Журнал "Вокруг Света" №8  за 1997 год

Были-небыли: Страх

Страх появился внезапно, почти сразу после того как улетел высадивший нас вертолет. Мы поняли, что оказались один на один с тайгой. Мы — это четверо сорокалетних городских мужиков, дерзнувших бросить вызов дикому зверю, гнусу, холоду, голоду и прочему — всем тем опасностям, что олицетворяла для нас глухая эвенкийская тайга.

Первая запись в дневнике Вити Гладких (нашего завхоза и повара), сделанная почти сразу после отлета вертолета: «Все! Мы остались одни на берегу речки Богарикты в 250 км от Туры. Жутковато немного. Ружья привели в боевую готовность... Мало ли что. На помощь никто не придет». Первое проявление чувства страха, который мы все испытали, первая эмоция. Правда, сначала это был даже не страх, а какая-то необъяснимая волчья тоска.

Целыми днями мы ловили рыбу — хариусов и ленков. Конечно, не было необходимости в каких-то изощренных снастях и насадках. В речку, рядом с палаткой мы ставили на ночь «дуролов» и каждое утро снимали с крючка одну рыбину. В конце концов это стало привычным делом — как достать газету из почтового ящика. Порой казалось, что и рыбина, поначалу совершенно невидимая из-за своей окраски в этой прозрачной мелкой воде, одна и та же. Завидев нас, хариус начинал метаться, но скоро утомлялся и позволял взять себя чуть ли не голыми руками. В первой половине дня мы разбредались с удочками вверх и вниз по речке, выискивая перекаты поглубже, и надергивали за день с быстрин целое ведро. Хитрость была в том, чтобы непрерывно менять место лова, поскольку каждая рыбина паслась на определенной, своей акватории.

Отправлялись ли мы к верховью, к высокой горе, откуда брала начало наша речушка, или на пять-шесть километров спускались по течению, ружья постоянно были при нас. И дело было не в том, что хотелось подстрелить какую-нибудь съедобную птицу (которых, кстати, не оказалось — за две недели мы, можно сказать, не видели ни птицы, ни зверя), и даже не в том, что боялись нападения медведя или росомахи (которых оказалось там не больше, чем птицы). Настоящий страх был в другом. Никто из нас не решался уйти подальше от реки, в тайгу вовсе не из-за опасности встречи со зверем.

Витя записал в своем дневнике: «Лезут в голову дурные и тягостные мысли, сердце иногда сжимает необъяснимый страх перед грандиозной и необъятной тайгой. И тебе кажется, что ты маленькая песчинка в этой грозной стихии».

За ягодами мы заходили в лес недалеко — пока сквозь стволы лиственниц просматривалась палатка. Благо голубики и брусники вокруг было видимо-невидимо.

Как-то я отправился на другую сторону речки, в тайгу. Походил минут двадцать-тридцать и вернулся. Командор (Боря Поплавский) спросил: что, дескать, так быстро? Я ответил, что одному ходить опасно: по мху идешь, своих шагов и то не слышишь, а зверя — тем более. Абсолютная тишина. Она, эта космическая тишина, навалилась сразу, как пропали за деревьями звуки бегущей по порогам речки. Навалилась и плотно обхватила душу, доведя меня, здорового мужика, военного, почти до паники. Особенно смущало равнодушие окружающей природы: ни деревьям, ни кустам, ни травам не было до меня ровно никакого дела. В памяти всплыли строки Пушкина: «Младая будет жизнь играть, и равнодушная природа красою вечною сиять». Я видел эту «равнодушную природу» вокруг себя здесь, сейчас. Именно равнодушную. А когда память выдала первую строчку строфы: «И пусть у гробового входа», — я уже не раздумывал, а повернулся и скорым шагом направился к лагерю.

Скорее всего найдутся те, кто посчитает все это «детскими» страхами. Но мне нисколько не стыдно признаться в них теперь, когда я знаю, что только еловый чурбан не испытывает похожих ощущений в подобной ситуации. Тем более, что в конце концов мы преодолели страх. Время шло, мы потихоньку осваивались, проложили в тайге свои тропы, вжились в среду и к тому времени, когда должен был прилететь за нами вертолет, уже почти сроднились с этим диким местом.

Однако вертолет нас в условленный день не забрал, не забрал и на следующий, а через два дня начался голод.

Голодом в полном смысле этого слова наше тогдашнее состояние назвать нельзя. У нас оставалась пища — соленая, вяленая и свежая рыба, а кроме того ягоды. И жили-то мы без всего остального не так уж и долго — всего неделю. Однако для нас, горожан, и это казалось голодом.

Хариус и ленок, а иногда и налим кормили нас каждый день первой недели, но к ним были хлеб, колбаса, чай, крупа. Мясо мы надеялись добыть на месте, но охотничье счастье нам, увы, не улыбнулось. Лишь однажды, приняв ястреба за дикого голубя, я выстрелил в крону лиственницы, а потом принес его в лагерь, ощипанного, под видом боровой дичи. Вкус мяса, кстати, оказался замечательным — очень похожим на вкус вареного говяжьего языка. Во всяком случае друзья ели и нахваливали. Все остальное, съеденное нами за две недели, — рыба.

