Журнал "Млечный Путь, XXI век", 4 (41), 2022

Эдвард Митчелл
УЖАСНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ 'ЖАБЫ'^{1}

Не из-за недостатка предприимчивости или мужества капитан Питер Крам из Макрел-Коув, штат Мэн, не посетил в свое время Парижскую выставку на собственной шлюп-яхте 'Жаба'. И его знаменитая экспедиция провалилась не из-за каких-либо профессиональных недостатков. С тех пор, как капитан Крам отплыл на своем шлюпе до Бостона, несмотря на неблагоприятную погоду, в том числе сильный юго-восточный ветер с мыса Элизабет, и благополучно вернулся с грузом медфордского рома, хотя критики предсказывали неминуемую катастрофу, не было никаких сомнений в мореходных качествах 'Жабы'. Обычно в бухте Макрел-Коув признают, что капитан Питер Крам с триумфом достиг бы Парижа, но помешали злобные враждебные силы, справедливо ненавидимые и страшные для всех серьезных мужчин.

- О, 'Жаба' плывет, она плывет! - небрежно заметил капитан Крам своему соседу, дьякону Силсби, в его лавке в начале июня.

- 'Жаба' плывет, - согласился дьякон.

Капитан многозначительно посмотрел на дьякона, на лице которого появилось суровое выражение, как бы говоря, что суд ждет дальнейших сведений.

- Кто-нибудь из вас знает разумную причину, - продолжал капитан Крам, понизив голос до доверительного шепота, - почему бы 'Жабе' не перенести тебя, меня и сына Эндрю Джексона, Тобиаса, на большое шоу в Париж?

Дьякон пользовался репутацией человека, в трезвом состоянии обладавшего тончайшей логикой, как в богословских, так и в светских вопросах, на этой части морского берега. Он искренне сочувствовал проекту капитана, но считал, что сам должен действовать обдуманно, аналитически и осторожно.

- Хм! - сказал он, качая головой. - 'Жаба' - неплохая старая лодка.

- Она, - поддакнул капитан, - старая и выдержанная.

- Она не собирается разваливаться, - продолжал дьякон, - у нее дно хорошо прошпаклевано.

- С замазкой или без, - возразил владелец 'Жабы', - она ??плывет по ветру, как живая, и заботится о своем экстерьере, как леди.

- До Парижа далеко, - предположил дьякон, пересаживаясь с места на место, - и те, кто пускается по морю на кораблях (так можно сказать и о 'Жабе') отдает свою жизнь в руки стихии.

- Дьякон! - сказал капитан торжественно. - Вы не собираетесь превзойти Провидение или отрицать действенность молитвы? Разве вы не пойдете со мной вместе?

- Верно, - сказал дьякон, успокоенный комплиментом. - Благочестивый человек не боится ни ярости урагана, ни ярости левиафана. Вы уверены, что проложите курс?

- Если только географы не лгут, как беспомощные, - продолжал капитан, набирая обороты тем серьезнее, чем больше подробностей авантюрного плана приходило ему в голову, - это такой же простой путь, как в Хави-де-Грас и в Бангор. Вы делаете поворот вокруг мыса Соболь, а затем плывете практически вдоль берега. Кто сказал, что 'Жаба' не будет плавать? Дайте мне юго-восточный или юго-западный ветер, старый компас Эндрю Джексона со шхуны 'Парида', хороший запас провизии, две или три бочки рома по двадцать галлонов, ваши утренние и вечерние молитвы, и, извольте, я поставлю 'Жабу' на городской пристани в Париже через шестьдесят дней, несмотря на штормы и Вельзевула!

Капитан ударил кулаком по крышке бочки со свининой, принадлежавшей дьякону Силсби, с энергией, которая означала твердую решимость. Несколько соседей, зашедших в магазин, пока он говорил, и собравшихся вокруг него, привлеченные энергией его речей, аплодировали смелой клятве.

- Несмотря на штормы и Вельзевула, - повторил он.

- Капитан! Капитан! - сказал дьякон, выходя из-за прилавка и подняв обе руки в знак протеста. - Ничего не говорите, это опрометчиво. Пока я молюсь за мореплавателей, управляющих таким серьезным судном, как 'Жаба', им нечего бояться козней сатаны. Я точно так же полагаю, что умышленный и своенравный дух неповиновения является ненужным и глупым. И я заметил бы также, что, если ваши решения зависят от двух или трех бочек рома в таком долгом путешествии, хорошо бы перестраховаться, капитан Крам!

Достоверный факт, как и любой другой в истории Макрел-Коув, заключается в том, что утром в понедельник, 17 июня 1878 года, шлюп 'Жаба' 8 825 - 10 000 зарегистрированных тонн, под руководством капитана Крама, вышел в Гавр с грузом, состоявшим из дьякона Силсби, сына Эндрю Джексона Тобиаса и почти восьмидесяти галлонов медфордского рома. Дьякон Силсби и Тобиас Джексон намеренно классифицировались как груз, а не как рабочая команда судна.

Чтобы быть готовым к раннему отъезду, они сочли благоразумным встать поздней ночью. В соответствии с предложением дьякона, а именно, что любые излишки рома, которые останутся после дальнего плавания, можно будет с пользой обменять в Париже на такие товары, которые туземцы могли бы предложить в обмен, капитан добавил четвертый бочонок к уже имевшемуся на борту запасу. Когда утром капитан принял командование кораблем, он нашел своего молодого пассажира свернувшимся калачиком и совершенно не чувствительным к знаменательному характеру события. По сравнению с Тобиасом Джексоном, дьякон Силсби был вполне трезв, но по любым другим меркам - очень пьян. Дьякон сидел на основании бушприта, подперев подбородок обеими руками, и распевал унылым голосом гимн за гимном на разные метры, но на одну неизменную мелодию. Приглашение капитана потянуть рукой фал стакселя не встретило ответа. Дьякон сидел, не шевелясь и уставившись затуманенным взглядом на бочонки с ромом, стоявшие в кормовой части.

- Голос свободной благодати взывает к горе! - запел он в более громкой и меланхолической интонации, чем прежде.

Все население бухты Макрел-Коув спустилось на берег, чтобы засвидетельствовать уход 'Жабы'. Даже те соседи Крама, кто наиболее благосклонно относились к этому предприятию, убеждали шкипера отложить отплытие до более благоприятного дня. Они указывали на длинную туманную гряду, тянувшуюся вдоль горизонта в сторону моря и спешившую к маяку Лысой Головы и главному берегу. Дамисков Остров уже скрылся в тумане.

- Я рассчитываю пройти за острова, пока туман не стал сильнее, - весело ответил капитан. - Думаю также, что отремонтирую компас Эндрю Джексона сейчас или позже.

