Главная роль

Актеру сделалось очень неуютно. Марцелл шел на верную смерть. И Гефест — с ним. Ничего бы они у Домициана не добились, ясно. Попусту сложили бы головы. И были готовы к этому, согласны. Не могли жить, зная, что он погибнет. А у него достало совести принять все, как должное.

Максим раскрошил остаток лепешки, бросил голубям. Ладно. Вечером увидит Марцелла с Гефестом, скажет все, что думает о них и о себе.

А теперь — Сервия. Прежде всего — известить Сервию. Максим повернулся к бестиарию, искоса за ним наблюдавшему. Понимал: лучше отправить вперед германца, а то сам он, после всех сегодняшних событий, плохой ходок.

— Сервия…

— Не тревожься о ней. Они с Корнелией давно уехали.

— Уехали? — Тревога Максима переросла в смятение. — Куда?

— В Лаций, на виллу Сервии. А оттуда переберутся в Фалерно, в имение Марцеллов.

Посмотрев на онемевшего Максима, бестиарий прибавил:

— Сам понимаешь, там безопаснее.

Максим медленно перевел дыхание, стараясь подавить огорчение и досаду. Он рассчитывал в ближайшие часы увидеть Сервию, сказать ей, как превосходит она всех женщин на свете, как он ею дорожит, как стосковался. И в ответ надеялся услышать… Но бестиарий, конечно, прав. Как еще мог поступить Марцелл, отправляясь во дворец на верную гибель? Заставить, упросить, умолить сестру с весталкой бежать из города.

И они уехали… Актер нетерпеливо отряхнул крошки с ладоней. Почему, узнав об убийстве цезаря, Марцелл не послал гонца вслед сестре?

Досадовать можно было долго, но ответ Максим знал. Марцелл опасался. Опасался мятежа преторианцев. Обернись все иначе, одержи победу Элиан, одержи победу Элиан, враги Домициана распростились бы с жизнью. Одними из первых — сенатор Марцелл и его домочадцы.

Нет, все сделано правильно. Счастье, что Сервия с Игнемой не было в городе в эти часы, когда все висело на волоске.

Но теперь они смогут вернуться. Максим пытался смирить нетерпение. День-другой — и он снова ее увидит.

Увидит ли? Сервия, конечно, вольна возвратиться в Рим. А Корнелии лучше держаться в отдалении, пока не забудется казнь весталки. Лучше скрываться на уединенной вилле, чем в городе, где весталку может узнать каждый. Наверное, бродить по пустынным оливковым рощам приятнее, чем прятаться взаперти дома, страшась каждого стука, не осмеливаясь выйти на улицу.

Сервия не покинет весталку. Довольно Корнелия пережила, замурованная заживо. Сервия не бросит ее томиться и одиночестве. В этом Максим был уверен. Не вернется в Рим. Даже ради него. Предпочтет выждать полгода, год, пока смогут вернуться обе.

Разумно и благородно. Но… как хочется ее увидеть! Что ж, придется пуститься в путь самому.

— Это вилла… Далеко?

Бестиарий пожал плечами:

— Для конного — близко. Для пешего — не слишком. Отдохни до утра.

Максим помотал головой:

— Нет. Выхожу немедленно.

Почему? Марцелл вернется с Палатина. Вместе отправитесь.

Максим продолжал упрямо мотать головой. Когда еще Марцелл вернется! Ему сейчас не до сестры, не до возлюбленной. Нерва всего час как император, удержится ли на престоле… У сенатора Марцелла иные заботы. А медлить нельзя.

— Отдохни, — втолковывал бестиарий.

Отдохнуть? Сейчас? Пока Сервия с Корнелией пребывают в безысходном отчаянии? Не знают, что Домициан убит, а они с Марцеллом — живы. Думают — оба погибли. Погибли в мучениях…

Максим бежал вниз, прыгая через ступеньку. Бестиарий — за ним.

— Что случилось? Куда ты?

Максим не отвечал. Не мог ответить. Сервия убеждена: ни его, ни Марцелла нет в живых. Что она сделает? На что решится? Он знает ее характер, как и характер Корнелии-Игнемы. Знает и римские нравы. Римляне не боятся смерти. Самоубийство для них — достойный выбор. Способ пресечь мучения. Что, если…

— Остановись.

Бестиарий уронил тяжелую руку ему на плечо, заставив сдержать шаг.

— Разве знаешь, куда идти? Из Рима в разные стороны разбегаются двенадцать дорог.

Максим опомнился.

— По какой уехала Сервия?

— По Остийской, — подсказал бестиарий. — Вилла на побережье, близ священной рощи Юпитера. Идем, провожу до ворот.

Он пошел впереди. Шагал быстро, но нетерпеливый Максим несколько раз, торопя, подталкивал в спину. Актер успел забыть об усталости.

Бестиарий обернулся. Предложил:

— Подумай еще раз. Вдруг они не задержатся на вилле? Отправятся прямиком в Фалерно.

«Хорошо, если не на тот свет», — переживал Максим.

— Сколько миль до виллы?

— Не знаю. К утру, может, дойдешь… — бестиарий окинул его оценивающим взглядом, — если не свалишься.

— Дойду, — негромко произнес Максим.

Бестиарий на ходу сдернул плащ, набросил на плечи Максима.

— Спасибо, — сказал актер, — не нужно. Тепло.

— Ночевать на голой земле — тепло не покажется.

Максим молча стянул на груди полы плаща.

Бестиарий вручил ему тяжелую суковатую палку, какую постоянно носит у пояса.

— Плохо, что идешь один. Проводить не могу.

Максим и так понимал: телохранитель не смеет покинуть хозяина. Обязан дождаться Марцелла.

— И Гефест куда-то запропастился, — посетовал бестиарий.

«К счастью», — подумал неблагодарный Максим. Хромоногий спутник мог его только задержать.

Бестиарий оживился.

— Может, зайдешь за Вибием?

Максим зашипел. Не хватало еще бежать на Авентин. А может, обходить излюбленные кабаки Тита Вибия? Каждая минута на счету!

Бестиарий продолжал сокрушаться:

— Дороги кишат разбойниками.

— У меня взять нечего.

— Вот именно. Опомниться не успеешь, как сам окажешься на невольничьем рынке где-нибудь в Сирии. И мы не узнаем, что с тобой сталось. И она не узнает.

Максим взвесил в руке дубинку.

— Буду осторожен.

— Первым в драку не вступай, — втолковывал бестиарий. — И учти: бегство — еще не трусость.

Максим молча кивал головой. Бестиарий посмотрел на него, хмыкнул и замолчал. Уже у самых ворот снова придержал актера за плечо. Сказал, глядя в пространство:

— И Лавия уехала. Узнай, как она…

Максим впервые улыбнулся.

— Узнаю.

Максим торопился. Как назло, Остийская дорога была переполнена. Непрерывным потоком двигались пешеходы, катились тяжело груженные повозки, проносились всадники. Остия была главным портом Рима, там товары перегружались на легкие корабли, которые могли плавать по Тибру. (Максим выяснил это, когда искал работу на складах.) Однако часть товаров приходилось доставлять сушей.

Максиму наступали на пятки, и он оттаптывал ноги впереди идущим. Его толкали, и он раздвигал плотные ряды путников. Пробирался вперед. Взмок в теплом плаще, тяжелая дубинка ударяла по ногам.

На ходу он выспрашивал, как добраться до рощи Юпитера. К счастью, ответить мог почти каждый.

Последовав советам, он свернул на дорогу, ведшую к древнему городу Лавинию. Шум и многолюдье сразу остались в стороне. Путников здесь было совсем мало. Превосходная мощеная дорога то круто взбегала на холм, то спускалась в долину. По бокам ее вставали густые дубовые и буковые рощи.

Трижды Максима обгоняли колесницы, и один раз — скачущие во весь опор воины. Сам он обошел каких-то богатых путешественников, расположившихся на отдых. У обочины дороги стояли повозки, нагруженные всяким скарбом, и два легких нарядных экипажа. На поляне были раскинуты шатры, вокруг суетились многочисленные рабы — на взгляд Максима, человек пятьдесят, не меньше. Некоторые слуги сидели в отдалении, держа на коленях вазы и статуэтки, которые нельзя было доверить тряским телегам. Другие слуги держали под уздцы лошадей — на случай, если хозяева пожелают ехать верхом.

Максим пожалел, что Сервия с весталкой путешествуют не так. В противном случае живо бы их нагнал. Ясно: ехали налегке, бежали от опасности. Спасались? А может, готовились достойно умереть? Неужели, не дождавшись надежных известий о нем и Марцелле, нанесут себе роковой удар?

Максим выбивался из сил (раньше одолел бы такой путь шутя, но бессонная ночь и тревожный день его вымотали) — начал спотыкаться и все чаще останавливаться, стараясь выровнять дыхание. В конце концов, он вынужден был отдохнуть, поэтому сошел на обочину, повалился на траву и закинул руки за голову. Лежал, прикрыв глаза, ощущая ломоту во всем теле. Постепенно отдышался, боль отпустила.

Пригревало солнце. С мягким шорохом сорвался с дерева лист. Максим ощутил пыльный запах выгоревшей травы — под головой была мягкая подушка из сухих стеблей и опавших листьев.

Максим усмехнулся. Вздумал бы так прилечь на обочине какой-нибудь российской дороги! Угодил бы в мазут, пропорол ногу ржавой проволокой, порезался разбитой бутылкой и свалился на гору пластиковых упаковок.

Он не позволил себе залеживаться. Открыл глаза, сел. Обнаружил, что, сам того не заметив, устроился между двумя надгробными плитами. Римляне обожали хоронить умерших вдоль дорог — легче было навещать. (В самом городе могли покоиться только непорочные весталки.) Разумеется, отдельного погребения удостаивались лишь состоятельные граждане, бедняков бросали в общие могилы.

Поднимаясь, Максим скользнул взглядом по надгробным надписям. Они оказались на удивление понятны.

Максим подумал, что хотел бы заслужить такую эпитафию.

…Солнце клонилось к закату. Максим дважды спрашивал у встречных путников дорогу и понимал, что идти еще далеко. Разумнее было бы заночевать, но всякая задержка казалась Максиму непростительной. Он не сдавался, упорно одолевая милю за милей.

Дорога спустилась в чашеобразную впадину, заросшую дубовым лесом. Дубы мало напоминали северные: тонкоствольные, с узкими ветвями, зубчатыми листьями. В закатных лучах листва их казалось медной.

Где-то в лесу стучал дятел. Когда дятел умолк, наступила тишина. В двадцатом веке Максим такой и не слыхивал — вечно где-то работали моторы, выли насосы, шумели поезда. Да и в самом Риме спасения не было от криков и грохота.

В лесу царила совершенная тишина. Не перекликались птицы. Даже листья не шелестели. Максим различал только шорох собственных шагов.

Темнота наступила почти мгновенно. Максим брел, скорее угадывая, чем видя дорогу. На небе одна за другой вспыхивали крупные южные звезды. Какая-то птица сорвалась с ветки, пролетела совсем рядом, Максим даже почувствовал колебания воздуха от взмахов огромных крыльев. В который раз его обуяла досада на ничтожность собственных знаний.

Тут он все-таки потерял дорогу, запнулся о длинные стебли травы и упал. Понял, что больше идти не может, как бы ни подгонял себя. Слишком темно. Ковылять всю ночь, ощупью отыскивая дорогу, и без сил рухнуть к утру, так и не добравшись до цели? Нелепо.

Мысль об остановке была нестерпимой, но сделать он ничего не мог.

Плотно завернулся в плащ, актер вытянулся на траве и, мысленно возблагодарив заботливого юестиария, мгновенно уснул.

Открыл глаза еще затемно. Звезды выцветали, близилось утро. Несмотря на теплый плащ, Максим замерз. От неудобной позы тело затекло. И все же он чувствовал себя отдохнувшим. Не задерживаясь ни на минуту, пустился в путь. По холодку шагалось легко. После двух часов бодрого марша Максим увидел впереди узкий мост, переброшенный через речушку.

Максим запамятовал, какой богине был посвящен этот источник. Помнил только объяснения встречных: идти надо берегом, вниз по течению. Сбежал к воде, плеснул пару горстей в лицо, напился. И снова — наверх, и снова — бегом. Чем ближе была цель, тем сильнее сжигало беспокойство. Что, если опоздает?

Уже совершенно рассвело. Под ноги легла откуда-то взявшаяся широкая аллея. Максим мчался меж высоченных каштанов. Потом оказался среди дубов, и не таких рахитичных, как повсюду, а мощных, исполинских, насчитывавших, видно, не одну сотню лет.

Меж деревьев промелькнуло изваяние. Бронзовый колосс сжимал в вытянутой руке золотые молнии.

«Роща Юпитера!»

Максим еще наддал и выскочил на мощеную дорогу. Увидел море. Тирренское море.

И сразу пронзительно ясно вспомнил, как впервые увидел Черное море. Он ехал в пионерский лагерь (автобус поднимался по спиральной горной дороге), и с перевала открылось море. Максим не помнил, что именно его потрясло — громада воды, цвет ли, но он просто прилип к стеклу. Автобус пошел вниз. Море все приближалось, приближалось, пока не скрылось за рядами пирамидальных тополей. Максим едва дождался первого купания. Его, с пятеркой других ребят, поселили в одном из деревянных домиков, лепившихся по склону горы (Максим этим очень гордился, потому что малыши жили в каменном корпусе), и море было видно из окна. Их повели купаться еще до завтрака, сразу после линейки, как только был поднят лагерный флаг. Максим впервые почувствовал под ногами гладкую, прохладную, не успевшую разогреться на солнце гальку.

