Гленн Тарнер Заячья Губа

Сеанс массового гипноза

…Это было в августе 1972 года. В Майами-бич проходил предвыборный съезд республиканской партии. Стояла неимоверная жара. Атлантический океан не освежал, и редкие купальщики напоминали выброшенных на берег рыб, хватающих последние глотки ускользающего воздуха. На улицах курортного города не было никого, кроме демонстрантов и полиции. Отдыхающие попрятались под тенты кафе и гостиничных веранд, поглощая в неимоверных количествах мороженое и прохладительные напитки, а делегаты съезда, политические лоббисты и представители прессы предпочитали коротать время в гигантских холлах фешенебельных отелей, где исправно работавшие могучие кондиционеры создавали искусственные оазисы умеренной температуры.

Владельцы отелей, стремясь привлечь клиентуру, рекламировали «по сезону» не столько прелести гостиничного комфорта или мастерство шеф-поваров, сколько исправность и мощь кондиционных установок. Помню, как на фронтоне одного из отелей красовался гигантский неоновый термометр, соблазнительно указующий прохладу, царившую в его чертогах. А она была тем более необходима, что к жаре климатической приплюсовывался накал политических страстей — дебаты, интриги, сделки, шоу.

Как раз этот гигантский неоновый термометр напомнил мне старый анекдот об «агитпункте», устроенном чертями для привлечения людей в ад. Я рассказал его Элеоноре Р., молодой журналистке, представлявшей небольшую «подпольную» газету, издававшуюся в Нью-Йорке группой радикально настроенных деятелей культуры. (Замечу в скобках, что в Соединенных Штатах Америки «подпольными» называются не газеты, печатающиеся нелегально, а издающиеся, так сказать, «диким способом», вне рамок респектабельных газетных трестов.)

Анекдот рассмешил Элеонору.

— Ну, прямо как вербовочные пункты Гленна Тариера! — воскликнула она.

Услышав имя Тарнера, я насторожился. К тому времени мною уже было заведено «дело» на Заячью Губу, и все, что касалось его жития и подвигов, очень интересовало меня. Поэтому я попросил Элеонору рассказать о тарнеровских вербовочных пунктах,

— О, это скорее капканы или мышеловки!

Мы вошли в просторный холл отеля «Фонтенбло», где размещались штаб-квартира устроителей съезда и пресс-центр, нашли сравнительно укромное местечко и расположились в креслах, правда не очень удобных, но с непропорционально высокими спинками, которые хотя бы иллюзорно защищали нас от вавилонского столпотворения, царившего вокруг. Я заказал блуждающему официанту два коктейля и приготовился слушать.

— Это произошло сравнительно недавно, — начала свой рассказ Элеонора. — Как обычно, у меня было туго с деньгами. Меня только что уволили из одного благотворительного фонда, где я работала секретаршей по связи с печатью. На «подпольную» я набрела несколько позже. Так вот, каждое утро за кофе я внимательно изучала рекламные объявления в газетах, пытаясь выудить из них спасательный круг.

Однажды мне попалось на глаза следующее объявление: «Фирме «Коскот» требуется гид-хозяйка-стюардесса для сопровождения будущих инвеститоров в однодневную поездку в Майами. Плата — пятьдесят долларов в сутки». Объявление звучало заманчиво, но несколько подозрительно. Оно весьма смахивало на предложение, исходящее от торговцев живым товаром, рекрутирующих очередную партию «колл-герлз». Конечно, я что-то слышала — краешком уха — о «Коскоте», об его основателе Тарнере, об его «пирамидальных схемах» мгновенного обогащения под девизом «Смей быть великим» и так далее. Но все это звучало весьма расплывчато и неубедительно. Стать великой я не собиралась. — Элеонора усмехнулась, — а вот богаче хотя бы на несколько «баков», да.