В таких обескураживающих обстоятельствах, со злыми пророчествами позади и густым туманом впереди, с одним из его товарищей, беспомощно развалившимся пьяным под палубой, и другим, шумевшим наверху, капитан Питер Крам начал свое памятное путешествие. Стоя прямо под кормовыми шкотами, он налил себе полный стакан рома, как своего рода первую линию укреплений против тумана. Потом без посторонней помощи он поднял грот и стаксель и занял свое место у руля. В присутствии всей бухты Макрел-Коув капитан поклялся провести 'Жабу' через Атлантику назло Вельзевулу. Он сделает это или погибнет вместе с дьяконом Силсби и сыном Эндрю Джексона Тобиасом.

Капитан Крам выпил еще один стакан рома. Грот затрепетал при первом порыве туманного бриза. Грациозно помахав на прощание собравшейся на берегу толпе и послав нежный воздушный поцелуй плачущей жене, считавшей себя уже почти вдовой, которую он мог различить вдалеке по карманному платку, капитан схватил румпель и повел 'Жабу' против ветра. Паруса наполнились, и изящное, хотя и довольно старое судно рванулось вперед, к открытому морю. Перекрывая плеск волн и крики толпы на берегу, раздался громкий низкий голос дьякона Силсби, певшего во всю глотку: 'Моя желанная де-е-еревянная душа слышит Создателя и поет в раковину с легким, ик, румянцем'.

Первые новости о продвижении 'Жабы' были доставлены в Макрел-Коув через двадцать восемь часов после ее отплытия экипажем 'Галифакса', торговца лесом, который вошел в гавань из-за тумана. Туман был очень плотным - гораздо плотнее, чем когда-либо в это время года. 'Галифакс' едва не наткнулся на Раскладушку, известную скалу рядом с Тыквенным островом, в двадцати милях отсюда. Вдали матросы заметил небольшой шлюп, по-видимому, оказавшийся на мели. На приветствие ответил голос такой же хриплый и густой, если не гуще тумана, объяснивший, что севший на мель шлюп - это 'Жаба' из Макрел-Коув, направлявшаяся на Парижскую выставку с грузом рома. Капитан 'Жабы' уверенно рассчитывал сойти с мели при следующем приливе. На предложение о помощи экипаж 'Жабы' ответил насмешливыми завываниями и оскорбительными упоминаниями о Вельзевуле, которые на 'Галифаксе' не смогли отчетливо понять.

'Поскольку у меня не было потребности стоять и разбираться, - заключил капитан 'Галифакса', - я обрадовался и оставил тварь на Раскладушке'.

В течение следующих трех недель встревоженное население Макрел-Коув не слышало ничего о судьбе их предприимчивых горожан. Туман все это время безжалостно цеплялся за берег. Наконец-то северо-западный ветер отогнал его от берега, и на второй ясный день пароход 'Лунный луч', занимавшийся ловлей порги, вошел в бухту с маленьким шлюпом на буксире и тремя унылыми, измученными и основательно возмущенными людьми на борту. Это был шлюп 'Жаба'.

Хозяин парохода сообщил, что нашел 'Жабу' на мели. Сначала он не заметил признаков жизни на борту, но, подойдя к скале настолько близко, насколько позволяла осадка его парохода, он обнаружил трех человек, лежавших без сознания в каюте, вместе с несколькими пустыми бочонками, от которых еще сильно пахло ромом. Он снял мужчин и, привязав канат к шлюпу, сумел стащить его в глубокую воду. Спасенные моряки частично пришли в себя под влиянием горячего кофе, сухой одежды и доброго обращения, но все еще находились в состоянии полуоцепенения, и их рассказ был безумно бессвязен.

Конечно, первый вывод, сделанный жителями Макрел-Коув, был такой: 'Жаба', которую видели на мели 19 июня с парохода 'Галифакс' и 11 июля найденная на той же мели пароходом 'Лунный луч', оставалась на мели между этими двумя датами, и тем временем команда выпила четыре бочонка рома.

Так был положен конец приключению, начавшемуся с такой бравадой, и в течение нескольких недель капитан Крам, дьякон Силсби и Тобиас Джексон подвергались насмешкам со стороны соседей и друзей, и сама 'Жаба' стала в Макрел-Коув объектом насмешек.

Возвратившиеся путешественники переносили все это с необычайной кротостью в течение долгого времени, пока, наконец, не стали намекать, что упрек был незаслуженным, и что, если бы вся правда была известна, они бы стали на все времена героями одной из самых затяжных и потрясающих встреч с дьявольскими силами в этом или любом другом веке. Понемногу история выплыла наружу: отчасти в разговорах у дьякона в магазине Силсби, частично в утверждениях Тобиаса Джексона в пользу товарищей по веселым часам, а отчасти и в намеках дьякона в его молитвах в ризнице Крестителя.

Когда вся история стала известна, она оказалась настолько последовательной и окончательной, что ни у кого не осталось сомнений в ее правдивости.

Злая враждебная сила противостояла путешественникам с самого начала и погнала их на Раскладушку, несмотря на то, что, по утверждению капитана Крома, в тот момент, когда 'Жаба' ударилась о скалу, шлюп был по крайней мере в семнадцати милях от этого камня. Оказавшись на мели и ожидая прилива, команда была вынуждена, в качестве меры предосторожности против леденящего тумана, использовать много рома в лечебных целях. Путешественники уверяли, что не помнят, чтобы их приветствовал какой-то лесовоз из Галифакса. Они помнили, однако, что огромное черное судно вырисовалось в тумане и плыло прямо в самые зубы ветра без парусов, не приводимое в движение паром и не управляемое земным экипажем. У поручней этого корабля-призрака стояло чудовище с головой в четыре раза больше бочонка рома, и глаза его сияли, как угли зеленого огня. Ужасным дьявольским голосом чудовище спросило, как они посмели пересечь море, несмотря на Вельзевула. После криков дьякона, повторявшего текст из Книги Иова, корабль-призрак исчез так же внезапно, как появился.

Однако это был лишь незначительный эпизод, о которым почти не стоило вспоминать по сравнению с более поздним и более страшным опытом. Когда обнаружилось, что 'Жаба' так и не смогла покинуть мель во время прилива, Тобиас Джексон предположил, что единственный способ сойти с мели - это облегчить судно. Поэтому они принялись усердно работать над содержимым одного из бочонков с ромом, и к ночи, к их невыразимому удовлетворению, почувствовали, как 'Жаба' поднимается и опускается под ними на волнах.

Затем капитан Крам взял курс на Гавр - прямо, как мог, с учетом плавания вокруг мыса Соболя. С того момента, как 'Жаба' тронулась с места, путешествие стало похожим на непрерывную череду кошмаров. После того, как туман рассеялся, воздух стал горячим и тяжелым и таинственно давил на легкие, хотя солнце ярко светило и, судя по всему, дул приятный свежий ветерок. Иногда даже в полдень небеса вдруг становились темными, как смоль, в то время как странные фосфоресцирующие огни играли вокруг мачты 'Жабы' и у бочонков с ромом. Воздух, казалось, был заряжен электричеством.

Однажды компас повел себя как одержимый дьяволом. В качестве средства навигации он был намного хуже, чем бесполезен. Стрелка вращалась по кругу без всякой видимой причины, с такой скоростью, что смотреть было невозможно без головокружения. Капитан Крам наконец заклинил стрелку так, что она не могла двигаться в коробке. Но как только компас остановился, сама 'Жаба' закружились так злобно, что капитан поспешил освободить стрелку.

