Глазами маршала и дипломата. Критический взгляд на внешнюю политику СССР до и после 1985 года

Глава VI. 1989 год — обстановка серьезно осложняется

С каждым годом военно–политические и внешнеполитические проблемы, которые рассматриваются авторами в этой книге, становились все теснее связанными с развитием общей ситуации в нашей стране и в других странах Варшавского Договора. Поэтому мы тем более не могли абстрагироваться от нее.

Для 1989 года были характерны, с одной стороны, интенсификация распада политических структур в странах Восточной Европы и связанное с этим начало развала Организации Варшавского Договора наряду с осложнением перестроечных процессов в СССР, а с другой — переход США вместе с союзниками на позиции поддержки перестройки в Советском Союзе и перемен в других странах Варшавского Договора.

Во всех странах — союзницах СССР по Варшавскому Договору несколько разными темпами и в разных формах, но в целом на протяжении второй половины 1989 — начала 1990 года правящие коммунистические партии (хотя назывались они по–разному) утратили власть. В них началась реставрация капитализма. Это требовало пересмотра нашего подхода к решению многих конкретных проблем, затрагивающих безопасность Советского Союза. Не могли мы не задумываться над причинами происходящего в странах Восточной Европы и просто как коммунисты. Ответы на возникавшие вопросы находились не сразу и не легко.

Конечно, многое объясняла не такая уж долгая история возникновения и становления в этих странах социалистического строя. То, что страны Восточной Европы были освобождены от германской оккупации войсками Советского государства, выдержавшего испытание на прочность во второй мировой войне, несомненно, объективно привело к укреплению и расширению просоциалистических сил и настроений в этих странах. Но, оглядываясь назад на послевоенное развитие восточноевропейских стран, приходилось делать вывод, что для большинства их населения социалистический выбор в свое время стал в лучшем случае «осознанной необходимостью» в сложившихся тогда исторических обстоятельствах. Он не был велением ума и сердца.

В то же время, анализируя ход событий в Советском Союзе и в странах Восточной Европы начиная с 1985 года, нельзя не заключить, что не меньшее, а, быть может, еще большее значение для не лучших, с нашей точки зрения, перемен в Восточной Европе имело то, как развертывалась перестройка в самом Советском Союзе.

Ведь одно дело, если бы народы Восточной Европы видели, что советские коммунисты, провозгласив перестройку, планомерно идут по пути действительно обновления социализма и что у них это, хотя и не без сложностей, получается и в политической, и в экономической областях. Что все плохое, с чем ассоциировалась советская модель социализма, постепенно уходит, а тем временем становятся ощутимыми, пусть для начала небольшие, сдвиги к лучшему в повседневной жизни советских людей как в духовной, так и в материальной сферах. Наверное, в этом случае, и только в этом, были бы шансы на то, что и народы Восточной Европы предпочли бы пойти по такому же пути, не отвергая, а сохраняя то положительное, что все же было в их послевоенной истории.

И совсем другое дело, когда люди в соседних странах увидели, что среди самих советских коммунистов начались разброд и шатания. Одни продолжают говорить о перестройке в рамках социалистического выбора, но сами не могут даже на словах толком объяснить, что это такое, и тем более не знают, как это сделать на практике. Другие же фактически вообще отрекаются от своего прежнего мировоззрения и более или менее открыто переходят на позиции реставрации капиталистического строя. И главное — жизнь советских людей тем временем становится все хуже и хуже практически во всех отношениях, кроме одного — возможности говорить и писать все, что придет в голову.

Не приходится удивляться тому, что, имея перед глазами такую «перестройку» в Советском Союзе, среди восточноевропейцев возобладали настроения в пользу того, чтобы не экспериментировать дальше, а повернуть назад — к тому образу жизни, который еще не выветрился из их памяти да и все время оставался у них под боком, особенно у жителей ГДР.

Стало быть, если говорить о произошедших переменах в политической и социально–экономической системах стран Восточной Европы, то — нравится сегодня это кому–то или нет — предотвратить их Советский Союз не только не имел ни формального, ни морального права, но и объективно не мог при том положении, в котором он сам оказался. Здесь не могли сработать никакие политические и дипломатические ходы. Сохранить страны Восточной Европы нашими союзниками мог бы только пример нашей собственной перестройки, будь она более успешной.

Все сказанное в полной мере относится и к внутренним переменам в Восточной Германии. Совершенно особый, однако, вопрос относительно того, как произошло объединение двух германских государств, а точнее — включение бывшей ГДР в состав ФРГ. Свои суждения на этот счет авторы излагают в следующей главе, охватывающей события 1990 года, когда и появилась единая Германия.

На протяжении 1989 года предметом нашего постоянного внимания и осмысления была также заметная эволюция линии администрации Дж. Буша в отношении Советского Союза и лично М. С. Горбачева.

Нам было известно (таких сведений было немало), что ко времени своей победы на президентских выборах в ноябре 1988 года Дж. Буш довольно скептически относился к происходящим переменам внутри СССР и к новому мышлению в советской внешней политике. Он, похоже, разделял точку зрения тех американских советологов, вроде З. Бжезинского, которые считали, что смысл политики М. С. Горбачева сводился всего лишь к тому, чтобы получить «перемирие в холодной войне», подобно тому, как это сделал в 1918 году В. И. Ленин, пойдя на заключение Брестского мира.

Сдержанное поначалу отношение Дж. Буша к советскому лидеру проявилось уже в том, что он уклонился от отдельной встречи с ним в качестве вновь избранного, но еще не вступившего в должность президента, когда М. С. Горбачев посетил Нью–Йорк в декабре 1988 года для выступления в ООН и — что было не менее важно для него — в расчете на завязывание диалога с новым президентом США. Однако дело ограничилось присутствием Буша (как вице–президента) на встрече М. С. Горбачева с уходящим президентом Рейганом. Не проявлял склонности Буш поначалу и к проведению в скором времени советско–американской встречи на высшем уровне. Его позиция по этому вопросу стала, однако, меняться после поездки госсекретаря Дж. Бейкера в Москву в мае и посещения самим Бушем Польши и Венгрии в июне 1989 года.

В результате увиденного и услышанного в ходе этих поездок Бейкером и Бушем (особенно в результате общения последнего с польскими и венгерскими деятелями, находившимися в тот момент еще в оппозиции, но вскоре пришедшими к власти) американским руководителям стало во многом в ином свете представляться происходящее в Советском Союзе. Их перестали смущать публичные заявления М. С. Горбачева насчет того, что перестройка в СССР ведется в рамках социалистического выбора. Они, похоже, пришли к заключению, что вне зависимости даже от субъективных намерений М. С. Горбачева и его соратников объективные процессы в Советском Союзе приобретают все более устойчивую тенденцию к выходу далеко за эти рамки, во всяком случае, создаются объективные возможности для этого.

Только тогда, когда Дж. Буш уверовал в возможность перерождения в СССР социалистического строя, он сделал — и затем не раз повторял — свое заявление о том, что США желают успеха перестройке в СССР. При этом Буш и Бейкер не делали секрета из того, что успешной, в их понимании, перестройка может оказаться только в том случае, если СССР на деле сойдет с социалистического пути развития.

Тогда обнаружилась и готовность Буша встретиться с Горбачевым, причем в форме рабочей встречи — без фиксированной повестки дня и подписания каких–либо документов. Он явно хотел для начала убедиться в правильности своих представлений об отсутствии у советского лидера намерений препятствовать переменам, набиравшим силу в Восточной Европе, а также в советской Прибалтике, и не только там.

Изложенные выше соображения подкрепляются и личными наблюдениями одного из авторов.

С. Ф. Ахромеев. В конце декабря 1988 года, рассчитавшись с делами в Генеральном штабе, я приступил к работе как советник М. С. Горбачева, тогда Председателя Президиума Верховного Совета СССР и Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами страны.

Ранее Председатель Президиума Верховного Совета СССР, будучи членом Политбюро ЦК КПСС, мог участвовать в принятии важнейших решений. Но в остальном он выполнял скорее протокольные, чем фактические функции главы государства.

Однако, после того как на эту должность был избран Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев, он стал не только фактическим, но и официальным главой нашего государства. Правомерно встал вопрос, иметь ли ему теперь не только помощников, которые помогали бы ему в решении главным образом текущих задач, но и советников, которые могли бы работать преимущественно с перспективой на будущее. Практически одновременно со мной Горбачевым были назначены еще два советника — А. Ф. Добрынин и В. В. Загладин. Оба — знающие дело, известные, авторитетные и опытные международники: А. Ф. Добрынин — американист, а В. В. Загладин — знаток Европы и международного коммунистического движения. Мы были хорошо знакомы, ранее сотрудничали, и поэтому каких–то трудностей в совместной работе не испытывали.

Мои обязанности М. С. Горбачевым в первой и двух–трех последующих беседах были определены так: выработка и анализ вносимых предложений по отдельным крупным вопросам военной политики, а также по ведению переговоров с США и другими государствами НАТО, касающихся ядерных и обычных вооружений. Опыт работы и запас знаний по этим вопросам у меня были. Кто и какие обязанности из ведомств и лиц высшего звена руководства, действующих в этих областях, исполняет, был ориентирован. Информации для выполнения обязанностей поступало достаточно.

Было ясно, что предстоят по–прежнему при подготовке материалов и директив к переговорам по сокращению ядерных и обычных вооружений нелегкие дискуссии с Э. А. Шеварднадзе. В новом положении, как я рассчитывал, можно будет поддерживать справедливые доводы Министерства обороны, докладывая свое мнение М. С. Горбачеву. Но одновременно, конечно, нужно было искать развязки, обеспечивающие движение на переговорах по ядерным и обычным вооружениям вперед.

В начале 1989 года переговоры по СНВ и сокращению вооруженных сил в Европе велись интенсивно. Правда, в январе произошла смена администрации США. К власти пришел президент Дж. Буш. Мы по опыту знали, что смена администрации в США означала фактически перерыв в переговорах на несколько месяцев. Поэтому и мы получали возможность осмотреться и постараться подготовить крупные предложения. Такая необходимость и у нас была. Ведь в конце 1988 года было объявлено наше решение об одностороннем сокращении армии и флота на 500 тыс. человек.

Координацию деятельности Министерства обороны, МИДа и других ведомств по вопросам сокращения ядерных и обычных вооружений в ЦК КПСС осуществлял по–прежнему Л. Н. Зайков, который к 1989 году приобрел немалый опыт работы в этой области. У меня сохранились контакты как с ним, так и с Генеральным штабом, МИДом и другими ведомствами.

Условия моей работы существенно изменились. В Генеральном штабе наряду с немалой аналитической работой приходилось вести большую повседневную организаторскую работу, постоянно реагируя на обстановку принятием решений, опираясь на большой коллектив и направляя его работу. Теперь же над разработкой и оформлением документов пришлось работать самому. Но это меня не смущало. Я умел не только организовывать работу коллектива, но исполнять документы и сам. Довольно быстро понял, что не нужно ждать указаний. Необходимо самому проявлять инициативу, определять главные вопросы, по которым в данное время требовалась моя помощь М. С. Горбачеву. В этом отношении он давал полную свободу действий. Поэтому нужно было постоянно знать обстановку и чувствовать, где может потребоваться твоя помощь.

