Журнал "Вокруг Света" №7  за 1997 год

Via est vita: Проклятая дорога

Путешествие по «мертвой» трассе Салехард — Игарка

Мы летим в известную неизвестность. Прямо на восток — туда, где нас никто не ждет, кроме нескончаемых речек, проток, болот и озер с пятнами голой тундры и дремучей тайги. Мы летим на высоте 140-150 метров над пришедшей в полную негодность некогда легендарной линией связи Салехард — Игарка на вертолете Ново-Уренгойского авиаотряда. Чудом уцелевшие телеграфные столбы — основной наш ориентир. Другой, еще более зловещий ориентир, — восточное крыло последней великой сталинской стройки — железной дороги Салехард — Игарка, или «мертвой дороги». Мертвой, потому что не закончена, мертвой и потому, что строилась на костях заключенных советских исправительно-трудовых, а, по Александру Солженицыну, — «истребительно-трудовых» лагерей (МТЛ). Цель нашей экспедиции — найти по маршруту, пролегающему от реки Пур до притока Енисея Турухана, хотя бы один такой островок Архипелага ГуЛАГ, а если быть точнее, островок второй зэковской империи, созданной перед Великой Отечественной, — Главного Управления Лагерей Железнодорожного Строительства (ГУЛДЖС)...

Серпантином петляет под нами река Хадыр-Яха, или, по-простому, — Хадырка. Бот еще одна — Салю-Яха Тарка; кое-где попадаются по пути избы связистов-обходчиков. Когда действовала линия Салехард — Игарка, избы находились на расстоянии 10-20 километров друг от друга...

О том, что закончился Пуровский район и начался Красноселькупский, нам напомнила топографическая карта новоуренгойского краеведа Константина Егорова. Если у ненцев река называется «Яха», то у селькупов — « Кы». И пошли речки Воргэ- Ката-рьгль-Кы, Мэрхы-Кы, Кораль-Кы, Вар-ко-Сыль-Кы, озеро Кыпа-Кыль-Нярэ... Что означают все эти названия"? Ничего особенного. Коренные жители — ненцы, селькупы, ханты — что видели вокруг себя, то и переносили в название. Тарка — развилка, приток реки, Хадыр — скалистый берег, Салю — песчаный, Воргэ — болотистая местность, Нярэ — моховое болото, Кыпа — начало реки, Карко-Сыль — лесной холм в тундре. Весь этот «дыр-пыр» воспринимался бы на слух даже забавно, если бы не одно обстоятельство: через блистер вертолета вокруг не видишь ничего, что напоминало бы о присутствии человека. Заснеженное, покрытое льдом пространство. Вдоль речушек, местами совсем не промерзших, также извилисто тянутся урманные леса. Где их нет — озера, болота.

Как же люди тянули через всю эту мерзлую топь линию связи, с избами и землянками «станционных смотрителей»"? И уже за пределами человеческого понимания вопрос: как прокладывалась на этом же пути одноколейная магистраль Салехард-Игарка протяженностью (по проекту) 1263 километра?..

Смотришь вниз на нее, проклятую, одинокую и охолодевшую — другого определения и не подобрать, — и слышится тихий заунывный голос бывшей заключенной, поэта и музыканта Татьяны Лещенко-Сухомлиной:

Ты не согретая, мне тебя жаль,

Твоя мерзлота не растает.

Над тундрой стоит такая печаль,

Какой на земле не бывает...

Идея проложить трансконтинентальную железнодорожную магистраль по северу России — как бы дублера Северного морского пути — витала в государственных умах еще до семнадцатого года. Но царское правительство остановилось на более реальном проекте — Транссибе. С 1891 по 1905 год была построена гигантская одноколейная Транссибирская магистраль, протянувшаяся на 7416 километров от Челябинска до Владивостока. Что касается Северной железной дороги, при том уровне развития науки и техники, какой был в первые годы советской власти, ее могли проложить только зэки, работавшие за пайку хлеба и под дулами винтовок и автоматов. Не хочу повторять леденящие душу строки из солженицынского «Архипелага ГУЛАГ» о порядках в СевЖелДорЛаге — на участке от Котласа до реки Печоры, и в Печор-Лаге — на участке от реки Печоры до Воркуты... Остановлюсь лишь на проекте «мертвой дороги» Салехард — Игарка, о которой Александр Солженицын только упоминает.