На четвертый или пятый день ветер посвежел, и шлюп резво пошел, подпрыгивая на волнах. Дьякон и Тобиас Джексон серьезно страдали от морской болезни и удалились в каюту. Даже капитан, старый моряк, переживший множество бурь, испытывал тошноту; но, несмотря на то, что чувствовал себя отвратительно, не оставил пост у руля, а бушприт был направлен прямо на Гавр. Бриз превратился в шторм, волны, казалось, обладали беспощадным желанием сокрушить и поглотить хрупкую 'Жабу', страшный гром наполнял воздух, молнии метались с каждого квадратного дюйма неба, и шлюп с трудом сопротивлялся ужасной стихии.

В этой чрезвычайной ситуации возникла необходимость в целях самосохранения еще больше облегчить судно. После некоторых усилий капитану удалось разбудить своих больных и обессиленных товарищей, и все принялись за второй бочонок с энергией, рожденной отчаянием. Таким образом 'Жаба' пережила бурю.

По воспоминаниям испытанных мореходов, которые примерно в это время потеряли всякий счет дням и часам и стали измерять события по другой хронологии, это произошло либо в последней четверти второго бочонка, либо в первой четверти третьего. Море вдруг оказалось населено рептилиями огромных размеров и с явно враждебными намерениями. Капитан Крам, дьякон Силсби и Тобиас Джексон решительно утверждали, что это были не киты и не морские свиньи, которых они видели прежде. Чудовища, теснившиеся в воде вокруг 'Жабы' и изрядно толкавшие друг друга в злобном стремлении добраться до маленького судна и уничтожить его, были намного крупнее любого кита, намного живее любой морской свиньи. Это были гигантские допотопные существа отвратительной формы с глазами, которые злобно сияли, и голосами, ревевшими так громко, что мореплаватели онемели от страха. Чудовища плавали вокруг 'Жабы', глядя голодными глазами на несчастную команду, и хлестали по воде огромными хвостами, пока море не стало выглядеть белой пеной насколько мог достичь взгляд.

В самом большом из монстров дьякон Силсби уверенно узнал ужасного зверя с семью головами и десятью рогами, упомянутого в 'Откровениях'.

- Это Вельзевул, - прошептал дьякон капитану, как только ужас позволил ему пользоваться языком. - Это сам старый рогатый зверь!

Словно подтверждая признание дьякона, воздух зазвенел дьявольским смехом, и главный зверь высоко поднял свои семь голов из воды и бросился прямо на 'Жабу', в то время как остальные звери уступили ему дорогу.

- Зверь набросился, - рассказывал впоследствии дьякон, - и капитан с Тобиасом шлепнулись на палубу, хромая и едва передвигаясь. Я знал, что праведникам нечего бояться, поэтому твердо встал и посмотрел змеиному отродью в глаза. Тут он начал проявлять признаки испуга. Он остановился и попятился, впиваясь в меня свирепым взглядом. Хотя я и был воодушевлен, но чувствовал дрожь в ногах, потянулся за жестяным ковшом и начал возиться с пробкой в одном из бочонков. Это дало ему минуту преимущества, и он подплыл ближе; но я снова поймал его взгляд, и он остановился на расстоянии выстрела.

'Вельзевул, прочь! - закричал я. - Я тебя знаю, и тебе лучше уйти!'

'Хо! Хо! - сказал он тяжелым голосом. - Ты тоже известен, дьякон Силсби, и тебе лучше вернуться в Макрел-Коув, если ты дорожишь своим здоровьем. Пересечь Атлантику, несмотря на меня! Хо! Хо!'

Он издал неземной рев, и я почувствовал, как Тобиас Джексон, лежавший у моей правой ноги, затрясся, как медуза.

- Как насчет капитана? - спросил один из слушателей дьякона.

- Капитан, - продолжал дьякон, - залез в каюту. Это не дискредитирует его ни как моряка, ни как человека, потому что рев твари был поистине ужасающ. Но я, видите ли, разбираюсь в 'Откровениях', знаю Учение, и мне известны слабые места зверя.

'Вельзевул! - закричал я, глядя ему прямо в глаза. - Ты можешь реветь и бить хвостом, но тебе не запугать меня. Сопротивляйтесь Дьяволу, и он убежит! Ты, старый змей, противник, мучитель, князь бесчестия, прочь! Немедленно, мерзавец!'

- И он сбежал? - спросил один из соседей дьякона.

- Не сразу, - сказал дьякон. - Старый лжец ужасен, он неуверенно проплыл несколько сотен ярдов, а затем снова вернулся. 'Послушайте, дьякон Силсби, - сказал он странным тоном. - Я пришел с дружескими, добрососедскими чувствами, а вы говорите мне гадости. Если бы вы от этого отказались, я мог бы спасти вас от беды. Отвернитесь и смотрите в другую сторону, пока я не подойду к 'Жабе'. Затем перебросьте двойную сцепку с буксирным тросом вокруг одного из моих рогов, и я переправлю вас к французскому побережью быстрее, чем переправить сообщение по телеграфу. Это твердо!' 'Твердо, - ответил я гневно, - что я знаю вас и ваши лживые пути. 'Жаба' не хочет твоей нечестивой буксировки, Вельзевул. Прочь, мерзавец!'

- Тогда-то, - прибавил дьякон, - он и попался. Он и все его десять тысяч меньших дьяволов издали такой громкий вой ярости, что я думал: солнце с неба упадет на наши головы. Внезапно все они нырнули под воду. Море стало гладким, погода - ясной, с хорошим, благоприятным зюйд-вестом. Мы были так рады, что сбежали от хитрого сатаны, что забыли о коммерческой цели предприятия, и перешли от третьего бочонка к четвертому.

Версия капитана Крама о встрече с монстром-демоном в середине океана, в основном, совпадала с рассказом дьякона, за исключением одной неважной частности. По воспоминаниям капитана, дьякон Силсби искал убежища в каюте, когда Вельзевул начал реветь, и он, капитан, отбил заклятого врага твердостью своей манеры поведения. На вопрос об относительной точности этих двух версий, Тобиас Джексон в частном порядке признался, что память обоих - капитана и дьякона - подводит, и что это он, Тобиас, спас 'Жабу'.

Дьявольская рыба подплыла к шлюпу и ухватилась за планшир огромными, похожими на когти, плавниками. Капитан и дьякон укрылись под палубой, и общая гибель казалась неизбежной, когда Тобиас, единственный, кто сохранил присутствие разума, схватился за страховочный канат, оказавшийся в пределах досягаемости, и ударил Вельзевула, так жадно крутившего головой и когтями, что был рад отпустить адскую хватку.