Девочки из отряда любили собирать обточенные водой камешки. Белые, точно сахарные, и разноцветные. Вынутые из воды, камешки скоро высыхали и тускнели. Максим предпочитал отыскивать выброшенные на берег ветки и корни. Долго всматривался, решая, что напоминает неровный кусок дерева. А потом выстругивал разные фигурки, раздаривал малышам. Младшие ребятишки ходили за ним по пятам.

Максим вспомнил прощальный костер, песни на берегу, брошенные в воду монетки… И снова автобус взбирался к перевалу, на вершине как бы помедлил и покатился вниз. Море скрылось.

…Тирренское море было не синим — зеленоватым. Волны набегали на песок и отползали, оставляя лопающиеся пузырьки пены.

В отдалении высился белый дом. «Вилла Сервии?!» Максим рванулся было вперед, но представил себя (потного, запыленного) — скинул на песок плащ и тунику, отбросил ненужную дубинку и, разбежавшись, кинулся в волны.

Солнечные лучи пронизывали воду, золотой сетью ложились на дно. Максим нырнул, поплыл под водой, оттолкнулся от дна, вынырнул, отдышался и снова нырнул. Повернул к берегу.

И остановился по пояс в воде. Ни плаща, ни туники на берегу не было. Похитители даже набедренной повязкой не побрезговали! Только дубинку презрели. Максим огляделся. Воров, разумеется, и след простыл.

Максим вообразил, как выскакивает из воды и мчится нагишом по дороге, потрясая дубинкой. Картина не радовала. Ощущать себя «голым инженером» было обидно и неприятно. Максим растерянно озирался. Бестиарий упорно сулил ему встречу с грабителями. Максим приготовился ко всяким неожиданностям, но такого не предвидел. Лучше бы ему встретиться с разбойниками лицом к лицу. Тогда, во всяком случае, мог бы защищаться. А теперь…

Максим вновь оглядел берег.

Судорожно искал выход из положения. Укрыться в ближайших кустах? А что потом? Голышом явиться к Сервии с Корнелией? Или пробираться в Рим?

Максим вообразил, как, запыхавшись, вваливается в каморку на Авентине. Сложился пополам от хохота, представив лица Тита Вибия и Гефеста.

Можно, конечно, соорудить из веток и травы «юбочку папуаса». Все лучше, чем нагота. Да, но Сервия… Он резко оборвал смех. Собственное положение было комичным. А рядом разыгрывалась трагедия. Сервия считает погибшими и брата, и его самого. А он — в двух шагах, и не может ничего сообщить!

Что делать?!!

Спрятаться в кустах, у первого же путника попросить плащ?

Вдали на дороге показалась одинокая фигура. Максим смотрел, загородившись рукой от солнца. «Женщина. Этого не хватало!»

Женщина приближалась. Двигалась как-то странно. Точно слепая. Отходила к обочине, потом выступала на середину дороги, то резко останавливалась, то бросалась бежать. Максим невольно вспомнил, как изнывал в камере. Срывался с места, метался из угла в угол, потом, отчаявшись, падал на тюфяк.

И тотчас, прежде еще женщина приблизилась. Максим угадал: Сервия! Это Сервия! Не могла усидеть дома. Но и уйти никуда не могла.

«Она ничего не знает! Марцелл не успел отправить гонца!»

Максим отер ладонью мокрое лицо. Главное — Сервия жива и невредима! Но тотчас жаркой волной накатило смущение. Окликнуть ее? Лучше утопиться!

Максим взял себя в руки. Позволить ей уйти? А там, дома, что она сделает с собой? И как поступит Корнелия?

Не вылезая из воды, он помахал рукой.

— Salve!

Сервия остановилась, вгляделась… Закричала. Бросилась к воде. Снова закричала. Упала на колени.

Опережая вопрос, Максим завопил во всю мощь легких:

— Марцелл жив!

Сервия вскинула руки над головой. Захлебываясь, восклицала что-то. Максим разобрал отдельные слова. Сервия благодарила всемогущего Юпитера. И милосердную Юнону. И Диану-охранительницу, и покровительницу влюбленных Венеру. И Нептуна…

Максим удивился. При чем здесь повелитель морей? Догадавшись, едва не утонул на мелководье. Сервия, не иначе как вообразила: его били — не добили и сбросили в Тибр, тело вынесло в море и прибило к берегу — как раз напротив виллы.

Сервия уткнулась лицом в песок и не двигалась.

— Сервия!

Она подняла голову. Тихим, надломленным голосом позвала:

— Иди сюда!

— Не могу! — ответствовал Максим.

— Почему?

— Одежду украли!!!

Сервия секунду осмысливала, затем повалилась на песок уже от смеха. Максим тоже не мог удержаться. Хохотали долго, неистово, взахлеб.

Сервия начала успокаиваться первой. Сняла покрывало, призывно помахала в воздухе. Максим громко фыркнул — покрывало было прозрачное. Это сообразила и Сервия. Засмеялась. Сняла с себя верхнюю тунику.

— Выходи!

— Отвернись!

Она послушно повернулась спиной. Максим, уже начинавший стучать зубами, выскочил из воды. Тунику он обернул вокруг бедер, точно широкое полотенце. После этого опустился на песок рядом с Сервией. Они посмотрели друг на друга и снова засмеялись.

Сервия не отводила от него глаз. За полтора суток осунулась — не узнать. Даже глаза, ее невероятные прозрачные глаза, затуманились от тревоги. Максим с нежностью коснулся ее щеки.

— Как ты похудел, — прошептала Сервия, в свою очередь касаясь его щеки и губ.

Максим поцеловал горячую ладонь. Между ними еще ничего не было сказано, а уже все решилось. Отныне они будут вместе — навсегда.

— Домициан убит, — проговорил Максим. — Ни тебе, ни Корнелии больше нечего бояться.

Она не отводила глаз. Максим видел, как рассеивается, тает дымка утомления, страха, отчаяния. Сервия вздохнула. Улыбнулась прежней, пленительной улыбкой.

— Максим…

Он привлек ее к себе. Несколько раз поцеловал темные с медным отливом волосы. Она крепче прильнула к нему, но сразу с тихим возгласом отстранилась, вскочила на ноги.

— Корнелия! Корнелия ничего не знает! Оплакивает моего брата!

Сервия побежала к дому. Максим — за ней. За спиной послышался перестук копыт. Максим обернулся, увидел приближающегося всадника. Верховой был в поту, конь — в мыле. Сервия оглянулась. Воскликнула:

— Квинт!

Верховой осадил коня. Спрыгнул на землю. Даже не взглянул на Максима, выпалил:

— Живы оба: твой брат и чужеземец. Император убит.

«Гонец Марцелла! — Максим тихонько усмехнулся. — Вовремя, ничего не скажешь».

— Спеши на виллу, — приказала Сервия гонцу, — предупреди Игнему.

Пошатываясь от усталости, посланец устремился к дому. Сервия с улыбкой повернулась к Максиму.

— Теперь нам незачем торопиться.

Максим заключил, что гонец и впрямь прибыл вовремя.

Сервия присела на песок. Максим остался стоять, прислонившись спиной к бронзовому стволу пинии. Ствол был горячим, шероховатым. С моря поднимался свежий ветерок. Запах разогретой на солнце смолы смешивался с запахом соли и водорослей. Зеленые волны с легким шелестом набегали на песок. Сквозь густую хвою просвечивало незамутнено-синее небо.

Максим рассказал, как его отвели в подземелье и как выпустили. Обо всем, случившемся в промежутке, предпочел умолчать. Поведал о встрече с Марцеллом, о спешном сборе сенаторов, избрании императором Нервы.

Сервия слушала, не перебивая. И все время легонько гладила его ладонь. Так, словно убеждалась: это не сон, он жив, он рядом. Максим оборвал рассказ. Спросил:

— Что ты вытерпела за эти часы?

И снова она мягко улыбнулась:

— Не спрашивай. Все позади.

Вскинула руки, поправляя рассыпавшиеся волосы. Максим смотрел, как скользят по ее золотисто-смуглым плечам солнечные блики. Присел на корточки рядом, дотронулся до ее обнаженного локтя.

— Послушай, Сервия… Как можно получить римское гражданство?

Она напомнила:

— Брат обещал…

— Э-э… — начал Максим. — Зачем же его затруднять. Как получить гражданство?

— Лучше всего… — Сервия лукаво прищурилась, — родиться римлянином.

— Это мне уже не грозит, — вздохнул Максим.

Несколько минут они молча улыбались друг другу.

— Тогда… Надо, чтобы тебя усыновил римлянин.

Максим рассмеялся. Вообразил: благородный отец ведет за руку великовозрастного отпрыска.

— Сервия, я совершеннолетний.

— Что это значит?

— Ну, не маленький.

— Понимаю. У нас говорят: снял буллу[33].

— Что?

— Булла… Талисман. В шестнадцать лет юноша снимает буллу. После этого считается взрослым.

«А у нас — получает паспорт. Только подчас взрослым так и не становится». Максим вспомнил причитания одной мамаши, отпускавшей сына на три дня в другой город: «Бедный мальчик!» А мальчику было за сорок. Горько убивалась родительница, что целых три дня не сможет ему прислуживать.

— Возраст не важен, — сказала Сервия. — На днях Рубрий Постум усыновил своего племянника. А они почти ровесники. Просто у Рубрия нет наследников… Брат намеревался просить одного из друзей. Гней Цецилий человек небогатый и был бы рад получить во владение эту виллу, — Сервия махнула рукой в сторону белого особняка. — Взамен охотно согласился бы усыновить…

— Не нужно, — прервал Максим.

Сервия вскинула ресницы. Во взгляде ее читалось: «Ты очень горд».

— Есть ли иной способ? — спросил Максим.

Сервия медленно произнесла:

— Римское гражданство можно заслужить.

Максим улыбнулся:

— Подождешь? Пока отличусь?

Она улыбнулась в ответ:

— Уверена, долго ждать не придется.

И повторила фразу, сказанную однажды:

— Хотела бы, чтобы мой муж, вместо знатного имени и богатства, обладал иными достоинствами.

— Не все римлянки столь здравомыслящи.

— Я поумнела в замужестве.

Максим едва не лишился дара речи.

— Ты… замужем?

— Была, — откликнулась она недовольно. — Расстались, года не прожив.

— Кем был твой муж? — Максим постарался спросить как можно небрежнее: «Разумеется, я не ревную».

— Никем, — равнодушно откликнулась она. — Даже лица вспомнить не могу.

Помолчав, лукаво осведомилась:

— А тебя не поджидает дома… высокая, светлоглазая?..

«Я выдал ее замуж», — чуть не брякнул Максим.

Женился еще студентом. С женой они не ссорились, не скандалили. Только — после четырех лет брака — с удивительным единодушием начали подыскивать работу в разных театрах. Когда у жены появился новый поклонник, неизвестно, кто больше возликовал — она сама или Максим, с которого слагалась всякая ответственность.

Знакомые удивлялись: «Такой хороший брак». Максим пожимал плечами. Не станешь же всем и каждому объяснять, что противно… Противно, когда актриса растрачивает свой талант, соглашаясь играть истеричек, алкоголичек, девиц легкого поведения и даже — сниматься в рекламе. Других ролей не предлагают? Лучше уж вовсе не выходить на сцену! Какое там понимание, общий путь… Если человек продается, не все ли равно — где и как? Противно!

— Нет, меня никто не ждет.

— А дети?

— Детей нет.

Сервия улыбнулась серьезно и ласково:

— Верю. Ты не можешь оставить близких.

Максим крепко прижал ее к себе. Но тут начала сползать «набедренная повязка». Максим постепенно разжал объятия.

— Сервия, нельзя ли раздобыть нормальную одежду?

— Конечно, — засмеялась она. И спохватилась: — Ты же голодный.

Максим не стал отрицать. Вместе они направились к дому. Взоров непорочной весталки Максим не стал смущать, дождавшись, пока вынесут одежду. Только после этого вступил в особняк.

Оказался в просторном атрии, в окружении колонн и статуй, среди которых сразу узнал два изваяния. С мраморных постаментов надменно взирали Сервия и Марцелл. Скульптор польстил хозяевам виллы, придав им образы божественных двойняшек — Аполлона и Артемиды. Брат натягивал лук, сестра доставала стрелу из колчана. Лица обоих были величественны и бесстрастны.

Максим улыбнулся. Такими же Сервия с Марцеллом представлялись и ему — при первых встречах. А сейчас… Он оглянулся на Сервию, вспомнил, как Марцелл смотрел на спасенную весталку, и посочувствовал скульптору. Бедолага не ведал, сколько нежности и счастья могут излучать лица гордого сенатора и знатной патрицианки.

Зашелестели легкие шаги, и в атрий ворвалась Игнема. Уже знала о появлении Максима и выбежала навстречу.

Увидев ее, актер невольно остановился. Никогда, даже на краю могилы, у весталки не было такого помертвевшего лица.

— Марцелл? Где Марцелл?

Имя билось коротко и стремительно, будто сердце больного. Игнема не поверила гонцу, привезшему добрые вести, не верила улыбке Максима. Взор ее беспомощно метался, отыскивая — и не находя — Марцелла.

— Он остался на Палатине, — как можно мягче отвечал Максим.

— Остался… навсегда? — выдохнула Корнелия. «Остался — мертвый?» — утверждал ее взгляд.

Казалось, силы ее иссякали, точно песок в часах.

— Он жив и здоров, — произнес Максим чуть не по слогам, разговаривая, как с больным ребенком. — Ты слышишь? Марцелл невредим.

Весталка смотрела на него, не сводя глаз. Потом медленно проговорила:

— Гонец сказал: вы живы, Домициан убит. Разве такое возможно?

Максим хотел заговорить, но она остановила его движением руки.

— Я знаю Марцелла. Он и умирая слал бы успокоительные вести, чтобы мы как можно дольше ничего не знали. Дольше жили…

Максим беспомощно обернулся к Сервии. Она подошла и взяла Игнему за руку.

— Поверь, все хорошо, — сказала она.

