Журнал "Вокруг Света" №6  за 1998 год

Земля людей: По ремеслу и промысел...

И снова заря будила нас, и опять звала дорога. Манил ее азартный и неудержимый бег к горизонту, но не менее призывны были и ухабистые ответвления — «видногы», и пыльные проселки, и тропки — «бежаки», что вели к сельбищам и хуторкам. Издали так заманчивы были покой и дрема их садов, левад и баштанов. Мы сворачивали к ним и уже по дороге убеждались: заря разбудила обитателей белобоких хаток раньше нас. Новый день прервал их короткий ночной покой, чтоб вручить по уму, силам и душе промысел и озаботить добычей хлеба насущного. А что ни промысел, то и ремесло, которое, как известно, есть-пить не просит, а хлеб приносит. Так в давние времена. Так и сегодня.

С первых шагов жизни человек чему-то учится, овладевает практическими навыками, приобретает знания, которые могут оказаться полезными ему и окружающим. Из опыта предков, их умения приспособиться к внешней среде и себя в ней утвердить черпают люди знания и навыки, прибавляя к ним и достигнутое на своем опыте. Вот почему нашу велоэкспедицию, по заданию журнала «Вокруг света» я назвал «Набуте» — «Приобретенное» по-украински. Ее цель — изучение народных промыслов, ремесел и занятий, как ныне существующих, так и распространенных в прошлом. Маршрут пролег по местам, где зарождалась восточнославянская цивилизация. Это — Приднепровье, центральные области Украины, южное российское пограничье. Ремесло за плечами не носят, с ним — добро. Оно и указывало нам путь...

Уже забелели хуторки на взгорках, окруженных вербами, уже стали выстраиваться вдоль дороги аккуратные хатки, как вдруг справа за низким плетнем мое внимание привлекла большая красноклювая птица, застывшая между деревьями. Другая сидела на ветке. Мы притормозили, всматриваясь в зеленое кипение сада: сомнения исчезли — то были аисты!

Давно не попадались они мне в наших краях. Полноватый старик в очках без одной дужки вышел нам навстречу.

— Что, возвращаются аисты? спросил я бодро, не сомневаясь, что получу такой же бодрый ответ.

— Повертаются, та не дуже.

—Чего же, вон в саду...

— Так то ж не настоящие. Мы проскользнули под низкими абрикосовыми ветвями, и я увидел фанерные фигурки, искусно разукрашенные под аистов. — Я сюда недавно перебрался, — заговорил старик. — С шапкой пошел по родичам и выкупил хату-батьковшину. А до того в городе жил — на мартенах ишачил. Там и здоровье загубил. Теперь вот здесь по-трошку хазяйную. Как первое письмо сюда получил, так читаю на конверте: улица Буртяная. Куда это, гадаю себе, это: буртяная-дерьмовая. В буртах тут по весне гниль одна. Несправедливое название. А раньше эта улица называлась Лелечина — Аистиная.

Так, так, лелеки сюда, на этот край села, слетались к Благовещению — почти в каждом дворе их как родных встречали. Вот як было. Жизнь назад, може, и не подвинешь, а улице название стоило бы повернуть. Аистов нет, так я взял и намалевал их. И хату тоже собираюсь писанкой сделать. Ремеслу меня еще батько натаскал. Мы, Рябошапки, ко всякому делу охоту и руки имели...

Эта встреча состоялась на хуторке неподалеку от Петриковки, известной своими мастерами художественной росписи. Когда-то их называли «малярами», «малсвальниками». Впрочем, так называли не только признанных мастеров, но и всех, кто стремился украсить росписью свое жилище. Это давняя традиция украинцев: «Хата — как девка: подмалюй и уже красавица.» «Хоч стара хижка и валится, а от помалевана, то и веселее» — можно было услышать на сельских улицах.

