грабежом на море или на побережье, высадившись на него с каких-либо плавсредств. В качестве синонима «пирату» часто приводят слово «корсар». Но на самом деле корсары (они же каперы или приватиры) — не разбойники. Эти «морские партизаны» тем и отличались, что были своего рода диверсантами на государственной службе, охотились за трофеями лишь с разрешения официальных властей, которые выдавали им соответствующие лицензии — на право грабежа неприятельской собственности (так называемые каперские свидетельства). Как эффективное средство ведения войны на море каперство возникло в Европе на рубеже XIII—XIV веков, когда государства не имели больших военных флотов. И уже тогда от него не было спасения...

Но вернемся к пиратам. Невозможно точно сказать, где и когда они появились впервые, но то что морской разбой может быть назван одной из первых древнейших профессий — это несомненно. То был бич торгового мореплавания и в Древнем мире, и в Средневековье, и в Новое время. Даже в наш постиндустриальный век пираты успешно орудуют на линиях сверхсовременного судоходства в Юго-Восточной Азии, Западной Африке, у берегов Сомали… Каковы же социальные корни этого ремесла, кто объединялся и объединяется в разбойничьи братства? Да кто угодно: беглые рабы, каторжники и кабальные слуги; дезертиры или уволенные со службы моряки и солдаты; несостоятельные должники, разорившиеся крестьяне, ремесленники, мелкие торговцы и дворяне; люди, преследуемые по политическим или религиозным мотивам; авантюристы и уголовники. Заметим, что не только голодный желудок и обиды на несправедливый порядок привлекали гонимых и отверженных смельчаков в пиратские банды. Их ряды пополнялись и за счет людей вполне обеспеченных, даже аристократов, но попросту жестоких или желавших приумножить свое состояние за счет грабежа — он на протяжении истории, бывало, считался делом вполне благородным. Так, Плутарх в жизнеописании Гнея Помпея (106—48 годы до н. э.) имел повод отметить: «Когда римляне в пору гражданских войн сражались у самых ворот Рима, море, оставленное без охраны, стало мало-помалу привлекать пиратов и поощряло их на дальнейшие предприятия... Уже многие люди, состоятельные, знатные и, по общему суждению, благоразумные, начали вступать на борт разбойничьих кораблей и принимать участие в пиратском промысле, как будто он мог принести им славу и почет».

Удивительно, но факт: пиратка Жанна де Бельвиль была баронессой, корсар Джордж Клиффорд — графом, а свирепый вождь французских флибустьеров Шарль Франсуа д’Анжен де Ментенон — маркизом. Пират Генри Мейнуэринг окончил Оксфорд (где получил диплом юриста!), а неуловимый разбойничий штурман Уильям Эмброуз Коули учился в Кембридже. Эсташ, зарезавший в XIII веке «половину» купцов Ла-Манша, когда-то был монахом. Майор Стид Боннет, до того как поднял на своем корабле «Веселого Роджера», владел плантацией на Барбадосе, а голландец Баудевэйн Хендрикс занимал пост провинциального бургомистра. Известнейший пиратский летописец Александр Оливье Эксквемелин (врач по профессии) попал на острова Вест-Индии в качестве белого раба. «Обретя свободу, — писал он, — я оказался гол, как Адам. У меня не было ничего, и поэтому я оставался среди пиратов, или разбойников, вплоть до 1672 года». В 1684 году Сен-Лоран и Бегон, специальные эмиссары французского правительства в западных колониях, докладывают в Версаль: флибустьеры «с радостью берут на борт вольных бандитов, иногда бежавших с галер».

Став по собственному ли желанию или по необходимости изгоями, пираты отказывались не только от социальных различий, но и от национальных, религиозных и расовых предрассудков, что до Нового времени было и вовсе затруднительно психологически. Еще задолго до Маркса, призывавшего пролетариев всех стран объединяться, сообщества морских разбойников строились на интернациональной основе. Скажем, известные киликийские пираты, безраздельно господствовавшие в восточном Средиземноморье в I веке до н. э., состояли, конечно, не из одних только жителей Киликии (тогда армянской области на юго-востоке Малой Азии), но и включали в свои ряды представителей доброго десятка народов. На Балтийском и Северном морях в XIV—XV столетиях среди пиратов-ликеделеров было много немцев, датчан, шведов, фризов. А в экипажи берберийских корсаров, которые в XVI — первой четверти XIX века базировались в портах Северной Африки, входили не только арабы, мориски (крещеные мавры Пиренейского полуострова) и турки, но множество итальянцев, испанцев, греков, англичан, фламандцев. Были здесь, кстати, и евреи. Даже казацкие ватаги, промышлявшие на почти закрытом Черном море в XVI—XVII веках, представляли собой вавилонское «смешение языков». Можно привести на этот счет хотя бы косвенное свидетельство посла Речи Посполитой в Стамбуле Александра Пясочинского. Он в 1601 году, отвечая на обвинения турецкого правительства в том, что его соотечественники занимаются пиратством, утверждал, что среди запорожцев есть «и московиты, и волохи, и турки, и татары… и вообще люди всякого языка» — при чем же здесь польские власти?..