Пятьдесят долларов на улице не валяются. С другой стороны, я ничем не рисковала — ведь можно было навести справки. Я так и поступила. Набрала номер телефона, указанный в объявлении, и прямо, без обиняков, спросила, не означает ли приглашение в гидессы-хозяйки-стюардессы закамуфлированную проституцию. На том конце провода голос, принадлежавший, по-видимому, пожилой даме, с нескрываемым возмущением ответил: «Позвольте, за кого это вы нас принимаете? «Коскот»— одна из крупнейших корпораций Америки с многочисленными дочерними фирмами. Если вы действительно заинтересованы работать у нас, то приходите. Мы вам представим исчерпывающие данные, а там решайте сами. Кстати, сегодняшний вечер — приемный день»…

Принарядившись на всякий случай, я поехала. Рекламный адрес привел меня в один из новых отелей неподалеку от аэропорта Кеннеди. Банкетный и танцевальный залы отеля были битком набиты людьми или, говоря языком газетного объявления, «будущими инвеститорами». Выглядели они весьма живописно и одновременно обыденно. Казалось, кто-то перемешал, а затем согнал в одну кучу экзотических золотоискателей лихорадок Клондайка и Калифорнии и утренних, самых ранних пассажиров нью-йоркской подземки — женщин в будничной одежде и в обуви на плоской подошве без каблуков, рабочих в спецовках, негров. Вторые явно преобладали.

Лица «будущих инвеститоров», хозяйкой которых мне надлежало стать, выглядели усталыми, осунувшимися. Если на них и лежали отблески надежды, то они были глубоко запрятаны в морщины и сильно припудрены бесплатной нью-йоркской косметикой — копотью, замешанной на смоге.

В стратегических пунктах банкетного и танцевального залов, как сейчас помню их архитектуру — безвкусная смесь модерна и барокко, были установлены ломберные столики для карточной игры, за которыми восседали молодые люди, жизнерадостные, как жеребцы, розовощекие, как поросята, в разглаженных, с иголочки, костюмах, свежевыбритые и тщательно подстриженные. Только что из парикмахерской. У каждого к лацкану пиджака, словно зеленая гвоздика, были приколоты звездно-полосатым флажком — значком из дешево-дорогих камней— стодолларовые бумажки, такие же свежие и жизнерадостные, как и сами молодые люди. Молодые люди, выглядевшие еще более молодыми и жизнерадостными на сером, унылом фоне «будущих инвеститоров», казалось, только-только сошли со страниц букварей «великой американской мечты», какой она мерещится среднему обывателю и любвеобильным, но лишенным фантазии мамашам.

На ломберных столиках вместо карточных колод лежали стопки анкет. Молодые люди лихо заполняли их, задавая с преувеличенной вежливостью и уж с совершенно преувеличенным и неуместным весельем элементарные вопросы: имя, фамилия, адрес и так далее. Ответы они воспринимали, как откровения или подарки, ржали, как жеребцы, и хрюкали, как поросята, а затем, угодливо изгибаясь, кланяясь и почти вальсируя, вели занесенных в реестры клиентов к предназначенным для них местам, бережно усаживали в кресла и поощрительно похлопывали по плечу.

Когда процедура инвентаризации всего поголовья «будущих инвеститоров» закончилась, в залах — банкетном и танцевальном — дали полный свет. Вспыхнули гигантские хрустальные люстры, свисавшие с потолка, и многочисленные бра, рассыпанные светлячками по стенам. Незримый оркестр грянул гимн. Мы все как ужаленные вскочили со своих мест, скорее от неожиданности, чем от прилива патриотических чувств, и, приложив правую руку к сердцу, принесли присягу флагу.

Занятые этой священной процедурой, мы не заметили, как буквально у нас на глазах, словно в спиритическом сеансе, материализовалась блондинка с пышными формами Мерилин Монро в мини-юбке и макси-декольте. К ней тотчас же подскочили молодые люди со стодолларовыми бумажками, приколотыми к лацканам двухсотдолларовых пиджаков, и вознесли на руках чуть ли не до самых хрустальных люстр. Во всяком случае, мне так показалось. На мгновение произошло короткое замыкание между канделябрами и гривой золотых волос пышной блондинки. Было жутко эффектно. Кто-то подал блондинке микрофон. Молодые люди хором гаркнули: «Йе, йе, йе!» Затем заговорила она:

— Хэлло, леди и джентльмены! Мы все несказанно рады видеть вас сегодня вечером у нас в гостях. Вечер, который вам предстоит провести, будет, мы твердо уверены в этом, самым важным вечером в вашей жизни. Он решит вашу судьбу. Так наберитесь же терпения и проникнитесь надеждой! Ждите и смотрите!

