Гиперборейские тайны Руси

Мир русского фольклора неповторим и неисчерпаем. В нем есть общепризнанные фавориты и герои, так сказать, второго плана. Но это с позиций нашего времени. Сегодня практически неизвестно, как и почему совершенно определенные исторические реалии вызвали к жизни, например, с детства знакомые былинные образы. Объяснения, собственно, есть, но они все крутятся вокруг сравнительно недавней истории: Киевская Русь с собирательным образом князя Владимира Красное Солнышко и его вассальных богатырей, набеги степняков, татаро-монгольское нашествие (рис. 46). В действительности же этот и другой ему подобный антураж – результат позднейшего переосмысления более древних, но, к сожалению, изгладившихся в памяти событий. Сохранились лишь ключевые понятия да имена лиц, живших в баснословно далекие времена. И тем не менее смысловая реконструкция, базирующаяся на ноосферных источниках, позволяет в основных чертах понять роль и значение сохранившихся мифологем и закодированной в них информации. Попробуем взглянуть под этим углом зрения на некоторых былинных и сказочных персонажей.

^{Рис. 46. Богатырский поединок. Художник Н. Кочергин}

Святогор

От Святогорова цикла былин и сказаний, который, вне всяких сомнений, был когда-то обширным и разветвленным, до наших дней дошли жалкие крохи.

Настоящее имя старейшины русского богатырского пантеона – Светогор (рис. 47): именно так поименован он во многих былинах и прозаических пересказах (по существу, сказах) по месту своего рождения и обитания Светлым горам, расположенным далеко на Севере (отчего они еще иногда называются Сиверными горами):

Таким образом, 1-й слог в имени Святогора в его истинном звучании и смысле означает не «святость», а «свет». Но и 2-й слог, если копнуть поглубже, не так прост, как кажется на первый взгляд. Далеко не факт, что он означает «горы», где действительно развертываются основные события Святогорова былинного цикла. Если обратиться к самым истокам мировой культуры, когда человечество представляло собой единую и нерасчлененную этнолингвистическую и социокультурную общность, – то сама собой напрашивается параллель: лексема «гор» вполне может означать имя сокологолового древнеегипетского солнцебога Гора (Хора), сына Осириса. Правда, было все это во времена, когда прапредки будущих египтян обитали на Севере и даже не помышляли о том, что им когда-нибудь придется мигрировать к африканским берегам Нила.

^{Рис. 47. Святогор. Художник Н. Кочергин}

В древнерусской и древнеславянской мифологии солнцебог Гор (Хор) известен в несколько иной огласовке – Хорс (так именовалась одна из ипостасей солнца, ставшая языческим божеством и дожившая до принятия христианства). Этот вопрос я подробно рассматривал в предыдущих книгах настоящей серии. Сейчас же речь пойдет несколько о другом. Если согласиться с высказанной гипотезой о сопряженности имен Гора (Хора) и Святогора, а также о «солнечной семантике» последнего, то имя Святогора в его первоначальном смысле вполне могло означать «Светлое Солнце». Подобное словосочетание хорошо известно из ряда древнерусских текстов. «Светлое и тресветлое (!) Солнце!» – обращается в «Слове о полку Игореве» к древнему космическому божеству княгиня Ярославна, стоя в Путивле на городской стене.

Древнеегипетский Гор (Хор) рожден Исидой от умерщвленного Осириса. Возмужав, сокологоловый бог расправился с Сетом – убийцей отца. У Гора (Хора) пятеро детей; это – пять звезд «Бедра Коровы», так египтяне называли теперешнюю Большую Медведицу – главное созвездие Северного полушария. Дословно имя Гор (Хор) означает «высота», «небо»; его глаза: правое – Солнце, левое – Луна, оба олицетворяют свет. Вот и стало все на свои места: древнеегипетский Гор (Хор) оказался таким же «СВЕТОГОРОМ», как и древнерусский.

Известно также, как звали отца Святогора – Колыван (от прозвания древнего индоевропейского солнцебога Коло). Оба они – и Святогор, и его отец великаны. Колыван – кузнец-волшебник и, хотя он слеп, денно и нощно трудится в сакральной кузнице.

Сюда, специально для знакомства с отцом, Святогор привозил своего названого брата – Илью Муромца. Колыван был настолько необуздан и силен, что ему было невозможно даже руку подать. Потому-то Святогор посоветовал Илье протянуть отцу не ладонь, а раскаленный кусок железа. Слепой старик-исполин спокойно взял огненную чушку, сдавил и проговорил: «Крепка твоя рука, Илья. Хорош ты богатырек». Впоследствии Илья еще раз навестит Колывана по просьбе умирающего Святогора, дабы получить от отца «вечное прощеньице». Многое пришлось пережить Святогору на своем веку. Записи фольклористов донесли до нас два знаковых эпизода, предшествовавших встрече с Ильей Муромцем: женитьба Святогора и первое испытание судьбы.

Это предание сохранилось только в прозаическом пересказе П.Н. Рыбникова. Здесь местом действия являются Сиверные (Северные) горы, где находится волшебная кузница Колывана, Поморское царство, где живет будущая невеста богатыря-волота (на Севере оно может располагаться только на берегу Ледовитого океана или его морей), и Святые (Светлые) горы, где живет сам исполин. А начинается сказ со второго эпизода, который невозможно не упомянуть, – со знаменитой встречи Святогора с Микулой Селяниновичем и его чудесной «сумочкой переметной». Хранилась в ней тяга земная, да не далась она Святогору: как ни тужился великан – не смог даже приподнять той сумы (рис. 48):

В этом эпизоде закодирована бездна сакральной информации, связанной прежде всего с возможностью владения и управления колоссальной природной силой (тягой земной) – вполне гиперборейские реминисценции. Любопытно также, что в приведенном отрывке сумочка в конечном счете принадлежит не кому-нибудь, а скоморохам – древнему сакральному братству, владевшему тайным знанием, архаичными песнопениями и испокон веков свободно бродившему по Руси.

^{Рис. 48. Святогор и тяга земная. Художник Иван Билибин}

После неудачи с неподъемной сумочкой захотелось Святогору узнать про свою судьбу и что ему на роду написано. Микула предсказывать ничего не стал, но поведал, что далеко на Северных горах «под великим деревом» (отголосок мировой легенды о Космическом древе) стоит кузница, в ней кузнец-провидец кует два тонких волоса и знает все про судьбу каждого (знаменитый общеславянский всезнающий Дед Всевед). Добрался Святогор до вещего ковача, тот ему все и поведал. В Поморском царстве найдет богатырь свою суженую, она вот уже как тридцать лет «лежит в гноище», покрытая коростой. Нашел Святогор ту страдалицу – тело от струпьев, что «кора еловая». Подумал: «На что нужна такая жена». Ударил ее мечом в грудь и ускакал. Хорошо, что денег не забыл оставить. А девица тем временем очнулась и превратилась в неописуемую красавицу. На деньги, оставленные вероломным женихом, разбогатела и поплыла «по славну по синю морю» к «городу великому» на Светлых горах, где и нашла Святогора. Тот ее не узнал, но тотчас же влюбился, и в урочный час стала красавица его женой. А как повел богатырь новобрачную к супружескому ложу да увидал шрам-рубец от своего же меча, то сразу обо всем догадался и, главное, понял: не уйти никуда от своей судьбины.

^{Рис. 49. Святогор везет жену в хрустальном ларце. Художник Иван Билибин}

Далее в Святогоровом цикле былин и сказаний сохранились только эпизоды встречи с Ильей Муромцем и трагической смерти самого Святогора. Впрочем, знакомство и побратимство двух богатырей также началось с трагедии. Помимо венчанной жены, о которой говорилось выше, у Святогора была еще жена невенчанная. Он повсюду возил ее с собой в хрустальном ларце (рис. 49) и выпускал подышать и поразмяться только во время остановок. Однажды, когда Святогор заснул, а жена томилась возле спящего мужа, появился Илья Муромец и спрятался на дереве. Что предприняла женщина в столь пикантной ситуации? Спящего богатыря она будить не стала, а принялась соблазнять Илью (рис. 50). И не безуспешно:

^{Рис. 50. Жена Святогора соблазняет Илью Муромца. Художник Иван Билибин}

Порядочная стерва, одним словом, эта Святогорова жена оказалась. После ряда перипетий, когда обнаружился обман, Святогор собственноручно казнил неверную жену:

С Ильей же стал Святогор побратимом на веки вечные и отправился вместе с ним по рубежным землям:

Только недолго пришлось богатырям вместе век вековать. Знать, на роду было Святогору написано: как появится на его пути достойный преемник, передать ему свою сакральную силу и отойти в мир иной. Так и произошло. Встретился на их пути огромный каменный гроб. Лег в него Илья – как сказано в одном прозаическом тексте, оказался он велик, как мушке мелкой. Лег Святогор – в самый раз хоромина пришлась. Крышкой прикрылся и всё – назад отодвинуть не в силах:

Попытался Илья мечом крышку изрубить (рис. 51), да не тут-то было: на месте каждого удара тотчас же появлялся железный обруч, еще сильнее охватывая гроб. Так и не смог Святогор из ловушки выбраться (данный эпизод, кстати, совпадает с древнеегипетским мифом о кончине Осириса, что доказывает их общее происхождение). Понял Святогор, что смерть пришла. Была в смертной гробнице щелочка (по другим вариантам – окошечко). Через нее-то и произошел акт передачи силы и старшинства от Святогора к Илье, который носит ритуально-мистический характер: Святогор лежит в каменном гробу, и в этот момент «пошла из него да пена вон»[27]. При помощи этой таинственной «пены» и совершился акт передачи силы от одного богатыря к другому:

Ну и, конечно, главный завет, данный Святогором перед смертью Илье: «Можешь ты воевать, доброй молодец, / Зачишшать [так!] свою Россиюшку».

^{Рис. 51. Илья Муромец пытается освободить Святогора из гроба. Художник Иван Билибин}

Александр Асов считает, что русский богатырь Святогор был одновременно и Атлантом. С этим можно согласиться. Если принять точку зрения, высказанную еще Аполлодором в «Мифологической библиотеке», согласно которой Атлантида тождественна северной Гиперборее. В XVIII веке данную концепцию обосновал известный астроном и политический деятель Жан Сильвен Байи (1736–1793). В таком случае в ряде наиболее архаичных былин мы находим глухие отзвуки былых гиперборейских времен. Об этом же свидетельствуют и сказания о других русских богатырях, и в частности о Вольге.

Вольга

Во многих текстах былин о Вольге, записанных в разных местах, он именуется Волхом (В)сеславьевичем, то есть «волхвом». В дальнейшем в народном представлении архаичный образ Вольги даже слился с исторической фигурой другого волхва и князя-жреца – Олега Вещего. Вместе с тем в имени Волх (Вольга) скрыт еще один более глубокий пласт, связанный со старославянским названием «великана» – «волот» (оба слова – однокоренные). Волх Всеславич он и волхв, и волот (великан). Это многое проясняет в весьма загадочном былинном образе, естественно вписывающемся (вместе с исполином Святогором) в общекультурную концепцию и легендарную историю, согласно которой в древнейшие времена на земле обитала особая раса людей-великанов.

^{Рис. 52. Дружина Вольги. Художник Иван Билибин}

С точки зрения языческого мировоззрения Волх (В)сеславьевич – даже и не имя, а скорее достойный и почетный титул типичного вождя и жреца, предводителя небольшой дружины воинов-профессионалов (рис. 52). Они побеждают не числом, а умением, хитростью, внезапностью, искусной стратегией и тактикой. Сам Вольга – богатырь, способный менять облик, превращаясь то в рыбу, то в птицу, то в зверя. Он и дружинников своих может оборотить в муравьев и вместе с ними незаметно проникнуть во вражескую крепость. В целом же оборотнический «реестр» богатыря таков:

В приведенном фрагменте из памяти сказителя выпала еще одна из колоритнейших (воистину – индоарийских!) аватар Вольги – щука (рис. 53). Его рождение – из ряда вон, оно не вписывается в обычную схему рождения былинных героев. По существу Вольга – сын Змея, от которого забеременела его мать-княгиня[28]:

^{Рис. 53. Иллюстрация Ивана Билибина к былине о Вольге}

Странная, конечно, ситуация, но не вполне безнадежная для понимания и объяснения. Если представить, что в описаниях фантастической любви отвратительного змея и прекрасной молодой женщины в скрытом и трансформированном виде говорится не о пресмыкающемся, а о тотеме змея, то все становится на свои места: представители соседнего племени, клана, поклонявшиеся змею, брали в жены славянских красавиц, и от этого союза рождались будущие богатыри. Можно пойти еще дальше в глубь веков и тысячелетий – в эпоху матриархата, когда женщины сами определяли себе избранников (именно – во множественном числе!), среди которых могли оказаться и представители мужского братства, связывающего свои сакральные ритуалы и традиции со все тем же змеем[29].

Рождение Вольги столь же чудесное, как и его зачатие. В другом былинном тексте, записанном еще Киршей Даниловым, повествуется:

В приведенном фрагменте существенным представляется и поминание Индейского царства. С чего бы это вдруг? В былинах или сказках подобное географическое понятие встречается крайне редко. И все же кое-где проскальзывает. Случайно это или не случайно? «Специалисты» по фольклору в один голос скажут: случайно! А я возрожу им не менее твердо: нет, не случайно. В былине о Вольге в десятижды трансформированном и приспособленном к русским реалиям виде содержатся смутные воспоминания о стародавней гиперборейской эпохе, когда племена индоариев, продвигаясь с Севера на Юг, соприкасались с другими индоевропейскими протоэтносами (в данном случае – со славянскими и проторусским).

В данной связи интересно вообще разобраться в том, что представляет собой архаичный корень «инд» и каково его значение в русском языке. По скрупулезному подсчету специалистов-историков, разделяющих концепцию полярной прародины человечества, на Русском Севере с гиперборейских времен сохранилось множество топонимов и гидронимов с корневой основой «инд» (а также другими типичными ведическими корнями – «ганг», «рам», «сур», «свар», «пан» и т. п.). Но сейчас речь пойдет о другом. В русском языке, оказывается, тоже имеются архаичные слова с тем же корнем. Нет не вторичные образования (вроде «индейка», «индиго», «индий» и др.), появившиеся сравнительно недавно, а такие, которые восходят к самым истокам былой индоевропейской этнолингвистической общности.

Имеется, скажем, в русском языке на первый взгляд ничего не говорящее словечко «инда» («индо»). В современных словарях оно проходит по классификации союз и частица одновременно. В классической русской литературе слово это эксплуатировалось достаточно активно, но в основном в усилительном плане (например: «инда тоска возьмет» и т. п.). Между тем Владимир Даль так расшифровывает данное слово: еще во время составления его словаря «инда» означало «иной», а это, как говорится, совершенно иное дело (тавтологии здесь избежать трудно). Следовательно, индоарии во времена гиперборейских миграций для тех, с кем им приходилось сталкиваться (и кто отвергал пантеон ведических богов во главе с громовержцем Индрой), могли быть всего-навсего иными людьми, иным народом, а Индия – иной страной[30]. Вполне возможно, что и современное слово «иной» – всего лишь сокращение (достаточно позднее) первичной лексемы «индой». Такое сокращение типично для русского языка: достаточно вспомнить, как образовались современные названия некоторых русских городов – Брянск (первоначально – Добрянск), Псков (первоначально – Плесков), Тверь (первоначально – Твердь).

Описание «тоя Индеи богатыя» далекой гиперборейской эпохи содержится и в другой популярной былине – о Дюке Степановиче (рис. 54), который и сам родом оттуда. Эта былинная «Индия» могла быть в любом месте современной России, где во время миграций оказывались индоарийские племена:

Неспроста, должно быть, спустя тысячелетия после гиперборейской эпохи Николай Клюев, имевший доступ к утраченной ныне сакральной информации и обладавший ноосферным видением, прозывал Россию Белой Индией. В его заветных стихах проступают забытые реалии стародавних гиперборейских времен и слышатся грустные напевы арийских переселенцев:

^{Рис. 54. Иллюстрация Ивана Билибина к былине о Дюке Степановиче}

Подвиги Вольги со дружиною в Индейском царстве напоминают действия царевича Рамы во владениях демона Раваны – только в схематичном виде. В русской былине у властителя таинственного Индейского царства вполне гиперборейское имя – Салтык Ставрович. Хотя имя Салтык укоренилось на Руси в виде фамилии Салтыков, о его происхождении что-то определенное сказать трудно. Даже Макс Фасмер разводит руками и приводит в своем словаре две равноправные версии: слово «салтык, заимствовано либо из уйгурского (что, заметим, крайне маловероятно), где оно значит «подать», либо из татарского, где означает «хромой». Фасмера, как всегда, занесло не в ту сторону, ибо, по Далю, «салтык» – слово исконно русское и означает «лад, склад, образец». (Даль приводит массу пословиц и поговорок на сей счет, которые заведомо не могут быть тюркскими: например, «на свой салтык» означает «на свой лад».) Что касается отчества «индейского царя» Салтыка, то, хотя в греческом языке «ставр» означает «крест», – к имени Став(е)р он вряд ли имеет какое-то отношение: Став(е)р – исконно русское имя, восходящее к гиперборейским временам (известен даже былинный цикл о богатыре Ставре Годиновиче, а в былинах, как хорошо известно, имена греческого происхождения почти не встречаются). Супругу Салтыка Ставровича тоже величают совсем по-гиперборейски – Елена Аздяковна (Елена – понятно, имя ее отца Аздяка – более чем загадочно).

В некоторых редких записях былин о Вольге зафиксирована и его смерть: она оказалась столь же мистической, как и вся его жизнь. Смерть богатыря-оборотня наступила от «камня огромного»: совершая, по всей видимости, какие-то магические действия, Вольга не сумел преодолеть сакральную силу камня (чем-то напоминающую «тягу земную» в «сумочке переметной») и перепрыгнуть через него. Тут ему и смерть пришла…

Словен и Рус

Предания о первопредках того или иного народа широко распространены по всему миру. Есть они и у русских (рис. 55). Однако по ряду причин долгое время существовали только в устной форме и относились к разряду тайного знания. Еще М.В. Ломоносов называл дату начала человеческой истории, далеко выходящую за границы самой дерзкой фантастики – четыреста тысяч лет (точнее – 399 000). А опирался он, как мы помним, на вычисления вавилонских астрономов и свидетельства египтян, зафиксированные античными историками. Именно тогда произошел один из планетарных катаклизмов, приведший к гибели Арктиды-Гипербореи и вызвавший катастрофическое похолодание на Севере.

^{Рис. 55. Праотцы русского народа. С картины Николая Рериха}

В писаной же истории действуют совершенно иные исторические даты. В реконструированной Повести временных лет, которой открываются все главные русские летописи, первой реальной датой назван 852 год н. э. (или в соответствии с древнерусским летосчислением – лето 6360-го), когда появился у стен Царьграда мощный русский флот – потому-то и попала сия дата в византийские хроники, а оттуда – в русские летописи. Следующая, воистину знаковая, дата – 862 год (лето 6370-го), год призвания на княжение Рюрика и его братьев. Именно с этой даты и принято было долгое время вести отсчет русской истории: в 1862 году даже было отмечено с превеликой помпой так называемое 1000-летие России, по случаю чего в Великом Новгороде установили великолепный памятник по проекту скульптора Михаила Микешина, ставший чуть ли не символом российской государственности и монархизма.

Есть, однако, в русских летописях еще одна дата, не признанная официальной наукой. Речь идет о древнерусском сочинении «Сказание о Словене и Русе и городе Словенске», включенном во многие хронографы русской редакции начиная с XVII века (всего известно около ста списков данного литературного памятника). Здесь рассказывается о праотцах и вождях русского (и всего славянского) народа, которые после долгих скитаний по всему миру появились на берегах Волхова и озера Ильмень в середине 3-го тысячелетия до новой эры (!), основали здесь города Словенск и Старую Руссу (рис. 56) и предприняли ряд военных походов: как сказано в первоисточнике, ходили «на египетские и другие варварские страны», где наводили «великий страх».

В сказании называется и точная дата основания Словенска Великого – 2395 год до н. э. (или 3113 год от Сотворения мира). Спустя три тысячи лет, после двукратного запустения, на месте первой столицы Словено-Русского государства был построен его преемник – Новгород. Потому-то он и назван «новым городом» – ибо «срублен» был на месте старого, по имени которого новгородцы долгое время еще продолжали прозываться «словенами» (таковыми их знает и Несторова летопись). Досталась Ново-граду от его предшественника также и приставка – Великий.

^{Рис. 56. Город строят. Художник Николай Рерих}

К сожалению, большинство историков – крупных и мелких, отечественных и зарубежных, умерших и здравствующих – односторонне представляют связь между устной и письменной историей. В качестве документальной основы признаются, как правило, только письменные и материальные источники. Так называемая устная традиция передачи сведений о прошлом отвергается начисто, высмеивается и шельмуется. При этом в упор не замечаются самоочевидные истины: многие основополагающие исторические труды (от Геродотовой «Истории» до Несторовой Повести временных лет) зиждятся исключительно на устных преданиях и рассказах.

У устных преданий другая жизнь, нежели у письменных. Как отмечал академик Борис Дмитриевич Греков (1882–1953), «…в легендах могут быть зерна истинной правды». Поэтому непременным условием аналитического и смыслового исследования исторических сказаний является отделение «зерен от плевел». Легенды о происхождении любого народа всегда хранились как величайшая духовная ценность и бережно передавались из уст в уста на протяжении веков и тысячелетий. Рано или поздно появлялся какой-нибудь подвижник, который записывал «преданья старины глубокой» или включал их в подредактированном виде в летопись. Таким образом поэмы Гомера (беллетризированные хроники Троянской войны) были записаны еще в античные времена, русские и польские предания – в начале 2-го тысячелетия н. э., Ригведа и Авеста – в XVIII веке, русские былины и карело-финские руны – в XIX веке и т. д. По логике же ученых-ригористов: раз Ригведа и Авеста (и соответственно – подавляющее большинство фольклорных произведений) не были записаны во времена их создания, значит, все эти тексты являются сомнительными.

О схеме устной передачи, сохранения, записи и печатного воспроизведения древних текстов можно судить по магическим заговорам. Никто не станет оспаривать, что большинство заговоров (безотносительно какому народу они принадлежат) уходят своими корнями в невообразимые глубины далекого прошлого. Как уже отмечалось, во многих русских сакральных заговорах присутствуют такие архаичные мифологемы, как остров Буян, Алатырь-камень и пр., наводящие на мысль о гиперборейских временах. Тексты эти исключительно консервативны, то есть передаются от поколению к поколению на протяжении многих тысячелетий практически без изменений. Передаются тайно, с оговорками и соблюдением различных условий – в противном случае заговор теряет свою магическую силу. Вместе с тем и сегодня любой, кто захочет и приложит не слишком большие усилия, может отыскать такой древний заговор (не обязательно в глухой деревне и у столетней старухи), записать его и при желании – опубликовать. И что же – разве будет означать публикация, к примеру, 2002 года, что перед нами подлог, обман или фальсификация? Ничуть! Но ведь именно так рассуждают те, кто подвергают сомнению устную традицию передачи исторических знаний.

Современные историки-снобы, как и их позитивистски настроенные предшественники, не видят в легендарных сказаниях о Русе и Словене никакого рационального зерна, считая их выдумкой чистейшей воды, причем сравнительно недавнего времени. Так, прославленный наш историк Николай Михайлович Карамзин (1766–1826) в одном из примечаний к I тому «Истории Государства Российского» называет подобные предания «сказками, внесенными в летописи невеждами». Спору нет: конечно, безвестные историки XVII века что-то добавляли и от себя, особенно по части симпатий и пристрастий. Но так было всегда и повсюду (наше время, кстати, тоже не исключение).

О том, что «Сказание о Словене и Русе» долгое время существовало в устной традиции, в Петербургскую академию наук написал историк Петр Никифорович Крекшин (1684–1763), происходивший, кстати, из новгородских дворян. Обращая внимание ученых мужей на необходимость учета и использования в исторических исследованиях летописного «Сказания о Словене и Русе», он отмечал, что новгородцы «исстари друг другу об оном сказывают», то есть изустно передают историческое предание от поколения к поколению. Это – очень важное свидетельство. Из него недвусмысленно вытекает: помимо летописной истории на Руси существовала всегда еще и тайная устная история, тщательно усваиваемая посвященными и так же тщательно (но безо всяких записей) передаваемая от поколения к поколению.

Что представляли из себя подобные устные предания, тоже, в общем-то, известно. Ибо находились все-таки подвижники, которые отваживались доверить бумаге или пергаменту сокровенное устное слово. Один такой рукописный сборник XVII века объемом в 500 листов, принадлежавший стольнику и приближенному царя Алексея Михайловича Алексею Богдановичу Мусину-Пушкину (ум. ок. 1669), был найден почти через двести лет после смерти владельца в его родовом архиве, хранившемся в Николаевской церкви вотчинного села Угодичи, что близ Ростова Великого. Манускрипт, содержавший записи 120 древних новгородских легенд, к величайшему сожалению, вскоре оказался утраченным: вывезти его в столицу для напечатания без разрешения собственника (а тот в момент находки отсутствовал) не представлялось возможным. Сохранился лишь пересказ новгородских предлетописных сказаний, сделанный ярославским краеведом и собирателем русского фольклора Александром Яковлевичем Артыновым (1813–1896). Содержание многих полусказочных преданий практически совпадает с сюжетами «Сказания о Словене и Русе». Однако не владевший методикой научного исследования литератор-самоучка Артынов попытался «улучшить» имевшиеся в его распоряжении тексты, приблизить их архаичный язык к современному, нанеся тем самым неисправимый вред древним памятникам. Тем не менее налицо недвусмысленное доказательство существования корпуса древнейших новгородских сказаний и попыток сохранить их в записи для потомков.

Так было принято во все времена и практически у всех народов до тех пор, пока в их среде не появлялся какой-нибудь местный «отец истории» (вроде эллинского Геродота или русского Нестора) и не превращал устные сказания в письменные. Наиболее показательный пример (по времени, кстати, почти совпадающий с появлением многочисленных копий «Сказания о Словене и Русе») – «История государства инков», составленная в конце XVI века и опубликованная на староиспанском языке в Лиссабоне в 1609 году. Ее автор – инка Гарсиласо де ла Вега (1539–1616) – рожденный в законном браке сын испанского капитана-конкистадора и индеанки. Именно от матери и ее ближайших родственников будущий историк еще в детстве воспринял всю устную историю древнего народа, что дало ему возможность спустя десятки лет, переселившись в Испанию, связно изложить и издать ее в виде почти тысячестраничного труда. Русская версия собственной древней истории скромнее по объему, но «схема» ее устной передачи и история обнародования практически такая же, как и у тайной хроники инков.

Вот как выглядит, к примеру, в пересказе Александра Артынова начало легендарной истории князя Руса, выступающего в утраченном манускрипте под именем Росс-Вандал (перед тем, как он появился на территории нынешней России):

«Царевич Росс-Вандал, сын царя Рагуила, внук Вамы, правнук Вениамина, младшего сына праотца Иакова, был с самых юных лет храбрый витязь, счастливый полководец и непопятный ратоборец. Он пронес оружие свое до берегов Евксинского понта, на берегу которого построил три города и назвал их так: один – Иберией, другой – Колхидой, а третий – Пафлагонией. И населил их охотниками из дружины, ходившей с ним. Он был страшен своею храбростью всем окрестным царям, живущим вблизи Евксинского понта. Не менее того гремела о нем слава по всему восточному прибрежью Средиземного моря. Даже столица Палестины Иерусалим была покорна ему. Отселе в одно время ходил он в скифский град Вифсану к царю оного Риссону, сыну царя Диссона, по поручению отца своего царя Рагуила. Там увидел он великую красавицу, дочь царя Риссона по имени Полимния, и пленился ее красотой. Стал просить он у отца ее царя Риссона Полимнию себе в супружество. Царь Риссон готов был согласиться, но только при одном условии: молодые должны остаться жить в его царстве. Царь Рагуил, отец царевича Росса, в этом сыну своему не воспрепятствовал. Итак, царевич Росс стал супругом скифской царевны Полимнии, поселившись вместе с ней в городе Вифсане.

У царевича Росса был искренний друг и товарищ по оружию царевич Априс, сын египетского царя – фараона Нехона, того самого, который выкопал великий канал, соединивший реку Нил с Чермным, или Красным, морем. Нехон, однако, принужден был оставить недоконченной эту работу по слову одного пророка, который сказал ему, что этот канал отворит варварам вход в Египет и будет тогда путь свободным из Средиземного моря в Чермное.

Царевич египетский Априс по дружбе своей с царевичем Россом не обленился посетить друга своего в городе Вифсане. Там увидел он юную красавицу – супругу друга своего царевича Росса и влюбился в нее. Царевич Росс, не подозревая в нем никакой измены дружбе своей, был неразлучен с ним, а такая тесная связь способствовала тому, что царевич Априс виделся с царевной Полимнией каждый день. Она, как и супруг ее, считала царевича Априса всегдашним приятным собеседником и не замечала страстных взоров, которые тот изредка искоса бросал на нее.

Два друга и царевна Полимния любили вместе летать под облаками на крылатом волшебном коне царя Годуира. Этого коня тщательно хранили потомки Годуировы, передавая его из рода в род. Таким образом, волшебный конь дошел и до царя Риссона. С подоблачной высоты катающиеся могли созерцать необыкновенную красоту земли, морей, рек и дремучих лесов, великих и малых городов.

Царевич Росс хорошо знал науку управления конем, но хранил ее от всех в тайне. Не открывал он ее и другу своему царевичу Апрису, который не раз домогался узнать у него эту тайну, но не преуспел в этом. Царевич Росс только показал ему, как подняться на коне от земли ввысь и как лететь прямо, не подворачивая ни вправо, ни влево. Царевна Полимния весьма полюбила прогулки на летающем коне и не чуяла во время них разлуки со своим мужем.

В одно время царевич Росс охотился близ города Вифсаны в окружающем оный град дремучем лесу. Охота шла весьма удачно. Вдруг он слышит громкий женский голос над собой. Он поднял голову и видит в подоблачной высоте коня Годуирова, летящего к ночи. А в сидящих на нем узнает он царевича Априса и свою супругу. И подумал он, что она без него надумала немного полетать на коне. Не подозревал он никакого злого умысла друга своего, только пожалел, что коню дан самый быстрый и прямой ход. Скоро чудесный конь скрылся из глаз в стороне ночной.