Конечно, как известно, классическим флибустьерам Карибского моря львиную долю «кадров» всегда поставляли англичане и французы, но стекалось туда и немало голландцев, португальцев, индейцев, а также чернокожих африканцев и метисов. К примеру, на борту французской разбойничьей бригантины La Trompeuse («Обманщица») в 1684 году было 198 человек, и помимо французов в команде числились шотландцы, голландцы, индейцы, шведы, ирландцы, выходцы с острова Джерси и из Новой Англии, а также негры и мулаты.

Римская мозаика из Туниса, III век. Дионис изгоняет пиратов из Тирренского моря. Фото: AKG/EAST NEWS

Александр Великий и пират Дионид

В «Республике» Цицерона есть рассказ о том, как на суд к Александру Македонскому был приведен пират Дионид. Царь, конечно, обрушился на него с обвинениями и упреками, но тот вдруг невозмутимо ответил, что они — одного поля ягоды. Разница между государем и разбойником состоит лишь в том, что второй имеет один корабль и малое число людей, а первый — флот и войско. К этой легенде обращался в свое время и Блаженный Августин (354—430), христианский теолог и церковный деятель. И в последующие века многие мыслители и писатели использовали эту притчу в своих обличениях несправедливости властей. А в XV веке она привлекла внимание знаменитого поэта Франсуа Вийона, который, собственно, и сам был разбойником, правда, сухопутным. В его поэме «Большое завещание» под именем Диомеда фигурирует Дионид.

Разбойники «в своем дому»

Ясно, что основой сосуществования таких «отвязных» граждан мира могли быть только независимость и свободолюбие. Вот свидетельство английского губернатора Барбадоса лорда Уиллоуби (XVII век), докладывавшего государственному секретарю о захвате голландской колонии на Тобаго флибустьерами с Ямайки : «Все они — сами себе хозяева и сами выбирают такой образ жизни и такой путь, какой хотят, полагая, что все захватываемое ими, будь то остров или что-либо на нем, должно быть полностью в их собственности, себя же считают вольными господами распоряжаться этим по своему усмотрению».

В то время как на военном флоте и даже на торговых судах царила суровая дисциплина, провинившихся матросов наказывали очень жестоко, у пиратов жизнь текла вольготно, а внутренняя организация отличалась невиданным демократизмом. Все должности на борту были выборными. Любое важное решение принималось после обсуждения на совете (сходке) простым большинством голосов. Вожак избирался из числа самых решительных, сметливых и удачливых, но властвовал он далеко не абсолютно: головорезы безропотно слушались его приказов только в бою. Анонимный автор, участвовавший в 1680 году в походе флибустьеров на юго-запад от Европы, пишет, что, когда корабль Эдмонда Кука повстречал испанский галиот (плоскодонное судно для каботажного плавания) из Картахены, в команде возникли распри — «одни хотели взять его на абордаж, другие нет, так что в итоге они упустили его». И мнение капитана, рвавшегося вперед, не сыграло решающей роли.

Командир ел за общим столом ту же пищу, что и все его «подчиненные» до последнего безусого юнги. Разве что иногда главарю, заслужившему особый авторитет или принесшему недавно большой куш, в знак уважения готовили особое блюдо.

Поскольку всю жизнь эти люди находились лицом к лицу с враждебным миром, который беспрерывно грозил то голодом, то казнью, каждый член пиратского братства избирал себе на борту компаньона — отныне они обязывались выручать друг друга при любых обстоятельствах.

Разумеется, по мере сил державы и морские коммерческие компании боролись с пиратами: вооружали торговые суда, объединяли их во флотилии, снаряжали для них конвои. Военные корабли, где было возможно, патрулировали побережья; устраивались карательные экспедиции к убежищам разбойников; много раз объявлялась амнистия тем, кто сдастся добровольно в установленные сроки. На какое-то время эти меры приводили к снижению пиратской активности на важных океанских коммуникациях, однако полностью подавить это явление не удавалось никогда.

Кодекс чести и выживания

При всем этом классический пират не был анархистом, не подчинявшимся никому на свете — «делаю, что хочу» и «плевать на весь свет». Разбойники разных эпох, порвав с обществом и его законами, создавали собственные правила, которые регулировались не только обычаями, но и писаными уставами.