4 февраля 1947 года Совет Министров обязал МВД и Главное управление Севморпути выбрать место для строительства морского порта в Обской губе, южнее мыса Каменного, а также железной дороги к нему. 17 февраля была создана Северная проектно-изыскательская экспедиция. 22 апреля Совмин поручает МВД строить железную дорогу Салехард — Чум. 1 мая развернулись изыскательские и строительные работы: железная дорога от Оби, в районе Лабытнанги, должна была повернуть к поселку Яр-Сале, затем на Новый порт и мыс Каменный. Но изыскатели определили, что морской, а значит, глубоководный порт построить в запланированном месте практически невозможно. Новое постановление Совета Министров о переносе порта на Енисей, в район Игарки, окончательно определило направление первого этапа трансполярной магистрали, прокладку которой поручили Главному управлению лагерного железнодорожного строительства — ведомству, возглавляемому Нафталием Френкелем: это он в свое время предложил Сталину изощренную концепцию построения социализма с использованием труда заключенных. При ГУЛДЖС незамедлительно создается Северное управление. В его состав вошли два крыла будущей магистрали: западное — 501-я стройка, от Салехарда до левого берега Пура, и восточное — 503-я стройка, от Игарки до правого берега Пура, как раз там, где сейчас стоит поселок Уренгой, с которого в конце шестидесятых началось освоение уникального газоконденсатного месторождения.

На новой одноколейной дороге предполагалось построить 28 станций, через каждые 40-60 километров. Для переправы через Обь и Енисей за границей заказали два парома. Далее доселе невиданная «стройка коммунизма» должна была пойти через Колыму и Чукотку, по долинам рек Нижняя Тунгуска, Вилюй, Алдан, Индигирка... А там и Берингов пролив не за горами...

О 501-й уже немало написано в последнее время. Так, тюменские и ямальские журналисты по возвращении из экспедиций опубликовали подробные отчеты об увиденном: они встречались с теми, кто работал на западном крыле дороги. А вот о 503-й стройке ямальцы знают меньше, потому что шла она, по сути дела, от Норильска, ведь ввод в строй железной дороги должен был обеспечить круглогодичный вывоз продукции с местного горно-металлургического комбината. Хотя не секрет, что пересыльный пункт был в поселке Тазовский. Через местный отдел ГПУ на баржах в верховья реки Таз отправляли тысячи политических заключенных, а заодно, чтобы у «изменников Родины» земля горела под ногами, с ними вели опасных рецидивистов-уголовников, приговоренных к 10-15 годам строгого режима. Так, с лета 1949-го там, где водным путем можно было доставить подневольный люд, минимум необходимого провианта, оборудование, включая рельсы и разукомплектованные паровозы, начались беспримерные каторжные работы...

На всем протяжении «мертвой дороги» от Пура до Таза нам редко попадались строения, хоть чем-то напоминавшие лагеря заключенных. Дело в том, что в 1953 году, после смерти Сталина, большие начальники решили не только законсервировать стройку, но и уничтожить все концлагеря Северного управления ГУЛДЖС. По всей видимости, боялись разоблачения. Да и как не бояться?..

Тысячи людей замерзли, погибли от истощения и непосильной работы на этой обозначенной лишь условным направлением трассе — тела их не просто хоронили без гробов, привязывая к ноге только бирку с номером личного дела... трупы едва присыпали землей.

Есть такое выражение — «пушечное мясо». В нашем случае строители полярной одноколейки были «дорожным мясом». И это «дорожное мясо» в послевоенное время поставлялось на великую стройку в неограниченном количестве.

За время Великой Отечественной большую часть трассы прошли советские изыскатели — по тому пути, который еще в прошлом столетии разведали сподвижники знаменитого купца, золотопромышленника, одного из видных деятелей Севера Михаила Сидорова (1823 — 1887). Первопроходцы искали дорогу, чтобы вывезти на оленях с Енисея — с курейских рудников Сидорова — в Печорский порт 20 тысяч пудов фа-фита. Еще 50 тысяч добытого минерала так до сих пор и лежат в тундре — царское правительство не проявило тогда интереса к осуществлению этого плана...

Технический проект железной дороги Салехард — Игарка изыскатели представили Северному управлению только в 1952 году, когда значительная часть одноколейки уже была проведена по зэковским костям — через 50-60-градусные морозы, кромешные метели, через гнус и торфяник, где шаг в сторону — пропал...

