Гибель и возрождение

Глава 13

На следующее утро, не успела Флавия войти в здание офиса, как ей передали срочное сообщение от Альберто: «Нас вызывают в министерство иностранных дел. Прямо сейчас. Явка обязательна».

Обычно на такие встречи ходил Боттандо. Но поскольку сейчас он отсутствовал, пришлось идти Флавии.

Флавия еще ни разу не была в министерстве. Сотрудник, ожидавший их у себя в кабинете, судя по всему, тоже не привык общаться с полицейскими и считал, что эти люди имеют потные руки и редко посещают ванную. Он восседал за своим столом с таким видом, словно его заставили общаться с варварами, и вел с ними вежливую снисходительную беседу до тех пор, пока не вошел изысканный господин.

Выяснилось, что инициатором встречи являлся именно он – торговый представитель из греческого посольства. Он сразу начал плести словесные кружева, пытаясь объяснить им, что не имеет к торговле никакого отношения, хотя и является торговым представителем.

– Могу я узнать, почему вопреки моему указанию сюда не явился руководитель управления? – Итальянец строго посмотрел на полицейских.

Флавия внутренне ощетинилась и поймала недоумевающий взгляд Альберто.

– Руководителем являюсь я, – ответила она и отметила, как легко эти слова слетели у нее с языка. – И вы ничего не приказывали. Вы попросили меня прийти, и я согласилась. А теперь ответьте мне вы, – обратилась она к греку, полностью игнорируя итальянца. – Что за дурацкие игры вы здесь затеяли?

– Как точно вы выразились, – с энтузиазмом подхватил грек, – именно дурацкие игры. – Он одобрительно закивал и даже слегка подмигнул ей.

– Хорошо, синьора ди Стефано, давайте ближе к делу, – сказал итальянский дипломат. – Я не могу посвятить вашим делам весь день, да и синьор Фостиропулос тоже весьма занятой человек.

– Какая жалость, – сказала Флавия. – А мы просто не знаем, куда девать время. В конце концов, что для нас такое – парочка убийств?

– Кажется, по этому поводу мы здесь и собрались, не так ли? – заметил Фостиропулос.

– Я не знаю, для чего мы здесь собрались, – развела руками Флавия.

– Вы послали запрос о синьоре Харанисе.

– Да, послали.

– Я пришел сюда, чтобы сообщить вам: вы сильно ошибаетесь, если подозреваете синьора Хараниса. Он не может быть замешан ни в каких темных делах. Подобное предположение просто нелепо.

– Мы пока не знаем, кто он такой.

– Это очень богатый человек. У него обширные интересы, но полностью в рамках закона. Он очень уважаемый человек.

– И должно быть, весьма влиятельный, если вы сразу бросились его защищать.

– Вы ведете себя невежливо, синьорина, – вмешался итальянский дипломат. – Я бы даже сказал – грубо.

Фостиропулос остановил его, подняв руку.

– Все в порядке. Харанис – действительно очень влиятельный человек. Но я пришел сюда только для того, чтобы сэкономить вам время. Уверяю вас, не стоить тратить его на разработку совершенно бесперспективной версии.

– Он не занимается коллекционированием картин?

– Занимается, и очень активно. Но это не преступление.

– Вы не сказали, почему эта версия является бесперспективной.

– Во-первых, потому, что синьор Харанис всю последнюю неделю находится в Афинах. Во-вторых, вы ищете человека средних лет, а синьору Харанису – семьдесят два. Ну и в-третьих, это просто абсурд: подозревать, что такой человек, как синьор Харанис, может ввязаться в подобную историю. Он мог купить эту картину на свои карманные деньги, а заодно и весь монастырь.

– Понятно. Тем не менее жертва уехала на автомобиле, который был арендован на имя Хараниса.

– Преступники часто пользуются чужим именем.

– Вы видели его фотографию?

Флавия показала ему крупнозернистое фото, распечатанное с видеокамеры. Фостиропулос взял его в руки и, как заметила Флавия, мгновенно узнал изображенного на нем человека, хотя на лице его не дрогнул ни один мускул. Отличить, когда он говорит правду, а когда – лжет, было практически невозможно – должно быть, сказывались годы тренировки. Флавия уловила перемену скорее инстинктивно – просто у нее сразу возникло ощущение, что сейчас он скажет неправду.

– Я не знаю его, но это точно не синьор Харанис. Я уже говорил: ему за семьдесят.

– Ясно.

Грек встал:

– Ну что ж, миссию свою я выполнил, а теперь мне надо идти. Очень надеюсь, что вы поймаете убийцу, кем бы он ни был, и оцените мой вклад в расследование преступления. Извините, что так быстро откланиваюсь, но, по-моему, мы уже все обсудили. Был рад познакомиться, синьорина.