Мускулистые руки молодых людей бережно опустили на танцевальный паркет дорогую ношу. Вместо обольстительной блондинки к люстрам взвился не менее обольстительный брюнет. Вновь произошло короткое замыкание между канделябрами и гривой иссиня-черных волос жгучего брюнета. Было жутко эффектно. Жгучий брюнет прокричал в микрофон:

— Хэлло, леди и джентльмены! Спору нет, страна, в которой мы живем, великая страна. Но не стоит обманывать себя — это еще не рай, и в ней еще далеко не исчерпаны все возможности для дальнейшего совершенствования. Настало время, пробил час. Маленький человек должен подняться во весь рост, расправить плечи и получить причитающееся ему сполна, как это делают уже давно его большие сограждане. Настало время, пробил час успешной погони за длинным долларом! Мы хотим, чтобы эта погоня увенчалась для вас успехом. Мы сами уже достигли его и сейчас горим желанием поделиться им с вами, ибо вы тоже имеете право на кусок традиционного яблочного или вишневого пирога. Прекрасная леди, которую вы только что имели удовольствие лицезреть, расскажет вам, как это делается.

Акробатическая группа молодых людей вновь перестроила пирамиду, вознеся к ее вершине инкарнацию[9] Мерилин Монро в мини-юбке и макси-декольте. Инкарнация немедленно защебетала о таких неотразимых материях, как норковые манто и дорогие духи, о волшебной фирме «Коскот», которая производит их и, более того, дает возможность производителям потреблять свою продукцию. Со скоростью пулемета блондинка строчила цифрами и фактами, излагая суть финансовых манипуляций, которые должны были в рекордно короткий срок превратить «будущих инвеститоров» в настоящих миллионеров.

— Вы покупаете акцию для «икса», делите ее, продаете часть «игреку» и зарабатываете на этом «зет», — щебетала инкарнация великой кинозвезды, которая в свое время так же рекламировала успех и счастье по голливудским стандартам в голливудских лентах, пока эти успех и счастье не довели ее до самоубийства. (Вы покупаете снотворное для «икса», глотаете его вместе с «игреком» и зарабатываете на этом красивую смерть, то есть, пардон, «зет».)

Было нечто противоестественное и одновременно отталкивающее в кривлянии обольстительной блондинки. Временами создавалось впечатление, что это не живой человек, а кукла человеческих размеров, из тех, что изготовляют для аттракционов Диснейленда. Казалось, кто-то у пульта управления этой электронной куклой, упакованной в синтетические массы и волокна, перепутал запрограммированный для нее текст и вместо кассеты с песенкой умеренно фривольного содержания (ведь Диснейленд как-никак посещают дети) вставил кассету от куклы, изображающей какого-нибудь знаменитого политического или государственного деятеля.

Возможно, эта сценка и не была лишена определенной доли комизма. Но ощутить ее мешала аудитория. Меня со всех сторон обступали люди — одни с отвисшими челюстями, другие с лихорадочно блестевшими глазами. Казалось, я попала в водоворот утопающих, которые пытаются удержаться на поверхности, хватаясь за соломинку. Да что там за соломинку — за кобру!

А между тем в толпе, словно шпики, шныряли молодые люди со стодолларовыми ассигнациями на пиджачных лацканах, оркестрируя и подогревая энтузиазм «будущих инвеститоров». Наконец, заняв стратегические пункты в банкетном и танцевальном залах, молодые люди начали скандировать: «MMMMOOONNEY!»

— Знакомая картина, — перебил я Элеонору. — Мне пришлось наблюдать ее совсем недавно в Чикаго.

— Отвратительная картина… Люди с отвисшими челюстями и лихорадочно блестевшими глазами стали подхватывать сначала робко, а затем исступленно клич молодчиков Тарнера. Топанье ног сотрясало паркет, дребезжали окна и люстры. Казалось, я присутствую на фестивале рок-музыки, где аудитория наполовину пьяна, наполовину взвинчена наркотиками. Но это было еще хуже. Ведь вокруг меня бесновались не длинноволосые хиппи в излохмаченных джинсах, не молокососы с героином в крови, а люди в подавляющем большинстве своем среднего и даже преклонного возраста, трезвые, как раствор борной, одетые консервативно по моде нашего «молчаливого большинства». Да, собственно, они и были его частицей, И вот это «молчаливое большинство» орало, кричало, вопило, хрипело: «MMMMOOONNEY!»

Крик нарастал стремительным крещендо с каждой новой цифрой — все более кругленькой, — которую выводила мелом на грифельной доске обольстительная блондинка, демонстрируя уравнение «икс — игрек — зет» в действии. За ревом и гвалтом я не заметила, откуда и как появилась эта доска.

