Гиблое место

Глава 9

Кузьма Минич взял на себя все организационные вопросы по захоронению покойников и решил их удивительно оперативно. Кроме того, по моему совету, он организовал боевую учебу наших ратников, чтобы те не спились от приношений благодарных за избавление от тирана крестьян.

Мне не осталось ничего другого, как аккордно лечить Гривова, без помощи которого нам было не найти убежище Лешего. Крестьянин был еще плох, и это само по себе требовало от меня большого расхода энергии. К этому присовокупилась толчея больных, шедших сюда из всех окрестных деревень. Народ, прослышав про «чудодейственного» лекаря, решил взять меня измором.

Простота в нашем Отечестве всегда была в чести, но когда тебя будят среди ночи, чтобы посоветоваться, какими припарками лечить застарелую грыжу, это уже небольшой перебор. Больше всего в таких случаях раздражает полное непонимание права человека на собственное время.

— Ты чего ночью пришел? — спрашиваю я как-то одного такого больного, когда, наконец, спросонья начинаю понимать, чего ему от меня нужно.

— Так днем недосуг было, что, у меня других дел нет, — откровенно отвечает пациент.

— Я ведь спал, — возмущаюсь я, — а ты меня разбудил среди ночи!

— Ну, так полечи меня и спи себе, вот делов-то! — недоуменно разъясняет он бестолковому лекарю.

Посмотришь на такого соотечественника и понимаешь, что объяснять ему что-либо бесполезно, не поймет. Вот коли его бы зазря разбудил, тогда, конечно, это было бы совсем иное дело.

Жена Гривова также вносила лепту в общую копилку раздражения. Баба она оказалась вздорная, жадная и хитрая. Два дня я не мог добиться от нее меда на питье мужу. Вариант обмена проса на мед, она, после обдумывания, отвергла, сославшись на то, что просо у нее кончилось. Тогда я дал ей деньгу и велел мед купить. Деньгу она взяла, но, по ее словам, тут же потеряла. На вторую деньгу она мед купила, но, возвращаясь, разбила крынку. Пришлось мне самому идти к пасечнику. Про Гривову и вторую деньгу он ничего не слышал. Мед же продал охотно и был много доволен хорошей ценой. Далее начались метаморфозы с самим медом. Туес килограмма на три кончился на следующий же день. Причем ни муж, ни дети его попробовать не успели.

Гривова не знала, что и думать, переживала такую незадачу и грешила на мышей. Мне все это надоело, и я пожаловался Григорию. Тот, кряхтя, встал с лавки и сходил в конюшню за вожжами. То, что произошло потом, было, пожалуй, единственным светлым моментом моего пребывания в Коровино…

Физические упражнения, а может быть и мед, который, в конце концов, нашелся в огороде, взбодрили Григория, и он быстро пошел на поправку. Однако сразу продолжить экспедицию нам не удалось: пришло светлое Христово воскресение…

Нетерпеливая Наталья Георгиевна уже несколько раз присылала нарочных справиться о наших делах, а мы все праздновали. Вино в деревнях «курить», то есть перегонять, не научились, пили брагу и медовухи. Пили, как водится, много…

Я отчаялся ждать, когда праздник, наконец, кончится (участвовать в нем и пить сивушную, вонючую брагу я не смог). Однако не все делается так быстро, как бы хотелось, и я решил пойти другим путем: вместо Григория подрядил проводить меня в «нечистое место» его сынишку Ваню. Несмотря на малолетство, было ему не более двенадцати лет, Ванюшка слыл мальцом смышленым и не хуже отца знал здешние леса. Брать с собой охрану я посчитал лишним, потому отправились мы вдвоем. Утром, при нормальном освещении, лес не казался таким, как раньше, угрожающе таинственным. Обычный неухоженный российский лес с поваленными старыми деревьями, густым подлеском и непроходимыми зарослями кустарника. Когда мы попали в «опасную зону», куда не рисковали заходить местные крестьяне, идти стало тяжело. Тропинки исчезли, незаболоченных участков почти не было — все время приходилось обходить топкие места. Однако вперед мы все-таки продвигались.

— Ты точно помнишь, куда идти? — в очередной раз допытывал я Ваню.

— Да я туточки каждый камень знаю, — самоуверенно отвечал отрок, хотя, честно говоря, нам пока не попалось ни одного камня, который мог бы обратить на себя внимание и служить ориентиром. — Меня, шалишь, меня не запутаешь!

Наконец, насколько это возможно в лесу, места стали мне казаться знакомыми. Ваня в этот момент остановился и указал пальцем направление.

— Там, — сказал он и отступил назад, — там нечистое место. Ты сам дальше иди, а я в деревню побежал.

— Как так, ты же обещал вместе со мной идти и дорогу назад указать!

— Никак это невозможно, батюшка-боярин, там нечистая сила!

Мальчик действительно выглядел напуганным. Я попытался его успокоить, но он только отрицательно качал головой, испуганно глядел по сторонам и никак не реагировал на ободряющие слова.

— Пойду я! — тоскливо произнес он и вдруг бросился бежать.

— Стой! — закричал я вслед, внезапно оставаясь без проводника.

Утренний лес разом показался мне неуютным и тревожным. Тут же представилась перспектива одному бродить по болотам, выбирая направление по азимуту. Однако делать было нечего, Ваня исчез в густой зелени и не откликался на мои отчаянные призывы, я плюнул и пошел в сторону «нечистого места».

Теперь, оставшись один, я внимательнее смотрел по сторонам и разом перестал «опознавать» местность. Впереди лес переходил в натуральную чащобу. Ничего подобного возле дома Лешего я не помнил, там было светлее и не так мрачно, как здесь. Никаких темных сил я, понятное дело, не боялся, такого добра хватает и в людном городе.

Продираясь сквозь густой кустарник, я старался не терять направление. На мое счастье небо было чистое, и в редкие просветы между крон можно было определять направление по солнцу. Я уже порядком утомился и теперь искал место, где бы передохнуть. Доспехи, вещь, безусловно необходимую для безопасности, носить в обычных условиях было довольно тяжело. Одна кольчуга весит килограммов пять, чуть меньше шлем, и все это, не считая оружия.

Лес между тем становился совсем непроходимым. Было ощущение, что путь специально завалили деревьями, чтобы посторонние люди не совали сюда любопытные носы.

«Теперь остается только найти избушку на курьих ножках», — подумал я и почти тут же увидел впереди что-то напоминающее упомянутое строение.

Намного струхнув, я укрылся за стволом дерева. Совсем близко от меня находилось какое-то странное, ни на что не похожее сооружение. Кругом по-прежнему было спокойно, но, как известно, у страха глаза велики, и в голову полезли нехорошие мысли. Я на всякий случай вытащил саблю и начал осторожно пробираться вперед, укрываясь за стволами деревьев.

Наконец я подкрался совсем близко и смог рассмотреть то, что попалось мне на пути. Больше всего сооружение напоминало голубятню или игрушечную, узкую сторожевую башню. Кто, когда и для чего построил в дремучем лесу эту каланчу, оставалось только гадать. Стены ее, срубленные из толстых бревен, сплошь заросли мхом. Никаких следов пребывания здесь людей я не заметил. Молодая трава была не примята, а тропинки, если они и были когда-то, давно исчезли.

Я собрался с духом и вышел на открытое место. С шумом вспорхнули птицы, что окончательно меня успокоило. Я вложил саблю в ножны и сквозь пустой дверной проем заглянул внутрь сооружения. Пахнуло древесной гнилью и сыростью. Островерхая крыша местами сгнила и провалилась, так что там было светло. Стены внутри, так же, как и снаружи, заросли мхом. На земляном полу росла густая трава, в которой валялись человеческие черепа и разрозненные кости. Если тут и случилось нечто ужасное, то очень давно. Я вошел внутрь и начал рассматривать следы случившейся здесь когда-то драмы. Эти следы в виде разбросанных костей были здесь повсюду.

Я попытался понять, что здесь произошло. С костями все было более ли менее ясно, после случившейся когда-то гибели людей их тела растерзали лесные звери. То, что это сделали не люди, было ясно по тому, что вперемежку с костями лежало заржавевшее оружие, золотые и серебряные монеты, женские украшения, какие-то кубки, как пишется в милицейских протоколах, из желтого металла с камнями.

От такого богатства у меня разбежались глаза, и на кости я на какое-то время перестал обращать внимание. Видимо, так устроен человек, что ценности привлекают его, даже вне зависимости от того, нужны ли они ему лично. Осмотревшись, я попытался представить, что здесь произошло. Разрубленные черепа и рассеченные кости говорили о том, что здесь была, скорее всего, бандитская разборка, в которой не осталось победителей. Все участники были либо смертельно ранены, либо убиты. В противном случае, победители не оставили бы брошенным такое богатство.

Оставлять непогребенными человеческие останки у меня не хватило совести, и в очередной раз за последнее время пришлось исполнять роль могильщика. Я, воспользовавшись широким двуручным мечем, вырыл общую яму и снес в нее отполированные временем кости.