А в веселой хате, как известно, живут веселые люди, считали в народе. Для росписи стен хозяйки использовали цветные глины, уголь, разведенные на молоке и яйцах природные красители. Краски наносили колосками, щеточками из рогоза, лыка, перьев. Были еще штампы из картошки, свеклы, тыквы — писали «мраморный» рисунок кукурузными початками, а то и пальцами.

Чаще всего в верхней части фасада расписывали полосу между окнами и крышей. Иногда и углы строения украшали орнаментом, который спадал от крыши до завалинки. Между окнами рисовали цветочные букеты. В петриковском орнаменте, ставшем символом Приднепровья, рисовали акантовое зеленое опахало, которое в народе называли «папоротником», бутоны, ягоды калины, ажурные листья.

— А еще мы любим «унижаты» малюнок, — мастер художественной росписи Надежда Ивановна Кондратюк, с которой мы познакомились в Петриковке, попыталась нам доступно объяснить технологию.

— Это как?

— По-другому — «петушить».

— А еще по-другому?

— Ну, «пухнарить», то есть делать всякие тонкости, жилочки, пушинки, стебельки. Для такой работы только кошачья кисточка и подходит. Это наше петриковское изобретение.

Надежда Ивановна здешняя, закончила школу художественной росписи. Здесь и работает на местной сувенирной фабрике расписывает подносы, тарелки, вазы, шкатулки, кухонные доски, ложки.

— А хату свою вы как украсили? Можно в гости напроситься?

— Разве что в садок, а в хате пока нечего показывать. Размалевала я детскую от пола до потолка. День хожу, второй — что-то в глазах рябит — поняла, что перебрала, увлеклась, как у нас говорят, «пересыпала». Все стерла. Буду снова малевать...

Полтавская Опошня встретила нас ярмарочной сутолокой, пестротой вывесок и одежек, шашлычными дымками: отпраздновав день Петра и Павла, опошняне веселились на празднике гончаров. В старину тут на левом холмистом берегу Ворсклы возникло довольно уютное защищенное поселение, возле любого двора здесь мирные путники могли «спешиться» — слезть с коня и отдохнуть.

Так, по преданию, произошло название городка, ставшего впоследствие столицей украинского гончарства. Подъехав к музею гончарства, и мы спешились, приткнули велосипеды к дощатому забору. И на несколько часов стали опо-шнянами, сразу окунувшись в атмосферу праздника. Комки глины на гончарном кругу, который был установлен на лужайке перед музеем под знаменем цеха опошнянских гончаров, буквально на глазах превращались в горшки и миски.

Тут работали гончарный мастер Михаил Катриш с художником-керамистом Ниной Дубинкой. Она деревянной «писачкой» наносила узоры на миниатюрные гончарные изделия. И такая спорая работа кипела, и так вкусно глиной пахло, что, вдыхая этот запах, мы убеждались — жив в Опошне дух давних традиций, не поросло травой древнее ремесло.

«Хоть умирай, а в свой горшок заглядай», — настаивали совестливые хозяйки. «Хоть и малый горшок, а мясо варит», — учила мать дочку. И все были уверены, что без этой посуды и многих других гончарных изделий не обойтись в хозяйстве.

Гончаров еще называли «горшколепами», а также «мисочниками», «поливяниками» (все от того, на чем специализировались; поливяники — на изготовлении глазурованной посуды). Земля кормила человека, земля же давала ему все необходимое для того, чтоб приготовить еду и устроить быт.

«Глинищами» издавна на Украине называли места по берегам рек, балкам, оврагам, где добывали глину. Нетрудно было найти глину-мазалку для сооружения хаты, так как лежала она почти на поверхности. А вот залежи гончарной глины часто прятались под землей, и с уверенностью сказать, где именно, мог только опытный человек. К тому же нужно было определить ее качество, хотя бы на глаз прикинуть, как она поведет себя на гончарном кругу.

В принципе ничего сложного в этом не было. Глина-горшовка не растворяется в воде, если ее не болтать. Шары из нее после высушивания не имеют трещин. И все же только специалисты могли разобраться в сортах глины.