Он кивнул Альберто, которому так и не удалось вставить ни слова, затем повернулся к итальянскому дипломату, и тот церемонно проводил его к выходу.

– Ну, слава Богу, – с облегчением выдохнул дипломат, закрыв за ним дверь. – Пронесло.

– О чем вы?

– Мы едва избежали крупного инцидента. Вы вообще соображаете, на кого замахнулись? Слава Богу, моя оперативность позволила замять дело.

– Какой инцидент? Какая оперативность? Я что-то не заметила никаких действий с вашей стороны.

– Я надеюсь, вы испытываете хоть какую-то благодарность за то, что он согласился прийти сюда?

– Мы тоже пришли сюда. Нас кто-нибудь поблагодарил? – отрезала она. – Мы вам не подчиняемся, к вашему сведению. Кроме того, он не сообщил ничего полезного.

Дипломатический работник холодно посмотрел на нее. Флавия ответила ему таким же ледяным взором. Она сама не знала, почему ведет себя столь вызывающим образом, но была не в силах отказать себе в этом удовольствии. Интересно, Боттандо тоже любит демонстрировать характер? Такие моменты будоражат кровь – возможно, он любит свою работу, в том числе и за это.

– А что он должен был сказать? Вы совершили промах и, чтобы оправдаться, начали громоздить обвинения на кристально честного человека. И он еще должен вам помогать? Человек пониже рангом просто накатал бы на вас жалобу и на этом успокоился.

– Я чувствую, вы все тут полные идиоты.

– Простите?!

– А вы еще больший идиот, чем все остальные. Мы делаем самый обычный запрос в греческую полицию, ответ на который обычно занимает несколько недель. Не проходит и суток, как нас приглашает на встречу чиновник высочайшего ранга из греческого разведывательного управления и пытается направить наше расследование в другое русло. Вы не находите это странным?

– Нет.

– Я готова признать, что человек, арендовавший машину, и семидесятидвухлетний миллионер – разные люди. Но в таком случае сегодняшняя встреча не имела смысла. В чем заключалась помощь этого вашего грека? Ну?! – грозно спросила Флавия.

В ответ дипломат только пожал плечами и распрощался. Флавия и Альберто вышли в пустынный коридор.

– Кретин, – сказала Флавия, захлопнув дверь кабинета. – Только время зря потратили.

– Ты ему поверила? – спросил Альберто. – Я имею в виду Фостиропулоса?

– Я поверила тому, что он сказал. Но меня больше волнует то, что он не решился сказать. Боюсь, от греков нам помощи не дождаться. Придется работать самим.

Они спустились по лестнице и отстояли очередь в бюро пропусков, чтобы подписать их на выход.

– Это оставили для вас, синьорина, – сказал дежурный, забирая у Флавии пропуск и протягивая ей конверт.

Она открыла его и вытащила записку:

Уважаемая синьорина ди Стефано!

Надеюсь, вы окажете мне честь, встретившись со мной в «Кастелло» в шесть часов вечера.

Фостиропулос.

– О-о, – застонала Флавия, – только этого не хватало. Мало того что потратила на него все утро, так я еще должна угробить на него и весь вечер!

– Не ходи, – предложил Альберто.

– Нет, уж лучше пойду. Кто знает, зачем он меня позвал. Если опять не скажет ничего путного, я им все-таки устрою инцидент. Вообще, ненавижу все эти встречи в верхах. Тем более как сегодня – когда это просто пустая перебранка.

– В полиции в принципе нелегко. Во всяком случае, теперь ты понимаешь, почему они так много платили Боттандо.

– Ты уже слышал?

– О да, слухами земля полнится. Надеюсь, это не приведет к слишком большим переменам? Как поступят с тобой?

– Мне предложили занять место Боттандо.

– Я впечатлен, мадам. – Он галантно склонил голову.

Флавия засмеялась.

– Как ты думаешь, я справлюсь?

Он задумался.

– Ну же, говори, – подтолкнула она.

– Конечно, справишься. Только если ты будешь всем грубить так же, как этому дипломату, народ взмолится, чтобы вернули Боттандо.

– Ты считаешь, я вела себя очень грубо?

– Недипломатично.

– Ох. Я немного волновалась.

– Когда в следующий раз захочешь сообщить кому-нибудь, что он кретин и имеет мозги размером с горошину, постарайся хотя бы кокетливо улыбаться.

– Думаешь, это поможет?

– Немного.

Флавия кивнула:

– Может, ты и прав. Я попробую.

– Это должно войти в привычку.

– А теперь скажи мне: чем ты намерен сегодня заняться?