Этот скорбный труд занял у меня почти часа три. Время клонилось к вечеру, я устал и решил остаться в остроге на ночь. Пообедав своими скромными припасами, от нечего делать взялся за детективное расследование. Никаких остатков одежды я не нашел, все истлело от времени и сырости. Определить, когда было совершено преступление, можно было по монетам и оружию, но и тут у меня не хватило специальных знаний. Оружие было разнородное, в основном европейского производства (двуручные мечи и боевые топоры), сильно изъеденное коррозией и невысокого качества. С монетами я тоже запутался. Опознать удалось только испанские и итальянские золотые дублоны, но их чеканили, сколько я помнил, с 15 века. Остальные монеты, как золотые, так и серебряные, были совершенно непонятного происхождения. Попалось даже несколько фальшивок — обтянутых золотой фольгой медяшек.

Что делать с найденным богатством, я не знал. Золотых монет было относительно немного, килограмма два с половиной, а вот серебряных — не меньше пуда. К этому присовокупилась посуда, золотая и серебряная, и всякие монисты и диадемы. Бросить просто так такую груду драгоценного металла у меня не хватило характера. Пришлось рыть новую яму и закапывать неподъемные сокровища. Взять с собой я решил только женские украшения и посуду, имеющие, на мой взгляд, художественную ценность. Однако и этих предметов набралось около десяти килограммов. Короче говоря, не было у бабы заботы, так купила порося.

Эту ночь я провел как Кощей бессмертный над кучей золота, греясь у чахлого костерка, и с рассветом пустился в обратный путь, проклиная трусливого пацана. Кругом были почти сплошные болота, и приходилось подолгу крутиться на одном месте, чтобы продвинуться немного вперед. Нагружен я был как мул. Кроме тяжелой амуниции и оружия, тащил на себе пищевые припасы и драгоценности. Их за неимением другой тары пришлось сложить в красивый, но ржавый шлем, а его завернуть в свою единственную рубашку, снятую, можно сказать, с голого тела.

В общем, прогулка получилась и нерезультативная, и некомфортная. К вечеру, проблуждав весь день по буреломам и буеракам, я совсем уморился, стер ноги и, к тому же, понял, что заблудился. Первое правило в таких случаях — не суетиться. Еды у меня было достаточно, так что вопрос упирался только в то, когда мне удастся выйти на человеческое жилье. Однако для этого нужно было, как минимум, определиться в пространстве. Что без звезд и солнца сделать я не смог.

Облачное весь день небо к ночи затянуло низкими тучами и запахло дождем. Проводить вторую ночь без сна мне не хотелось, потому место для ночевки выбрал более тщательно, чем вчера. На сухом бугре соорудил нечто вроде шалаша из еловых лап и развел большой костер. От живого огня сразу стало уютно и спокойно на душе. Согревшись и поужинав, я заполз в свой вигвам и заснул сном младенца. Опасаться в такой глуши было некого, а диких зверей должен был отпугивать огонь.

Утро следующего дня было туманное и сырое. Ночью шел дождь и загасил остатки моего костра. Куда идти, я не знал. Все было затянуто густой туманной пеленой, и сориентироваться по солнцу я не смог. Пришлось разбираться по деревьям: где больше мха и гуще ветки, там юг. Приблизительно определившись, я нагрузился своими сокровищами и двинулся по выбранному направлению.

Постепенно характер местности менялся. Кончился заболоченный лес, и теперь можно было идти, не опасаясь провалиться в трясину. Тропинки и иные следы человека по-прежнему не попадались. Зато я наткнулся на медведя. Был он небольшой, видимо, очень молодой, и трусливый. Впрочем, не только он.

Когда мы столкнулись, то сначала замерли друг против друга. Ощущение было, надо сказать, не самое приятное.

Медведь с испугом уставился на меня, а я лихорадочно соображал, что мне делать: сразу убегать или сначала покричать и погреметь металлом. Обошлось без демонстрации силы. Мы одновременно решили, что наша встреча была ошибкой, и разошлись. Вернее сказать, разбежались. Причем, судя по треску ломаемых ветвей, он бежал значительно быстрее меня.

К полудню я так и не смог найти выход из леса и устроил себе привал. День так и не распогодится, и в (лесу по-прежнему было сумрачно и сыро.

Разводить костер было хлопотно и сложно. Для добывания огня я, как и все, пользовался огнивом. Это действие требовало больших трудозатрат. Тем, кому надоели газовые зажигалки, могу рассказать, как сделать это универсальное приспособление для добывания огня. Самая сложная его часть — это трут. Делается он из грибных наростов разных деревьев, чаще всего используются те, что растут на дубе и ясене. Срезанный полукруглый нарост очищается от верхней твердой корки, из его внутренней массы берется верхний слой бурого цвета, который вываривается в воде с золой или прямо разминается руками и колотушками. После этого трут пропитывается раствором селитры, что и дает ему возможность легко зажигаться от искры, получаемой при ударе огнива о кремень. Когда трут задымится, его еще нужно раздуть, а потом от него поджигать тоненькие, сухие лучинки. Короче говоря, развлечение это не из приятных. Вот уж когда загрустишь о копеечной спичке.

Пообедав всухомятку и дав отдохнуть ногам, я вновь пустился в странствие по необъятным просторам родной земли. Ветер, наконец, разогнал облака, и я смог ориентироваться по солнцу. К вечеру, когда я уже подумывал о ночлеге, лес, наконец, кончился, и я вышел к распаханному полю. Это событие пробудило энтузиазм. Дело было за малым, выйти, наконец, к людям. Это оказалось несложно, первая же встреченная проселочная дорога привела меня в маленькую, о пяти дворах, деревню.

Выбрав избу получше, я постучался. Из дверей, держась за стенку, вышел тощий мужик с умным лицом и страдальческими запавшими глазами. Вид вооруженного человека его не встревожил. Он с трудом поклонился и, без расспросов, пригласил пройти в дом.

Домашних животных по теплому времени уже перевели во двор, и воздух в избе был чистый. Помещение тускло освещали трещащие лучины.

— Добрый вечер. — сказал я попрятавшимся обитателям, огляделся и опустился на лавку в красном углу.

Из темных углов избы робко вышли дети, за ними показалась хозяйка, лица которой я не смог рассмотреть. Все чинно поклонились и сгрудились у противоположной от меня стены.

— Куда путь держишь, добрый человек? — спросил хозяин, медленно входя в комнату.

— В Коровино, — ответил я.

— Не слыхал, — покачал он головой и натужно закашлялся. — В нашей округе такого села нет.

— А ваша деревня как называется?

— Першино.

— Река Лопасня от вас далеко?

— Не так что бы далеко, но и не рядом.

— Сможешь проводить?

— Отчего не проводить, да только я хворый, боюсь, не дойду. Вот если кого из наших мужиков попросить.

— А что с тобой, чем болен?

— Грудью недужу. Кашель забил…

— Я тебе помогу, а ты меня проводишь, — решил я. У мужика была целая куча детей, а он явно собирался умирать.

— Мне уже никто не поможет, — почти равнодушно сказал хозяин и обратился к жене. — Марья, покорми гостя.

Женщина степенно поклонилась и начала споро собирать на стол. Печь, вероятно, была недавно топлена, и гречневая каша с топленым молоком были теплыми и вкусными. Я с удовольствием ел безыскусную еду с мягким ржаным хлебом, приготовленную умелыми руками. Поев, я с благодарностью отодвинул обливную глиняную миску и спросил хозяина:

— Давно кашляешь?

— С осени, как боярские холопы побили.

— За что побили?

— Хотели землю отобрать и в крепость ввести, только мы вольные смерды и ни в чьей воле не будем!

— У вас, что вся деревня вольная?

— Вся, добрый человек, только мало нас осталось, трудно приходится.

— А не лучше найти хорошего боярина, а то ведь забьют!

— Не лучше. Свободными жили, свободными помрем.

Мужик нравился мне все больше. Говорил он уверенно и спокойно.

— Ложись на лавку, я тебя лечить буду, — сказал я.

— Пустое это, — ответил он, — мне все нутро отбили, сам диву даюсь, как до пасхи дожил.

— Ложись. Попытка не пытка, хуже не станет, а выздоровеешь, сможешь за себя посчитаться.

— Эх, добрый человек, на Руси если начать друг с дружкой считаться, то и народу не останется. Пускай Господь за кривду спрашивает, а нам бы свои грехи замолить.

Несмотря на усталость, я активно взялся за лечение, но скоро почувствовал, что проку от меня мало: слишком вымотался за последние два дня.

— Пока все, — сказал я, — утром продолжим. Сейчас мне нужно выспаться.

— Ложись, батюшка, — откликнулась Марья. — Может, дать бараний тулупчик укрыться?

В избе было тепло от протопленной печи, и от тулупа я отказался. Вежливые хозяева отправили детей спать на полати и погасили лучины. Я, как только прилег, тут же провалился в глубокий сон.

Проснулся поздним утром от шума в подворье. В избе был полумрак, и я не сразу понял, где нахожусь. Когда вспомнил, прислушался, пытаясь понять, что там происходит. Во дворе слышались сердитые крики и плач детей. Догадался, что у хозяев очередные неприятности. Я быстро встал, натянул на себя кольчугу, нахлобучил на голову шлем и, низко пригнувшись в крохотных дверях, вышел наужу.

Судя по всему, хозяев опять приехали учить уму-разуму. Посредине двора на лошади сидел, подбоченясь, молодой парень в дорогих доспехах: русском панцире в виде кольчужной рубахи, покрытой красным бархатом, с двусторонней кирасой, закрывающей грудь и спину, с выпуклыми надраенными до блеска наплечниками и командовал несколькими ратниками. Те уже скрутили крестьянина и вязали его веревками по рукам и ногам. Хозяйка лежала на земле, а трое маленьких детей цеплялись за нее и плакали.