Кроме того, как уже говорилось, я намеревался каким–либо образом активно включиться в борьбу КПСС с ее политическими противниками за единое Отечество, за наш социалистический выбор. Становилось все более очевидно: партии необходима помощь опытных и неробких коммунистов. Много думал, как теперь, будучи советником М. С. Горбачева, мне можно было бы включиться в борьбу. К тому времени я пришел к выводу, что придется бороться, в том числе и с людьми, находящимися рядом с Горбачевым и даже входящими в руководство КПСС. Такая борьба требовала в моем положении и возрасте во всех отношениях тщательного обдумывания.

Было еще одно обстоятельство, на которое я первоначально не обратил должного внимания: будучи депутатом Верховного Совета СССР от Молдавии с 1984 по 1988 год, в 1989 году я был избран народным депутатом СССР от этого же избирательного округа, а на I Съезде народных депутатов СССР — членом Верховного Совета СССР. Сначала я недооценил это избрание и не считал, что оно будет серьезно отражаться на моей работе советника. На деле же вышло иначе. Став членом Верховного Совета СССР, я постоянно участвовал в работе парламента и получил удобную возможность вступить там в борьбу коммунистов с политическими оппонентами, которые с большим ожесточением нападали на КПСС.

В аппарате М. С. Горбачева мне пришлось работать с его помощниками по внешней политике. Чаще всего с А. С. Черняевым, иногда с Г. X. Шахназаровым. Основное время, особенно в первые полгода, у меня уходило на подготовку материалов для многочисленных встреч М. С. Горбачева с зарубежными государственными деятелями и политиками, в том числе для его бесед с Дж. Бейкером, другими американцами и деятелями стран Западной Европы. Поскольку, как правило, материал в целом готовил А. С. Черняев, то на меня выпадала его военно–политическая часть. В тех случаях, когда встречи происходили с американскими руководителями, приходилось принимать и в них участие.

Немало времени и сил в 1989 году заняла подготовка официальных визитов М. С. Горбачева на Кубу, в Великобританию, Китай, ФРГ, во Францию, в Финляндию, Италию и Ватикан.

При таких визитах возникала необходимость готовить как материалы к переговорам руководителя, так и много справочных документов. Поскольку в ходе большей части этих визитов мне приходилось сопровождать М. С. Горбачева, такие документы были необходимы как для него, так и для меня самого.

Как я уже говорил, работа сопровождающих М. С. Горбачева в ходе таких визитов — напряженная. Все дневное время занималось официальными переговорами, беседами, посещениями фирм, предприятий, учебных заведений, встречами с общественностью и прессой. Причем везде требовалось повышенное внимание и напряжение. На переговорах любое слово имело вес. Вечера заняты официальными приемами, от них при таких визитах никуда не денешься. Ночь оставалась на внутреннюю работу: примерно до двух часов ночи вместе с М. С. Горбачевым, а еще полтора–два часа самостоятельно или совместно с другими его помощниками. В ходе таких визитов работа всех членов делегации велась дружно и согласованно.

В ходе официальных визитов М. С. Горбачева в Великобританию, ФРГ и Францию мне приходилось кроме участия в официальных переговорах глав государств и правительств отдельно вести беседы с министрами обороны: Великобритании — Янгером, ФРГ — Штольтенбергом, Франции — Шевенманом, с начальником личного штаба президента Франции адмиралом Ланкстадом и начальниками штабов: Великобритании — генералом Крейгом, ФРГ — адмиралом Веллерсхофом, Франции — генералом Шмиттом. Беседы с представителями каждой страны имели свои особенности. В Великобритании они большей частью носили протокольный характер. При обмене мнениями по вопросам, обсуждаемым на переговорах по сокращению вооруженных сил в Европе, англичане дальше официальных позиций не выходили. Но зато в Лондонском институте стратегических исследований адмирал Эберли, один из его руководителей, и другие высказывали весьма смелые предположения по всем вопросам военной политики.

В ФРГ и министр обороны Штольтенберг, и адмирал Веллерсхоф по всем военным вопросам твердо придерживались официальных позиций НАТО. Вспоминается, что адмирал Веллерсхоф собрал для беседы со мной в штабе бундесвера командующих и начальников штабов видов вооруженных сил. Но когда в ходе этих переговоров я вышел за рамки официальных позиций на переговорах в Вене, поставив вопрос о необходимости начать переговоры о сокращении военно–морских сил, то вызвал этим определенный переполох. Адмирал Веллерсхоф прямо заявил: «Маршал, это общенатовская проблема, и не нам ее здесь обсуждать». В то же время тогда, летом 1989 года, западные немцы — военные деятели, правда, осторожно, но настойчиво интересовались, как смотрит СССР, и особенно военное руководство, на проблему объединения Германии. В то время (я видел это) такая возможность ими предчувствовалась и допускалась. Она как бы уже витала в воздухе.

С французами беседы шли более откровенно. Поскольку при визите во Францию в числе сопровождающих М. С. Горбачева были двое военных: начальник Генерального штаба генерал армии М. А. Моисеев и я, то с М. А. Моисеевым как с коллегой осуществлял контакты преимущественно начальник штаба вооруженных сил Франции генерал Шмитт, а со мной — министр обороны Шевенман и мой французский коллега адмирал Лангстад. Французы, формально не связанные вхождением в военную организацию НАТО и имея по некоторым вопросам более близкие к нашим позиции, вели беседы гораздо свободнее. Кроме того, они стремились довести до нас свою, откровенно говоря, недостаточно убедительную для Советского Союза позицию о том, что их тактическое (или, как они его называли, «достратегическое») ядерное оружие не является оружием НАТО и, следовательно, не подлежит засчету на будущих переговорах по этой проблеме. Справедливости ради нужно сказать, что и Шевенман, и Лангстад делали это мастерски. Это очень хорошо подготовленные специалисты с широким взглядом на европейские проблемы и умелые защитники интересов Франции. С ними было интересно беседовать. Во всяком случае, я немало почерпнул для себя из этих бесед.

Со своей стороны, во всех этих странах в течение 1989 года я старался довести до военного руководства позицию Советского Союза в отношении Европы, нашу новую военную доктрину, рассказать в пределах необходимого о процессах, происходящих в наших вооруженных силах.

Военные руководители всех стран внимательно выслушивали меня, соглашались, что новая внешняя политика и военная доктрина Советского Союза привели к крупным изменениям во взаимоотношениях СССР с США, а также с ведущими государствами Западной Европы. Все они отмечали, что послевоенное устройство в Европе, сложившееся в 40–е годы, переживает кризис, «холодная война» себя изжила и уходит в прошлое. К тому времени Организация Варшавского Договора еще сохранялась, и я во всех беседах неукоснительно исходил из этого. Однако мои собеседники из Великобритании, ФРГ и Франции, хотя прямо это и не говорили, но вели беседы в том плане, что в Европе может в ближайшее время произойти перелом в обстановке, который в состоянии изменить политический облик континента и соотношение сил на нем. Как на это будет реагировать СССР? От рассмотрения таких прогнозов я уходил. Обсуждение подобных проблем никак не входило в мою задачу, хотя я понимал, что вопросы эти ставятся не случайно.

Думаю, что США и крупные европейские государства рассчитывали на такие изменения и готовились к ним. Невольно и не раз возникал у меня вопрос, а как готовимся к ним мы — породившие эти процессы, столь бурно развивающиеся сегодня в Европе.

Уже позже, после необратимых событий октября — декабря 1989 года, приведших к смене режимов в Чехословакии, Венгрии, Болгарии и Румынии, а впоследствии и к объединению Германии, я не раз мысленно возвращался к визитам М. С. Горбачева в страны Западной Европы в течение 1989 года. Какова была цель этих визитов, которые проходили практически один за другим (апрель, июнь, июль, ноябрь), а вслед за ними и встречи с Дж. Бушем на Мальте в самом начале декабря? И постепенно приходил к выводу, что к началу 1989 года у М. С. Горбачева сложилось мнение о возможности крупных изменений в расстановке сил, а может быть, и более крутых поворотах в странах Центральной Европы. Ему было необходимо знать, как на это отреагируют ведущие государства Западной Европы. Одновременно, возможно, постепенно созревало и вырабатывалось наше отношение к событиям, которые могли произойти в союзных нам странах. Ни с кем из военного руководства в Москве (насколько мне известно), в том числе и со мной, такой поворот событий не обсуждался. Думаю, это нельзя объяснить опасением столкнуться с сопротивлением со стороны военных. Это объяснялось другим. Военные наверняка поставили бы вопрос: а какова же в этом случае будет судьба наших групп войск в Германской Демократической Республике, Польше, Чехословакии и Венгрии? На этот вопрос ответа не только у наших дипломатов, но и у руководства Советского Союза тогда не было. Видимо, поэтому и держали военное руководство подальше от обсуждения вопроса о возможном развитии событий в Европе. Это позволило некоторое время менее болезненно, без больших споров вырабатывать варианты наших решений и действий, касающихся Германии и Центральной Европы. Но военные в такой ситуации не получили ориентировки о возможном развитии событий, и, когда эти события начали непредсказуемо и стремительно развиваться, руководство Министерства обороны попало в крайне тяжелое положение.

Встал требующий немедленного решения вопрос о выводе в короткие сроки наших групп войск на территорию страны со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но проблемы устройства 500–тысячной группировки Вооруженных Сил ведь не только в течение нескольких месяцев, но даже в течение нескольких лет невозможно решить сколько–нибудь удовлетворительно.

Рассматривая события, происшедшие в октябре — декабре 1989 года в странах Центральной Европы, и нашу линию поведения в этой связи, неизбежно еще и еще раз приходится возвращаться к личности Э. А. Шеварднадзе.

Понимаю, что, высказывая свое мнение о нем сегодня, в переломное для нашей страны время, рискую не только попасть под огонь критики, но и кое–чем посерьезнее. Однако этого не боюсь, и мнение высказываю откровенно. Имею веские основания поступать так.

Мне пришлось с ним сотрудничать почти шесть лет, будучи начальником Генерального штаба и затем советником Президента. Узнал я его достаточно. Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе — неординарная личность. В нашей внешней политике он сделал немало полезного. Новую внешнюю политику необходимо было осуществлять новому человеку, над которым не довлели бы старые догмы. Бесспорно, ему пришлось трудно — уже в зрелом возрасте круто менять все: профессию, уклад жизни, окружение, в котором надо было жить и работать. При этом ему довелось руководить нашей дипломатией в тот момент, когда коренным образом перестраивались как содержание, так и формы ведения ее.