Вскоре после этого царевич Росс закончил охотиться, вернулся в дом царя Риссона и стал ожидать возвращения их. Но день клонился к вечеру, солнце закатилось под землю, а возвращения гуляющих все нет как нет. Прошла ночь, прошел и еще день, а гуляющие не возвращались. Царевич Росс подумал, что его друг не знает вполне, как управлять конем. Потому они и улетели далеко и не знают, как вернуться. А об измене друга ему и мысль не приходила в голову. Соболезнуя о такой неожиданной разлуке со своей супругой, он пошел было в город Газу узнать от прорицалища о судьбе ее. В Газе, что стоит на берегу Средиземного моря, издревле находилось знаменитое прорицалище.

После совершения всех необходимых таинств жрец торжественно объявил царевичу Россу, что супруга его похищена другом его царевичем Априсом по злому умыслу и безвозвратно.

“Если ты возьмешь труд на себя отнять ее от него, – сказал жрец, – знай, что из-за великого расстояния пути без Годуирова коня возврат супруги твоей почти невозможен. Из-за неумения управлять конем царевич Априс улетел с ней за тридевять земель, в тридевятое государство, в страну Гиперборейскую, где живут люди Смурых Кафтанов – те, что спят по полугоду. В той стороне есть озеро Каово, где царствует над народом мерей один из потомков Фовеловых, от колена Иафетова, по имени Брутовщина, зять царя Валека, сына Велеудова. Там на возвышении стоит запустелое жилище одного покойного волшебника, которое узнать можно по растущему пред тем жилищем великому древу Белого Тополя, пересаженного туда с Адамовой горы, что находится на острове посреди Окиян-моря”!

Так царевич Росс к великой своей печали узнал, что сделал “искренний друг” его, и, горюя по супруге своей Полимнии, стал собираться в далекий путь – в страну Гиперборейскую, за Евксинский понт и Фракийский Босфор. Для такого пути царь Риссон дал ему немалое число избранных воинов-охотников. А для указания пути к стране Гиперборейской один знаменитый мудрец из города Аскалона дал царевичу Россу дивный камень и научил его, как с помощью того камня распознать в стране Гиперборейской то озеро Каово и место, где растет Белый Тополь. И в заключение всего показал ему звезду в полунощи, стоящую над тем озером, и велел ему прямо на нее держать путь свой, как это обычно делают финикийские мореплаватели.

Третий сын царя Риссона, по имени Сидр-Сигг, изъявил охоту поехать с царевичем Россом отыскивать сестру свою, а жену Росса – Полимнию. Долго ли коротко ли царевичи держали путь свой и сперва по указанию пришли в страну Гиперборейскую, а потом по указанию звезды полночной достигли того озера и дошли до того места, где стоял и зеленел, как высокая гора, царь девственных лесов Белый Тополь. Прошло ведь немало лун пути. Царевичи переплывали море и быстрые реки, ходили неторными дорогами и нералеными полями, шли необозримыми лугами, пробирались через дремучие непроходимые леса и дебри, покоряли стремнины и преодолевали пропасти земные, наконец выбирались из топучих болот – и все для того, чтобы найти ладу свою ненаглядную, царевну Полимнию. Но бывает всему конец. И этому пути тоже…»

В устном сказании о Словене и Русе оба первопредка фигурируют как родные братья. Кроме того, у них есть еще сестра Илмера. С их появления в районе реки Волхов и озера Ильмень началась не русская история вообще, а лишь один из ее этапов. Он также связан с длительными скитаниями прапредков русского народа в краях, весьма отдаленных от нынешних российских территорий. Но это была не гиперборейская миграция, происходившая на несколько тысячелетий (не менее двух) ранее. В подробности вдаваться не стану, да они и вообще малоизвестны. Важно другое: в 2395 году до н. э. на берегу Волхова был основан Словенск Великий – предшественник Великого Новгорода. Как сказано в устном предании:

«И старейший [брат. – В.Д.], Словен, с родом своим и со всеми, иже под рукою его, седе на реце, зовомей тогда Мутная, последи ж Волхов проименовася во имя старейшаго сына Словенова, Волхова зовома. Начало Словенску граду, иже последи Новъград Великий проименовася. И поставиша град, и именоваша его по имени князя своего Словенеск Великий, той же ныне Новъград, от устия великаго езера Илмеря вниз по велицей реце, проименованием Волхов, полтора поприща».

У Артынова же князь Словен охарактеризован так:

«Царь Славян был не только одним из сильнейших полунощных владетелей, каковые были на севере, но и считался одним из самых непобедимых полководцев, которых древность прославляет великою славою и честию. Милосердный, он возвращал после завоеванные города-столицы, например Скандинавии – Сигтуну. А незадолго до смерти своей лишился зрения и на пути из Скандинавии в столицу свою в глубокой старости на левом берегу быстротекущей реки Меты помер. Над могилою его дружины его пригоршнями насыпали великий курган земли и украсили его трофеями».

Еще одно фольклорное свидетельство, касающееся предыстории русского народа, позволяет предположить, что в далеком прошлом наши предки знавали как праотца Руса, так и праматерь Русу, и, следовательно, им обоим обязаны мы собственным происхождением. Такой вывод напрашивается при анализе одной, исключительно важной, сказки, записанной в 1909 году на Алтае от крестьянина села Чемала Бийского уезда Алексея Макаровича Козлова. Благодаря староверам, нашедшим последнее прибежище на окраинных российских землях, в том числе и на Алтае, сбережены от полного забвения многие сокровища устного народного творчества. Такова и сказка о Рэсе-Русе – черной косе (имя дожило и до наших дней – достаточно вспомнить поэтичную новеллу Ивана Бунина «Руся»).

Фольклорная Рэса-Руса – высокородного происхождения и звания, живет во дворце, окруженном высоким забором и сплошь увешанным человеческими головами – то женихи, что неудачно сватались к беспощадной героине. Ее полное имя – поэтичнее не придумаешь: Рэса-Руса – черная коса, тридцати братьев сестра, сорока бабушек внучка, трех матерей дочка. Все перечисленное наводит на мысль о глубочайшей архаике русской сказки, запечатлевшей типичные матриархальные реалии (они поддаются реконструкции и в других волшебных сказках). Но в данном случае важно имя – Рэса-Руса. Сам собой напрашивается вывод: раз в тексте, дошедшем из глубин истории, сохранилась память о матриархальной старине, то почему бы и имени сказочной героини – Рэса-Руса – не прийти к нам из той же незапамятной эпохи, более того – не запечатлеть образ самой праматери русского народа?

Илья Муромец

Богатырь из-под города Мурома (рис. 57) – самый популярный и любимый герой русского фольклора, прославленный в несметном количестве былин, песен и сказок. Популярности Ильи содействовали и калики перехожие, с помощью которых на протяжении многих веков распространялась в народе устная информация. Калики, как известно из былин, исцелили Илью, и впоследствии он стал их небесным покровителем. Казалось бы, все о нем известно. Родился в селе Карачарове, служил стольнокиевскому князю Владимиру, совершил массу впечатляющих подвигов, перед смертью постригся в Киево-Печерском монастыре, там же и похоронен, впоследствии был канонизирован Русской православной церковью. 19 декабря по старому стилю и как раз на Новый год по современному григорианскому календарю отмечается «память преподобного отца нашего Ильи Муромца, в двенадцатом веке бывшего», мощи которого покоятся в Антониевой пещере Киево-Печерской лавры.

^{Рис. 57. Илья Муромец. Художник Михаил Шаров из Палеха}

В настоящее время мумия былинного богатыря, обернутая в погребальные одежды, находится там же, и сегодня каждый может лицезреть мощи того, кто при жизни прозывался Ильей Муромцем. Совсем недавно украинские ученые произвели ее вскрытие и тестирование. Одновременно скульпторы, используя научный метод восстановления лица по черепу, реконструировали облик легендарного героя (рис. 58). Было установлено, что захоронение относится именно к ХII веку. Судмедэкспертиза подтвердила также, что примерно до 33 лет русский исполин «сидел сиднем», страдая редкой болезнью гипофиза (акромегалический синдром), не позволявшей ему ходить. А погиб Илья, скорее всего, от удара копья в сердце: в этой части мощей сохранился характерный продольный след. Высказывалось даже предположение, что главный заступник Земли Русской был убит подосланным наемником.

^{Рис. 58. Илья Муромец (реконструкция, отлито по сохранившимся останкам)}

Сказанное, однако, не означает, что цикл преданий об Илье Муромце сложился на пустом месте. Стоит пристальней приглядеться – и тотчас же проступает пласт более древних архаичных воззрений. Христианизированное имя главного русского богатыря библейского происхождения: от имени пророка Илии, означающего «мой Бог» и восходящего к другим именам древних семитских богов: угаритский Илу (также звали и древнейеменского верховного бога), финикийский Крон – Эл и др. По-аккадски, например, в «Эпосе о Гильгамеше» ilu также означает бог. Данный корень фигурирует и в индоевропейской мифологии: Ила – ведийская богиня жертвенного возлияния и молитвы, Иллуянка – хеттский дракон, победивший бога грозы, и др. Наконец, нельзя не заметить, что в исконном названии легендарной Трои – Илион присутствует все тот же корень «ил». Не случайна и созвучность имен Илья – Ильмаринен (от финского ilma – «воздух», «небо») – одного из главных героев «Калевалы», кузнеца, сковавшего небесный свод. Среди первобогов «Калевалы» и мать Вайнамёйнена – Ильматар, которая считалась дочерью воздуха (ilma) и матерью воды.

Совершенно очевидно, что корневая основа «ил» имеет фундаментальное значение в индоевропейской, финно-угорской и семитской мифологии и восходит к той эпохе, когда между соответствующими протоэтносами, их языками и культурами не существовало границ. Представляется вполне вероятным, что образ русского былинного богатыря Ильи Муромца совместился с еще более древним мифологическим и историческим героем, древнее имя которого оказалось созвучным новому христианизированному имени. Во всяком случае, углубленный лексический и смысловой анализ свидетельствует в пользу такого предположения. Кто был этот древний герой? Какой культуре принадлежал? Какие напластования отделяют его от современной эпохи? На эти вопросы еще предстоит ответить.

Кстати, прозвище знаменитого русского богатыря, как оно представляется нынешнему поколению читателей и слушателей, вовсе не является каноническим. Польский путешественник и соглядатай Эрих Лассота, который побывал в XVI веке на месте захоронения Ильи, называет его Моровлянином. Он приводит еще одно, историческое, прозвище – Чоботок: в память о случае, когда богатырь перебил всех наседавших на него врагов сапогом (чоботком). Если уж скрупулезно следовать фактам, то в книгах Киево-Печерской лавры записано – Илья Чобитко. В ряде былинных записей он именуется Муриным, или Муровичем (а в одном из фольклорных текстов – еще и Кузютошкой), что в XIX веке крайне озадачивало исследователей былинного эпоса. Ныне не подлежащим сомнению считается объяснение прозвища Ильи от названия города Мурома, в окрестностях которого расположено село, где родился русский богатырь. Это – явно позднейшая версия, «отредактированная» каликами перехожими. Учитывая зафиксированные неканонические прозвища Ильи, следует принять во внимание, что город Муром поименован так по самоназванию финно-угорского племени муромы, жившего в тех краях. Но в основе этого этнонима лежит корень «мур», имеющий наидревнейшее происхождение и в одних языках означающий «море», а в других языках «траву». Отсюда русская «мурава», а от нее – «муравей», имеющий в том числе и тотемную значимость.

Кстати, арабский путешественник аль-Массуди, посетивший Русь еще до принятия христианства, описывает языческое святилище с изваянным идолом в виде старца, окруженного муравьями, а также легендарный народ мирмидонян – дословно «муравьиные», – который их вождь Ахилл привел с севера к стенам осажденной Трои. В основе же основ обнаруживается древнейший доиндоевропейский корень mr, давший жизнь и названию полярной горы древних арийцев и тибетцев – Меру, и емкому русскому слову «мир», и множеству аналогичных слов в других языках. Так что с учетом «гиперборейских корней» образа Ильи его прозвище первоначально вполне могло быть не Муромец, а, скажем, Мурманец.

Хотя такое предположение и покажется большинству читателей более чем экстравагантным, на самом деле в нем нет ничего такого, чего бы не было в самих былинах. Выше уже отмечалось: прежде чем отправиться в Киев ко двору князя Владимира, Илья держит путь на Север, в Поморское царство, где находится застава Святогора и где происходит немало важнейших событий (соблазнение Ильи женой Святогора, знакомство с его отцом Колываном, смерть Святогора и воспреемствование Святогоровой силы и главенства). Но и дальнейшее путешествие Ильи очень уж напоминает путь миграции древнеарийских племен. Давайте отвлечемся от клише, усвоенных из адаптированных и литературно переосмысленных пересказов русских былин, и вдумаемся в слова первоисточника. Речь пойдет о рутинном былинном сюжете, в котором рассказывается о «трех странствиях» Ильи Муромца и на тему которого Виктор Васнецов написал знаменитое полотно «Витязь на распутье» (рис. 59). Посмотрим, однако, что говорится в оригинальном тексте, записанном А.Ф. Гильфердингом на Выгозере от сказителя Федора Никитина:

Может ли кто-нибудь объяснить внятно: что это за маршрут такой обозначен в выделенном мной тексте – «Карелия – Индия – Смоленск» (чуть ли не как у Циолковского: Москва – Калуга – Марс)? Правда, по первой позиции может иметься в виду древний город Корелы, где на острове в устье реки Вуоксы, впадающей в Ладожское озеро, князь Рюрик «срубил» первую столицу Русского государства. Однако Корелы всегда понимались шире – как весь край, заселенный карелами. Все это небезынтересно, но меня сейчас больше привлекает закодированное в былинном тексте направление «Север – Юг (Индия) – Россия». Откуда вдруг такие сведения у неграмотного онежского крестьянина? Ответ прост – таковы законы устной передачи сакральной информации: за многими наслоениями и искажениями сохраняется и передается от поколения в поколение некоторая нерушимая схема, в данном конкретном случае – маршрут древних миграций.

А направление маршрута: Север (Гиперборея) – Юг (Индия, Египет, все Средиземноморье и Ближний Восток) – Россия как раз и повторяет схему движения проторусских племен, очерченную в «Сказании о Словене и Русе».

А вот еще один из потаенных «маршрутов» Ильи Муромца к Океан-морю, завершившихся интимным «подвигом»:

^{Рис. 59. Витязь на распутье. Художник Виктор Васнецов}

Не буду повторять, что Студеное море – это Северный Ледовитый океан. Казалось бы, если былины так называемого Киевского цикла (куда относят все, что связано с Ильей Муромцем) создавались в Киеве, то и море должно было бы быть хотя бы Черное. Но нет, родовая память и коллективное бессознательное упорно указывают на Север. Завершились двенадцатилетние хождения русского богатыря к Морю синему и Алатырь-камню (который, по всеобщему убеждению, находился на острове Буяне), как сказано в приведенном фрагменте, тем, что Златыгорка родила Илье сына (по некоторым былинным версиям – дочь).

Кто же она такая, возлюбленная Ильи Муромца – Златогорка (так правильно звучит ее имя)? Русская богатырша-поляница! Это прозвание современному человеку мало что говорит. Да и о самих поляницах былины сообщают не слишком подробно, хотя имена наиболее известных из них, как колокола, звенели по Руси и были у всех на устах: Златогорка, Настасья Микулична (дочь Микулы Селяниновича), Авдотья Лиховидьевна, Марья Лебедь Белая и другие. Все они – ярко выраженные индивидуальности, обладающие сексуальной привлекательностью, колдовскими чарами, вероломной хитростью, коварной изворотливостью и недюжинной силой (рис. 60). Одна такая во время единоборства ухитрилась даже в мешок самого Добрыню Никитича затолкать; правда, затем обратно на свет белый выпустила и в жены себя предложила. Это – типичная линия поведения былинных поляниц: хотя во время поединков они, как правило, одолевают богатырей, но в последний момент, вместо того чтобы вспороть побежденному грудь и вынуть оттуда еще трепещущее сердце, предпочитают отдаться страсти и продолжить состязание в любовной схватке. В образах русских поляниц явственно проступают древние черты матриархата и вспоминаются рассказы античных авторов об амазонках – женщинах-воительницах, живших самостоятельными женскими объединениями и бравших мужчин в полон только для продолжения рода. Именно такая богатырша-поляница описывается в одной из былин об Илье Муромце:

^{Рис. 60. Русская поленица. Художник Андрей Рябушкин}

Одним из самых популярных былинных сюжетов во все времена являлось предание о победе Ильи Муромца над Соловьем-разбойником (рис. 61). Русский былинный эпос знает двух Соловьев: один – загадочный Соловей Будимирович из таинственной заморской страны – герой положительный; другой – не менее таинственный Соловей-разбойник – герой с отрицательным знаком. Нас здесь, однако, интересует не оценочный аспект (который, кстати, может меняться под воздействием изменяющихся исторических условий), а генетически-смысловой. Совершенно очевидно, что Соловей-разбойник с его нечеловеческим свистом, преклоняющим «темны лесушки к земле», – носитель буревого, буйного начала, что логически соотносит его с островом Буяном, источником всех буйных сил. Само имя Соловей, как и название одноименной птицы, также тотемно-космического происхождения: в нем закодировано наименование дневного светила – солнца, и у всех слов общий корень – «сол».

^{Рис. 61. Встреча Ильи Муромца с Соловьем разбойником. Русский лубок}

^{Рис. 62. Соловецкий лабиринт. Фото Леонида Амирова}

Имя Соловей наводит также на гипотетическое предположение о возможном местонахождении города Леденца и острова Буян. Есть в Белом море архипелаг, знаменитый своими культурно-историческими и духовно-символическими традициями. Это – Соловецкие острова. Название Соловки – исконно русское, оно содержит в себе все ту же основу «сол», уходящую своими корнями в гиперборейскую старину, когда границы между индоевропейскими и неиндоевропейскими языками были более чем размыты. Если топоним «Соловецкие острова» подвергнуть анализу с точки зрения археологии смысла, то этимология наименования самих островов особых сомнений не вызывает: оно образовано от слов «соловей», «солнце». Первоначально, быть может, так и звучало – Соловейские острова и означало: «Солнцем овеянные» или «Солнцевеющие», если судить по аналогии со смыслообразованием таких слов, как «суховей» или «вьюговей». В древности солнечный смысл распространялся на обширные северные территории. В одной из рукописных космографий XVII века приводится второе название Мурманского студеного моря (Северного Ледовитого океана) – Соловецкая пучина. Не приходится сомневаться, что и земли посреди и по берегам этой пучины также именовались Соловецкими (Соловейскими). Вот и найдено исконное (автохтонно-негреческое) имя Гипербореи, сохраненное в коллективной памяти русского народа в виде фольклорного образа Подсолнечного царства – синонима полунощных стран, где полгода – ночь, а полгода – день (царство же Подсолнечное потому, что оно к солнцу ближе всех). О культурной древности русских Соловков свидетельствуют имеющиеся там каменные лабиринты (диаметром до 5 метров) (рис. 62), наподобие тех, что разбросаны по всему Северу Европы и известны в крито-микенской (знаменитый лабиринт с Минотавром), древнегреческой и других культурах.

Вероятнее всего, Соловецкий монастырь построен на месте древних дохристианских святилищ. Такова была традиция: воздвигать святилища и храмы новой победившей религии на месте прежних (языческих) культовых сооружений (рис. 63). Кроме того, жрецы и священнослужители всех времен и народов, обладавшие экстрасенсорными чувствами или способностью устанавливать контакт с ноосферой, всегда избирали для сооружения святилищ геоактивные зоны или места с повышенной энергетикой недр (рис. 64). К таковым уникальным ландшафтным феноменам относятся и Соловецкие острова (а также остров Валаам на Ладожском озере).

^{Рис. 63. Древнерусское северное капище. Художник Николай Рерих}

У Соловья-разбойника, помимо прозвища, было, как известно, еще и отчество – Рахманович. Оно приводит к еще одной любопытной аналогии. Рахманы – загадочные персонажи древнерусских сказаний. Они – обитатели Островов Блаженных на краю Океана – последнего прибежища титанов, хорошо известного из древнегреческой мифологии. Конечно, в специфических русских условиях сказания эти за многие тысячелетия претерпели существенные изменения. Древнерусская литература знает по меньшей мере два сюжета, связанных с рахманами. Первый – «Слово о рахманах и предивном их житии», где описывается жизнь долгожителей-рахманов, полная изобилия и радости. Их остров на краю Океана якобы посетил Александр Македонский во время похода в Индию. В данной связи принято считать, что рахманы – это индийские жрецы брахманы. Но имеется и второй источник, более распространенный среди древнерусских книжников, где никакая Индия не упоминается. Те же Острова Блаженных и царящая там райская жизнь подробно описаны в апокрифе, известном под названием «Хождение Зосимы к рахманам» (в обиходе – просто «Зосима»). Здесь рассказано, как к пустыннику Зосиме после 40-дневного поста явился ангел и указал путь к далекой Земле Блаженных, отделенной от грешного мира глубокой, как бездна, рекой, недосягаемой ни для птиц, ни для ветра, ни для солнца, ни для дьявола. По волшебному дереву, склонившемуся перед отшельником, Зосима переправился через реку и очутился в Стране Блаженных, в русском апокрифе она описывается в духе классического золотого века с поправками на христианские представления о праведности.

^{Рис. 64. Благодаря тысячелетнему опыту храмы практически всегда строились в геоактивных местах. Художник Вадим Чернобров}

Обитатели той блаженной страны – рахманы – живут в своей неприступной земле без греха, верные завету праотца Рехома, не испытывая ни в чем никакой нужды. Безмятежно течет их праведная жизнь: нет у них числа лет, «но вси дние аки един день ес». В данном пассаже налицо несомненные полярные реминисценции – представления о долгом полярном дне, объединяющем много обычных дней. Далее Зосима повествует о том, как рахманы встречают день своей смерти. Описание это живо напоминает рассказы античных авторов о кончине гиперборейцев.

Архаические черты Соловья-разбойника проявляются в различных аспектах. Даже его семья – носительница древнейших промискуитивных[31] традиций, о которых из других русских фольклорных источников практически ничего не известно. Когда Илья-Муромец с поверженным и связанным по рукам и ногам Соловьем добирается до его логова, на богатыря набрасываются многочисленные разбойниковы сыновья и дочери. Останавливает их сам демонический отец, и когда Илья спрашивает его, почему Соловьевы дети все «во единый лик», тот, нисколько не смущаясь, раскрывает семейную кровосмесительную тайну:

Илья Муромец такой гнусности потерпеть не смог:

Неудивительно также, что в связи с вышеупомянутыми нравами Соловья-разбойника наделили еще одним прозвищем – Алатырец Некрещенный. Прозвище Алатырец опять-таки указывает на Гиперборею, ибо, как уже говорилось, по народным представлениям Алатырь-камень – всем камням отец (мать) – находился в Гиперборейской стороне – на Море-океане, на острове Буяне. Но можно отыскать и провести и более близкие к нашему времени исторические аналогии. К примеру, есть все основания предполагать, что в образе Соловья-разбойника запечатлелось воспоминание о гуннском нашествии. Гуннская орда, сметая все на своем пути и увлекая за собой многие этносы (в том числе и славянские племена), прокатилась через южнорусские степи и среднерусскую равнину в IV веке н. э. (предположительно гунны, двигаясь от пределов Китая, форсировали по зимнему льду Волгу около 370 года).

У гуннов существовал очень необычный способ нагонять страх на противника – стрелы-свистульки. Еще китайских хронистов поражало, что гуннские боевые стрелы снабжены особыми костяными шариками с отверстиями, издававшими при полете пронзительный свист. Когда же орда открывала непрерывную стрельбу и одновременно выпускались тысячи и тысячи стрел, поднимался такой ужасающий свист, что лошади врага цепенели, с неба замертво падали мертвые птахи, а ничего не подозревавший неприятель впадал в панику. Так что, вполне возможно, что и по сей день слышны отзвуки того грозного посвиста в былине об Илье Муромце:

Добрыня Никитич

Хотя второй по популярности былинный герой – Добрыня Микитинец (так нередко звучит его прозвище) – и прослыл главным образом эпическим змееборцем (рис. 65), в его «послужной список» входит немало и других подвигов во славу Отчизны, кои он совершает вместе с другими богатырями. Вообще тема богатырского братства заслуживает особого разговора. С одной стороны, былинные богатыри – типичные странствующие рыцари, постоянно и на много лет покидающие стольнокиевского князя и пропадающие невесть где. Добрыня Никитич – наглядный тому пример. Есть даже целый былинный цикл, который так и называется – «Добрыня в отъезде», где все прописано и все просчитано. Уезжает удалой богатырь не менее чем на шесть лет (!). Он и молодой жене наказывает:

^{Рис. 65. Бой Добрыни со Змеем. Художник Константин Васильев}

Интересно: куда это можно на такой долгий срок отъезжать? Былины особой тайны из этого не делают, ибо начинаются со странного на первый взгляд «плача» сурового русского богатыря. Он корит родную мать – ни больше ни меньше – за то, что она его народила на свет белый! А раз уж так получилось, что на свет произвела, то нужно было и умертвить (ничего себе зачин-то) – утопить в морской пучине. Надо полагать, здесь – пусть бессознательно и схематично – все же содержится намек на направление будущих многолетних отлучек Добрыни: ко все тому же Океану-морю синему:

Узнаете? Что-то знакомое, не правда ли? Еще бы – это ведь библейский сюжет: младенца Моисея пускают по реке в корзине к морю. Но и Ветхий Завет не оригинален: еще раньше примерно то же самое древние египтяне рассказывали про Осириса. В разных концах земли разные народы рассказывали о младенцах, путешествующих подобным образом – будь то якутский Эр-Соготох или же аккадский Саргон. На тихоокеанском побережье России похожую историю знавали амурские нивхи: достаточно перечитать уже упоминавшуюся сказку «Храбрый Азмун». Все это лишний раз подтверждает одну из главных исходных идей настоящей книги: культура, язык и мировоззрение всех без исключения древних и современных народов имеют общие корни, уходящие в гиперборейские времена.

Но, конечно, главный подвиг Добрыни Никитича – победоносная битва со Змеем (или Змеей, как уточняется в ряде вариантов этой исключительно популярной былины, как например, в тексте, записанном все тем же А.Ф. Гильфердингом и во все тех же Кижах, но у другого сказителя – Абрама Евтихиевича Чукова (по прозванию Бутылка):

Исторические корни образа Добрыни Никитича также гораздо древнее эпохи Киевской Руси, с которой он связан народной молвой и специалистами-учеными. История странствий былинного богатыря настолько напоминает фабулу Гомеровой «Одиссеи», что это даже при очень большом желании нельзя признать случайным. Судьбы обоих героев – эллинского и русского – настолько сходны, что это позволило одному из известных исследователей былинного эпоса – Борису Николаевичу Путилину (1919–1997) – сделать вывод: «Добрыня – это русский Одиссей». К оставленной богатырем дома жене сватаются напористые женихи. Действия Добрыни по возвращении домой почти полностью соответствуют тому, как вел себя муж Пенелопы: на первых порах он предпочел остаться неузнанным. Добрыня, правда, переоделся не в рубище странника, а в костюм скомороха.

Есть в цикле былин о Добрыне и своя волшебница Цирцея (Кирка), родившая Одиссею сына Телегона – будущего отцеубийцу – и обратившая спутников царя Итаки в свиней (по античной традиции, у Цирцеи был еще один сын от Одиссея – Латин, о котором речь еще впереди). В русской былине в сходной роли выступает колдунья и обольстительница Маринка (Марина Игнатьевна); в былинах, записанных на Печоре, за ней даже закрепилась кликуха – Маринка Люта Гроза. Впрочем, в отношении нее народ не пожалел и более крепких эпитетов. Из-за некоторых скользких моментов в развитии сюжета и множества нецензурных выражений былина эта в деталях мало знакома современному читателю, хотя в прошлом соперничала с самыми популярными древнерусскими сказаниями (ниже приводятся фрагменты из варианта, записанного в XVIII веке Киршею Даниловым). В ней нетрудно обнаружить самые глубокие пласты народного языческого мировоззрения. Маринка – славянская ведьма в подлинном смысле этого слова: молодая, красивая, коварная, наделенная злыми чарами. За невольно нанесенную обиду Добрыню вместе с его девятью друзьями (или же неудачливыми претендентами на жестокое сердце колдуньи) обратила она в гнедых (вариант – поганых) туров (в ряде случаев общее число заколдованных туров доходит до сорока):

Правда, не так просто удается Маринке сотворить свое грязное дело. На ее пути встает магическая заступница Добрыни, его крестная мать (в ряде версий – родная тетка) и добрая волховница Анна Ивановна. Несмотря на христианское обличье, она, в противоположность Маринке, владеет белой магией и обращает свое языческое искусство против злых чар:

Если языческое состязание двух колдуний особенно удивить не может, то зато такой эпизод былины, как сожительство Маринки со Змеем Горынычем, трудно назвать тривиальным. Из-за Змея, собственно, из-за нанесенной полюбовнику обиды и решила Маринка проучить Добрыню. Он так напугал Змея, что тот сначала обделался с головы до ног, а затем бросился бежать из дома своей подруги, где до того жил припеваючи. А Маринка ему во след:

Одним словом, мы вновь вернулись к тому, с чего начали. Но на этом злоключения Добрыни с Маринкой не заканчиваются. Они становятся мужем и женой. Правда, бракосочетание в языческие времена было весьма условно: достаточно было обойти вокруг дерева (обычно – дуба, но дубы не везде произрастали) или куста (чаще всего – ракитового, отчего ему такой почет в русском фольклоре), и все – можно было приступать к выполнению супружеских обязанностей. Вот так и Добрыня с Маринкой:

Медовый месяц продолжался недолго, точнее – и вовсе его не было. Ведьма она и есть ведьма – какая бы ни была распрекрасная и любвеобильная. Потому и настигла ее заслуженная кара. Расплату за содеянное и кровавую смертушку коварной Маринки сказители смаковали во всех подробностях:

Акценты на еретичество колдуньи Маринки – результаты позднейшей литературной обработки: сказители, певшие былины, были ревностными христианами, да еще и старообрядцами – путем добавления соответствующих эпитетов и крепких словечек они также пытались внести свой посильный личный вклад в борьбу с остатками язычества.