Наш вертолет делает круг над темной лентой реки Таз. Река вдоль берегов уже покрылась кромкой хрупкого заснеженного льда. Полдень, 23 октября. Распогодилось так, что снег и лед на реке и повсюду заискрились алмазными бликами. На высоком правом берегу Таза наша экспедиция обнаружила несколько паровозов, вагонов, ангар с рухнувшей крышей (судя по всему, — бывшее паровозное депо); чуть дальше от реки, восточнее — небольшой заброшенный поселок Долгий — первая на нашем пути стоянка. Садимся. Земля как бы уходит из-под ног — иллюзия, созданная снежной круговертью от винтокрылой машины.

Через пять минут мы уже продираемся сквозь заросли тальника к заветным локомотивам и вагонам. Перед нами — один из участков законсервированной в 1953 году 503-й стройки. Время берет свое. Ржавчина покрыла когда-то блестевшие от смазки четыре товарных паровоза серии «Ов», в просторечьи «овечки». Такие паровозы, без будки машиниста, строились в России еще до революционных потрясений. Разрушенные временем и людьми товарные телячьи вагоны, в том числе немецкие, живо напомнили о том, кого перевозили в них по этапам — от лагеря к лагерю...

Поздновато посетили эти заповедные места представители Всероссийского общества охраны памятников культуры. После них на паровозах, осталось лишь выведенное белой масляной краской напоминание: «ПАМЯТНИК ИСТОРИИ ТЕХНИКИ ОХРАНЯЕТСЯ ЗАКОНОМ. ВООПИК 16.08.81». На вагонах тоже можно различить место их приписки: «КАПРЕМОНТ ПЕЧОРА. БАМ». А то просто — «ГУДДЖС».

А рельсы? Какие только ни шли в ход на прокладку этой дороги в никуда! Немецкие, чехословацкие, американские (из штата Иллинойс — видимо, по ленд-лизу) и царские (аж 1907 года!). В этой «рельсовой» мешанине мы убедились воочию. Здесь явно было не до стандартов. Поэтому и накладки — стыковые скрепления между рельсов — по большей части делались из лиственницы, ели, кедра...

Опять по кочкам и сквозь тальник, потом через протоку — и мы попадаем в заброшенный поселок Долгий, построенный зэками для вольнонаемных на месте старинного селения Таз. Шагаем от одного полуразрушенного домика к другому, от сарая к сараю, натыкаемся в снежном подворье то на потемневший от времени, прохудившийся таз, то на проржавевшую мятую «буржуйку», то на заваленный погреб или разваленную кирпичную стенку и понимаем, что для того времени люди здесь жили «неплохо». В одном из помещений, приоткрыв дверцу кухонного шкафа, я обнаружил листки отрывного календаря. Сердце екнуло. Но все было более чем прозаично: на календаре стоял 1977 год — шестидесятилетняя годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Значит, люди проживали тут относительно недавно, сохранили листочки с интересной информацией. Например, о «мертвой петле» Нестерова, молодых городах, воспитании детей и о многом другом. Что держало их здесь? Рыболовство, охота?.. А может, тут была метеорологическая станция?..

Сегодня нам трудно, точнее невозможно оценить, сколько средств было затрачено на строительство трансполярки, сколько жизней было загублено, сколько судеб исковеркано...

В радиусе пяти километров от Долгого, как объяснил наш проводник — краевед Константин Егоров, до сих пор сохранились остовы двух лагерей. Один — южнее, другой — восточнее правого берега реки Таз. Но дойти до них мы не были готовы — короткий световой день позвал нас дальше на восток, уже в Красноярский край, где в районе еще одного нежилого поселка, Ключ, экспедиция сделала посадку в нескольких метрах от другого спецлага...

Сначала, кроме подлеска из березы, ли и лиственницы, не замечаешь ничего. И вдруг, как на галографической картинке с третьим измерением, проступает ограждение из колючей проволоки. Оно как бы выходит на первый план из сравнительно молодой поросли и преграждает нам дорогу в мертвой тишине — словно дает понять: здесь вам делать нечего! Но мы не отступаем — находим в ограждении проем и проникаем в зону одного из лагерей, с которого начинался участок 503-й стройки от верховьев реки Большая Блудная (впадает в Турухан) до реки Таз (район поселка Долгий)...