— Ты уже обманула меня, — отстранилась Игнема. — Почему я должна тебе верить?

— Тогда посмотри на меня. Просто посмотри.

И Сервия улыбнулась.

— Марцелл — рядом с новым императором, вершит судьбы империи, — прибавил Максим.

Вряд ли Игнема расслышала его слова, она неотрывно смотрела на Сервию. Постепенно из глаз весталки исчезло обреченное выражение; лицо ее, подобно зеркалу, засияло отраженным светом.

— Марцелл жив, — тихо промолвила Игнема и закрыла глаза руками.

Сервия быстро отвернулась, накинув на голову прозрачное покрывало.

— Только не плачьте… — всполошился Максим. — Умоляю, не плачьте.

Корнелия-Игнема отвела руки от лица, глаза ее оставались сухими. Весталка, погребенная заживо и вернувшаяся с того света, не могла лить слезы.

— Я все расскажу, — начал Максим, — и вы поймете, что бояться нечего…

— Нечего бояться? — перебила Игнема. — Значит, мы можем вернуться в Рим? Сервия!

— Да, конечно! — поддержала сестра Марцелла. — Возвращаемся немедленно.

Она повернулась к Максиму, положила руки ему на грудь.

— Отдохнешь — и сразу в дорогу. Не бойся, мы не станем обузой, не задержимся в пути. Сюда приехали налегке, без вещей, так же и вернемся. У нас прекрасный экипаж, а если хочешь, поскачем верхом.

— Это будет чудесное путешествие, — вторила Игнема. — Плавно катится экипаж… Рощи наполнены шелестом листвы и редким посвистом птиц. Издалека доносится блеяние овец. Дорога вьется то среди залитых солнцем полей, то в тени лесов… Иногда на обочине можно заметить чутко замершего зайца, а порой среди деревьев мелькнет лисица, — она замолчала и улыбнулась Максиму. — Так мне рассказывала Сервия. Я никогда прежде не выезжала из Рима — до той ночи, когда мы бежали. Но тогда… Я не помню, как мы добрались до виллы.

— Не думай об этом, — быстро сказал Максим. — Все закончилось хорошо.

— И мы возвращаемся домой, — подхватила Сервия. — Я немедленно распоряжусь…

Она вскинула руки, чтобы хлопком в ладоши призвать слуг.

— Подожди, — Максим сжал ее тонкое запястье. — Не надо спешить. Прежде хорошенько отдохнем… Я устал и проголодался…

Он надеялся выиграть время и за столом осторожно втолковать женщинам, что их приезд в Рим нежелателен. Пока. Пусть император Нерва утвердится на троне, а Элиан и преторианцы выкажут надлежащую покорность.

— Я велю приготовить экипаж и только… — отозвалась Сервия, взглядом отыскивая кого-нибудь из слуг.

— Не торопись.

Женщины переглянулись и вдруг подступили к Максиму вплотную.

— Мы отправляемся в Рим, — утвердительно проговорила Сервия.

— Сегодня, — поддержала Корнелия.

— Нет, нет, — быстро возразил Максим, — лучше оставайтесь на вилле.

Сервия с Игнемой вновь посмотрели друг на друга, а затем на Максима — долго и пристально. Под этим взглядом актеру стало неуютно.

— Значит, ничего еще не кончено, — горько промолвила Сервия, опускаясь на табурет.

— Почему ты не скажешь правду? — упрекнула Игнема. — Нам хватит сил выслушать. Мы…

— Игнема, я знаю… — Максим безнадежно помотал головой и взмолился: — Дайте мне чашу вина. В горле совсем пересохло.

— Снова расстанемся… — безнадежно прошептала Сервия. — Когда ты уедешь?

— Могу остаться до вечера, — постарался жизнерадостно ответить актер.

— До вечера? — Ее голос дрогнул.

Но, не желая расстраивать Максима, Сервия тут же заговорила о другом.

— Все время забываю: ты голоден и должен отдохнуть.

Она призвала управителя.

Извиваясь от смущения, старый раб залепетал, что хозяйка не предупредила о приезде гостя заранее, поэтому никаких изысканных кушаний он подать не может. Максим поторопился вмешаться.

— Я готов довольствоваться малым, лишь бы поскорее.

Управитель, ободрившись, заверил, что все будет подано мгновенно. Потом, поймал взгляд хозяйки, клятвенно пообещал, что расстарается и найдет, какими блюдами удивить и порадовать гостя.

Усердие старого раба передалось остальным слугам, и вокруг Максима закрутился вихрь. Этим вихрем его увлекло в термы, потом в триклиний[34].

Окна летнего триклиния смотрели на море, доносился плеск волн. Сервия полулежала за столом. Максим занял место рядом с ней, Корнелия — по другую сторону стола. Виночерпий наполнил чаши. Максим смотрел, как золотистая струя льется в чаши. Актер не мог поверить, что лишь сутки назад выбрался из темницы. Вспомнил холод каменных стен, мрак и тишину подземелья.

Сервия резко вскинула руку, веля рабам задернуть занавесь и скрыть водяные часы. Она не желала вспоминать о неумолимом времени.

Неумолчно пели волны, солнечная рябь скользила по потолку триклиния, золотилось вино в чашах, густой аромат источали поздние розы, наспех срезанные садовником и брошенные под ноги пирующих самим управителем.

Сервия с Игнемой одновременно подняли кубки и выплеснули чуть не все вино — в жертву богам. Максим последовал их примеру, чувствуя, что и ему нужно как следует поблагодарить судьбу. Затем они молча отпили по оставшемуся глотку, заново переживая и опасность, и невероятное избавление.

Максим думал: Сервия удалит слуг, чтобы поговорить без помех. Но обе женщины терпеливо ждали, пока дорогой гость подкрепится. Лишь когда была подана последняя перемена блюд, рабов отпустили.

— Расскажи, что случилось в Риме, — попросила Игнема.

Актер повторил свою историю, ни словом не уклоняясь от того, что поведал Сервии. Волнение, вызванное его повествованием, улеглось не сразу. Тихо, прерывисто Сервия сказала:

— Брат пришел ко мне. Заявил, что тебя схватили… что мы должны немедленно уехать. Я просила разрешения остаться.

Максим слушал, плотно сжав губы. Видел Сервию, отчаянно вцепившуюся в край тоги Марцелла: «Позволь… Мне незачем уезжать… Я не переживу»… Представлял, как Марцелл выслушивает ее мольбы, остается непреклонен. Сервия поднимается, спокойно говорит: «Я сделаю, как ты скажешь». Произносит это так, что Марцелл пугается. Хватает сестру за плечи, смотрит в глаза, твердит: «Ты должна спасти Корнелию».

— Марцелл обманул меня, — быстро произнесла Игнема. — Прислал раба с письмом, заверил: уедим вместе. За городской стеной меня встретила Сервия, пообещала, что Марк нас нагонит. Я послушала.

Судя по тону, Корнелия до сих пор не могла себе этого простить.

— Потом я заподозрила истину…

Максим вообразил, какая сцена разыгралась на дороге. Сервия окаменевшими губами твердит: «Брат просил. Я поклялась тебя увезти». Корнелия пытается вырвать у конюха повод: «Я не расстанусь с Марком!» Сервия хватает ее за руку: «Ты его только погубишь!»

Каким доводам вняла Игнема? Или Сервия даже не пыталась ее образумить? Просто, повалившись на колени, твердила: «Не покидай меня. Останемся вместе. Вместе дождемся вестей. Последуем за погибшими — вместе»…

— Приехали сюда… и стали ждать, — Сервия поднесла руку к горлу.

Максим схватил ее ладонь, крепко сжал. Прошло не меньше минуты, прежде чем Сервия вновь заговорила:

— Максим, прошу тебя… — Она умолкла.

Максим стиснул зубы — отлично понял просьбу, но исполнить не мог. Он и сам мечтал забрать Сервию в Рим, однако прекрасно знал, что не сделает этого.

Тогда вмешалась Корнелия.

— Почему мы не можем вернуться теперь, когда в Риме новый император?

Максим смотрел в сторону.

— Лучше вам остаться здесь.

— Почему? — настаивала Корнелия. — Вряд ли Нерва окажется страшнее Домициана.

— Выждем, пока он проявит себя.

И, видя, что женщины готовятся умолять, Максим сам взмолился:

— Пожалуйста, потерпите. Знаю, труднее всего — ждать в бездействии. Но прошу вас обеих — ради моего спокойствия и Марцелла. Помогите нам немного: избавьте от тревоги за вас. Страсти улягутся; Марцелл сам позовет вас в город. Думаю, мечтает о вашем приезде не меньше, чем я.

Сервия с Игнемой долго смотрели — сначала на него, потом друг на друга. Наконец опустили глаза, сдаваясь.

— Хорошо. Сделаем, как велите вы с Марцеллом.

У Максима вырвался облегченный вздох.

— Надеюсь, писать вам не запретите? — шутливо осведомилась Корнелия.

— Будем просить об этом, — улыбнулся Максим.

Занавеси на дверях раздвинулись, в триклиний заглянула Лавия. Несомненно, как и все в доме, знала: получены добрые вести. Максим отметил: черноглазая смуглянка не утратила ни свежего румянца, ни жизнерадостной улыбки. «Порадую бестиария».

— Что передать друзьям в Риме? — спросил Максим.

Лавия засмеялась, пряча глаза. Ответила:

— Что их помнят и ждут.

…Легкая занавесь скрыла водяные часы, но не могла скрыть приближения ночи. Сначала зазолотились облака над морем, потом порозовело небо, легли длинные фиолетовые тени. Дневной свет начал меркнуть, надвинулся мрак, и Сервия приказала зажечь светильники. Испуганно посмотрела на Максима: «Еще не сейчас. Не теперь», — заклинал ее взгляд.

Максим не мог задержать время, а потому задержался сам.

…До расставания оставались уже не часы, а минуты. Истекли и они. Максим простился: с Лавией — приветливо, с Игнемой — ласково, с Сервией — нежно. Он увозил послание Игнемы к Марцеллу, а с Сервией договорился обменяться письмами через три дня.

Домой Максим возвращался с удобствами: Сервия предоставила экипаж. Максим с удовольствием вытянулся на мягких подушках. Возница попался неразговорчивый. На вопросы либо кивал, либо мотал головой. Время от времени принимался насвистывать. Максим подхватил незатейливый мотив, потом затянул свой. Возница поддержал. Подъезжая к городским воротам, они бодро насвистывали арию Тореадора.

— Живее, живее, — понукал бестиарий.

Максим спросонья никак не мог попасть ногой в башмак. Наконец затянул ремешки.

— Бежим! — скомандовал бестиарий.

— Что случилось?

— Потом узнаешь.

Они вприпрыжку спустились по лестнице.

Накануне, возвратись от Сервии, актер не застал дома ни сенатора, ни бестиария. Поднялся в свою каморку и заснул мертвым сном. Пробуждение было внезапным. За плечо его тряс бестиарий, приговаривая:

— Живее! Тебя требует Марцелл.

— Он вернулся?

— Ждет на Палатине.

— Лавия… — Максим желал отчитаться о поручении.

Бестиарий отмахнулся: до Лавии ли теперь — расскажешь по дороге.

Максим оделся, и они побежали. На бегу актер повествовал о путешествии на виллу. Был очень краток: галоп не располагал к пространной беседе:

— Лавия… тебе… привет.

— Сервия? — полюбопытствовал бестиарий.

— За меня… замуж.

Было раннее утро. Мрак редел, уже можно было различить контуры домов и силуэты людей. Все больше народу выплескивалось из переулков на широкие улицы. На работу поспешали кожевники, стеклодувы, плотники, каменщики, пекари, водоносы. Максим знал эту предрассветную суету: самому пришлось побегать, когда искал работу.

Но сегодня ему казалось, что все двигаются быстрее, чем обычно. «Ясно, беднота спешит. В аристократических кварталах будет иначе».

Максим с бестиарием взлетели наверх по лестнице, ведшей на Палатин. Первыми, кого увидел Максим, были мчавшиеся галопом рабы-носильщики, волочившие на плечах паланкин какого-то сенатора. Сам сенатор, вместо того чтобы величаво возлежать на подушках, раздвинул занавески и подгонял рабов нетерпеливыми окриками.

Актер едва успел увернуться. Прямо на него неслись двое жрецов, подобрав полы длинных белых одеяний. Отпрыгнув в сторону, Максим оказался на пути вельмож, одетых в одни туники. Вельможи передвигались крупной рысью, рабы на ходу пытались намотать на них тоги.

Максим снова отскочил, уступая дорогу, и столкнулся с сенатором Марцеллом. Сенатор, как уже без удивления отметил Максим, тяжело дышал и промакивал лоб краем плаща.

— Игнема… — начал Максим, полагая, что сенатор жаждет услышать о любимой женщине.

— Скорее. Император ждет, — перебил Марцелл.

И они побежали.

Максим понял: все, что он вознамерится сегодня сказать, придется говорить на бегу.

— Игнема жаждет… тебя видеть.

— Сам тоскую, — отвечал Марцелл, судорожно глотая воздух. — Некогда… Тут такое… Императорские доносчики… Двоих растерзали… Третьего едва отняли… Казна пуста…

Они обогнули храм Юпитера и оказались перед фасадом Палатинского дворца. Здесь царила небывалая суета. По торопливости, проявляемой придворными, можно было судить об их положении при новом цезаре. Самые почтенные, самые заслуженные сенаторы лишь мелко семенили, изображая бег. Молодежь летала вихрем. Слуги и вовсе носились как угорелые.

С Палатина суета расползалась по всему городу.

Нерва в спешке пришел к власти — избрав его, сенаторы лишь на секунды опередили преторианцев. Вероятно, император намеревался сохранить взятый темп.