Альберто застонал:

– Можно подумать, ты не знаешь. Сейчас приду, и начнется вся эта тягомотина: проверка гостиниц, аэропортов и кредитных карт, бесконечные допросы… Я уж не говорю о том, что мне придется писать объяснительную, почему мы задействовали шесть спецмашин и тридцать пять человек в полной боевой амуниции для того, чтобы арестовать одного-единственного человека в гостиничном номере. Нас уже обвинили в том, что мы чуть не развязали гражданскую войну. И все это мне придется рассказывать огромному количеству людей, профессия которых заключается в том чтобы учить других, как нужно делать то-то и то-то, при том что сами они ничего этого делать не умеют. Своей бурной деятельностью они пытаются убедить общественность, будто стоят на страже ее интересов.

Флавия кивнула:

– Так и есть.

– Ну а ты чем займешься?

– Трудно сказать. Сначала съезжу в больницу – узнаю, не пришел ли в себя отец Ксавье и можно ли с ним поговорить. Если окажется, что можно, – послушаю, что он скажет. Если нет, боюсь, придется весь день просидеть за рабочим столом, ломая руки в томительном ожидании новых сведений.

Джонатан Аргайл был далек от сомнений и колебаний Флавии. Напротив, в это утро он имел все основания надеяться, что сумеет добиться четкого результата. Преступление как таковое никогда не интересовало его в том смысле, в каком оно волновало Флавию. В его обязанности не входило сажать людей за решетку. Как всех нормальных людей, Джонатана гораздо больше интересовали причины преступления. Он полагал, что следствие может превратиться в весьма увлекательное занятие, если вести его, отталкиваясь от причины. Конечно, такой подход нечасто приводит к аресту преступника, но Джонатана это не волновало. В конце концов, как украли икону, более-менее ясно. Ее просто взяли и унесли. Легко. Вопрос, кто украл картину, был более интересен, однако и он предполагал только два варианта ответа, судя по тому, что ему рассказывала Флавия. А вот выяснить, зачем ее украли, – это уже задача для настоящих интеллектуалов, для людей с нестандартным складом ума.

На протяжении нескольких веков эта икона, якобы принесенная ангелами, не привлекала к себе никакого интереса. Сегодня утром Аргайл проснулся с твердым намерением выяснить, почему ситуация вдруг изменилась, И был готов потратить на это весь день. Даже неделю, если понадобится: он задал студентам эссе, над сочинением которого им придется покорпеть не один день.

Флавии Джонатан ничего не сказал – он любил преподносить сюрпризы в законченном виде. У него появилась одна идея: попытаться узнать, почему Буркхардт вдруг заинтересовался маленькой «Мадонной».

Явившись в монастырь, он объяснил цель своего визита отцу Жану.

– Пожалуйста, вы можете посмотреть архив, если считаете, что в этом есть смысл, – с готовностью откликнулся отец Жан.

– А у вас нигде не отмечено, какие именно документы он смотрел?

– Кто – он?

– Буркхардт. Убитый, которого нашли в реке. В своей статье он ссылался на ваш архив – значит, он воспользовался его материалами. Это очень важно – узнать, что именно он смотрел.

На этот раз удача отвернулась от Аргайла. Отец Жан отрицательно покачал головой:

– Сожалею.

– Вы не ведете такие записи?

– Нет. В тех редких случаях, когда к нам обращаются с просьбой воспользоваться архивом, мы просто отдаем ключ от помещения, и все.

– У вас есть каталог имеющихся документов?

Отец Жан улыбнулся:

– В некотором роде, но вряд ли он вас удовлетворит. Он никуда не годится.

– Он даст мне хоть какое-то представление.

– Боюсь, что нет.

– Отчего так?

– Архивом заведовал отец Чарлз, он знал его вдоль и поперек.

– Но отец Чарлз, как я понял, умер.

– О нет, он полон жизни, но ему уже за восемьдесят, и голова у него уже не та, что раньше.

– Он сошел с ума?

– Боюсь, что так. У него бывают просветления, но все реже и реже.

– И он не составил каталог?

– Нет. Мы планировали заняться им, но когда отец Чарлз перенес удар, пришлось отказаться от этой идеи. Без его подсказки нам пришлось бы начинать с нуля. В настоящий момент мы заняты более насущными делами.

– Да, это сильно осложняет мою задачу. А нельзя ли мне с ним повидаться?

– В принципе можно. Только я сейчас не смогу вас к нему проводить. У нас возникли большие проблемы.

– Какого рода?

Отец Жан сокрушенно покачал головой:

– Мы столкнулись с подъемом религиозных чувств у местного населения.

– Вас это не радует?

– Говоря откровенно, я пока не знаю, как к этому отнестись. Наш орден уделяет столько внимания больницам и школам, что братья забыли, что такое истинное религиозное чувство, и не знают, как им быть в такой ситуации. Тем более что вера местных жителей основана, на мой взгляд, на суеверном страхе.