Это незначительное несоответствие в повествованиях трех мореплавателей не должно отвлекать внимание от основных фактов, а именно от того, что Вельзевул явился, был смело встречен и обращен в бегство. Что касается остального пути, то разногласий не было. Мореплаватели снова обнаружили, что не могут сравниться с Вельзевулом, который, хотя и потерпел поражение в столкновении лицом к лицу, был хитрым и настойчивым врагом и обладал большим преимуществом из-за того, что несправедливо и беспринципно использовал сверхъестественные силы.

Если капитан Крам пытался наблюдать за солнцем для определения широты и долготы 'Жабы', солнце не стояло на месте, но по наущению Сатаны раскачивалось по небу таким образом, что морские расчеты становились невозможны. Ночью звезды также не давали данных для расчетов. Они танцевали друг с другом среди созвездий с полным безрассудством и пренебрежением к последствиям, и все три члена экипажа 'Жабы' свидетельствовали, что четыре луны часто появлялись одновременно, а часто восходили на западе и заходили на юго-востоке.

Временами ветер дул сразу со всех сторон, и 'Жаба' оставалась неподвижна в течение нескольких часов, ударяемая противоположными бризами. Несмотря на эти препятствия на пути к благополучному переходу, капитан Крам считает, что он, наконец, достиг бы побережья Франции, если бы Вельзевул не прибегнул к неожиданной и непреодолимой уловке. Это был удар по навигации - удар ниже пояса.

День за днем '??Жаба', судя по всему, продвигалась к цели, а экипаж - к половине четвертого, последнего, бочонка. Ветер постоянно дул в корму, стаксель и грот тянули хорошо, и капитан начал высматривать признаки земли впереди. По его грубому расчету 'Жаба' должна была быть на 5°40' западной долготы, где-то у Ушанта. Показалась земля - ??слабая голубая полоса, - но к полному недоумению, она была не впереди, а прямо за кормой 'Жабы', и, хотя по ветру, компасу, направлению волн и всем другим признакам, известным мореплавателям, они отплывали от земли, ее очертания с каждым мгновением становились все более отчетливы.

Капитан Крам поймал пустой бочонок из-под рома (все они были пусты сейчас) и выбросил за борт. Бочонок быстро проплыл мимо 'Жабы' от кормы к форштевню, на секунду скрылся под бушпритом и вскоре потеряется на восточном горизонте. Трое смелых матросов смотрели друг на друга отчаянными глазами. Этот непогрешимый эксперимент показал, что 'Жаба' уже несколько дней плыла прямо назад, наперекор ветру и всем законам природы.

Бесполезно сражаться с врагом, у которого в распоряжении такие дьявольские ресурсы. Унылые и с болью в сердце, они сдались под тяжестью ужасного разочарования и не знали больше ничего, пока не оказались на борту парохода 'Лунный луч', входившего в бухту Макрел-Коув.

О втором пребывании 'Жабы' на Раскладушке они ничего не знали. Это было исключительное совпадение, но какое событие могло их сейчас удивить?

Такова история о путешествии во Францию на шлюпе 'Жаба' ??отважных мореплавателей, упорно сражавшихся с неземными силами. Жители Макрел-Коув, внимательно выслушав путешественников, взвесив в судебном порядке и перекрестных допросах все свидетельские показания, единогласно пришли к трем пунктам:

1. Что путешествие, хотя и безуспешное, заслуживает большой похвалы шлюпу 'Жаба' и его экипажу, а также, безусловно, слава Макрел-Коув.

2. Что Вельзевула, движимого злыми побуждениями, пока трудно победить.

3. Если бы рома хватило, трое мореплавателей наконец-то добрались бы до Парижа и увидели великолепие Выставки, несмотря ни на что.

Эдвард Митчелл
ПОСЛЕДНЕЕ ПЛАВАНИЕ 'ИУДЫ ИСКАРИОТА'^{2}

- Раньше она называлась 'Летящий дух', - сказал капитан Трэмблл Крэм, - но буквы я выковырял и спилил, так что теперь 'Иуда Искариот' сияет позолотой.

- Необыкновенное имя, - сказал я.

- Удивительное судно, - ответил капитан, проглотив еще полтора дюйма виски 'Голова негра'. - Я не богохульник и человек почтительный, но станцую джигу, если дух Иуды не вселился в эту шхуну. Эй, Амми?

Молодой человек, которого капитан назвал Амми, сидел на бочке из-под скумбрии. Он стер с губ следы черники и тяжело покачал головой.

- Кэп, - сказал Амми, - вовсе не богохульник и не нечестивец. Он, в основном, знает, о чем говорит; но, когда танцует джигу, хочет от нее зависеть.

Подкрепленный добрососедской оценкой характера, капитан Крэм продолжил.

- Вы шутите над идеей о том, что у шхуны есть душа? Так вот, поплавайте на ней сорок с лишним лет вверх и вниз вдоль этого побережья и хорошо познакомитесь с ее наклонностями и складом ума. Эй, Амми?

- Кэп, - объяснил джентльмен на бочонке со скумбрией, - ловил рыбу сорок шесть лет. Возил лес и лед. Когда капитан считает нужным говорить о шхунах, он знает, о чем говорит.

- Друг мой, - сказал капитан, - у шхуны душа, как у живого человека, но значительно шире, будь то к добру или к злу. Я не собираюсь отрицать, что молился за Иуду по вечерам во вторник и четверг, неделю за неделей, месяц за месяцем. Не собираюсь отрицать, что заинтересовал дьякона Плимптона в спасении ее души. Это было бесполезно, мой друг; даже у дьякона это не получилось.

Я осмелился спросить, каким образом судно проявило свой разврат. Рассказ, который я услышал, был рассказом о демоне предательства с тремя мачтами и реями.

'Летящий дух' был первым трехмачтовым судном, когда-либо построенным в Ньюаггене. Первым и последним. Люди качали головами над экспериментом.

'Ничего хорошего из этого не получится, - говорили они. - Это противоречит природе. Две мачты вполне достаточно'.

'Летящий дух' начал свою карьеру низменного бесчестия прямо в момент рождения. Вместо того, чтобы прилично броситься в стихию, для которой была спроектирована, трехмачтовая шхуна окунулась в грязь и застряла там на три недели, причинив большие расходы для владельцев, одним из которых - третьим - был капитан Трэмбалл Крэм.

Дурные предчувствия оракулов Ньюаггена подтвердились. 'Двух мачт достаточно, чтобы плыть по морю, - говорили они. - Третья - это стойло дьявола'.

В первое плавание капитан Крэм отправил 'Летящий дух' к Филадельфии, загрузив шхуну льдом, принадлежавшим ему и адвокату Суонтону; груз не был застрахован. Лед в Филадельфии стоил шесть долларов за тонну, а капитану Крэму и адвокату Сонтону обошелся всего в восемьдесят пять центов за тонну, включая опилки. Оба были рады такой перспективе.

'Летящий дух' красиво покинул порт, а затем внезапно и молча пошел ко дну на Плесе Фиддлера, на глубину одиннадцати футов соленой воды.

Потребовалось всего шесть дней, чтобы поднять шхуну и откачать воду, но из-за очевидной несовместимости между льдом и соленой водой спасенное состояло исключительно из опилок.