Э. А. Шеварднадзе — обладающий достаточно широким кругозором человек. Несомненно, он имеет большие организаторские способности и огромное трудолюбие. Несколько раз, бывая вместе с ним за границей, убеждался, что он может работать по 18–20 часов ежедневно в течение нескольких суток подряд. Не сомневаюсь, в должности министра Шеварднадзе проявлял лояльность по отношению к Президенту страны, стремился неукоснительно выполнять все указания и рекомендации М. С. Горбачева. В то же время Э. А. Шеварднадзе — инициативный руководитель. После определения внешнеполитической линии Политбюро ЦК КПСС, а позднее Президентом СССР он вносил много своего в ее практическое осуществление: нередко за определенные решения и действия брал ответственность на себя.

Он терпелив, упорно и настойчиво добивается выполнения поставленной цели. В общении с людьми вежливый, контактный, я бы сказал, даже обаятельный человек. Наверное, можно было бы сказать и о других положительных качествах Э. А. Шеварднадзе. Но, как это в жизни нередко бывает, крупные личности имеют не только большие достоинства, но и немалые недостатки. Это относится и к Э. А. Шеварднадзе.

Ко времени, когда его назначили министром иностранных дел, он пользовался репутацией человека, известного в стране, кадрового партийного работника, он занимал пост первого секретаря ЦК Компартии Грузии, обладавшего в республике огромной властью, привыкшего к этой власти и к тому, чтобы его указания беспрекословно выполнялись. Таковы были структура нашей государственности и роль первого секретаря ЦК Коммунистической партии в республике. Как мне и многим другим пришлось убедиться, Э. А. Шеварднадзе к моменту прихода в Министерство иностранных дел был внутренне убежден (хотя говорил он первое время совершенно обратное), что со своим опытом и способностями успешно справится с обязанностями министра. При этом он допускал ошибку, свойственную многим нашим партийным работникам, которые переоценивали значение политических решений и силового давления при их осуществлении, но недооценивали профессионализм. Нужно отдать Шеварднадзе должное: искусству дипломатии он упорно все годы учился и в этом в немалой степени преуспел. Но на профессионалов–дипломатов он по–настоящему не опирался, к опыту многих из них относился неоправданно критически и должным образом к их мнению не прислушивался.

Пожалуй, основной ошибкой его лично было то, что в своей дипломатической деятельности он (будучи, возможно, в этом искренне убежден) в основном все сводил к общечеловеческим ценностям. Наверное, — многие скажут мне, что это была не личная позиция Шеварднадзе, а принципиальная позиция руководства государства. В известной мере, конечно, это верно. Но дело в том, что практически осуществлять ее положено министру иностранных дел, который, реализуя внешнеполитические установки руководства государства, должен в то же время всегда помнить о конкретных государственных, национальных интересах своей страны — Советского Союза. Именно министр должен в основу своей деятельности положить умелое сочетание общечеловеческих интересов (например, в решении крупных глобальных проблем) с не менее умелой защитой государственных интересов страны. В этом заключаются его главные обязанности перед народом своей страны. Одно от другого министр иностранных дел не может отделять. В этом заключается, наверное, суть и одна из самых главных трудностей дипломатии вообще.

В своей работе Э. А. Шеварднадзе такого сочетания не добился. Интересы нашего государства у него иногда, из–за того что очень уж он замыкался на общечеловеческих интересах, оказывались на втором плане. Ему не хватало искусства дипломатии и профессионализма дипломата для защиты интересов своего государства таким образом, чтобы они не противоречили общечеловеческим интересам и как можно меньше задевали интересы других государств.

Прямо говорю, этому нам можно учиться у наших партнеров по переговорам. Американцы умеют это делать мастерски. В основе их предложений всегда и прежде всего стоят национальные интересы США, но придают они им вид общечеловеческих интересов, даже, и тогда, когда эти интересы США глубоко эгоистичны. Их это не смущает.

Свои позиции, прямо глядя в глаза партнеру, они в любом случае отстаивают как самые гуманные и общечеловеческие.

Э. А. Шеварднадзе, широкомасштабно и привлекательно развертывая крупные идеи международной безопасности в интересах всего человечества, конкретные интересы нашего государства, особенно в военной области, нередко защищал вяло. У меня, наблюдавшего его переговорную деятельность, утвердилось мнение, что он даже стеснялся это делать. И причина здесь, по–моему, прежде всего в недостаточной его профессиональной подготовке, закалке как дипломата, в слабом умении аргументированно отстоять свою позицию. А когда сам эту слабость чувствуешь, нет желания и в борьбу вступать. Такая вялость при защите государственных интересов страны часто вызывала у меня чувство внутреннего протеста. Как это можно щедро черпать дипломатические ресурсы из боевой мощи вооруженных сил и обороноспособности страны, используя их на переговорах для обеспечения наших крупных разоруженческих инициатив, и в то же время должным образом не защищать интересы своих Вооруженных Сил в ходе переговоров?! На этой почве у меня с Шеварднадзе не раз возникали острые разногласия и осложнения.

Могут возразить, что в последние годы у госсекретаря США и министра иностранных дел СССР на переговорах были разные возможности в смысле прочности «тыла». Да, в эти годы у первого для защиты национальных интересов их было гораздо больше, чем у второго. Это верно. Но ведь в 1986–1987 годах ситуация была совсем другой — положение Советского Союза было достаточно прочным, но наша дипломатия имела тот же изъян, что в 1990 году. Недостаточный профессионализм — беда, а не вина Э. А. Шеварднадзе. Его вина в другом. Недостатки дипломатии Шеварднадзе были видны не только военным, но и дипломатам. Однако к тем из них, кто обладал высоким профессионализмом и был самостоятелен в своих суждениях, он далеко не всегда прислушивался. Мало того, тех, кто в попытках как–то исправить этот недостаток проявлял настойчивость, защищал свое мнение, вскоре в руководстве Министерства иностранных дел не осталось: одним из них нашлись места за пределами министерства, другие оказались перемещенными на второстепенные роли внутри него, третьи по понятным причинам просто замолчали. В МИДе с 1987 года установилось далеко не полезное для дела единодушие или во всяком случае единогласие.

Для иллюстрации того, что Э. А. Шеварднадзе в профессиональном отношении действительно не всегда был на высоте, приведу такой пример.

В начале 1990 года, после смены режимов в государствах Варшавского Договора, правительства Болгарии, ГДР и Чехословакии обнародовали, что в их армиях на вооружении состоят пусковые установки и ракеты СС–23 в обычном (неядерном) снаряжении. Речь шла о ракетах, аналогичных тем, которые в Советском Союзе в соответствии с Договором между СССР и США о ликвидации ракет средней и меньшей дальности подлежали уничтожению, что и происходило с августа 1988 года. Болгарии же, ГДР и Чехословакии ракетные комплексы СС–23 были проданы еще до подписания упомянутого Договора между СССР и США в соответствии с решением Политбюро ЦК КПСС, принятым в 1986 году, когда ракеты с дальностью меньше 1000 км вообще не были предметом переговоров (не говоря уже о том, что дальность ракет СС–23 была даже меньше 500 км и в договор они, как об этом рассказывалось выше, попали по оплошности Шеварднадзе). Доклад в Политбюро об этих поставках был подписан соответствующими руководителями, в том числе и министром иностранных дел Шеварднадзе.

С точки зрения международно–правовой Советский Союз не допустил никаких действий, противоречащих Договору по РСМД. Конечно, для налаживания доверительных отношений с США, может быть, следовало бы при подписании Договора по РСМД сообщить им о продаже нами в свое время ракетных комплексов СС–23 болгарам, восточным немцам и чехословакам. Но для передачи этой информации надо было запросить согласие правительств этих стран, а в 1988 году они могли не дать такого согласия. В любом случае этот вопрос в то время был проблемой дипломатов, а не военных. В МИДе решение по этому вопросу тогда так и не приняли.

Теперь на запрос госсекретаря США по этому вопросу советской стороной были даны соответствующие разъяснения. Но часть западной прессы продолжала нагнетать обстановку. Некоторые делали это ради сенсации, другие — в целях подрыва Договора по РСМД.

В апреле 1990 года для подготовки июньской (1990 г.) встречи в верхах в Вашингтоне состоялись беседы Э. А. Шеварднадзе с Дж. Бейкером. Для помощи нашему министру в решении проблем КРВБ и КРМБ на этих переговорах М. С. Горбачев дал мне указание вылететь в Вашингтон. О нашей работе там будет рассказано в VII главе. Сейчас о другом.

6 апреля 1990 г. Э. А. Шеварднадзе по завершении встреч в Вашингтоне провел пресс–конференцию для советских и иностранных журналистов. В ходе пресс–конференции состоялся такой диалог:

Вопрос («Ньюсуик»): «Вчера ваш представитель сказал о том, что он не знал, что Советский Союз передал ракеты СС–23 ГДР, Болгарии и Чехословакии. Знали ли об этом факте М. С. Горбачев и вы, и если нет, то какова в таком случае степень контроля за действиями военных?»

Ответ (Шеварднадзе): «Хотел бы уточнить существо вашего вопроса: в данном случае речь идет о передаче ракет без ядерных зарядов. Произошло это до подписания Договора по РСМД, что можно проверить и доказать документально. Что же касается осведомленности, то могу со всей ответственностью сказать, что М. С. Горбачев не знал об этом факте. Не знал и я. Но хочу еще раз подчеркнуть: в данном конкретном случае речь идет о факте, имевшем место до подписания договора».

В данном случае могу тоже утверждать со всей ответственностью: Э. А. Шеварднадзе сказал неправду. О продаже ракетных комплексов СС–23 указанным выше странам было известно как Генсеку, так и министру иностранных дел. Думаю, что министр иностранных дел, давая неправильный ответ на вопрос журналиста, не преследовал цель сознательно скомпрометировать советское военное руководство. Случилось другое, что имело место с ним не один раз и ранее. Э. А. Шеварднадзе просто не сумел из–за профессиональной неподготовленности ответить на вопрос правдиво и одновременно защитить соответствующим образом интересы своего государства. Вместо этого он пошел по наиболее легкому пути — сказав неправду, постарался выйти из положения, в которое его поставил журналист. Наконец, наш министр мог поручить ответить на этот вопрос мне, я находился рядом с ним. Но он этого по каким–то причинам не сделал. Конечно, после этого случая отношения военного руководства с Шеварднадзе отнюдь не улучшились.

Ровно через месяц, отвечая на слушаниях в Комитете по делам вооруженных сил Сената США, где я выступал по приглашению сенатора Эдварда Кеннеди, на вопросы сенаторов по проблеме ракет СС–23, я вынужден был восстановить истину.

Именно потому, что нашими дипломатами на переговорах не всегда последовательно отстаивались интересы обороны страны и вооруженных сил, имела место напряженность в отношениях Министерства иностранных дел и Министерства обороны. Я в этом убежден и пишу об этом с полной ответственностью.