– Не согласен с вами.

– Вы, наверное, слышали – эта икона считалась покровительницей квартала. Она защищала квартал от эпидемий, а во время войны на него не упало ни одной бомбы. Конечно, все давно об этом забыли. Помнят лишь старики вроде синьоры Грациани. Во всяком случае, я так полагал до последнего времени. По неизвестной мне причине кража иконы всколыхнула новый всплеск любви к «Мадонне». Ох уж эти римляне. С виду типичные прагматики и материалисты, а копни поглубже…

– Так в чем проблема?

– Они устраивают ночные бдения, во время которых умоляют ее вернуться. Такое впечатление, будто они и впрямь боятся, что с кварталом может что-то случиться в ее отсутствие. Они исповедуются в грехах перед закрытой дверью в надежде, что Божья Матерь смягчится, увидев их искреннее раскаяние, и вернется.

– Но ведь икону украли.

Отец Жан улыбнулся:

– Они так не думают. Большинство из них уверено, что она лишила их своей благосклонности к исчезла по собственной воле. И не вернется до тех пор, пока они не исправятся. Я читал о подобном феномене в летописях, но никогда не думал, что сам стану свидетелем такого поклонения. Проблема в том, что они во всем обвиняют орден.

– Чем же вы перед ними провинились?

– Тем, что спрятали ее от людей. Закрыли церковь. Вообще-то это вина генерала Боттандо: он посоветовал нам запереть все двери.

– Такова его работа.

– Да. Но я только сейчас начинаю понимать, что наша работа – игнорировать подобные советы. Теперь нам придется обсудить с братьями, как разрядить обстановку.

– Конечно. Может быть, вы просто подскажете мне, как найти отца Чарлза? Если существует хоть один шанс получить от него полезную информацию…

– Нет ничего проще – он живет здесь. Мы присматриваем за ним.

Отец Жан вытащил из кармана старинные часы на цепочке, посмотрел на них и сказал:

– Хорошо, я отведу вас к нему. Только быстро. Если он в форме, я оставлю вас у него. Дальше вам придется позаботиться о себе самому.

Очень быстрым шагом он повел Аргайла вдоль по коридору, потом вверх по лестнице, взбираясь все выше и выше, пока не дошел до этажа, где современная отделка уступила место старой облупившейся краске. Окна здесь были совсем крошечные, а узкие двери висели на болтающихся петлях.

– Здесь у нас не богато, – заметил отец Жан. – Но он отказывается переезжать.

– Ему нравится здесь жить?

– Он живет здесь шестьдесят лет и жил даже тогда, когда возглавлял орден. Когда он заболел, мы хотели выделить ему более светлую комнату на первом этаже: оттуда ему было бы легче выходить на прогулки, да и доктора советовали сменить обстановку на более жизнерадостную. Говорят, она способствует ясности ума. Но он отказался трогаться с места. Он никогда не одобрял перемены.

Отец Жан постучался, выждал секунду и толкнул дверь внутрь.

– Чарлз? – тихо позвал он во мраке. – Ты не спишь?

– Нет, – ответил старческий голос. – Не сплю.

– Я привел к тебе посетителя. Его интересует архив, и он надеется на твою помощь.

После долгой паузы скрипнул стул в дальнем конце темной комнаты. Судя по всему, помещение редко проветривалось – воздух был густым и тяжелым.

– Ну, показывай своего посетителя.

– Ты можешь с ним поговорить?

– А что я сейчас делаю?

– Вам повезло, – шепнул Аргайлу отец Жан. – Возможно, через некоторое время он отключится, но до тех пор вы успеете что-нибудь выяснить.

– Не надо там шептаться, Жан, – послышался сердитый голос. – Заводи своего посетителя, и пусть он поднимет жалюзи, чтобы я видел, с кем имею дело. А сам оставь меня в покое.

Повеселевший отец Жан улыбнулся и тихонько вышел из комнаты. Аргайл на ощупь пересек комнату, открыл окна и поднял жалюзи. Утренний свет больно ударил по глазам.

Взору его открылась аскетичная комната, весь интерьер которой составляли кровать, два стула, письменный стол и полка с книгами. На стене висело распятие, на потолке была вкручена обычная лампочка. Отец Чарлз сидел на стуле и смотрел на Аргайла спокойно и терпеливо, как умеют смотреть только старики. Аргайл не решился сесть без приглашения и молча ждал, когда отец Чарлз составит о нем свое суждение.

Сам он предполагал увидеть маленького сморщенного старика, трогательного и печального. Ему не удалось скрыть своего удивления, поскольку человек, которого он увидел, разительно отличался от образа, нарисованного его воображением. Перед ним сидел очень крупный мужчина – вероятно, в молодости он был настоящим гигантом. Грудь колесом, мощный разворот плеч – даже сейчас, будучи старым и больным, он казался слишком большим для стула, на котором сидел, да и, пожалуй, для всей комнаты. Его умные проницательные глаза с живым интересом изучали лицо Аргайла. Старик не торопился – он понимал, что инициатива на его стороне.