Исписав всю доску цифрами, перед которыми стоял непременный знак доллара, блондинка вновь сменила мел на микрофон и понесла на этот раз совсем уж несусветную чушь: о том, что, участвуя в «спирально-пирамидальной системе обогащения», предлагаемой Тарнером, вы становитесь не только обладателем солидного капитала, но можете, если сие взбредет вам в голову, построить себе небольшой «городок будущего» с собственной плотиной и даже метрополитеном!

Я не могла поверить своим глазам — люди вокруг меня верили в кисельные берега и молочные реки, в плотину и метрополитен, которые им сулила говорящая кукла. И это те самые люди, которых превратности судьбы научили не верить ни в бога, ни в черта, которые по нескольку раз пересчитывают чеки в супермаркетах и жетоны[10] в реальной, а не фантастической подземке!

Я решила, что с меня хватит, и стала пробираться к выходу. У самых дверей мне преградил путь один из молодых людей, декорированных стодолларовыми бумажками.

— Вы это куда, позвольте спросить вас, миссис?

— Ведь это же нюрнбергское сборище. Вот только Гитлера не хватает! — ответила я с неожиданной злобой.

— Полноте… Нюрнбергское сборище… Что за чушь! Почему вы не хотите, чтобы бедные люди заработали немного денег? — сказал молодой человек с кривой усмешкой. Он взял меня довольно бесцеремонно под руку, поволок обратно в зал и усадил в первое попавшееся свободное кресло, слегка придавив к сиденью не то для острастки, не то в качестве символического жеста.

В зале по-прежнему щебетала обольстительная блондинка, а толпа, пришпоренная видениями кучи денег и собственных поместий, орала во всю силу своих легких: «Даешь доллары! Хайль Тарнеру!»

Через несколько минут я сделала еще одну попытку ускользнуть. На этот раз удачную. Небрежно перекинув пальто на руку, я стала протискиваться сквозь плотные ряды «будущих инвеститоров». У дверей меня вновь остановил молодой человек, правда другой.

— Вы куда? — осведомился он.

— В туалет.

Меня пропустили. Я пулей выскочила из отеля, надевая на ходу пальто. Меня трясло. От холода, страха, возмущения.

Было уже совсем поздно, когда я возвращалась к себе домой на Манхэттен. Ночные пассажиры метро весьма напоминают утренних, только вот лица первых выглядят более утомленными. Всматриваясь в эти лица — женщин в будничной одежде, рабочих в спецовках, негров, одетых с дешевой экстравагантностью, пожилых людей, клюющих носом, — я вспоминала аудиторию тарнеровского сборища. Те же лица: там, в отеле, искаженные жаждой наживы, здесь, в метро, заостренные лезвием забот.

Поезд мчал на полной скорости, громыхая, вздрагивая и извиваясь, то ныряя под землю, то выскакивая на поверхность, приближая и возвращая меня с каждой оставшейся позади остановкой к реальности…

Элеонора прервала свой рассказ. Я расплатился с официантом. Мы покинули наш укромный закуток и тут же окунулись в вавилонское столпотворение отеля «Фонтенбло». Кто-то кого-то интервьюировал. Кто-то кого-то инструктировал. Взад и вперед сновали посыльные и связисты. Сбившись в отдельные кучи, совещались представители различных штатов. Сняв шлемы и отирая пот с лица, похаживали, прохлаждаясь и отдуваясь, полицейские — их только-только сменили с наружных постов перед входом в отель, осажденный демонстрантами, над головами которых колыхались антивоенные лозунги. Длинноногие девушки в канотье со звездно-полосатыми лентами бесплатно потчевали делегатов, полицию и прессу пепси-колой.

И у всех на груди было что-то приколото: у делегатов банты с цветами их штатов, у распорядителей жетоны, у прессы пропуска, у полицейских шерифские звезды и личные номера, у длинноногих девушек, предлагавших пепси-колу в бумажных стаканчиках, гигантские значки с торговой маркой их компании.

И все эти банты, жетоны, пропуска, шерифские звезды, личные номера, значки, торговые марки каким-то причудливым образом сливались в новенькие стодолларовые ассигнации. По крайней мере, мне так показалось. Я сказал об этом Элеоноре. Она засмеялась, а потом очень серьезно ответила: — Мне тоже… Вскоре мы вышли из кондиционированного «агитпункта» отеля «Фонтенбло» и ступили на раскаленную сковороду августовского Майами-бич. Настала пора возвращаться к реальности…