Однако образ Маринки, вне всякого сомнения, имеет и архаичные корни, уводящие в глубокую индоевропейскую и доиндоевропейскую древность. Об этом свидетельствует само ее имя с корневой основой «мар» (общеязыковая – mr). Даже в первом приближении значение имени раскрывается как «Морская» («Marina»). Лишь в позднейшее время его стали увязывать с именем древнееврейского происхождения – Мария (Мириам). Последнее происходит от древнееврейских понятий mа-rа– «противиться, отвергать» или mа-rar – «быть горьким». По большому счету же, эти корневые основы восходят к общемировой mr.

Корневая основа mr – один из древнейших, общеязыковых и смыслозначимых лексических элементов, образующих сакральное название вселенской горы Меру – космологического и этносоциального символа индоевропейских и других народов Земли. Корневая протооснова mr дает настоящую цепную реакцию взаимосвязанных между собой лексем и значений в различных языках мира. Как уже говорилось, от него образовано и однозвучное русское слово «мир», означающее одновременно и Вселенную, и род людской, и согласие, и справедливость – «меру», и конец жизни – «[с] мерть», «мор». От той же корневой основы в конечном счете образованы и такие русские слова, как «море» (о чем – далее), «меркнуть», «мерцать» и др.

Символ полярной Отчизны – золотая гора Меру, по древнеарийским и доарийским представлениям, возвышалась на Северном полюсе, окруженная семью небесами, где пребывали небожители и царил золотой век (отсюда, кстати, русская поговорка: «На седьмом небе» – синоним высшего блаженства).

В классической зороастрийской книге «Бундахишн» («Сотворение основы») также говорится о горе посреди океана, в которой 9999 мириад пещер (!). В древнерусских апокрифических текстах вселенская гора прозывается «столпом в Окияне до небес». Апокриф ХIV века «О всей твари» так и гласит: «В Окияне стоит столп, зовется адамантин. Ему же глава до небеси». В полном соответствии с общемировой традицией Вселенская гора здесь поименована алмазной (адамант – алмаз, в конечном счете это – коррелят льда: фольклорная стеклянная, хрустальная или алмазная гора означает гору изо льда или покрытую льдом).

По авторитетному мнению многих этнографов и культурологов, архетип мировой горы в дальнейшем закрепился в обычаях многих народов мира ставить столб возле жилища или внутри огороженного двора. Мирча Элиаде (1907–1986) в доказательство данного тезиса рассказывает о традициях лапландцев, которые в прошлом именовались лопарями (по-древнерусски – лопь), сейчас – это саамы (точнее – саами). Хорошо также известно, что в Древней Греции было повсеместно распространено установление возле жилищ деревянного столба. Об этом же свидетельствует и русская этнография. Старожилы глухих уголков Русского Севера свидетельствуют, что у местных охотников, промышляющих вдали от посторонних глаз, и по сей день сохранился обычай ставить где-нибудь на лесной заимке деревянный столб – олицетворение тайных сил, способствующих удачной охоте.

Священная гора – обитель всех верховных богов индоевропейцев. Среди них – Митра, один из солнцебогов, чье имя созвучно с названием горы Меру. Из верований древних ариев культ Митры переместился в религию Ирана, а оттуда был заимствован эллинистической и римской культурами. Миротворческая роль Митры заключалась в утверждении согласия между вечно враждующими людьми. Данный смысл впитало и имя солнцебога, оно так и переводится с авестийского языка – «договор», «согласие». И именно в этом смысле слово «мир», несущее к тому же божественный отпечаток (мир – дар Бога), вторично попало в русский язык в качестве наследства былой нерасчлененной этнической, лингвистической и культурной общности пранарода.

Космизм священной полярной горы распространялся и на род людской: считалось, например, что позвоночный столб играет в организме человека ту же роль центральной оси, что и гора Меру во Вселенной, воспроизводя на микрокосмическом уровне все ее функции и закономерности. Отсюда в русском мировоззрении закрепилось еще одно значение понятия «мир» – «народ» («всем миром», «на миру и смерть красна», – говорят и поныне). Следующий смысл из общеарийского наследства – слово «мера», означающее «справедливость» и «измерение» (как процесс, результат и единицу), непосредственно калькирующее название горы Меру.

Гора Меру, упоминаемая еще в Ригведе и подробно описываемая в «Махабхарате», – вселенский символ доиндоевропейских и индоарийских народов – однозначно указывает на истинную прародину человечества – полярные, заполярные и приполярные области современной Евразии и исчезнувшие земли в акватории Ледовитого океана, где климат в те далекие времена (примерная точка отсчета – 40 тысяч лет до н. э.), согласно многочисленным научным данным, был совершенно иным. Оттуда постепенно мигрировали предки современных народов, составлявшие ранее единое целое и говорившие на общем для всех языке. И именно там когда-то царил золотой век:

А уселись ведические (читай – гиперборейские) боги на вершине полярной горы, дабы решить вопрос о напитке бессмертия – амрите (о чем уже рассказывалось выше):

Неисчерпаемость смыслового и лексического гнезда, связанного с архаичной корневой основой mr, обнаруживается и в таком ее зловещем (и вместе с тем вполне естественном) аспекте, как «смерть». В первобытном мировоззрении понятия смерти и мрака (ночи) практически были идентичны. Это отразилось в древнерусских однокоренных словах: «мор» («смерть») и «морок» («мрак», «ночь»). Слово «морока», имеющее в наше время лишь один смысл – «затяжное, хлопотное дело, канитель», еще в XIX веке сохраняло значение «мрак» (см.: Словарь Владимира Даля). Но санскритское слово m-ara – «смерть», а также «убивающий», «уничтожающий» в конечном счете восходит к общеиндоевропейской и доиндоевропейской корневой основе mr, входящей в наименование священной вселенской горы Меру.

В славянской мифологии смерть была воплощена в образах богини Морены (Марены, Мараны, а в ряде областей – в образе Марины) и множестве злокозненных духов, порожденных ночью под общим именем «мары» (или «моры» – один из них всем известная русская кикимора). Интересно, что в мундо-дравидской мифологии, то есть у автохтонного населения Индостана, еще до вторжения туда индоарийских племен существовал культ кровавой и смертоносной богини с похожим именем – Мараи, которой приносились человеческие жертвы (в основном – дети). Культ этот дожил до ХХ века.

Морена играла исключительно важную роль в русском языческом мировоззрении и сложившихся на его основе ритуалах и празднествах. Это связано с вселенским обличием смерти (как ее понимали наши предки). Смерть отдельного человека – странное, но в общем-то частное дело. Гораздо значительней смертное начало в природе: смерть света, солнца, дня и наступление ночи; смерть животворных времен года – весны, лета, осени – и наступление зимы. Морена как раз и олицетворяла такое всеобщее умирание в природе. Но она не могла выступать в роли необратимой судьбины, ибо ночь всегда сменяет день, всегда всходит солнце, а после холодной зимы опять наступает весна. Морена – воплощение смерти, сама такой смерти избегнуть не могла.

Считалось также, что смерть Смерти (Морены) можно было ускорить с помощью огня и света и таким образом ее победить. Люди всегда старались участвовать в этой космической битве жизни и смерти, света и тьмы, добра и зла. Древние магические обряды, сопровождавшие народные праздники, – лучшее тому свидетельство. Один из самых древних, красочных и сохранившийся в основных чертах доныне праздник Ивана Купалы еще сравнительно недавно сопровождался изготовлением соломенного наряженного чучела, которое так и нарекалось – Мореною. Морена сжигалась в священных купальских кострах, через которые обязаны были перескочить все участники купальского праздника. Чем выше прыжок (чем ближе к небесно-космическим высотам), тем действеннее сила огня, передаваемая человеку и оберегающая его от смерти, болезни, нечистой силы и прочих напастей. В ряде областей Морена заменялась деревом Марины, вокруг которого совершались купальские обряды. То, что пугающее и не для всех знакомое имя Морены переиначивалось на более знакомую Марину, в порядке вещей. Но при этом Марина не утрачивала своей злокозненной и смертоносной сущности, о чем, кстати, свидетельствуют былина о Добрыне Никитиче и злой девке Маринке (ранее бывшей скорее всего Мореною).

С Мореною-смертью, с Мореною-мороком (ночью) связаны и светлые солнечные праздники встречи весны. Здесь ненавистнице жизни также уготавливается сжигание. В весенних календарных обрядах Морена выступает еще в одном своем смертоносном обличье – в виде зимы, мороза. Древнерусская форма слова «мороз» – «мразъ», от него более широкое понятие – «мразь» – не только в смысле «мерзости» – слово того же корня – но и в смысле природно-погодной характеристики (ср. «изморозь», «моросить»). Сжигание Морены в виде соломенного чучела происходило и на Масленицу. Древние языческие корни этого буйного и веселого праздника не только в огненном действе, но и в массовом поедании блинов, символизировавших солнце: тем самым каждый человек как бы приобщает себя к космическо-солярной природе, часть которой он физическим образом растворял в себе.

Еще сравнительно недавно в русских деревнях практиковался архаичный обряд отпугивания Смерти-Морены, неоднократно описанный этнографами. В урочную ночь старые и молодые женщины, вооруженные метлами, кочергами, ухватами и прочей утварью, гонялись по огородам за невидимым призраком и выкрикивали проклятия в адрес Морены. Обряд этот связан с поминовением умерших родственников на Радуницкой неделе, которая начинается, как известно, с воскресного дня, именуемого Красной горкой и открывающего начало весенних поминок и одновременно – предстрадных свадеб. Необычное название – Красная горка – не правда ли? Откуда такое? Да все оттуда же – из далекой полярной прародины. Красная горка – ритуально-обрядовый символ [пре] красной горы Меру – олицетворения торжества Жизни над Смертью и вечного круговорота умирания и воскрешения. Исконно русское слово «мор» («смерть») по корневой основе полностью совпадает с латинским mors, mortis и с древнегреческим «морос», также означающим «смерть» (и, кроме того, «часть», «жребий», «судьбу»). Ну а слово, которым эллины называли смерть, по вокализации своей абсолютно идентично русскому слову «мороз» (в живой речи произносится с глухим «с» на конце).

В буддийской мифологии чрезвычайно популярен Мара – божество, персонифицирующее зло и все, что приводит к смерти живые существа. У Мары древнейшая (добудистская) родословная. Но после рождения Будды злокозненный демон превратился в главного антагониста и искусителя царевича Гаутамы, которого безуспешно пытался победить с помощью несметного воинства темных сил, олицетворяющих ад.

В тибетском языке (древнем и современном) есть слово morana. Нетрудно догадаться, что оно означает? Правильно – то же самое, что и в русском языке: Морана (Морена) = «смерть». (Кстати, и в санскрите имеется точно такое же слово – marana, – также означающее «смерть».) Разумеется, ни о каком прямом заимствовании (русского слова из тибетского языка, или наоборот) не может быть и речи. Здесь «заимствование» иного рода – заимствование слова с одним и тем же звучанием и одним и тем же смыслом из общего источника – праязыка.

Несомненный интерес представляет наличие корневой основы mr и в имени римского бога Меркурий. Между прочим, по-кельтски Меркурий звался Мирддин, который в более поздней вокализации превратился в Мерлина – знаменитого героя-волшебника средневекового цикла сказаний о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола. Здесь же действует волшебница Моргана – трансформированный и беллетризированный образ древнекельтской богини Мориган. У нее и у русской колдуньи Маринки из цикла былин о Добрыне Никитиче – один и тот же общий индоевропейский источник происхождения. Имя Покровителя торговли – римско-италийского бога Меркурия также уходит в глубокую индоевропейскую древность, хотя в конечном счете образовано от соответствующих латинских слов: merx – «товар», mercare – «торговать», mercator – «купец» и т. п. Однако не менее вероятно и предположение, что все эти слова и имена, в свою очередь, замыкаются на некоторую более архаичную первооснову – mr, восходящую, как нетрудно догадаться, к названию горы Меру. В этом случае в имени римского Меркурия отчетливо проступает главный и наиболее архаичный смысл древнего божества, выраженный в русском слове «мера». Меркурий-Гермес действительно в первую очередь бог жребия-судьбы, то есть меры. И в данном смысле ему полностью соответствует русский Чур, о котором речь пойдет ниже.

Имеется еще один, достаточно неожиданный поворот в развитии протолексемы mr, который обнаруживается в хорошо знакомом слове «пирамида». Общеизвестно, что в русский язык слово «пирамида» попало из греческого, а эллины заимствовали его у египтян. По-гречески оно звучит piramis (окончание da появляется в винительном падеже). Но в самом египетском языке слово «пирамида», при отсутствии гласных в иероглифическом письме, оказывается mr, то есть тождественно и доиндоевропейскому названию священной горы Меру и, соответственно, – смыслоемкому русскому понятию мир.

Но что самое удивительное: в русском языке также сохранилось древнейшее доиндоевропейское название пирамиды – мар. Так испокон веков (см. Словарь Даля) зовется на Руси безрастворная кладка из камней (высотой примерно 2 метра: чаще – ниже, реже – выше). Однако задолго до Владимира Даля в древнерусских письменных источниках слово «маръ» использовалось как синоним «кургана» и явно было сопряжено с богиней смерти Марой, так как означало «могильный холм». В разных частях Европейской России и сегодня разбросаны селения под названием Мары (например, в Рязанской и Нижегородской областях). Данный топоним свидетельствует, что некогда здесь в качестве главной достопримечательности и наиболее заметного ориентира действительно существовали курганы. Рукотворные мары (по-другому – гурии) до сих пор распространены на Русском Севере. На высоких берегах они выполняют функции «темных маяков», в иных местах (и, в частности, на горах) – путевых ориентиров.

Мr – таинственное созвучие, пронизавшее века и тысячелетия! В египетском иероглифическом оригинале к корневой основе mr добавлена еще приставка ра. Но в итоге получается pamir – Памир. Таким образом, вселенская гора Меру, олицетворяющая прародину всех мировых цивилизаций, получила свое рукотворное воплощение в тысячах моделирующих ее пирамид Старого и Нового Света. В культурах Ближнего Востока, Египта, древнеиндейских цивилизаций Америки они представлены в классической своей форме – в виде искусственных каменных сооружений. Что же касается других индоевропейских и неиндоевропейских этносов и культур, то здесь символами горы Меру стали насыпные пирамиды – курганы, разбросанные повсюду на необъятных просторах Евразийского материка от Тихого до Атлантического океана и сочетавшие погребальные и ритуальные функции. Между прочим, в Приазовье исследованы курганы с пропорциями, в точности соответствующими некоторым египетским пирамидам. А недавно шесть огромных пирамид, несомненно искусственного происхождения (высотой 45 метров и стороной основания – 75 метров), были обнаружены с помощью современных геолокаторов на глубине нескольких метров под землей в районе Севастополя.

Любопытна судьба архаичной общеязыковой корневой основы mr в саамском языке (следует иметь в виду, что разные лапландские говоры сильно разнятся). По-саамски «море» звучит почти так же, как во многих индоевропейских языках (сам саамский язык относится к одной из ветвей финно-угорских языков) – миерр, миар. Название Севера по-саамски в точности совпадает с именем полярной горы Меру – Мер, Мерр. Данные понятия после различных фонетических трансформаций наложили отпечаток на чисто саамское слово morљa – «морж», откуда оно, как считают многие этимологи, перешло в русский язык – с тем же смыслом и звучанием, а также в другие языки, например, во французский и английский, где morse – «морж».

Память о вселенской полярной горе запечатлена в языках и обычаях других народов России. Из древнерусских летописей хорошо известно название верхневолжского народа меря. Одно время считалось, что он уже исчез с лица земли. Потом догадались: загадочные меря – это современные марийцы, или мари, как они сами себя называют (откуда и название республики – Мари-Эл). Но в данном случае важно другое: самоназвание народа – особенно в прежней вокализации – восходит к имени все той же горы Меру.

В другом конце земли (в Африке, на территории нынешнего Судана) и совсем в другие времена существовал загадочный и ныне полностью разрушенный город Мероэ – столица древнего государства Куш (Мероитского царства), где, по традиции, всегда властвовала женщина. Конечно, можно утверждать и правдоподобно доказывать все, что угодно, но лично я нисколько не сомневаюсь: в данном топониме также нашло свое отражение название горы Меру. Ибо все народы земли, их языки и культуры – наследники древней полярной цивилизации. Нельзя также не обратить внимания на созвучность и совпадение корневых основ в наименовании двух священных гор – полярной Меру и Мории, той самой, где когда-то Авраам устроил жертвенник, а Соломон впоследствии воздвиг Иерусалимский храм, дважды разрушенный, и где ныне стоит одна из главнейших святынь ислама – мечеть Омара.

В русском языке, помимо уже неоднократно помянутых многозначных понятий «мир» и «мера», восходящих к своей смысловой праматери – горе Меру, – есть немало и других слов, содержащих корень mr. Прежде всего это лексическое гнездо, связанное со словом «море». В различных языках корневая основа mr соединена с разными гласными звуками. Так, латинская вокабула mare («море») несомненно взаимосвязана с многозначной лексемой mar в санскрите. А немецкое Meer – «море» по своей вокализации практически совпадает с названием горы Меру. В русском фольклоре «морской аспект» общеиндоевропейского и доарийского мировоззрения закодирован в заговорах про Море-окиян.

«Морской смысл» обнаруживается и в архаичной русской сказке о Марье Моревне (о ней уже шла речь в начале книги). В образе последней просматривается сразу несколько пластов. Наиболее древний из них связан с морским (воистину – гиперборейским!) происхождением прекрасной сказочной королевны. Кто она была в прошлом? Русская нереида? Царица морская? Или богиня вод, наподобие великой Ильматар – карело-финской матери воды и праматери всех людей, или Сарасвати – супруги первобога Брахмы? Вместе с тем в отчестве русской Тефиды (так звали жену Океана и мать Океанид), да и в имени тоже (христианизированное Марья – всего лишь дань позднейшему времени), слышится пугающее и грозное Морена – богиня Смерти. О том же свидетельствуют и некоторые детали русской сказки. Марья Моревна – воительница и воевода, победительница самого Кощея Бессмертного: всесильный Кощей, как куль, висит у Царь-девицы в чулане, на двенадцати цепях прикованный. Но и без Кощея вещую Марью-Морену окружает ореол смерти. Это первое и чуть ли не главное, с чем сталкивается Иван-царевич, когда только еще слышит имя своей суженой:

^{Рис. 66. Смертоносные деяния Марьи Моревны. Художник Иван Билибин}

«…Лежит в поле рать-сила побитая. Спрашивает Иван-царевич: “Коли есть тут жив человек – отзовися! Кто побил это войско великое? ” Отозвался ему жив человек: “Всё это войско великое побила Марья Моревна, прекрасная королевна”» (рис. 66).

Так вот, есть все основания утверждать, что сказочная Марья Моревна и былинная Маринка – одного поля ягоды, можно даже сказать – одно и то же лицо. Только эти два имени разделены тысячелетиями и разграничены разными социокультурными формациями[32]. Марья Моревна – типичная выразительница идеологии матриархата, Маринка действует уже в условиях пришедшего ему на смену патриархата, сохраняя, однако, многие черты предыдущей эпохи. Она уже не в силах полностью победить Добрыню, напротив, сама терпит позорное поражение и несет заслуженную кару.

Остается невыясненным еще один вопрос: почему имя полярной горы Меру, ставшее символом золотого века и бессмертия, породило одновременно семантическое и лексическое гнездо, связанное с понятием «смерть». Здесь возможно двоякое объяснение. Традиционное: смерть – всего лишь ступень при переходе к бессмертию в иной, потусторонней жизни. Нетрадиционное: после вселенской катастрофы, когда процветавший в прошлом Север сковали льды, обширные арктические территории погрузились на дно, а население, не успевшее мигрировать, вымерло – полярная гора Меру, также скрывшаяся подо льдом в океанической пучине, стала символом смерти.

Алеша Попович и другие богатыри

Третий по популярности богатырь и заступник земли Русской (рис. 67) – самый молодой среди всех, самый горячий, самый удалой, самый непредсказуемый, к тому же – женский сердцеед (рис. 68), насмешник и задира на княжеских пирах (оттого, видать, и такая особая к нему любовь народа). Он и главного супротивника своего – Тугарина Змеевича – побеждает, главным образом смекалкой и хитростью: как бы невзначай брошенной репликой заставляет обернуться и в этот момент сносит мечом (или саблей) его голову. Алеша не только самый молодой в богатырском списке, но и, вне всякого сомнения, не языческий герой. Ведь прозвание Попович (фамилий в старину еще не было) могло появиться только после принятия на Руси христианства. Пытались даже привязать былинный образ к реальным историческим личностям. Таких в летописях несколько, один даже погиб в злосчастной битве на Калке. Хотя, на мой взгляд, вряд ли в летописных текстах речь идет о былинном Алеше: во всех зафиксированных случаях он проходит под именем Александр, а прозвище Попович ни о чем не говорит – оно всегда (и по сей день) было весьма распространенным.

В отличие от скупых и сухих летописных строк былинники ликующе описывали рождение и мужание своего героя:

Гиперборейских реминисценций образ Алеши сам по себе не навевает. И все же… Демонического злодея, от чьих домогательств избавил Алеша свой народ, зовут Тугарин, по отчеству он сын Змея (оттого в некоторых вариантах былины с ним сражается и Добрыня Никитич). Само имя – Тугарин – загадочно, это признают и этимологи. Пытались обосновать иноземное происхождение слова, да не получается: и исконный корень «туг» в русском языке имеется, и топонимов (а также фамилий), образованных от лексемы «тугарин», в России полным-полно. Художники обычно рисуют Тугарина в одежде кочевника (рис. 69), ссылаясь вслед за некоторыми языковедами на тот факт, что, дескать, из летописей известен половецкий Тугор-хан. Но такое предположение относится скорее, к области художественного вымысла.

^{Рис. 67. Алеша Попович. Лубочная картинка}

Гораздо существенней другое: Тугарин и его конь – летающие персонажи. И в этом своем «летательном качестве» они каким-то (возможно, многократно преломленным) образом вполне могут быть сопряжены с Гипербореей. Фактический материал для подобных предположений достаточно скромен. Но один факт заслуживает особого внимания. Это – крылья Тугарина и его пегаса: они бумажные, что подчеркивается всеми сказителями[33]. Более того, их можно снять и снова надеть. В разных вариантах былины употребляется один и тот же оборот: «натягал (надевал) он себе крылья бумажные».

^{Рис. 68. Алеша Попович с невестой. Художник Константин Васильев}

^{Рис. 69. Алеша Попович и Тугарин Змеевич. Художник Николай Кочергин}

Что же это за такое летательное приспособление? Более всего оно походит на «бумажного змея» или искусственные крылья, которые надевали те, кто пытались научиться летать, подобно птицам. У прыгавших с колоколен, как русский дьяк Крякутный, или со скалы, как ассистент Леонардо да Винчи, – ничего не вышло. А вот Тугарин и его конь летали на бумажных крыльях свободно. Правда, бумага их и сгубила – намокла под дождем:

Огненно-змеиное обличие Тугарина – тоже показательный факт:

В былинном образе Алеши (впрочем, как и остальных русских богатырей) есть, тем не менее, еще одна важная ипостась – его принадлежность к богатырскому братству, по существу – к тайному рыцарскому ордену. Вопрос этот заслуживает самого пристального внимания. Попробуем более пристально вглядеться в сию проблему. Современному образованному человеку хорошо известно западноевропейское средневековое рыцарство – по школьным учебникам, музейным экспозициям, иллюстрированным книгам, романам Вальтера Скотта и их экранизациям, другим кино– и телефильмам. Только подумаешь: рыцари – и тотчас же вспоминаются впечатляющие турниры, бескомпромиссные поединки, Крестовые походы, Ледовое побоище, Грюнвальдское сражение… Очень многие знакомы и с оригинальной средневековой литературой, с героями скандинавских саг, кельтским королем Артуром, английским Беовульфом, французским Роландом, испанским Сидом, немецкими Зигфридом, Парсифалем, Лоэнгрином, с не ведающей национальности любовью Тристана и Изольды.

^{Рис. 70. Былинный богатырь. Художник Виктор Васнецов}

Казалось бы, уж о ком, о ком, а о рыцарях мы знаем все или почти что все. Однако мало кто задумывался, что эти закованные в латы благородные воители с их особым кодексом чести и философией жизни – всего лишь заключительный аккорд давних и вненациональных традиций, корни которых уходят в глубокую индоевропейскую древность. В самом деле, откуда вообще взялись рыцари? Кто породил рыцарскую идеологию, мораль и правила поведения? Первоначальное значение слова «рыцарь» – «всадник» (сильно искаженное немецкое слово Reiter – «всадник» породило понятие Ritter, а затем через польское rycerz – и русское слово «рыцарь»).

Подобные хорошо вооруженные, облаченные в доспехи всадники – герои народного эпоса – прекрасно известны во многих древних культурах – индоевропейской, тюркской, монгольской, тунгусо-маньчжурской, китайской, тибетской, финно-угорской и др. Они скитаются по всему свету, защищая родную землю от врагов, помогают обиженным и угнетенным, заботятся о процветании народа. Они отважны, благородны, самоотверженны, добродетельны, исполнены высшими идеалами и всегда уверены, что святая правда и провидение на их стороне. Иногда они странствуют в одиночку, иногда – вместе с преданными друзьями, всегда готовыми прийти на помощь и вступить в сражение с любой темной силой.

Вам ничего это не напоминает? Ну, конечно, – это былинные богатыри – Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович, Святогор, Вольга, Дунай и другие. Чем они отличаются от странствующих рыцарей? Практически ничем (рис. 70)! Непонятно одно: в какую конкретную эпоху они жили. Вроде бы былины подсказывают точный ответ: князь Владимир, например, – вполне историческое лицо, из летописей известно, и когда он жил и где правил. Но Владимир Красное Солнышко – собирательный образ, объединивший в себе двух реальных князей – Владимира Святого и Владимира Мономаха – и привязанный к более поздней эпохе татаро-монгольского ига. Более того, и образ Красносолнечного князя, и образы русских богатырей и всего рыцарства восходят к несравненно более древним временам.

В 1982 году вышла в свет книга Франко Кардини «Истоки средневекового рыцарства» (ее перевод на русский язык опубликован в 1987 году). Как видно уже из названия, автор ставит целью – выявить корни самого феномена рыцарства. Его духовные начала ученый видит в традициях первобытного шаманизма, а практику – в кочевническом богатырстве. Рыцарь и богатырь неотделимы от коня, поэтому временные параметры определяются достаточно просто: лошадь была одомашнена в конкретную историческую эпоху, следовательно, странствующие на конях богатыри не могли появиться раньше указанного времени. Впрочем, раньше и не надо!

Наше культурно-историческое поле по сей день во многом представляет собой нераспаханную целину. Мы даже не подозреваем, какое богатство таится под ее нетронутым травяным покровом. Нас продолжают уверять, что героический эпос представляет собой продукт исключительно художественного творческого и чистого вымысла. В действительности же архаичный фольклор (к которому относится большинство русских былин) – это закодированные в системе устойчивых образов-клише знания о древнейшем прошлом наших предков. Уже в XIX веке было обращено внимание на поразительное совпадение русских былинных богатырей с героями персидского эпоса, хотя вывод из этого неоспоримого факта делался неправильный: дескать, русские былинные образы заимствованы из древнеиранской культуры. Даже доспехи – кольчуги и остроконечные шлемы – у русских и иранских витязей похожи, не говоря уж о том, что одного из главных героев древних персидских сказаний зовут Рустам (Рустем), то есть налицо иранизированное имя одного из праотцов русского народа – Руса.

Что же должно означать подобное совпадение? Только одно: у русских и иранских богатырей общие корни, общие предки, общие традиции. Франко Кардини прослеживает исторические корни рыцарства не только до парфян – преемников Персидской державы, – но даже до скифов и киммерийцев – хозяев евразийских степей в античную эпоху. Он совершенно правильно обращает внимание на то, что тяжеловооруженные сарматские всадники – катафрактарии, вместе с конем облаченные в пластинчатые латы, – даже по виду своему напоминают позднейших средневековых рыцарей.

Иногда дело представляется таким образом, что русские богатыри находятся на службе стольнокиевского князя. Ничего подобного! Вчитайтесь хорошенько в былины и вдумайтесь: и киевский князь, и русские богатыри – каждый сам по себе. Былинные богатыри достаточно самостоятельны и независимы от великого князя: захотят дружить с ним – дружат, не захотят – ищи ветра в поле. И уж никак нельзя сказать, что богатыри находятся в вассальной зависимости от князя. Они служат вовсе не ему, а общерусскому делу – защите родной земли и ее населения, руководствуясь исключительно собственным свободным решением.

Этим, в общем-то, и объясняются многие на первый взгляд странные особенности былинных сюжетов. Богатыри вечно находятся в дальней и долгой отлучке, за ними надо посылать, их надо разыскивать, а разыскав – еще и упрашивать. Впрочем, когда речь идет об опасности, нависшей над Родиной, упрашивать никого не надо. Только вот киевский князь здесь ни при чем.

Почему же так часто не оказывается русских богатырей при дворе князя? Да потому, что они странствуют и занимаются именно тем, чем и положено заниматься рыцарям. Кстати, феномен странничества уходит в такие глубины истории, когда, судя по всему, коня как верного спутника богатыря еще и в помине не было. В самом деле, странствующий герой Гильгамеш передвигается в основном пешком, сыны Калева – пешком и на лодках. В челне путешествует и лебединый рыцарь Лоэнгрин, известный по средневековым сказаниям, что доказывает глубочайшую древность самого образа. То же можно сказать и о «лодочных героях» русских былин – Садко и Соловье Будимировиче.