Максим сообразил: Домициан был в расцвете сил, Нерва — стар. Домициан мог не спеша расходовать дни. Нерва — нет: слишком мало их оставалось; император хотел свершить все задуманное.

Судя по всеобщей спешке, планы у нового императора были грандиозные. «Вот тебе и паралитик!»

…Император Нерва не пожелал занять великолепные апартаменты своего предшественника. Максим его прекрасно понимал: пусть кровь с мраморных полов уже смыта, но жить в комнатах, где только что зарезали человека?..

Нерва презрел пышный дворец Домициана и поселился в гораздо более скромном доме Октавиана Августа. Это был двухэтажный особняк, украшенный изящно, но без вычурности, с небольшими, почти тесными комнатами. И внутренний двор, и комнаты, предшествовавшие императорским покоям, были забиты народом. Гул стоял, как на Бычьем Форуме в базарный день. Между сенаторами и всадниками, дожидавшимися приема, сновали императорские слуги. Одного за другим провожали к императору. Максим отметил, что у дверей не было часовых.

Максим с Марцеллом остановились, дожидаясь своей очереди.

— Хочу выпросить для тебя гражданство, — заявил сенатор.

Максим тотчас вскинулся.

— Не нужно.

— Почему? — опешил Марцелл.

— За какие заслуги?

Взгляды их встретились. По лицу сенатора отчетливо читалось: «За убийство Домициана».

Максим криво улыбнулся: «Такими заслугами не хвастают».

Марцелл согласно опустил глаза.

— Но я обещал. — Уверенно спросил: — Ты ведь хочешь получить гражданство?

— Хочу заслужить.

Максим ответил просто, без патетики, как отвечает Чацкий в исполнении Виталия Соломина:

И сразу понял, что ответ пришелся по сердцу Марцеллу.

В эту минуту их позвали к императору. Следом за слугой они вошли в широко распахнутые двери.

Император полулежал на кушетке, просматривая какой-то папирус. Возле императора суетился раб: ловко подсунул подушку под локоть цезаря, обмакнул в чернила тростниковое перо, принял подписанный свиток, свернул и приложил печать.

Избавившись от свитка, Нерва приветствовал сенатора. Пусть Марцелл извинит, что Нерва не встает ему навстречу. Посетителей много, а силы уже не те. Коротким жестом предложил Марцеллу сесть. Сенатор безмолвно повиновался, Максим встал за его спиной. С любопытством посмотрел на императора.

Вероятно, в молодости Нерва был очень красив. Даже сейчас, несмотря на следы долгой, изнурительной болезни, его лицо привлекало. Нос с горбинкой, открытой лоб, высокие скулы, красивого рисунка губы. Правда, щеки впали, а кожа приобрела пергаментный оттенок.

— Сотни слуг, — гневно сказал император, словно продолжая прерванный разговор. — Одни пишут, другие запечатывают, третьи относят… И полагают, что изнурены работой. Всех бездельников вон. Нужен один — толковый, расторопный…

— И преданный, — добавил Марцелл. — Я привел такого.

Обернувшись, указал на Максима. Нерва впился в него взглядом. Актер молча поклонился. Марцелл продолжал его расхваливать.

— Заслуживает полного доверия. Способен думать и действовать. Может угадать опасность, вмешаться, предотвратить беду. Одобрить и поддержать разумное начинание. Ты уже слышал о нем. Это прорицатель.

— Прорицатель?!

Нерва уставился на актера. Смотрел, откинув голову, как смотрят дальнозоркие люди. Смотрел со страстным любопытством.

— Это ты предсказал гибель Домициану?

Максим кивнул.

— Как же прочел его судьбу?

— Без труда.

«Что посеешь — то пожнешь». Максим от волнения никак не мог перевести простую пословицу. Глагол «сеять» помнил, а вот глагол «жать»… Сказал:

— Растет посеянное.

Нерва понял. Обернулся к Марцеллу:

— Благодарю. И больше не удерживаю.

В тоне императора звучало явное: «Можешь идти работать». Марцелл беспрекословно повиновался. Максим остался с императором. Нерва быстро обратился к нему:

— Говорят, ты угадал мое возвышение?

— Да.

— Вот как. Удивительно, — бледные губы Нервы сложились в насмешливую улыбку. — Конечно, я занимал почетные и ответственные должности. Дважды был удостоен консульского звания. Но даже в самых дерзких мечтах не воображал себя повелителем мира.

— Значит, тебе и можно доверить власть.

Нерва снова улыбнулся:

— Тебе открыто будущее… Скажи…

Нерва на мгновение умолк. Максим молча ждал, пытаясь понять, чего именно добивается от него император.

— Я римлянин, — сказал Нерва. — Хочу знать, принесу ли благо Риму.

Максим округлил губы, но вовремя удержался от свиста. Когда в институте они проходили древнюю историю, он как раз ухаживал за своей первой женой. До занятий ли тут было? Потом, правда, принялся за историю Рима самостоятельно. Максим ясно представил страницу учебника. Нерве там было уделено ровно два абзаца. Предыдущая глава была посвящена злодеяниям Домициана, последующая — подвигам Траяна.

«Вспомнить бы хоть слово! Говорили тебе: учись, невежда, учись!» Максим попытался рассуждать здраво. Если Нерве уделено так мало места в учебниках, значит, никаких потрясений Рим при нем не переживал. Протекали те мирные дни, которые вспоминаются потом, как высшее счастье.

Максим лихорадочно искал слова. Что сказать цезарю? «Дашь Риму долгожданный покой»? Тут он вспомнил суматоху на Палатине. Нет, покоя римлянам Нерва никак не даст. «Так ведь и Домициан не давал покоя. Никто при нем не был спокоен ни за жизнь свою, ни за имущество. Домициан умерщвлял Рим. Значит, Нерва…»

И Максим торжественно обещал:

— Оживишь Рим.

Император испытующе посмотрел на него.

— Известно, за дурное предсказание можно поплатиться головой. Не всякий осмелится сказать правду.

— Домициану я сказал правду, — спокойно возразил Максим.

— Верно, прости.

Император улыбнулся и как-то удивительно легко выпрямился. Спросил:

— Желаешь остаться при мне?

— Да, желаю.

Нерва щелкнул пальцами.

— Аргуса сюда.

Раб метнулся к двери. И тотчас в комнату ворвался плотный седой мужчина. На ходу он давал указания слуге, семенившему следом. Тот спешно записывал. Седой мужчина подскочил к столу и вывалил на него груду свитков.

В глазах Нервы полыхнул огонь. В одно мгновение император катапультировался с ложа. Вцепился в свитки, как скряга — в золото. Не отрывая глаз от написанного, пальцем указал на Максима:

— Мой новый секретарь. Устроить. Приставить к делу.

…Оказавшись в коридоре, Максим едва не был оттеснен толпой, мчавшейся за Аргусом по пятам. Вольноотпущенник не сбавлял шага, и преследователи перешли на рысь. Более всего Максима удивляло, как мгновенно Аргус вникал в суть. Явно умудрялся держать в памяти сотни дел. За время короткой пробежки от императорских покоев до комнат, где обитали доверенные слуги, Аргус успел выяснить, каков разлив Нила и следует ли ждать хорошего урожая; спокойна ли британская граница; распорядиться о перемещении нескольких когорт на Рейне; известить — от имени императора — о назначении войсковыми трибунами[35] в дунайские легионы…

— Тебе бы крылатые сандалии Меркурия, — сказал Максим, когда Аргус повернулся к нему.

Вольноотпущенник покривил губы в улыбке. Выпалил:

— Ты секретарь. Являешься к императору во втором часу[36]. Приводишь просителей. Находишься подле цезаря. Слушаешь просьбы, записываешь, напоминаешь цезарю.

Максим проделал в уме вычисления — к римскому счету времени уже привык. Второй час — это около шести утра. Рано же начинается «рабочий день» Нервы! Актер вздохнул. Выходит, сам он должен подняться около пяти, еще до зари.

Как секретарь императора, Максим получил в свое распоряжение отдельные комнаты и нескольких слуг. Оставшись в одиночестве, устало привалился к стене. Итак, ему предстояло сыграть секретаря. А он едва умел читать и писать по-латыни!

Максим немедленно послал за Гефестом.

Гефест разбудил Максима затемно. Придирчиво оглядел, украдкой вздохнул. Не так давно сам первым входил по утрам в императорские покои. Исполнял хлопотные, но почетные обязанности. Вел переписку с начальниками легионов и наместниками провинций, получал новости с Дуная и Евфрата, принимал просителей, выслушивал жалобы… и даже обучал латыни подозрительных чужеземцев. И вот чем закончилось! Цезарь Домициан убит, секретарь остался не у дел, а почетное место при новом императоре занял подозрительный чужеземец. О времена, о нравы!

— Поможешь? — тревожно спросил Максим. — Без тебя не справлюсь.

Вольноотпущенник вздернул подбородок. Конечно, не справится! Где ему… Варвару, который и благородную латынь не освоил в совершенстве!

Гефест, привыкший к придворной жизни, принялся наставлять актера, как тому следует себя вести, что делать и что говорить.

— Ты секретарь. Лицо значительное. В подчинении будут десятки слуг. Одному предстоит встречать гостей императора и докладывать о них, другому — провожать к цезарю, третьему — записывать просьбы, четвертому… Тут главное — правильно распределить обязанности.

Максим подумал, что это не составит труда, ибо все обязанности отныне придется исполнять ему самому.

Гефест продолжал урок:

— Затверди, кто из придворных дружнее всего с цезарем, имеет перед ним какие-либо заслуги. Таких гостей провожай к императору беспрепятственно. Это могут быть как сенаторы и всадники, так и вольноотпущенники. Ни чины, ни возраст не учитывай — только степень расположения цезаря.

«Боюсь, придется учитывать, сильно ли занят цезарь».

— Друзья императора первыми явятся его приветствовать. Справиться о самочувствии, поговорить о здоровье… Следом пожалуют гости, не удостоенные особым доверием. Не ошибись. Сперва допусти консулов, за ними — проконсулов, за ними — преторов, за ними — пропреторов[37]. О простолюдинах, конечно, и речи быть не может. Да, — спохватился Гефест, — не упусти главного. Прикажи тщательно обыскать гостей — не прячет ли кто оружия.

Максим заподозрил, что сведения Гефеста безнадежно устарели. Если Нерва распорядился даже убрать от дверей охрану, то обыскивать посетителей тем более не позволит.

— Соблюдай безграничную вежливость. Секретаря ценят за язык. Будь красноречив. Не пренебрегай красивыми оборотами. Например, скажи так, — Гефест приостановился. — Позволь, цезарь, узнать у благороднейшего патриция, что привело его во дворец?

Максим тихонько фыркнул. Из всей этой речи Нерва едва ли вытерпит более двух слов: «Твое дело?» Да и те придется выпаливать.

А Гефест все более входил в образ.

— Помню, мне удалось блеснуть словами: «Великолепнейший из цезарей, удостоишь ли ты своей милостью сенатора Магнеция, снизойдешь ли к его просьбе? Или несчастного ждет отказ?»

«Да или нет?» — безжалостно укоротил Максим.

— Не угодно ли будет цезарю произвести новые назначения, — Гефест в упоении прикрыл глаза и поднялся на носки.

«Кого — куда?» — перевел Максим.

— Мне пора.

Устремился к императорским покоям. Гефест продолжал выкрикивать поучения вслед.

…Нерва уже проснулся и подкреплялся кусочками хлеба, смоченными в вине. Едва завидев Максима, вытер салфеткой губы. Скомандовал:

— Начнем.

Максим пулей вылетел во двор. Приготовился к худшему из бедствий: появлению римских сенаторов в полном составе. «Человек двести — двести пятьдесят!» Актеру предстояло решить: впустить всех разом или по очереди. Разом — не поместятся в крохотной опочивальне. По очереди — прием растянется до бесконечности.

Он перевел дыхание, обнаружив, что во дворе дожидаются человек сорок. Одни стремительно мерили шагами дорожки. Другие собрались в кружок, что-то горячо обсуждая. Третьи уединились в колоннаде, зубря приготовленные речи, чтобы отбарабанить их без запинки.

При появлении Максима все обернулись.

Низенький плотный человечек опередил других претендентов.

— Сенатор Лентул. Хочу пожелать всемогущему цезарю, солнцу и отраде Рима…

«Не примет», — заключил Максим.

Помчался назад в опочивальню.

— Сенатор Лентул желает здоровья…

— Благодарю, ему того же, зови следующего.

Максим, прорысив обратно во двор, возгласил:

— Цезарь желает благополучия сенатору Лентулу и остальным. Долее не задерживает.

Добрый десяток гостей отсеялся.

К Максиму подскочили двое близнецов.

— Братья Метеллы. Пришли благодарить за должности.

Максим полетел докладывать о Метеллах. Ответ цезаря был краток.

— Пусть занимаются делом.

И снова Максим объявил ответ во всеуслышание, заставив разбежаться еще человек пять. «Кажется, уроки Гефеста мне не пригодятся».

Теперь перед ним оказался худой мужчина с очень ясными, улыбчивыми глазами.

— Сенатор Эмилий Тавр. Предлагаю установить надзор за общественными тратами.

Сенатора Тавра Нерва призвал, как призвал смотрителя городских водопроводов и смотрителя дорог. Потом Максим проводил к цезарю архитектора, принесшего чертеж нового Форума. Одет архитектор был в рубище. «Гефест лишился бы сознания, узрев во дворце такого оборванца».

Дородный бородач, носивший всаднический перстень, явился хлопотать о выгодном назначении для себя и сына.

— Некогда, — поморщился Нерва. — Вечером.

Максим занес в таблички имя всадника и его просьбу — двумя ключевыми латинскими словами и пояснением по-русски.

В очередной раз вылетев во двор, Максим узрел Касперия Элиана.