Мое появление вызвало интерес, но не тревогу. «Красавец-рыцарь» свысока покосил наглым глазом и продолжил ругать хозяина. Ругал он его безо всякой логической связи с происходящим, для порядка унижал, как говорится, человеческое достоинство.

— Эй, вы, — нарочито миролюбиво обратился я к ратникам, связывающим хозяина, — отпустите его!

Несмотря на мой военизированный вид, никто не обратил мои слова внимания. Тогда я многозначительно взялся за эфес сабли. Однако вытащить ее не успел. Конник небрежно глянул на меня сверху вниз, делано равнодушно отвернулся, тронул своего жеребца шпорой, и тот затанцевал на месте, тесня меня крупом. Я инстинктивно отступил немного в сторону, а парень вдруг полоснул меня уже обнаженным клинком. Поучилось это у него прямо-таки молниеносно: он ловко откинулся на круп лошади с крутым разворотом в седле, и правая рука, в которой была не видимая мной сабля, описав полукруг, опустилась на шлем.

Ощущение было такое, как будто по голове врезали дубиной. Шлем слетел и покатился по земле. Конник и ратники довольно заржали. Вместе с командиром их было шестеро, и они никого не боялись. Я, кстати, тоже. С меня хватило вчерашнего медвежонка.

Хохочущий конник вальяжно сидел в седле, опустив руку с саблей, ожидая, когда я наклонюсь за шлемом и подставлю ему шею. Однако я не оправдал его надежд. Я сделал шаг вперед и схватил обеими руками за подошву его сапога. Он не понял, что я хочу делать, напряг ногу, а я рванул ее вверх и выбросил «рыцаря» из седла. Думаю, что получилось это не менее эффектно, чем несколько секунд назад у него самого. Перелетая через коня, парень не успел вытащить ногу из правого стремени и грохнулся вниз головой на землю, после чего испуганная лошадь потащила его по двору к воротам.

Смех моментально смолк. Он сменился недоуменным молчанием. Теперь против меня стояло пятеро серьезно настроенных мужчин. Я не стал ожидать общего нападения и юркнул в избу. За мной никто не последовал. Противники, кажется, растерялись, не зная, что предпринять. Пока они совещались снаружи, я развязал рукава у рубахи, развернул найденный вчера шлем, вытряхнул из него золото и надел на голову. Пока возился, снаружи пришли к однозначному решению:

— Эй, ты там, выходи! — закричали грозно и требовательно.

Я откликнулся:

— Иду! Подождите!

Оставаться внутри было опасно. Ратники могли догадаться подпереть дверь снаружи и спалить меня вместе с избой. Окна же ее были столь малы, что пролезть в них мог разве что семилетний ребенок.

Выбираясь из вероятной ловушки, я, тем не менее, лезть на рожон не собирался. Вначале было необходимо несколько уравновесить наши силы. Приготовив лук и стрелы, я подошел к дверям, встал на колени и выглянул наружу. Великолепная пятерка стола полукругом возле дверей, ожидая, когда я, наконец, появлюсь. Я их немного разочаровал, не выйдя с повинной головой, а выстрелил с трех шагов в горло самого здорового ратника. Стрелял я по-монгольски, натягивая не тетиву, а выдвигая вперед деревянную часть лука, тут же приставляя следующую стрелу к тетиве. Скорострельность при таком способе стрельбы увеличивается раза в два. Вторая стрела вылетела секунд через пять после первой, так что никто не успел понять, что, собственно, происходит. Однако на третий выстрел времени у меня не хватило: ратники опомнились и прикрылись щитами.

Отложив лук, я выскочил наружу и ударил клинком снизу вверх под щит, которым ближний ко мне солдат защищал грудь и голову. Раненый пронзительно закричал, упал и начал кататься по земле. Теперь, когда противников осталось двое, можно было не спешить. Мне даже захотелось покуражиться над ними, как «плохому парню» из американского боевика.

— Ну, что таращите глаза! Бросайте оружие! — приказал я, играя саблей. — А то убью, как собак!

Ратники приказу не вняли и, вместо того, что бы сдаться, с криком бросились на меня. Сабли и доспехи у них были самые примитивные, да и ловкости явно не хватало. Их слепая ярость ни к чему хорошему не привела. Достать меня им не удалось, а я после нескольких ударов перерубил, в самом прямом смысле, у одного клинок у эфеса, а другому расколол железный котелок, защищавший голову. До черепа моя сабля не достала, но и представленные доводы оказались достаточно убедительными, чтобы умерить их воинский пыл.

Противники растерянно стояли, не зная, что делать. На крики и шум начали сбегаться крестьяне, но в подворье не входили, наблюдали за происходящим из-за плетня. Считая битву выигранной, я помог встать хозяйке. Она, даже не поблагодарив, бросилась к связанному мужу, неподвижно лежащему на земле.

— Иван, Иван! — закричала женщина тоскливым, полным муки голосом.

— Успокойся, — попросил я и, не обращая внимания на ратников, помог Ивану освободиться от пут.

Ему опять сильно досталось, но встать он смог сам. Лицо его приобрело землистый оттенок, но глаза лихорадочно блестели неутолимым гневом.

— Не вышло по-вашему? — спросил он недавних противников и вдруг плюнул в лицо тому, у которого я разрубил железный колпак.

Оплеванный зло покосился на Ивана и молча отерся.

— Встретимся еще… — зловеще пообещал он.

Разговор на этом оборвался. Во двор влетело очередное действующее лицо. Видимо, красавец-предводитель каким-то образом выпутался из стремени, совладал с конем и вернулся верхом. Его бархатный кафтан был весь в грязи, а сам владелец страшно зол. Оценив обстановку, он не испугался моих побед и с ходу бросился в бой…

Малый был, судя по всему, ловок и силен. Если бы он в первый раз ударил меня не по голове, а по плечу, то неизвестно, чем бы кончилось дело. Кольчуга у меня была отменная, но под ней не было ватника. Сабля вряд ли прорубила бы плетение железных колец, но поломать мне ключицу могла свободно.

…Всадник привстал на стременах, выставил вперед саблю и погнал коня прямо на меня. Расстояние, отделявшее нас, было метров двадцать. Между нами на земле лежали убитые и раненые. Я приготовился отразить атаку, но жеребец, чтобы не наступить на людей, сделал резкий скачок в сторону и встал на дыбы. Однако, грязный «рыцарь» легко удержался в седле и, ударив лошадь эфесом сабли по голове, попытался принудить встать на четыре ноги. Конь заржал и, не повинуясь, начал пятиться назад.

Оба сдавшиеся на волю победителя ратника бросились помогать своему предводителю и окончательно смешали картину боя. Один из них, тот, кого я обезоружил, вцепился в поводья и заставил коня опуститься на ноги, после чего «рыцарь» легко соскочил с жеребца и пошел в пешую атаку.

Доспехи у него были значительно тяжелее, чем у меня: плечи защищали наплечники, грудь и спину — кирасы. Даже на бедрах были какие-то металлические пластины. Вся эта амуниция сковывала движения, но, тем не менее, действовал он довольно быстро.

Я, опустив саблю, спокойно стоял на месте и ожидал столкновения. Страха не было и в помине, напротив, адреналин нагонял веселую ярость. Красавец витязь мне активно не нравился. Было в этом человеке что-то удивительно неприятное, при ангельской внешности — наглое высокомерие и небрежная жестокость. Впрочем, времени разбираться в своих эстетических предпочтениях в тот момент у меня не было.

Мы сошлись, и наши сабли со звоном столкнулись над головами. Я легко парировал первую атаку, подняв клинок почти вертикально вверх, и спустил саблю противника к своему эфесу. Потом попытался закрутить клинки и вывернуть оружие из руки.

Однако у меня ничего не получилось. «Рыцарь» сделал правильное, профессионально точное движение кистью и отступил в подготовительную позицию. Это было необычно. В семнадцатом веке такие фехтовальные приемы я еще не встречал.

Теперь нападал я и начал ответную атаку с обманного движения, пытаясь запутать соперника и попасть острием сабли в наименее защищенную часть тела между кирасой и наплечником. Противник разгадал мое намерение, легко уклонился и в свою очередь едва не поразил меня острием в лицо.

О легкой победе можно было забыть. Похоже, что шансы у нас были равные. У меня была лучше сабля и длиннее рука, у него более надежные доспехи и отменная реакция. К сожалению, понял это не только я. «Рыцарь» больше не лез в авантюры, он готовил атаку продуманно и действовал крайне осторожно.

Мы медленно кружили по свободной середине двора, делая вялые выпады. Каждый выжидал свой шанс и ждал ошибки соперника.

— Интересно, кто он такой, и откуда у него такая техника фехтования? — думал я, глядя в прозрачные, бешеные глаза соперника.

Наверное, и у «рыцаря» возникли аналогичные вопросы, во всяком случае, он спросил:

— Ты откуда такой взялся?

— Пописать вышел, — не очень вежливо ответил я, к месту вспомнив старый анекдот с такой физиологической концовкой.