Таким образом, рыцарство имеет гораздо более древние и глубокие корни, чем это представляется на уровне современного обыденного сознания. Многие эпические герои древности – это предтечи средневековых рыцарей. В свою очередь, странствующие богатыри (не обязательно конные) также были распространены по всему миру. В их числе и плеяда русских богатырей, которые действовали и в одиночку, и в составе богатырского содружества, точнее – братства. Индивидуальные подвиги и сражения – безразлично, с фантастическими ли чудищами типа Змея Горыныча, изощренными ли душегубами вроде Соловья-разбойника, или несметными ордами разорителей Русской земли – нас в данном случае не интересуют. Нас интересует исключительно богатырское братство. Что это за структура? Откуда она взялась? Какова ее идеология? И как русское богатырское братство сопряжено с традиционными рыцарскими орденами?

Содружество былинных богатырей представляет собой типичное рыцарское братство! Оно вписывается в общую логику развития подобных организаций и является предшественником средневековых рыцарских орденов. Описания русских рыцарских братств сохранились в былинном цикле, посвященном службе на Заставе Богатырской. Количество членов богатырского братства колеблется от семи до тридцати одного, все они известны поименно. Однако поскольку к моменту записи былин (конец XIX – начало XX века) неграмотные, как правило, исполнители уже слабо представляли древние исторические реалии, в их сознании происходило неизбежное смешение прошлого и настоящего, многие подробности искажались, важные детали утрачивались. Так произошло, к примеру, с былиной про Заставу Богатырскую, записанной в начале ХХ века Николаем Евгеньевичем Ончуковым от известной печорской сказительницы Федосьи Емельяновны Чуркиной. В былине в составе воинского братства действует 31 богатырь (30 + 1), но к моменту фольклорной записи исполнительница помнила только 18 имен. Остальные забыла, о чем честно призналась фольклористу. Тем не менее для изучения рыцарской темы упомянутая былина представляет колоссальный интерес:

Персональный состав богатырского братства – величина переменная, но в нем всегда сохраняется центральное неизменное ядро, свидетельствующее о четкой иерархии и руководящем звене русского рыцарского ордена. Как нетрудно догадаться, главенствующую роль в воинском братстве играют три богатыря – Илья, Добрыня и Алеша. Старший – Илья, не по возрасту, а по авторитету. Правда, и остальным тоже авторитета не занимать.

Следы богатырского рыцарского братства обнаруживаются и в одном интереснейшем древнерусском произведении, известном под названием «Сказание о киевских богатырях». Полное название литературного памятника «Сказание о Кеевских (так!) богатырех, как ходили во Царьград и как побили цареградских богатырей, учинили себе честь». Записано было сие сказание в XVII веке, а потому, по странной логике ученых мужей, считается исключительно выдумкой грамотеев того же самого века. По счастью, не все так наивно думают. Уже первый публикатор памятника Елпидифор Васильевич Барсов (1836–1917) считал его прозаическим пересказом очень древней и оригинальной былины. Представляется, что он был как никто прав и вот почему.

Сказание повествует не только о семи русских богатырях, но также и о сорока двух царьградских. О национальной принадлежности последних ничего не говорится, хотя служат они императору Константину. Как известно, среди множества византийских императоров было одиннадцать Константинов – от Константина Великого (ок. 285–337), в честь которого и была названа столица империи, до Константина XI, погибшего в 1453 году при взятии Константинополя турками-османами. Между тем конкретные царьградские реалии, воспроизведенные в сказании о киевских богатырях, таковы, что они не могли быть придуманы автором XVII века, и уж тем более не соответствуют реалиям самого этого века, когда греческий Константинополь вот уже полтора столетия являлся турецким Стамбулом.

Сюжет сказания достаточно непривычный и для «стандартной» былины, и для традиционной древнерусской повести. 42 царьградских богатыря замышляют захватить Киев. Об этом становится известным князю Владимиру: видимо, разведслужба четко работала во все времена. Князь приглашает Илью Муромца «со товарыщи» (всего товарищей семеро) и испрашивает совета: как быть. Богатырское братство предлагает действовать на опережение – самим отправиться в Царьград и захватить там «языка». Сказано – сделано: русские богатыри седлают коней и отправляются в самое сердце Византийской империи. По пути с ними случается странная история, совершенно непонятная с точки зрения здравого смысла. Они встречают двенадцать царьградских богатырей, которые, как и русские, идут на разведку – но только в Киев. И вот тут-то и происходит самое интересное: вместо того, чтобы не допустить проникновения вражеских разведчиков на свою территорию, обе группы богатырей вступают в переговоры и… решают обменяться друг с другом одеждой.

У царьградцев одежда (плащи?) черная – «каличья», говорится в сказании, то есть «странническая»: лазутчики прикинулись пилигримами. У Ильи Муромца «со товарищи» – одежда (плащи?) светлая. Предводителя царьградской разведгруппы зовут Никита Иванович. Любопытно, не правда ли? Как вы думаете: на каком языке объяснялись богатыри и о чем вообще идет речь в древнерусском сказании? Догадаться особого труда не составляет: речь идет о встрече рыцарей одной и той же национальности, но, по-видимому, представляющих различные ответвления одного и того же братства (ордена). Кроме того, имеется некоторая общая идеология и система запретов, которая не позволяет богатырям трогать друг друга. Стоит ли после этого удивляться, что обе группы рыцарей-богатырей договорились очень быстро, обменялись одеждой и каждая отправилась куда и собиралась.

Разведгруппа Ильи добирается до Царьграда, проникает во дворец и подслушивает под окном, о чем же совещается император Константин со своими военачальниками. Тех, похоже, волнует один вопрос: какова численность киевской дружины, то есть сколько братьев-сподвижников у Ильи Муромца. Тот сам подсказывает – тридцать два (на десять меньше, чем у императора Константина). Тем не менее в битве на Смугре-реке (где она находится – не ясно) русские одерживают победу и захватывают в плен Тугарина Змиевича, везут его в Киев на допрос к князю Владимиру и тут же просят, чтобы тот отпустил пленника восвояси. Тем все и завершается.

Вот такая интересная история. Трудно избавиться от впечатления, что в сказании действуют не смертельные враги, а, напротив, давние друзья – представители одной «команды» (то бишь рыцарского ордена), временно оказавшиеся на разных территориях, но всегда и по любому вопросу могущие договориться. Остается добавить, что отчество князя Владимира, согласно сказанию, – Всеславич, а шестерых ближайших сподвижников Ильи Муромца зовут Добрыня Никитичин (так по тексту!), Дворянин Залешанин, Олеша Попович, Щата Елизынич, Сухан Доментьянович и Белая Палица. Вот какие, оказывается, герои-богатыри на Руси были, а мы теперь про них ничего и не знаем. Остались только скупые намеки полубеллетристического памятника. Но и на том спасибо – по крайней мере, теперь известно, что и на Руси практиковались настоящие рыцарские прозвания, ибо, например, полное имя последнего из перечисленных богатырей звучит так – «Белая Палица, красным золотом украшена, четьим [отборным] жемчюгом унизана, посреде тоей палицы камень, самоцветной пламень». Хотя всех богатырей семеро, это, так сказать, – узкий круг. Имеется еще и более широкий: всего русское богатырское братство насчитывает 32 рыцаря. Но семеро – традиционная мистическая цифра, характерная для многих тайных обществ. Спроста это или неспроста?

На первый взгляд рыцарское (или, что то же самое, богатырское) братство представляется чисто военной организацией. Но хорошо известно, что в такой воинской структуре духовная и ритуальная стороны всегда имели далеко не второстепенное значение. Я бы сформулировал данный тезис еще более определенней, четче и жестче: рыцарство без конкретной идеологии (и соответственно – отдельный рыцарь без идеи) – вообще ничто. Более того, идея здесь – даже первична! Вначале была идея, цель, идеал, а затем уже под них подбиралась подходящая воинская структура, призванная наилучшим и возможно кратчайшим путем способствовать оптимальному решению любой проблемы и достижению цели. Поскольку за идею приходится бороться, а идеал – защищать, постольку для этого и требовалась мощная военная организация, с железной дисциплиной и исполнителями без страха и упрека.

Какой же идее служили ее приверженцы? Из истории Средних веков прекрасно известно, что во времена крестовых походов главной идеологией рыцарства являлось христианское учение, а конкретной целью – освобождение от неверных Гроба Господня в Иерусалиме и всей Святой земли. Существовал также и неписаный кодекс чести, выработанный, впрочем, задолго до крестовых походов: верность долгу и королю, культ прекрасной дамы и т. п. Это, однако, не все. Рыцарские ордена вдохновлялись также некоей тайной мистической идеей, которая лишь частично совпадала с господствующим христианским учением. Эта тайная мистическая идея, а по существу – эзотерическая доктрина, вселяла в членов рыцарского братства уверенность в своих необыкновенных силах и способностях в преодолении любых, даже самых невероятных, препятствий.

Откуда же взялась такая идея? Принято считать, что возникла она, так сказать, сама по себе – в соответствии с духом и требованием времени. Такое представление ошибочно. В основе идеологии средневекового рыцарства лежало не одно только христианское учение, но кое-что и другое. Причем такое, что сами рыцари вынуждены были тщательно скрывать и от церкви, дабы не быть обвиненными в язычестве или ереси, и от непосвященных профанов – по причинам, понятным и без объяснений. Эта тайная доктрина базировалась в основном на древнем мировоззрении, доставшемся от посвященных разных эпох и народов – египетских и вавилонских жрецов, персидских магов, индийских брахманов, иудейских первосвященников, кельтских друидов, славянских волхвов, эллинских прорицателей и т. п.

Тайная эзотерическая традиция существовала испокон веков. Передаваясь от народа к народу, от поколения к поколению, она лишь видоизменяла форму, нередко приспосабливаясь к суровым требованиям действительности. Так, древнейшее учение о бессмертии и абсолютном знании, сосредоточенных в Камне Грааля, в Средние века неоднократно пытались приспособить к христианскому учению. В результате этих усилий родилось представление уже не о Камне, а о чаше Грааля, в нее якобы Иосиф Аримафейский собрал кровь Иисуса Христа, распятого на кресте. Именно эта чаша Грааля считалась чудодейственной и являлась объектом неустанных поисков. При этом с точки зрения официальной церкви сама идея все равно была апокрифической, а ее популяризация – полуеретической.

Однако в соответствии с исконными и первичными представлениями Грааль по-прежнему продолжали считать и именовать тем, чем он был на самом деле – камнем. То, что Грааль – не чаша и не кубок, а именно «вожделеннейший камень», дарующий сокровенное знание и бессмертие, знал еще великий средневековый поэт Вольфрам фон Эшенбах (ок. 1170–1220), который подробно описал известные ему факты в обширной поэме «Парсифаль»:

Русский былинный эпос и фольклор в целом также сохранил память о сакральном камне – средоточии бессмертия и абсолютного знания. В русских былинах, сказках, а также в самом архаичном жанре устного знания – тайных народных заговорах – камень Грааля выступает под именем Алатырь-камня. Древнерусская Голубиная книга уточняет: Алатырь-камень – «всем камням отец». Как и в западноевропейском средневековом эпосе, у этой святыни есть свой рыцарь. По русским преданиям, это сын Ильи Муромца, которого звали Сокольником (Сокольничком). Данный образ исследован мало, хотя и открывает глубинный пласт русского былинного эпоса. Матерью Сокольника, как уже отмечалось, является загадочная Златогорка (Латыгорка) – русская (гиперборейская поляница). Чудесное рождение Сокольника произошло в краю таинственного Алатырь-камня, на острове (тогда это – Буян) или побережье Студеного моря, то есть Ледовитого океана. Сын Ильи Муромца сам так говорит о своей отчине и родословной:

Таким образом, в отличие от германского хранителя Грааля – рыцаря Лоэнгрина из древнейшего гиперборейского тотема лебедя – по славянорусской традиции хранителем Грааля-Алатыря считался Соколиный рыцарь – Сокольничек, принадлежащий к древнему тотему сокола. Средневековое европейское рыцарство волею судеб оказалось естественным наследником всего комплекса идей, связанных с Граалем. Хранители прекрасно понимали, что доставшееся им идейное наследие прошлого далеко выходит за рамки христианского учения, и пытались законспирировать само тайное знание и собственную причастность к нему.

Были, однако, и такие, кто, напротив, стремился утвердить сакральное мировоззрение в качестве единственно истинного знания. Такие подвижники новой веры объявлялись еретиками и становились объектами пристального внимания инквизиции. Собственно, для искоренения одной из первых таких ересей, известной под названием альбигойской, и была создана святая инквизиция. История альбигойцев хорошо известна и поучительна. В 1209–1229 годах против них даже организовывались специальные крестовые походы, в результате чего на юге Франции были поголовно истреблены сотни тысяч приверженцев альбигойской ереси и навсегда исчез целый пласт средневековой культуры, в которой не без основания видели начало европейского Возрождения.

Нас, однако, сейчас интересует не христианизированная суть альбигойского учения и не альбигойские войны, а тот общеизвестный факт, что альбигойская доктрина не была оригинальна по своей природе. На европейской почве она явилась всего лишь продолжательницей распространенного по всему миру – от Китая до Ближнего Востока – манихейского учения, которое, в свою очередь, опиралось на зороастрийскую доктрину и древнеарийскую традицию, тесно связанную с древней Гипербореей – северной прародиной человечества. Другими словами, в Средние века повсюду в Европе возникали очаги тайного учения и проповедовавшие его тайные общества, которые по сути своей являлись приверженцами вероучителя Мани (ок. 216 – ок. 277), по имени которого и названо манихейство, и пророка Зороастра, жившего не позднее VI века до н. э.

В основе манихейства, на 90 процентов состоявшего из более древних зороастрийских идей, лежало очень простое, а потому – исключительно привлекательное представление о том, что весь мир и все живое в нем делится на две непримиримые части, находящиеся друг с другом в непрестанной борьбе – Добро и Зло, которые могут конкретизироваться в Истине и Лжи, Правде и Кривде, Свете и Тьме, Черном и Белом. Именно в силу такой простоты и привлекательности манихейство просуществовало более тысячи лет после мученической кончины его основателя (по приказу шаха с пророка Мани живьем содрали кожу). В разных странах и в разные времена оно принимало разные обличья. Типичными и наиболее известными примерами являются альбигойство в Западной Европе и богомильство – в Восточной. Но и то и другое связано с христианством: в первом случае – с католичеством, во втором – с православием. Однако манихейство было распространено повсеместно в Европе и до утверждения христианства. В том числе и среди славян-язычников, у которых существовали даже два особых бога, выражающих суть манихейской доктрины, – Белбог и Чернобог. В философско-обобщенной форме данная тема представлена в виде борьбы Правды и Кривды, описанной в Голубиной книге.

В позднейшие эпохи древнее знание, идеология и связанные с ними традиции неизбежно приобретали законспирированный характер. Однако тайные общества не являются изобретением недавнего времени. Они существуют столько же, сколько существует человечество на земле, и в архаичных социумах распространены так же широко, как и в развитых обществах. Обряды инициации (посвящения) выявлены и изучены в не затронутых цивилизацией племенах Австралии, Новой Гвинеи, Полинезии, Амазонии и т. д. Тайные организации, объединяющие своих членов с помощью кровавых ритуалов (наподобие «людей-леопардов» в Центральной Африке), известны на всех континентах.

Из обычаев древнейших предков произрастают и воинские ритуалы, которые закрепились и получили дальнейшее развитие в жизни воинских братств и рыцарских орденов. Описание некоторых древнейших обрядов сохранилось и в русском былинном эпосе. Чисто мужские воинские братства описываются в одной из популярнейших русских былин, известной во множестве вариантов, о богатырях на Соколе-корабле. Патриархальная архаичность сюжета раскрывается в самом символе Сокола, представляющем собой не что иное, как древний тотем. Корабль, на котором плывут богатыри, также свидетельствует о глубочайшей древности сюжета, а именно – о том времени, когда сами богатыри были безлошадными по той простой причине, что лошадь еще вообще не была приручена. Наконец, о многом говорит и перечень самих богатырей, плывущих на Соколе-корабле. Ниже приводится один из вариантов былины, записанный в Вологодской губернии в самом начале XIX века – еще до нашествия Наполеона:

В приведенном пространном фрагменте важна каждая деталь. Обращаю внимание на тотемные (змеино-зверино-каменные) аксессуары Сокола-коробля, а также (и в особенности!) – на эту сакраментальность: люди – незнаемые, незнакомые (почти что тайное общество). Перед нами типичное мужское братство, которому совсем недалеко и до рыцарского ордена. В самом деле, команда Сокола-корабля – сплошь богатыри. Среди них старшой почти всегда Илья Муромец (в этой иерархии – вся соль былины), среди ближайших сподвижников упоминаются Добрыня Никитич, Алеша Попович, Святогор (вот она архаика!), Покан-богатырь, Еруслан Лазаревич и даже Степан Разин.

Подобные патриархальные объединения проходят через всю русскую историю – от первобытных времен до опричнины Ивана Грозного. Тайное общество, созданное в Александровской слободе по всем правилам рыцарских орденов, наверняка имело свой устав, четкую организацию, ритуал, символику и, быть может, какую-то документацию. Не исключено, что часть реликвий до сих пор хранится где-нибудь в подземных тайниках опричной «столицы» вместе с уникальной библиотекой Ивана Грозного и другими бесценными сокровищами.

О путешествии русских богатырей на землю древних предков рассказано в одной из беломорских былин о Михайле Потыке (рис. 71), записанных в конце XIX века Алексеем Владимировичем Марковым в Верхней Зимней Золотице от 59-летнего неграмотного крестьянина Власа Ивановича Чекалева, который сам слышал ее от стариков-поморов (этот сюжет уже упоминался в начале книги). Усилиями современных интерпретаторов Потык стал считаться второстепенным героем, былинные тексты о нем публикуются (и то далеко не всегда) где-нибудь на задворках фольклорных сборников. Что за имя (или прозвище) такое Потык – толком никто объяснить не может, хотя от былинного сюжета так и веет архаикой: здесь и коварная жена-колдунья Марья Лебедь Белая с ее загадочной смертью и не менее загадочным воскрешением, и погребение заживо (читай – путешествие на тот свет) самого Потыка.

^{Рис. 71. Иллюстрация Ивана Билибина к былине о Потыке}

Беломорская былина о Потыке, записанная А.В. Марковым, интересна во многих отношениях. Например, она включает в себя в качестве одного из центральных эпизодов битвы Добрыни Никитича со Змеем. Битва эта происходила не на Пучай-реке где-то в центральных районах России (согласно большинству былин, Добрыня родился в Рязани), а в Гиперборейской Украине. Впрочем, быть может, именно там и располагалась загадочная Пучай-река, о которой доподлинно ничего не известно.

Добрыня – один из трех названных членов богатырского братства. Два других – Илья Муромец и Потык. Есть еще двенадцать не названных по имени богатырей, которых взял в плен король Тульской земли. Именно так поименована она в фольклорном тексте. А сам ее властитель зовется Тульским королем – ну точь-в-точь как в знаменитой балладе Гёте (вот ведь какие невероятные совпадения случаются!). Другими словами, в русской былине сохранилась память о древней прародине индоевропейских и других народов земли Туле-Гиперборее. Предлагавшееся же маститыми учеными толкование: дескать, под Тульской землей следует понимать Турцию (а под Тульским королем – турецкого султана) – ни в какие ворота не лезет. Хотя бы потому, что сюжету русской былины многие тысячи лет, а турки-османы появились в Малой Азии и стали историческими соседями Руси только в XIV веке. Не подходят на роль туляков-гиперборейцев и летописные торки.

По справедливости говоря, Тульский король захватывает в плен русских богатырей не вероломно, а честным путем: он выигрывает их у князя Владимира в «пешки-шахматы». Стольнокиевский князь сначала проиграл хозяину Тульской земли золотую казну, а затем, войдя в азарт, – в придачу еще двенадцать богатырей-телохранителей. Вызволить заложников из плена и берется отважный богатырь Потык. Выполняет задание он блестяще – без сучка и задоринки: отыгрывает не только русские деньги и незадачливых пленников, но еще и жену себе в придачу – Тульскую царевну (королевишну?) по имени Авдотьюшка:

Дочь Тульского короля стала второй женой Потыка. Она, как и первая, – носительница гиперборейской символики – лебедя.

В беломорской былине о Потыке две таких царевны, два антипода – как Белый и Черный Лебедь в балете Чайковского «Лебединое озеро». Центральное место в русской былине (в любых ее вариантах) занимает демоническая Марья Лебедь Белая (в варианте, записанном А. Марковым, она вообще «змеиного происхождения» и именуется то Марьей, то Марфой). Она не только соблазняет Потыка, но и попеременно обращает русского богатыря в черного ворона, коня, горностая и «серый камешок». От каменного заклятия Потыка освобождает Илья Муромец, забрасывая «камешок» в поднебесье. Илья же как глава дружинного братства помогает Потыку расправиться со злокозненной женой. (Напомню: стержень былины о Потыке составляет архаичный эпизод с заранее замысленным умиранием Марьи Белой Лебеди, дабы взять с богатыря слово – последовать за ней в могилу. После того как оба оказались в Подземном царстве, Марья воскрешает себя и пытается по-настоящему убить мужа. Здесь-то на помощь и приходит Илья Муромец: коварный замысел не удается, и богатыри-побратимы не без удовольствия вешают коварную демоницу в «петёлке вареной».) Потык женится на второй Белой Лебеди – гиперборейке-тульчанке Авдотьюшке, дочери короля Тульской земли, выигранной у того в «пешки-шахматы». Так древняя предыстория Руси и ее гиперборейские корни открываются перед нами, как неведомые земли в неумирающих фольклорных образах, сюжетах и мифологемах.

Сивка-Бурка

Летающие и скачущие до небес кони (рис. 72) – излюбленные образы русского и славянского фольклора. С детства врезаются в память завораживающие строки, дошедшие из незапамятных времен и звучащие как заклинания:

«Конь бежит – земля дрожит, из ушей дым валит, из ноздрей пламя пышет».

«Сивка-Бурка, Вещая Каурка, стань передо мной, как лист перед травой!»

«В правое ухо влезь, в левое вылезь – станешь таким красавцем, каких свет не видывал».

^{Рис. 72. Сивка Бурка. Художник Константин Кузнецов}

Космические реминисценции проступают и в сюжетах о конях, скачущих до неба, и в сюжетах о героях, рожденных от лошади. Так, в известной сказке об Иване-Кобыльникове сыне, записанной в Сибири в начале ХХ века, спутниками и помощниками героя выступают Иван-Солнцев сын и Иван-Месяцев сын.

В русском фольклоре и народном миросозерцании с единосущностью коня и солнца связаны другие известные образы и имена. Так, сказочный конь Сивка-Бурка (или в сказках других славянских народов – Солнечный конь, Конь-солнышко), вне всякого сомнения, олицетворяет дневное светило. Его имя также восходит к протоиндоевропейским верованиям (богиня Сива «бог Шива»).

В одной из самых емких по мифологической закодированности сказок о Василисе Премудрой (Прекрасной) приоткрываются древнейшие представления русского народа о смене дня и ночи как космических всадников: День ясный – «сам белый, одет в белом, конь под ним белый и сбруя на коне белая»; Солнце красное – всадник «сам красный, одет в красном и на красном коне» (рис. 73); Ночь темная – «опять всадник: сам черный, одет во всем черном и на черном коне».

Мифологические солнцеобразы сливались с тотемными доминантами и не просто вошли в плоть и кровь народного миросозерцания, но стали неотъемлемой частью народного искусства и повседневного быта. Многочисленные и разнообразные изображения солнечных коней встречаются в русском орнаменте, резьбе, утвари. Конские головы, укрепляемые на краю крыш, символизируют солнечную колесницу (в развернутых сюжетах вышивок, росписей и резьбы эти кони, как правило, изображаются вместе с солнцем). В композиции русской избы кони, устремленные в небо, как бы уносят весь дом в космические дали. Солнце присутствует здесь же в разных украшениях – оно неотделимо от этого полета, более того – это как бы модель солнечной колесницы, запряженной деревянными навершиями-конями. Навершие крыши, называемое охлупень (от слова «охлуп» – «крыша», «кровля»), не обязательно делалось в виде коня.

Почти все волшебные функции коня-побратима удачно соединены в классической литературной сказке Петра Павловича Ершова «Конек-горбунок», бережно и скрупулезно использовавшего образы русского фольклора. Два небывалых коня золотогривых, их мать – волшебная кобылица, умчавшая Иванушку к поднебесью, и, наконец, чудесный Конек-горбунок, уносящий своего хозяина еще дальше – к небесным светилам.

^{Рис. 73. Иллюстрация Ивана Билибина к сказке о Василисе Прекрасной}

Здесь сконцентрированы древние, восходящие к гиперборейским временам, тотемические верования в космическую предназначенность коня. В индоевропейской традиции бог солнца неотделим от солнечных коней или солнечной колесницы, на которой он ежедневно объезжает небо с Востока на Запад. Гимны Ригведы славят солнечного бога Сурью:

В современном литературном переводе гимны Ригведы, обращенные к Сурье, звучат так:

Конь в Ригведе представляется рожденным из океана с крыльями сокола или вытесанным богом из солнца (1, 163, 1–2).

Древним индийцам вторили древние иранцы:

Древнегреческий бог солнца Гелиос перемещается по небу в колеснице, запряженной четверкой коней, что соответствует либо четырем странам света, либо четырем временам года. В одной же из польских сказок солнце ездит в алмазной двухколесной повозке, запряженной двенадцатью златогривыми конями (сивками), что соответствует двенадцати месяцам в году. В огненной колеснице, запряженной конями, по небу разъезжает и грозный славянский бог Перун – породитель молнии, дождя и грома.

Не стоит заблуждаться, что вера в Перуна сама собой сошла на нет после того, как Владимир Святой повелел разрушить все языческие святилища, а деревянное изваяние Перуна бросить в Днепр. Еще в XIV веке священнослужители продолжали жаловаться: «Но и ныне по сукраинам молятся ему, проклятому богу Перуну». А у болгар он почитался и в XVIII веке: во время засухи для вызывания дождя практиковалось некое языческое действо с ряжением молодежи и хождение по домам с пением, прославляющим Перуна в надежде, что он как владыка грозы, молнии и грома ниспошлет на страждущую землю долгожданный дождь.

Небесный конь – неразлучный спутник и другого общеславянского бога – Световита (рис. 74), чей образ восходит к доарийской истории и верованиям нерасчлененных народов Евразии. По свидетельству латинских средневековых авторов-очевидцев Гельмольда и Саксона Грамматика, у балтийских славян при Арконском храме содержался в большом почете белый конь, посвященный Световиту, а возле огромного скульптурного изображения этого бога висели седло и удила. Ездить на Световитовом коне было строжайше запрещено, дотрагиваться до него – тоже. Только жрец имел право выводить и кормить священного коня. Народ верил, что Световит садился ночью на своего небесного коня и устремлялся в небо на борьбу с врагами славян.

Современное русское слово «конь» – сокращенное древнерусское слово «комонь». «Комони ржут за Сулою» – памятная фраза из «Слова о полку Игореве». Общеиндоевропейская линия развития этого понятия содержится в санскритском бrvan – «конь». Корень этот сохранился в старорусских словах «орать» – «пахать», «орало» – «соха», «оратай» – «пахарь». Солнечный аспект обнаруживается в собирательном имени древнегреческих богинь – Оры, они отвечают за смену времен года и заботятся о божественных колесницах. По Велесовой книге, один из обожествленных прародителей древних руссов звался Ореем (Орем). (Александр Асов – известный интерпретатор «Книги Велеса» – так и переводит это имя: Арий.) Корень здесь хотя и сродни санскритскому бrvan («конь») и родственным ему древнерусским «оралу» и «оратаю», но непосредственно восходит, как, например, и имя древнегреческого героя Ореста к общеарийскому понятию arjа – «благородный» (откуда и само понятие «арий», «ариец»). Наконец, вспомним еще раз, что один из санскритских синонимов названия солнца – arkа.

^{Рис. 74. Световит. Художник Надежда Антипова}

Эти понятия, как и образованные от него имена, более древнего происхождения, чем гнездо слов, связанных с понятием коня. Одомашнивание лошади современные историки относят к 7-му тысячелетию до н. э., а первые документированные (в том числе и археологические) факты существования культа коня у племен, населявших территорию нашей Родины, относятся к концу 6-го тысячелетия до н. э. Времена же существования общего праязыка и последующей его дифференциации – значительно более ранние, не совпадающие с эпохой приручения лошади.

А теперь обратимся к нынешнему времени. Оказывается, с Сивкой-Буркой можно повстречаться и сегодня. Именно о таком случае поведал мне в письме петербургский ученый Владимир Александрович Милов:

«В первых числах сентября 1990 года я встретил интересующий Вас объект. В середине сентября у меня был в гостях (ныне покойный) Председатель Комитета спасения Волги и “Невы – Ладоги – Онеги” Ф.Я. Шипунов. Когда я ему рассказал о виденном мной в Карелии, он резко переглянулся со своей женой и месяца через два при следующей встрече сказал, что подобное меня больше беспокоить не будет. В отличие от меня он был православным мистиком и, вероятно, виденный мной объект принял за черта.

^{Рис. 75. Энергетический фантом «Сивка Бурка». Зарисовка Владимира Милова}

В тот сентябрьский день я часа три собирал чернику километрах в 11 от железнодорожной станции Суйстамо. Когда я возвращался по лесной дороге на машине к своей палатке, то примерно метрах в 80 впереди, чуть справа от дороги, вблизи знакомой красивой лесной полянки, на которой я иногда ставил машину при сборе грибов, на солнце в просвете деревьев мелькал, как я подумал, большой кусок старого брезента, который кто-то притащил с недалекой давнишней вырубки и повесил между деревьями.