Поскольку главной целью промысла всегда оставался захват добычи, большинство дошедших до нас подобных «законов» посвящено вопросам дележки. Впервые практика «справедливого» распределения возникла, по-видимому, еще при переходе от первобытного строя к цивилизации. В «Одиссее», скажем, «пираты» ахейцы после удачного набега делят трофеи поровну, а затем отмечают успех пирушкой. В романе Гелиодора «Эфиопика» (III век) уже сообщается, что пиратский кодекс «предоставляет первый, ничем не ограниченный выбор доли добычи тому человеку, который первым оказался на борту захваченного корабля», но, видимо, этот приоритет не прижился. Принцип равных долей добычи сохранялся и в Средние века. Лучшее свидетельство: пираты Северной Европы в XIV—XV веках называют себя ликеделерами, «равнодольными».

А настоящего размаха и твердости пиратское «законотворчество» приобретает в самом прославленном их сообществе — среди тех же флибустьеров Вест-Индии, которые придерживались строгих обычаев даже в повседневной жизни. С самого начала, выбрав цель похода, они заключали между собой специальное соглашение — «agreement» по-английски, «охотничий раздел» — «la chasse-partie» по-французски. «В нем указывается, — сообщает бесценный источник, Эксквемелин, — какую долю получают капитан и команда корабля. В таких соглашениях обычно отмечается, что, собрав всю захваченную добычу, должно прежде всего выделить долю егерю (охотнику, в задачу которого входило настрелять кабанов или одичавших коров и заготовить для похода мясо. — Прим. ред.), затем вознаграждение плотнику, принимавшему участие в постройке и снаряжении корабля... Затем следует доля лекаря... Из оставшейся суммы выделяют деньги на возмещение ущерба раненым». Своеобразный «страховой полис пирата» предусматривал компенсации: за потерю правой руки — 600 пиастров или 6 рабов, за левую — 500 или 5 соответственно; за правую ногу — тоже 500 или 5, за левую нижнюю конечность — 400 или 4; за потерю глаза — 100 пиастров или 1 раб, столько же стоил палец. «Все эти суммы, — продолжает хронист, — сразу же изымаются из общей добычи. Все оставшееся делится между командой, но капитан получает от четырех до пяти долей. Остальное же делят все поровну. Юнги получают половинную долю». Таким образом, в отличие от солдат и моряков пираты и корсары брали на себя все риски от предприятий и получали плату или страховку только из добычи, которую захватывали. Английские разбойники свели этот принцип к формуле «no purchase no pay» (нет добычи — нет платы).

Естественно, флибустьерам случалось и судить провинившихся собратьев — тоже по уставу. Известным наказанием за измену данному слову и обман часто бывало марунирование, то есть попросту высадка на берег. Незадачливого флибустьера оставляли на необитаемом острове с ружьем, небольшим запасом пороха и свинца.

Еще в некоторых экипажах за изнасилование белой женщины, самовольную отлучку с вахты, трусость, пьянство, неповиновение командиру в бою наказывали лишением доли или смертью. Виновного в вероломном убийстве товарища высаживали на берег, привязывали к дереву, и он сам выбирал человека, который должен его умертвить. Споры и конфликты улаживались с помощью дуэлей. Но все это — и суд, и поединки — осуществлялось только на суше. На борту строжайше запрещались любые карательные акции.

В других водах мира, в частности в южной части Атлантики и Индийском океане, до XVIII века господствовали похожие традиции. «Каждая банда, или сообщество, имела свои законы и свои уставы, которые составлялись с общего согласия и подписывались участниками, — свидетельствует бывший пленник пиратов священник Яков де Буккуа. — Требовалось к тому же дать клятву их соблюдать, положив, по обычаю англичан, два пальца на Библию». Кроме того, «дезертиров осуждали на отрезание носа и ушей».

«Запрещалось под страхом смерти убивать или смертельно ранить любого, кто сдавался на милость победителя; также предписывалось высаживать на берег экипажи захваченных судов, которые пускали на дно, если не могли использовать».

Епископский замок в Курессааре на острове Сааремаа в современной Эстонии. Отсюда стартовал первый «русский корсар». Фото: ALAMY/PHOTAS