Можно было бы привести немало аналогичных примеров. Во II — V главах о некоторых из них говорилось. Но наиболее важным из них в 1986–1989 годах был вопрос о судьбе наших групп войск в ГДР, — Польше, Чехословакии и Венгрии. Каково их будущее? Этот вопрос было необходимо обсуждать уже в 1986–1987 годах (конечно, в узком кругу). Нужно было с 1987 года принимать подготовительные меры к приему войск на Родине, хотя бы спланировать эти меры и подготовить ресурсы. Однако военные были лишены такой возможности. В значительной мере это произошло из–за того, что не было открытого обсуждения возникающих проблем между МИДом и Минобороны. Поэтому не было совместных соответствующих предложений руководству государства.

Все это мной пишется сегодня совсем не для того, чтобы бросить камень в спину министра, вышедшего в отставку. Пишу для того, чтобы извлечь из всего урок, который нам понадобится в будущем. Мы ушли из советской дипломатии, а дипломатия будет действовать.

Кроме участия в официальных переговорах М. С. Горбачева, в 1989 году мне пришлось встречать председателя Комитета начальников штабов адмирала Уильяма Крау и совершить с ним поездку по стране, посетить США и выступить на слушаниях в конгрессе, выступать в Стокгольме в Центре стратегических исследований СИПРИ. В конце 1989 года я сопровождал М. С. Горбачева при его встрече с президентом США Дж. Бушем на Мальте.

Официальный визит адмирала У. Крау в Советский Союз проходил в период 12–22 июня и был ответным. Поскольку его принимал начальник Генштаба генерал армии Моисеев М. А., он его и сопровождал в течение пяти суток. Однако план работы Моисеева М. А. складывался так, что последние пять дней он был занят другими делами и попросил меня продолжить работу с Крау. Против этого Крау не возражал. Председателю КНШ США были широко показаны все виды наших вооруженных сил: он посетил полк ракетных войск, военно–воздушных сил, где осмотрел самолеты стратегической и фронтовой авиации, Академию Генерального штаба и ознакомился с учебным процессом по подготовке нашего высшего командного состава. Крау побывал также на Северном флоте, где ознакомился с современными кораблями, присутствовал на учениях сухопутных войск и ВВС в Белоруссии, Везде он имел встречи не только с генералами и адмиралами, но и с солдатами, матросами, старшинами и всеми категориями офицеров. Он выступал также перед нашей общественностью в Москве, Ленинграде, Минске, Волгограде, Ташкенте, Самарканде и в Сочи. В Москве У. Крау встретился с нашими учеными, с членами Комитета ученых за предотвращение войны. В конце визита У. Крау был принят министром обороны, а в заключение визита и М. С. Горбачевым.

Адмирала Крау сопровождали высокопоставленные генералы и адмиралы, в основном заместители начальников штабов (по–нашему — заместители главнокомандующих видов вооруженных сил): генералы М. У. Хетч, Р. У. Рискасси, Д. Д. Уэнт, адмиралы Л. Э. Эдни, А. Р. Манес.

У всех этих военных руководителей я заметил желание увидеть Советский Союз своими глазами и составить о нем собственное представление. Не было явно заметной предвзятости в оценке того, что они видели. Было сделано все необходимое, чтобы У. Крау и сопровождающие его генералы и адмиралы получили более полное представление о нашей стране. Встречи как с военнослужащими, так и с другими советскими людьми проходили в самой непринужденной обстановке. Некоторые из них происходили неожиданно, вне программы, как, например, на Площади павших борцов в Волгограде или на базаре в Самарканде. Люди везде просили советских и американских генералов и адмиралов (а их было на таких встречах постоянно 12–14 человек) поддерживать между собой нормальные отношения, не обострять обстановку. В ходе визита были подписаны важные соглашения «О предотвращении опасной военной деятельности» и о контактах между военнослужащими обеих стран.

Не буду утомлять читателя рассказом о беседах с У. Крау, котррые ежедневно велись в самолетах по нескольку часов. Через месяц предстояла моя поездка в США для выступления в конгрессе. В ходе поездки предстояли вновь встречи и беседы.

Предыстория этой моей поездки в США такова. В январе 1989 года по приглашению Верховного Совета СССР в Москву прибыла делегация под руководством Леса Эспина — председателя Комитета по вооруженным силам палаты представителей конгресса США, который вручил мне официальное приглашение выступить в возглавляемом им комитете в июле 1989 года с докладом «Позиция Советского Союза на 90–е годы в области национальной безопасности». Получив разрешение М. С. Горбачева на такой доклад в США, я начал подготовку. Это было непростое дело. С подобным докладом наше военное руководство у себя–то, в Советском Союзе, в открытой аудитории не выступало, а мне предстоял доклад в конгрессе США. Было известно, что в конгрессе сам доклад — это не основное. Главное — ответы на вопросы и дискуссия, которая возникает после доклада. Причем конгрессмены к постановке вопросов по содержанию доклада не только сами тщательно готовятся, но им помогают в этом специалисты частных фирм и государственных ведомств. Они своих военных руководителей порой ставят на слушаниях в трудное положение, а по отношению ко мне, наверное, постараются особо.

Мне пришлось тщательно обобщить всю несекретную информацию о наших вооруженных силах и направлениях их развития, которая была опубликована или передана американцам, другим западным странам на переговорах. Таких данных оказалось немало как по стратегическим ядерным силам, так и по силам общего назначения. На их основе и строился доклад. Вариант доклада был разослан в Генеральный штаб и другие ведомства с просьбой дать по нему замечания и предложения. С учетом замечаний он был отработан окончательно. В докладе давалась оценка военно–политической обстановки в мире на середину 1989 года, внешней политики Советского Союза и США. Указано на противоречивость современной политики США по отношению к Советскому Союзу, сочетание в ней элементов взаимопонимания и сотрудничества и силовых действий. Давалась характеристика состояния и развития в 90–е годы стратегических наступательных, стратегических оборонительных сил и обычных (неядерных) вооруженных сил Советского Союза. Подчеркнута тесная взаимозависимость развития вооруженных сил Советского Союза и США. Все это было подтверждено большим фактическим материалом: цифрами, диаграммами и сравнениями соотношения военных сил сторон. Когда все данные, даже несекретные, были сведены воедино, получилась довольно развернутая картина состояния нашей обороноспособности.

Одновременно я считал, что было бы неплохо с прибытием из США содержание этого доклада опубликовать в печати у нас (потом это было сделано в «Литературной газете»). Перед отъездом в США я сделал сообщение моим коллегам из Комитета по обороне и безопасности Верховного Совета, ответил на многочисленные вопросы моих товарищей.

Все это оказалось полезным не только с точки зрения подготовки к выступлению в США, но и в той политической борьбе, которая развернулась в 1989–1990 годах в стране вокруг наших вооруженных сил. Параллельно шла подготовка к визиту и по другим вопросам.

Мне было известно, что заседание Комитета по делам вооруженных сил палаты представителей конгресса в период моего заслушивания будет транслироваться по одному из каналов телевидения США. Кроме того, Л. Эспин составил программу моей поездки по США, которая предусматривала посещение Сан–Франциско, Чикаго и Нью–Йорка. Везде предусматривались выступления и дискуссии. В Сан–Франциско, а точнее, в Пало–Альто предстояла встреча с бывшим госсекретарем США Джорджем Шульцем и двухдневный визит в Стэнфордский университет. В Чикаго предполагались встречи в обществе стратегических исследований, посещение биржи и одной из ферм в районе Чикаго. В Нью–Йорке предстояло выступление в Совете международных отношений. Я был информирован также, что в конце визита возможен прием меня президентом Дж. Бушем.

20 июля на нашем рейсовом самолете Ил–86 я вылетел в Вашингтон. Поскольку визит был неофициальным и я был гостем Комитета по делам вооруженных сил конгресса, какой–то официальной встречи, естественно, не предполагалось. Через Генеральный штаб я попросил, чтобы в аэропорту мне помог один из работников нашего военного атташата при советском посольстве.

Однако в аэропорту Даллас (Вашингтон) меня встретил адмирал У. Крау. Он разместил меня в военной гостинице в форте Майер (в военном городке). Мне оставалось только поблагодарить за это моего американского коллегу.

На следующее утро в присутствии представителей американской и советской прессы, а также американской общественности состоялось мое выступление на слушаниях в Комитете по делам вооруженных сил конгресса США. В течение часа я сделал доклад (о его содержании сказано выше), а затем в течение трех с половиной часов отвечал на вопросы конгрессменов. Мне пришлось нелегко. Особенно активными были председатель комитета Л. Эспин, конгрессмены Уильям Дикинсон, Беннер, Фрэнк Макклоски, Флойд Спенс, Рональд Делламз, Норман Сисиски и др. Но среди них все же особой активностью и даже определенной агрессивностью отличалась Патриция Шрёдер. Ее особенно интересовали возможность применения советских войск внутри страны в связи с обострением у нас межнациональных отношений, права на принятие решений о таком применении Верховного Совета и Президента СССР. И она с большим мастерством добивалась от меня точных ответов на те вопросы, которые обычно в беседах дипломатично обходят.

Нужно сказать, что конгрессмены, соблюдая формально вежливость и такт (это они умеют), в попытках добиться от меня конкретных ответов на поставленные вопросы не церемонились. Подробно расспросили о советском военном бюджете на 1989 год, о производстве вооружений и боевой техники в СССР, о разногласиях на переговорах СССР и США по ядерным, а между Организацией Варшавского Договора и НАТО — по обычным вооружениям, о перестройке в нашей стране, о забастовках, об обострении межнациональных отношений.

Вопросы ставились конкретно, в лоб, остро. Таким же образом приходилось и отвечать. Словом, такие слушания являются для докладчика в комитетах конгресса хорошей школой. У меня создалось впечатление, что в конечном счете я вышел из этой передряги без больших потерь. На встрече вечером того же дня адмирал У. Крау, смотревший ход работы по телевидению, подтвердил это, сказав, что на подобных слушаниях некоторым американским военным руководителям приходилось иногда еще более туго. И, как всегда, моими надежными помощниками были переводчики полковник Ф. Ф. Попов и Питер Афанасенко (с американской стороны). Слушание это имело немалый отклик и в средствах массовой информации. Его смотрели миллионы американцев. Этим выступлением в конгрессе были начаты контакты парламентов обеих стран по военным вопросам.

В эту поездку мне особенно запомнились также посещение Стэнфордского университета в Пало–Альто и встречи в Чикаго.

В Пало–Альто после вступления в должность президента Дж. Буша возвратился и начал работать в Стэнфордском университете госсекретарь США в администрации Р. Рейгана Дж. Шульц. Он принимал меня в Стэнфордском университете. Мало того, он пригласил меня остановиться в его доме, пока я буду находиться в Пало–Альто. Сам этот человек своим поведением на советско–американских переговорах мне импонировал главным образом тактичным отношением к мнению советской стороны и в то же время умелой защитой интересов США, общение с ним, как мне кажется, было полезным для дела. Мне также было интересно увидеть, как живет один из выдающихся граждан этой страны.

Дж. Шульц сам встретил меня в аэропорту. Будучи за рулем автомобиля, привез к себе и разместил на третьем этаже своего дома. Дом у него относительно небольшой, похож на дома состоятельных немцев. Обстановка внутри дома была удобной, но довольно скромной.