Маневрируя, я выехал на полянку и только тут бросил взгляд на тряпку. Впереди, в 15 метрах от машины, стояло нечто. По первому впечатлению очень похожее на плащ, со стороны спины с откинутым назад капюшоном с очень длинным, резко сузившимся концом этого капюшона. Непомерно длинные “рукава”, казалось, были пусты. Как будто кто-то стоял спиной ко мне, накинув этот плащ на голову, и, поддерживая в плечах руками, контур головы как бы отпечатался бугорком над капюшоном. Этот белёсо-голубой “плащ” на послеполуденном солнце выглядел очень ветхим, но я тут же отметил, что на нем нет ни единой дырочки. Производил он впечатление очень чистого (как бы застиранного до голубизны из джинсовой ткани). Объект стоял между двух сосен (расстояние между ними около 3 метров) ближе к одной из них (примерно 0,3 м). По сучку на сосне я отметил высоту объекта. Конечно, подумал, уж не мерещится ли мне: отвел взгляд и сменил несколько раз положение в машине. Объект сохранял неподвижность и после 4–5-минутного рассматривания напросилось еще одно сравнение, объект напоминал переднюю часть молодого слона с чрезмерно тонким концом хобота, как бы чрезмерно длинными вислыми ушами, поставленными вместе ногами и с шишкой на голове (рис. 75). Наконец я решился выйти из машины, щелкнула дверь замка, и объект исчез. Я тщательно осмотрел место, где находился объект, но лесная подстилка в этом месте не оставляла следов. До отмеченного мной сучка от поднятой вверх руки оставалось еще 30–40 см. Подпрыгнув на месте, я его не достал, оставалось несколько сантиметров. При написании этих строк взял рулетку, снова подпрыгнул и заново уточнил высоту объекта: оказалось 257–267 см.

За несколько лет до этого события, когда я впервые поставил машину на упомянутой полянке и вышел на островок метрах в 50 от нее, перейдя болото, то мне показалось, что за мной следит какой-то зверь. Я крутил головой во все стороны, осматривал вершины деревьев, нашел два или три подосиновика; споткнулся, упал, рассыпал грибы; озираясь, собрал их и поспешил убраться с этого дурного места. При последующих посещениях этого островка ничего подобного не происходило.

В конце августа и начале сентября я несколько раз посещал ту полянку (вернее то, что от нее осталось после вырубки леса) и выходил на остров – картина унылая. Опросил профессионального охотника и нескольких местных жителей: видели ли они что-либо необычное в лесах, и получил отрицательный ответ. Возможно, видели что-то лесорубы, поскольку метрах в ста на камне появился христианский крест, намалеванный прочной алой краской четыре года назад при вырубке. Почему-то лес в этом месте (квадрат со стороной в сотню метров) оказался не вырублен, хотя он явно перестоял. Из всего выходит, что встреча с объектом была целенаправленной. Остается вопрос. Зачем? Чтобы отпугнуть? Или другая причина? Ответа нет.

Наблюдая за объектом, я его принял за техническое устройство, а не за живое существо. По структуре и цвету поверхности объекта как будто стал ясен принцип “включения” невидимости, то есть поверхность представляет собой своеобразный приемо-передающий экран, ретранслирующий падающие фронты электромагнитных (световых) волн на диаметрально противоположные части поверхности объекта. Близким аналогом является плоский волоконно-оптический экран, объект, спрятанный внутри раздвинутых волокон такого экрана, становится невидимым Голубовато-белесый цвет объекта фактически не отличался от цвета выключенных экранов современных цветных телевизоров. На поверхности такого объекта можно изобразить что угодно: от снежного человека до чёрта. Не исключено, что я наблюдал только часть более крупного объекта. Цель остается неясной, а неисправность объекта маловероятна. Вот если бы удалось собрать хотя бы несколько подобных достоверных случаев, обязательно знать предыстории их появления и последствия, тогда, возможно бы, цель появления проявилась.

Вспомнил я сказку о Коньке-горбунке: Сивка-Бурка – вещий Воронко (по Афанасьеву) – чем не объект – горбик есть, и цвет сивый, и внешне напоминает кавказскую бурку. Иногда люди встречают фантомы умерших людей, но что этому предшествовало и что случилось после встречи, обычно неизвестно. Например, академик Н. Бехтерева, бывший директор Института мозга, обнародовала: взволнованная соседка позвала ее к окну, и они увидели – под окном стоит давно умерший муж Н. Бехтеревой. Встречаются и фантомы большого кота, идущего иноходью, внезапно исчезающего и появляющегося вновь в исходной точке. Не этот ли кот изображён на барельефе древнего Вавилона, почитался в Египте, упомянут в произведениях Н. Гоголя и А. Пушкина…»

Можно ли предполагать, что в основу хотя бы некоторых волшебных фольклорных образов (в том числе и Сивки-Бурки) были положены подобные необычные феномены, появление которых в строго определенных местах и в строго определенное время было естественным, регулярным и закономерным? Вполне! Одновременно энергетические структуры могли активизировать и каналы взаимосвязи с ноосферой.

Серый Волк

Волк (рис. 76) – одна из центральных и повсеместно распространенных мифологических фигур мирового фольклора и один из древнейших тотемов русского народа. Двойственность (дуальность) данного сказочного образа – наглядней не бывает: с одной стороны, волк – кровожадный хищник, нападающий на скот и людей; с другой стороны, он – верный помощник и даже родственник главных сказочных героев. Об этом свидетельствуют некоторые архаичные свадебные обычаи, сохранявшиеся на Руси вплоть до ХХ века. Так, в северо-западных областях России (в частности, в Псковской) дружку – представителя жениха – принято было называть волком, а родня жениха в песнях прозывала невесту волчицей; та тоже не оставалась в долгу и в традиционном причитании называла братьев жениха волками серыми.

^{Рис. 76. Серый Волк. Художник Иван Билибин}

О былых тотемно-брачных отношениях в народной среде свидетельствует и одна архаичная сказка, записанная в начале ХХ века у старообрядцев на Алтае:

«Был старик со старухой. У старика была внучка, и у старухи была внучка. Старуха дедушкину внучку не любила: “Ах ты, старый пес, вези свою внучку куда хочешь”. Он повез свою внучку. Привез свою внучку в лес. В лесу стоит на курьих ножках избушка. Он и говорит: “Избушка, избушка, перевернись туды задком, ко мне – передком”. Избушка перевернулась к нему передком, туды – задком. Заходит он в избушку, оставляет свою внучку, говорит: “Ты посиди здесь, а я поеду дрова рубить”. Дует ветерочек. Привязал к березе колотушку старик, сам уехал домой. Колотушка стучит – как дрова рубит. Приходит темная ночь. Внучка боится одна в избушке ночевать. Вышла она на крыльцо и говорит:

А волк говорит:

Волк пришел к девке ночевать, говорит девке: “Девка, девка, отвори двери”. <…>».

Здесь приведено только начало фольклорного текста, в котором переплелись многие сюжеты и образы других хорошо знакомых сказок. Но есть и неожиданные отступления от, казалось бы, незыблемой фабулы. Как бы ни развивался сюжет в целом, трудно оспаривать уникальность того факта, что волк живет в избушке на курьих ножках, а молодая девушка приглашает его «ночевать на тесовую кровать», то есть, не таясь, склоняет к внебрачному сожительству. Впрочем, в эпоху господства тотемных отношений, быть может, именно подобным образом и заключались браки…

В древнем индоевропейском мировоззрении волк играл более важную роль, чем в позднейшие времена. Как хорошо известно, Капитолийская волчица, выкормившая Ромула и Рема, считается символом и оберегом города Рима, а в прошлом – и всего республиканского или императорского Рима (рис. 77). В славянском фольклоре волк имел воистину космическую значимость. Еще известный английский этнограф и историк культуры Эдуард Бернетт Тайлор (1832–1917) в своем классическом труде «Первобытная культура» обращал внимание на то, что известная русская сказка «Волк и семеро козлят» (а также ее эквиваленты у других народов) содержит в себе осколки и мифологемы древнего космического мировоззрения, когда под «волком» понимались темные силы хаоса, поглощавшие во время затмения солнце, луну и блуждающие небесные светила (так в старину именовались семь наблюдаемых невооруженным глазом планет) в их сказочно-символическом обличье, и выступали «козлята», коих проглатывал «волк», а затем (добровольно или по принуждению) выпускал на волю.

Рис. 77. Капитолийская волчица. Древнеримская бронзовая скульптура

У русских следы такого древнейшего отождествления обнаруживаются, помимо всего прочего, в архаичной загадке-поговорке, где темная ночь отождествлена с волком: «Пришел волк [темная ночь] – весь народ умолк; взлетел ясен-сокол [солнце] – весь народ пошёл!» Следы такого древнего космического мировоззрения и древнеарийских верований обнаруживаются даже в незамысловатой детской игре «Гуси-лебеди и волк», где последний олицетворяет темную ночь, пытающуюся настичь и поглотить светлые солнечные дни – гусей-лебедей. Не исключено, что в далеком индоевропейском прошлом дожившая до нашего времени детская забава с беготней представляла собой серьезное ритуальное игрище, в коем участвовали языческие жрецы и их паства.

О былых тотемных предпочтениях свидетельствуют и представления об оборотничестве, широко распространенные у всех народов мира, включая индоевропейцев и славян. В русском фольклоре к древним общеиндоевропейским истокам восходят, к примеру, все до боли знакомые сюжетные повороты типа «ударился о землю и обернулся: соколом, волком, туром, горностаем, щукой или муравьем». Причем конкретное животное здесь не обязательно должно обозначать живую птицу, зверя, рыбу, насекомое – речь может идти и о родовом тотеме. Особенно широко были распространены, вплоть до недавнего времени, суеверия о превращениях людей в волков, по-славянски – в волкодлаков (или волколаков). Древнейшее свидетельство о волках-оборотнях встречается уже у Геродота, который упоминал, что невров (предположительно – предков славян) греки и скифы считали чародеями, умеющими раз в году – как правило, зимой – на несколько дней обращаться в волков. Такое же поверье еще в XIX веке существовало у поляков, сербов и русских, которые считали, что волки-оборотни особенно опасны в период Святок, посреди зимы. Смешавшись с толпой ряженых, они принимают вид парней и девушек, скоморохов и проникают таким образом в любой дом. Волкодлаки также подкрадываются к гадающим девушкам и съедают их. Оборотни задают девушкам трудные задачи во время святочных игр, о судьбе тех, кто их не разгадает, ничего не известно.

В Древней Руси, по данным Кормчей книги, люди думали, что волкодлаки, обернувшись тучами, закрывали луну и солнце («влъкодлаци лоуну изъедоша или слънце»). Способностью превращаться в волков наделялись многие эпические герои: легендарный князь Всеслав из «Слова о полку Игореве», историческим прототипом которого был князь полоцкий (XI век); былинный Волх Всеславьевич (Вольга); сербский Змей Огненный Волк и др. На этой мифологической основе в Средневековой Европе даже существовал особый вид умопомешательства – ликантропия: больные этой болезнью воображали себя волками. По мнению А.Н. Афанасьева, «волкодлак» состоит из слов: «волк» и «длака» – шерсть, руно, клок, волос. Человека-волкодлака можно было узнать по шерсти, растущей у него под языком. Рассказы о волкодлаках распространены преимущественно в центральных и южных районах России, для Русского Севера этот образ не типичен.

Невольный волкодлак – человек, по злобе колдуна превращенный в волка на определенный срок или до тех пор, пока чародей не пожелает вернуть своей жертве прежний облик, – часто бродит возле родного дома, не боясь людей, заглядывает им в глаза. Брошенный кусок мяса такой волкодлак не берет, но с жадностью ест хлеб. Колдуны иногда обращают в волков целые свадебные поезда, набрасывая на людей волчьи шкуры или опоясывая их наговоренными мочалами или ремнями. Есть рассказ, как на охотничьей облаве убили трех волков, а когда стали снимать с них шкуры, то под первой нашли жениха, под второй – невесту в венчальном уборе, под третьей – музыканта со скрипкою. Если волкодлак обращен с помощью пояса, которым колдуну удалось обвязать человека на свадьбе, то он вернет себе человеческий облик не раньше, чем изотрется и лопнет чародейный пояс.

Для защиты от волкодлаков в народе использовались разные средства. Чтобы ночью волкодлак не заел спящего, рекомендовали расстегивать ворот рубахи, крестить подушку и класть возле нее Евангелие, Часовник или другую книгу духовного содержания; трижды перекрестить постель. Женщины не снимали головного убора (чепца, повойника), а девушки на ночь повязывали платок. И т. д.

^{Рис. 78. Иван царевич на Сером Волке. Художник Виктор Васнецов}

Таким образом, несовместимое, на первый взгляд, в представлении оказывается вполне совместимым в реальной действительности. Близость и странные, на первый взгляд, симпатии к волкам не в последнюю очередь обусловлены также и тем, что собака – лучший друг человека – первоначально была всего лишь прирученным волком. Сакральные же моменты необычайной дружбы дикого хищника и человека лучше всего обнаруживаются во всемирно известной русской волшебной сказке, полное название которой – «Сказка об Иване-царевиче, Жар-птице и Сером Волке» (рис. 78). Несмотря на колоссальную популярность, текст, опубликованный А.Н. Афанасьевым в его трехтомном сборнике сказок, не является оригинальным, то есть записанным фольклористами со слов живого сказителя где-нибудь в российской глубинке. Напротив, тот текст, что был впоследствии растиражирован в сотнях и тысячах публикаций, был заимствован Афанасьевым в анонимном сборнике литературно-обработанных сказок под названием «Дедушкины прогулки»[34]. Из него черпали сюжеты и образы для своих стихотворных шедевров и обработок еще Пушкин, Жуковский, Языков и другие.

Достаточно примитивно обработанный текст сказки о Сером Волке, опубликованный в афанасьевском сборнике[35], в свою очередь, восходил к лубочному изданию XVIII века, то есть к еще более грубой обработке. Однако особых негативных последствий данный факт не имел: сюжет был настолько уникален, а образы – неповторимыми, что никакая правка и «отсебятина» не смогли исковеркать мифологемы. Впоследствии неоднократно были записаны также и оригинальные фольклорные сказки о Сером Волке, но, как показывает беспристрастный анализ, скорее всего сказители исходили из печатного текста, который различными путями становился им известен.

Среди древнейших мифологем, донесенных сказкой о Сером Волке и пронизывающих весь русский фольклор, в первой шеренге конечно же следуют золотые яблоки, Жар-птица и Елена Прекрасная. Все они непосредственно восходят к гиперборейской традиции. Золотые яблоки Гесперид хорошо известны современному читателю не только из русских сказок, но и из цикла эллинских мифов о двенадцати подвигах Геракла. Предпоследний из них был связан с долгим путешествием на край земли, где находился чудесный сад с золотыми яблоками. Случайно или не случайно совпадение, касающееся золотых яблок в русском и древнегреческом мировоззрении? Кто такие Геспериды и где находился их волшебный сад?

Современный читатель слабо ориентируется в глубинных пластах античного мировоззрения в цикле полузабытых-полуутраченных древнегреческих мифов, имеющих явно доолимпийское происхождение. Думается, большинству лишь в самом общем плане известен и собирательный образ Гесперид – четырех нимф (иногда называется три) – хранительниц плодов вечной молодости (потому-то в русском фольклоре им еще соответствуют «молодильные яблоки»), живущих на краю света. Географически это выглядело столь далеко и недосягаемо, что, действительно, требовалось совершить подвиг, равный богам. Такой подвиг оказался под силу лишь одному смертному – Гераклу. По пути на край земли он повстречал держателя неба Атланта, который чуть было не обманул доверчивого сына Зевса и не водрузил ему на плечи небесный свод.

Согласно Диодору Сицилийскому, титан Атлант как раз и являлся отцом Гесперид. Матерью же их была титанида Гесперида, дочь титана Геспера. Геспер – персонифицированный и мифологизированный образ вечерней звезды Геспер-Венеры. Подробности данного сюжета были утрачены уже самими эллинами, которых мало интересовала доолимпийская история и мифология. Культ же Геспера восходит ко временам легендарной Атлантиды. Кстати, как уже говорилось, согласно все тому же Аполлодору (а также ряду других античных авторов), погибший материк Атлантида была не чем иным, как Гипербореей. Располагалась она, естественно, в Арктике, а Атлант был гипербореем. Теперь нетрудно понять, к какому краю земли отправился Геракл и где именно находился чудесный сад Гесперид с золотыми яблоками! Конечно, в Гиперборее, там, где и волшебный сад с теми же золотыми яблоками русских сказок.

Титан Геспер, отец Гесперид, был родным братом Атланта и совместно с ним управлял великой северной страной, погрузившейся на дно океана. Но после олимпийского переворота, когда Зевс наказал восставших против него титанов, Гесперу удалось скрыться. Если его брату Атланту суждено было до скончания веков держать на плечах небесный свод, то Геспер предпочел скрыться в космосе. И это не оговорка! Чудом сохранилось свидетельство Гигина – осколок древних преданий (или хроник?): Геспер – один из первых европейских (точнее, атлантидских) астрономов, – наблюдая небо на вершине высокой горы, загадочно исчез, превратившись в Вечернюю звезду. Данное обстоятельство вполне можно интерпретировать в том духе, что Геспер улетел на Венеру или еще дальше в космос с помощью инопланетян или без оной (еще одно мифологизированное свидетельство о летательных способностях гиперборейцев).

В римской мифологии Геспер превратился в хорошо всем известного Люцифера:

В дальнейшем усилиями нескольких поколений толкователей Священного Писания Люцифер стал синонимом Сатаны. На самом деле имя Люцифер, как уже отмечалось выше, этимологически связано со светоносным началом (Lucifer – «светоносный», что является калькой греческого Фосфорос) и по истокам своим является одним из латинских названий Утренней звезды – Венеры. (Как видим, Геспер – Вечерняя звезда – в процессе взаимодействия эллинской и римской культур и в результате семантических трансформаций превратился в Люцефера – Утреннюю звезду.) Но почему именно Люциферу так не повезло? Почему именно ему суждено было стать «исчадием ада»? Определенно ответить на поставленный вопрос трудно. Возможно, перед нами результат противоборства различных астральных культов: побежденного – венерианского и победившего – солнечного или лунного. Впрочем, известна небезуспешная попытка реабилитации Люцифера. Она принадлежит великому Байрону в одном из величайших его творений – драме-мистерии «Каин». Здесь Светоносный Дух – Люцифер выступает носителем глубочайшего космистского и гуманистического мировоззрения. В монологах Люцифера – проводника мятежного Каина по просторам Вселенной – рисуются грандиозные картины ее безграничности, эволюции, начала и конца:

На вопрос Каина: «Так мир не нов?» – Люцифер продолжает развивать свою космическую философию:

Однако мы несколько отвлеклись в строну. В чудесном гиперборейском саду обитало еще одно волшебное летающее существо. Русские называли ее – Жар-птица, та самая, что воровала золотые яблоки в сказке о Сером Волке, которую едва не поймал за хвост Иван-царевич (рис. 79) и на поиски которой он, в конце концов, и отправился. Жар-птица – не просто волшебное сказочное существо, но олицетворение огненно-световой стихии и, следовательно, закодированного в ней космотворящего начала Вселенной. Жар-птица не водится где попало и не сидит в кустах за забором. Изредка прилетает она из-за далекого Океан-моря и, как правило, быстро возвращается назад, в чудесную страну, где жизнь течет по отличным от земных законам. Местонахождение той страны – тоже закодировано в устойчивых сказочных образах и понятиях. Для нас оно тайны не составляет. Это – древняя Гиперборея.

В сказке о Сером Волке Жар-птица низведена до похитительницы чудесных золотых яблок, но в конечном счете восходит к тем птицам, которым, по представлению древних, были обязаны своим сотворением и вода, и суша, и люди, и звери. Генетически и этимологически образ Жар-птицы связан с арийскими и доарийскими представлениями о космотворящей роли птицы и «огненной» первосущности Вселенной. Слово «жар» в имени чудесной птицы выступает в своем первоначальном смысле – «сияние», «горение» (от древнеиндийского «гарас» – «огонь», «пламя»: путем чередования согласных «г» и «ж» оно и образовано). (Отсюда: Жар-птица – такой же древний огненно-сияющий образ, как и вся группа солнечных и световых существ всемирной мифологии, уходящей корнями в космические представления древнего пранарода, говорившего на общем праязыке и имевшего устойчивую систему знаний об устройстве и эволюции мироздания.)

^{Рис. 79. Иллюстрация Ивана Билибина к сказке о Сером Волке}

С учетом чередования согласных «ж» и «г» понятия «жар» и «гарь» имеют общую генетическую и смысловую основу. Ту же корневую основу имеет и имя царя птиц индуитской мифологии Гаруды, ездового животного бога Вишну (вспомним общеарийского Вышнего и общеславянского Вешнего). Гаруда – имеет солнечно-световую природу, его сияние ослепительно даже для богов. В отличие от русских птицедев Гаруда изображается в виде существа с человеческим туловищем, крыльями и орлиной головой с клювом. Есть свой Гаруда и в русской мифологии, но в волшебных сказках он действует как исполинская безымянная птица, которая спасает героя – выносит его из Подземного царства на белый свет. Здесь тоже своя космическая символика: Подземное царство в русской сказке – совсем не обязательно бездонная темная яма. Это скорее место, куда на ночь заходит солнце, обратная, так сказать, сторона Земли при условии, что она представлялась плоской. Потому-то отождествляется иногда это Подземное царство с Золотым (Солнечным) или Серебряным (Лунным).

Функционально и по смыслу к Жар-птице и ее доарийскому прообразу, из которого вышел индийский Гаруда, примыкает также и самая таинственная и могучая птица русской мифологии – Стратим (Страфил). Такое разночтение объясняется искаженным переводом с греческого языка, где это слово означает «птицу» (отсюда же происходит название «страус», но в русский язык оно попало уже опосредованно – через немецкий). «Стратим-птица – всем птицам мать», – утверждает Голубиная книга. И это неспроста. Стратим-птица – прародитель и владыка всего птичьего мира – обитает посреди моря-океана. Стоит ей встрепенуться, и налетает буря. Она же способна укротить шторм, а на ночь прячет под крыло солнце, чтобы утром вновь подарить его миру. Может спрятать под крыло и землю, спасая ее от бед вселенских. Поутру она возвещает о начале утра, и по ее знаку по всей земле начинают петь петухи. Эти подробности сообщаются в различных вариантах Голубиной книги.

Теперь мы подошли к третьей гиперборейской мифологеме, запечатленной в русской народной сказке о Сером Волке. Это – наикрасивейшая женщина всех времен и народов – Елена Прекрасная. О ней вообще разговор особый. Ведь она – героиня не одних только древнегреческих легенд, но и русских сказок, куда, надо полагать, попала не потому, что русские сказители слышали о Гомере, а потому, что и у «Илиады», и у русского фольклора был один общий источник, восходящий к гиперборейским временам. Дочь Леды и Зевса, явившегося к ней в образе лебедя – древнего доиндоевропейского тотема, виновница Троянской войны, вылупилась из яйца, снесенного матерью. Уже одно это свидетельствует о доэллинском происхождении образа Леды и ее детей: как уже говорилось, по древнейшим космогоническим представлениям считалось, что все живое появилось из яйца (отсюда в конечном счете и популярная латинская поговорка ab ovo – «от яйца», то есть «с самого начала»). В имени Леды, тайной возлюбленной Зевса-Лебедя, закодировано северное происхождение и самой легенды и ее образов. В основе имени Леды лежит корень «лёд». Леда дословно означает «Ледяная» – далекий прообраз Снегурочки (рис. 80). Имя самой Елены, как и этноним «эллины», восходит к названию тотемного животного евразийских народов «олень»: первоначально оно звучало как «елень» и произошло от другого всем хорошо знакомого слова – «ель», «ёлка» (в древнерусских текстах и вплоть до XIХ века греки-эллины именовались «елины»).

^{Рис. 80. Снегурочка. Художник Виктор Васнецов}

В прошлом, когда племенная принадлежность, родственные связи и брачные союзы обозначались по тотемам, лебединая ипостась Зевса, в соответствии с реконструкцией первоначального смысла, не могла означать ничего другого, кроме принадлежности к тотему лебедя. Сказание о Леде появилось во времена, когда греки и славяне представляли этническую целостность, а их языки были нерасчлененными. Предание о Леде – Ледяной царевне могло родиться лишь в тех климатических зонах и, соответственно, географических территориях, где льды играют не последнюю роль. Понятно, что это не могла быть территория древней (или современной) Греции. Следовательно, образ Леды возник в северных широтах, задолго до миграции прапредков эллинов на Балканы.

По происхождению образ древнегреческой Леды более всего близок любимой героине русского фольклора Снегурочке и Белоснежке германоязычных народов, хотя за тысячелетия функции и роли их значительно изменились. Любопытно, что в одном из вариантов сказки о Снегурочке, записанном Иваном Александровичем Худяковым (1842–1876) в Нижегородской губернии (некоторые мотивы из этой записи использовал и А.Н. Островский при создании своей знаменитой литературно-драматической версии), Снегурочка попадает в заточение к Бабе-Яге и ее спасает бык. Здесь прослеживается еще один известный сюжет: похищение Европы Быком-Зевсом и сокрытие финикийской царевны от ревнивой супруги Геры. Древнейший индоевропейский сказочный мотив (который можно проследить и за пределами индоевропейской традиции) в дальнейшем настолько изменился, что древнегреческие мифологические персонажи Европа – Зевс – Гера превратились в русском фольклоре в Снегурочку – Быка – Бабу-Ягу.

Что касается дочери Леды и Лебедя, то здесь уместно привести некоторые подробности. Елене Прекрасной покровительствовал Гермес, он унес ее в Египет и спрятал там до окончания Троянской войны у Протея – вещего бога-оборотня (от его имени произошло слово «фараон»). А в Трою вместо новой жены Парис якобы привез призрак из эфира – такова была изощренная месть Геры. Злокозненная супруга Зевса не могла простить троянскому царевичу Парису его выбор Афродиты как наикрасивейшей богини. Данная версия подробно изложена в трагедии Еврипида «Елена». Но и Геродот утверждает: когда ахейцы штурмом взяли Трою, Елены там не оказалось. Эту загадочную проблему «Отец истории» самолично обсуждал с египетскими жрецами, подтвердившими, что жена Менелая на протяжении всей Троянской войны скрывалась в Египте. По-разному освещают различные источники и последующую судьбу Елены Прекрасной. У античных авторов можно узнать, что после смерти Елена соединилась с Ахиллом, и произошло это где-то в Скифских пределах, куда переселились душа сына Пелея и Фетиды, бывшего по происхождению скифом. Место посмертной жизни главных героев «Илиады» – остров Левка, что означает «Белый». Это, по разъяснению комментаторов, – один из Островов Блаженных, где, как известно, обитали титаны и царил золотой век.

В конце ХХ века получила распространение гипотеза о северном происхождении сказаний Троянского цикла. Ее популяризаторы – немецкий ученый Э. Краузе и польский писатель А. Немоевский – считали, что в основу Гомеровых поэм положено некоторое первичное мифологическое ядро, относящееся к доэллинской истории. Кстати, имя самого Гомера также допустимо истолковать как прозвище, подразумевающее этническую принадлежность. Этноним «гомер» упоминается в Библии и, по единодушному признанию историков, обозначает киммерийцев – соперников скифов на просторах европейских степей и лесостепей. Мог ли быть Гомер киммерийцем или их потомком? Вполне – подобно тому, как Пушкин, например, был потомком абиссинцев (эфиопов), оставаясь при этом величайшим русским поэтом. В Гомеровой «Одиссее» (ХI, 12–19) содержится чрезвычайно важный рассказ о стране киммерийцев, расположенной на берегу океана. Одиссей приплыл туда и посетил один из киммерийских городов в разгар полярной ночи, описанной Гомером вполне профессионально: «Закатилось солнце, и покрылись тьмою все пути, а судно наше достигло пределов глубокого Океана. Там народ и город людей киммерийских окутанные мглою и тучами; и никогда сияющее солнце не заглядывает к ним своими лучами – ни тогда, когда восходит на звездное небо, ни тогда, когда с неба склоняется назад к земле, но непроглядная ночь распростерта над жалкими смертными» (подстрочный перевод В.В. Латышева).

Даже из небольшого приведенного отрывка следуют по меньшей мере два бесспорных вывода: во-первых, Гомер прекрасно представлял, что такое полярная ночь; во-вторых, маршрут плавания Одиссея был вовсе не таким простым, как обычно рисуется в распространенных комментариях. Не касаясь всех перипетий десятилетних странствий Одиссея, напомним только, что, помимо киммерийцев, он посетил также расположенные на Севере владения бога ветров Эола и семь лет провел на острове Огигия на краю Океана (или в его центре), принадлежащем нимфе Калипсо, дочери титана Атланта (по другим версиям, Океана или же бога Гелиоса), прижив с ней четверых детей. Каким образом очутился Одиссей после сожжения Трои на самом краю Ойкумены, с точки зрения здравого смысла объяснить нелегко. Скорее всего, в текст Гомеровой «Одиссеи» были вмонтированы более ранние сказания и вписаны в общую сюжетную линию.

Вернемся, однако, к Серому Волку. Исследователь древних культур И.В. Ташкинов с трибуны интернетовской «Лаборатории альтернативной истории» высказал предположение, что всесильный волшебный волк из русских сказок генетически родственен шакалоголовому древнеегипетскому богу Царства мертвых Анубису (рис. 81) – покровителю умерших и проводнику душ в загробный мир[36]. Анубис – грецизированный теоним; по-египетски имя бога звучало как Инпу. Но на этом связь с эллинским миром не заканчивается: уже античные авторы в один голос подчеркивали, что в Элладе функции Анубиса (Инпу) выполнял олимпийский бог Гермес (в Древнем Риме – Меркурий). Не вдаваясь пока более подробно в данный сюжет (к нему мы еще вернемся ниже), отмечу только один немаловажный аспект: путешествие Ивана-царевича на Сером Волке по иным царствам схематически напоминает перемещение героя в астральную сферу и следование души под водительством шакалоголового Анубиса по его владениям в подземном мире.

^{Рис. 81. Анубис. Прорисовка с египетского барельефа}

Лисичка-сестричка и К°?

Переходя к фольклорному образу Лисы, мы вновь как бы приоткрываем дверь в далекую эпоху матриархата с присущими ей обычаями и нравами. Животные – главные персонажи русских народных сказок – обычно мужского рода: бык, конь, волк, медведь, заяц, петух, кот, баран и др. Но есть, конечно, и животные женского рода: коза, лягушка, мышка, курочка. Однако все они ни по популярности, ни по значимости не могут сравниться с Лисой Патрикеевной (рис. 82) – носительницей как лучших, так и худших качеств всего женского племени, и в определенной степени – выразительницы самой сути женской природы. Женский образ, как он сложился на протяжении веков и тысячелетий в народном представлении, был в значительной степени экстраполирован на лису. Между прочим, такая традиция укоренилась в основном среди славянских этносов. В фольклоре других индоевропейских народов зачастую действует не лиса, а лис.