Можно только предположить, с чего начинался этот заброшенный концентрационный лагерь. Не намного погрешу против истины, если скажу следующее. Зэков-строителей восточного крыла трансполярки во время навигации сотнями сплавляли в душных трюмах барж по Енисею до поселка Ермаково, где находилось управление ИТЛ и строительства объекта №503 ГУЛДЖС МВД СССР Тюменской области. Затем баржи шли до Турухана, притока Енисея. С Турухана по большой воде тащились в Большую и шли в ее верховья до тех пор, пока было возможно. Прибывали как раз к промозглому северному сентябрю.

Там, где заканчивался этап, ставили лагерь. Начинался он с рубки леса, очистки и разметки территории площадью 400 на 400 метров, возведения вышек по углам, от которых тянулось ограждение из колючей проволоки, — и все это венчали ворота. Они были не простыми, а обязательно с лозунгом на арке, типа:

«Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства...» Ваковское же жилье строилось уже после сооружения главной зоны...

Обнаружив то, что осталось от передних и единственных ворот лагеря, мы снова проникаем в него, идем по главной улице шириной метра три. Идем, как по просеке, — дорога, с обеих сторон которой тянутся едва заметные сточные канавы, еще не успела зарасти лесом, видимо, потому, что ее полотно было выложено речным песком, галькой и камнями. Справа от главной улицы стоит бывшая караульная.

Подошел ко входу, дернул за веревочку — дверь и открылась. Караульная обжита охотниками — и превратилась в добротную, хотя и запущенную, заимку. Можно печь истопить, есть кое-какая посуда, лежаки, валяется кусок войлока для пыжей, банки...

Целых бараков в лагере мы не видели — все завалены. Что хранится под этими склизкими бревнами, покрытыми снегом, — под этими жуткими обломками? Есть ли там тайники с записками и письмами заключенных? Ответить на эти вопросы нам пока не позволили ни время, ни наши ограниченные возможности.

Удручающее впечатление в левой стороне лагеря, за разрушенными бараками, оставила баня. Здания, как такового, нет — три стены и провалившаяся крыша. В центре — некое подобие печи с вмонтированным в нее котлом. В котле замерзшая дождевая вода. Зэки голыми, через весь двор, бежали сюда из своих бараков или из специального домика, где раздевались... а после одевались. Давали ли в этой бане по шайке горячей воды и время на помывку? Рассказать об этом может сегодня только случайно оставшийся в живых очевидец тех банных дней...

И, наконец, вышка. Единственная в левом заднем углу исправительно-трудового лагеря номер 1. Она — главный его символ, знак смерти. Не зря же для советского заключенного слово «вышка» («вышак») означает высшую меру наказания, расстрел. С вышки стреляли при попытке к бегству, при волнениях. Под вышку же ставили летом «на комара». Так, достоверно известно, что в лагерях на речке Таз провинившийся, с ног до головы облепленный и изъеденный гнусом, даже не смел шевельнуться — охранник стрелял без предупреждения!

Со временем наша лагерная вышка как бы осела — опустилась, состарилась, и от нее уже не веет страхом, но по-прежнему смотрит она своими пустыми окошками-бойницами и дверным проемом надменно, сверху вниз. По лестнице поднимаюсь в «скворечник». Был он когда-то основательно утеплен: между вертикально и горизонтально пришитыми досками проложены опилки, стекловолокно, в дальнем углу сверху остались следы от телефонной подставки, внизу — от сиденья для часового. Над верхним ближним углом вышки продолжает висеть кусок рельса — зэковский колокол, поднимавший людей на работу.

За сорок с лишним лет на территории бывшего ИТЛ (где-то в десяти километрах от вышеупомянутого нежилого поселка Ключ) вырос молодой лес. Он разросся повсюду и поднялся выше уцелевших построек, выше самой ВЫШКИ. И когда мы покидали это зловещее место, мне показалось, что в каждой березе, ели, лиственнице, иве, проросшей здесь, возродились души людей, замученных на строительстве этого участка «мертвой дороги». Разных, как лес, людей — но всегда голодных, мокрых и замерзших. Нет, они не исчезли в никуда, а снова явились на свет — и встали плотной серо-зеленой стеной, чтобы сокрыть от взоров живущих страшный памятник своих мучений...

Виктор Мурзин / фото автора