Выдержав достаточную паузу для того, чтобы визитер понял, кто есть кто, отец Чарлз кивнул:

– Как вас зовут, молодой человек?

Аргайл представился, выговаривая слова громко и ясно.

– Садитесь, синьор Аргайл. И говорите как обычно: я не идиот и прекрасно слышу.

Джонатан смутился.

– Не тушуйтесь. Я уже не тот, что раньше – отец Жан, без сомнения, уже сообщил вам об этом, – но большую часть времени пребываю в здравом уме. Если я начну засыпать, нам придется прервать беседу. Я слишком горд и не позволяю смотреть на себя в состоянии прострации. И вам не позволю.

– Ну разумеется, – согласился Аргайл.

– Итак, молодой человек, скажите мне, чего вы хотите.

Аргайл начал объяснять.

– Да, наша госпожа пришла с Востока. Будьте добры, расскажите, почему вас это интересует.

Аргайл сообщил ему о краже. Отец Чарлз внимательно слушал, покачивая головой.

– Нет, – сказал он, – не может быть.

– Боюсь, что может.

– Значит, вы ошибаетесь. Она не могла покинуть монастырь. Это невозможно, если только… – он улыбнулся посетившей его мысли, – если только политическая обстановка в мире не изменилась самым кардинальным образом с тех пор, как я в последний раз читал газеты. А это было всего лишь вчера.

«Похоже, старик и впрямь в здравом уме. Даже более чем».

– Насчет маленькой «Мадонны» не беспокойтесь: она обнаружит себя, когда сочтет нужным.

Спорить с этим не имело смысла. Аргайл попытался подъехать к нему с другой стороны:

– Однако члены ордена весьма обеспокоены, им нужна помощь. И ради них, даже если в этом нет большой необходимости…

Лицо отца Чарлза дрогнуло в слабой улыбке.

– Я не сумасшедший, молодой человек, и отвечаю за свои слова.

– Не сомневаюсь, – искренне согласился Аргайл.

– И не надо говорить со мной отеческим тоном, вы для этого слишком молоды.

– Извините.

Отец Чарлз наклонился вперед и всмотрелся в лицо Аргайла.

– Да, я вас помню. Боюсь, у нас мало времени, поэтому переходите сразу к делу.

Аргайл рассказал о Буркхардте и высказал свое предположение, что Буркхардт начал охотиться за иконой после того, как почерпнул какие-то сведения о ней в монастырском архиве.

– Конечно, это только мои догадки. Но мне необходимо понять, почему он вдруг заинтересовался «Мадонной», – сказал он.

Отец Чарлз задумчиво кивал, и Аргайл испугался, что разум его начал затуманиваться. Но тот, словно угадав его мысли, с легкой улыбкой обратил на него ясный взгляд.

– Мистер Буркхардт, да. Я его помню. Он был здесь в прошлом году. Боюсь, я встретил его не очень приветливо.

– Почему?

– Он обычный ремесленник. Улавливаете мысль?

Аргайл помотал головой.

– Его интересовал только стиль, он всему искал объяснение. Он не придавал никакого значения духовному влиянию, которое оказывают святые образы на людей. Обращение к «Мадонне» с молитвой он считал религиозным предрассудком. Изучая связанные с ней легенды, он искал в них рациональное зерно, напрочь отметая версию чуда. Ему были чужды религиозные чувства. Он интересовался ими только для того, чтобы зарабатывать деньги. Поэтому я был с ним не так открыт, как мог бы. Ему пришлось разбираться во всем самостоятельно. Естественно, он многое упустил.

– О-о…

– Но вам я, пожалуй, скажу то, что не сказал ему. Знаете почему?

– Потому, что картина исчезла и я могу помочь ее отыскать?

Отец Чарлз покачал головой:

– О нет. Я уже сказал вам: она не нуждается в нашей помощи. «Мадонна» вернется, когда захочет этого сама.

Аргайл улыбнулся.

– Вы добрый молодой человек, но не демонстрируете этого. В моменты просветлений я часто хожу в церковь молиться. Я ходил туда больше полувека – люблю тишину. Несколько дней назад я видел, как вы стояли возле «Мадонны» и зажгли для нее свечу. Вы смутились, когда синьора Грациани поблагодарила вас. Ваш поступок доставил ей большое удовольствие.

– Это мое протестантское воспитание, – сказал Аргайл.

– Это ваша доброта. И синьора Грациани почувствовала ваше отношение к «Мадонне».