^{Рис. 82. Лиса Патрикеевна. Художник Евгений Рачев}

Лиса – героиня главным образом бытовых русских народных сказок. Но, случается, действует она и в волшебных, что свидетельствует о глубокой древности и архаике подобных сюжетов. Соответственно, и окружением Лисы в таких случаях становятся не домашние и лесные животные, типичные для сравнительно недавней крестьянской жизни, а традиционные фольклорные чудища и даже природные стихии. Такие архаичные пласты древней духовной культуры, восходящей по меньшей мере к гиперборейским временам, обнаруживаются в русской волшебной сказке «Кузьма Скоробогатый» – аналоге французского «Кота в сапогах». В наиболее распространенном варианте этой сказки, известном в обработке А.Н. Толстого и неоднократно публиковавшемся в последние полвека, лиса с помощью изощренной смекалки делает своего побратима Кузьму владетелем несметных богатств и наследником царства, принадлежащего Змею Горынычу (рис. 83). Однако в оригинальной версии этой сказки, опубликованной в Сборнике Афанасьева, хозяевами царства, доставшегося Кузьме, оказываются царь Огонь и царица Молния (вариант – Гром-батька и Молния-матка), что свидетельствует о самых что ни на есть глубинных арийских (а значит, и гиперборейских) корнях самого сказочного сюжета и действующих персонажей.

Если в славянском фольклоре сохранились лишь слабые намеки о великом матриархальном прошлом лисы, то, к примеру, в китайской мифологии матриархальные реминисценции присутствуют в гораздо большем объеме, раскрывая глубинные аспекты древнего и общего (гиперборейского) мировоззрения. В китайской культуре сформировалась настоящая «лисья философия», имеющая ярко выраженный матриархальный характер. Лиса, по представлениям китайцев, – это животное, в чьей природе четко прослеживаются сверхъестественные качества. Они позволяют лисе легко менять внешний облик, зачастую превращаясь в человека. Достигнув возраста 50 лет, лиса может превратиться в женщину, а после 100 лет – в молодую и прекрасную девушку или, если захочет, – в колдуна, обладающего сверхъестественной силой. Прожив 1000 лет, она принимается в рай, где становится «Божественной Лисой». Божественная Лиса имеет шкуру золотого цвета и девять хвостов; она прислуживает в чертогах солнца и луны и знает все тайны природы. Утверждается, что лиса является рысаком, верхом на котором ездят призраки и привидения.

^{Рис. 83. Лисица и Змей Горыныч. Иллюстрация к сказке «Кузьма Скоробогатый». Художник Константин Кузнецов}

Китайцы уверены, что изначально в давние времена лиса была распутной женщиной. На тему лисы-оборотня, соблазняющей главным образом юношей, существует множество легенд и написано одно из самых знаменитых произведений китайской литературы – сборник фантастических новелл «Лисьи чары», принадлежащий перу (точнее – кисти, ибо китайские иероглифы до недавнего времени писались с помощью кисточки и туши) известнейшего писателя XVII века Пу Сун-лина. Русскому читателю сборника Пу Сун-лина трудно избавиться от мысли, что нечто подобное ему уже где-то встречалось. Так, в новелле «Дева-лиса» рассказывается, как однажды ночью к студенту по имени Гунь явилась прекрасная девушка, возлегла к нему на ложе и соблазнила невинного студиоза. То же повторилось и в последующие ночи. Юноша понимал, что это лиса-оборотень, но, влюбившись в красавицу, молчал, скрывал свою любовную связь от людей и даже от отца с матерью. Прошло довольно много времени, и юноша стал чахнуть…

Данный сюжет, заимствованный Пу Сун-лином из народных преданий, живо напоминает представления славянской мифологии об Огненном змее, который прилетает по ночам через печную трубу к одиноким женщинам и вступает с ними в плотскую связь, сосет их кровь или молоко из грудей. Женщина или девушка, которую посещает змеевидный любовник, начинает сохнуть, чахнуть и, как правило, быстро умирает. Особенно этот мифологический сюжет распространен среди южных славян, но другие славянские народы тоже не исключение. Одним из самых любимых произведений русского народа на протяжении многих веков была «Повесть о Петре и Февронии», которая начинается с того, как жене муромского князя дьявол вселил на блуд «неприязненного летящего змея», совершившего над княгиней насилие. В результате княгиня конечно же начала чахнуть…

На первый взгляд, между лисой и змеем нет ничего общего (кроме того, в китайских народных сказаниях соблазняется мужчина, а в славянских, наоборот, – женщина). Но это только на первый взгляд. Первобытная мифология и магия имели ярко выраженный сексуальный аспект, можно даже с полным основанием утверждать, что он составлял основу древнего мировоззрения. На протяжении многих тысячелетий выработались символы-мифологемы сексуальной практики. Так вот, змей испокон веков в культурах различных народов олицетворял мужской детородный орган. Напротив, лиса в традициях некоторых (как это было проиллюстрировано на примере китайской символики) евразийских культур персонифицировала женскую сексуальность. Отголоски этих представлений дожили и до наших дней.

В индоевропейской традиции – прямой наследницы гиперборейской – произошли некоторые трансформации. Что касается фаллического образа змея, то он таким и остался[37]. Что касается лисы, то ее сексуальная символика просматривается в составе иной смысловой целостности. Дело в том, что в ранней индоевропейской традиции женскую сексуальность олицетворяла не только лисица, но и куница. С точки зрения современной научной систематики, та и другая – хищники из разных зоологических семейств (первая представляет псовых, вторая – куньих). Однако в народе особой разницы (кроме величины и образа жизни) между куницей и лисицей не делали. С точки зрения народной и даже торговой или налоговой (даннической) систематики обе они попадали в разряд пушных зверей и являлись носительницами «мягкой рухляди».

При этом значение куницы оказалось несравненно более важным. Об этом свидетельствует хорошо известный исторический факт: до появления денег на Руси (а также наряду с монтным обращением вплоть до конца XIV – начала XV века) торгово-обменный и налогово-даннический расчет велся в кунах, то есть в шкурках куницы, ставших официальной счетной денежной единицей. Однако уникальное положение куницы и всего семейства куньих (куда также входит соболь, хорек, горностай, ласка, барсук, норка, выдра, росомаха и др.) прослеживается вплоть до эпохи матриархата. Именно тогда в представлении древних индоевропейцев куница сделалась символом женского рода.

В русских народных говорах женские гениталии до сих пор именуются кункой (причем слово – в отличие от некоторых других – считается вполне нормативным). Студенты-медики говорят еще куночка. В обиходном русском языке также сохранилась древняя лексема: в тверской и псковской областях куночкой до сих пор называют хорошо одетую девочку (см. Словарь Даля). Само слово с данной корневой основой наидревнейшего индоевропейского (и, надо полагать, Гиперборейского) происхождения: по-латыни cunnus – это «вульва» (отсюда же и сексологический термин «куннилингус»). Древние римляне тем же словом называли и проституток, что, кстати, совпадает с китайской традицией проводить параллель между проституткой и лисой. Таким образом, обозначение женского естества через понятие кунка (cunnus) восходит по меньшей мере ко временам начала разделения славянских и романских языков в составе былой индоевропейской этнолингвистической общности. Между прочим, в латинском языке анатомическое понятие vulva, означающее «преддверие влагалища», этимологически сопряжено с термином volva, означающем «матку», и оба они (что для нас в данном случае и представляет интерес) созвучны со словом vulpзs – «лиса», которое в более раннюю, архаическую эпоху произносилось как volpзs. (Считаю, что все они происходят из единого протолексического гнезда и однозначно связаны с женской сексуальной символикой.)

Между прочим, ни один филолог-профессионал не смог до сих пор вразумительно объяснить, откуда в русском языке взялось слово «лис(а)». В других индоевропейских языках (кроме славянских) «лиса» звучит совершенно по-другому (в отличие, скажем, от «волка»). Выдвигались самые невероятные этимологические гипотезы, о которых даже Макс Фасмер – главный арбитр в таких вопросах – высказывался в своем Словаре более чем скептически (например, пытались вывести слово «лиса» из не имеющих к ней никакого отношения понятий «липа» или «лихой»). Более продуктивным представляется, однако, совершенно иной путь. В ряде индоевропейских языков есть немало слов, абсолютно тождественных по вокализации русскому слову «лиса». Так, в древнегреческом известна целая группа имен и названий с корневой основой. Это и город Лисс в Южной Далмации, и имена Лисий (был такой оратор) или Лисистрата (главная героиня бессмертной комедии Аристофана). Похоже, все они ведут свое происхождение из того же языкового первоисточника, что и русская «лиса».

^{Рис. 84. Коза дереза. Художник Евгений Рачев}

^{Рис. 85. Масленичная маска}

Матриархальные реминисценции обнаруживаются также в образах других животных – персонажей русского фольклора. Не случайно, например, в большинстве славянских сказок действует коза (рис. 84), а не козел (хотя последний тоже встречается – и в песнях, и в сказках, и в пословицах, и в поговорках). Это прямое указание на эпоху матриархата, когда женские особи доминировали во всем – в семье, материнском роде, идеологии, религиозных культах и т. д. В одном из вариантов русской народной сказки о путешествии мужика на небо по выросшему до небес стеблю гороха (или дуба) говорится о пасущейся там небесной козе с семью (!) глазами, которые, по-видимому, олицетворяли семь планет, известных до недавнего времени и наблюдаемых невооруженным глазом. Широко было распространено (особенно среди украинцев и белорусов) масленичное игрище, которое так и называлось «Коза». Последнюю либо разыгрывал ряженый статист в вывернутом шерстью наружу кожухе, либо изображала огромная кукла. Козлиные маски также – непременный атрибут ряженых в карнавальных шествиях и плясках (рис. 85).

Вообще же, согласно архаичным представлениям древних индоевропейцев, коза (козел) – хтоническое, сакральное, жертвенное животное, олицетворяющее жизненные силы природы. У славян коза (козел) – символ плодовитости и плодородия – мужского и женского: считалось, что они способны оказать магическое воздействие на урожай. Известна даже особая «козья масленица», связанная с аграрной магией. Подобный весенний обряд был зафиксирован этнографами на Нижегородчине: когда по улицам водили украшенного лентами козла с венком на голове (козел – символ мужского плодородия, венок – женского). Естественно, не обходилось и без жертв. В эпоху утверждения среди славян новой христианской религии католические миссионеры отмечали в разных районах Чехии языческий обряд, когда с колокольни сбрасывали козла с позолоченными рогами, увитого лентами и цветочными гирляндами.

Всем русским детям известна фольклорная прибаутка про козу-дерезу. Но спросите себя или окружающих: что такое дереза? Большинству кажется: это насмешливый эпитет «для рифмы», чуть ли не дразнилка. Как бы не так! Откройте Словарь Владимира Даля, и вы убедитесь, что дереза – растение! Причем Даль приводит четыре ботанических термина, попадающих под весьма расплывчатое и уже в XIX веке основательно подзабытое понятие. В разных местах России дерезой называли совершенно разные растения – ракитник, багульник, повилику, облепиху и др. Создается впечатление, что действительное тотемное значение дерезы, сопряженной с козой, было ко временам, когда Даль составлял свой словарь, полностью утеряно. У меня имеются даже достаточно веские основания подозревать, что в древности дерезой могла называться и омела. И вот почему.

Из античной мифологии всем известен один хрестоматийный эпизод. Когда мать Рея спрятала малютку Зевса (Юпитера) от пожиравшего собственных детей Крона (Сатурна), будущего владыку Олимпа выкормила в пещере коза по имени Амелфея (впоследствии за сии заслуги душа ее была перенесена на небо в виде созвездия Козерога, шкура (руно), натянутая на щит, стала знаменитой эгидой Зевса, а один из обломившихся рогов превратился в знаменитый Рог изобилия – символ жизненного достатка и коррелят калевальской мельницы Сампо). Так вот, по имени Амелфеи и названо одно из самых знаменитых магических растений языческих времен – омела. Других объяснений происхождения этого чисто русского (а на самом деле – общеиндоевропейского) слова нет – так же как и распространенного имени Амалия.

С точки зрения такого подхода раскрывается тайна и других имен. До недавнего времени на Руси было исключительно популярно имя Емельян (Емеля). Считается, что происходит оно от греческого слова aimylios (что значит «ласковый», хотя и без того распространенный в русском языке корень «мил», вне всякого сомнения, значительно более древнего происхождения). Того же происхождения сохранившиеся в современном обиходе имена Эмиль(-ий) и Эмилия, однако проникли они в Россию не через Византию, а через Западную Европу. В народном обиходе Емельян превратился в Амельяна, Амельку и Омелько (откуда многочисленные украинские Омельченко и Омельчуки). Обычно поясняют: весь этот ономастический букет – результат бытового упрощения и народного искажения более «благородного» первичного имени. Однако на вопрос можно взглянуть и под совершенно иным углом зрения. Если принять высказанное выше предположение, что изначально на Руси имели хождение самобытные нехристианские имена (христианство же к ним только подстроилось), то первичными придется признать Емелю и Амелю (Омелю). А тут уж до «омелы» рукой подать: созвучность и этимологическая идентичность всех этих слов самоочевидна. (Специально для тех, кто усомнится относительно правомочности включения в данный лексический ряд Емели, поясняю: по-чешски «омела» произносится как jmeli.)

Омела – вечнозеленый кустарник, паразитирующий на других растениях, распространен повсюду – от севера до юга. Я сфотографировал красивейшую омелу даже за Полярным кругом, на Кольском полуострове (рис. 86). У древних кельтов из-за своей необычности (даже, можно сказать, парадоксальности) она считалась священным магическим растением, символом жрецов-друидов. Почиталась она также этрусками и эллинами. Но ничего не известно о культе омелы у древних славян. Просто удивительно – славяне с почтительным трепетом относились к другим вечнозеленым растениям (например, к барвинку), но не оставили никаких следов поклонения омеле, которой, так сказать, на роду написано быть культовым объектом, повсюду произрастающим на территориях, заселенных славянами. Возможно, в древности омела представляла величайшее таинство и табуированный символ славянских волхвов, которые после уничтожения язычества унесли с собой в могилу священную тайну. Остались лишь этимологические и ономастические следы: название омелы сопряжено с именем божественной козы Амелфеи, а в русском фольклоре мифологема «коза» неотделима от дендрототема «дереза» (последний, кстати, имеет один и тот же общеиндоевропейский корень со словом «дерево»).

^{Рис. 86. Омела на ели в Заполярье. Фото Валерия Демина}

^{Рис. 87. Мышка норушка. Художник Евгений Рачев}

Еще один матриархальный персонаж русских сказок – мышь, Мышка-норушка (рис. 87). Это – вне всякого сомнения, один из древнейших образов индоевропейского и мирового фольклора. Некогда этот вопрос был мастерски проанализирован в знаменитом эссе Максимилиана Волошина «Аполлон и мышь» (1911), которое в свое время пленило отца Павла Флоренского (он так и написал: «плененный… мышью – священник Павел Флоренский»). Все дело в том, что и мышь и золотое яйцо – аполлонийские образы. Издревле известен культ Аполлона Сминфея (Мышиного) (см., например, «Илиада», 1, 37–42), впитавшего память о древнейших исторических событиях, истинный смысл которых был неясен уже во времена Гомера.

Странное прозвище Аполлона предполагало победу над мышами. Победителем мыши, наступившим на нее стопой, изображен солнцебог в известной скульптуре Скопаса. В память об этом совершенно непонятного с точки зрения современного обывателя события жрецы Аполлона держали при храмах белых мышей. На монетах троадской Александрии и острова Тендоса фигура мыши выбивалась перед фигурой сидящего или идущего Аполлона. А в храме, посвященном «Мышиному» Аполлону в Тимбре, совершались человеческие жертвоприношения.

Аполлон – бог солнца, а золотое яйцо – его символ. Знаменитая коллизия ныне детской русской сказки: «мышка бежала, хвостиком махнула – яичко упало и разбилось» – закодированная информация о борьбе солнца с мышью, в которой Аполлон первоначально терпит поражение, так как олицетворяемое им золотое яйцо оказалось разбитым. Волошин блестяще проанализировал на первый взгляд незамысловатый сюжет русской сказки с символистской точки зрения, выявив глубинный смысл борьбы жизни со смертью: «Нет сомнения, что золотое яичко, снесенное рябою курочкой, – это чудо, это божественный дар. Оно прекрасно, но мертво и бесплодно. Новая жизнь из него возникнуть не может. Оно должно быть разбито хвостиком пробегающей мышки для того, чтобы превратиться в безвозвратное воспоминание, в творческую грусть, лежащую на дне аполлонийского искусства. Между тем простое яичко – это вечное возвращение жизни, неиссякаемый источник возрождений, преходящий знак того яйца, из которого довременно возникает все сущее».

Но Волошин и другие комментаторы прошли мимо другого – этносоциального – смысла борьбы Аполлона с мышью, заключающегося в древнейшем противоборстве между двумя первичными родоплеменными общностями на стадии расщепления и обособления языков и культур. В этом смысле мышь – тотем той доиндоевропейской этносоциальной структуры, которая противостояла родоплеменной структуре, связанной с Аполлоном, тотемом которого был лебедь.

Первоначально победил этнос, чьим тотемом была мышь. Возможно и даже скорее всего, эта победа выражалась не в физическом истреблении людей или целого народа, а в вытеснении аполлонийской родоплеменной общности с ранее занимаемых северных территорий, что в конечном счете привело к продвижению и переселению прапредков эллинов на Балканы. В итоге же Аполлон и аполлонийцы могли считать себя победителями, ибо восторжествовала жизнь, сохранилась культура и возникла новая религия. Потому-то Аполлон Сминфей представлялся эллинам победителем мыши и изображался наступившим на нее пятой.

Тот факт, что мышь в гиперборейском прошлом играла воистину космическую роль, свидетельствует одна из самых популярных (и считающихся исключительно детской) сказок «Репка». В действительности в совершенно невинных и простеньких, на первый взгляд, сюжете и образах этой сказочки, которую детям начинают читать и рассказывать чуть ли не с младенческого возраста, закодировано глубочайшее древнее содержание и, в частности, всесилие мыши (или решающее значение соответствующего тотема).

Заставляет задуматься и установленный учеными еще в прошлом веке факт, что мышь выступала в качестве тотема у семитских племен. Не свидетельствует ли это, что борьба Аполлона с мышью (а быть может, тотемов белой и серой мышей) отражает эпоху первоначального разделения индоевропейцев и семитов и вычленения их из некогда единой этнической общности? Что касается русского народа, то отголоски тотемических верований, связанных с мышью, сохранились и по сей день в некоторых обычаях и фольклорных сюжетах. Так, элементы принесения в жертву прослеживаются в поговорке, сопрягаемой с зубной болью или удалением молочного зуба: «Мышка-мышка, возьми зуб!» Оберегательные функции, присущие всякому тотему, явственно проступают в популярном сюжете русской сказки, где мышка помогает падчерице спастись от медведя: бегает от него с колокольчиком при игре в жмурки, где ставкой является жизнь («Поймаю – съем!»). В этом сюжете мышь – не просто добрая добровольная помощница беззащитной девушки, нечто гораздо большее: она выразительница древнего мировоззрения и носительница самой идеи добра, которое, как известно, всегда побеждает зло.

^{Рис. 88. Кот Баюн. Художник Константин Кузнецов}

Для русского фольклора матриархальные реминисценции хотя и достаточно характерны, однако не принципиальны. Сказочными партнерами все той же Лисы Патрикеевны, как правило, выступают мужские персонажи. Однако Серый Волк не выдерживает конкуренции с изворотливой хитростью лисы, из всемогущего зверя-оборотня из волшебных сказок он превращается в глупое и безвольное животное. Другой сказочный партнер лисы – Кот Котофеевич, – хотя и не представляется в бытовых сказках таким же глупцом, как волк, тем не менее он играет вспомогательную роль при более активной и смекалистой лисе. Однако в более раннюю эпоху, от которой до нынешних дней дошло лишь слабое эхо, кот, вне всякого сомнения, играл несравнимо более важную роль. Именно в таком качестве, как квинтэссенция гиперборейского мировоззрения и в значительной степени его олицетворение, выступает вещий Кот Баюн (рис. 88), подсказавший Пушкину уже образ Кота Ученого, что день и ночь «ходит по цепи кругом» (рис. 89).

^{Рис. 89. Кот Ученый. Художник М.Ю. Алексеев}

Вообще же, к котам и к кошкам было на Руси отношение двойственное. С одной стороны, они – любимцы детворы и женщин – спасали хозяйство от разорительной работы мышей, создавали домашний уют и влияли на семейный лад. С другой стороны, являлись носителями какой-то тайной и отнюдь не благоприятной силы. Отсюда всеобщая убежденность: кошка (именно женская особь!) – дружит со всякой нечистью и является непременной спутницей колдунов и ведьм. Черная кошка – в особенности: ее в народе всегда не любили и опасались…

Что касается других отпечатков эпохи патриархата, до здесь никак невозможно обойти такого популярного фольклорного персонажа как заяц (рис. 90). Заяц – во многом неразгаданный персонаж мирового фольклора. В русских сказках он нередко – беззащитный персонаж, имеющий достаточно скромный мифологический ранг. (Хотя, как уже говорилось, сохранились поверия и с отрицательным знаком: считалось, что заяц, перебежавший дорогу, как черная кошка, знаменует беду.) Не то в сказаниях других народов, где заяц подчас выступает в роли космотворящего существа. В поверьях североамериканских ирокезов он создает мир из воды, в легендах другого индейского племени – виннебаго – он соперничает с солнцем и ловит его в силки. У евразийских народов заяц, напротив, связан с луной[38]. У литовцев-язычников вплоть до введения христианства был даже заячий бог, о чем упоминается в Ипатьевской летописи. Нельзя также сбрасывать со счетов и тот факт, что заяц единственный персонаж устного народного творчества, на который было перенесено название самого русского народа: речь идет о зайце-русаке.

В русском фольклорном образе Зайца сохранились также смутные воспоминания о временах еще более далеких – гиперборейских. Так, в невинной детской считалочке, которую наверняка знают многие читатели, первоначально был заложен жизненно важный мировоззренческий смысл.

Однако в более архаичных вариантах этой детской считалки, записанных фольклористами еще в XIX веке, нередко значится не «заяц серый», а «Заяц-Месяц»! Что сие означает? А вот что: указанная мифологема, отождествляющая зайца и месяц (луну), содержится в самых древнейших пластах культуры разных народов мира. Согласно архаичным космогоническим представлениям, пятна на луне изображают зайца, которого бог оживил после самосожжения. По ведийско-индуистской традиции, этот первобог и владыка ведийского пантеона – Индра. Соблюдая законы гостепреимства, заяц, чтобы накормить пришедшего к нему божественного громовержца, приготовил из самого себя жаркое. Бог Индра по достоинству оценил акт этого самопожертвования и поместил зайца на лунном диске. Почему и одно из названий луны на санскрите – «шашанка», то есть «имеющая знак зайца». В Монголии и Китае бытовали похожие предания. Так, китайские даосы говорили, что лунные пятна – это «заяц, который толчет в ступе снадобья для приготовления напитка бессмертия, а кто хочет отведать божественный напиток, может отправляться хоть сейчас на луну».

^{Рис. 90. Зайчик побегайчик. Художник Евгений Рачев}

Поверье о «лунном» зайце было настолько распространено в Китае, что сделалось популярнейшим изобразительным сюжетом. Даже на халатах высших сановников и богдыханов вышивали шелком месяц с зайцем, сидящим под деревом. При этом дерево было не чем иным, как вселенским «древом жизни», и символизировало долголетие и бессмертие. Эта древняя изобразительная традиция сохранилась и по сей день: сцена приготовления напитка богов и лунного зайца изображается на особых хлебцах или пряниках, которые выпекают во время ежегодных лунных праздников (выпеченные изделия так и именуются – «лунники»). Кстати, культура русских и китайских пряников (вплоть до создания резных пряничных досок), судя по всему, имеет общий (гиперборейский?) источник происхождения.

Буддизм перенял и развил древнейшие ведийские и даосские поверья. Легенда о самосожжении зайца обросла дополнительными подробностями. В буддийской притче рассказывается, как однажды к жившим вместе лисице, обезьяне и зайцу пришел в гости под видом старика сам Повелитель неба и попросил накормить его. Лиса быстро поймала рыбу, обезьяна нарвала с дерева сладкие плодов, и только заяц ничего не мог найти. Тогда-то и бросился он в печь, чтобы старик смог съесть его в жареном виде. Старик (а это оказался сам Будда в виде одного из своих многочисленных воплощений!), тронутый таким самопожертвованием, вынул зайца из печи и поместил на луне, дабы он вечно служил символом гостеприимства и милосердия. Так вот она откуда – русская считалочка с Зайцем-Месяцем…

Космические функции зайца и его былое могущество просматриваются и в древнейшем индоарийском сборнике басен и притч, известном под санскритским названием «Панчатантра» (дословно – «Пятикнижие»; почти как в Ветхом Завете, только совсем про другое). Например, по всему миру и среди разных народов распространена сказка-притча о Льве, которого более мудрый Заяц заставил прыгнуть в колодец, чтобы расправиться с собственным отражением в воде. Хотя самая ранняя из дошедших письменных версий знаменитейшего литературного памятника относится не ранее чем к III веку н. э.[40], в его основе, вне всякого сомнения, лежат устные рассказы, бытовавшие в арийской среде в течение многих тысячелетий, начиная с той гиперборейской эпохи, когда арии еще жили на Севере. Отсюда сами собой напрашиваются некоторые предположения и аналогии. Они как раз касаются «лунного зайца» – мифологемы, включенной в виде сказки в «Панчатантру».

Древнеиндийская притча о «лунном зайце» достаточно длинна. Суть ее заключается в том, что хитрый заяц Виджайя (что в переводе с санскрита означает Победитель) решил проучить слонов, которые ходили на водопой к Лунному озеру и постоянно растаптывали множество зайцев и разрушали их жилища. Виджая отправился к Царю слонов и объявил, что он послан самой Луной и является ее полномочным представителем. Ночное светило оскорблено разнузданным поведением слонов и велит им оставить в покое Лунное озеро. Чтобы доказать свое всесилие, заяц попросил Царя слонов подвигать хоботом по озерной глади. В результате вода в озере всколыхнулась, отраженный диск луны задвигался взад и вперед в потревоженной воде, и в волнах вместо одного отражения луны появилось не менее тысячи. Царь слонов не на шутку испугался. Как далее повествуется в «Панчатантре»:

«И, поверив ему [зайцу], Царь слонов, с поникшими ушами и склоненной к земле головой, умилостивил блаженную Луну поклонами и затем снова сказал Виджайе:

– Дорогой! Исполни мою просьбу и всегда склоняй блаженную луну на милость ко мне, а я больше не приду сюда».

Спрашивается: могла ли подобная сказка появиться задолго раньше того, чем индоарии в своем долгом и многотрудном продвижении с Севера на Юг, наконец, не достигли полуострова Индостан (это случилось не ранее 3-го тысячелетия до н. э.), окончательно здесь не поселились? Ведь слоны на Севере отродясь не водились! Как сказать – не водились слоны, зато водились мамонты! Не о них ли шла речь в самом древнем и первоначальном варианте сказки?

Между прочим, в мировом фольклоре с зайцем связано множество сюжетов сексуального характера (что само по себе свидетельствует о древности подобных текстов или обрядовых традиций, ибо с принятием христианства всяческое языческое вольнодумство безжалостно искоренялось и жестоко каралось). Не является исключением и русское устное народное творчество. Об этом свидетельствует хотя бы такая девичья песня, в которой тотемный заяц призывается к соитию:

А вот и результат:

В славянском обрядовом фольклоре многие свадебные и послесвадебные песни про зайца связаны с потерей девственности невестой. Фольклористы скрупулезно собрали, систематизировали и обобщили достаточно разнообразную заячью эротическую тематику и символику. Особенно популярна на Руси была записанная во множестве вариантов скабрезная сказка об участии зайца (правда, по большей части в качестве пассивного наблюдателя) в случке между медведем и женщиной. В некоторых областях вообще считали, что летом новорожденных детей приносит аист, зимой – заяц.

В данной связи нельзя не отметить и тот бесспорный факт, что в ряде русских сказок заяц выступает как символ и олицетворение победы патриархата над матриархатом. Например, к таковым сюжетам вполне можно отнести известный фольклорный текст из сборника «Заветных сказок» А.Н. Афанасьева. В оригинале текст настолько изобилует непристойностями и нецензурной лексикой, что здесь его воспроизводить просто рука не поднимается. Однако большинству русских читателей (в данном конкретном случае – зрителей) он известен по эпизоду из фильма Сергея Эйзенштейна «Александр Невский» (отсутствуя в первоначальном варианте литературного сценария, он был включен и органически вошел в ткань фильма непосредственно в процессе съемок). В фильме эту сказку про лису и зайца князю Александру и другим дружинникам и ополченцам рассказывает кольчужный мастер Игнат перед самым Ледовым побоищем. Фабула притчи состоит в том, что заяц, спасаясь от лисы, проявил русскую смекалку и прыгнул так, что лиса намертво застряла между двумя березками. Вволю поиздевавшись над лисой на словах, заяц осуществил ритуальный акт возмездия – «нарушил ее девичью честь» (как скромно говорится в фильме и на что в оригинале сказки народ не пожалел ни смачных красок, ни крепких выражений). Тем самым (если рассматривать весь эпизод с символической точки зрения) было продемонстрировано торжество патриархата над матриархатом.

^{Рис. 91. Петух победитель. Художник Евгений Рачев}

В другой известной русской сказке о лисе, которая выгнала зайца из лубяной избушки, также содержится недвусмысленный намек на борьбу матриархата и патриархата. Здесь первоначально побеждает носительница матриархальной идеологии – лиса. Однако ее наглое торжество и уверенность во вседозволенности временны. Заяц – носитель патриархальной идеологии – пытается отстоять свои права и добиться справедливости с помощью других (мужских же!) тотемов – быка, волка и медведя, но безуспешно. Только носитель новой солнцепоклонной идеологии – петух (рис. 91) – сумел переломить ситуацию в пользу патриархальных ценностей и окончательно утвердить торжество патриархата над матриархатом.