Дж. Шульц создал очень непринужденную атмосферу, в которой гости чувствуют себя уютно. Приятно было завтракать с ним на кухне. Пока госпожа Шульц жарила оладьи и угощала нас ими, мы с Дж. Шульцем беседовали. Он излагал свои мысли свободно, спокойно и взвешенно. Ненавязчиво, но как знаток американо–советских отношений (каковым он в то время на деле являлся). Между прочим, Дж. Шульц в разговоре коснулся и того, как советской стороне вести дело дальше в отношениях с США. При этом его суждения были доброжелательны и заслуживали внимания. Я позже в своих мыслях не раз возвращался к ним. Их можно было свести в три группы.

Во–первых, говорил Дж. Шульц, очень важно, чтобы в умах американцев постепенно размывался «образ врага», который создавался по отношению к Советскому Союзу в течение нескольких десятилетий. Здесь движение вперед должно быть двусторонним. Со стороны Советского Союза главное, чтобы перестройка шла вперед, развивалась демократия. В США будет постепенно складываться более объективная картина советской действительности. Отсюда важность контактов между американцами и русскими на всех уровнях.

Во–вторых, продолжал Дж. Шульц, очень важна честность в отношениях между СССР и США. Требуется, чтобы достигнутые договоренности честно выполнялись. Особенно это касается договоренностей о сокращении ядерных и обычных вооружений. Я заметил, что, к сожалению, честность сторонами понимается по–разному, возникают недоразумения по поводу понимания тех или иных проблем по уже достигнутым договоренностям. Дж. Шульц на это резонно ответил, что именно поэтому нужно тщательно отрабатывать все положения и формулировки в подписываемых договорах.

В–третьих, в советско–американских отношениях не должно быть застоя. В них постоянно — иногда большими, а нередко и малыми шагами — надо идти вперед. Застой позволяет силам, выступающим против их улучшения и развития (а такие силы есть в обеих странах), эффективно им противодействовать.

Как бы отдельно (я сразу предупредил Дж. Шульца, что в экономических вопросах разбираюсь неважно) Дж. Шульц рассуждал о тех больших трудностях, которые встают перед бизнесменами США, когда они вступают в контакт с нами относительно создания совместных предприятий и по другим вопросам.

По всем таким проблемам беседы шли не только за завтраком, но и во время поездок в университет, на встречах, которые для меня устроил Дж. Шульц. В Стэнфордском университете мне показали богатейший архив документов о России и СССР 1912–1924 годов. Была продемонстрирована также работа Центра молекулярной и генетической медицины и линейного ускорителя. Я принял участие в семинаре в Центре стратегических исследований о сокращении ядерных и обычных вооружений, побывал на одном из заводов крупной фирмы по производству ЭВМ «Хьюлет–Паккард». Владелец фирмы Уильям Хьюлет, показывая мне завод, рассказал о конкурентной борьбе в области электроники.

Дж. Шульц познакомил меня со своими сыновьями, их женами и детьми. На обеде, который он устроил в день моего прибытия в своем доме, присутствовали руководители университета и видные люди Пало–Альто. Радушный хозяин сам жарил на углях бифштексы, много шутил. На обеде (а он проходил под открытым небом во дворе дома) все его гости себя чувствовали вольготно, раскованно, что располагало к откровенному обмену мнениями. Расстались мы добрыми друзьями.

Здесь я хочу поподробнее рассказать о тех американцах, с которыми приходилось больше всего встречаться и иметь дело в 1986–1989 годах. Именно их стиль работы на переговорах, поведение в неофициальной обстановке, их отношение к нашей стране в значительной мере помогли мне сформировать свое понимание Соединенных Штатов как государства и понять, что это за люди такие — американцы.

1. Джордж Шульц, беглую зарисовку которого я дал ранее, человек с огромным опытом крупного экономиста, бизнесмена, банкира и дипломата. Имеет широкий взгляд на мир, внимательно следит за процессами, происходящими в мире, и оценивает тенденции их развития. В нем незаметна недоброжелательность к Советскому Союзу, но ясно виден скептицизм по отношению к советскому обществу в целом, и особенно к социалистической экономической системе. Он не против иметь с нами дело, вести его постепенно, неторопливо, обеспечивая в первую очередь интересы США. Как госсекретарь США, он вел дипломатическую деятельность масштабно, честно. Но, работая с ним, зевать нельзя. Дж. Шульц использовал каждый наш промах в пользу США. С таким человеком надо иметь дело, но вести успешно переговоры можно, только будучи хорошо подготовленным. Думаю, он относится к той группе американских деятелей, которая была бы готова развивать с нами и экономические отношения.

2. Адмирал Уильям Крау — умный, осторожный, рассудительный военный руководитель. Его взгляд на военно–политическую обстановку в мире не затуманен открытой недоброжелательностью к Советскому Союзу. Он искренне готов разбираться, что это за страна — Советский Союз и чего можно от него в современных условиях ожидать. В то же время он верный сын США и защитник их государственных интересов. Однако ему принадлежит добрая половина вклада в улучшение отношений между США и СССР по военной линии, если считать, что его вторую половину внесла советская сторона. Лично мне он нравится как честный, прямой партнер. Но честный — это не значит, что он упустит шанс добиться преимущества в пользу США. На переговорах с ним нужно держать себя настороже. Адмирал У. Крау — неагрессивный человек. Если с учетом интересов США вопрос можно решить мирным путем, а не войной, он, пожалуй, выберет мир.

3. Пол Нитце — своего рода патриарх американской политики и дипломатии в вопросах отношений с СССР. Неизменно корректный, выдержанный, умело отстаивающий интересы США. Блестяще знает предмет переговоров. При этом он издавна, как отмечалось, недоброжелательно относится к Советскому Союзу и к социализму. Когда США необходимо пойти на компромисс с Советским Союзом, П. Нитце, наверное, одним из последних соглашается на него. Переговоры с ним нужно вести предельно осторожно. Малейшую неточность, а тем более ошибку он немедленно использует. Думаю, что он является классическим представителем правого крыла американского общества, которое выступает против радикального улучшения советско–американских отношений, но с которым нам тем не менее постоянно приходится иметь дело. С таким человеком, как Пол Нитце, вряд ли можно завязать дружбу, но он неизменно вызывает уважение как партнер по переговорам.

Людей, подобных этим трем деятелям, я встречал среди сенаторов и конгрессменов, среди военных руководителей, бизнесменов и журналистов. В какой–то мере Дж. Шульц, адмирал У. Крау и П. Нитце отражают взгляды основных слоев американского общества.

Интересными были встречи в Чикаго. Здесь моим хозяином был Ричард Фридман, адвокат и президент Форума национальной стратегии. Мне пришлось выступать на этом форуме по вопросам внешней политики Советского Союза, участвовать в большой пресс–конференции в гостинице «Мидленд» и не только отвечать на вопросы, но и вести жаркие споры, отстаивая политику СССР, когда это было необходимо.

Среди многих встреч, в которых мне довелось участвовать, две запомнились особенно.

Во второй половине дня 25 июля Р. Фридман сказал, что со мной хотят вечером повидаться (хотя планом поездки это не предусматривалось) влиятельные и наиболее состоятельные граждане Чикаго (бизнесмены, банкиры, президенты компаний) и их супруги. Я, конечно, согласился, предупредив, однако, что для деловых людей я, видимо, собеседник не очень интересный: не экономист и не финансист. Тем не менее встреча состоялась. Примерно часов в семь вечера мы с Р. Фридманом прибыли в один отель, где я был представлен весьма респектабельным дамам и господам. Среди них были Роберт Гэлвич — председатель совета компании «Моторолла», Томас Притцкер — президент корпорации «Хайетт», Джей Притцкер, Каролина Уильямс, Уильям Макдоноу, Роджер Стоун, Гордон Сигал. К сожалению, я не запомнил всех имен присутствовавших. Их было 20 человек. После обеда все перешли во вместительный зал и расположились за круглым столом. Председательское место занял Р. Фридман. Он сказал: «Маршал, вы встречаетесь с деловыми людьми, которые имеют крупные состояния. Все они активно действуют в различных областях бизнеса и приносят большую пользу стране. Они известны не только в Чикаго, но и вообще в Штатах и за рубежом. Мы хотели бы рассказать вам о ценностях нашей системы и возможностях в наших условиях для каждого человека проявить свои способности. С этой целью мы предоставим слово трем присутствующим здесь бизнесменам. Один из них — богатый человек по наследству. Второй сделал себя сам, то есть благодаря своим способностям и возможностям, которые предоставляет наша система, стал богатым человеком. Третий по национальности индеец и также разбогател благодаря своим предпринимательским способностям. После этого мы послушаем вас. Во второй половине беседы мы попросим вас ответить на наши вопросы о перестройке в вашей стране».

И действительно, три человека кратко (в течение 8–10 минут) рассказали о своих достижениях в бизнесе, подчеркивая при этом наличие благоприятных условий в такой стране, как США, для проявления инициативы личности, сочетания личных интересов человека с интересами государства.

Все трое говорили и о том, что, добившись значительного состояния, они обеспечили свои семьи, предоставили возможность своим детям получить образование и проявить способности. Одновременно, по их словам, их деятельность способствовала укреплению экономики страны, то есть, работая на себя, как они подчеркивали, они приносили пользу и стране. Я внимательно слушал их и старался быть объективным. Но мне показалось, хотя я, может быть, и ошибался, что их выступления в определенной мере были похожи на стандартный рассказ о том американском мальчике — разносчике газет, который сделал благодаря прилежанию, добропорядочности и инициативности удачную карьеру, стал богатым человеком. Допускаю вполне, что тут срабатывал утвердившийся в моем сознании стереотип критического отношения коммуниста к капиталистам.

Но тем временем приближалась моя очередь, как и договорились, рассказать о своих, так сказать, жизненных достижениях. Слушая бизнесменов, которые спокойно и уверенно, с чувством своей правоты, повествовали о карьере, я думал, как же поступить мне, как поведать им о наших, в частности моих, ценностях, ради чего мы, коммунисты, живем и работаем. Тем временем Р. Фридман уже предоставил мне слово. Начал я с того, что мой жизненный путь отличается от того, о котором рассказали выступившие бизнесмены. Я военнослужащий, служу почти 50 лет, и цель моей деятельности — обеспечить мирное небо над головой своего народа, целостность и независимость Родины. Этим делом я и занимался всю свою жизнь. В этот момент один из присутствовавших, попросив прощения, прервал меня и сказал: «Маршал, о вашей военной и дипломатической деятельности нам известно. Вы достаточно популярный человек у нас в стране. Наверное, вас хорошо знают и в вашей стране. Нам интересно получить информацию о том, чего вы добились лично для себя, для своей семьи». Тогда я ответил, что у меня две дочери. Жена и я вырастили их порядочными людьми, помогли получить образование. Теперь они самостоятельны, живут своими семьями в Москве. Они имеют детей, а мы с женой, следовательно, внуков. По нашим российским обычаям воспитанием внуков бабушки занимаются по крайней мере не меньше, чем матери. Часто бываем вместе. Но и этим я их не удовлетворил. Последовали вопросы. Где и как живу я и мои дети? Чем заняты дочери? Пришлось отвечать, что я с женой живу в четырехкомнатной квартире в многоквартирном доме. (Это вызвало их недоумение.) Семьи обеих дочерей имеют двухкомнатные квартиры, что по условиям жизни у нас вполне благополучно. Собственных загородных домов или дач наши семьи не имеют. Я как Маршал Советского Союза арендую у Министерства обороны дачу с оплатой стоимости ее аренды. Получаю зарплату 1200 рублей в месяц. Каких–то сбережений, которые нужно хранить в банке (кроме нескольких тысяч рублей), не имею. Дочери имеют высшее образование. Одна — преподаватель английского языка, другая — научный сотрудник в исследовательском институте. Зарплата у них обеих очень скромная.