Начальник императорской гвардии широким шагом пересек двор, холодно отвечая на приветствия сенаторов. Касперий Элиан был предан Домициану, потому вызывал страх и ненависть сенаторов. Но пока он оставался начальником девяти тысяч солдат, приветствия продолжали звучать. Элиан криво усмехался, зная цену подобным любезностями и не считая нужным на них отвечать.

Максим не сомневался: многие из сенаторов полагают, что Нерва сместит Элиана, ждут этого с нетерпением.

Максим шагнул навстречу префекту. Тот замер, сраженный изумлением.

— Прорицатель?! Вижу, преуспел. Какая судьба! То темница, то дворец. Служишь новому цезарю?

— И тебе советую, — понизив голос, ответил Максим.

Начальник гвардии пристально посмотрел ему в глаза, но ничего не ответил. Максим поспешил к Нерве. Гефест рассказывал, что преторианского префекта Домициан принимал немедленно, в любое время, когда бы тот ни появился. Актер полагал, Нерве следует поступить так же. Незачем ссориться с Элианом.

Доложил. Показалось — узкое, худое лицо императора вытянулось еще больше.

— Пусть ждет.

Максим, убежденный, что начальника преторианцев не стоит раздражать, возразил:

— За спиной Элиана девять тысяч солдат.

— Знаю, опасен. Потому и поступаю с ним строже, чем с остальными. Иначе Элиан вообразит, что его боятся. Выйдет из повиновения.

Максим всерьез заволновался. Готов был поклясться: Нерва совершает ошибку. На такого человека, как Элиан, нельзя надевать тесный ошейник.

Вернувшись к префекту, актер сказал:

— Цезарь просил тебя подождать.

— Просил?! — На губах Элиана появилась прежняя надменная усмешка. — Император не просит. Даже такой, как Нерва. Приказывает! Хорошо. Я подожду.

В голосе его почувствовалась угроза. Элиан отступил в сторону, и Максим повернулся к очередному гостю. Им оказался Марцелл. Максим провел сенатора к Нерве сразу. Знал, Марцелл с пустяками не явится. По дороге успел сказать:

— Нерва обозлит Элиана. Это ошибка.

Сенатор понял мгновенно. Помрачнел. Вероятно, изучил нрав Элиана куда лучше Максима — как и нрав Нервы.

— Скажу императору.

И уже себе под нос пробормотал:

— Боюсь, бесполезно.

Опасения сенатора подтвердились. Нерва охотно выслушал его просьбу: возвратить осужденных, сосланных Домицианом. Велел Максиму составить список. Но едва речь зашла о начальнике гвардии, на лицо Нервы легла тень.

— Ценю подданных по заслугам. Заискивать ни перед кем не собираюсь.

Максим быстро переглянулся с сенатором, догадываясь, что и того пронзило острое чувство тревоги.

…Император принял начальника гвардии не раньше, чем покончил с остальными делами. Касперий Элиан был краток. Перечислил заслуги некоторых солдат и командиров, предлагая повысить их в чине. Нерва ответил, что решит это позже. «Боится, Элиан возвысит людей, преданных ему лично», — разгадал Максим. Он записал имена и предполагаемые должности, после чего вышел проводить начальника гвардии.

В пустынном коридоре Элиан остановился, настороженно оглянулся по сторонам и крепко сдавил запястье Максима.

— Прорицатель, ответь. Это бедствие надолго?

Не оставалось сомнений, что «бедствием» он именует божественного цезаря.

— Нет, — лаконично отозвался Максим.

— Кто придет после него?

— Солдат.

— Имя?! — потребовал Элиан.

Максим не ответил. Не хватало, чтобы поползли слухи о мнимом претенденте, чтобы власть Нервы, и без того слабая, зашаталась.

Элиан смотрел недоверчиво. Вероятно, думал: прорицатель манит ложной надеждой, заставляет повиноваться немощному цезарю.

Коротко взмахнув рукой, начальник гвардии удалился. Максим почувствовал, что Элиан не примирится с властью Нервы.

Вечером, составляя вместе с Гефестом список осужденных Домицианом, Максим перебрал в памяти прошедший день. Заключил, что научился многому. Выяснил, кого допускать к цезарю в первую очередь и кого не допускать совсем. Понял, как надлежит разговаривать с гостями и с самим повелителем.

Все это было неплохо. Но что-то мучило, не давало покоя. На душе скребли кошки. Максим призадумался. И невольно произнес вслух:

— Касперий Элиан.

Всю ночь они с Гефестом провели разбираясь, кто и за что был осужден при Домициане. На одни таблички заносили уголовных преступников, на другие — тех, кто просто попал в немилость.

— Марк Прокул. Похитил из храма Дианы…

Перст Максима указующе нацелился, Гефест взял таблички с левого столика и безукоризненным почерком занес туда прегрешения Прокула.

— Гай Мигдоний. Оскорбление величества.

Палец актера описал выразительную дугу. В ход пошли таблички с правого столика.

— Валерий Лициниан — кощунство и святотатство…

Максим потер веки. Перед глазами давно роились черные точки. Имя Лициниана казалось знакомым. Кто это? Лициниан… На свежую голову он бы сразу сообразил. А теперь просто отупел от усталости. Лициниан…

Внезапно к щекам Максима прихлынула кровь.

— Валерий Лициниан! Он оговорил весталку Корнелию!

Актер быстро схватил свиток с именами осужденных.

— Да! Здесь и написано: кощунство и святотатство.

Отшвырнул свиток. Сидел, сжав кулаки. Вспоминал слова Сервии: «Обвиняли троих. Весталке не дали оправдаться, осудили. Целер отрицал вину, его засекли насмерть. Лициниан сознался, его пощадили».

Гефест потянулся к списку, расправил бережно, вдумчиво прочел:

— Лициниан оскорбил богиню Весту.

Поднял глаза на Максима.

— Мы-то знаем, что это неправда. Куда его вписать: в уголовные или просто в опальные?

Актер взвился с места.

— Еще спрашиваешь?! По-твоему, оговорить безвинного человека, обречь на мучительную смерть — не преступление? Не сознайся Лициниан, допросили бы саму Корнелию! Она сумела бы оправдаться! И Целер остался бы в живых! Его смерть, страдания Корнелии — на совести Лициниана!

Сел, гневно покосился на свиток, безжалостно отрезал:

— Заноси к уголовным!

Гефест шевельнул бровями, но повиновался.

Приоткрылась дверь, и раб-помощник подал Гефесту очередной свиток.

Максим, не остывший после вспышки, процедил сквозь зубы:

— Сколько же их еще? Так и до утра не управимся.

— Все, — успокоил Гефест. — Этих людей схватили накануне… накануне убийства…

Голос вольноотпущенника дрогнул. Максим только глазами повел: ни малейшей жалости к Домициану не испытывал, особенно в эту минуту. Но чувства Гефеста решил пощадить. Смолчал.

— Цезарь не успел вынести им приговор, — растолковал вольноотпущенник.

— И что? Их отпустили?

— Нет. Ждут решения нового цезаря.

— Так и сидят?! — Максим покрутил головой. — Завтра же сообщу Нерве. Перепиши на отдельную табличку. Диктую: сенатор Валерий Юкунд, сенатор Целий Ситурнин. Прорицатель…

Максим, ничего не понимая, глядел в свиток. Какой еще прорицатель? Что, у него появился конкурент?

Гефест непочтительно хихикнул. Пояснил:

— Речь о тебе.

— Так меня же выпустили!

— До сих пор не знаю, почему, — раздельно произнес вольноотпущенник. — Говорят, хлопотала сама Августа. Любопытно, чем ты ей угодил?

Гефест с откровенным подозрением буравил Максима взглядом. Тот поспешил сменить тему.

— Ладно, одним беспокойством меньше. За меня хлопотать не придется… Посмотрим, кто там у нас еще. Так… Вольноотпущенник Теренций… Тит Вибий…

— Кто? — Гефест разинул рот.

Воцарилась тишина. Максим, не доверяя себе, молча пододвинул Гефесту список. Тот прищурился, поднес папирус к самым глазам. Прочел по буквам:

— Т-и-т В-и-б-и-й.

Выронил свиток и уставился на Максима. Актер опомнился первым.

— Ерунда. Не может быть. Наверное, однофамилец.

Гефест быстро и согласно закивал головой.

— Конечно, совпадение. Не приказал бы Домициан арестовать Тита Вибия…

Максим насторожился. В тоне Гефеста сквозила откровенная зависть: «Даже я этой чести не удостоился».

— Цезарь даже имени его никогда не слышал! — Гефест пылал обидой. — Какой-то нищий с Авентина!

— Верно, — подтвердил Максим.

Гефест не мог успокоиться.

Тит Вибий! Для Домициана он значил не больше пылинки. Цезарь был велик. И воевал с великими. С Марцеллом… С тобой…

— О да, — с преувеличенной серьезностью согласился Максим.

— Вибий, Вибий, — твердил Гефест. — Наверное, кто-то из всадников. Просто я не могу сейчас вспомнить… Прочти, кто еще остался в списке? Нужно поторапливаться.

— Разумеется, — медленно проговорил Максим. Пробежал глазами список осужденных. — Всадник Лавий Фавст…

Отодвинул папирус.

— А все-таки, Гефест, когда ты в последний раз виделся с Вибием?

— Говорю же я тебе! — вскинулся вольноотпущенник. — Не может это быть наш Тит Вибий. Не может.

— Не может, не может, успокойся. А когда ты нашего последний раз видел?

Вольноотпущенник тяжело засопел. Максим терпеливо ждал. После некоторого раздумья, Гефест сказал неуверенно:

— Тогда и видел… Когда все вы отправились смотреть представление.

— Какое представление? — опешил Максим.

Хлопнул себя ладонью по лбу. Все верно. Он же захотел посмотреть римскую пьесу. Попросил Сервию — в награду за спасение весталки. Актеры выступали в доме Игнемы. Его же самого арестовали, когда возвращался с представления!

Максим смущенно потер переносицу. Нечего сказать, хорош! Актер называется. Древнеримский спектакль увидел. Собратья по ремеслу от зависти бы умерли. А он напрочь забыл об этом — столько всего случилось за прошедшие дни.

Он поразился — прошло всего-то четверо суток. А кажется, год минул. Повернулся к Гефесту.

— Подожди. Разве ты не был на представлении?

Гефест высокомерно дернул плечом.

— Зачем? Слушать, как эти проходимцы коверкают благородную латынь?

— А Тит Вибий был. Еще хотел проводить нас с Сервией до дому, но у него свело… — Максим заулыбался, вспомнив о пинке бестиария. — Вышел позже.

Улыбка сбежала с его губ. Актер резко сказал:

— Вибий знал, что меня схватили. Видел. Предупредил остальных.

— Предупредил, — согласился Гефест.

— Значит, ты встречался с ним? После представления? Ты же был у Марцелла!

— Ничего подобного, — заспорил вольноотпущенник. — Сенатор послал за мной под утро. Сказал, Вибий принес черные вести. Ты арестован. Сервию с Игнемой сенатор отослал прочь. Спросил, соглашусь ли я…

— Ты согласился, — Максим благодарно сдавил плечо вольноотпущенника. — Но Тит Вибий… Разве ты не столкнулся с ним в доме Марцелла? Припомни.

— Нет, — упрямо настаивал вольноотпущенник. — Вибия там не было. По словам Марцелла, Вибий выкрикнул несколько слов и умчался. Никто не успел его задержать.

— Умчался? Куда?

— Спрятался где-нибудь, — небрежно бросил Гефест, но тут же прикусил язык: когда освобождали весталку, Вибий почему-то не прятался. А в тот час грозила большая опасность.

— Спрятался? — ядовито переспросил Максим. — И прячется до сих пор? Домициана убили, престол занял новый император, а Тит Вибий прячется?

Гефест покаянно опустил голову. Не поднимая глаз, буркнул:

— Может, он давно дома, на Авентине?

— Столько дней не дает о себе знать?

— Куда же он подевался?

— Сидит в подземелье!

Максим вскочил. Готов был поклясться: в темницу попал не какой-то безвестный всадник, а Тит Вибий с Авентина! Кутила Тит Вибий, игрок Тит Вибий, надежный друг Тит Вибий!

Несомненно, предупредив Марцелла, он не домой побежал, и не в ближайший кабак свернул — горе залить! Как бы не так! Кинулся разузнавать о нем, о Максиме. Рванулся на Палатин, наступая преторианцам на пятки!

Актер стоял посреди комнаты, тяжело дыша. Словно сам одолел бегом всю дорогу от дома Марцелла до Палатинского дворца. Конечно, Тит Вибий вертелся подле дворца. А может, и внутрь попытался проникнуть? Намозолил глаза часовым. Его схватили. Спасибо, что не обезглавили! Могли ведь решить: на цезаря покушается!

Максим сел. Подпер голову ладонью. Было о чем подумать. Все трое: надменный Марцелл, суетливый Гефест, весельчак Вибий готовы были за него на плаху пойти. Хорошо же он их отблагодарил! О каждом сумел забыть. О Вибии — в особенности.

— Вибия нужно немедленно освободить.

— Подожди до утра, — резонно возразил Гефест. — Доложишь императору…

— До утра? Вибий в подземелье сидит — не в кабаке! Верно, каждый час сотней лет кажется!

— Как ты его освободишь?

— Именем цезаря…

Гефест помотал головой.

— Ты при дворе человек новый. Никто не поверит — на слово, без императорского указа. Вибия не отпустят.

Максим не ответил. Знал: не успокоится, пока Вибия не выпустят. Скорее сам вместо него в камеру сядет!

— Гефест. Мне приказано выяснить: кто осужден при Домициане. И — за что.

Вольноотпущенник молча ждал продолжения. Максим сказал:

— Из этого папируса следует — арестован Тит Вибий. За что — не известно. В таком случае мы просто обязаны его допросить.