Между прочим, о сложностях и перипетиях борьбы патриархата и матриархата в закодированной форме говорится и в другой популярной народной сказке – «Петушок Золотой Гребешок», где хитрющая и сладкоголосая лиса пытается выкрасть простодушного и доверчивого петуха. Здесь традиционному женскому коварству, олицетворяемому лисой, противостоит патриархальное мужское братство в лице тотемов кота, дрозда и петуха, которое в конечном счете и побеждает.

В индоевропейской мифологии петух олицетворяет солнце.

Между прочим, в русской сказке петух-победитель несет на плечах косу, последняя же выступала в архаичном мировоззрении атрибутом времени и смерти. Достаточно вспомнить символизирующие время аллегорические изображения античного бога Сатурна с косой на плече (о смерти я уж и не говорю).

На Руси восход и заход солнца, начало и конец светлого времени суток испокон веков было принято отсчитывать «по петухам»: «первые петухи», «третьи петухи» и т. п. По распространенному мнению, крик петуха разгоняет демонов смрака и всю нечистую силу. Вошедшее в поговорку французское имя петуха – Шантаклер (chante-clair) – переводится как «поющий рассвет», а Галльский петух вообще стал, как известно, символом Франции. В древности петух как символ утренней зари и солнца посвящался индоевропейским божествам Аполлону у эллинов, Ахурамазде у иранцев и Митре – по происхождению ведическому солнцебогу, который через Древнюю Персию получил распространение во всем эллинистическом мире. В языческой Руси петух посвящался громовержцу Перуну. Так, согласно летописным источникам, дружинники Святослава резали петухов и приносили их в жертву Перуну перед сражениями. Среди лужицких сербов жертвенные обряды с петухом в трансформированном виде сохранялись до недавнего времени. Русский Петушок Золотой Гребешок также связан с солнцем. Мифологема «золотой» как раз и означает «солнечный».

Змей Горыныч

Многоглавую, огнедышащую, летающую по небу, похищающую и пожирающую людей драконоподобную тварь так много изображали живописцы и так часто показывали в кино, что, казалось бы, не остается никаких сомнений относительно вида и сущности этого чудища (рис. 92). Хотя даже по поводу сакраментального прозвища Змея – Горыныч – до сих пор нет полной ясности: относится ли оно к «живущему в горах» или же к тому, от кого все «горит огнем». В хрестоматийном варианте былины о Добрыне Никитиче, записанном еще Александром Федоровичем Гильфердингом (1831–1872) от знаменитого онежского сказителя Трофима Григорьевича Рябинина, рисуется следующая, знакомая со школьной скамьи, картина:

Вопросы между тем возникают – и небезосновательные – даже при чтении классической былины. Никакой битвы между Добрыней и Змеем, как это обычно преподносится художниками (рис. 93), в данном варианте былины (а также в большинстве других) не происходит. Между ними, оказывается, заключен договор (и даже на бумаге оформлен) – до бою-драки и кровопролития дела не доводить:

Это Змей говорит. А Забава Путятична, любимая племянница Владимира Красное Солнышко, похищенная у стольнокиевского князя, чувствует себя в змеиных чертогах вполне комфортно. Добрыня совершенно спокойно и без особых проблем вывел ее из подземных пещер вместе с другими заложниками. В чем же дело? Откуда такая идиллия? Да ничего особенного, в общем-то – обычная повседневность любой войны: обмен пленными и заложниками. Весь вопрос: кто с кем воюет? И почему? Но и это еще не все. В цикле былин о Добрыне и Маринке, о чем уже говорилось выше, опять-таки фигурирует Змей, причем в самом неожиданном виде – в качестве полюбовника колдуньи Маринки. И живет он при этом не в пещерах где-нибудь далеко в горах, а в самом Киеве, в обыкновенном тереме; мало того – еще и в посиделках с красными девушками участвует. В том же варианте былины, записанном А.Ф. Гильфердингом, Змей (точнее – Змея, ибо здесь чудище выступает в женском роде) величает Добрыню старшим братом, а себя – его младшей сестрой. Это что еще за родственные отношения?

^{Рис. 92. Змей Горыныч. Художник Иван Билибин}

Дабы приоткрыть завесу над этими и другими каверзными вопросами, начнем с другого конца. Согласно русским ономастиконам (сборникам имен, прозвищ и фамилий), еще в XV веке на Руси были люди, которых звали Змей (можно именем это считать, можно прозвищем, а можно и фамилией, тем более что так звали представителей княжеского рода). У южных славян такие фамилии известны и сегодня; правда, само слово, к примеру, по-сербскохорватски звучит как Змай; был даже известный сербский поэт-романтик с такой фамилией – Йован Йованович-Змай (1833–1904). Что все это значит? Только одно: Змеем, оказывается, может быть не только рептилия, но и человек. Или люди: если представить группу древних воздухоплавателей, перемещающуюся по воздуху на каком-то летательном аппарате. В таком случае становится понятным странный для историков пассаж из Первой Новгородской летописи, где под 1214 годом русский хронист флегматично записал: «Громъ бысть по заутрени <…> и потом тогда же змей видеша летящь».

^{Рис. 93. Иллюстрация Ивана Билибина к былине о Добрыне Никитиче}

Но ведь как раз об этом речь и шла выше. Именно древние гиперборейцы владели техникой полета, строили вместительные (бравшие на борт до ста человек) воздушные корабли, имевшие к тому же реактивные двигатели. Вот и проплывали над российскими просторами и древнерусскими поселениями гиперборейские корабли по наикратчайшему пути – с Крайнего Севера в Средиземноморье, где когда-то посланцы полярной прародины основали Дельфийский храм (контакты между Элладой и Гипербореей, как известно, сохранялись на протяжении многих веков). Нетрудно представить, какой грохот стоял при низком пролете реактивных кораблей и сколько огня при этом вырывалось из сопла. А если их несколько? Снизу вполне можно принять за многоглавое и многохоботовое существо! Или еще одно возможное объяснение. Хоботы могли вполне соответствовать ступеням ракеты: три хобота – трехступенчатая ракета, девять хоботов – девятиступенчатая и т. д.

Но как же тогда быть с головами – их ведь бывает и три, и семь, и девять, и двенадцать? Вот это уж совсем просто: по головам всегда определялось количество особей. Когда говорят: стадо в двенадцать голов, – ни у кого ведь не возникает представление, что это двенадцать голов на одном теле. А почему у «змея» обязательно так должно быть? Так что трех-, семи-, девяти– и двенадцатиголовость вполне может означать либо количество самих таких аппаратов, либо количество людей («голов»), в них размещенных (кстати, и невестами или наложницами по пути можно было обзавестись, прихватив на борт какую-нибудь Забаву Путятичну).

Между прочим, ни в одном первоисточнике не сказано, откуда у змея вырываются дым и пламя. По традиции считается – из пасти (или точнее – из пастей), но это – домысел (в основном художников, ибо неприличным считается рисовать огонь сзади, как это имеет место в реальных реактивных аппаратах на жидком или твердом топливе). Впрочем, огнедышащий змей в народе тоже был известен, но пришел он туда через христианскую традицию – сакральный эпизод Апокалипсиса и легенду о Георгии, победившем дракона, трансформировавшуюся в фольклорный образ Егория Храброго.

Если проблема многоглавости не вызывает особой трудности для расшифровки, то проблема хобота (к тому же во множественном числе) загоняет исследователей в тупик. Дело в том, что в русском языке слово «хобот» выглядит совершенно инородным. Сегодня оно употребляется главным образом применительно к хоботу слона (или мамонта). Хоботок есть и у некоторых насекомых. Но это все вторичные и недавние значения. Раньше хобот означал «излучина, извилина реки», «дуга, окольная дорога»; про бунчук из конского хвоста тоже говорили «хобот». В других славянских языках – совершенно иные смыслы: например, у словенцев слово в абсолютно идентичном звучании означает «буйный», а у чехов и словаков – «бухта, залив, губа». Из других индоевропейских языков на сегодняшний день наиболее известно древнебританское слово «хоббит» (в основном благодаря сказочной эпопее Джона Рональда Руэла Толкиена «Властелин колец»). Но сейчас речь идет о другом.

Существует еще одна правдоподобная интерпретация змеиных хоботов. Она принадлежит академику Борису Александровичу Рыбакову. В своем известном труде «Язычество древних славян» он предложил такую гипотезу: все сказочные и былинные тексты, повествующие о битвах с многоголовыми и многохоботными существами, представляют собой не что иное, как смутные воспоминания об охоте наших пращуров на мамонтов в каменном веке.

^{Рис. 94. Бой на Калиновом мосту. Художник Николай Кочергин}

Например, популярная сказка «Бой на Калиновом мосту» (рис. 94) расшифровывается по следующей схеме. Калинов мост – огромные связки хвороста из веток калины, которые поджигались, дабы загнать мамонтов в ловчую яму. Пылающий хворост в конечном счете превратился в образ Огненной реки, через которую перекинут сказочный Калинов мост и возле которого происходит символическая битва с многохоботовыми змеями. Длинношерстные мамонты, прорываясь сквозь море огня («огненную реку»), сами превращались в живые факелы. Охотники, загнавшие мамонтов в яму, стремились забросать гигантских животных камнями и проткнуть копьями. Мамонты, в свою очередь, хватали охотников хоботами и в полном смысле данного слова старались вбить их в землю.

Апокалипсическая картина – ничего не скажешь: одним словом, знаменитая фреска В.М. Васнецова в Московском историческом музее! Но можно нарисовать и другую. Она, кстати, реально существует, принадлежит тверскому живописцу Всеволоду Иванову и называется «Бегство гипербореев» (рис. 95). Художник изобразил миграцию арийских племен с Севера на Юг после катастрофического похолодания. Мы видим, что в качестве основной тягловой силы здесь изображены мамонты. Должно быть, так оно первоначально и было. Мамонт вполне мог быть домашним животным, и не нужно было устраивать никаких загонов с огненным действом. Кстати, опыт по одомашниванию слонов мог пригодиться индоариям после того, как они добрались до Индостана, в течение многих веков потеряв по дороге таких же слонов, но только покрытых шерстью.

^{Рис. 95. Бегство гипербореев. Художник Всеволод Иванов}

Расселяясь по просторам Евразии и упорно продвигаясь вперед, гиперборейцы – прапредки будущих индоевропейских народов – обосабливались друг от друга, создавая основу новых этносов. Конфликты были неизбежны, войны тоже. Боевые мамонты (как впоследствии и боевые слоны) составляли несокрушимую ударную силу. Вот эти-то боевые когорты с хоботами могли сохраниться в народной памяти и запечатлеться в доживших до наших дней фольклорных текстах.

Ну и, наконец, то, о чем тоже уже говорилось выше. Змей – древнее тотемное пресмыкающееся и одновременно объект почитания во многих архаичных культурах мира. О тотемных функциях змея свидетельствует, например, упоминавшаяся выше сказка «Кузьма Скоробогатый», где явственно проступают черты двух древних тотемов – змеи и лисицы. Кроме того, в русском народном мировоззрении до самого последнего времени сохранялись еще и реликты древних арийских и доарийских представлений о космическом змееподобном существе (драконе), творце Вселенной. По русским поверьям апокрифического происхождения считалось, что Земля покоится на огнеродном змее, живущем в Огненной реке или в Океан-море. В болгарских апокрифах рисуется еще более подробная картина: змей покоится поверх вола, тот стоит на рыбе, плавающей в море, которую, в свою очередь, держит на себе огромная черепаха (представления о последней, как мы помним, восходят к самым истоками индоарийской древности и смыкаются с божественной личностью Кашьяпы, который в переводе с санскрита как раз и означает «черепаха»).

В свете всего вышесказанного проливается некоторый свет и на странную привязанность, даже любовь и верность (что называется, до гробовой доски) арийских женщин (и не в последнюю очередь славянских девушек). Лучшее подтверждение тому – архаичная сербская песня из классического сборника Вука Караджича (1787–1864):

В другой эпической сербской песне «Царица Милица и змей с Ястребаца» рассказывается о роковой любви супруги царя Лазаря к огненному монстру, который еженощно прилетал в высокую башню к предмету своего вожделения, превращаясь в прекрасного и страстного любовника:

Немало аналогичных сюжетов и в болгарском фольклоре, где крылатые и огненные твари выступают в виде самых обыденных и заурядных персонажей:

Согласно южнославянской традиции, в результате любви крылатых змеев (драконов) и земных женщин рождались отважные богатыри – юнаки. Известна и обратная «схема»: любовная страсть к земным юношам охватывала змееподобных существ женского рода (в просторечии – змеих). В целом же история странного симбиоза человека (в особенности девушек и женщин) с драконами (змеями) уходит своими корнями в седую старину. Сюжеты, аналогичные вышеприведенным, мы находим уже у древних хеттов (индоевропейцев по своей этнолингвистической принадлежности). В дошедших до нас мифах прослеживается и мотив змееборчества, о котором подробно речь пойдет в следующей главе. В хеттских мифах главными действующими лицами «драконьего действа» оказываются Змей Иллуянка, Бог Грозы и Богиня Войны:

«Змей победил бога Грозы и взял у него сердце и глаза. И бог Грозы потерял свой образ. Тогда бог Грозы взял себе в жены дочь смертного человека – Бедного. И она родила от него сына. Сын вырос и взял себе в жены дочь Змея.

Бог Грозы сыну наказывает: “Когда в дом к жене своей пойдешь, попроси сердце и глаза”. Когда тот пошел к ним, он у них сердце попросил, и они ему дали. Потом он у них глаза попросил, и они ему дали. И сердце и глаза он отдал богу Грозы, отцу своему. И бог Грозы сердце и глаза свои назад получил.

Когда он вернул себе свой прежний образ, он пошел к морю для битвы. И бог Грозы Змею дал бой. И он начал побеждать Змея, а со Змеем был сын бога Грозы. И тот к отцу своему воззвал: “Ты рази! Не жалей меня!” И бог Грозы убил Змея и сына своего вместе с ним.

Когда бог Грозы и Змей сошлись в единоборстве у Кискилусса, Змей победил бога Грозы. И бог Грозы ко всем богам воззвал: “Придите ко мне на помощь!” И богиня Инарас пир задала. На пиру всего было вдоволь: огромный котел вина, огромный котел с медом, огромный котел с пивом. Сосуды были полны до краев. Пир задала Инарас на весь мир.

Богиня Инарас пошла к городу Циггарате и позвала Хупасияса – смертного человека. Богиня Инарас сказала Хупасиясу: “Смотри! Ты со мной будь заодно!”. Так отвечал Хупасияс богине Инарас: “Если ты со мной разделишь ложе, то я приду и сделаю то, что твое сердце хочет”. И она разделила с ним ложе его. И богиня Инарас увела с собой Хупасияса, и его она сделала невидимым. Богиня Инарас принарядилась и Змея из логова к себе позвала: “Смотри! Я пир устраиваю. Приходи поесть и попить!”

Змей с детьми своими пошел к ней наверх. И они ели и пили. И целый огромный котел они выпили, и захмелели они. Они вниз, в логово свое, никак не могли спуститься. И Хупасияс пришел и Змея веревкой связал. Бог Грозы пришел и Змея убил. И детей его вместе с ним он убил.

И себе богиня Инарас на скале вверху дом построила в стране Тарукка. И человека Хупасияса в доме том она поселила. И ему Инарас наказывала: “Если я из дома в степь пойду, то из окна не выглядывай. Если выглянешь, то увидишь жену и детей своих”. Когда двадцать дней прошло, он из окна высунулся и жену свою и детей увидел. Когда Инарас из степи назад пришла, он стал ее просить: “Ты меня домой отпусти!..”».

Приведенные фрагменты славянской и индоевропейской мифологии помогают лучше понять общемировые и гиперборейские корни любых архаичных образов, в том числе и драконоподобных.

Баба-Яга

В волшебных сказках народов мира (особенно в их современном восприятии детьми, да и взрослыми, которые сравнительно недавно тоже были детьми) ведьма нередко смешивается с Бабой-Ягой (рис. 96). Резон в этом, безусловно, имеется, но все же обе демонические женщины – далеко не одно и то же. Владимир Даль подчеркивает, что само слово «ведьма» распространено в основном в Малороссии (на Украине), и бессмертные творения Гоголя лучшее тому подтверждение. Среди южнорусского населения она зовется ведёма, а дальше попадает под самые различные обозначения – колдунья, чародейка, ворожея, волшебница, кудесница, бесиха, волховница. Последнее понятие известно более в своем мужском обличье – волхв. Это означает, что ведовство, как и шаманство, никогда не являлось прерогативой одной лишь женской части рода людского.

^{Рис. 96. Баба-Яга. Художник Иван Билибин}

Потому-то в русском языке и фигурируют утратившие свое былое значение слова ведьмак и ведун, восходящие к самым истокам древнеарийской культуры. Ибо хорошо известно, что слова «ведьма» и «ведьмак» того же общеиндоевропейского корня, что и Веды, и первоначально, в далекие языческие времена, обозначали причастность к древнему ведическому знанию и магической практике. Такой смысл слово «ведовство» (то есть «знание» в сочетании с «прорицательством» и «ворожбой») сохраняло на протяжении тысячелетий, пока на смену древним верованиям не пришла новая религия. Прежние языческие культы и традиции были искоренены, знания и навыки утрачены, а ведьмы и ведьмаки стали безжалостно преследоваться и уничтожаться – сначала единицами, потом десятками и, наконец, сотнями и тысячами. В одной Западной Европе и только по учтенным данным в ходе так называемой охоты на ведьм в XV–XVII веках на кострах инквизиции были сожжены сотни тысяч ни в чем не повинных женщин. Изничтожались ведьмы и на Руси, здесь также самым предпочтительным видом казни считалось сжигание на огне, но, в отличие от театрально обставленных казней на Западе, в России расправлялись по-простому: сжигали в деревянном срубе или прямо в доме, где заподозренная в колдовстве проживала.

В народе, где, несмотря ни на какие преследования и гонения, сохранялись остатки древних языческих верований, а подчас и форменное двоеверие, отношение к ведьмам было весьма неоднозначным, в основном боязливое (вплоть до панического страха) и враждебное. По стойкому представлению, ведьма живет среди людей и обычно не отличается от старых или молодых женщин. Однако ночью, распустив волосы и надев белую рубаху, она верхом на помеле или ухвате устремляется через трубу на небесный простор и принимается за свои козни: «портит» парней, девок, коров, вынимает за человеком его след, крадет его тень, выливает на дорогу заговоренную воду, чтобы сбить с пути, подбрасывает вредоносные предметы и т. п. Существуют тысячи свидетельств ведьминых превращений, проказ и разных далеко не безобидных «штучек». Вспомним Пушкина:

Злокозненная ведьма отнюдь не всегда предстает в безобразном обличье. Напротив, до поры до времени она предпочитает скрываться под маской привлекательной женщины, а то и соблазнительной красавицы (рис. 97). Именно такую Бабу-Ягу в поэтической форме воссоздал Сергей Городецкий:

Другими словами, это все то же оборотничество, и цель подобного маскарада одна – завладеть душой человека, нанести максимальный вред всему живому. По словам Афанасьева, ее дурной, недобрый глаз распространяет свое влияние на все, чего только коснется ведьмин взгляд: посмотрит на дерево – оно тотчас же засыхает; глянет на свинью с поросятами – она наверняка съест собственных детенышей; «полюбуется» на выводок цыплят – и они все до единого передохнут. Одним словом, повсюду, куда ведьма ни глянет, – жди беды, болезни, смерти, катастрофы.

^{Рис. 97. Ведьма. Художник Иван Билибин}

Нетрудно догадаться, что все те, кого принято считать ведьмами и колдунами, – это люди, наделенные даром вхождения в контакт с ноосферой. Дар этот можно использовать не только во благо себе или другим, но и во вред. Отчасти это получается, но не всегда. Ноосфера сама восстает против неправедного использования ее энергетических и информационных ресурсов. В конечном счете демонические силы получают отпор. В результате воистину космической битвы и беспрестанной борьбы добра со злом победу одерживает добро – нередко ценой невосполнимых жертв. В представлении обычных людей у этой вселенской драмы есть свои действующие лица в виде обобщенных мифологических образов, таких, например, как карело-финская ведьма Лоухи, эллинская Медея, кельтская Моргана (Морриган) – отзвуки последней обнаруживаются и в русской Марье Моревне.

Разыгравшись и раззадорившись, ведьма иногда крадет месяц с неба (на самом деле в этот момент его просто заволакивает тучами), может также украсть дождь, снег, град, росу и т. п. Все эти подробности можно узнать у Владимира Даля. Ведьма находится в постоянной колдовской связи с нечистой силой, для чего по ночам варит заветные травы и снадобья в горшке, держит дома черную кошку и черного петуха, а желая принять какой-нибудь мерзкий облик, кувыркается через 12 ножей. Особенно любит ведьма превращаться в сороку, отчего к этой птице у многих в народе очень настороженное и неоднозначное отношение. Оборачивается также свиньей, кошкой, собакой или кем-то другим, проникает в чужие дворы и выдаивает коров. Ведьма понимает язык животных и птиц, умело отыскивает нужные для колдовства и лечения болезней растения, знает рецепты приготовления магических зелий. Колдовские чары, как правило, используются во вред людям, например, в полях устраиваются прожины и заломы.

Повсеместно было распространено убеждение, что ведьмы – виновницы засух и гибели урожаев, ибо крадут дождевые тучи или отмахивают их своим передником. Ведьма – воплощенный образ греха. Фольклор сохранил даже перечень ее типичных грехов – в плаче кающейся чародейки:

Кульминацией каждодневных демонических козней сонмища ведьм всех возрастов и рангов считалось их ежегодное сборище на шабаш (от древнееврейского слова, означающего «субботу»). Самым знаменитым шабашем считается средневековая немецкая Вальпургиева ночь (с 30 апреля на 1 мая) – благодаря поэтическому воспроизведению ее в 1-й части трагедии Гёте «Фауст» (рис. 98) и музыкальному эпизоду в одноименной опере Шарля Гуно. По преданию, в эту ночь все ведьмы Германии слетались на метлах и вилах на гору Брокен, дабы вместе с другой нечистью справить здесь сатанинский бал.

У славян тоже была своя Вальпургиева ночь и место, куда ведьмы слетались отовсюду на шабаш. В истории Древней Руси – это знаменитая Лысая гора под Киевом (ныне в черте города), «прославленная» Модестом Мусоргским в потрясающей по своей выразительности музыкальной картине «Ночь на Лысой горе». Впрочем, дата вселенского шабаша у различных славянских этносов не совпадала, а собственно Вальпургиеву ночь с 30 апреля на 1 мая признавали преимущественно лужичане, около тысячи лет пребывавшие в германской среде. У восточных славян главным «ведминым днем» считался, пожалуй, праздник Ивана Купалы (что прекрасно отражено в известной повести Гоголя). Но и другие праздники ведьмы не обходили стороной. В западнославянской традиции, кроме Рождества, Пасхи, Иванова (Янова) дня, ведьмы активизировались в дни святых Люции, Петра и Павла, дни Божьего тела, Зеленые Святки и др.

На шабаше каждую гостью встречает хозяин предстоящей оргии – сам дьявол в образе козлища (реже – пса). Обязательным ритуальным актом встречи является целование срамных частей его тела и подношение подарков – разных частей умерщвленных младенцев, черные свечки и т. п. Повсюду – сатанинские огни, клубы черного дыма, чад, копоть, смрад. Для каждой ведьмы приглашен кавалер-ухажер – как правило, черт или другой представитель нечистой силы, но это может быть и завлеченный с помощью колдовской силы обыкновенный человек – как это произошло с пушкинским гусаром или гетевским Фаустом. После обильного угощения с непрерывным винопитием начинаются дикие танцы обнаженных партнеров, а затем – и свальная случка. Под утро, насытившись любовью, ведьмы разлетаются по домам.

^{Рис. 98. Вальпургиева ночь в «Фаусте» Гёте. Художник Андрей Гончаров}

По народным представлениям, перед смертью ведьма испытывает страшные муки и в конвульсиях и судорогах пытается передать кому-нибудь свои ведовские чары. Горе человеку, который возьмет из рук умирающей ведьмы любую вещь, – вместе с предметом она передаст свой страшный дар. После смерти душа ведьмы отправляется в ад, а ее тело попадает в полное распоряжение нечистой силы, которая как бы входит в оболочку ее трупа. Мертвая ведьма едва ли не опаснее живой: по ночам она насмерть заедает людей или сосет человеческую кровь. Ее любимая кровь – детская, реже – кровь стариков, она отсасывает ее из ушей. Худые, изможденные люди часто сами верили, что по ночам их кровь сосут ведьмы: то могла быть, например, кровь старика, которую высасывает увлекавшаяся им в молодости женщина.

Естественно, благим делом считалась борьба с ведьмами – главным образом с помощью символических ритуалов. Так, в украинских и белорусских селах обряд изгнания ведьм совершался во время Купальских игрищ. Изготовлялось специальное чучело условной «ведьмы», его с ликованием выносили за околицу и там уничтожали: бросали в воду, разрывали на части или сжигали на костре.

Баба-Яга – мифологический персонаж, доживший до наших дней со времен матриархата, трансформированный до неузнаваемости архаичный образ Великой богини. Ведьма же – персонаж «низшей» народной демонологии, приближенный к повседневному житью-бытью и порожденный некоторыми особенностями общения людей (в данном случае – женщин) с ноосферой. Русская Баба-Яга – несомненный носитель древнейшей матриархальной символики. Ее устрашающие черты – результат неизбежной демонизации поверженных былых властительниц после победы патриархального строя. Даже в ее имени, судя по всему, закодирован намек на матриархальное прошлое. Никто не дал вразумительного объяснения, что такое Яга, или в фонетической транскрипции – [Йага]. Наиболее правдоподобными представляются объяснения, связывающие имя хозяйки избушки на курьих ножках со словом «ягать» – «кричать»[41].

Как и в других персонажах, в образе Бабы-Яги прежде всего закодирован скрытый, тайный смысл русской волшебной сказки. Даже развитие сюжета, как правило, напоминает путешествие не только в пространстве, но и во времени, причем в обратном направлении – от патриархата (абстрактный царь и его сыновья) к матриархату. Маршрут героя за тридевять земель в тридесятое царство, кстати, также допустимо трактовать, как путешествие во времени, скажем, как продвижение в глубь тридцати поколений или династий.

В русских сказках содержится явный намек на принадлежность Бабы-Яги к Гиперборее и ее причастность к золотому веку. Речь идет об одной из самых закодированных и насыщенных сакральными смыслами сказок – про то, как гуси-лебеди украли маленького мальчика и утащили его к Бабе-Яге. Наверняка каждый помнит эпизод: когда сестра, наконец, отыскала братца, он сидел на лавочке в избушке на курьих ножках и играл золотыми яблочками. Вспомнили? А теперь вопрос, так сказать, на засыпку: откуда у Бабы-Яги золотые яблоки? Да все оттуда же – из Гипербореи, из эллинского сада Гесперид, где росло дерево с золотыми плодами и куда прилетала русская Жар-птица воровать эти яблоки. Недаром ведь и в одном из фольклорных текстов, записанных еще до революции Д.К. Зелениным в Вятской губернии, Баба-Яга именуется Хозяйкой яблоневого сада! Нелишне в данной связи вспомнить, что название Авалон – местопребывание короля Артура и рыцарей круглого – стола изначально означало «яблоневый остров», что дало некоторым интерпретаторам основание провести параллель между Авалоном и садом Гесперид (а значит – и Гипербореей).

Между прочим, задумывался ли кто-нибудь, что представляет собой сакраментальное жилище Бабы-Яги – избушка на курьих ножках? Почему вдруг на курьих, а, скажем, не на утиных или журавлиных? В современном обыденном представлении фольклорный стереотип воспринимается буквально, и в многочисленных иллюстрациях к русским народным сказкам (или же их экранизации) загадочная избушка изображается не иначе как на двух куриных лапах. Однако русское слово «курья» ничего общего с курицей не имеет. Просто оторванные от Русской земли ее нынешние насельники утратили многие исконно народные и древние понятия (что, к сожалению, относится даже к плеяде знаменитых русских художников-сказочников – начиная от Васнецова и Билибина). Впрочем, беда – пока поправимая: достаточно заглянуть в неисчерпаемую сокровищницу русского языка – Далев словарь.

Так вот, «курья» в ее истинном значении – не прилагательное, как кажется на первый взгляд, а существительное, означающее «глубокую заводь, речной залив» или же «старое речное русло, старицу». Это – главные значения слова «курья». Но есть еще побочные – «разливной речной поток без названия», «глухой речной рукав, теряющийся в болотах» или, напротив, «широкое, глубокое место в реке, с уступами». Вот почему по всей территории России и за ее пределами широко распространены топонимы типа Курья (топонимы с такой вокализацией можно встретить, к примеру, и в Вятской, и в Орловской губерниях), Курейка, Кура и т. п. Представляется, что жилище Бабы-Яги имеет «курейское происхождение» в речном, а не в курином смысле, и пририсовывать птичьи лапы бревенчатой избушке вовсе не обязательно. Конечно, при этом рассеивается очарование давних детских впечатлений, но зато становится понятным истинный смысл древних мифологем. Не исключено, что «курья хозяйка» – Баба-Яга – в прошлом была речной богиней (возможно, она – даже состарившаяся русалка), впоследствии она так и сохранила прежнее «место жительства» – на берегу глухих речных заливов или устьев рек. Быть может, совсем в далеком, гиперборейском, прошлом она была либо дочерью, либо женой (либо той и другой вместе) Морского царя, про которого уже подробно говорилось в самом начале книги.

Убежище Бабы-Яги окружено частоколом, утыканным черепами со светящимися глазницами. Из сказок хорошо известно, что Баба-Яга не только охотится за маленькими детьми, чтобы их изжарить, съесть и покататься на обглоданных косточках, но и нередко помогает главному герою в благополучном свершении его нелегких подвигов. Читателя или слушателя постоянно преследует мысль, что в разных сказках речь идет о совершенно разных персонажах. Так оно и есть на самом деле! Просто в памяти поколений произошло расщепление образа матриархальной владычицы, которая изначально совмещала в себе черты воительницы, дарительницы и одновременно – похитительницы, душегубки и людоедки.