Нельзя сказать, что мои собеседники мне не верили, но слушали с определенным скептицизмом. Слишком уж разные у нас были представления о жизненных целях, особенно о карьере и об образе жизни.

После такой вот беседы меня попросили проинформировать о ходе перестройки в нашей стране. Чтобы не утомлять читателя, скажу лишь, что моя информация отражала ту ситуацию, которая сложилась в нашей стране летом 1989 года. После моего рассказа последовали вопросы, которые показали, что я имею дело с людьми, осведомленными о том, что происходит в Советском Союзе. Особенно меня удивили женщины, супруги бизнесменов. Спрашивали, например, прямо: «Как можно рассчитывать на успех перехода к рынку в Советском Союзе с таким прохладным отношением к бизнесу, которое мы почувствовали в вас, маршал?» Отвечал, что я говорил о себе, своей семье, но отнюдь не о своем отношении к рынку. Кроме того, как военный человек я занят своим профессиональным делом и какого–то влияния на переход к рынку не оказываю. Или другой вопрос: «Отношение коммунистов, вас в том числе, к частной собственности известно. Но сохранится ли оно у следующих поколений ваших людей?»

Ответил, что, как я убежден, стремление к социалистическому обществу, к строительству гуманного демократического социализма у большинства наших людей сохранится. Такой откровенный обмен мнениями за «круглым столом» продолжался два часа. Как позже мне сказал Р. Фридман, беседа американцев продолжалась более часа и после моего отъезда.

На меня прошедшая дискуссия также произвела немалое впечатление. Я понял, что капиталист–бизнесмен далеко не такая уж отрицательная фигура, как я считал до визитов в США, и в частности до этой беседы. С ликвидацией предпринимателей и предпринимательства в нашем обществе некоторые необходимые для народа сферы деятельности (торговля, сфера обслуживания и удовлетворение ежедневных нужд людей) мы наладить так и не смогли.

Еще во время пребывания в Советском Союзе адмирала У. Крау я просил его помочь мне ознакомиться с хозяйством типичного американского фермера, не лучшего, но и не худшего. Посещение такой фермы было организовано. С прибытием в Чикаго мною было получено краткое письмо. Привожу его дословно.

Г–ну Сергею Ф. Ахромееву

Дорогой Сэр!

Мы будем рады принять Вас у себя на ферме. Мы счастливы, что Вы решили посетить нас. Мы имеем 1000 акров земли, на которой выращиваем кукурузу, сою, ячмень. Мы также содержим 150 коров голштинской породы. Рады приветствовать Вас от всей нашей семьи.

Лаверн и Элен Коэн, Роджер Коэн, Рас Шерли Коэн и дети Давид, Патрик и Кристин.

26 июля в середине дня я и господин Фридман приехали на эту ферму (30 км южнее Чикаго). Нас встретила вся семья. Лаверн Коэн — загорелый мужчина 63 лет с крестьянскими мозолистыми руками и Элен Коэн — хозяйка крестьянского дома. Сыновья — Роджер (32 лет) и Рас (23 лет), очень внешне похожие на наших колхозных механизаторов, супруга Роджера с тремя детьми и соседка по ферме — невеста Раса.

В осмотре хозяйства нас сопровождал старший сын Рождер. Что он нам рассказал и что мы сами увидели?

Хозяйство имеет 220 акров собственной земли и 800 акров арендуется. На ферме три трактора, четыре грузовых и два легковых автомобиля. Кроме того, весь необходимый набор сельхозмашин. Своя ремонтная мастерская, где проходят обслуживание и текущий ремонт автомобили. Есть запчасти к ним. Стадо около 150 голов, но молочных коров 90. В сутки производится молока 1600–1700 л. Вывозится молоко в точно установленный срок кооперативом, с которым заключен договор. Каждая корова в год в среднем дает 6400–6500 л молока.

Коровник самый обычный, по молдавским меркам (я народный депутат СССР от Молдовы), даже скромный. Электродойка — как у нас. Осмотрели дом, обычный хороший крестьянский дом, приличная, но скромная мебель. Есть помещения для хранения овощей и фруктов. Ферма семейная. Рабочих нанимают на 10–15 дней в году во время уборки. И только.

Поинтересовался доходами и рентабельностью. Рентабельность хозяйства примерно 33%. Годовой доход в среднем 330 тыс. долл. 76% доходов дает производство молока. Чистый годовой доход после амортизационных и других отчислений в среднем получается: у отца, Лаверна Коэна, — 32–34 тыс. долл., у старшего сына, Роджера, — 28–29 тыс. У младшего Раса — около 24 тыс. долл. Младший перед женитьбой уже построил вблизи и меблировал свой дом.

Поинтересовался, что представляет из себя крестьянский труд на ферме. Труд многопрофильный. Каждый мужчина сеет и убирает урожай, водит и использует в хозяйстве автомобили, тракторы и все другие машины, обслуживает и ремонтирует их. Каждый является дояром коров и сдатчиком молока и т. д. То есть каждый — «и швец, и жнец, и на дуде игрец». Рабочий день начинается в 6 утра, заканчивается примерно в 8 вечера. Выходных нет. Отпусков нет. Старший, Лаверн Коэн, за всю жизнь имел один отпуск в 10 дней. Работать приходится целый день в полную силу. Самое страшное — заболеть. Расположена ферма в зоне рискованного земледелия. Раз в 3–4 года бывают засухи. Бухгалтерский учет компьютеризирован. На ферму выведена оконечная аппаратура (компьютер) из торговой палаты сельхозпродукции Чикаго. В любой момент можно узнать по дисплею цены на зерно, молоко и молочные продукты в графстве, штате, стране и за границей. То же самое касается техники, запчастей, горючего и т. д. Жизнь этих фермеров — это труд и труд.

Приняли нас приветливо, рассказали все откровенно, угостили чаем. Расстались мы как друзья. Думаю, читатель даже из такого сухого отчета составит себе какое–то представление о фермерском хозяйстве США. Мои комментарии, наверное, будут излишними. Лично я очень много думал и думаю сегодня о нашей слабой готовности к такому фермерскому хозяйствованию.

Заключительным дипломатическим аккордом 1989 года стала встреча М. С. Горбачева с Дж. Бушем в районе острова Мальта в Средиземном море. Инициатором этой встречи был президент США. Он поднял вопрос о рабочей встрече в конце июля. По различным причинам достижение договоренности о ее проведении несколько затянулось, но в конце октября были согласованы сроки и место встречи: 2–3 декабря в районе Мальты на военных кораблях — советском крейсере «Слава» и американском крейсере «Белкнап» поочередно. Кроме того, в район Мальты прибыл для обеспечения работы советской делегации теплоход «Максим Горький».

М. С. Горбачев с супругой и сопровождающие его лица О. А. Шеварднадзе, А. Н. Яковлев, В. М. Фалин, А. С. Черняев, А. А. Бессмертных, С. Ф. Ахромеев и А. Ф. Добрынин прибыли на аэродром Лука (о. Мальта) в 10 часов вечера 1 декабря из Рима после официального визита в Италию и Ватикан. Дж. Буш на Мальту прибыл на несколько часов раньше.

Сначала было бы, наверное, целесообразно и небезынтересно для советского читателя остановиться на том, какое впечатление производит на окружающих президент США Дж. Буш. Это тем более интересно, что в 1990 году М. С. Горбачев еще трижды встречался с президентом США для решения весьма важных как глобальных проблем, так и вопросов советско–американских отношений. Дж. Буш стал партнером нашего президента надолго, и с ним пришлось и еще придется иметь дело.

Дж. Буш родился в 1924 году. Во время второй мировой войны, будучи совсем молодым, он в качестве морского летчика боевого самолета, базирующегося на авианосце, участвовал в боевых операциях с японцами. Война, которую пришлось вести США с Японией на Тихом океане, отличалась масштабностью, бескомпромиссностью, большой ожесточенностью. Ему пришлось нелегко. Не только участие в боевых действиях с японцами, но даже сами взлеты и посадки самолета на авианосец в боевых условиях в то время были очень сложны, требовали от летчика огромной выдержки и мастерства. Он испытал всю тяжесть войны на самом себе. Такой опыт и понимание трудностей воинской службы для президента страны никогда нелишни, и его, кстати, ничем не заменишь. После войны Дж. Буш учился, а потом успешно подвизался в бизнесе и много лет работал на государственной службе на различных должностях: представителя США при ООН, директора Центрального разведывательного управления, посла США в Китае. Восемь лет в период президентства Р. Рейгана он являлся вице–президентом США. Таким образом, когда Дж. Буш стал президентом США, он располагал огромным и разносторонним опытом работы в важнейших сферах деятельности, которые определяют процветание и мощь США. Это опытный, трезвомыслящий руководитель.

Мне пришлось встречаться с Дж. Бушем неоднократно. Первый раз в декабре 1987 года (при подписании Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности в Вашингтоне) он как вице–президент пригласил меня на беседу, как он сказал, «двух ветеранов второй мировой войны». Беседа была совершенно неофициальной. Мне тогда понравилось, что он помнит о союзе СССР и США во второй мировой войне, придает значение боевому братству русских и американцев, то есть тому, о чем не только в США, но и у нас–то начали забывать. Второй раз президент США принял меня по своей инициативе в июле 1989 года как советника М. С. Горбачева в период моего пребывания в США для участия в слушаниях в конгрессе. Причем на встречу были приглашены вице–президент Куэйл, Дж. Бейкер, Р. Чейни, Б. Скоукрофт, Дж. Сунуну, адмирал У. Крау. Состоялась официальная беседа по военно–политическим проблемам советско–американских отношений. И провел беседу Буш не формально, а заинтересованно, продемонстрировав свое знание военно–политических проблем, существовавших тогда между нами. После этого я присутствовал на всех встречах (до сентября 1990 г.) М. С. Горбачева с Дж. Бушем и во время некоторых бесед Дж. Буша с Э. А. Шеварднадзе в Вашингтоне.