— Сейчас будешь какать! — пообещал рыцарь. Похоже, он был в чем-то прав. Оставшиеся в строю соратники собрались помочь своему командиру. Они отошли от шока, вооружились саблями павших товарищей и шли на помощь своему патрону. Этого он, стоя спиной к дому, не видел. Непрошеная помощь, как ни странно, давала мне небольшой шанс. Когда один из помощников, тот, которому Иван плюнул в лицо, почти поровнялся с командиром, я дернул в его сторону глазами. «Рыцарь» невольно проследил мой взгляд, увидел боковым зрением, что сбоку от него кто-то есть, и на мгновение рассеял внимание.

Именно этого я и ждал. Как мог быстро и точно сделал резкий выпад, целясь в вожделенный плечевой сустав. Острие клинка почти без труда пропороло кольчугу и вошло сантиметров на десять в тело. Машинально я еще и повернул в ране клинок. Красавец громко вскрикнул от боли и попытался поднять саблю, но я пошел ва-банк и, пренебрегая защитой, ударил «рыцаря» по шее, которую защищала только изящно сплетенная медная бармица. Этот металлический, защитный воротник частично погасил удар, но сила его была такова, что полученная рана была заведомо «несовместима с жизнью».

Соратники «рыцаря», пораженные такой развязкой, тут же побросали сабли и отступили к избе. «Рыцарь», как курица сотрубленной головой, еще пытался что-то сделать, шагнул в мою сторону, даже начал поднимать руку, но глаза его уже были туманными, и ничего не видели.

Я устало опустил руки и плечи. По телу запоздало потекли струйки холодного пота. На смену нервному напряжению пришла тупая апатия. Решись оставшиеся в строю ратники в тот момент напасть на меня, я не смог бы оказать им даже минимального сопротивления.

Однако они были не в лучшем состоянии и, так же как и я, не знали, что делать дальше.

Крестьяне, увидев, что кровавое действие завершилось, начали сторожко входить во двор. Иван, устало опустив руки, стоял, прислонившись к стене избы, жена плакала у него на груди. Испуганные дети молча разглядывали лежащих на земле окровавленных людей.

Не глядя по сторонам, я ушел в избу. За мной в дверь протиснулись пленные.

— Боярин, — сказал ратник с разрубленным шлемом, низко кланяясь, — мы в твоей власти. Коли не возьмешь под защиту, крестьяне нас порешат. А мы что, мы люди служивые, подневольные. Нам что скажут, то мы и делаем.

Меня их отношения с крестьянами никак не касались, но решить его следовало по справедливости.

— Я вам не суд и не ангел-хранитель, — сказал я. — Пусть сами крестьяне скажут, какие у них на вас жалобы. Коли вы не разбойничали, не насильничали, то, по мне, идите себе с Богом.

— Как же не разбойничали, — раздался из дверей голос Ивана. — Про второго не скажу, его в воровстве не замечал, а вот ты, ирод, сколько народа зря перепорол, скольких ограбил?.. Мою жену не ты ли снасильничал?

— Врешь ты все, смерд поганый! — закричал тот. — Не верь ему, боярин, а баба твоя мне сама дала! Проходу мне от нее не было!

Дело прояснилось, но для торжества справедливости я решил выслушать свидетелей.

— Пошли во двор, спросим у крестьян.

Такой поворот стражника с разрубленным шлемом не устраивал, и он, не ориентируясь в обстановке, закричал:

— Боярин, кого ты слушаешь? Смердов поганых! Их вешать, а не слушать надобно!

— А ты что скажешь? — спросил я второго стражника.

— Мы воровством не замараны. А Федор, он что, он мужик строгий, справедливый, но больно до богатства и до чужих баб охоч. Это, правда, смерд не врет, баловал он с его женой силой.

— Ах ты, Фома проклятый, гад ползучий, — закричал Федор, — сам ты холоп поганый, и семя твое поганое, Господь он все видит! Отольются тебе мои слезки! Меченый боярин давно на тебя сердце держал, да я за тебя слово молвил, а ты мне изменой за мое добро платишь! Батюшка-боярин! — закричал Федор совсем иным, жалостливым голосом. — Помилуй невинную головушку!

— Я тебе не судья, вон кто тебе судья, — указал я на хозяина избы. А возьми-ка ты его, Иван, в кабальные холопы. Пусть грехи горбом отработает!

В избе наступила тишина, все ждали, что скажет Иван. Тот долго молчал. Он, как мне казалось, еще не отошел после нападения стражников и не мог просчитать создавшуюся ситуацию.

— Возьми, Иван, только живота не лишай, — запричитал испуганный донельзя Федор, — я потружусь!

— И то, не отпускать же этого изверга на горе людям, ан и убить грех. Прав ты, добрый человек, пусть потрудится, — согласился хозяин. — Его поучить, так знатный холоп получится.

Федор, забыв гордость, повалился в ноги новому господину.

Между тем во дворе начался митинг. Крестьяне обсуждали, что делать с убитыми и ранеными ратниками. Я вышел узнать, о чем идет спор.

Осмелевшие вольные крестьяне отсортировали убитых от раненых и решали, что делать с живыми.

Один из ратников, тот, в которого я стрелял из лука, был еще жив. Стрела попала ему в грудь и, пробив ватник, застряла в грудной клетке. Раненый лежал на спине, стрела торчала вертикально вверх, он ничего не просил и тихо стонал.

Наконечники стрел у меня были самые простые: двухперые с втулкой для древка. Никаких ершей, вилок, зазубрин на них не было. Потому я просто выдернул его из тела. Ратник вскрикнул, но тут же затих, обводя столпившихся вокруг крестьян умоляющими глазами.

Тот, которого я проткнул саблей, был плох. Одежда на его животе пропиталась кровью, и он молил дать ему воды. Заниматься безотходным производством, сначала калечить, а потом лечить я уже привык и велел занести пострадавших в сарай, где было светлее, чем в избе, раздеть и приготовить кипяченую воду.

Крестьяне, обрадованные неожиданным развлечением, быстро все исполнили. Я, как профессор перед студентами в медицинском институте, провел публичный сеанс хирургического и экстрасенсорного лечения. Не знаю, удалось ли мне как воину произвести впечатление на зрителей, в качестве лекаря успех у меня был полный.

Решив все первостепенные проблемы, я, наконец, позавтракал, и часок полежал в тишине и покое, снимая нервное напряжение. Вольному смерду Ивану после моего вчерашнего сеанса полегчало, и он без устали возился в подворье, приводя в порядок запущенное за время болезни хозяйство. Рядом с ним неотлучно находился его новый холоп.

Что делать с усопшими и ранеными, я решил после отдыха. Вотчина «Меченого боярина», как тут называли убитого красавца, была совсем недалеко от этой деревушки, чем, видимо, и объяснялся его повышенный интерес к дармовой рабочей силе. Сначала я хотел отправить «груз двести» и раненых на крестьянских подводах с единственным оставшимся в строю воином, Фомой. Однако вольные смерды и слышать не захотели о такой поездке, видимо, не без основания полагая, что могут не вернуться назад.

Мне также не хотелось быть сопровождающим скорбного груза, но другого выхода не было, только что похоронить убитых здесь, на месте их гибели. Однако это значило бы натравить на немногочисленных жителей деревни всю родню Меченого.

Чтобы не попасть к волку в пасть, я расспросил Фому обо всем, что касалось его недавнего господина и его вотчины. Глуповатый ратник довольно подробно живописал подвиги своего сюзерена, типа наглого, сластолюбивого и жестокого. Меченый был вроде бы боярским сыном, но сам нигде не служил. Он имел какие-то высокие связи в столице, что позволяло ему жить вольным феодалом. Самозваный вотчинник безнаказанно грабил окрестных крестьян, обкладывал податями купцов и даже собирал таможенные платежи за проезд по своей местности.

Большой дружины у него не было, только наличествующая здесь команда, но боялись его не только крестьяне, купцы, но и соседи-помещики. Меченый искусно владел всеми видами холодного оружия, чему я был свидетель, отличался отчаянной храбростью и не брезговал никакими подлостями. В имении у него остался целый гарем из похищенных девушек. В его дружине служили, говоря современным языком, матерые уголовники. Сам Фома находился в бегах после случайного убийства в драке соседа по стрелецкой слободе, потому и оказался в команде.

Получалось, что мне удалось избавить округу от самого настоящего хищника.

— А почему его прозвали Меченый? — спросил я бывшего стрельца.

— Сказывают, его пометил сам Сатана, — трусливо оглядываясь по сторонам, объяснил Фома.

— Он что, шестипалый, или у него на ногах пальцы сросшиеся? — спросил я, вспомнив подобное народное поверье.

— Нет, пальцев у него, как у всякого, — ответил стражник, — но на плечах у него нарисованы знаки необыкновенной красоты.

Мне стало любопытно, что это за знаки, но идти, раздевать и рассматривать покойного я был не в настроении. Тем более, что перед отъездом еще хотел провести сеанс лечения хозяина.

Наш траурный обоз состоял из двух сенных крестьянских телег и одного верхового. В первой телеге везли убитых, во второй — раненых. Я реквизировал для своих нужд жеребца убитого барина и ехал верхом.

Отправились в путь мы сразу после обеда. Крестьяне, жалея своих слабосильных лошаденок, в телеги не садились. Потому двигались мы медленно, как и полагается скорбной процессии. Раненный в живот ратник, несмотря на мои скромные усилия его вылечить, умирал. Тряска его доканывала, я это предвидел, но никто в деревне не захотел оставить его на своем попечении. Пришлось везти его в вотчину Меченого, где он тоже, скорее всего, никому не был нужен. Увы, это суровая реалия жизненного пути большинства наемников.