Корсар Ивана Грозного

На российской службе самым известным морским разбойником стал датчанин Карстен Роде — он получил каперское свидетельство от самого Ивана Грозного, в соответствии с которым Роде следовало «силой врагов взять, а их корабли огнем и мечом сыскать, зацеплять и истреблять согласно нашего величества грамоты». В 1570 году царский пират обосновался в Аренсбурге на острове Эзель (ныне Сааремаа в Эстонии), купил там 40-тонную пинку, 21 пушку и нанял 35 человек в команду. Первым их трофеем стал маленький буер, шедший из немецкого Эмдена с грузом соли и рыбы. Его отвели в укромную бухту на острове Борнхольм, где и переоснастили в еще один капер. Усилившись таким образом, через неделю Роде захватил еще два судна, а добычу продал в Копенгагене. Вскоре в его активе было уже 17 захваченных кораблей, и тогда, чтобы защитить свою торговлю, купеческая гильдия Данцига (Гданьска) выслала против корсара целую экспедицию. Спасаясь от нее, пираты укрылись в хорошо знакомых им датских проливах, откуда стали нападать на шведов. Всего ему удалось захватить 22 корабля и полмиллиона ефимков (имперских талеров). Но датский король Фридерик II, неофициально покровительствовавший соотечественнику, вдруг решил примириться со Швецией и выдал приказ об аресте Роде. «Царева морского отомана» доставили в Копенгаген, и, как указано в последовавшем протесте Ивана IV правителю Дании, «Фридерик король велел его, поймая, посадить в тюрьму. И мы тому весьма поудивились».

Где плавать опасно?

Акты пиратства во все времена случались практически повсюду в Мировом океане, где только ходили корабли. Но тем не менее можно говорить об акваториях, где разбой по политическим, экономическим или даже религиозным причинам достигал особого размаха. Как правило, это были зоны с идеально подходящей для набегов географией — изрезанное побережье, лабиринты из островов, укромные бухты, обилие мест, где легко сбыть награбленное. Ну и, конечно, там «надлежало» проходить важным торговым путям, а сильным «полицейским» флотам, наоборот, отсутствовать.

В начале истории такие разбойничьи «нарывы» естественным образом возникали прямо в «солнечных сплетениях» цивилизаций — египетской, финикийской, индийской, китайской…

Цитадель мусульманского пиратства в XVI— XVII веках: порт Сале на территории современного Рабата в Марокко. Фото: INTERFOTO/VOSTOCK PHOTO

Античные сочинения ( Геродота , Фукидида, Плутарха, Страбона…) содержат множество фактов о «первом классическом» периоде пиратства — на всем Средиземном море с VIII века до н. э. по V век. Процветало оно здесь и в Средневековье, и в начале Нового времени. И это неудивительно — на стыке трех частей света, в условиях непрекращающихся войн торговых держав, а впоследствии — противостояния христианского и исламского миров черному промыслу было куда развиваться. Естественно, и христиане, и мусульмане считали доблестью нападать на суда и порты друг друга. Особенно активно таким богоугодным делом занимались рыцари-госпитальеры, известные в XIV—XVI веках также как родосские (по их основной базе на Родосе), а еще позже, с «переездом» на Мальту, — как мальтийские. От них, впрочем, не отставали и члены братства Святого Стефана, основанного в 1562 году тосканским герцогом Козимо Медичи — корсарский флот этого ордена совершенно открыто базировался в Ливорно.

Имелись «свои» каперы — арабы и турки — и у мусульман. Эти выходили в рейды из многочисленных убежищ Магриба — марокканского порта Сале, Алжира, Бона (Аннабы), Бужи (Биджайи), ливийского Триполи, тунисской Ла-Гулетты и с острова Джерба.

При этом часто политика государств становилась над интересами веры: с XVI по XVIII век разбой североафриканских корсаров нередко поддерживал не только турецкий султан, но и короли Франции.

Второе крупное скопление европейских пиратских флотилий сформировалось на Балтийском и Северном морях в VIII—XI веках — в знаменитую эпоху викингов . Изначально так называли в Скандинавии участников дальних походов «за добычей и славой». Другие же народы присваивали им иные имена. В Англии, например, они назывались данами (от слова «датчане» — ими считали здесь всех северных пиратов), во Франции — норманнами, а на Руси — варягами (вероятно, от древнешведского varingr — «связанный клятвой»). Одно время эти разбойники представляли собой главную силу во всех водах нашего континента, никто не мог и помыслить о сопротивлении викингам. Жертвами их грабежей становились даже большие города — Лондон, Париж (легкие разбойничьи флотилии поднимались вверх по Сене), Гамбург, Нант, Бордо, Севилья, Пиза. Исконный страх перед таким врагом сохранился даже в западноевропейской молитвенной формуле «Боже, избави нас от неистовства норманнов». Позже, в XIV—XV веках, тут успешно орудовали ликеделеры, известные также под именем братьев-витальеров («кормильцев»). «Друзья Бога и враги всего мира» — был их странный девиз.

Ну а с двумя важнейшими географическими открытиями — Америки (1492) и морского пути в Индию (1498) — европейские рыцари удачи вышли наконец на широкую мировую арену — освоили открытый океан: тропическую Африку, Малабарские и Коромандельские песчаные бухты и даже Дальний Восток .

