Глобальный капитал. В 2-х тт. Т. 1

По ту сторону отчуждения: социальное творчество и свобода послесловие к i-му тому³⁰⁶

Никто не даст нам избавленья -

Ни бог, ни царь и ни герой.

Добьемся мы освобожденья

Своею собственной рукой.

Жизнь человека - это борьба.

Раба - за свободу.

Свободного - за совершенство.

Для нас, как и для наших товарищей, свобода была, есть и будет не просто словом или философской категорией. За ними скрывалась жизнь, борьба, смерть тех, кто для нас был символом небессмысленной жизни; тех, кто ненавидел угнетение и рабство - от Кампанеллы и декабристов до Че Гевары и большевиков.

Но главным для нас в их жизни было не простое восхищение борьбой этих людей, но поиск ответа на мучительные вопросы о причинах их побед и поражений; подвигов и ошибок (причем порой преступных.). Этот поиск стал импульсом для серии работ, написанных авторами, где была дана сжатая характеристика современной эпохи как переходного состояния из «царства необходимости» (характеризующегося господством репродуктивного труда, материального производства, отчуждения в общественных отношениях) в «царство свободы» - мир, основанный на доминировании творческой деятельности, лежащей «по ту сторону» материального производства и вырастающий в процессе борьбы за социальное освобождение человека. Соответственно, «реальный социализм», существовавший в СССР, был раскрыт как мутация, вырождение и кризис первой попытки «скачка» в «царство свободы», а нынешний неолиберальный реванш как всего лишь временный «откат» на долгом пути человечества из мира отчуждения к новой системе общественных отношений³⁰⁷.

Однако выше крайне бегло был затронут ключевой вопрос - тот, что больше всего волнует и самих авторов: а что же такое свобода, если переход к «царству свободы» есть суть нынешней эпохи, суть столетий борьбы за освобождение. Этот вопрос оказался вдвойне важен именно сейчас, когда неолиберализм как бы восстановил свою монополию на его решение, и эта монополия оказалась негативно, неявно признана и социал-демократами, и сталинистами. Первые все время говорят о необходимости соединения либеральных (других они не видят и не хотят видеть) индивидуальных свобод с социальной коллективной ответственностью. Вторые вообще предпочитают «забывать» об освобождении (понимая свободу de facto как безответственность, вседозволенность, произвол) и все больше напирая на необходимость порядка и власти «твердой руки».

Тем важнее для нас (а авторы отнюдь не одиноки в этом вопросе) «засиять заставить заново» великое понятие свободы.

Эта задача не просто важна, но и чрезвычайно сложна: немало величайших умов человечества решали ее - от Гегеля к Марксу, Ленину, Грамши, Сартру и далее. Естественно, этот текст одних из их последователей не может претендовать на целостное решение вопроса. Но он может дать пунктир поиска ответа на него, если мы последуем методу диалектического единства исторического и логического, отслеживая реальные достижения Человека (как родового существа) на пути своего реального социального (а вместе с этим и субъективного, индивидуального) освобождения в процессе снятия «царства необходимости» (мира отчуждения). Именно так и поступят авторы ниже, посвятив, однако, первую часть краткой аргументации именно такого подхода, потратив при этом немало сил на воспроизведение некоторых в принципе известных, но ныне упорно «забываемых» или сознательно замалчиваемых аргументов марксизма ХХ (а то и XIX) века.

Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его.

К. Маркс

Для современного либерального (а вместе с ним, как мы отметили, и социал-демократического) теоретика взгляд на свободу как прежде всего социальную проблему возможен только в одном измерении: свобода есть свобода индивида³⁰⁸ (и в этом абстрактном исходном пункте мы с ними согласны, хотя сразу могли бы сказать: не только.) от каких-либо внешних воздействий. Для европейского либерала конца XVIII века это была прежде всего свобода от феодально-аристократического произвола, от различных форм внеэкономического принуждения; для российского либерала конца ХХ - от власти авторитарной партийно-государственной машины, но в любом случае это была «свобода от», негативная свобода.

ПОТЕНЦИАЛ и ПРЕДЕЛЫ «НЕГАТИВНОЙ» СВОБОДЫ: к КРИТИКЕ ПРАКТИКИ ЛИБЕРАЛИЗМА

Такое понимание свободы было объективным и закономерным продуктом всякого общества, уходящего от господства добуржуазных форм подчинения Человека (мы еще вернемся к их анализу) и оно адекватно отражало практику борьбы за освобождение Человека - практику буржуазных и антитоталитарных революций, либеральных и народно-демократических реформ³⁰⁹. Именно эта практика (разрушение традиционнообщинных, феодально-иерархических или авторитарно-бюрократических зависимостей и возникновение буржуазных форм отчуждения -индивидуализм вкупе с овещнением человеческих отношений) обусловила (оставим гносеологические предпосылки в стороне) и еще один аспект в понимании свободы. Свобода индивида (NB! Опять подчеркнем этот аспект) трактовалась не только как свобода от чего-либо, но и как свобода, ограниченная свободой другого индивида: я могу и должен быть свободен лишь в той мере, в какой я не нарушаю свободы другого. Конфликт моей и его свободы, их взаимоограничение был некритически перенесен из практики (практики отчужденных от Человека общественных форм - рынка, представительной демократии, религии.) в теорию и увековечен как аксиома. Более того, это оказалось воспроизведено и в сфере морали, когда высшей формой гуманизма оказался императив: «не делай другому того, чего не пожелаешь себе».