Гефест обдумал это заявление. Согласился. Максим хлопнул в ладони, вызывая прислужника. Когда тот явился, потребовал:

— Тита Вибия на допрос.

Гефест подал таблички с приказом, скрепленным печатью императорского секретаря. Раб поспешил прочь. Максим с Гефестом ждали. Актер мерил шагами комнату. Гефест вертел в руках палочки для письма.

Двери распахнулись. Первым вошел прислужник. А затем глазам их предстал… Нет, не безвестный всадник, не великий патриций, устрашивший Домициана. Перед ними явился нищий с Авентина. Ничтожный Тит Вибий, значивший для Домициана не больше пылинки. Оборванец Тит Вибий, чьего имени император и знать не мог.

Грязный, заросший, в рваной тунике — вероятно, преторианцам сдался не сразу — Тит Вибий стоял, упрямо потупив взор и молча почесывал синяки. Он не видел, куда его привели, не замечал, кто сидит напротив. Конечно, он не знал ничего о гибели Домициана. Думал, ведут на допрос. Приготовился молчать до конца. Молчать и умереть.

Максим несколько раз открывал и закрывал рот, не зная, что сказать. С чего начать? С извинений? Какие тут извинения? Самому, что ли, двинуть себе в лоб? Чтобы Титу Вибию утруждаться не пришлось — вон как ослабел.

Тит Вибий задумчиво стряхнул с себя блоху и продолжал изучать узор на ковре, ожидая вопроса мучителей.

— Вина! — потребовал Максим.

Глаза раба приняли неестественные размеры. Тит Вибий насторожился, словно усталая лошадь, почуявшая стойло.

— Вина! — рявкнул Максим.

Раба точно ветром сдуло. Тит Вибий причмокнул губами. Лицо его приняло еще более упрямое выражение: «Все равно ничего не скажу».

Гефест принял кувшин и чаши, безжалостно вытолкал умиравшего от любопытства прислужника за дверь. Наполнил чашу, поднес к самым губам Вибия. Тот молча отвернулся.

— Выпей, — сказал Максим.

Вибий принюхался. Скосил глаза на золотистую влагу в чаше. Сказал задумчиво:

— Попробовать, какое вино подают на Палатине?

Одним глотком осушил кубок. Зажмурился. Облизал губы. Гефест наполнил чашу вторично, и Вибий выпил — медленно, смакуя.

— Теперь и умереть не жалко.

Открыл глаза. Узрел Максима с Гефестом. Снова зажмурился.

Тут Максим, кое-что научившийся у бестиария, приветственно хлопнул Вибия по спине. Вибий пошатнулся и сел мимо стула. Потер почему-то затылок.

Медленно обвел взглядом комнату: яркие росписи на стенах, пышный ковер на полу, статуя пузатого Силена, изящные стол и табуреты — комнаты достались Максиму от предшественника. Обстановка сильно отличалась от той, в какой Вибий провел последние дни.

Он очнулся мгновенно. Рывком вскочил, переводя затравленный взгляд с Максима на Гефеста.

— Служите Домициану?

— Домициан убит! — вскричали оба в один голос. — Служим Нерве!

Вибий отрешенно повторил:

— Домициан убит. Нерва у власти, — он ткнул грязным пальцем в живот Максиму. — Ты постарался?

— При чем здесь я? — осведомился Максим невинно. — С Домицианом расправились заговорщики. Нерву короновал сенат.

Тит Вибий хмыкнул: «Так я и поверил. Кто спас Марцелла, освободил весталку? Ясно, и заговор без тебя не обошелся». Он помолчал, осмысливая новости. Почесался. Хрипло спросил:

— Давно?

Это был самый трудный вопрос. Максим с Гефестом беспомощно переглянулись.

— Четверо суток прошло, — покаялся Максим.

Гефест скорбно вздохнул.

— Четверо суток… — ошалело прошептал Тит Вибий. — А с вами-то что случилось? Где вы были все это время?

Максим отвел глаза. Гефест кинулся вновь наполнять чашу. Тут Вибий кое-что сообразил и понизил голос:

— Нет, скажите, где вы были?!

Услышав эту фразу, Максим едва удержался от смеха. В памяти всплыло бессмертное: «Где вы были с восьми до одиннадцати?!» В свое время, стараясь постичь науку перевоплощения, он непрерывно смотрел миниатюры Аркадия Райкина. Был заворожен — как мастерством актера, так и величием гражданина.

Допрос затянулся до рассвета. И, как мог заключить раб-прислужник, весьма утомил императорского секретаря. Ибо для подкрепления сил тот непрерывно требовал то вина, то мяса, то лепешек, то меда, то иной снеди. Когда же прислужник явился убрать со стола, то обнаружил, что сил у секретаря явно поубавилось: он дремал над свитками, придерживая пальцами веки. Тогда как заключенный заметно поздоровел: был красен и спал сном младенца.

Раб пришел к выводу, что дело этого заключенного решится благополучно.

Его предположения оправдались. На следующее утро император Нерва распорядился отпустить Тита Вибия и остальных узников, вернуть сосланных.

Уголовных преступников император миловать не пожелал. Просмотрев списки, подчеркнул ногтем одно имя.

— Валерий Лициниан.

Поглядел на секретаря.

— Почему он занесен в эти таблички?

Максим холодно ответил:

— Кощунство и святотатство — тяжкие преступления. Если сенатор совершил их — виновен. Если оговорил себя и весталку — виновен не менее.

Нерва смотрел поверх табличек. Император был другом Марцелла, жалел и его, и весталку. Именно поэтому долго взвешивал. Боялся проявить излишнюю суровость, погрешить против справедливости.

Постановил:

— Миловать Лициниана не за что. Смягчим лишь условия ссылки.

Дни летели за днями. Максим разрывался. Он вникал в тонкости римского права, разбирался, чем оно отличается от латинского; выяснял, чем колония разнится от муниципии[38]; постигал, велико ли преимущество римского гражданства перед гражданством Александрии; и решал еще тысячи и тысячи вопросов. Проходили недели за неделями…

Холодное зимнее солнце заливало комнату. На Палатине отапливались все здания: и дворцы императоров, и жилища слуг: под полом были устроены очаги, топившиеся дровами и древесным углем — горячий воздух проходил по особым полостям в стенах, согревая их. От стен и потолка веяло теплом. Гефест блаженствовал: холода не терпел.

Максима итальянская зима только забавляла. «Нечего сказать, стужа! За все время ни одной снежинки!»

На столе высилась груда свитков. Максим протянул руку и Гефест вложил в нее распечатанное письмо. Максим пробежал глазами.

— Что это, — с досадой сказал он, — опять! Теперь из Сирии. Наместник спрашивает, можно ли жителям Антиохии построить новую баню, да еще — на свои собственные средства. Даже для этого ему нужно позволение императора!

Он вообразил картину: Антиохия; палящее солнце, не клочка тени, песок скрипит на зубах — по улицам уныло бродят толпы потных, грязных горожан, прижимая к груди тазики и мочалки и с надеждой посматривая на статую императора, ожидая, когда повелитель кивнет головой.

Он передал свиток Гефесту.

— Отвечай согласием, вечером отнесу на подпись императору.

Максим вел переписку цезаря с провинциями. Обязан был все письма прочитать, делить по степени важности, в таком порядке представлять цезарю. Заодно — приготовлять черновые ответы.

Максим даже растерялся, какого героя взять за образец. Профессора Полежаева или академика Дронова? Оба — государственные деятели. Оба — депутаты. Обоих с блеском сыграл Николай Черкасов. Максим терзался, чувствуя некоторое раздвоение личности. Временами ловил настороженные взгляд императора. Что это творится с секретарем? Почему он говорит вдруг то фальцетом, то басом? Почему порой кажется долговязым и тщедушным, а порой — кряжистым и плечистым? Почему иногда порывист и горяч, а иногда нетороплив и сдержан? И разве что за сердце хватается одинаково!

Гефест послушно обмакнул в чернила тростниковое перо. Максим взял новое письмо.

— Так. В Рим движется посольство царя Ара… Аре… Нет, это я не выговорю. Гефест, составь указ. Беспрепятственный проезд…

Максим не договорил, застыл с открытым ртом.

— Подожди… Они уже прибыли!

Он посмотрел на дату. Отшвырнул папирус.

— Я же сам провожал посла к императору! Письмо шло три месяца! И это не первый случай!

— Удивляешься? — миролюбиво осведомился Гефест. — Напрасно. Кто должен заботиться о повозках, лошадях, ночлеге и пропитании гонцов? Жители селений, где находятся «почтовые станции». Беспокоит их судьба императорских посланий? Не слишком. Вот и не дают повозок в нужное время.

Воображение услужливо нарисовало Максиму картину: гонец, пригорюнившись, сидит на холме, а развеселые селяне ведут коней на водопой, пашут, везут товары в город. Не выдержав, гонец вскакивает и трусит рысцой в соседнее селение. Императорскую грамоту сжимает в зубах.

— Запиши, — сказал Максим. — Государственная курьерская служба. Создать срочно.

Заглянул в очередной папирус.

— Этого не хватало! Волнения на Рейнской границе. Гефест, отметь, подать императору немедленно.

Прибавил задумчиво:

— С Элианом бы посоветоваться…

Гефест ответил выразительной гримасой: «Сам знаешь, бесполезно. Нерва не станет его слушать».

Да, это Максим знал. Из назначений, предложенных Касперием Элианом, Нерва не утвердил ни одного. Максим уверился: император совершил непростительный промах. Озлобил не только Элиана, но и людей, вполне вероятно, заслуживших повышение. Не следовало показывать начальнику гвардии, как мало император дорожит его мнением; не следовало показывать солдатам, как мало император ценит их заслуги.

Это было тем более несправедливо, что император всегда внимательно выслушивал советчиков.

Как успел подметить Максим, римляне вообще не принимали важных решений, не посоветовавшись с друзьями и родственниками. Были уверены: мудрое решение можно найти только сообща. Совещались обо всем: за кого выдать замуж дочь, к какой деятельности подготовить сына, добиваться высокой должности или нет, призвать известного лекаря или довериться домашнему врачу. Конечно, внимание к чужим заботам, участие в чужих делах требовали времени и сил. Зато римлянин мог быть уверен: в трудный миг не останется один, без поддержки. Разве что всех близких поразит смертельный недуг!

Нерва никогда не отвергал разумных советов. «И надо же, чтобы именно Элиана слушать не пожелал!»

— Волнения на Рейне… — повторил Максим. — Гефест, спроси Марцелла… Нет, подожди, я ему напишу.

Максим нацарапал несколько слов на восковой дощечке, отдал Гефесту, а тот — проворному рабу. Быстроногий гонец помчался разыскивать сенатора.

Максим дотянулся до края стола, взял следующий свиток и сломал печать.

— Это опять из Сирии. Не иначе, собрались строить водопровод.

Внезапно Максим резко отодвинул груду свитков, расправив перед собой единственный.

— Послушай. Наместник Сирии спрашивает, как поступать с детьми бедняков, подброшенными в богатые дома и выросшими рабами.

— Нужно узнать, как поступали предшественники, — подсказал Гефест.

Максим плотно сжал губы. Перед глазами замелькали кадры из фильмов: «Достояние республики», «Педагогическая поэма», «Ташкент — город хлебный», «Республика ШКИД»… Показалось, его обступают толпы осиротевших ребятишек.

Как им живется в богатых имениях? Об этом он был наслышан. Работают на износ. Дня не проходит, чтобы кого-нибудь не сразил солнечный удар или болотная лихорадка. Грязные, полуголодные, обливаются потом на пастбищах, пахотах, в каменоломнях. Получают плети за малейшую провинность. Часто работают в кандалах. А когда заболеют или состарятся, их продают вместе со всякой рухлядью.

Разумеется, он не в силах отменить рабство. Но кое-что сделать может.

Он уже знал, какой указ предложит подписать императору.

— Надо узнать предыдущие примеры, — повторил Гефест.

— Нет, — возразил Максим. — Пусть Нерва подаст пример следующим правителям. Детей свободных граждан, обращенных в рабство, отпускать на волю без выкупа.

В двери заглянул раб, принесший ответ Марцелла.

«Волнения в Рейне — не новость, — писал сенатор. — Разрозненные племена объединяются. Нужны укрепления по всей границе. Деревянный частокол, сторожевые башни, ров, вал. И не только они. Главное — дороги. Дороги, по которым можно быстро подвести пополнение, доставить продовольствие.

На все нужны деньги. Тот, кто экономит на обороне границ, добровольно продает себя в рабство».

Максим хмыкнул. «Метко сказано!»

Взял стиль — отточенную палочку для письма — и жирно выдавил на воске: «АРГУС». (Вольноотпущенник Аргус ведал казной. Без его согласия не удавалось потратить ни асса.) Продолжил читать ответ Марцелла:

«Легионерам не выплачивают жалованье. Это грозит дезертирствами и бунтами. Расходы на содержание войска необходимо увеличить».

Максим обвел имя Аргуса рамочкой, а внизу нарисовал череп и кости.

«И последнее. Во главе верхнегерманских легионов должен стоять наиболее опытный, наиболее преданный, наиболее энергичный военачальник. Из всех возможных претендентов на эту должность, я бы назвал одного»…

Максиму на мгновение заложило уши, как бывало, когда удар бестиария достигал цели. Чувствуя, что собственный голос звучит как то странно, Максим прочитал вслух:

— Марк Ульпий Траян.

Поймал недоуменный взгляд Гефеста, откашлялся, произнес твердо:

— Марк Ульпий Траян.

Дочитал письмо. «О назначении Траяна я сам переговорю с императором. Твоя задача — уговорить Аргуса».

…Максим с Аргусом ладили скверно и, едва встретившись, сразу перешли на крик.

— Опять? — грохотал Аргус. — Опять расходы? Казна не бездонна.