По словам Фомы, до их деревни было совсем близко, но добрались мы до нее часа через четыре. Деревня была довольно велика, домов в сорок. Постройки были только новые, и подворья необычно спланированы. Они не тянулись вдоль реки, как было принято, а составляли как бы каре, в середине которого, видимый издалека, возвышался господский дом. Такая планировка поселения была тем более странна, что местная речка была от нее в стороне, метрах в четырехстах. Обычно избы строили как можно ближе к воде, чтобы не тратить время и силы на ее доставку.

Наш приезд вызвал необычный интерес. Тут же сбежались все местные жители. Вопреки моему опасению, смерть барина никого не потрясла. Крестьяне молча подходили, крестились и отходили в сторонку.

— Не любили здесь Меченого? — спросил я разговорчивого Фому.

— А за что им его любить? — удивился он. — Они, почитай, все беглые, которых мы изловили и посадили на землю. Теперь здесь никого не удержишь, кои до урожая дотянут, а кои враз, сегодняшней же ночью, уйдут. Они только боярской строгостью тут и жили.

— А ты куда подашься? — поинтересовался я.

— Русь велика, места много. Может, в казаки пойду, а то в дружинники к хорошему боярину наймусь. Была бы шея, хомут найдется.

За разговором мы подъехали к барскому имению. Его окружала мощная ограда сплошным частоколом из длинных бревен. По углам возвышались сторожевые вышки, примерно такие же, какие делают в наше время в исправительно-трудовых учреждениях.

За этим высоким забором высился замок с башенками и стрельчатыми окнами, напоминающий подмосковные дворцы государственных служащих. Только выполнен он был не из красного кирпича, а рублен из дерева. Крепостные ворота при нашем приближении раскрылись, и наша скорбная процессия вползла во двор.

Меченый все больше удивлял меня своими пристрастиями. Внутреннее оформление двора и архитектура строений удивительно напоминали странные фантазии современных нуворишей. Как будто проектировал все это Владимир Брынцалов, владелец фармацевтической фирмы «Ферейн» — показная роскошь при полном отсутствии какого либо, даже плохого, вкуса.

Крестьяне остановили свои телеги у крыльца. На это никто не отреагировал. Двор был пуст, плачущие домочадцы не выбегали из дома и не спешили оплакивать хозяина. Тогда я окликнул привратника, открывшего нам ворота. Он подошел и тупо уставился в землю.

— Где люди? — спросил я.

— Тута все, — ответил он, не поднимая глаз.

— Где «тута»?

— Ну, мне-то почем знать.

— В доме кто-нибудь есть? — попробовал я зайти с другого конца.

— Бабы, — кратко ответил привратник.

— Что за бабы, и почему они не выходят?

— Заперты.

— Как это, заперты? — удивился я.

— Мне-то почем знать, — опять повторил он. Похоже, что говорить с этим олухом не имело смысла. Я соскочил с коня и поднялся на крыльцо. Однако оказалось, что привратник говорил чистую правду. Мощные дубовые двери, ведущие в покои, были заперты снаружи на железный засов. Изнутри покоев слышался негромкий вой. Я прислушался, но не понял, что это может быть. Тогда я отодвинул затвор и потянул за кованое кольцо, служившее ручкой. Тяжелые двери нехотя подались. Женский крик ударил по ушам, и мимо меня пронеслась группа представительниц прекрасного пола и устремилась к похоронным дрогам.

Я подался в сторону, чтобы меня не сбили с ног, и, не без удивления, наблюдал, как женщины начали рвать на себе волосы и скорбеть по усопшему барину. Такая неподдельная, я бы даже сказал, страстная скорбь меня удивила. У меня уже сложилось впечатление, что Меченый не пользовался здесь особой популярностью.

Однако, прислушавшись, к причитаниям, я начал сомневаться в искренности плакальщиц. Их стенания быстро стали отдавать духом эпических богатырских сказаний: тот же язык, те же поэтические приемы, те же идеи и представления. Унесла, мол, их милого дружка, «ясного сокола» «злодийская смертушка», «злодийка лиходеица-душегубица». А душа Меченого улетела в виде «малой птиченьки». Ну и, конечно, о лиходее-опричнике, убийце подлом не забыли — наслали проклятья на мою грешную голову.

Пока женщины оплакивали дорогого покойника, из дальних служб подтянулся простой народищко. Я выбрал в толпе мужика посмышленее и спросил его, есть ли здесь кто-нибудь из «местного руководства». Оказалось, что это мужик и есть командир среднего звена, что-то вроде сельского старосты.

— Нужно сколотить гробы и подготовить похороны, — распорядился я.

— Это мы разом, — небрежным тоном пообещал он. — Для боярина незабвенного всегда рады расстараться.

В словах мужика явно чувствовалась двусмысленность, но я не стал обижаться за дорогого покойника.

— Когда боярина будут обмывать и переодевать, позови меня, — велел я.

— Это можно, — легко согласился староста.

Женщины между тем продолжали причитать и постепенно завели остальных зрителей. Мужики начали отирать кулаками скупые мужские слезы, а бабы лениво заголосили. Я не стал ждать окончания скорбных криков и пошел посмотреть, что представляет собой жилище моего недолгого, таинственного знакомца.

Увы, внутри покои на первом этаже оказались совсем неинтересными. Меченый, видимо, не успел привести интерьер в надлежащий вид. Комнаты были полупустыми, обстановка самая примитивная. Планировка же была такой же бестолковой, как и все строение. Побродив по пустым комнатам, я поднялся на второй этаж. Здесь, судя по всему, были «апартаменты» хозяина.

Я заглянул в комнаты и обнаружил в одной из них собранную из клепок по принципу бочки ванну. Мало того, над ней висел бочонок с дырочками в днище! Не иначе, как Меченый пренебрег нормальной русской баней и пользовался ванной и душем!

Интерес к покойному у меня все возрастал, и я продолжил обследование странного жилища. Однако ничего любопытного больше не нашел.

— Никак, боярин, чего ищешь? — спросил меня из-за спины знакомый голос.

— Хоромы осматриваю, — ответил я старосте. — Здесь боярин жил?

— Здесь, — ответил мужик. — А вон там — спал, — добавил он с нажимом на последнем слове и указал на дверь, мимо которой я уже прошел, не заглянув в комнату.

— Покажи, — попросил я.

— Не могу, туда не велено входить.

— Мне все можно, — веско сказал я и вернулся к пропущенной светелке.

Староста, не возражая, двинулся вслед за мной, едва не дыша в спину. Его самого мучило любопытство. Дверь оказалась запертой. Никаких замков не ней не было.

— Может быть, кто-нибудь закрылся изнутри? — спросил я.

— Вроде некому, все во дворе… — почесал затылок староста. — Не иначе, как колдовство.

— Это точно, — подтвердил я и начал искать секретный запор.

Все, конечно, оказалось элементарно просто. Меченый применил дедовский способ запирать сараи. Внизу двери, в массиве, была просверлена дырка, в которую он вставил металлический штырь, точно входящий в отверстие в полу. Поднимать же его нужно было за веревку, конец которой находился на самом верху двери.

Мои «аналитические» способности произвели большое впечатление на старосту. От волнения, наблюдая за моими действиями, он почти не дышал. Разобравшись в запоре, я потянул за шнур и легко отворил дверь. Перед нами предстала большая комната с огромной кроватью и полом, сплошь устеленным коврами.

— Ни фига себе, вот это сексодром! — невольно воскликнул я.

Староста слов не понял, но смысл уловил.

— Лепота! — восхищенно сказал он, осматривая помещение. — Царские чертоги!

Я вошел внутрь. На «царские чертоги» спальня, конечно, не тянула, а вот на комнату эротомана-извращенца смахивала значительно больше. Меченый явно был неординарным бабником. Кровать была не меньше, чем два на три метра, и явно рассчитана на групповой секс.

Кроме того, все стены были завешены кандалами, плетками, веригами, черными рясами вперемежку с яркими тряпками и предметами непонятного назначения. К красном углу, вместо икон, помещалось чучело козлиной головы с выкрашенной в красный цвет бородой, а под ним — перевернутое вверх ногами деревянное распятие.

Повеяло чем-то давно знакомым. Было похоже, что я опять оказался в нужном месте в нужное время…

— А что это за женщины были заперты в доме? — спросил я.

— Эти-то, — пренебрежительно махнул рукой староста, — так, бояриновы соски.

— К-кто? — ошалело переспросил я.

— Девки бояриновы.

— Нет, ты их как-то по-другому назвал.

— Кого?

— Да женщин этих!

— Никак не называл, — удивился староста.

— Сосками ты их называл?

— Называл.

— А что такое соски?

— Бог его знает. Как боярин говорил, так и мы за ним следом.

— Ты велел боярина в дом перенести и раздеть?

— Велел.

— Перенесли его?

— Почем мне знать, может, перенесли, а может и нет.

— Иди, проверь и доложишь! И смотри у меня, начнешь баловать, не пощажу!

Неопределенная угроза подействовала. Староста с озабоченным видом удалился. Я же остался рассматривать «гнездо разврата». Было похоже, что судьба вновь свела меня с современником, забредшим в чужое время. Присмотревшись к аксессуарам и антуражу комнаты, я почувствовал, что попал в средневековый сексшоп. Судя по всему, резвился здесь Меченый по полной программе. Причем не просто так, а с мистически-религиозным уклоном.