Баба-Яга – сподвижница богини судьбы: ее основное занятие – прясть кудель и очерчивать будущее тем, кто завоюет ее благосклонность. На Севере про нее говорили так: «…Сидит огромная баба на печке и прядет; голова у нее, как бурак, титьки, как ведра, глаза, как солонки». Образ, безусловно, не слишком привлекательный, но никто ведь и не утверждает, что Великая богиня была изящной красавицей? К тому же критерии и эталоны красоты в первобытном обществе были совершенно иные, нежели теперь.

Если вещую Бабу-Ягу ублажить – хотя бы ласковым словом, – она становится доброй, принимает сторону главного героя, охотно ему помогает, предсказывая возможные неприятности и предвосхищая благополучный конец. У нее две сестры – одна мудрее другой. Все вместе они как раз и есть три Пряхи, три богини судьбы, правда, с приставкой «экс», то есть бывшие богини. Один из результатов их «прядильной деятельности» – волшебный клубочек, символ всеобъемлющего и всепреодолевающего знания, который вручается сказочному герою и приводит его к искомой цели, оберегая от неверного шага.

В некоторых преданиях, доживших до наших дней, сохранились намеки, позволяющие представлять Бабу-Ягу как воительницу, богатырку и великаншу. В ее арсенале есть даже волшебный огненный щит, что палит во все стороны, устрашая врагов. Такой она в общем-то изображалась и на старинных русских лубках, не испытавших влияния позднейших художественных интерпретаций. В данном плане образ русской демоницы во многом соответствует калевальской Лоухи, «редкозубой старухи» и одновременно – предводительницы северного воинства. До конца ХVIII века иногда даже проводилась параллель между Бабой-Ягой и древнеримской Беллоною – богиней войны (bellum – «война») и одновременно властительницей Подземного мира.

Впрочем, в Словаре Даля все расставлено по своим местам. Здесь она именуется «злым духом под личиною безобразной старухи»:

«Баба-Яга, костяная нога, в ступе едет, пестом упирает, помелом след заметает. Кости у нее местами выходят наружу из-под тела; сосцы висят ниже пояса; она ездит за человечьим мясом, похищает детей, ступа ее железная, везут ее черти; под поездом этим страшная буря, всё стонет, скот ревет, бывает мор и падеж; кто видит Ягу, становится нем».

Очень уж напоминает индоарийскую богиню смерти и возмездия Кали – не правда ли? Или кровожадную горную демоницу, ставшую прародительницей тибетского народа? На Русском Севере чрезвычайно распространенным было мнение, что Баба-Яга живет не в лесу в избушке на курьих ножках, а глубоко под землей. Чтобы попасть туда, нужно «просесть», и окажешься – сначала в полной тьме, а затем в светлом-пресветлом городище с улицами и домами, наполненными всяким добром, – владении вещей старухи. Такая картина рисуется в сказках, записанных в Архангельской губернии Н.Е. Ончуковым. В белорусских сказках тоже отмечается, что Баба-Яга живет на Севере, среди лютых морозов.

Впрочем, народ никогда не жалел красок и для описания подробностей житья-бытья ведьмы-людоедки, как, например, в одной из сказок, записанных в Псковской губернии:

«<…> По улице костры, по кострам – все кости человеческие лежат, по тыну – всё головы человечьи торчат, на крыльце – потроха человечьи валяются, в сенях – два дощана с кровью стоят, а сама хозяйка в доме лакомится человечиной…»

Жуткие подробности русской сказки мало чем отличаются от реальных событий, неоднократно описанных в разные времена очевидцами подобных сцен.

Итак, русская Баба-Яга – всегда ведьма, но не всякая ведьма – Баба-Яга. Последняя в народном представлении существует только в образе старухи, хотя, естественно, она тоже была когда-то молодой, и у нее есть дети (по некоторым русским сказкам – сорок дочерей от множества разных безымянных мужей).

Подобная ситуация хорошо известна историкам первобытного общества. Она полностью соответствует беспорядочным и неконтролируемым половым связям (промискуитету), присущим матриархату, когда установление отцовства становится проблематичным, а следовательно – и ненужным. Отсюда неудивительно, что и число дочерей Бабы-Яги может превышать цифру 40, как, например, в популярной сказке из афанасьевского сборника о Заморышке, вылупившемся вместе с братьями из яиц. В поисках невест герои оказываются во владениях Бабы-Яги, чьи чертоги мало напоминают безоконную избушку на курьих ножках:

«Заехали молодцы за тридевять земель; смотрят: на крутой горе стоят белокаменные палаты, высокой стеной обведены, у ворот железные столбы поставлены. Сосчитали – сорок один столб. Вот они привязали к тем столбам своих богатырских коней и идут на двор. Встречает их Баба-Яга: “Ах вы, незваные-непрошеные! Как вы смели лошадей без спросу привязывать?” – “Ну, старая, чего кричишь? Ты прежде напои-накорми, в баню своди, да после про вести и спрашивай”. Баба-Яга накормила их, напоила, в баню сводила и стала спрашивать: “Что, добрые молодцы, дела пытаете иль от дела лытаете?” – “Дела пытаем, бабушка!” – “Чего ж вам надобно?” – “Да невест ищем”. – “У меня есть дочери”, – говорит Баба-Яга, бросилась в высокие терема и вывела сорок одну девицу. <…> Поутру встала Баба-Яга, глянула в окошечко – кругом стены торчат на спицах дочерние головы; страшно она озлобилась, приказала подать свой огненный щит, поскакала в погоню и начала палить щитом на все четыре стороны. Куда молодцам спрятаться? Впереди сине море, позади Баба-Яга – и жжет и палит! Помирать бы всем, да Заморышек догадлив был: не забыл он захватить у Бабы-Яги платочек, махнул тем платочком перед собою – и вдруг перекинулся мост через все сине море; переехали добрые молодцы на другую сторону. Заморышек махнул платочком в иную сторону – мост исчез, Баба-Яга воротилась назад, а братья домой поехали».

В эпоху матриархата свободные и беспорядочные сексуальные отношения между полами были повседневными (а не только по праздникам, как в более позднее время). Постепенно добрачный промискуитет сошел на нет, сохранившись только во время ритуальных действ и празднеств, в том числе и в европейской сексуальной культуре (знаменитые дионисии, сатурналии и вакханалии). Церковь беспощадно преследовала и карала любые рецидивы языческих традиций. Однако земледельческая обрядность – слишком серьезная вещь, чтобы просто так исчезнуть. До недавнего времени подобные обычаи хоть редко, но все же фиксировались этнографами. У славян практиковался выход, бегание и катание обнаженных женщин на вспаханном поле с целью передачи ему женской плодоносной энергии. Считалось также полезным для обеспечения гарантированного и обильного урожая соитие мужа и жены прямо на вспаханном поле перед началом сева.

Ученые-этнографы давно уже обобщили и систематизировали соответствующие славянские обычаи, уходящие в глубокую древность. Так, в западной Болгарии рано утром в Иванов день женщина, раздевшись донага, обходила поля, срывала на каждом по несколько колосьев, а затем совокуплялась прямо на земле с мужем или возлюбленным, до поры до времени прятавшимся поблизости. В украинском Полесье зафиксирован обряд катания по полю в Юрьев день: мужчины и женщины, парни и девушки, женатые и неженатые, обнявшись, катались по земле, имитируя коитус, чтобы лучше уродилось жито. Аналогичный имитационный обряд совершался и в Македонии. В восточной Моравии на Масленицу исполняли особый танец с вульгарными телодвижениями, призванными повлиять на будущий урожай и приплод в хозяйстве. С той же целью в российской Владимирской губернии практиковалось битье скотины рубахой, в которой накануне хозяйка спала с мужем. (См.: Славянские древности: Этнолингвистический словарь. Т. 2. М., 1999. С. 526.) Похожие обычаи известны практически на всех континентах[42].

«Обряды, с незапамятных времен связывающиеся с обеспечением племени пищей, после того как источником ее стало земледелие вместо охоты, естественно развились в магический церемониал, имеющий целью стимулирование естественного плодородия. Вера в то, что половой акт не только помогает получению обильного урожая, но даже прямо необходим для этого, получила всеобщее распространение на ранних стадиях развития человеческой культуры. <…> Жители Перу соблюдают строжайший пост и полностью воздерживаются от половых сношений перед праздником, которым они отмечают созревание груш (палта). При наступлении праздника нагие мужчины и женщины собираются вместе и бегут наперегонки, после чего мужчины совершают половой акт с теми женщинами, которых им удается догнать. Подобные же ежегодные празднества, во время которых допускается неограниченная свобода половых сношений, происходили в Чили, Никарагуа, а у некоторых мексиканских племен сохранились и до наших дней. Священные празднества Джурупури у уопов и ряда других племен в долине Амазонки представляют собою не что иное, как временное допущение промискуитета, когда старые и молодые мужчины и женщины совокупляются совершенно свободно. У чороти все ритуальные танцы сопровождаются публично и без ограничения совершаемыми половыми актами. Таковы же обычаи бороро. У патагонцев главный религиозный праздник, называемый Камаруко, представляет собой всеобщую оргию. У племен, населяющих прерии Северной Америки и низовья Миссисипи, празднества в честь урожая связаны с допущением промискуитета, причем старые мужчины и женщины увещевают молодежь, чтобы она предавалась половым сношениям безо всякого разбора. <…> На некоторых островах, которые расположены между западной частью Новой Гвинеи и северной частью Австралии, языческое население рассматривает Солнце как мужское начало, оплодотворяющее землю, являющуюся женским началом… Каждый год в начале периода дождей господин Солнце нисходит в священное фиговое дерево, чтобы оплодотворить землю… По случаю этого праздника приносят в жертву множество свиней и собак. Мужчины и женщины предаются сатурналиям, посреди огромной толпы под пляски и пение публично инсценируется мистическое соединение Солнца и земли путем реального совокупления мужчин и женщин под деревом. <…> У даяков на Северном Борнео во время празднества, именуемого бунут, предназначаемого для обеспечения плодородия почвы и получения обильного урожая риса, в течение четверти часа допускается неограниченная свобода половых сношений, после чего восстанавливаются совершеннейшие приличия и порядок… У джакунов в Малайе в период сбора урожая риса мужья обмениваются женами. <…> В Британской Новой Гвинее, <…> чтобы оплодотворить пальмы саго, люди вступают в беспорядочные половые сношения, чтобы получить животворную жидкость, которой натирают стволы саговых пальм». <…>

И так далее. Причем безотносительно – идет ли речь о южных этносах или же о северных.

Подобные обряды восходят к седой древности, когда земледелие только зарождалось и было немыслимо без магических действий, а человек не отделял себя от жизнетворящей и плодоносящей природы. В лапидарной форме данная истина высказана в Коране: «Ваши женщины для вас как поля». В одном из самых архаичных и почитаемых ведических памятников «Законы Ману» (глава IХ) та же мысль раскрыта более обстоятельно:

«33. Женщина считается воплощением поля, мужчина считается воплощением семени; рождение всех одаренных телом существ [происходит] от соединения поля и семени. <…> 37. Эта земля считается вечной утробой живых существ, но семя не сохраняет в развитии никаких качеств утробы».

Но аналогичные представления были распространены повсюду, и архаичные черты былых верований и традиций по сей день обнаруживаются практически у всех народов земли, включая славянский мир.

Чёрт

Чёрт, – пожалуй, самый популярный персонаж русской народной демонологии (рис. 99). Еще в начале ХХ века фольклористы фиксировали: в северных деревнях нет такого человека, который хотя бы однажды не сталкивался с чёртом. Владимир Даль насчитал в русском языке около сорока разных его имен и эпитетов; Сергей Максимов присовокупил к ним еще с десяток[43]. Однако в классических волшебных сказках он – редкий гость, а в наиболее архаичных (и тем более – в былинах) вообще не встречается, не пересекается ни с Кощеем Бессмертным, ни со Змеем Горынычем. С Бабой-Ягой – да, сопрягается, но это скорее результат более позднего влияния христианской демонологии и представлений о сатане и дьяволе (рис. 100). В таком демоническом качестве чёрт известен от начала веков как бес. В Древнем Египте даже был бог с таким именем. Правда, у древних египтян Бес, хотя и представлялся в виде уродливого карлика, выполнял охранительные функции, а его мелкопластиковые фигурки играли роль амулетов-оберегов. Статуэтки с изображением Беса находили повсюду – аж на Алтае (рис. 101), что свидетельствует как о широкой распространенности этого дьявольского божества, так и о тесном взаимодействии древних культур. (К слову сказать, изображения египетских богов обнаруживали и в других отдаленных регионах России: например, статуэтка Осириса была найдена в Томской области, а Амона-Ра – в Пермской. Ученых-историков и профессиональных археологов подобные находки ставили в тупик, и приемлемого объяснения они им так и не дали.)

^{Рис. 99. Черт. Рисунок А.С. Пушкина}

У многих христианских народов широко распространена апокрифическая легенда (должно быть, позднего происхождения) о том, что черти (бесы) – это бывшие ангелы, сброшенные с неба вместе с сатаной (который, как известно, первоначально признавался падшим ангелом). У этого предания явно библейская подоплека. Крестьяне многих российских губерний рассказывали:

«Когда Бог сотворил мир, то заставил ангелов петь ему славословие, а сам ушел в рай погостить у Адама. Ангелы-то пели-пели и устали. Вот один и говорит: «Бог-то ушел – давайте отдохнем». Некоторые ангелы тотчас же перестали петь дифирамбы. А Бог вернулся и приказал верным ангелам прогнать отступников с неба. Вот они-то и стали нечистой силой».

^{Рис. 100. Дьявол чёрт. Художник Иван Билибин}

^{Рис. 101. Фигурка египетского бога Беса, найденная на Алтае}

Между прочим, в Тульской губернии считали, что черти и в дальнейшем продолжали бывать на небе, но только отделились от ангелов высокой и глухой стеной. Дальнейшие подробности не имеют к Библии никакого отношения, но зато пользовались в дореволюционной России особой популярностью. Считалось, что низвергнутые ангелы, упавшие в воду, стали водяными, те, кто упал в лес, стали лешими, а те, кто попали в избы через печную трубу, стали домовыми. Высказывалось также мнение, что слово «чёрт» появилось на Руси сравнительно недавно, не ранее XVII века, и пришло на русскую землю из Польши (вместе с польско-шведскими интервентами, надо полагать?). Подобное утверждение представляется более чем странным и ни в какие ворота не лезет. Действительно, в древнерусских памятниках (за исключением одного – «Великого зерцала») лексема «чёрт» не встречается. Но сие ничего не значит. Во-первых, она могла быть табуирована, то есть на ее употребление мог быть наложен запрет. Во-вторых, слово «чёрт» в вокализации, близкой к русской, есть не только в польском, но и в болгарском, сербохорватском, словенском, чешском, словацком и лужицком. В-третьих, имеются другие слова с той же корневой основой: «черта», «чертить», «чертог», «чертополох» и др. В-четвертых (и это более показательно, чем предыдущий тезис), известно немало топонимов и гидронимов (вне всякого сомнения, наидревнейшего происхождения) с аналогичной корневой основой: Черторой – рукав Десны, Чертолей – река в Нижегородской губернии, Чертолейка – приток Медведицы в бассейне Дона, Черторыйск – город на Волыни, наконец, районы Москвы – один на окраине – Чертаново, другой в историческом центре – Чертолье (названный так по названию аномального оврага Черторый, то есть тот, который «чёрт рыл»).

^{Рис. 102. Чур. Художник Надежда Антипова}

Наиболее же приемлемым объяснением происхождения понятия «чёрт» представляется следующее. В древнеязыческие времена наши пращуры почитали бога межевой черты – Чура (рис. 102). В седые времена уходит и заклинательный смысл слова «чур», когда, произнеся его, пытались отвести возможные неприятности: «чур меня!», «чур-чура!», «чур не я!». В этих и других сакраментальных восклицаниях зафиксирована бессознательная вера в охранительную силу и заступничество со стороны исчезнувшего божества – символа меры и справедливого дележа. «Чур пополам!», «Чур одному – не давать никому!», «Чур вместе!» – здесь уже явственно проступает имя того, в ком видели гаранта справедливого раздела находки, добычи и т. п.

Имя Чура является одним из русифицированных прозваний эллинского бога Гермеса. В системе древнерусских и общеславянских верований Чур жил вполне самостоятельной жизнью, лишь по функциям своим и смыслу напоминая о том давнем времени, когда происходило первоначальное расщепление индоевропейских языков, этносов и культур. Выдающийся русский славист Петр Алексеевич Бессонов (1827–1898) совершенно справедливо указывал на сходство между русским заклинанием при объявлении личных прав на находку или добычу – «Чур вместе!» и его древнегреческим смысловым эквивалентом, дословно переводимом как «Гермес общий!». Именно это указывает на гиперборейские корни происхождения Чура (а также других примыкающих к нему персонажей).

Античный бог Гермес – синтетический образ, впитавший в себя черты божеств разных религий и ведущий свое происхождение из доэллинской истории. Отцом Гермеса был Зевс, матерью – титанида (нимфа) Майя, дочь титана Атланта. Из контекста «Исторической библиотеки», принадлежащей перу Диодора Сицилийского, вытекает, что все семь сестер, включая будущую мать Гермеса, звались атлантидами и были тесно связаны с легендарной страной того же названия, которая, как уже отмечалось выше, вполне возможно, была тождественна Гиперборее.

По греческо-римской традиции (римское имя Гермеса – Меркурий) на сына Зевса и Майи было возложено множество обязанностей. Гермес – вестник богов; он мгновенно появляется повсюду, летая с быстротой мысли благодаря золотым крылатым сандалиям. Гермес получил их от Персея, а тот, в свою очередь, от титанид-грай в Гиперборее. Кроме того, у Гермеса еще два крыла на головном уборе. Всего крыльев получается шесть: по паре на сандалиях и два на голове. Впоследствии эта шестикрылость оказалась перенесенной на иудаистические и христианские образы шестикрылых серафимов. Гермес-Меркурий – покровитель торговли и путников, воров, мошенников и хитрецов, а также хранитель сновидений и проводник душ умерших в царство мертвых. Из-за близости к потустороннему миру Гермес считался основателем оккультных наук, тайного знания, покровителем колдунов, магов, волшебников. В данной связи возникло представление о Гермесе Трисмегисте (Триждывеличайшем) – основоположнике науки всех наук – герметики (герметизма), предшественницы концептуально-смысловой базы всего многообразия возникших впоследствии конкретных наук и философии. Общеизвестно, что как покровитель интеллектуально-духовной жизни и «управитель всеми языками» Гермес считался тождественным египетскому богу Тоту (предшествуя, в мнении древних египтян, ему по времени своего происхождения).

От имени Гермеса произошло название «герма» (переводится как «груда камней», «каменный столб»). В Древней Греции и ее колониях существовал ритуал изготовления герм. Они устанавливались на дорогах для указания расстояний и представляли собой закругленный столбовидный стержень с тщательно обработанной головой и подчеркнуто выраженным мужским половым органом – фаллосом в возбужденном или спокойном состоянии. Но задолго до того, как прапредки эллинов переселились на Балканы, каменные столбы (менгиры) – итифаллические изваяния в честь бога Гермеса – устанавливались по всей территории Евразии.

Впрочем, вот уже более двухсот лет известна и другая интепретация. Еще в 70-е годы XVIII века Жан Сильвен Байи, сближавший, как уже говорилось, Гиперборею с Атлантидой, утверждал: по крайней мере, европейские и азиатские менгиры – это каменные памятники, поставленные атлантами-гипербореями в процессе их миграции с Севера на Юг после гибели Арктического материка – прародины мировой культуры. По мнению Байи, менгиры посвящались Гераклу, который первоначально, как и Аполлон, был солнечным божеством. Потому-то и прозывались одиночно стоящие камни Геракловыми столбами. Когда-то повсюду их было великое множество, и самые знаменитые – на Обской губе, в океаническом преддверии погибшей Атлантиды – Гипербореи (от которой и ныне сохранились острова Северного Ледовитого океана – Шпицберген, Новая Земля и другие). Потому-то знаменитыми Геракловыми столбами, за которыми, по Платону, находилась Атлантида, следует считать именно Обскую губу, а не Гибралтар (к чему и по сей день склоняется большинство атлантологов).

Не исключено, что другие виды мегалитов – дольмены – имитировали женские гениталии и предназначались для ритуала магического соития. Отверстие в каменной камере предназначалось для проникновения солнечного или лунного света, в данном случае солнечный или лунный луч символизировал космический (мужской) детородный орган, проникающий в каменное лоно с целью астрального совокупления (для имитации имелся также и каменный аналог светового фаллоса, как это практиковалось у адыгских и других народов Кавказа). Сохранились также свидетельства о том, что древние кельты отправляли танцевально-оргиастический культ вокруг каменных менгиров-фаллосов.

После распада первичной индоевропейской этнолингвистической общности и возникновения самостоятельных культур и религий образ Гермеса трансформировался в древнерусском языческом мировоззрении в бога необузданных сексуальных потенций Ярилу (этимологически эти теонимы идентичны) и бога морально-правовой меры Чура. У Чура-Гермеса было множество функций, но все они сводились к главному: устанавливать (подводить) черту – не только на пашне, но и в споре, разделе имущества, установлении истины с помощью жребия. Думается, что выражение «подвести черту» восходит как раз к тем стародавним временам. Не исключено, что сакраментальное божество имело и табуированное имя – Чёрт (оба слова – «черта» и «чёрт» – одного корня). На Вологодчине до сих пор считают, что слово «чёрт» произносить грех – не то он привяжется и будет причинять зло. Не исключено, что в нечистого и бесовского болвана его превратили в процессе борьбы с язычеством и не без оснований совместили с давно известной мифологемой дьявола.

Что касается популярности, многообразности и вездесущности черта в народном миросозерцании, то оно объясняется просто – биосферной природой самого образа (и совершенно неважно, как он при этом называется). В отличие от положительных или нейтральных феноменов, порождаемых биосферой (и отчасти ноосферой), всякого рода чертовщина представляет собой аккумуляцию и визуализацию отрицательной энергии. Последняя тоже является неотъемлемой стороной жизнедейственных процессов, происходящих в природе. В определенных ситуациях они способны пронизать и засосать, подобно болотной трясине, попавшего в сферу их притяжения человека.

К нашему времени сложилось достаточно устойчивое представление об обличье чёрта и образе его жизни. Русского чёрта отличают грубый голос, горящие глаза, ну и, разумеется, рожки, хвост и копытца. Представить чёрта без рогов и хвоста так же невозможно, как Бабу-Ягу без ступы и помела. Рогатость в народном миросозерцании не такая уж редкая вещь. В Древнем Египте рогатыми считались солнцебог Амон-Ра и благостная богиня Исида, в древней Элладе известно целое «рогатое» сообщество: необузданный бог Пан и ужасающий минотавр, разнузданные сатиры и несчастная Ио. Разного рода рогатые существа и чудовища были испокон веков популярны в Индии, Китае, Тибете, Японии, Юго-Восточной Азии и т. д.

В России повсеместно зафиксированы поверья: на земле черти и чертовки (жены чертей) населяют болота, омуты, провалы, образовавшиеся на месте бывших поселений, и т. п. Подземные пещеры, провалы, щели традиционно считались проходами в подземное царство сатаны и в ад. На Новгородчине считали: черти живут под землей, там их пристанища, именуемые адом. Там же обитает и их хозяин – сам сатана. Развалины древних городов слывут за чёртовы логова. Скалистые гребни гор, издали похожие на руины древних замков и крепостей, иногда называли «чёртовыми городищами». На берегу реки Камы показывали Чёртово городище – развалины древнего города Болгарского царства. По преданию, в этом городе у язычников был великолепный храм, который славился оракулом, так что со всех сторон сюда стекались люди, желавшие знать будущее. В храме обитал огромный змей, в жертву ему жрецы отдавали иноплеменников. О другом разрушенном Чёртовом городище на берегу реки Белой рассказывали, что жители из него были изгнаны множеством змей. Неподалеку от Екатеринбурга также известно Чёртово городище (рис. 103) – место, давно облюбованное туристами и отдыхающими. Хотя экзотическое нагромождение хорошо подогнанных блоков и представляется исполинской крепостной стеной, оно явно естественного происхождения. Впрочем, в глубокой древности, в гиперборейские времена особенности рельефа сплошь и рядом приспосабливались и для оборонительных, и для ритуальных нужд.

^{Рис. 103. Чертово городище под Екатеринбургом. Фото Валерия Демина}

Курганы также иногда называли «чёртовыми городищами»: в пяти верстах от Пронска вблизи села Елшина нечистая сила за одну ночь наметала высокую насыпь, чтобы с ее вершины указать путь к городу Пронску безбожным врагам. Внутри кургана есть клады, но никто не может ими воспользоваться. Своим происхождением подобные нечистые места могут быть обязаны также язычникам-первопоселенцам, древним славянским князьям, слывшим чародеями, знавшимся с чёртом. По преданию, сын князя Славена, кудесник Волхв, поселился на берегу реки Мутной, названной впоследствии в его честь Волховом:

«И старейший, Словен, с родом своим и со всеми, иже под рукою его, седе на реце, зовомей тогда Мутная, последи ж Волхов проименовася во имя старейшаго сына Словенова, Волхова зовома. Начало Словенску граду, иже последи Новъград Великий проименовася. И поставиша град, и именоваша его по имени князя своего Словенеск Великий, той же ныне Новъград, от устия великаго езера Илмеря вниз по велицей реце, проименованием Волхов, полтора поприща. И от того времени новопришельцы скифстии начаху именоватися словяне, и реку некую, во Илмер впадшую, прозваша во имя жены Словеновы Шелони. Во имя же меньшаго сына Словенова Волховца преименова оборотню протоку, иж течет из великие реки Волхова и паки обращается в него. Больший же сын оного князя Словена Волхв бесоугодник и чародей и лют в людех тогда бысть, и бесовскими ухищреньми мечты творя многи, и преобразуяся во образ лютаго зверя коркодила, и залегаше в той реце Волхове путь водный, и не поклоняющих же ся ему овых пожираше, овых же испроверзая и утопляя. Сего же ради людие, тогда невегласи, сущим богом окаяннаго того нарицая и Грома его, или Перуна, рекоша, руским бо языком гром Перун именуется. Постави же он, окаянный чародей, нощных ради мечтаний и собирания бесовскаго градок мал на месте некоем, зовомо Перыня, иде же и кумир Перунов стояше. И баснословят о сем волхве невегласи, глаголюще, в боги сел окаяннаго претворяюще. Наше же християнское истинное слово с неложным испытанием многоиспытне извести о сем окаяннем чародеи и Волхове, яко зле разбиен бысть и удавлен от бесов в реце Волхове и мечтаньми бесовскими окаянное тело несено бысть вверх по оной реце Волхову и извержено на брег противу волховнаго его градка, иде же ныне зовется Перыня. И со многим плачем тут от неверных погребен бысть окаянный с великою тризною поганскою, и могилу ссыпаша над ним велми высоку, яко же обычай есть поганым. И по трех убо днех окаяннаго того тризнища проседеся земля и пожре мерзкое тело коркодилово, и могила его просыпася с ним купно во дно адово, иже и доныне, яко ж поведают, знак ямы тоя не наполнися».

На Руси были очень популярны рассказы о любовной связи чертей с беспутными женщинами. Некоторые бабы якобы сами ходят к чёрту за плотскими утехами. Проблудят два-три дня и вернутся исхудавшие, еле живые, с деньгами и подарками. Беременность от плотской связи с нечистым длится порой годами и может пройти бесследно. Дети рождаются у любовниц чёрта в жестоких муках: крошечные черные чертенята с рожками на лбу и хвостиками. Как только повитуха отрежет пуповину – чертенок исчезает неведомо куда: чёрт стремится похитить свое дитя. По-видимому, многие считали, что совокупление с чёртом и рождение бесенят в муках специально придумано нечистой силой для людей. В «Повести о бесноватой жене Соломонии», записанной со слов самой страдалицы (XVII век), семьдесят бесов вошли в ее утробу, множество чертенят пришлось родить ей от демонов, никто не видел ни темнозрачных хвостатых новорожденных, ни дьяволов-любовников, зато все удивлялись картине страшных мучений, которым подвергали черти Соломонию, оставаясь невидимыми для всех, кроме нее самой. В отличие от большинства народных рассказов, в которых чёрт посещает вдову, тоскующую по мужу женщину или любовницу-ведьму, Соломония не была сама причиной поругания, которое вершили над нею демоны: поп крестил ее «вполовину», так как был пьян во время обряда крещения младенца Соломонии, и расплатиться за это ей пришлось в первую брачную ночь, когда нечистая сила устроила так, что истинный муж отлучился ненадолго, а вместо него огненным вихрем охватил Соломонию чёрт. Черти не только являются людям, но и уносят их к себе на более или менее продолжительный срок.

Обилие денег у чертей связано с их обязанностью сторожить клады, особенно заклятые. Возле одной тульской деревни в горе открылся клад. Крестьяне всем миром собрались взять его: подошли к месту, где был клад, но стоило приблизиться ко входу в пещеру, как неведомая сила отбрасывала кладоискателей назад. У самого входа сидел человек с огненным мечом в руках: телом черный, с лохматой головой и рогами; никому не говорил ни слова и не обращал никакого внимания на собравшихся. Один смельчак из толпы решил силой прорваться ко входу, но тут же погиб от меча, караулившего клад чёрта, сказавшего: «Не вам клад принадлежит, и вам незачем ходить сюда!» Говорили, что клад этот был зарыт с заклятием на пятьсот лет и достался отпетому пьянице.

Вот на такой «нечистой волне» с сожалением и приходится ставить точку. С сожалением потому, что, как оказалось, вся эта нечисть и вражья сила не такая уж нечистая или враждебная. Особенно в далеком прошлом. К тому же у всех этих фантомов при ближайшем рассмотрении обнаруживаются явственные гиперборейские корни, как и у прочих мифологем. И неважно, что не всегда они (корни эти) оказываются положительными…