Форт-Шарлотт в Нассау на Багамах, в прошлом — одна из крупнейших пиратских твердынь Карибского бассейна. Фото: ALAMY/PHOTAS

Крупнейший же в мировой истории очаг пиратства возник в XVI веке в Карибском море, через которое вела свои золотые и серебряные флоты Испания. Череда корсарских нападений на них продолжалась до самых 60-х годов XIX века. Впрочем, в XVI веке воды Вест-Индии уже бороздили «рыцари абордажного топора», тогда в основном французы. Один из вице-королей Новой Испании даже в отчаянии писал императору Карлу V, что французские корсары — такие же хозяева на Антильском море, как Его Величество на Гвадалквивире. Ну а дальше хуже — к подданным Парижа присоединились и англичане, и голландцы... Так, в отчете, отправленном с Ямайки в 1644 году, указывается, что набеги пиратов сделали жителей острова «такими нервными и запуганными, что стоит двум кораблям появиться возле порта, как они, не выясняя их принадлежности, переправляют женщин и все движимое имущество в горы». В том же году епископ Пуэрто-Рико сообщает: «Мы здесь так осаждены врагами, что нет смелых выйти в море порыбачить, ибо их тут же захватывают».

В XVII—XVIII веках карибское пиратство распространилось на весь восточный берег Северной Америки . Там оно и вовсе «стало великим ремеслом со складами и агентствами в большинстве гаваней и портов от Сейлема на севере до Чарлстона в Южной Каролине», — отмечает в XIX веке Филипп Госсе, писатель, историк и натуралист. А Нассау на острове Нью-Провиденс, который ныне является столицей Содружества Багамских Островов, до 1718 года оставался самым настоящим центром морских разбойников. Кроме них (а их насчитывалось до 12 000 человек) там никого и не было...

Всплеск флибустьерского влияния у тихоокеанских берегов Южной и Центральной Америки приходится на краткий период: 1680— 1688. Тогда здесь тоже промышляли более тысячи пиратов с базами на островах Хуан-Фернандес, Галапагосах и Койбе.

С XVI по самый XIX век неспокойно было в Гвинейском заливе. Но там и сегодня небезопасно.

В Индийском океане пираты захватывали суда, идущие по торговому пути: Красное море — Персидский залив — Малабарский берег Индии — Малаккский пролив. Еще Марко Поло (1254—1324) сетовал, что: «Из области Мелибар да еще из другой, что подле и зовется Гузуратом, каждый год более ста судов выходят другие суда захватывать да купцов грабить». Из европейцев же к местному промыслу первыми подключились, разумеется, португальцы, а потом их сменили французы, голландцы и англичане — от последних страдали уже не столько арабские купцы, сколько суда ост-индских компаний, то есть их же соотечественники. Главные базы этих разбойников располагались в бухтах Мадагаскара и на маленьком близлежащем островке Сент-Мари.

Что же касается пиратов-аборигенов, то в 1756 году англичанам наконец удалось ликвидировать все их опорные пункты и сжечь корабли в Индии, но в Персидском заливе вплоть до 1830-х коммерсантам угрожала конфедерация племен под управлением грозной семьи Касими — ее «владения» в Рас-эльХайме и Шардже так и назывались тогда — Пиратским берегом.

И, наконец, самыми идеальными акваториями для всяческого грабежа на протяжении тысячелетий оставались «тихие» прибрежные воды Индокитая и Китая. Деятельность вако (термин wōkòu китайского происхождения; в нем wō означает «японский», а kòu — «бандит, враг») была, пожалуй, самой долгой. И хотя под вако обычно подразумевались японцы, нередко в их ряды вступали и сами китайцы (основные жертвы разбоя), и корейцы, а в XVI веке — европейцы.

Хайруддин Барбаросса, наместник турецкого султана в Тунисе, гроза христианских моряков. Фото: MARY EVANS/VOSTOCK PHOTO

Гнездо Барбароссы

Современным положением многомиллионной столицы целого государства Алжир, как ни удивительно, обязан корсарскому промыслу XVI—XVII веков. Тогда в местной бухте базировались одновременно 60—70 разбойничьих судов, а на побережье проживали 150 000 человек, в том числе 30 000 рабов-христиан, захваченных в набегах ради выкупа (с 1572 по 1580 год среди них находился великий Сервантес). Крупнейший невольничий рынок в Алжире — Бадестан — работал по нескольку дней в неделю, а добыча доставлялась в порт в среднем 60—80 раз в год. Эффективность морских предприятий была весьма высокой (в период с 1609 по 1616 год алжирские пираты захватили 446 одних только английских кораблей). Выручка от продажи награбленного распределялась так: 10% — бею Алжира (самым знаменитым из таких пиратских правителей был наводивший на всех ужас Хайруддин Барбаросса), 45% — капитанам (по-арабски «раисам»), командам — оставшиеся 45. Эти деньги делились на доли: каждый матрос получал одну долю; боцманы, плотники и пушкари — по две; офицеры, кормчий, хирург и бомбардир — по три.