На всех встречах он чувствовал себя уверенно, достаточно глубоко (качество, не всегда присущее президентам США) знал обсуждаемые военно–политические проблемы, в том числе вопросы сокращения ядерных и обычных вооружений. По характеру спокойный, уверенный, твердый, но внимательный к собеседнику лидер. Разговор ведет, занимая в нем среди присутствующих американцев ведущую роль, свободно, давая в то же время при необходимости высказаться и своим помощникам. Присутствуя на беседах Дж. Буша и М. С. Горбачева (а они длились, как, например, в Кэмп–Дэвиде в июне 1990 года, по 6–7 часов), поневоле приходилось сравнивать манеру ведения бесед и переговоров ими. Должен сказать, что по подготовленности к переговорам и другим качествам они ничем не уступали друг другу. Они достойные партнеры. Я обратил внимание, однако (это мнение чисто субъективное, и, может быть, другие его не разделяют), что, когда рассматривались вопросы глобальные, так сказать, стратегические, сильнее выглядел М. С. Горбачев. Однако, когда переходили в ходе переговоров к конкретным вопросам, то есть к тому, как практически решить ту или иную, скажем, региональную проблему, более свободно вел беседу и предлагал варианты решения президент США. В целом же, а я имел возможность наблюдать и изучать деятельность президентов США с начала 70–х годов, Дж. Буш за последние двадцать лет является, как я думаю, наиболее подготовленным и динамичным американским президентом. При этом он, как и все американцы, ведущие переговоры, защищает в первую очередь интересы национальной безопасности и государственные интересы США. Но делает это только еще более умело, твердо и уверенно по сравнению с другими. Разумеется, при этом интересы США, как и всегда, изображались им как интересы свободного мира, свободы и демократии.

Итак, вернемся к встрече в районе Мальты. Она началась несколько неожиданно. Оба крейсера (советский и американский) стояли на якорях на внутреннем рейде бухты о. Мальта. Но в ночь с 1 на 2 декабря разыгрался шторм (высота волн достигала 2–2,5 м), и, по заключению моряков обеих стран, подход катеров президентов к кораблям стал невозможен. После обсуждения ситуации было принято решение переговоры провести на нашем теплоходе «Максим Горький», который стоял у стенки пристани. Пришлось в связи с этим несколько уточнить и программу бесед. Всего, на Мальте состоялись две больших — по 4–5 часов — беседы и две более коротких — один на один.

До начала встречи была договоренность: вопросы сокращения ядерных и обычных вооружений на переговорах детально не рассматривать. В это время соответствующие переговоры в Женеве (по ядерному оружию) и в Вене (по обычным вооружениям) велись интенсивно. Главными в беседах на Мальте были те крупные и стремительные изменения, которые к тому времени произошли и происходили, особенно в Центральной Европе. Наиболее острой была германская проблема. Не только интересы СССР и США требовали уяснения, а еще лучше — согласования советской и американской позиций по этим вопросам. От того, удастся ли согласовать интересы этих двух стран, главным образом в германском вопросе и по региональным проблемам, зависела во многом обстановка в мире в целом. Не менее важной для американцев, как это подтвердилось в ходе переговоров, была и еще одна задача: выяснить, по какому пути пойдет теперь (после столь радикальных изменений в Европе) Советский Союз. Намерено ли советское руководство и далее вести страну по социалистическому пути или этот путь декларируется для успокоения народа, а фактически в ближайшее время начнется демонтаж социалистических отношений и возврат к капитализму? У меня сложилось мнение, что они такого варианта не исключали и хотели добиться подтверждения этому.

Встреча проходила как рабочая. Она отличалась от официальной как по форме, так и по содержанию. На ней не создавались рабочие группы, так как не предполагалось подписывать никаких договоров, соглашений и даже официального заключительного документа. Нечего было формулировать и согласовывать. Поэтому беседы проходили или между делегациями (по 6–7 человек в каждой), или только между руководителями — один на один.

Первая беседа началась в 10 часов 2 декабря. С советской стороны в ней участвовали: М. С. Горбачев, Э. А. Шеварднадзе, А. Н. Яковлев, А. С. Черняев, А. А. Бессмертных, С. Ф. Ахромеев, А. Ф. Добрынин. С американской стороны: Дж. Буш, Дж. Бейкер, Дж. Сунуну, Б. Скоукрофт, П. Вулфовитц, Р. Бартоломью, К. Райе. Она была посвящена рассмотрению обстановки, сложившейся в мире, и советско–американским отношениям. После приветствия М. С. Горбачева выступил Дж. Буш. Он оценил перестройку, происходящую в СССР, как главное событие, меняющее международную обстановку, и сказал, что администрация и большая часть конгресса США ее поддерживают. Дж. Буш заявил, что США радикально меняют свое отношение к Советскому Союзу и далее готовы идти по этому пути. С учетом этого заявления он остановился на конкретных шагах, которые США готовы предпринять. Американцы будут вести дело к тому, чтобы в июне 1990 года провести встречу в верхах (Дж. Буш — М. С. Горбачев) в Вашингтоне, на которой заключить ряд соглашений, улучшающих советско–американские отношения, и подписать (если к этому времени удастся подготовить) договор о сокращении и ограничении стратегических наступательных вооружений. Особое внимание он уделил улучшению торговых и экономических отношений, сказав, что он как президент будет готов (после того, однако, как Верховный Совет СССР издаст закон о въезде и выезде) войти в конгресс с предложением о снятии ограничений режима наибольшего благоприятствования в торговле США с Советским Союзом. Дж. Буш сказал также, что США примут меры к смягчению режима КОКОМ, запрещающего торговлю с СССР изделиями, имеющими стратегический характер, выступят за участие СССР в ГАТТ первоначально в качестве наблюдателя. Наконец, США поддержат развитие экономических отношений Советского Союза со странами Европейского экономического сообщества. Президент США предложил также М. С. Горбачеву учредить рабочую группу по сотрудничеству с американским бизнесом. В области экономических отношений это был (правда, пока на словах) действительно поворот США к налаживанию сотрудничества с Советским Союзом. Дж. Буш, не вдаваясь в детали, высказался по основным проблемам переговоров о сокращении ядерных и обычных вооружений. Особое внимание уделил подготовке к подписанию в 1990 году соглашения США и СССР о ликвидации химического оружия, а также намерению США решить в течение ближайших двух–трех месяцев наиболее сложные проблемы будущего договора по СНВ. Дж. Буш и Дж. Бейкер остановились также на проблеме Никарагуа, обострившейся тогда в связи с предстоявшими выборами, и на отношениях США с Кубой. Не были обойдены вниманием и права человека. Причем в это же время готовилась акция США против Панамы.

В ходе бесед Дж. Буш представлял эту акцию как вынужденные ответные действия на поведение панамского руководителя Норьеги.

М. С. Горбачев в первой беседе кратко остановился на изменениях, происходящих в мире, и в связи с этим на динамике советско–американских отношений. Он подчеркнул, что мы переживаем переломный момент: послевоенная политика противоборства, конфронтации и гонки вооружений уходит в прошлое. Не нужно искать победителей и побежденных. Если США и блок НАТО в целом будут строить свою политику по отношению к СССР как победители, это будет опасное заблуждение. На такой основе взаимопонимания и взаимодействия между СССР и США построить нельзя. Нельзя пытаться перестраивать мир на основе западных ценностей. У каждой страны и у каждого народа ценности свои. Мир меняется, он становится многополюсным. Поэтому меняются и отношения СССР и США. Он приветствовал заявления Дж. Буша об изменении отношения США к СССР и заявил: Советский Союз готов строить свои отношения с США на основе взаимопонимания и сотрудничества. М. С. Горбачев отметил, что со стороны США отношение к СССР далеко не всегда строится на новых основах. Он приветствовал предложения Дж. Буша о развитии советско–американских экономических отношений. М. С. Горбачев просил Дж. Буша внимательно проанализировать вопросы американо–кубинских отношений. Нужно изменить их, улучшить, советовал М. С. Горбачев. Куба командовать собой не позволит, но к взаимопониманию с США на взаимной основе готова. В заключение, оговорившись, что европейские дела будут затронуты в следующей беседе, он согласился с тем, что встречу в верхах в Вашингтоне нужно готовить на июнь 1990 года, а также с порядком работы по подготовке проекта договора по СНВ, предложенным Дж. Бушем.

Очень интересной была беседа за обедом. Инициативой овладел Дж. Буш, расспрашивая об обстановке в Советском Союзе и порядке перехода нашей страны на рыночную экономику. Дж. Буш и Дж. Бейкер (последний как бывший министр финансов) настойчиво убеждали М. С. Горбачева, что без частной собственности на землю и на средства производства переход на рыночную экономику практически невозможен. Они не менее настойчиво доказывали М. С. Горбачеву, что без этих преобразований невозможна организация настоящего экономического сотрудничества и торговли с Западом. Вместе с тем Дж. Бейкер попытался дать ряд советов (даже с позиций сегодняшнего дня видно, что они были разумными) относительно перехода к конвертируемости рубля, реформы цен, решения проблемы огромной денежной массы, скопившейся у населения и находящейся в руках теневой экономики. Однако, думаю, что эта беседа не дала американцам очень четкого представления о том, каким все–таки путем намеревается идти Советский Союз к рынку. В то время нашим руководителям было далеко не все ясно, как, кстати, и сейчас.

После обеда состоялась примерно полуторачасовая беседа М. С. Горбачева с Дж. Бушем один на один.

3 декабря с десяти часов до половины второго на теплоходе «Максим Горький» состоялась третья встреча, в которой участвовали делегации в полном составе. Теперь первым выступал М. С. Горбачев. Сославшись на то, что вчера выступал кратко, он изложил суть советской военной доктрины. Обратил внимание Дж. Буша на то, что наша доктрина не только область теории. Вооруженные силы и военный бюджет Советского Союза сокращаются. Система обучения войск и сил флота переориентирована на оборону. В военном отношении мы открыты для наблюдателей. Военное руководство США у нас бывает и само видит все эти изменения.

США, однако, свою и натовскую военную доктрину «гибкого реагирования» не меняют, не заметно, чтобы они сокращали вооруженные силы. М. С. Горбачев впервые за все время советско–американских переговоров выдвинул предложение начать переговоры по сокращению военно–морских сил. При этом он подтвердил, что Советский Союз не намерен ущемлять законные интересы США. Мы будем вести эти переговоры с учетом того, что США являются великой морской державой и имеют интересы в различных районах мира. Но вместе с тем Дж. Бушу была передана карта военных (военно–воздушных и военно–морских) баз США, окружающих Советский Союз с начала 50–х годов. Было разъяснено, что на них размещены вооруженные силы США численностью 500 тыс. человек, большие авиационные и военно–морские силы.

Дж. Буш все это выслушал, внимательно рассмотрел полученную от М. С. Горбачева карту баз (или сделал вид, что рассматривает, поскольку подобные карты ранее уже вручались адмиралу У. Крау и министру обороны США Ф. Карлуччи), но не сказал по этому поводу ни слова.