Я подошел к козлиной голове. Чучело было сделано из рук вон плохо, мерзко пахло, шерсть на морде начала облезать, зато в глаза были вставлены два отполированных, черных, как ночь, куска агата.

— Боярин! Раздели! — позвал староста. Он вбежал в спальню, тяжело дыша с бледным лицом. — Правду говорили люди, что боярина Сатана пометил!

Я пошел вслед за ним, мы спустились на первый этаж, где в пустом зале но столе лежал убитый мной человек. У стен робко жались давешние плакальщицы. Две старухи обмывали тело. Стараясь не смотреть на глубокую рану на шее, я осмотрел тело Меченого. Вызывающие ужас дьявольские отметины меня нисколько не удивили. Я ожидал чего-то подобного: на плечах у самозваного боярина были самые обыкновенные татуировки.

— А он не Антихрист? — испуганно спросил староста.

— Дебил он закомплексованый, — непонятно для крестьян ответил я. — Как приготовите, можете хоронить.

— На кладбище или так зарыть?

— Можно и на кладбище, мертвые сраму не имут.

— Ну, если только ты велишь, — мало что поняв, уважительно сказал староста, окончательно признавая меня за начальника. — А с бабами что делать?

— Пусть идут наверх, я с ними поговорю.

То, что выделывал с несчастными женщинами извращенец, меня не интересовало, однако нужно было решить, что с ними делать дальше. Наложницы, повинуясь команде старосты, двинулись вслед за мной. Я нашел горенку с несколькими лавками, попросил женщин сесть, а сам остался стоять у окна. Теперь при нормальном освещении и спокойном состоянии мне удалось их рассмотреть. Вкус у Меченого был значительно лучше, чем можно было судить по его изыскам в архитектуре и дизайне. Все девушки были молоды и красивы.

— Ты как сюда попала? — спросил я кареглазую красотку с тонкими чертами лица.

— Тятя продал, — просто ответила она. — Кормиться было нечем, всему семейству погибель.

— А ты? — спросил я следующую красавицу с густыми льняными кудрями, еще всклоченными после недавней ритуальной скорби.

— Меня в холопки силой увезли от родных родителей. Боярин сказывал — за батюшкины долги.

— Понятно. Тебя тоже продали? — обратился я к очередной девушке.

— Нет, меня боярин у татар выменял. Они тятю зарезали, а нас всем семейством, с мамкой и братиками, в рабство гнали.

— Что же мне с вами делать? — задал я риторический вопрос.

— Оставь нас при себе, боярин-батюшка, — подсказала выход кареглазая девушка, — мы всему обучены, что скажешь, то и сделаем. И в цепях можем, и под поркой. Боярин покойный ко всему приучил.

— Не могу, милая, — почти извиняясь, сказал я, — мне держать гарем не по обычаю. Может, вам к родителям вернуться, у кого они есть?

— Куда ж нам возвращаться, коли мы порченые, — вступила в разговор до сих пор молчавшая девушка с полным, круглым лицом и чувственными губами. — Нас родители назад не примут, и никто замуж не возьмет. Нам одно остается, камень на шею и в воду.

— Ваша-то в чем вина? Вы же не сами сюда пришли, а насильно!

— А нас и слушать не станут…

Все пригорюнились, включая меня. Как обычно бывает, крайними всегда почему-то оказываются не палачи, а жертвы. Я действительно не знал, что делать с бедолагами. Решив, что, в крайнем случае, отдам их под надзор и опеку Натальи Георгиевны, я окончательное решение отложил на следующий день.

— Ладно, утро вечера мудренее. Похороним вашего губителя, может быть, что-нибудь и придумаем. Пока идите к себе.

— А выходить нам на вольный воздух можно или в светелках сидеть? — задала вопрос полнолицая.

— Можно, конечно, может, женихов себе приищите, а я за приданым не постою, — пошутил я.

— А новенькую отпереть? — опять спросила та же одалиска.

— Какую новенькую? — не понял я.

— Ту, что в тереме запертая сидит.

— Господи, еще одна на мою голову, — подумал я, а вслух сказал: — Конечно, выпустите.

— Боязно туда идти, да нам самим и дверей не открыть — произнесла девушка, почему-то смутилась и покраснела.

— Пошли, покажете, где ее заперли.

Вся стайка жертв мужской сексуальной агрессии суетливо бросилась показывать темницу очередной мученицы, а я, чувствуя себя товарищем Суховым из фильма «Белое солнце пустыни», пошел следом за своим новоявленным гаремом. «Темница» или, вернее, «светлица» находилась в одной из дурацких башенок на самом верху дома. Дверь оказалась запертой тем же самым способом, что и в спальню. Я потянул веревку, вытянул тайный штырь и, пригнувшись, вошел в тесную коморку с узким стрельчатым окном. Лица женщины, которая встала навстречу, против света было не разглядеть.

— Здравствуй, милая! — как можно доброжелательнее сказал я.

— Здравствуй, Алеша, — тихим голосом ответила женщина и сделала маленький шажок в мою сторону.

В груди у меня похолодело, и разом стали ватными ноги.

— Аля! — только и смог произнести я. — Алечка!

Потом меня словно бросило вперед, и я сжал ее в объятиях. Жена вздрогнула, на какой-то миг у нее напряглись плечи, но тут же расслабились, и она прижалась ко мне.

— Аля, Аля! — бессмысленно повторял я в те моменты, когда отрывал губы от любимого лица. — Неужели это ты!

В дверях толпились взволнованные одалиски, жадно следили за нами, переговаривались, но все это было неважно, воспринималось краем сознания. Главное было то, что я все-таки нашел ее, что, наконец, мы вместе.

— Дай я на тебя посмотрю, — попросил я, когда начало проходить состояние шока, и повернул любимую лицом к свету.

С последней нашей встречи Аля совсем не изменилась. То же тонкое личико и тени под глазами.

— Ты такая же, совсем не изменилась.

— Да, да, — шептала она, — наконец мы встретились.

— Это моя жена, — зачем-то сказал я толпящимся в дверях девушкам. Потом спросил у Али: — Как ты сюда попала?

— Это неважно, — ответила она, — главное, что мы встретились…

Разговаривать и тем более целоваться при таком стечении народа было неловко. Глаза зрительниц горели как фонарики. Я слегка отстранился от жены, спросил:

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. У меня все хорошо, как ты?

— Спасибо, нормально.

Разговор явно не ладился. Может быть, оттого, что все произошло так неожиданно. Нужно было о чем-то говорить, чтобы прикрыть неловкость:

— Как сын?

— У него тоже все хорошо, растет помаленьку, — ответила она, улыбаясь и ласково заглядывая мне в глаза. В этот момент я понял, что она все-таки изменилась, если не внешне, то внутренне. Оно и понятно, бедной девочке пришлось столько пережить!

— Где он? — спросил я о сыне, которого никогда не видел. Мы с женой растерялись во времени, еще когда она была только им беременна. С тех пор не могли встретиться. Ей удалось из восемнадцатого века вместе с ребенком попасть в Москву, в мою квартиру, а я в это время строил коммуну в послереволюционной России.

— Гостит у родственников, — неопределенно ответила Аля, продолжая приятно улыбаться.

— Родственников? — удивленно переспросил я. — Каких еще родственников?

— Ты их не знаешь.

Я открыл, было, рот, чтобы уточнить, какие у нее, круглой сироты, родившейся в восемнадцатом веке, нашлись родственники в семнадцатом, но ничего не спросил. Решил, что со временем все и так выяснится.

— Я люблю тебя, — отчетливо подумал я и посмотрел ей в глаза.

Она почему-то никак не отреагировала на это признание, продолжала все так же нежно улыбаться. Это меня удивило еще больше, чем появление таинственных родственников. Дело в том, что моя жена умеет читать чужие мысли. Этот дар она получила от старушки знахарки по имени бабка Ульяна. Именно Ульяны. Этот подарок она получит от девчонки, что сейчас нянчится с детьми Морозовой, через сто девяносто пять лет!

— Ты разучилась понимать? — спросил я, не уточняя, что именно.

— Я все прекрасно понимаю, — не уточняя, уверила Аля, видимо, для того, чтобы не выдавать посторонним свои способности. — Я так ждала нашей встречи!

— Я тоже, — ответил я, начиняя запутываться в своих ощущениях. Что-то здесь было не то и не так. Мы помолчали, глядя друг на друга. Потом она спросила:

— А где боярин?

— Какой боярин, Меченый, что ли?

— Здешний, хозяин, — уточнила она, видимо, не пожелав называть его неуважительным прозвищем.

— Погиб, — коротко ответил я.

Ее плечи под моими руками напряглись, стали твердыми.

— Как, как погиб! — воскликнула жена с неподдельным волнением.

— Не волнуйся, теперь все будет хорошо, его убили… Он там, внизу…

— Кто? Кто его убил?

— В бою, — неопределенно ответил я, не уточняя свое авторство.

Почему-то я не сказал правду, да и не нужно было Але говорить вслух, она сам могла прочитать мои мысли. Другое дело остальные пленницы, у которых с убитым были свои, может быть, не всегда неприятные отношения.