В следующий рейс шхуна везла на палубе бревна с острова Св. Круа. В каком-то смысле это был освященный груз, поскольку древесина была предназначена для нового молитвенного дома баптистов на юге Нью-Джерси. Если бы молитвенные надежды мореплавателей, соединенные с молитвенными ожиданиями грузополучателей, оправдались, этот рейс был бы, по крайней мере, успешным. Однако примерно в шестидесяти милях к юго-востоку от Нантакета 'Летящий дух' столкнулся с умеренным сентябрьским штормом. Шхуна должна была с легкостью выдержать такое испытание, но повела себя так отвратительно, что церковная древесина оказалась разбросана по поверхности Атлантического океана от 40°15' до 43°50' широты. Месяц или два спустя шхуна ухитрилась при легком попутном ветре сбросить много дорогого нарезанного гранита из каменоломен Лисьего острова в глубокую яму в проливе Лонг-Айленд. В следующую же поездку она намеренно отклонилась от курса, чтобы врезаться в носовую часть правого борта норвежского брига, и в результате получила серьезные повреждения.

После нескольких подобных опытов капитан Крэм стер старое название с кормы шхуны и с капитанской каюты и заменил на 'Иуду Искариота'. Он не мог найти ни одного названия, так хорошо выражавшего его презрительное мнение о моральных качествах шхуны. Она казалась одушевленным духом бесцельной злобы, злобного вероломства. Она была плавучей ванной сквернословия.

'Иуду Искариота' исследовала комиссия мореплавателей, но не смогла найти в шхуне никаких физических недостатков. Линии ее корпуса были правильными, она была правильно обшита досками, в порядке были потолки и чеканка, ее лонжероны были из хорошей орегонской сосны, натянуты и надежны, а брезент для парусов вырезал и сшил богобоязненный парусный мастер. Шхуна полностью соответствовала всем теоретическим канонам. На практике же она была ужасно капризной. Плавание на 'Иуде Искариоте' было похоже на управление лошадью, у которой пороков больше, чем волос в хвосте. Она всегда делала что-нибудь неожиданное, за исключением случаев, когда из общих соображений от нее ожидали плохого поведения. Если идея заключалась в том, чтобы паруса были надуты ветром, они непременно опадали. Если нужно было перекинуть гик, паруса замирали на ветру и повисали, как гроб Магомета. Когда нужно было отправить человека на наветренную сторону с пустой надеждой поднять стаксель, кливер привычно подхватывал предприимчивого матроса и, яростно тряхнув его в воздухе раз или два, выбрасывал за борт.

Гик никогда не пересекал палубу, не ломая никому голову. Начав с любого курса, по которому шхуна могла бы двигаться, она вскоре непременно сталкивалась с одной из трех вещей, а именно: с каким-то другим судном, банкой в тумане или дном.

С того дня, как шхуну спустили на воду, ее нюх на хорошее липкое илистое дно был безошибочным. В самую ясную погоду над шхуной нависал туман, окутывал ее, и за этим следовало какое-нибудь несчастье. Присутствия шхуны у берега было достаточно, чтобы прогнать всю треску к побережью Ирландии. Скумбрия всегда была там, где не было 'Иуды Искариота'. Невозможно было обойти цель шхуны разорить всех, кто ее зафрахтовал. Если фрахтовали для перевозки чего-то на палубе, она роняла груз в море; а при загрузке между палубами шхуна ныряла и портила груз.

Она была похожа на мула, который, если не может сбросить всадника, вертится и переворачивается снова и снова. Короче говоря, 'Иуда Искариот' был известен от Марблхеда до залива Шалер. как непревзойденная шхуна злобы, низости и предательства. После пяти или шести лет командования 'Иудой Искариотом' капитан Крэм выглядел на двадцать лет старше. Напрасно он пытался ее продать. Ни один человек на побережье штата Мэн, в Массачусетсе или в британских провинциях не принял бы шхуну даже в подарок. Вера в ее демоническую одержимость была столь же твердой, сколь и всеобщей.

Ближе к концу сезона, когда убогое судно стало еще менее рентабельно, чем обычно, однажды вечером после ежемесячного миссионерского собрания прихожане собрались в ризнице. Никто из посторонних точно не знает, что произошло, но ходили слухи, что в течение двух часов, пока миссионеры были заперты, они произвели арифметические вычисления, получили значительные результаты и пришли к единогласному решению.

До полудня следующей пятницы в Ньюаггене прекратилась всякая деловая жизнь. Палуба 'Иуды Искариота' была вычищена до блеска и сияла на солнце, как желтый янтарь, лежавший на пристани у рыбного домика капитана Крэма.

С понедельника капитан, трое мальчиков и сын Эндрю Джексона Тобиас из Макрел Коув были заняты погрузкой шхуны. На этот раз ее груз был экстраординарным и единственным. Он состоял из почти четверти мили каменной стены с капитанского берегового пастбища.

- Я в скорлупе, - заметил капитан 'Иуды Искариота', увидев последний валун, спущенный в трюм через главный люк. - Почти двести пятьдесят тонн каменного забора на борту шхуны.

Догадки о том, зачем погрузили столько ненужного балласта, были потрачены впустую. Владелец 'Иуды Искариота' устоял под консолидированным остроумием деревни, отвечал остротой на остроту и хранил свою тайну.

- Если хотите знать, - сказал капитан, - я слышал, что это каменная стена над дорогой Мессии. Я собираюсь торговать ею вразнос.

В прекрасное солнечное пятничное утро, когда незадачливая шхуна стояла в стороне от пристани, яркая, аккуратная и процветающая, как если бы была самым прибыльным морским капиталовложением в мире, под бортом 'Иуды Искариота' стоял запотевший буксир 'Мопс Портленда'. Он прибыл накануне вечером в ответ на телеграмму владельца шхуны. Дул бриз, обещая утреннюю свежесть по мере того, как день приходил на смену ночи. В половине седьмого шхуна отошла от пристани, неся не только капитанскую пастбищную стену, но и большое количество соседей и друзей, в том числе из самых солидных граждан Ньюаггена. Любопытство оказалось сильнее страха.

- Вы знаете, что это за тварь, - сказал капитан в ответ на многочисленные просьбы подняться на борт. - Если вы готовы расспросить шхуну о ее выходках, приходите, добро пожаловать.

По этому случаю капитан Крэм надел белую рубашку и праздничный костюм. Когда он стоял у штурвала, выкрикивая указания своим мальчикам и сыну Эндрю Джексона Тобиасу, вокруг него собрались гости - прекрасное представление респектабельности, делового предпринимательства и набожности в гавани Ньюаггена. Никогда еще 'Иуда Искариот' не нес такого груза. Шхуну, казалась, вдруг поразило чувство порядочности и ответственности, ибо она пошла по ветру, не останавливаясь, игриво нырнула носом в соленую воду и поскакала по волнам с короткими заминками, обогнув, как положено, остров Тамблер. 'Мопс' кинулся за ней.