Затем М. С. Горбачев коротко проанализировал ход переговоров по стратегическим ядерным и обычным вооружениям и согласился с Дж. Бушем, что к середине 1990 года можно будет урегулировать основные разногласия как относительно договора по СНВ между СССР и США, так и в связи с договором о сокращении вооруженных сил в Европе.

При этом глава советской делегации изложил новое предложение в отношении тактического ядерного оружия военно–морских сил, которое в неофициальном порядке с американцами прорабатывалось. В нем предусматривалось начать переговоры о полной ликвидации тактических ядерных средств ВМС Советского Союза и США (ядерные ракеты, торпеды, бомбы и др.), продумав порядок подключения к переговорам третьих стран. Конкретного ответа на это предложение сразу, разумеется, не последовало.

Заметим, что обсуждение, пожалуй, самого главного тогда вопроса об обстановке в Европе и о Германии стороны перенесли на завершающую стадию переговоров. Что касается нас, то, как я думаю, это объяснялось тем, что наша позиция по вопросу объединения Германии выработана еще не была. Со времени ухода с руководящих постов ГДР Э. Хонеккера и его ближайших помощников прошло менее месяца, события в ГДР развивались стремительно. Не менее быстро и мы теряли влияние в этой стране. Итак, на встречу в районе Мальты М. С. Горбачев прибыл, еще не имея четкого долгосрочного плана действий по германской проблеме. Думаю, что в сложившейся ситуации его в такой короткий срок и выработать вряд ли было возможно.

В то же время для США выяснение отношения СССР к реально вырисовывающемуся объединению ФРГ и ГДР было одной из самых главных задач этой встречи. Поэтому Дж. Буш, выражая удовлетворение и вместе с тем удивление стремительными переменами, происходящими в странах Центральной Европы, и особенно в ГДР, говорил о том, что США удовлетворены взвешенностью позиции Советского Союза, касающейся этих изменений. Он настойчиво допытывался у М. С. Горбачева, какую же позицию займет Советский Союз в связи с возможным объединением Германии. Было ясно, что от ответа именно на этот вопрос в значительной мере зависело, как будут строить США свою политику по отношению к проблеме объединения Германии и к Советскому Союзу в 1990 году. Однако М. С. Горбачев от конкретного ответа на этот вопрос уходил. Его рассуждения сводились к необходимости решения европейских проблем в целом в рамках хельсинкского документа 1975 года, который подтверждал нерушимость границ в Европе, в том числе между ГДР и ФРГ. Он предлагал, ввиду того что обстановка в Европе неясная, поручить Э. А. Шеварднадзе и Дж. Бейкеру более основательно проработать европейские дела, и в частности германскую проблему.

Глава советской делегации после рассмотрения германской проблемы довольно подробно рассказал президенту США об обстановке, сложившейся в Советском Союзе. Имел место и обмен мнениями о положении в Прибалтийских республиках, а также по проблемам Ближнего Востока и Афганистана.

Анализируя итоги переговоров на Мальте сегодня, прихожу к выводу, что от них тогда (в конце 1989 г.) выиграли больше американцы. Во–первых, они убедились, что решительной оппозиции Советского Союза предстоящему объединению Германии ожидать нельзя. Дж. Буш понимал, что если бы такая позиция СССР уже была сформирована, то ее М. С. Горбачев на Мальте высказал бы. Президент США с полным основанием мог взять курс на объединение Германии, не опасаясь серьезных неожиданностей со стороны Советского Союза. Трудно сомневаться в том, что именно об этом вскоре Дж. Буш информировал и Г. Коля.

Во–вторых, они поняли также, что обстановка в Советском Союзе, с ее нестабильностью, не улучшится. Наоборот, она будет обостряться. Это американцы в своей политике должны учитывать. Ход переговоров в районе Мальты наводил на мысль, что соотношение сил между США и СССР изменилось в пользу США. Встреча и переговоры на Мальте были первыми, в которых Советский Союз выступал уже с ослабленными позициями.

Г. М. Корниенко. Как и мой соавтор, я вижу в деятельности Э. А. Шеварднадзе на посту министра иностранных дел не только негативные стороны. Без него, скажу прямо, было бы труднее разрушить железобетонные блоки, которых немало накопилось в нашей внешней политике, при всем том, что она много сделала и в предыдущий период для предотвращения войны, для обеспечения мирных условий нашему внутреннему строительству.

В заслугу ему можно поставить и то, что при определении и осуществлении нашего внешнеполитического курса все большее значение приобретал (в принципе он всегда присутствовал) критерий общечеловеческих ценностей. Но именно в этом вопросе — здесь я тоже согласен с маршалом Ахромеевым — Шеварднадзе допустил серьезный перехлест.

Я не знаю практически никого, кто был бы несогласен с тезисом о приоритете общечеловеческих ценностей, как он был сформулирован М. С. Горбачевым, когда он назвал ядром нового мышления «признание приоритета общечеловеческих ценностей и еще точнее — выживания человечества (курсив мой. — Г. К.)»[25].

Другими словами, речь шла о ценностях и интересах, которые в современных условиях являются действительно высшими и общими для всех людей, для всего человечества, объединяющими его, в отличие от тех интересов — национальных, классовых и иных, которые разъединяют его.

При таком понимании приоритетность общечеловеческих интересов не отрицает, а, скорее, предполагает наличие и других интересов, и соответственно речь должна идти о сочетании, о диалектическом объединении общечеловеческих и всех иных интересов, а не об игнорировании таковых.

К сожалению, однако, в истолковании Шеварднадзе приоритетность общечеловеческих интересов очень скоро превратилась в нечто всепоглощающее и самодовлеющее, что вело к недооценке им, а в ряде случаев и к игнорированию других интересов, в том. числе, жизненно важных для Советского государства.

И второе — по своим вредным последствиям не менее серьезное — заблуждение Шеварднадзе заключалось в том, что в своей практической деятельности он исходил из того, будто весь мир или во всяком случае та его часть, которая обозначается политическим понятием «Запад», давно уже придерживается категорий нового мышления и приоритетности общечеловеческих интересов. Получалось, что Советскому Союзу вроде бы надо только «догонять» в этом отношении западные страны, а последним ничего менять в своей политике и не требуется. Здесь тоже проявилось присущее Шеварднадзе свойство: принимать желаемое за действительное.

О явной недооценке им профессионализма в дипломатии я уже говорил в предыдущих главах, повторяться не стану. Коснусь лишь еще одного аспекта, внимание к которому привлек в данной главе мой соавтор, — насчет несоответствия истине утверждений почитателей Шеварднадзе о том, что отличительной чертой его дипломатической деятельности была неизменная честность и правдивость. К приведенному маршалом Ахромеевым примеру обратного свойства добавлю следующий.

В своем выступлении в Верховном Совете СССР 23 октября 1989 г. Э. А. Шеварднадзе, коснувшись вопроса о Красноярской РЛС, заявил: «Четыре года мы разбирались с этой станцией. Нас обвинили в том, что она является нарушением Договора по противоракетной обороне. Не сразу руководству страны стала известна вся истина».

Не говоря уже о том, что он выставил себя и все руководство страны в неприглядном свете, утверждая, что ему потребовалось четыре года, чтобы разобраться в столь несложном вопросе, Шеварднадзе просто сказал неправду.

Я сам докладывал ему истинную историю с Красноярской РЛС еще в сентябре 1985 года перед поездкой в США, назвав при этом помощнику министра номер официального документа за 1979 год по этому вопросу, для получения которого из ЦК было достаточно 30–40 минут. А те члены руководства, которые работали в здании ЦК, могли держать в своих руках этот документ через 5–10 минут после запроса.

Истина же заключалась в том, что решение о строительстве РЛС системы предупреждения о ракетном нападении в районе Красноярска, а не в районе Норильска (что соответствовало бы Договору по ПРО) было принято руководством страны по соображениям экономии средств на ее строительство и эксплуатацию. При этом было проигнорировано мнение руководства Генштаба (зафиксированное в упомянутом документе) о том, что строительство этой РЛС в районе Красноярска даст США формальные основания обвинять СССР в нарушении Договора по ПРО. Другими словами, никто не вводил в заблуждение ни старое, ни новое руководство страны. Так что байка насчет четырехлетнего разбирательства в истинной истории Красноярской РЛС остается на совести Шеварднадзе.

Ни в коей мере не оправдывая первоначально принятое решение о строительстве этой станции, попутно замечу, что нарушение Договора по ПРО имело бы место только в том случае, если бы ее строительство было завершено и она была бы задействована. Этого, как известно, не произошло, чего нельзя сказать об аналогичной американской РЛС в Туле (Гренландия), функционирование которой является грубым нарушением Договора по ПРО. Это же будет относиться и к новой американской РЛС в Великобритании, когда она станет действовать.

В этой связи следует отметить, что Шеварднадзе в том же выступлении допустил еще одну неточность, когда, говоря о Красноярской РЛС, заявил: «Стоит эта станция размером с египетскую пирамиду, демонстрируя собой, прямо скажем, нарушение Договора по ПРО». Нарушения–то договора ведь еще не состоялось, как это было подтверждено и членами конгресса США, посетившими законсервированную стройку этой станции. И администрация США не утверждала, что уже произошло материальное нарушение договора, речь шла о потенциально возможном нарушении его в случае завершения строительства РЛС и ее функционирования. Все это — не схоластические нюансы, а политика.

Я, как и маршал Ахромеев, допускаю, что в ряде случаев не соответствующие действительности высказывания Шеварднадзе делались им непреднамеренно. Иногда, скажем, из–за неумения ответить задающему вопрос так, чтобы и неправды не сказать, и не нанести ущерба делу. А иногда из–за его любви к красивым фразам вроде сравнения Красноярской РЛС с египетской пирамидой.

Однако если говорить в более широком плане, то те, кто считает Шеварднадзе правдивым и искренним человеком, вряд ли смогут ответить на простой вопрос: когда же он был искренен — когда пуще многих других восхвалял Брежнева, когда пел дифирамбы Горбачеву или когда в самый трудный для советского лидера момент ушел из его команды, бросив тень и на него самого? Или же, наконец, когда плюнул в лицо товарищам по партии, уйдя из ее рядов?

Откровенно говоря, после того как я достаточно хорошо узнал Шеварднадзе, для меня не явились неожиданными все его кульбиты. Я давно понял, что он принадлежит к числу людей, которые служат (и служат верно) кому–то, какой–то личности, а не какому–то общему делу, партии и обществу в целом. А для такого человека достаточно, чтобы по той или иной причине изменилось отношение к нему того, кому он служит, — тут и конец всей его верности. И я глубоко убежден, что при всем прочем Шеварднадзе не ушел бы с поста министра иностранных дел и затем из КПСС, если бы Горбачев не решил переместить его с этого поста, пусть формально и на более высокий пост вице–президента, который не сулил ему ни славы, ни чего–либо другого, кроме неприятностей. (По каким мотивам Горбачев собирался это сделать — особый вопрос, на котором я сейчас не останавливаюсь.)