Аргайла уже очень давно не обвиняли в доброте, и он растерялся, не зная, как реагировать. Наконец решил сказать просто «спасибо».

– Это не комплимент – я просто констатировал факт. И благодаря этому факту я готов доверить вам те документы, которые не захотел показать Буркхардту.

– Буду вам очень признателен.

– Дайте мне ручку и бумагу – я напишу, что нужно искать. Я бы пошел вместе с вами, но чувствую, голова опять начинает мне изменять. Сейчас вам придется меня покинуть.

Аргайл повиновался, отец Чарлз быстро написал несколько строчек и протянул ему листок.

– Четвертый шкаф, третий ящик снизу. В глубине. А теперь оставьте меня, пожалуйста.

– Очень любезно с вашей стороны…

Отец Чарлз нетерпеливо отмахнулся:

– Оставьте. Пожалуйста, уходите быстрее.

Аргайл просидел в архиве восемь часов, медленно пробираясь сквозь дебри латинских рукописей. К сожалению, латынь он знал из рук вон плохо. Несмотря на это, Аргайл чувствовал себя не вправе просить у кого-то помощи. Вооружившись словарем, он мужественно боролся с причастиями и герундиями – и так, постепенно, слово за словом, предложение за предложением, ему открывался смысл старинных документов.

Проблема была в том, что он не видел никакой системы в подборке бумаг – во всяком случае, пока. Листок, содержащий сведения о назначении главы монастыря, страничка из монастырской летописи, копии папских приказов, счета за погрузку и разгрузку кораблей начиная с 1453 года. Адрес от папы. Запись о земельных владениях некоего знатного вельможи. Упоминания о религиозных праздниках, по большей части связанных с культом Пресвятой Девы.

У Джонатана голова шла кругом от всей этой разнородной информации; он не представлял, как все это можно совместить. И в то же время было совершенно очевидно, что отец Чарлз считал каждый документ нужным и важным – на этот счет он выразился совершенно определенно. Но пока Аргайл не видел никакой связи.

Специалист по истории средневековья в течение нескольких минут прочитал бы все эти бумаги и объяснил ему их смысл, но после беседы с отцом Чарлзом Аргайл почему-то чувствовал, что тот расценил бы это как предательство. Он доверил тайну ему и только ему, и Аргайл был готов просидеть в архиве всю неделю, если в этом возникнет необходимость.

После нескольких часов напряженной работы он решил сделать перекур и вышел во двор. Сидя на нагретом солнцем камне, он продолжал сопоставлять факты, отыскивая сокрытый в них смысл. Ладно, может, удастся найти ключ к разгадке в следующей стопке бумаг.

Он увидел, как на территории монастыря появился Менцис и направился к церкви. Аргайл помахал ему, но вставать не стал – не было настроения разговаривать. Потом появился отец Жан и куда-то поехал на своем крошечном «фиате». Где-то за монастырской стеной послышалась песня.

Пребывая в некотором оцепенении, Аргайл не сразу осознал странность этого пения и лишь спустя несколько минут решил поинтересоваться, что оно означает. Он вышел за ворота и спустился вниз по улице к церкви. У входа стояла группа женщин, в основном немолодых. Медленно раскачиваясь, они распевали псалмы. В руках у них были распятия и четки. Вокруг них собралась толпа зевак, кто-то щелкал фотоаппаратом. Аргайл пригляделся и признал знакомого репортера. Приблизившись к нему, он поинтересовался, что происходит.

– Они обращаются к своей госпоже, – ответил репортер с кривой ухмылкой. Сцена его забавляла.

– Ну и ну.

– Они собираются оставаться здесь до тех пор, пока картина не вернется.

– Боюсь, им придется ждать долго.

Репортер кивнул и окинул толпу прищуренным взглядом, обдумывая, под каким соусом преподнести событие. Сделать из него трогательную благочестивую историю? Или написать хлесткую статейку о суеверных предрассудках цивилизованных людей?

Аргайл оставил его наедине с этой дилеммой и спешно вернулся в монастырь, опасаясь, как бы репортер не смекнул, что он имеет к делу какое-то отношение, и не начал приставать с расспросами.

Флавия пришла в «Кастелло» заранее, горя нетерпением услышать, что хочет сказать ей Фостиропулос, и встреча оправдала ее ожидания.

Она закурила уже третью сигарету и прикончила вторую чашку орехов, когда Фостиропулос ворвался в бар, сияя радостной улыбкой. Он дважды горячо расцеловал ее в обе щеки, словно самую близкую подругу, и заказал шампанское.

– Что вы думаете о нашем друге ди Антонио? – спросил он, разливая вино по бокалам.

– Кто это?

– Человек, который организовал нашу встречу в министерстве.

– Ах он. Хм. Ничего.