Толпа на пристани и мальчики в маленьких лодках приветствовали это неожиданно ортодоксальное поведение и теперь впервые увидели, что капитан Крэм нарисовал белой краской на борту судна бросающиеся в глаза буквы, каждая высотой три или четыре фута, составившие фразу:

ЭТО ШХУНА 'ИУДА ИСКАРИОТ'.

N.B. ДАЙТЕ ЕЙ ШИРОКОЕ МЕСТО!!

Час за часом шхуна мчалась под северо-западным ветром, держа курс прямо, как стрела. Погода была отличная. Капитан выглядел все более озадаченным. Восемь, девять, девять с половиной узлов! Он покачал головой и прошептал дьякону Плимптону:

- Она размышляет о какой-то новой шалости.

Но 'Иуда' вел за 'Мопсом' замечательную погоню, и к половине третьего пополудни, когда контрабандная бутылка 'демиджона', которая была у сына Эндрю Джексона Тобиаса, на три четверти опустела, и прежде, чем адвокат Свэнтон более чем на три четверти закончил свой знаменитый рассказ о пробковой ноге губернатора Пурингтона, шхуна и буксир находились на расстоянии между пятьюдесятью и шестьюдесятью миль от земли. Внезапно капитан Крэм издал интеллигентное ворчание. Он указал вперед, где синяя линия чуть выше горизонта отмечала далекий остров в тумане.

- Она почуяла его и побежала к нему, - сентенциозно заметил он. - Время начать дело.

Затем последовала своеобразная церемония. Сначала капитан Крэм пересадил всех пассажиров на буксир. Ветер переменился на юго-восточный, и туманный остров быстро приближался. Паруса 'Иуды Искариота' хлопали, будто крыльями, на ветру; нос шхуны плавно поднимался и опускался под влиянием зыби. 'Мопс' подпрыгивал на расстоянии половины длины троса.

Посадив гостей и команду на борт буксира, капитан Крэм приступил к приведению в порядок всего, что находилось на палубе шхуны. Он аккуратно свернул свободный конец веревки, оставленной в беспорядке. Он даже выбросил за борт пробку от бутылки 'демиджона' сына Эндрю Джексона Тобиаса. Его лицо приняло выражение необыкновенной торжественности. Люди на буксире жадно, но молча, следили за его движениями. Затем он привязал один конец короткой веревки к штурвалу и свободно прикрепил другой конец с помощью бегущего булиня к зажиму на рее. Потом заметили, что капитан поднял топор и исчез в трюме. Те, кто был на буксире, отчетливо услышали несколько сокрушительных ударов. Через мгновение капитан снова появился на палубе. неторопливо подошел к штурвалу, развернул шхуну так, чтобы паруса наполнились ветром, натянул бегущий булинь и закрепил веревку на несколько полузамков вокруг зажима, привязав, таким образом, руль, а затем прыгнул в дори1 и поплыл к буксиру.

Предоставленная самой себе, шхуна раз или два повернулась, подбросила несколько полных ведер воды на танцующий нос и двинулась к Южной Атлантике. Капитан Трэмбалл Крэм, стоя на носу буксира, поднял руку, призывая к тишине, и произнес прощальную речь, ставшую смертным приговором и надгробной речью - два в одном:

- У меня нет никакой теории относительно ее скверного характера. Вы все знаете 'Иуду'. Может, для нее это было слишком. Может, дело в ее неповоротливости в носу и на корме. Может, двух мачт было достаточно. Опустим это, прошлое есть прошлое. Вон там она идет, неся все паруса, а в ее трюме двести с лишним тонн каменного забора и дыра в днище в два фута шириной. Путь преступницы тяжел. Разве вы не видите, как она оседает? Это должно быть для нас полезным уроком, друзья мои; есть конец долготерпению и милосердию, и если... О, ты идешь прямо в туман? Ну, это твой последний туманный приют. Морское дно - быстрый порт, который тебя ждет, тварь ты этакая! Ступай и будь ты п-п-роклята!

Это был единственный случай, когда капитан Крэм произнес столь крепкое слово, впоследствии рассмотренное дисциплинарной комиссией Конгрегационалистской церкви в Ньюаггене; и, обдумав все обстоятельства, при которых было произнесено это слово, комиссия единогласно проголосовала за то, чтобы не предпринимать против капитана Крэмпа никаких действий.

Тем временем вокруг буксира сгустился туман, в котором и скрылся 'Иуда Искариот'. Буксир развернулся и направился домой. Влажный ветер заморозил всех насквозь. Разговаривали мало. Содержимое 'демиджона' давно выдохлось. Издалека с юга время от времени слышался хриплый гудок океанского парохода.

- Надеюсь, у этого парня хорошая страховка, - мрачно сказал капитан. - 'Иуда' ни за что не утонет, пока не найдет его и не потопит.

- А о заброшенной шхуне потом когда-нибудь слышали? - спросил я, когда рассказчик достиг конца в повествовании.

Капитан взял меня за руку и повел вниз, к скалам. В устье небольшой бухты позади его дома, блокируя вход к пристани и рыбному домику, растянулся разрушенный скелет.

- Вот она лежит, - сказал капитан, указывая на почерневшие ребра. - Это 'Иуда'. Я надеялся, что она утонет на глубине, где ничего не сможет сделать и принести больше урона... Нет, сэр, если бы все скалы на побережье штата Мэн навалились на нее и днище ее корпуса было выбито начисто, она все равно пришла бы домой, к насесту. Она прошла шестьдесят миль сквозь зубы ветра. Когда буксир вернулся на следующее утро, поперек моей бухты лежал 'Иуда Искариот' с кливером, застрявшим в окне моей кухни. Я говорю, что у шхуны есть душа...

Эдвард Митчелл
ЛЕГЕНДАРНЫЙ КОРАБЛЬ Повесть о первых днях колонии Нью-Хейвен^{3}

Неожиданный и очень прибыльный рост нашего бизнеса заставил подумать о немедленной покупке участка земли. Мои партнеры попросили меня договориться о нескольких акрах в окрестностях Нью-Хейвена, и я сразу приступил к делу. Досадная задержка произошла из-за неразборчивой древней записи, которая не позволяла получить документ исключительного права собственности. Я уже собирался отказаться от попытки купить недвижимость, когда мне напомнили о хорошо известном джентльмене, который мог бы прочитать то, что я не смог расшифровать из записи.

Это был профессор в колледже, ученый с прекрасной репутацией и страстный исследователь колониальной эпохи города. Я нашел его в библиотеке, и он, не задумываясь, дал мне информацию, которую я искал, и сказал, где я могу найти такие юридические доказательства исключительного права на недвижимость, как и хотел. Я был впечатлен его ученостью и готовностью, с которой он отвечал на сложные вопросы, и осмелился сказать, что изучить такую массу сведений, должно быть, стоило ему большого труда.

К моему удивлению, он ответил, что я ошибаюсь. Он с простотой справлялся с такими проблемами. Умственных усилий, по его словам, требовал процесс анализа и сравнения, необходимый, чтобы отделить истину от мусора и вникнуть в смысл традиций и летописей. По рассуждениям необходимо точно проследить путь от причин до тех результатов, которые, будучи сгруппированы, составляют достоверную историю.