Не более чем бизнес

В Древнем мире морских разбойников особо ненавидели и, поймав, без долгих разговоров обращали в рабство или умерщвляли. Причем римским наместникам в провинциях предписывалось казнить их публично — распинать или бросать на растерзание хищникам. В средневековом Китае пиратов обезглавливали у городских ворот. В Англии их вешали, причем в Лондоне — в знаменитом «доке казней» на берегу Темзы. Именно там в 1701 году «сушился на солнышке» пресловутый капитан Кидд, который перед смертью задал толпе зевак загадку о спрятанных им сокровищах и вызвал тем бум кладоискательства…

Но, несмотря на очевидный риск, тысячи людей отправлялись в неведомую даль вершить черное дело, рентабельность которого была очень высока. В XVI—XVIII веках пиратство вообще превратилось в «нормальный» буржуазный промысел, стало разновидностью частного предпринимательства. Еще в эпоху Великих географических открытий в Англии появились первые паевые компании с узкой «специализацией» — инвестировать в приватирские экспедиции, причем свои доли вносили вполне респектабельные и известные купцы. По данным историка Томаса Рэбба, из 6336 человек, финансировавших заморские предприятия 1575—1630 годов, только четверть не принадлежала к этому сословию.

Во время Англо-испанской войны 1585—1603 годов приватиры ежегодно доставляли в порты Альбиона добычу на сумму 100—200 тысяч фунтов стерлингов — космическую по тем временам сумму. Чистая же прибыль составляла 60% на вложенный капитал! По данным политолога Уильяма Фостера, за все царствование Елизаветы I английские «морские псы» принесли своей стране доход в 12 миллионов. А в первой половине XVII столетия отличились и голландцы. Нидерландская Вест-Индская компания, основанная в 1621 году, активно использовала каперов, чтобы всячески терзать Испанскую империю, а заодно и португальские колонии (на том основании, что с 1580 по 1640 год Португалия пребывала в составе Испании). Правление этой корпорации разработало специальный план ударов по «серебряным флотам», а в 1628 году Петеру Хейну удалось даже захватить один из них целиком в бухте Матансас на Кубе . В руки каперов попали 177 329 фунтов серебра, 135 фунтов золота, тысяча жемчужин и товары на сумму в 11,5 миллиона гульденов. Чистая прибыль компании составила 7 миллионов. В общей же сложности, когда пришла пора подводить первые итоги, оказалось, что с 1621 по 1636 год в море было отправлено 806 кораблей и 67 000 человек, на их снаряжение истрачено 5 миллионов гульденов. А захватить в Атлантике этим каперам удалось 547 судов, и продажа их грузов в Голландии принесла пайщикам 30 миллионов чистого дохода. Вообще только треть оборота Ост-Индской компании находилась в сфере мирных коммерческих операций, остальное вкладывалось и получалось от морского разбоя и грабежа «вражеских» портов.

Что за товары доставались корсарам и их «нанимателям»? Золото, серебро, драгоценные камни, ценные шкуры, табак, какао, индиго, кошениль, кампешевое дерево… Объемы добычи росли не по дням, а по часам. Вот несколько примеров.

1659 год. Коммодор Кристофер Мингс покидает Ямайку (тогда уже крупнейшую корсарскую базу мира) с тремя фрегатами и 300 «боевиками» на борту. Он опустошает порты Кумана, Пуэрто-Кабельо и Коро. В последнем, преследуя убегавших в джунгли жителей, англичане захватывают 22 ящика сокровищ — по 400 фунтов серебра в каждом. Добыча оценивается примерно в 200 000 фунтов.

1668 год. Король флибустьеров Генри Морган , имея под началом 460 человек, атакует коста-риканский город Пуэрто-Бельо. Выигрыш — 250 000 фунтов драгоценностями, не считая других товаров. В результате бюджет колонии Ямайка вырастает на треть, а суммы, отправленной в метрополию, хватает, чтобы вытащить казну Карла II из долгов.

При таком положении более чем естественно, что власть на всех уровнях становится надежным тактическим партнером корсаров. Согласно ведомостям, годовой доход ямайского губернатора сэра Томаса Модифорда составлял 2500 фунтов. При этом королевское жалованье составляло лишь 1000 фунтов, 600 шло от налогов за спиртное, 400 — за каперские грамоты (они оценивались всего по 20 фунтов за штуку), да еще 500 — в виде подарков от флибустьеров. И если таковы были официальные поступления, то что говорить о неофициальных! Ни для кого не составляло секрета, что губернатор за бесценок скупал у каперов любые товары, которые тут же «узаконивал» в Адмиралтейском суде его брат — по совместительству главный судья острова. А затем эта собственность отправлялась в Англию, где ее сбывал сын сэра Томаса. Правда, впоследствии высокопоставленному покровителю разбоя пришлось отсидеть несколько лет в Тауэре, но выйдя оттуда, он преспокойно занял пост… главного ямайского судьи!