– По-моему, он пустышка. К сожалению, такие работники есть в дипломатической службе любой страны. На папках с их делом стоит пометка «Невыездной». Жаль, но ничего не поделаешь. Такое уж у вас правительство. Вы постоянно умудряетесь выбирать туда очень странных людей. Все они надутые дилетанты и к тому же законченные злодеи. Вы так не считаете? Страна пребывает в полном развале, а вы даже не думаете от них избавляться.

– Вы так хорошо знаете нашу политическую ситуацию?

Он улыбнулся:

– Поверьте мне. Лично я вообще считаю, что каждые двадцать пять лет нужно устраивать революцию и начинать все с чистого листа. Мао был прав, хотя сейчас немодно его поддерживать.

– Насколько я знаю, у вас в правительстве тоже все время одни и те же люди, – заметила Флавия, смутно осознавая, что в словах Фостиропулоса может скрываться некий подтекст. – Как бы вы ни пытались от них избавиться.

– Верно. Но там не все такие. И их сразу видно. Стиль управления остается одинаковым. Взять хотя бы дело, которым занимаюсь я.

– Шпионаж.

– Торговлю, Флавия, торговлю. Вы не возражаете, если я буду называть вас по имени?

– Нисколько.

– Георгос. В старые добрые времена мы все так боялись шпионов, коммунистов… Мы знали, что мы делаем и для чего – стоим на страже границ Европы. А потом – пуф! – и все изменилось. Начали происходить очень странные вещи.

– Например?

– Люди перестали ориентироваться в обстановке. Старые представления оказались негодны, и они начали исповедовать еще более старые. Традиционный враг исчез, и им пришлось сосредоточиться на враге, еще более традиционном. Вы понимаете меня?

– Абсолютно.

– В самом деле? Вы меня удивляете.

– Продолжайте.

– Старый Харанис. Странный человек. Что вам известно о нем?

– Немногое. Я слышала, что он коллекционирует произведения искусства и держит несколько галерей, хотя я предполагала, что он давно избавился от них. Мне как-то жаловался на это один из знакомых аукционистов. Это ведь он заявлял, будто у него столько картин, что он уже не знает, куда их девать?

Фостиропулос улыбнулся:

– Да, это он. Почувствовав приближение старости, Харанис вдруг стал необыкновенно набожным. Он перестал собирать полотна старых мастеров и, наоборот, начал жертвовать отдельные работы храмам. Так, он отдал несколько икон, но потом бросил и это занятие.

– В таком случае даже вы должны признать, что его имя всплыло не случайно.

– Возможно. Он особенный человек. Самое странное в нем то, что он ярый демократ.

– А почему вас это удивляет?

– Потому, что в шестидесятые он был против «черных полковников» – единственный из сотни богатых людей, на которых держится Греция. Отчасти, наверное, потому, что приход «черных полковников» отрицательно сказался на его бизнесе, но в основном потому, что в душе он безнадежный романтик. Греция – колыбель демократии. Харанис был яростным противником коммунизма, но также не поддерживал и этих головорезов-националистов.

– Словом, он чист, как первый снег.

– Говорят, он долго увлекался коллекционированием и собрал потрясающую коллекцию. Сейчас национальный музей пытается уговорить его завещать ее государству. Но дело это непростое: бизнесмен всегда остается бизнесменом. Взамен Харанис требует освободить его от налогов, отдать выгодные контракты и концессии. Боюсь, в конце концов правительство откажется от этой идеи – слишком накладно. К тому же, как я слышал, директор музея сомневается в некоторых его приобретениях.

– О-о, вот как?

– Он считает сомнительным их происхождение. Никто не знает, где он их купил и откуда они вообще появились. Хотя в принципе это не так уж важно.

– Вы уверены?

– Он уже лет пять ничего не покупает и отказывается даже слышать об этом.

– Какая жалость.

– Он полюбил уединение. Но естественно, как человек, страдающий манией величия, он купил целый монастырь и оборудовал свою келью спутниковой связью. Теперь говорит, что его сердце на месте, если оно вообще у него есть.

– И где он уединяется?

– Монастырь расположен у подножия горы Атос. Он живет там почти все время. Даже одеваться стал в средневековом стиле. Народ болтает, будто он замаливает старые грехи. Ну, если так, ему предстоит большая работа.

– Значит, мы можем его простить? Вы это пытаетесь мне втолковать? Я не услышала от вас ничего нового. Тогда зачем эта встреча?

– Ради эгоистического удовольствия видеть вас, прекрасная синьорина. А также для того, чтобы посоветовать вам, выражаясь современным компьютерным языком, детализировать поиск.

– Наверное, я очень бестолкова…

– Нет-нет, ничего подобного. Вы искали человека по фамилии Харанис.

– О, поняла. Отец, сын, дочь, кузина?