Почему-то Аля опять не поняла, о чем я подумал, и продолжала бессвязно, взволнованно говорить:

— Как же так, убили! Он сам кого хочешь убьет! Нет, этого не может быть!..

Я удивленно смотрел на ее неподдельно расстроенное лицо и ничего не мог понять. Неужели Меченый так ее запугал, что она поверила в его непобедимость? Или это синдром жертвы и палача?

— Он внизу, его готовят к похоронам. Можешь сама пойти посмотреть. Теперь тебе нечего бояться!

— Да, да, пойду… — бормотала она, потом внимательно посмотрела на меня и внезапно успокоилась. — Ты, Алешенька, за меня не волнуйся, это я так, я просто испугалась.

Тело ее расслабилось, как будто его отпустила внезапная спазма. Она вновь стала похожа на саму себя.

— Так кто же его все-таки убил? — неожиданно спокойно спросила Аля.

— Тебе это непременно нужно знать?

— Да, нужно.

Тихо, чтобы не услышали толпящиеся в дверях женщины, я признался:

— Я.

— Ты? — Аля полоснула меня взглядом и с трудом удержалась, чтобы не отшатнуться. — Опять ты!

— Что значит опять? — растерянно спросил я, не понимая, что происходит. — Ведь Меченый тебя похитил и держал в заточении! Ты что, успела в него влюбиться?!

— Нет! — резко ответила Алевтина и даже с отвращением передернула плечами. — Влюбиться! Скажешь такое! Ты не в своем уме!

Я опять ничего не понял. Радость от встречи начала стремительно линять. Было похоже, что совершается что-то непонятное, необратимое в наших отношениях, однако разобраться, что именно, так, с хода, у меня не получилось. Первым делом засосало ревнивое чувство, что у нее что-то было с Меченым, хотя на женщину, потерявшую любимого, Аля никак не походила.

— Как это произошло? — тусклым голосом спросила меня жена.

— У нас был поединок. Мне просто повезло, в противном случае на его месте был бы я. Это бы тебя больше устроило?

Разговор получался глупый и обидчивый. Главное, что Аля стала совсем другой, не той, которую я любил. Словно это была совершенно чужая женщина, просто похожая на мою жену.

— Что случилось, то случилось, — тем же безразличным тоном произнесла она. — Считай, что тебе повезло…

— Надеюсь, — сказал я, просто чтобы не молчать. — Ты выйдешь отсюда?

— Да, пойду посмотрю на покойного.

Я пожал плечами и, пройдя сквозь спешно расступившихся «одалисок», спустился вниз. Там было шумно. Староста руководил подготовкой к погребению и понукал бестолковых дворовых людей.

— Игорь помер! — закричал он, увидев меня, — Его тоже хоронить?

— Что еще за Игорь? — не понял я.

— Ну, тот, которого вы раненым привезли.

Я понял, о ком идет речь, и машинально пошутил:

— Нет, оставь его себе на память.

— Зачем он мне сдался? — искренне удивился староста.

Я не ответил, махнул рукой и вышел наружу. Першинские крестьяне уже собирались в обратный путь. Я забрал свои вещи из подводы и расплатился с ними мелкими серебряными монетами. Вид серебра произвел на свидетелей, толкущихся во дворе, впечатление, и обращаться ко мне стали исключительно «боярин».

Что делать дальше, я не знал. Оставаться в доме убитого мной человека было не очень комфортно, как и уехать, не оказав помощь жертвам моего беспутного современника.

— Боярин, — спросил меня староста, выйдя во двор, — а правду бабы говорят, что та, что запертая, твоя жена?

— Правду, — подтвердил я.

— Вот не подумал бы.

— Почему не подумал?

— Вроде как она тебе и не подходит.

— Почему?

— Не знаю, — смешался он, — вроде как не подходит, и весь мой сказ.

Я только пожал плечами, не стал вдаваться в подробности и попросил указать мне свободную комнату.

— В тереме хочешь жить или в службах? — уточнил староста.

— Где спокойнее?

— А хоть бы и в гостевой избе, — подумав, посоветовал он. — Там тихо, никто мешать не будет.

— Ладно, пусть будет в гостевой.

Староста сам проводил меня вглубь усадьбы. Дом для гостей был на отшибе у дальнего глухого забора. Как и все в этом странном имении, построили его, сообразуясь с вычурным вкусом хозяина. На мое счастье, он был нов, чист и пуст. Гостей сюда еще не селили, но комнаты уже были обставлены всем необходимым. Я осмотрел помещение и решил здесь остаться. Староста ушел, а я, наконец, избавился от тяжелых доспехов. Потом нашел в сенях кадку с водой, ковш и умылся. Осталось раздобыть пищу и отдохнуть, а уже потом на свежую голову разбираться со всеми странностями последних событий.

Однако проявлять заботу и гостеприимство никто не спешил. От нечего делать я постирал рубаху, в которой носил завернутыми найденные сокровища, и начал их перебирать. Честно говоря, свалившееся на голову богатство меня почти не волновало. Жить в этом веке, тем более заводить дом я не собирался, а тащить их с собой в XXI век было проблематично. Однако и бросать просто так было жалко. Я начал всерьез обдумывать способ переправки их в наше время. Нужно было найти какое-нибудь приметное место и закопать там сокровища, а через 400 лет место отыскать и выкопать клад. Потом я подумал, что за такой срок почвенный слой может подняться на несколько метров, и придется рыть целую шахту, чтобы добраться до клада.

Пока же, чтобы постоянно не таскать с собой такую тяжесть, я наклонил в сенях кадку с водой, подсунул под край чурбачок и разложил украшения на полу под днищем. Края у кадки были высокие, и все легко там уместилось. Туда же я спрятал свой похудевший мешок с серебром.

Пока я все это проделывал, никто из местных слуг в гостевом доме так и не появился. Просидев в одиночестве еще около часа, я нарядился во влажную рубаху и простоволосым (шапки у меня не было, зато было два шлема), отправился в большой дом. Там дела шли вполне успешно. Тела умерших обмыли, обрядили и положили на столы в зале для прощания. Дворовые и местные крестьяне стояли кучками во дворе и о чем-то судачили. Мое появление вызвало повышенный интерес. Тут же подбежал староста спросить приказаний. Я поинтересовался обедом и попросил принести еду в гостевой дом.

Он тут же позвал стряпуху, распорядился меня накормить, а я поинтересовался, когда будут похороны.

— Домовины сколотят только к завтрашнему дню, — сказал мне староста. — Ранее никак невозможно.

— Ладно, — согласился я с неизбежным, — если жена обо мне спросит, скажешь ей, где я.

Пока она почему-то не спешила со мной встретиться. Честно говоря, я тоже не рвался вновь заключить ее в объятия. Это было удивительно. Я приложил столько усилий, чтобы встретиться с ней, а теперь, когда мы рядом, придумываю отговорки, чтобы с ней не встретиться. Пройдясь по двору, я уже было направился к себе в гостевую избу, когда меня остановила кареглазая девушка, та, которую Меченому продал отец.

— Боярин, а ты про приданое правду сказывал или так шутил?

— Какое еще приданое? — не понял я.

— Ты давеча говорил, что коли мы, девки, найдем себе женихов, то ты дашь за нами приданое.

Я вспомнил, что действительно шутил на тему приданого, но меня, кажется, поняли буквально. Идея выдать «одалисок» замуж мне понравилась.

— Дам, — кратко ответил я. — Ищите.

— А я уже нашла, — опять задержала меня кареглазая.

— Когда же ты успела?

Девушка кокетливо повела плечами и сделала жест, долженствующий означать, что для нее женихи не проблема.

— А сколько за нами дашь? — вместо ответа спросила она.

— А сколько нужно?

— А сколько не жалко!

Вопрос поставил меня в тупик и отвлек от мыслей об Але.

— Пять ефимок хватит?

— Премного вам, боярин, благодарны, — низко поклонившись, ответила девушка. Она даже покраснела от удовольствия и победоносно посмотрела на подруг, слушающих наш разговор.

— А мне, боярин? — вышла из толпы очередная жертва сексуального насилия.

— Все получат по пять ефимок. У тебя что, тоже жених есть?

— А то!

Было похоже, что в огороде Меченого, кроме него, паслись и другие козлы.

— Ну, что же, счастья вам и согласия.

На этом активная фаза моей деятельности кончилась, и я вернулся в свои покои. Там уже с едой ждала кухарка, неряшливо одетая баба с заячьей губой. Еда оказалась свежей и отменно приготовленной.

— Спасибо, очень вкусно, — поблагодарил я, расправляясь с ужином.

— А то! — доброжелательно кивнула она. — Ешь на здоровье. Боярин, ты не знаешь, под кого мы теперь пойдем?

— Нет, не знаю.

— А ты сам не желаешь нами володеть? Я слыхала, что баба твоя здесь обретается. Оставайся…

— Я подумаю.

Утром я встал, как только рассвело, и вышел наружу. Аля ко мне так и не пришла. Все это было в высшей степени странно. Бросившись друг к другу, мы тут же почувствовали себя совершенно чужими. С вечера я еще надеялся, что она придет, и все объяснится, но к ночи ждать перестал. Кроме обиды, появилось раздражение, которое я не знал, на ком сорвать.