Остатки укреплений бывшего главного города Ямайки — ПортРойяла, который словно в наказание за пиратские грехи ушел под воду во время землетрясения 1692 года. Фото ULLSTEIN/VOSTOCK PHOTO

В тот «золотой век» корсарства на Ямайке вся хозяйственная деятельность, по сути, сводилась к одной операции: «перекачиванию» средств из пиратских трюмов в кошельки дельцов. Порт-Ройял, столица колонии, превратился в Мекку скупщиков награбленного, ростовщиков и сутенеров. По свидетельству современника, в 1668 году там имелось 800 домов, «столь дорогих, словно они стояли на хороших торговых улицах Лондона». Некоторые плантаторы (во внутренних частях острова сохранялось рабовладельческое сельское хозяйство) даже лошадей подковывали серебряными подковами. За 10 лет корсарского расцвета количество питейных заведений в городе увеличилось вдвое. За ночь разбойники проматывали здесь по 2—3 тысячи пиастров — всю свою долю добычи. Мало кому из легко обогатившихся хватало ума вложить деньги в землю, недвижимость или какое-нибудь «чистое» дело. Всем казалось, что флибустьерское счастье вечно…

Закат корсарства начался с парадоксальной ситуации — охотники за богатством добились такого процветания, что на них самих нашлись охотники — в лице французских «морских мушкетеров». Торговцы из числа подданных Людовика XIV смекнули, что и им бы хорошо вложиться в «промысел века». Но испанцы к тому времени были уже обчищены до нитки англичанами. Значит, надо грабить самих англичан! Поводом послужила разразившаяся вскоре война (1689—1697) между двумя странами. Лишь за два ее года французы перехватили в Атлантике 3000 судов Альбиона, а сами потеряли 67. А в 1694-м рейдеры под командованием Жана Батиста Дюкасса добрались до самого логова мирового флибустьерства — Ямайки.

Это рано или поздно должно было случиться: государства крепли, формировалась система международного патрулирования вод, сами торговые суда становились все менее уязвимыми для нападений. Но только известная Испано-американская война 1898 года, положившая последний предел колониальной империи Мадрида, кажется, погубила последних флибустьеров в Карибском море — о них более никто там не слышал.

Пиратский флаг на мачте музейного кораб ля в Пензансе (британское графство Корнуолл). Фото: LAMY/PHOTAS

«Веселый Роджер»

Как известно, так именовался черный пиратский флаг с эмблемой смерти — черепом и перекрещенными берцовыми костями. Но заблуждаются те авторы, которые «находят» его на пиратских судах уже в Античности и Средние века. С другой стороны, не правы и те, кто приписывает изобретение «Роджера» писателям XIX века (например, Стивенсону). На самом деле этот флаг впервые документально «фиксируется» в 1700 году — его тогда увидели с борта английского военного корабля на мачте французского пиратского судна капитана Эмманюэля Винна в водах между Гаити и Кубой. Он сразу приобрел популярность — до 1725-го им успели воспользоваться такие знаменитости, как Джон Квелч, Кристофер Кондент, Эдвард Тич, Эдвард Ингленд, Томас Коклин, Хоуэлл Дэвис, Бэртоломью Робертс, Джон Тейлор, Эдвард Лоу и Ла Буз. Английский работорговец Уильям Снэлгрейв, побывавший в 1719 году в плену у морских разбойников, позже вспоминал, что «поднятие указанного флага, по замыслу пиратов, должно заставлять честных купцов сдаваться на милость разбойников под страхом неминуемой смерти в случае сопротивления». Само словосочетание «Веселый Роджер» (Jolly Roger) впервые появляется в Оксфордском толковом словаре английского языка в 1724-м. Существует несколько версий его происхождения. Самая бездоказательная возводит его к индийскому пирату по имени Али Раджа, которое британцы трансформировали в Olly Roger, а затем в Jolly Roger. Но Али был не разбойником, а командовал флотом могущественного принца Хайдара Али, который боролся с англичанами. Сомнительно и французское предположение, будто флибустьеры XVII века называли свое кроваво-красное полотнище «жоли руж», joli rouge — «красивое красное», а английские коллеги позже опять-таки переиначили по-своему. Убедительнее всего, пожалуй, связывать это название с английским словом roger — «мошенник-бродяга» или в некоторых контекстах — сам дьявол. Ведь одно из шутливых прозвищ Сатаны — Old Roger, Старина Роджер.