Он начал загибать короткие, сильные пальцы:

— Наши расходы: мы понизили налоги — раз; уменьшили сборы с завещаний — два; возводим новый Форум — три.

Актер в свою очередь принялся загибать пальцы.

— Доходы в казну: от золотых приисков Иберии и Далмации — раз; от лесов Нумидии — два; от стекольных заводов Александрии — три; от императорских поместий в Умбрии и Испании… от полей в Египте… от…

Аргус слушал, гневно вцепившись в собственный подбородок. Этот чужеземец успел все разузнать! А где сам не успел, вольноотпущенника послал. Тот хоть и хромой, а везде поспевает.

Победа осталась за Максимом. Вскоре указом императора был установлен alimenta — фонд для содержания и воспитания покинутых и осиротевших детей.

Затем император повелел купить земли на шестьдесят миллионов сестерциев и раздать беднейшим крестьянам.

Потом была создана государственная курьерская служба. Письма начали доставлять бесперебойно.

Расходы на содержание войска были увеличены. Германские легионы возглавил Марк Ульпий Траян.

Месяц летел за месяцем. Зиму сменила весна, весну — лето…

— Прочти письмо, — позевывая, сказал Гефест.

Максим с отвращением посмотрел на стол, заваленной грудой свитков.

— Завтра.

— Письмо то адресовано не императору, — вкрадчиво заметил Гефест. — Тебе.

Ранней весной Сервия с Игнемой перебрались на виллу в Фалерно. Расстояние увеличилось, но переписка не прекращалась.

Максим порывисто схватил папирус, лежавший на краю стола. На печати была выдавлена ветвь лавра. Актер торжествующе улыбнулся: это была полная победа над Марцеллом — не далее как сегодня, сенатор похвастался, что получил семнадцать писем. Максим позволил себе небрежно улыбнуться: сам отвечал уже на восемнадцатое. И вот теперь сломал печать на девятнадцатом.

Он ушел в другую комнату и развернул свиток.

Максим на мгновение поднял глаза от свитка. Читая письмо, отчетливо слышал голос Сервии. Представлял, что лицо ее остается серьезным, только в светлых глазах тенью проходит улыбка.

Ему хотелось целовать ее глаза, и волосы, впитавшие аромат солнца и моря, и позолоченные загаром руки. Хотелось видеть ее подле себя — каждый час, день, всю жизнь.

«Надо испросить позволения императора. Хоть на два дня вырваться из Рима».

Он снова склонился над письмом.

Максим недоуменно сдвинул брови и продолжал читать.

Максим несказанно поразился. Он-то наивно полагал, что идея «переселения душ» зародилась на Востоке и в древности на Западе не проповедовалась.

Максим снова оторвался от письма. Несмотря на шутливый тон Сервии, ощутил ее беспокойство. Дочитал последние строчки.

Максим сидел, подперев руками голову. После полученного письма желание увидеть Сервию становилось все нестерпимее. Но сейчас горячке нетерпения со пустовал холодок тревоги. Если даже в Кампании поднимается глухой ропот… Растет возмущение императором…

Максим выпрямился. На пороге стоял Гефест, придерживая за плечо Энтелла.

Стряхнув руку Гефеста, секретарь Домиции проскользнул в комнату. Вольноотпущенник, чуть помедлив, повернул назад. Глаза его были полузакрыты. Максиму показалось, что Гефест толком и не проснулся.

Актер удивился. Энтелл мог явиться только по воле Домиции. Максим недоумевал, зачем понадобился Августе? До сих пор она ни разу не вспомнила о его существовании. Они не встречались даже случайно: Максим неотлучно находился при императоре, а Домиция не бывала на Палантине. Бывшая императрица поселилась в Каринах, самом богатом и аристократическом квартале города.

Несколько мгновений оба секретаря испытующе рассматривали друг друга. Затем, повинуясь приглашению, Энтелл сел. Максим обошел стол, тоже намериваясь сесть, но так и остался на ногах, услышав:

— Августа Домиция послала меня проститься.

Максим оперся обеими руками о столешницу и молча уставился на Энтелла.

— Нынче вечером она отправляется в свое поместье, — самым естественным тоном продолжал секретарь Августы.

— Нынче вечером? — с ударением переспросил Максим.

Повернулся к окну. Тьма во дворе стояла кромешная — наступила уже середина ночи.

— Ночью путешествовать приятнее, — любезно пояснил Энтелл. — Меньше суеты на дорогах.

Максим вообразил величественный кортеж Домиции. Изящные экипажи, слуги с факелами, всадники конвоя. Августа выезжает из города. Движется достойно, чинно… Только чересчур поспешно. Пусть Энтелл не уверяет, что ночью путешествовать приятнее.

Это внезапный отъезд похож на бегство.

Августа бежит! От какой опасности? Что может пугать неустрашимую Домицию?

Максим лихорадочно искал объяснение. Неужели он прозевал мятеж? Неужели недовольство императором успело перерасти в смуту? Или взбунтовались легионы на границах?

Максим чувствовал, что далек от разгадки. Восстание грозит бедой императору, но не Домиции. Почему же Августа бежит из города?

Энтелл, не сводя с Максима упорного взгляда, промолвил:

— Августа Домиция приглашает тебя, прорицатель, в свое поместье.

Максим ответил не сразу. Означало ли приглашение Августы, что неведомая опасность угрожает и ему?

— Поместье расположено у подножия Альбанской горы, близ древнего города Альба-Лонга. Ранее оно принадлежало Домициану — теперь Домиции, — пояснил Энтелл.

— Поблагодари Августу… — ответил Максим.

Выжидающе умолк. Захочет ли Энтелл высказаться откровеннее?

После секундной заминки секретарь императрицы сказал:

— Уверен ли ты, что найдешь дорогу? Не лучше ли тебе уехать прямо сегодня, с друзьями Августы?

Максим еле слышно присвистнул. Это уже не просто предостережение. Это попытка его спасти!

— Я не могу покинуть Рим, не испросив позволения императора.

— Надеюсь, ты понимаешь, что значит приглашение Августы, — Энтелл выдержал внушительную паузу. — Госпожа тебя ценит…

«И хочет уберечь от беды», — мысленно договорил за Энтелла Максим.

Секретарь Домиции ждал, пока прорицатель соберется с мыслями.

— Поблагодари Августу, — ответил Максим. — Буду счастлив увидеть ее… чуть позже.

Энтелл поднялся.

— Не медли. Иные дела лучше не откладывать. Боги прерывают человеческую жизнь внезапно…

— Да, — сказал Максим. — Понимаю.

— Надеюсь, что понимаешь, — подчеркнул Энтелл.

Они помолчали.

— Прощай, — сказал Энтелл, — жаль, что не едешь с нами.

«Можешь не успеть», — расшифровал Максим.

Уже в дверях Энтелл обернулся, добавил:

— Да, ты знаешь… Петроний Секунд схвачен.

Уставший Максим не сразу сообразил, о ком идет речь.

— Петрон…

И замолчал. Вспомнил: Петроний Секунд участвовал в заговоре против Домициана! Именно он поставил к дверям императорской опочивальни «надежных» часовых — ни одного крика не услышали.

— Петроний Секунд схвачен? По чьему приказу?

— Касперия Элиана, разумеется.

Вот оно что! Элиан решил-таки свести счеты с убийцами. Вот почему Домиция торопится уехать. Петронию Секунду прекрасно известно об ее участии в заговоре. Если дознается Элиан… «Отважится ли обвинить Августу? — усомнился Максим. — Может, и отважится, чувствуя поддержку девяти тысяч солдат».

— Теперь сам решай, что делать, — сказал Энтелл. — Прощай.

Спустя мгновение занавеси сомкнулись за его спиной. Максим возвратился к столу. Сел, опустил подбородок на переплетенные пальцы.

Что заставило Элиана взбунтоваться именно теперь? Иссякло терпение? Нет, такой как Элиан зря голову под топор не положит. Просто начальник гвардии понял: настал его час. Осмелевшие сенаторы уже не слишком горячо поддерживают Нерву. Преторианцы клянут императора.

Даже если Элиан не сознавал всего этого отчетливо, должен был чутьем военачальника ощутить: пора. Вперед, в атаку!

Максим потер лоб. Августа решила бежать ночью, значит, утром можно ждать расправы. Следует немедленно предупредить остальных.

Он поднялся. Не знал, известил ли кого-нибудь Энтелл, но решил, что лишнее предостережение напрасным не будет.

Кто еще участвовал в заговоре? Клодиан, помощник центуриона Септимия. Отправит к нему гонца? Бессмысленно. Клодиан прежде других должен был узнать об аресте Петрония Секунда. Сообразить, чем это грозит ему самому. Если не сумел вырваться из лагеря, уже ничем не поможешь. Стоит Петронию Секунду назвать Клодиана, солдаты расправятся с ним прямо в лагере.

Максим хватил кулаком о стол так, что заныли костяшки пальцев. Хуже нет — сознавать собственную беспомощность.

Ладно, если он не может спасти Клодиана, должен подумать об остальных. О Парфении и Сатуре. Всему Палатину известно, кто именно зарезал императора. Обоих необходимо предупредить. Срочно.

Максим бережно отложил в сторону письмо Сервии — ответить придется позже. Если придется… Актер впервые подумал об опасности, грозившей ему самому. Не знал, известно ли об его участии в заговоре кому-нибудь, кроме Домиции и Энтелла. Предположим, известно. Тогда ему не поздоровится. Достаточно Элиану понять, что нет (и не было!) никакого прорицателя, но был заговорщик…

Он перешел в другую комнату, намереваясь разбудить Гефеста. И остановился. Вольноотпущенник поджидал у самых дверей. В глазах его не было ни тени сна.

— Ступай сейчас же к Парфению и Сатуру, — скомандовал Максим. — Предупреди: должны немедленно бежать.

Гефест сел и скрестил руки на груди.

— В чем дело? — удивился Максим.

— Не желаю спасать убийц, ответствовал вольноотпущенник Домициана.

Максим сел. Напрочь забыл, что Гефест, как и Элиан, был предан владыке! Актер растерянно потер подбородок. Отправиться самому? Нельзя. Всеобщее внимание привлечет. Императорский секретарь — личность заметная.

Гефест сидел, напряженно выпрямившись, вздернул острый подбородок. Весь вид его выражал непреклонную решимость. Уходило время.

Максим скрипнул зубами. Необходимо было уговорить упрямца. Немедленно.

— Слушай. Преторианцы явятся к императору. Потребуют выдать убийц.

— И правильно! — распетушился Гефест.

— Правильно? Если у императора можно чего-то потребовать силой, разве это император?

Гефест глотнул воздуха и промолчал.

— Солдаты добьются, чтобы Нерва выдал убийц. А эти люди привели Нерву к власти.

— Нечего сговариваться с убийцами, — огрызнулся Гефест.

— Нерва с ними не сговаривался! — вскипел Максим.

Тут же взял себя в руки. Он должен убедить Гефеста. Должен. Иначе Сатур с Парфением погибнут.

— Нерву заставят выдать убийц. Заставят показать свою слабость. После этого долго ли он пробудет императором?

Гефест снова промолчал.

— Хочешь, чтобы Нерву убили? — напирал Максим. — Чтобы место его занял ставленник преторианцев? Кого выдвинут солдаты? Того, кто больше заплатит. Станет такой император заботиться о черни? Сомневаюсь. Вероятно, даже отменит законы, принятые Нервой. Труды наши прахом пойдут.

— Но я не могу! — простонал Гефест. — Не желаю выручать убийц!

— Не убийц выручаешь, а Нерву!

— Если убийцы скроются… — начал Гефест. — Что это изменит? Солдаты все равно взбунтуются.

— Да. Но императору не придется отдавать на расправу людей, которым обязан властью. Не придется показать свою слабость всей империи.

Гефест упрямо сжал губы. Максим подошел вплотную к вольноотпущеннику. Тот невольно поднялся на ноги.

— Гефест! Ты был другом Домициана. Я — нет. Не свершись убийство, Домициан казнил бы меня. И не меня одного. Марцелла, Сервию, Корнелию, Тита Вибия… Как быть, если жизнью мы обязаны заговорщикам?

Вольноотпущенник молчал. Несколько раз порывался что-то сказать, но обрывал сам себя. Максим ждал. Чувствовал, как уходят драгоценные минуты. Стискивал зубы. Терпел.

— Хорошо! — Гефест словно переломил в себе что-то. — Я пойду.

…Спустя полчаса вольноотпущенник вернулся.

— Сатур скрылся. Парфений сказал, что слишком болен. Не все ли равно, как умирать.

Гефест произнес это без малейшего злорадства.

Максим молча сжал его руку. Ушел к себе, набросил плащ, за пояс заткнул кинжал: «Улицы Рима ночью небезопасны». Оставалось исполнить последнее. Удалить из города сенатора Марцелла.

Шаги часовых гулко раздавались в ночной тишине. Ветер раздувал пламя факелов. Отсветы метались по стенам домов, разгоняя тени. Максим подождал, пока ночной патруль пройдет мимо. Не хотел, чтобы его остановили и начали задавать вопросы.

Звук шагов замер в отдалении. Максим выступил из арки и поспешил вперед. Чувствовал — близится рассвет. До рассвета сенатор Марцелл должен покинуть Рим, а сам он — возвратиться на Палатин, в канцелярию.

Он обошел черную громаду Колизея. Цирк был безмолвен, только откуда то, точно из-под земли доносились глухие возгласы. Это в клетушках под ареной собрались бойцы, дожидаясь утренних игр. Максим с отвращением отвернулся. «Для многих завтрашний день станет последним».

Для многих… Как бы не стал таким и для сенатора Марцелла. Его открыто называют главой заговора. Нет, сенатор должен бежать, бежать непременно.