Скажем, полтавские гончары различали «песковатку» — песчанистую огнеупорную глину, «сыпец» — сильно песчанистую, «чернуху» — черную жирную, «жоству» крупнозернистую, «наглинок» желтовато-зеленую глину.

Гончары использовали глину в чистом виде, а также в разнообразных смесях. Если глина была слишком «буйной» (жирной), ее необходимо было усмирить — размешать с песком. «Отмучиванием» назывался процесс разбалтывания глины с водой, чтоб освободить се от примесей, которые оседали на дно.

Глину на телегах привозили из глинищ и сохраняли во дворе под открытым небом. При необходимости ее заносили в мастерскую и заливали водой. Замешанную как тесто глину били веслами, колотили деревянными молотками-долбнями, стругали специальными стругами, сделанными из обломков кос, или резали проволокой. После этого глину раскатывали в колбаски.

От них гончар отщипывал куски и обрабатывал на гончарном кругу. Готовый горшок (на его лепку у опытного мастера уходит минут десять — сам был тому свидетель) срезали натянутой проволокой. Сырые гончарные изделия сушили во дворе или в домашней печи.

Последняя операция — обжиг. Тут требуется гончарная печь, сложенная из кирпичиков. Изделия в печь ставили рядами, между которыми были перегородки. Обжиг иногда продолжался около суток и разделялся на три этапа.

Первый — обжиг «на окур» — на слабом огне, второй — на огне средней силы, а третий — «печкование» — на самом сильном. Не боги находили и добывали глину, тем более не они лепили и обжигали горшки. Общие гончарные формы сложились еще во времена Киевской Руси и даже раньше. Но каждый тип гончарных изделий имел свои особенности. Их обусловили и местные традиции, и мастерство гончаров, и, конечно, качество материала.

В Опошне, скажем, изготавливали миски и полумиски, разные горшки, макитры, ковши, кувшины, детские игрушки и декоративные плитки. Кое-где гончары для молочной посуды использовали «слимаки» — глину, которую собирали с пальцев, когда лепили что-нибудь другое. Мастера говорили, что как хозяйки сметану собирают, так гончар слимаки с пальцев обирает.

Покупая кувшины, селяне старались нащупать на дне «пупец», так как были уверены, что пупец помогает зарождению сметаны.

В предзакатные часы, когда длинные тени перечеркивали дорогу, она особенно вдохновляла и звала. Однако уже и утомляла — не терпелось скорее обрести кров, а еще лучше попасть под какую-нибудь гостеприимную крышу: от ближнего и дальнего жилья тянулись запахи сладковатых дымков, свежего сена, парного молока.

А еще в вечерней тишине разносились звуки: удары топоров, перестук молотков, вжиканье пил. Прохлада подзадоривала мастеров-строителей. За заборами и зеленью садов трудно было разглядеть, что творилось, какая работа кипела во дворах, вокруг домов. Но даже издали отчетливо видны были фигурки тех, кто возился на освещенных закатными лучами крышах. Кровельщики заканчивали работу последними.

Извечно стремление человека иметь надежную крышу над головой. Знаете, говорят недругу: «Ни дна тебе, ни покрышки». Страшным проклятием звучат эти слова. Люди убеждены: и на том свете человек может себя чувствовать покойно только под защитой крыши. Когда говорят о жилище-крове, то имеют в виду прежде всего кровлю. И если вдруг случается, что у кого-то «поехала крыша» — это уже настоящая трагедия и для тех, кого эта крыша защищает, и для окружающих.

Крыша — основной элемент жилища. «Дай, Боже, свитку шиту, а хату крыту», — вздыхали селяне, не имевшие крова. Крепкие рачительные хозяева к ремонту крыш и покрытию хат относились серьезно. Настолько серьезно, что чаще не сами крыли крыши, а приглашали особых мастеров.