В наши дни

И вот давным-давно канули в Лету бригантины с «Веселым Роджером» на мачте, отгремели бои и заняли место в музеях флибустьерские палаши и мушкеты. Но сам по себе морской разбой благополучно дожил до наших дней. Образовалась даже специальная теория пиратства XX—XXI веков.

Современных наследников Барбароссы и Моргана эксперты условно подразделяют на три категории. Первые нападают на небольшие суда в порту или на рейде, чтобы украсть то, что плохо лежит, или просто ограбить команду, как грабят подгулявших посетителей бара. Как правило, они вооружены дубинками и ножами, иногда пистолетами, к судну подходят на легких лодках. Вторая категория — хорошо оснащенные банды, имеющие в распоряжении быстроходные катера, огнестрельное оружие, осведомителей в портах, средства внешнего слежения и изощренную мобильную связь. Они перехватывают суда, идущие малым ходом в проливах или вдоль берега. Естественно, бандиты заранее знают, какое судно им нужно и чем на нем можно поживиться. С командой обычно не церемонятся: либо убивают, либо выбрасывают за борт. Только в самое последнее время разбойники такого сорта стали брать экипаж и пассажиров в заложники ради выкупа.

Наконец, третий и опаснейший тип пиратов — это преступные синдикаты со сложной структурой, разветвленными сетями морских брокеров и фрахтовщиков, коррупционными связями с чиновниками и полицейскими всех уровней. Есть у них, разумеется, и оружие, и радары, и средства спутниковой связи.

Разворачиваться все это новейшее пиратство начало сразу после Второй мировой войны. В конце 1940-х полиция Японии , Гонконга , Макао , Тайваня, Филиппин и Таиланда объединенными усилиями разыскивала мадам Вонг — «королеву пиратов» морей Юго-Восточной Азии. Между прочим, ее так и не поймали. «Черная вдова» (муж ее тоже был пиратом) превратилась в легенду, фантом, на который долгое время списывали все преступления в этих водах. Одна страховая компания даже специально объявляла, что не выплачивает премии «за содеянное Богом и мадам Вонг». Но все-таки эта женщина со своей шайкой и флотом в десяток разнотипных кораблей существовала — тому масса свидетельств. И действовала весьма активно — клады мадам Вонг ищутся повсюду до сих пор.

ВМФ Индонезии захватил семерых пиратов, подозреваемых в нападениях на иностранные грузовые суда в ЮжноКитайском море. 25 августа 2004 года. Фото: AP/FOTOLINK

1960—1970-е годы прошли под знаком роста пиратских сил близ всей Азии и Африки, а настоящий разбойный бум начался в 1980-е. По данным Международной морской организации (IMO), c января 1981-го по февраль 1983 года на морях произошло 192 пиратских нападения, в том числе в Малаккском проливе — 92 и у берегов Западной Африки — 82. За период с 1980 по 1985 год только у таиландских берегов подверглись насилию или были похищены 3000 человек, убиты — около 1500.

В 1981 году ведущие страны мира договорились об учреждении специального Международного бюро (IMB) для надзора над законностью в сфере морских перевозок и противодействия разбою. В 1992 году в малайзийской столице Куала-Лумпуре был создан Центр сообщений о пиратстве (Piracy Reporting Centre) при IMB — он отслеживает места пиратских нападений по всему миру. Но несмотря на это, в 1990-е годы кривая разбойных актов в океане только росла. В 1999 году IMO зафиксировала 285 нападений, а в 2000-м — 471. Разница между 2006-м и 2007-м тоже составила 10% «в пользу» последнего. Сегодня наиболее опасными считаются воды Нигерии , Сомали . Впрочем, абсолютным «чемпионом» все равно остается Индонезия — 43 нападения в год.

Причина такого разгула объясняется еще и тем, что действующие международные правила запрещают вооружать пассажирские, торговые и рыболовные суда. Их команды остаются беззащитными перед пиратами. Кого испугает личное оружие, разрешенное лишь капитанам?

Правда, если разбойников удается схватить на судне, допускается их немедленное уничтожение без суда и следствия. А взятые в плен подлежат суду той страны, в водах которой их захватили.

Главный фактор, позволяющий пиратам процветать, это, как ни странно, — высокая конкурентность рынка морских перевозок. Многие пострадавшие просто не сообщают о нападениях. Владельцы судов и грузов предпочитают покрывать убытки за свой счет, а не платить страховые взносы, особенно высокие для маршрутов, пролегающих через опасные районы. Кроме того, заявления о нападении влекут за собой длительные расследования и связанные с ними простои в порту, а значит, и дополнительные портовые сборы (средний мировой тариф простоя — 10 000 долларов в сутки). И если учесть, что 90% всех грузовых перевозок в мире осуществляется морским путем, пираты сами по себе не исчезнут.

Виктор Губарев