Максим невольно сбавил шаг. Марцелл? Уговорить Марцелла скрыться? Хотелось бы знать — как? Сказать: «Тебе грозит опасность, спасайся!» Максим сразу вообразил холодную, насмешливую улыбку сенатора.

С этой улыбкой он и отправится на казнь!

Максим заставил себя снова перейти на крупную рысь.

Нет, правду говорить нельзя — Марцелл ни за что не уедет. Не покинет императора. Убеждай, не убеждай — не поможет. Марцелл останется в Риме до смертного часа. Увы, весьма скорого.

Максим забарабанил в двери особняка. Открыли не сразу. Привратник протирал заспанные глаза и не узнал Максима. Актеру некогда было препираться. Оттолкнув нерасторопного раба к стене, он ворвался в дом. Привратник завопил, но в доме, похоже, спали крепко. Максим с завистью отметил, что сенатор ложится раньше, а встает позже императорского секретаря.

За спиной голосил привратник, вообразивший, что в дом ворвался убийца.

Расположение комнат Максим знал прекрасно. Проскочил атрий, метнулся в коридор для слуг, выбежал в колоннаду, ограждавшую внутренний двор. Ночи стояли душные, занавесь, отделявшая спальню Марцелла от колоннады, была откинута. В комнату проникал лунный свет. Максим остановился на пороге.

— Марцелл!

Сенатор проснулся мгновенно и беззвучно. Сел.

— Кто здесь?

Ответить Максим не успел. Железные пальцы стиснули горло, из-за пояса выдернули кинжал. В следующую секунду Максим почувствовал, что летит. Едва успел сгруппироваться, как под ним захрустели кусты лавра. Прежде чем сверху всею тяжестью обрушился нападавший, Максим рванулся в сторону. Нападавший с шумом врезался в кусты. Максим точным пинком придал ему ускорение.

Ветви затрещали в последний раз. Потом воцарилась тишина. Послышался смешок и торжествующий голос бестиария:

— Этому приему обучил тебя я. Привет, Кастор!

— Привет и тебе, Поллукс, — прохрипел Максим, потирая шею.

На пороге комнаты возник сенатор Марцелл. В одной руке он сжимал светильник, другой — поддерживал сползавшее покрывало.

Со всех сторон сбегались полуодетые слуги.

— Прочь, прочь, — скомандовал бестиарий, следуя указующим кивкам Марцелла.

Первым удрал привратник. Узнал Максима и не стал дожидаться, пока спросят за поднятый переполох. Любопытство остальных унять было труднее. Пользуясь темнотой, слуги старались затаиться за кустами и в колоннаде. С большим трудом бестиарию удалось спровадить всех.

Сенатор величественно заметил:

— Раньше, Максим, ты являлся с меньшим шумом.

В этот момент актер не был склонен молча выслушивать колкости. Огрызнулся:

— Радуйся, тебе верно служат.

— Благодарю за надежного телохранителя, — не остался в долгу Марцелл.

Тут же оборвал себя. Спросил тревожно:

— Случилась беда? Что-нибудь с императором?

Он метнулся назад, в комнату, принялся лихорадочно одеваться. Максим глубоко вздохнул. «Нет, такому ничего не втолкуешь».

И, как с обрыва в воду:

— Игнема заболела!

Марцелл выскочил из комнаты. Теперь в одной руке он сжимал башмак, в другой — пояс.

— Заболела? Не может быть! Я только что получил от нее два письма!

«Сравнялись в счете».

— Она пишет, что совершенно здорова!

— А ты чего ждал? — возразил Максим. — Чтобы призналась: уже неделю не встает с постели? Игнема щадит тебя. Не хочет, чтобы ты бросил дела, помчался в Фалерно.

— Коня! — заорал Марцелл на весь пустой двор.

На зов сенатора никто не откликнулся: разгоняя прислугу, бестиарий постарался на совесть. Пришлось телохранителю самому отправиться в конюшню.

Марцелл оделся и поспешил в кабинет. Максим — следом. Мельком окинул взглядом комнату: стул с высокой спинкой, окованные железом сундуки, свитки в кожаных футлярах. На столе высилась груда свитков. «Знакомая картина». Максим вспомнил собственную комнату в здании императорской канцелярии.

Марцелл достал деньги, схватил какие-то таблички, направился к дверям. На пороге обернулся. Оглядел заваленный свитками стол.

На лице сенатора отразилось мгновенное колебание. Уехать, бросить дела? Повернувшись к Максиму, Марцелл спросил:

— Игнема больна серьезно?

— Не знаю, — ответил Максим. — Если поторопишься, может, успеете проститься.

Марцелл с такой силой отдернул в сторону занавесь, закрывавшую вход, что сорвал карниз. Максим ярко представил, что сейчас испытывает сенатор и что будет переживать всю дорогу. Ощутил укоры совести.

«Другого выхода не было».

Выскочив на улицу, Максим увидел только тени, метнувшиеся в отдалении, да услышал затихающий стук копыт. Сенатор с телохранителем спешили в Фалерно.

Максим испугался, не перестарался ли — Марцелл помчится, загоняя коней. Не свернул бы себе шею!

В тот день, кроме друзей, император принимал скульпторов и художников. Позировал он всегда с величайшей неохотой, находя это занятие не слишком важным, зато крайне утомительным. Когда придворные льстецы заявляли, что нельзя лишать подданных счастья лицезреть своего императора, Нерва нетерпеливо отмахивался. После долгих просьб согласился допустить скульпторов и художников, оговорив, что они явятся все вместе.

Решено было, что император временно перейдет во дворец Домициана, так как разместить гостей в небольших комнатах дома Октавиана Августа было невозможно.

Максим не был суеверен, но его неприятно поразило совпадение. Нерве предстояло занять жилище убитого — именно в день вероятного мятежа.

…Приемный зал Палатинского дворца ошеломлял размерами. Здесь все было колоссальным: и колонны, отражавшиеся в облицованных нишах. В глубине зала, увенчанного огромным куполом, стоял трон.

Нерва, в исполинском помещении казавшийся еще более худым и тщедушным, уселся в торжественной позе. Максим распорядился впустить художников. И скоро тронный зал стал напоминать аудиторию Академии Художеств.

Когда художники принялись за работу, Нерва подал знак Максиму. Тот стал читать вслух адресованные императору письма. Гефест, наотрез отказавшийся уйти с Палатина, подавал свитки.

Друзья Нервы, желавшие его приветствовать, заходили в зал со стороны внутреннего двора — чтобы не мешать художникам. Тем больше внимания привлек сенатор, ворвавшийся в центральные двери и стремительно подошедший к императору. Сенатор был заметно взволнован.

— Преторианцы! — выдохнул он. — Солдаты поднимаются на Палатин!

Лицо Нервы чуть дрогнуло, но император тут же овладел собой. Громко ответствовал:

— Я не запрещаю подданным приходить ко мне.

Максим заметил, что некоторые придворные начали украдкой пробираться к дверям. Порадовался, что успел спровадить сенатора Марцелла: «Этот бы ни за что не ушел! Сам бы полез на рожон и впустую сложил голову».

А новости сменяли одна другую:

— Преторианцы окружают дворец!

— Преторианцы перекрыли все входы и выходы!

— Преторианцы выстраиваются в боевой порядок!

С каждым новым известием народу в зале становилось все меньше. Казалось, гости просачиваются сквозь стены. Вскоре подле императора остались всего несколько человек. Да и тех Нерва настойчиво просил уйти.

И опять отделанные золотом и бронзой двери распахнулись, пропуская в парадный зал солдат. В полном вооружении, чеканя шаг, входили преторианцы, и вел их префект Элиан.

Нерва продолжал разговаривать с одним из сенаторов.

Элиан, вскинув руку, остановил солдат. Сам сделал еще два шага и оказался перед троном. Нерва поднял голову, будто только заметив незваных гостей.

— Здравствуй, префект, — сказал он.

И снова заговорил с сенатором.

Но Касперия Элиана не так легко было смутить. Обернувшись к солдатам, он кивком головы указал на сенаторов. Солдаты не обнажали мечей, но двигались сомкнутым строем. В одно мгновение сенаторов оттеснили к дверям. Подле императора остались только Максим, Гефест и двое трясущихся от страха рабов.

Пока солдаты надвигались на сенаторов, Максим подступил к Элиану.

— Напрасно ты так смел.

Касперий Элиан смерил его взглядом.

— Нет, прорицатель. Дважды тебя послушался. Больше отступить не заставишь.

Максим вспомнил, как Элиан бежал из дворца после убийства Домициана. Как увел солдат с Форума, едва Нерву провозгласили императором. Да, заставить начальника преторианцев отступить в третий раз — не удастся. Да и некуда ему отступать. Отважился поднять мятеж — должен идти до конца.

Император, дальнозорко прищурившись, наблюдал, как его последних друзей и защитников вытолкнули за двери. Облегченно вздохнул: боялся за других за других больше, чем за себя.

Тронный зал заполняли солдаты. Впереди всех стоял Касперий Элиан.

— Теперь тебе придется нас выслушать, — с холодной издевкой произнес начальник гвардии.

Положение императора было унизительным вдвойне: Нерва восседал на троне, но не мог сойти по собственной воле.

— Можешь сполна насладиться местом, которое жаждал занять.

Упрек Элиана был оскорбителен и несправедлив: Нерва о заговоре не подозревал, императором быть не стремился.

Максим шевельнулся. Только шевельнулся — этого было достаточно, чтобы Элиан обернулся к нему. И сбавил тон.

— Мы требуем правосудия, — отчеканил Элиан. — Убийцы цезаря Домициана должны быть наказаны.

— Я их не знаю, — ответил Нерва.

— Не знаешь, кому обязан властью?

Император смотрел поверх головы Элиана, не унижаясь до ответа.

— Хорошо. Я назову имена. Декурион спальников Сатур. Спальник Парфений.

— Казнить убийц! — крикнул кто-то за спиной Элиана.

Солдаты разом зашумели. Максим быстро окинул взглядом ряды воинов. Так и есть, впереди стоят смирно. Опускают головы под взглядом императора. Молчат. Смущены. Охотно бы поменялись местами с теми, кто позади. Зато в последних рядах — самые смелые. Их не видно. Разжигают себя яростными возгласами. Опьяняются собственной дерзостью.

Удара надо ждать именно оттуда.

Элиан вскинул руку, и гул недовольства смолк. Начальник гвардии продолжал перечислять имена.

— Петроний Секунд… — Элиан безжалостно улыбнулся. — Ну, он уже наказан.

Максим подумал, что так ни разу и не видел Петрония Секунда, не узнал: стар он или молод, хладнокровен или горяч; не догадался, почему Секунд примкнул к заговорщикам. «А Клодиан? Что с Клодианом? Тоже изрубили в куски?»

И тут Максим заметил Клодиана. Помощник центуриона Септимия стоял чуть не в первом ряду. «Значит, Петроний Секунд не назвал его имени. Наверное, никого не назвал. Августа Домиция может возвратиться в Рим».

— Выдай убийц, — потребовал Элиан.

— Прежде докажи, что они убийцы, — парировал Нерва. — Требуешь правосудия? Тогда пусть этих людей судят.

Элиан коротко и зло засмеялся. Гневный ропот прошел по рядам солдат. И снова Элиан усмирил крикунов поднятием руки.

Максим внезапно осознал, что Элиан не собирается убивать императора. Хочет припугнуть, заставить считаться с собой, отомстить за Домициана.

Актер быстро оглядел зал. Увидел: солдат много, они взбудоражены, раздражены и втайне напуганы. Страх неизбежно сменится яростью. А тогда… Обойдется ли дело одними угрозами? Сумеет ли начальник гвардии удержать воинов?

— Судят? — переспросил Элиан, картинно вздергивая брови. — Конечно, пусть судят! Сенаторы, вдохновлявшие убийц!

Максим ждал, что вот-вот прозвучит имя Марцелла. Но Элиан не назвал сенатора. Только отрезал:

— Сами осудим.

Эхо подхватило, усилило и исказило яростные возгласы, сделав их еще более жуткими. На этот раз Элиан не пытался унять солдат. Позволил накричаться вдосталь. Умолкли сами — желая расслышать ответ императора.

Лицо Нервы стало еще более худым и костлявым.

— На расправу я никого не выдам.

На этот раз солдаты не только загомонили, но придвинулись ближе, сомкнулись теснее.

— Не скроются, — ответил Элиан.

Подал знак. Двадцать человек последовали за ним во внутренний двор.

Поначалу уход начальника гвардии заставил солдат несколько присмиреть. Младшие командиры не желали брать ответственность на себя. Как еще повернется? В случае неудачи — пусть Элиан один расплачивается. Солдаты же, встречая пристальный, невозмутимый взгляд императора, отворачивались.

Нерва сошел с трона, Максим не успел удержать. Старый император выказал невероятное проворство. Возможно, надеялся помешать расправе. Или полагал: настал его час. Теперь, когда главные смутьяны далеко, остальные образумятся.

Он спустился с возвышения и оказался лицом к лицу с воинами. Солдаты первых рядов невольно раздались в стороны. Но за спиной императора строй сомкнулся.

Максим, не отстававший от Нервы ни на шаг, понял, что западня захлопнулась. Вырваться им уже не дадут.

Гефест метался за шеренгой солдат, тщетно пытаясь пробиться к Максиму. «Сюда бы бестиария! Сколько, интересно, мы смогли бы продержаться спина к спине?»

Максим внимательно оглядывался. Многие солдаты держали ладони на рукоятях мечей. Но оружия еще никто не обнажал.

Император заговорил.

— Позор! — сказал он. — Римские солдаты взялись за оружие. Ради чего? Отстоять свою землю? Защитить жен и детей? Добыть славу — себе и Риму? Нет. Не против врагов поднялись. Против старого императора. Забыли долг. Нарушили присягу.

Никто не ответил императору. Дерзкие — роптали вполголоса. Менее смелые — молча отводили глаза.