- Например, - сказал он, - у меня есть документ, который будет стоить мне самых серьезных усилий, прежде чем я с ним закончу.

Я заметил лежавший на столе рукописный свиток. Стол был завален брошюрами, документами, старыми и почерневшими книгами, и я не знаю, почему мое внимание привлек именно этот рулон бумаги. Рукопись была явно старая, бумага грубая и нелинованная, какая использовалась столетие или больше назад; и если она когда-то была белой, то с годами выцвела до тускло-желтоватого оттенка, похожего на кожу, а осторожность, с которой профессор впоследствии обращался с манускриптом, указывала на то, что бумага была очень непрочной. Я знал, что он имел в виду именно этот старый свиток, и, как я и ожидал, профессор взял его в руки.

- Это, - продолжал он, - замечательное историческое повествование, которое я нашел среди мусора на чердаке, где свиток пролежал более сотни лет. Здесь рассказ о странном, неестественном происшествии, которое вскользь упоминается в 'Маргиналии Мэзера'. Однако я всегда считал его недостойным серьезного рассмотрения, полагая, что либо здесь нет вообще никаких оснований для упоминания, либо это можно проследить до галлюцинаций какого-то беспорядочного мозга. Теперь, однако, у меня есть отчет, который я не могу игнорировать. Текст написал священнослужитель самой благочестивой репутации, человек, который не мог даже в шутку лгать, и он утверждает, что был почти очевидцем того, что описывает. Как я могу отказаться принять эту запись? Она дает все, что требуется историку, чтобы удовлетворить подлинность любого предполагаемого события. Это подлинная рукопись человека, о котором я знаю, что он жил на самом деле. Если мы вообще верим в какие-либо записи прошлого, то должны это принять. Я не знаю установленного факта истории, дававшего больше оснований для подтверждения замечательного явления, чем этот документ.

- Признаюсь, - оживленно продолжал профессор, - мне ни разу не попадалась такая проблема, как представленная в этой рукописи. Как историк, я вынужден принять за истину то, что здесь читаю, в то время как с точки зрения физики я должен рассматривать запись как самый дикий и невероятный из романов. Если бы речь шла о показаниях одного человека, их легко можно было бы отвергнуть как видение или помешательство разума, которому аскетизм пуритан, по-видимому, придал некоторую видимость возможности. Однако здесь не просто утверждение автора, но доказательство того, что он был одним из многих свидетелей. Это действительно интересная проблема, и трудность согласования того, что история правдива, с тем, что ее нужно отрицать как невозможную физически, делает задачу увлекательной.

Несомненно, профессор заметил, что пробудил во мне интерес. В самом деле, я не потрудился скрыть это и сказал ему, что с удовольствием выслушаю историю, которая его так озадачила. Он тотчас же развернул рукопись.

- Похоже, - сказал он, - это написал преподобный доктор Ф. Прентис в 1680 году. Насколько я понимаю, это было письмо другу, хотя разрушительное действие времени сделало первые несколько предложений неразборчивыми. У меня есть другие рукописи священнослужителя, несколько проповедей, и, таким образом, я в состоянии сделать сравнение и нахожу почерк всех текстов идентичным. Я не буду читать полностью, а перескажу некоторые моменты, так как текст написан в жесткой, официальной манере того времени, и многие слова теперь устарели.

- Дело было, - начал профессор, - в период невзгод 1646 года, которых торговля не знала даже в первые дни заселения колонии Нью-Хейвен. Суда простаивали в гавани, торговля с другими колониями почти прекратилась, и, поскольку колонисты Нью-Хейвена были знакомы с торговлей лучше, чем с земледелием, у них возникла нужда даже в предметах первой необходимости. При всей энергии и решительности некоторых людей с характером, колонисты, должно быть, обнаружили, что существование колонии находится под угрозой, и многие решили уехать, а некоторые даже готовились к эмиграции в Ирландию.

Менее смелое и упорное общество погибло бы. Решено было в качестве последнего средства построить корабль, достаточно большой, чтобы он мог пересечь океан, загрузить корабль и отправить в Англию в надежде, что обескураживающие убытки будут компенсированы развитием торговли с метрополией. Преодолев большие препятствия, они построили корабль в колонии Род-Айленд.

Мороз покрыл льдом мелкие ручейки, и земля побелела от снега, когда корабль вошел в гавань Нью-Хейвена. Народ радовался виду корабля и его размеру, составлявшему полные 150 тонн водоизмещения. Был повод удивляться, потому что в гавани такого монстра никто прежде не видел. С поднятыми парусами корабль подошел к месту своей якорной стоянки с грацией и скоростью, которые восхитили людей, собравшихся у причала, чтобы поприветствовать судно. Мужество возродилось при виде корабля, и люди сказали:

- Теперь у нас снова будет изобилие, и наши владения увеличатся, если Богу будет угодно.

Капитан корабля, мистер Ламбертон, оказался несколько угрюмым, и доктор Прентис записывает, что Ламбертон конфиденциально сказал ему: хотя корабль большой и быстроходный, все же он 'вялый' - подразумевая под этим ??склонность крениться в бурной воде, что может стать могилой для всех, кто будет плыть на этом судне. Однако он никому не говорил о своих подозрениях. Корабль был загружен и готов к отплытию в начале января 1647 года.

Холод, царивший пять дней и ночей до назначенного времени отплытия, был таким, какого люди никогда раньше не знали. Наверно, было много градусов ниже нуля, потому что соленая вода в гавани замерзла, и корабль был скован льдами крепко, будто многими якорями. Ленивых в народе не было, и с огромным трудом люди прорубили во льду канал сорока футов шириной и пяти миль в длину до никогда не замерзавших вод пролива.

Судно вмерзло носом в сторону берега, и необходимо было вывести его на чистую воду кормой вперед.

Это было несчастливым предзнаменованием. Капитан Ламбертон боялся, что капризные силы, боровшиеся за господство в море, обязательно придут в негодование, оскорбленные тем, что судно входит в воду кормой вперед. Старый моряк говорил всем, что судно, плывущее кормой вперед, вернется в гавань тоже вперед кормой, иными словами - вообще не вернется в гавань, которую таким странным образом покинуло.

- Вы сами видите, - сказал профессор, отложив рукопись на некоторое время, - что в этих мрачных предчувствиях есть следы мифологических концепций морских тайн, которыми и сейчас в той или иной степени окрашены все матросские легенды. Я особенно впечатлен тем, как действовали колонисты. Веря в предопределение в духовных делах, они и свою мирскую жизнь старались строить более или менее в соответствии с этим. Однако, несмотря на предзнаменования, у колонистов не было и мысли задержать отплытие. Они назначили время, и они собирались плыть.

Такой благочестивый человек, как преподобный мистер Давенпорт, выразил чувства колонистов в своей краткой молитве, произнесенной, когда корабль начал медленно двигаться:

'Господи, если будет воля твоя похоронить наших друзей на дне морском, они Твои. Спаси их'.