О, хариус! Возношу благодарность тебе, твоим предкам и потомкам твоим. Никогда раньше не ел я вкуснее рыбы и никогда потом не наедался ею до полного физического отвращения...

Не знаю, можно ли считать хлеб наркотиком, но именно его отсутствие ощущалось наиболее остро. Тогда я понял состояние туристов, встретившихся нам год назад. Той же дружной компанией мы спускались тогда на плоту вниз по Северной Сосьве. И повстречались с группой байдарочников. Среди четверых молодых и угрюмых бородачей, подошедших погреться к нашему костру, оказалась одна молоденькая девушка. Как завороженная, она смотрела на хлеб и наконец произнесла:

— Хлебушко...

Оказалось, что они уже несколько дней, как плывут без хлеба — не рассчитали.

Что касается нас, то на нежирном хариусе, чае и голубике мы, конечно же, не растолстели. Животы пропали, щеки подтянулись и на лицах прорезались морщины. Не думаю, что какой-нибудь «суперсжигатель жира», а тем более «Гербалайф» в состоянии был бы сделать что-то подобное. Однако и сил не прибавлялось — в ногах чувствовалась слабость и все время хотелось спать. Впрочем, спать и много пить хотелось все две недели нашего пребывания на берегу этой таежной речушки, но об этом — чуть позже.

Вряд ли мы вообще решились бы забираться в такую глушь, знай заранее все проблемы, с которыми пришлось столкнуться по дороге туда и обратно, да и там, на месте.

Во-первых, мы собирались провести отпуск вовсе не на Богарикте, о которой никогда ничего не слышали (удивительно, что у этой речушки вообще есть какое-то название — настолько она мала), а на Подкаменной Тунгуске, сплавляясь до Ванавары на плоту. Сложности с авиабилетами и провозом боеприпасов оказались настолько серьезными, что за семь дней (с 14 по 20 августа) мы добрались «авиастопом» не до Байкита, а до Туры. Здесь нам крупно повезло: мы попали под крыло (в прямом и переносном смысле) замечательного и знаменитого на всю Эвенкию человека — летчика Юрия Николаевича Вычужанина. Он снабдил нас большой палаткой вместо двух наших крошечных, металлической печкой, надувной авиалодкой, накомарниками и прочими необходимыми в тайге вещами, а кроме того, отправил нас на вертолете подальше от любопытных глаз — туда, где мы могли ловить рыбу и любоваться местными красотами. Так мы оказались на Богарикте. И в первый же день совершили глупость — не спрятав вещей в палатку, улеглись спать. Ночью начался проливной дождь, мы метались под холодными струями, затаскивая мешки, ящики и кули под брезент. Едва дождь кончился, наши шеи, руки и физиономии облепила мошка. Я переношу этот «подарок» природы относительно спокойно, друзья же опухли, как с перепоя. В накомарниках мы рыбачили, чистили рыбу, делали записи в дневнике. Операция «Туалет», извините за подробности, занимала 12-14 секунд, и долавливать докучливых насекомых приходилось уже в штанах. Слава Создателю, в палатке мошки не было. Почему-то она стеснялась туда залетать и спать нам не мешала.

Могу только представить, как бы мы провели две последние ночи, если бы у нас не было печки. Холодновато вообще-то было все время, а в эти две ночи температура падала до -8 градусов по Цельсию, и к утру вода в чайнике замерзала, а стремительные струи Богарикты были отрезаны от суши белой полосой ледяных заберегов.

Сами по себе эти проблемы не выглядят, по-видимому, значительными. Однако все вместе для не слишком опытных путешественников-горожан они представлялись чуть ли не бедой. Особенно если учесть, что все это происходило на фоне непривычных условий пониженного давления — наш лагерь располагался на высоте около километра над уровнем моря. Воздух, как говорится, был чист и свеж, но все время хотелось спать, мы быстро уставали и постоянно пили чай. Сказывалось и смещение во временных поясах и приближение полярной ночи — день заметно укорачивался. Батареек к фонарику для освещения палатки по вечерам нам хватило лишь на несколько дней. В ход пошли магазинные свечи, а потом и самодельные, сделанные Борисом и Виктором из перетопленного стеарина и толстого фитиля. Из бересты делали форму, скручивали проволокой и, залив стеарином, быстро опускали в воду. Такая свеча горела вчетверо дольше и заметно ярче. Но и свечи кончились за неделю до отлета с Богарикты.

...Трудно назвать причину неожиданной ссоры. Тем более, что поводом оказался, как обычно, пустяк — началось со спора Бориса и Валентина, нашего четвертого спутника о правилах преферанса, потом перешли на взаимные упреки. Уверенный в том, что Валентин не прав, я тоже незаметно для себя втянулся в спор, а следом и Витя Гладких. Тот день закончился гробовым молчанием. Каждый держал про себя обиду, а мужская обида часто бывает долгой. Слава Богу, на следующий день за общими делами натянутость в отношениях прошла как-то сама собой.

Вот, наверное, и все, что я хотел рассказать о нашем путешествии в Эвенкию. Почему? Наверное, потому, что человек не может не рассказывать о том, что его волнует. Тем более, что наш отрицательный во многом опыт наверняка не остановит новых искателей приключений, но может пригодиться им в экстремальных условиях, а то и избежать их.

Анатолий Афанасьев