– С детьми у него были проблемы, хотя мне трудно представить его в качестве любящего отца. Он осыпал бы своих отпрысков материальными благами, но при этом поставил бы им такую планку требований, которой они вряд ли смогли бы соответствовать. Он ужасно самолюбив и не переносит поражений. Однажды он играл с четырехлетним сыном в настольный теннис и разгромил его с огромным удовольствием, словно профессионального партнера. Правда, молва добавляет – у него были на то личные причины.

– Что еще говорит людская молва?

– Она говорит, что за девять месяцев до рождения Микиса его мать изменила мужу. В тот момент у Хараниса был страстный роман с другой женщиной, и жена решила отплатить ему той же монетой. Харанис встал перед дилеммой: признать, что жена ему неверна, – позор для мужчины. Подавить свою гордость и принять в гнездо кукушонка – альтернатива не лучше.

– Но он все же выбрал второе?

– Да, хотя довольно скоро развелся с женой. Но и после развода он продолжал выделять деньги на воспитание сына. Микис вырос крайне испорченным человеком. Будучи совершенно аморальным типом, он решил заняться политической деятельностью.

– Подался на политическую арену? – спросила Флавия. – Это не самое плохое поприще для безнравственного человека.

Георгос скривился:

– К несчастью, вы ошибаетесь. Он связался с самым радикальным крылом правых националистов – в сравнении с ними ревнители бывшей военной хунты кажутся беззубыми либералами. Он обещает навести в стране порядок, установить жесткую дисциплину и выдворить иностранцев. А по-моему, он просто хочет доказать свое превосходство отцу.

– У нас националисты тоже набирают силу. А какие лозунги они выдвигают в Греции?

– Да все то же самое. Долой славян, долой арабов, долой иммигрантов. Призывают установить в стране жесткую дисциплину и вернуть людям понятие истинного патриотизма и порядка. В общем, обычный компот, но Микис пытается увязать его с нашим великим историческим прошлым.

– С периодом расцвета Афин?

– Боюсь, что нет, – сказал Фостиропулос, отсыпав в ладонь орехов из чашки и закидывая их в рот.

– Подождите, не говорите. Александр Великий. Он хочет завоевать Персию.

– Слишком амбициозно даже для такого экстремала, как молодой Харанис, – засмеялся грек. Одним глотком он допил шампанское и снова наполнил бокал. – Нет, он обращается к временам христианской империи – к Византии. Он бредит переименованием Стамбула. Если Ленинграду вернули название «Санкт-Петербург», то почему бы и Стамбулу не стать вновь Константинополем?

Фостиропулос собрался отсыпать еще орехов, потом передумал и опрокинул в огромную ладонь всю чашку. Переправив орехи в рот, он принялся шумно жевать, с улыбкой глядя на Флавию.

– У него далеко идущие планы, – сказала итальянка, отводя взгляд.

– Как я уже сказал вам, сейчас в мире на первый план снова выходят старые ценности. И вы напрасно не придаете этому значения – история, религия и мечты о славе по-прежнему занимают умы многих людей.

– Вы пытались каким-то образом нейтрализовать молодого Хараниса?

– Официально нет. Тем более что он по-прежнему находится под защитой своего отца, задевать которого весьма нежелательно. А неофициально я скажу вам вот что: несколько месяцев назад в Фессалониках сожгли пятерых мусульман, и мы уверены в причастности к этому преступлению команды Микиса Хараниса. Его партия немногочисленна, они пока не имеют власти, но с каждым годом их полку прибывает. И это сильно нас беспокоит.

– Вам известно местонахождение Микиса Хараниса?

Фостиропулос покачал головой:

– Знаю точно, что в Греции его сейчас нет. Три недели назад он слетал на три дня в Лондон, потом вернулся в Афины и исчез из поля зрения.

– Опять отправился в Лондон?

Фостиропулос кивнул.

– Вас это интересует? Почему?

– Мне пришла в голову одна мысль. Вы не могли бы оказать мне услугу?

– Конечно.

– Не могли бы вы выяснить, какие именно картины из коллекции Хараниса вызвали подозрение у директора национального музея?

– С удовольствием, – улыбнулся грек и посмотрел на часы. – Что-нибудь еще?

– Мне бы пригодилась фотография молодого Хараниса – только хорошего качества. Не такая расплывчатая, как у нас.

Георгос улыбнулся и достал из кармана конверт.

– Нет ничего проще.

Флавия открыла конверт.

– Если встретите его, дайте нам знать, – попросил грек. – Нас он тоже в некотором роде интересует.

– Обязательно.

– Ну, мне пора. Счастлив был встретиться с вами еще раз, синьорина.

Он ушел. Флавия посмотрела на недопитую бутылку шампанского и, подумав: «Какого черта!» – вылила остатки в свой бокал.