Чем только не крыли крыши, какие только материалы не использовали! Дерево, камень, черепица, дерн, шкуры, солома, тростник, кора, листья — все годилось для защиты от капризов неба. В лесных краях крыши часто кроют щепой, которую называют «пикой» или «дранкой». Щепу заготавливают, раскалывая специальным ножом — рукоятка к лезвию прикреплена под прямым углом — еловые чурбачки. Потом щепу зажимают в станочке на скамье и с помощью ножной педали обрабатывают стругом — ножом с двумя рукоятками. Верхний конец щепы стесан в виде клинышка.

Это делается для того, чтобы щепа, когда ее накладывают одну на другую, покрывала крышу ровным слоем. Иногда стесывают боковую сторону щепы, с противоположной же стороны в торце выдалбливают прорезь. Получается ряд дранок, вставленных друг в друга. Труднее было изготовить тесины. Их вытесывали топором из целого бревна и делали слегка вогнутыми, чтоб вода лучше стекала.

Стыки между плотно подогнанными тесинами закрывали неширокими досками-шеломками. Покрыть тесом дом могли себе позволить только зажиточные хозяева. «Не води-ка, Ваня, носом — не покрыта хата тесом», — отказывали девушки женихам, у которых не был толком крыт дом.

В Приднепровье чаще пользовались соломой или камышом. Камыш-голыш срезали косами зимой, когда озерца, где он рос, покрывались льдом. А если крыли дом соломой, то се сначала «решетили» — накладывали на стропила тростник или хворост, чтоб солома лучше держалась. Где крыши покрывали ржаной соломой, связанной снопиками, где — расстеленной соломой. Еще солому «калмычили» — смачивали в жидкой глине. И уж совсем готовую смазывали густой глиной.

Ох, и красивы же украинские белобокие хатки с гребешком, выведенным сверху, скажем, из корешков камыша, и «остришками» — выступами-ступеньками на ребрах и плоскостях крыши. Чтоб ветер не мог повредить крышу, сверху клали жердины-притужины.

Крыша — последний этап строительных работ. А потому возведение кровли во многих местностях сопровождали обряды. Так, скажем, когда крепились стропила, на них вешали расшитые рушники: чтоб не было плача в доме и девчата вовремя выходили замуж.

Над коньком втыкали букетик цветов, который был виден издалека: кончили удачно стройку. А еще кровельщики оставляли непокрытой часть крыши над сенями: через это отверстие должно вылететь все злое. Через несколько дней отверстие затыкали, и дом считался готовым.

...В детстве я любил лазить по чердакам и крышам. Детские ощущения удивительным образом вернулись ко мне в полтавской Зачепиловке. Одна старушка, у которой, как нам сказали, сохранилась старая утварь, попросила помочь забросить на горище мешок кукурузы. Подставив лестницу к торцу хаты, мы залезли на чердак и подтянули за веревку наполненный початками мешок. Под камышовой кровлей было прохладно и сухо. Мы присели на мешок. Старушка поправила сбившуюся косынку, посмотрела вверх и вздохнула:

—А кроквы ще ничого — держатся. Абы соломки сверху потрусить, то и добре... Только где ж теперь тех кровельников найти...

В чердачный проем было видно далеко: огород переходил в баштан, за ним — кукуруза и подсолнухи, дальше — еще баштан и еще подсолнухи, потом — сады, между которыми белели хатки, а дальше... дальше золотилось и поднималось, все закругляясь и закругляясь, небо. Тоже крыша. Над моей родной землей и другими краями, которые скрывала золотистая дымка над горизонтом.

Мы встретили его на берегу озерца, наполовину заросшего камышом. Прикрывшись шляпой-брылем, он рубил рогоз и складывал его на лужайке.

— Хату крыть? — поинтересовались мы, прислонив велосипеды к зеленому стожку.

— Бери ниже, — хмыкнул мужчина, сбивая брыль на затылок. — Голова тоже покрышку потребует. Для платежного ремесла мне этот материал нужен. Вот свезу к знакомым в село, там на горище он протряхнет, а по осени заберу в город. Тогда и начну плести.