Когда я пришел в большой дом, там уже все встали. Приготовление к похоронам шло полным ходом. Плотники за ночь сделали-таки гробы, в них положили покойников и теперь ждали попа из соседнего села на панихиду. На кухне готовили еду к поминкам. Я без дела ходил по первому этажу в надежде встретить жену. Но ни ее, ни пассий Меченого здесь не было. Замотанный и задерганный староста торопливо поклонился, когда мы столкнулись в сенях, и, не останавливаясь, побежал по своим делам. У меня появилось чувство, что мне как мавру, сделавшему свое дело, остается удалиться. Что я и сделал.

Заняться было решительно нечем. Тогда я решил найти нарочного, чтобы отправить в Коровино, успокоить Минина, что со мной все в порядке. Увы, никто из тех, к кому я обращался, не пожелал лишить себя удовольствия присутствовать на похоронах помещика и, главное, участвовать в тризне.

Мои посулы хорошо заплатить никого не интересовали. Деньги играли столь незначительную роль в жизни крестьян, что интересовались ими только самые продвинутые. Основным трудовым стимулом, как и при социализме, была выпивка.

Все, кто мог передвигаться на своих двоих, или уже находились на барском дворе, или туда стремились. В избах и дворах оставались только древние старики и грудные дети. Побродив по пустеющей деревне, я вернулся на барский двор в народные гущи. Священник только что приехал на настоящей колымаге.

Я впервые видел этот экипаж, название которого сохранилось в языке, как обозначение чего-то громоздкого, неуклюжего. Действительно, это было весьма странное транспортное средство, домик, стоящий на высоких осях. Внутри колымага была обита красным сукном и малиновым бархатом, у нее по бокам находились двери, в которые были вставлены слюдяные окна с шелковыми занавесами.

Священник спускался из этого сооружение задом, по лесенке и, только оказавшись в безопасности на земле, повернулся к нам ликом и начал благословлять мирян. Это новое красочное зрелище привлекло во двор всех участников похорон и, главное, предстоящей тризны. Я надеялся, что и Аля выйдет под благословение, и мы, наконец, объяснимся, но ее по-прежнему не было.

Вместо нее явились все три невесты из числа раскаявшихся блудниц, чтобы пользуясь оказией, просить священника повенчать их с избранниками. Увидел я и женихов — совсем молодых парней, привлеченных, думаю, не столько приданым, сколько предстоящими плотскими радостями с красивыми и опытными девами.

Чтобы не выделяться из общей массы, я, как и все, подошел под благословение священника. Батюшка, старичок с добрым, простодушным лицом, щедро раздавал крестные знамения и давал целовать свою пухлую, мягкую руку.

— Это ты, сыне, привез убиенных? — спросил он меня.

— Я, отче.

— Как они преставились? — поинтересовался поп.

— Естественным путем, — серьезно ответил я. — Можно сказать, способом усекновения живота своего.

— Бог дал — Бог взял, — горестно вздохнув, сказал на это батюшка.

— Алеша, — позвал меня знакомый голос, и легкая рука прикоснулась к плечу, — нам нужно поговорить.

Забыв о священнике, я быстро обернулся. Аля, улыбаясь своей прежней, чуть смущенной улыбкой, стояла у меня за спиной.

— Не видел, когда ты подошла, я ждал тебя еще вчера, — со скрытым упреком сказал я.

— Прости, но я очень плохо себя чувствовала.

— Да, да, конечно. Я понимаю…

— Пойдем отсюда, здесь слишком много народа.

— Может быть, тогда в гостевую избу, там никого нет?

— Пошли.

Мы вышли из толпы, окружавшей колымагу. Я хотел взять жену за руку, но она незаметно ее убрала. Я сделал вид, что не заметил ее жеста и просто пошел рядом. К сожалению, у меня на совести было много чего, что должно было очень не понравиться любой жене, и это второй день угнетало меня. С ее способностью читать мысли она вполне могла узнать о моих романтических приключениях с другими женщинами и имела полное моральное право относиться ко мне, мягко говоря, сдержанно.

— Я недавно встретил бабку Ульяну, — сказал я, просто чтобы не идти молча.

— Да! Ну и как она живет? — вежливо удивилась Аля. — Здорова?

— Нормально живет, что ей сделается, она еще девчонка.

— Ты же сказал, что она бабка.

— Это в Захаркино она была бабкой, а здесь девчонка.

Аля, как мне показалось, хотела что-то спросить, но передумала, испытующе посмотрела на меня. Хотя так смотреть был повод скорее у меня. Она вела себя явно неадекватно, так, как будто потеряла память, или все, что нас связывало, было совсем неважно и забылось, как несущественные пустяки.

— Ты очень изменилась. Я, между прочим, попал сюда только для того, чтобы разыскать тебя.

— Откуда ты узнал, что я здесь?

— Мне сказали.

— Кто сказал?! — излишне торопливо и резко спросила она.

— Люди, — пожал я плечами. Объяснить кратко и на ходу все мои обстоятельства было просто невозможно.

— Странно, о том, что я нахожусь здесь, знал всего один человек, тот, которого ты называешь Меченым, — словно уличая меня во лжи, сказала Аля, недоверчиво глядя на меня своими необыкновенными глазами.

— Я не в том смысле. Я не знал, что ты находишься в этой деревне. Я сюда попал совершенно случайно. Пришлось везти убитого, ну, этого Меченого. Он разбойник, и его вольные крестьяне не хотели хоронить в своей деревне. Я говорю о другом. Я в это время попал только для того, чтобы встретиться с тобой.

— Этого обо мне тоже никто не мог знать.

— Тем не менее, мне сказали, что ты здесь.

— Вот я и пытаюсь узнать, кто тебе это сказал? Не понимаю, почему ты темнишь? — говорила она, явно начиная сердиться.

За разговором мы подошли к гостевой избе, и я, воспользовавшись поводом, не ответил.

— Проходи, пожалуйста. Здесь никого нет, и нам не помешают.

Мы прошли в горницу, и Аля выбрал себе место у окна, спиной к свету.

— Так кто рассказал тебе обо мне? — повторила она прежний вопрос.

— Я не знаю, кто они, — почти честно ответил я. — Эти люди нашли меня и сказали, что ты здесь. Для тебя что самое важное, кто что кому сказал?

— Не люблю, когда про меня болтают лишнее, — сердито сказала она. — Пожалуйста, в мое отсутствие не обсуждай меня, особенно с посторонними.

— Послушай, милая, тебе не кажется, что мы с тобой говорим на разных языках? — не выдержал я. — Что вообще с тобой происходит?!

— Со мной ничего. А вот ты последнее время ведешь себя очень странно. Куда, например, ты дел саблю?

— В какое «последнее время» и какую саблю? — удивленно спросил я.

— Ту, что у тебя была.

— У меня было много оружия, какую саблю ты имеешь в виду?

— Я имею в виду арабскую саблю в ножнах с самоцветами, которая была у тебя раньше. Та, которую ты украл, извини, взял у… — она замялась, не зная, как поименовать секту сатанистов, у которых я отобрал прекрасный старинный клинок в самом начале моих «подвигов».

— Она не арабская, а индийская, — уточнил я. — И почему она тебя вдруг заинтересовала та сабля?

— Я просто хочу проверить, откровенен ли ты со мной.

— Аля, я тебя не узнаю.

— Значит, ты не скажешь, где сабля?

— Далась она тебе! Что нам, больше не о чем говорить!

— Понятно, ты меня не любишь! — воскликнула она со слезой в голосе и типично истеричными нотками, которыми многие женщины сопровождают такое печальное для себя утверждение.

Честно говоря, у меня самого появилось такое же чувство, только в отношении себя. Моя милая, нежная, замечательная жена превратилась в какую-то куклу. Со вчерашнего дня я ломал себе голову, что с ней произошло, но ничего не мог понять. Вроде бы я общаюсь с совершенно незнакомым, странным человеком, у которого, кроме знакомой внешности, все чужое. Я сделал еще одну попытку разобраться в ситуации. Спросил:

— Что с тобой происходит? И вообще, как ты попала к Меченому?

Аля не ответила, посмотрела манящим взглядом и пошло облизав кончиком языка губы, прошептала:

— Хочешь сегодня ночью быть со мной?

— Ну, да, конечно, почему нет, — не очень любезно ответил я.

— Тогда будь со мной до конца откровенен.

Она, как слабая провинциальная актриса, играющая обольстительницу, сузила глаза и опять облизала губы. Меня это покоробило, но я еще попытался достучаться до нее прошлой:

— Зачем тебе моя откровенность, когда ты сама знаешь, о чем я думаю.

— Вот именно, я все знаю, но хочу, чтобы ты доказал мне свою искренность.

— Ладно, пусть будет по-твоему, искренность так искренность. Я несколько раз тебе изменил.

— Знаю, — неожиданно жестко сказала жена. — Все вы… я даже знаю, с кем. Но сейчас речь не о том, отвечай, куда ты дел саблю?!

— Да что ты ко мне прицепилась с этой саблей! — вспылил я, окончательно теряя терпение. — Не суй свой нос в мои дела!

— А, ты так! — пронзительно закричала она, наливаясь гневом. — Не хочешь по-хорошему, скажешь по-плохому! Взять его!

Лицо жены исказила гримаса неподдельной ненависти. Она готова была испепелить меня взглядом. Зубы хищно оскалились. Потом она перевела взгляд мне за спину, на двери. Я оглянулся, но ничего не успел рассмотреть. Все произошло мгновенно. Быстрая темная тень обрушилась на голову, и все померкло.