Люди, полностью находившиеся под влиянием своей религиозной веры, никогда не выходили в море, не изгнав тем или иным образом злые чары. На льду собрались все жители колонии, кроме больных и немощных: пожалуй, восемьсот или тысяча душ. На отходившем судне находились их друзья и родственники. В прощании не было выражений ни горя, ни радости. Сдержанность эмоций, подчинение судьбе было правилом жизни этих людей. Едва один из больших парусов начал надуваться от ветра, люди пали на колени на льду и стали молиться.

Корабль был отчетливо виден в пяти милях от берега, воздух посветлел от холода, и люди молились, устремив взгляды на далекий и удалявшийся парусник, когда он вдруг исчез - так быстро, как если бы у него отвалилось дно и он мгновенно утонул.

Только что все взгляды были устремлены на корабль, и в следующее мгновение его уже не было.

'Мы стояли, - читал профессор, водя пальцем по тексту рукописи, - пристально вглядываясь в пустоту, где только что видели парусник, а потом повернулись друг к другу. В следующий момент мы вновь увидели корабль точно в том же месте, где и прежде, и мы наблюдали за ним, пока он не скрылся за перешейком, ограничивающим гавань с востока.

Мы разошлись, дивясь этому странному явлению, смысл которого был скрыт от нас. Одни считали, что, если корабль исчез только для того, чтобы вновь появиться, значит, мы его снова увидим после путешествия. Другие были уверены, что больше никогда не увидят корабль. С благоговейным повиновением воле Божьей народ отправился по домам'.

- Видите ли, - сказал профессор, снова откладывая рукопись, - здесь необъяснимое смешение надежды и фатализма, которое было, представьте себе, одним из неизбежных состояний умов этих суровых и глубоко религиозных людей. Факт внезапного исчезновения и появления корабля еще можно, наверно, объяснить естественными и простыми причинами, но не явления, произошедшие впоследствии! Читаю дальше...

'Если бы порядок событий был естественным, колонисты должны были получить какие-то вести о корабле по прошествии трех месяцев. Однако вестей не было. Корабли, которые отплыли из Англии в марте, апреле, мае и даже июне, не принесли весть о прибытии судна из Нью-Хейвена. Напряжение поселенцев можно было облегчить только одним способом. Даже если бы у меня не было доказательств, что колонисты искали облегчения, которое всегда находили в молитве, я должен без колебаний сказать: они не просили в своих молитвах, чтобы неизбежное было предотвращено, а просто молились, чтобы быть готовыми принять покорно все, что им предстоит узнать'.

- В отчете это есть. - Здесь профессор снова прочитал из рукописи:

'Неспособность узнать, какова судьба их корабля, заставила благочестивых людей много молиться как публично, так и в частном порядке, и они молились, чтобы Господь, если угодно Ему, дал им услышать что Он сделал с их дорогими друзьями, и они могли бы подготовиться к предстоявшему подчинению Его святой воле'.

- Из всех имеющихся у нас молитв, - сказал профессор, - я не знаю ни одной, подобной этой. В ней заключены тома истории. По этому простому тексту этнолог и историк мог бы построить историю человечества. Это ведь в человеческой природе: нести невыносимое бремя неизвестности, подчиниться Творцу и верить, что молитва будет услышана. Эти люди были, кажется, убеждены, что их замечательная мольба окажется эффективной.

Процитировав молитву, доктор Прентис продолжил отчет о том, что произошло, так, будто ответ был ожидаем. Он живо описывает точные детали, которые можно ожидать от очевидца, доказывающего правдивость рассказа. Я сделал вывод, что явление произошло в течение дня или двух после молитвы. Случилась большая гроза, пришедшая с северо-запада, такая яростная буря, какие иногда происходят в это время года. Кажется, бурю восприняли как предвестие последующего явления.

Когда буря кончилась, атмосфера стала необычайно ясной. За час до заката пришла награда за их веру. Вдали, откуда берега Лонг-Айленда были едва видны, корабль был обнаружен человеком, поспешившим рассказать всем колонистам. Люди собрались на берегу и увидели судно, все паруса которого были надуты ветром, а корпус накренился из-за нагрузки на мачты.

'Это наш корабль! - кричали они. - Слава Богу, ибо Он услышал и ответил на нашу молитву'.

Однако они увидели странное: паруса были так наполнены ветром и корабль, по-видимому, мчался с такой скоростью, что должен был достичь берега через час. Но они также заметили, что корабль не двигался. Так прошло полчаса, и, хотя люди все еще были поражены этой тайной, они увидели, что корабль вдруг приблизился и шел с безрассудной скоростью, потому что находился в узком канале, глубина которого была достаточна только для того, чтобы пропустить судно при умелом обращении.

Дети кричали: 'Вот смелый корабль', но люди постарше опасались, как бы судно не село на мель или не разбилось о скалы. Все делали предостерегающие жесты, хотя на палубе никого не было видно.

Наконец они заметили то, на что в своем волнении сначала не обратили внимания. Гавань находилась в южном направлении, а канал проходил строго на север и юг. Судно направлялось к ним с большой скоростью, каждый парус был до предела наполнен ветром, и казалось, буря пришла с юга, хотя ветер был на самом деле северным. Удерживая курс на север, корабль плыл прямо против ветра!

Тогда они поняли, что стали свидетелями таинственного явления. Когда корабль подошел так близко, что некоторые могли швырнуть в него камень, люди смогли увидеть на борту мелкие детали, заклепки, якорь и его цепи, бухты небольших канатов и ритмичное дрожание лентовидного вымпела, летевшего против ветра. Однако они не видели на борту ни одного человека.

Народ с трезвым смирением ждал дальнейших проявлений, какие должны были быть представлены. Внезапно, когда корабль, казалось, шел прямо на них, грот бесшумно снесло, и он остался висеть на вантах. Затем разрушилась бизань, будто пораженная сильнейшим ураганом, и все мачты полетели за борт, скручиваясь, как от порывов ветра, дувшего непреодолимыми кругами. Паруса порвались на узкие ленты и кружились в воздухе, а канаты рвались в клочья и с огромной силой бесшумно ударялись о палубу. Скоро корпус судна начал крениться, и, наконец, подхваченный могучей волной, парусник нырнул в воду. Дымное облако возникло именно в том месте, будто с неба упала завеса, и, когда через мгновение облако исчезло, море было гладким, и ничего не было видно на его спокойной поверхности.

Люди верили, что так Всевышний дал им знать о трагическом конце их корабля, и они вновь принесли свою благодарность Ему за то, что Он ответил на их молитву.

Преподобный мистер Давенпорт публично заявил, что 'Бог снизошел для успокоения их угнетенных душ этим исключительным сообщением о том, что Он суверенно распоряжается теми, кто так много и постоянно возносили горячие молитвы'.

- Видите, -- сказал профессор, бережно откладывая рукопись, - какая необыкновенная проблема здесь стоит ??передо мной. Если это записанное доказательство, я должен принять его; но наука учит меня, что законы природы неумолимы, как сейчас, так и всегда. Что же тогда - правда?