Так познакомились мы с мастером рогозоплетения Александром Макаровичем Громовым. Это почти забытое ныне ремесло он в детстве прихватил у своего деда, который плел из рогоза маты, циновки — ими односельчане застилали полы, накрывали рассаду во время заморозков. И свое первое изделие Александр Макарович оказавшийся ныне не у дел пенсионер, изготовил еще белобрысым пацаном, когда разносил под палящим солнцем воду косцам.

То была шляпа-брыль — универсальный головной убор селян, защищающая от солнца и дождя. Кстати, некоторые исследователи склонны видеть в нашем брыле отголоски итальянского «умбрелла» — зонтика.

При нужде, конечно же, могли служить прикрытием лист лопуха, пучок травы, полоска бересты. Разнообразный природный материал был всегда под рукой, и везде потребность в нем была одной из самых насущных. Издавна наиболее удобными и выгодными поселениями считались сельбища и хуторки по берегам рек и озер. Их густая растительность и кормила, и одевала бережан.

Особенно приглянулся им рогоз, которому нашлось применение и на столе, и в быту. «Покинь сани, визьми воз, та и поедем по рогоз» пели весенние птахи жителям приднепровских сел. Раньше взрослых в плавнях оказывались дети. Они рыскали по болотам и мелководьям в поисках сладкой сердцевины молодого рогоза.

Из корневищ рогоза готовили приправы, дооывали муку, а поджаренные и размолотые корни могли заменять даже кофе (ничуть не хуже желудевого, может, и лучше). Рогозом покрывали крыши хат, чабанские телеги, рыбацкие шалаши. Рогоз оказался идеальным материалом для плетения. Рыбаки из него плели маты, которыми перегораживали протоки, и медовую добычу плавневые пчелы несли и ульи-кошарки, сплетенные пасечниками.

От рогоза — и слово «рогожа» — циновка. Позднее так стали называть и плетенку из куги, мочал и даже всякую грубую ткань. В рогожных ярмарочных рядах торговля шла живо — ни продавцам-рогожникам по базарам, ни мастерам-кустарям, что плели рогожи, брыли и кошелки по селам, скучать не приходилось.

Рогоз для плетения заготавливают с июля по октябрь. При этом используют серповидные резаки или укороченные косы. Листья тут же раскладывают на помосте для просушки — недели на три. Помост иногда устраивают из стеблей того же рогоза, даже и не срезанного: наклоняют камышины и связывают верхушки. Снопики высушенного рогоза хранят на сухих, хорошо проветриваемых чердаках. Перед плетением очищенные и отсортированные стебли и листья мочат в холодной воде минут двадцать. И все время, пока плетут, смачивают их губкой.

— Я плету по-простому, — объяснял Александр Макарович. — Что вершки, что корешки заплетаю в косы разной длины и толщины. Плету руками, а в голове вольно, могу и языком кой-чего приплести, если кто рядом, — работа позволяет. А вот когда начинаю ниткой суровой сшивать косы, тут лясы точить некогда — тут и мозговую извилину вплетай. До всего ж самотужки доходить приходится... Циновки, коврики, подставки, картузы, брыли, тапочки, сумки и корзинки — очередь за этими изделиями к мастеру, может, и не выстраивается, однако желающие приобрести вещицу из живого материала всегда находятся.

Уже после поездки я побывал у Александра Макаровича дома. Поговорили о ремесле, житье-бытье, угостились настоянным на травах домашним хлебным винцом. На прощание мастер подарил мне брыль. При этом, правда, хитровато подмигнул: «В рогожину одеться — от людей отречься».

Я нахлобучил шляпу, вышел на улицу и подумал, что, пожалуй, лучшего головного убора для дороги и не придумаешь. Придет время и эта дорога уведет меня от родного порога. Однако этой же дороге некуда деться: рано или поздно она приведет меня к порогу, к людям, под надежную крышу. Пусть даже и рогозовую...

Владимир Супруненко