А как же может быть иначе? Что иное может предложить человечество в понимании свободы и в практике освобождения?

Оставим на время критику «реального социализма» и обратим наши взоры к теории. Здесь при внимательном рассмотрении обнаружится много интересного. Начав со сферы нравственности, мы можем сделать шаг вперед от идеи формального (перед законом, «невидимой рукой рынка», церковью) равенства и потому одинаковости людей, и зафиксировать кажущуюся очевидной, но важнейшую для дальнейшего посылку: каждая человеческая личность индивидуальна, своеобразна, неповторима и не похожа на другую. Оговоримся: такая постановка очевидна только в том случае, если мы говорим о так называемой «родовой сущности Человека»¹ и оставляем в стороне систему отношений отчуждения, нивелирующую Человека тем или иным способом, сводя его то ли к рас-

^ замечательные статьи его вдохновителя, диссидента-социалиста П.М. Або-вина-Егидеса (подробнее см.: Абовин-Егидес П.М. Наш звездный час. М., 2000. С. 5-40, 263-369, 501-505).

¹ Трактовка этого понятия, восходящего к классической немецкой философии и широко использовавшегося в работах К. Маркса (прежде всего в «Экономико-философских рукописях» 1844 г. и «Экономических рукописях» 18571859 гг.), дана в широком спектре работ философов-«шестидесятников». Одной из наиболее масштабных из таких публикаций стала коллективная монография «Проблема человека в современной философии» (М., 1969), а также серия работ зарубежных авторов, среди которых уже упоминавшиеся Бертел Оллман, Иштван Мессарош, Адам Шафф, а также Люсьен Сэв, некоторые работы которого были переведены на русский язык. В наиболее полном виде, однако, эта категория раскрыта в работах Дьердя Лукача (см.: Лукач Д.К онтологии общественного бытия. Пролегомены. М., 1991. С. 72-73, 107-112, 242-264 и др.), который показал ее как активно-творческое, деятельное начало Человека, развивающееся в отчужденных формах в рамках предыстории и обретающее свое полное развитие лишь в условиях коммунизма -истории Человека. Неслучайно, завершая свою работу, Лукач приводит ^

тительному существованию в рамках общины, то ли к потребительскому стереотипу в условиях массового капиталистического производства, то ли к роли «винтика» в авторитарной системе. Но если личность Человека по своей сущности уникальна, то применение одинаковых (причем формально-одинаковых) экономических, политических, нравственных правил и норм к принципиально различным и неповторимым индивидуальностям уже само по себе есть подавление их личностных качеств, нивелировка, стрижка под одну гребенку. - т.е. все то, против чего так активно выступает либерализм, ратуя за свободу Человека.

Где же выход? На абстрактно-теоретическом уровне проблема могла бы решаться так: именно неповторимые, уникальные (не похожие на других) возможности жизнедеятельности личности могли бы стать условием ее свободного развития. При этом своеобразие каждого было бы условием его активного взаимодействия с другим, условием его диалога¹ с другим как равноправным Субъектом, Личностью, в отличие от предлагаемого либерализмом формально-одинакового взаимодействия людей как товаровладельцев, покупателей, граждан. Но для того, чтобы такое отношение стало возможным, своеобразие и неповторимость личности каждого должны быть востребованы объективными социальными отношениями. Последние должны способствовать не унификации и стандартизации индивидов, а такому развитию их своеобразия, которое бы инициировало их диалог и со-творчество, а не конфликт и взаимоотчуждение.

А теперь зададимся вопросом: что именно продуцируют рынок и представительная демократия? Равные предпосылки и ограниченную некоторыми правилами свободу для своеобразного развития индивидов или их социальную унификацию, стандартизацию и отчуждение, когда рост свободы и богатства (имеющего в рамках либеральной системы форму денег, капитала) одного всегда означает ограничение свободы и богатства другого? Первый ответ будет характерен для либерала. Второй -для марксиста, а значит - и для авторов этого текста.

Пожалуй, будет далеко не лишне напомнить наши основные аргу-менты², доказывающие, что практика неолиберализма (а ныне это

^ следующие слова: «Когда Эпиметей спрашивает Прометея, как тот представляет свое подлинное бытие, ответ гласит:

Тот круг, что я деянием заполняю!

Не больше и не меньше!»

(ЛукачД. Цит. соч. С. 410).

¹ Идея диалога как субъект-субъектного отношения развита, как было отмечено в нашей книге «Глобальный капитал» (М., 2004, ч. I), в работах М. Бахтина, Г. Батищева, В. Библера и других.

² Подробнее эта система аргументов развита в опубликованном отдельной брошюрой тексте: БузгалинА.В. Мифы рынка (М., 1992) и в книге: БузгалинАВ. Экономическая демократия М., 1992. Эти давно известные аргументы попросту игнорируются теоретиками право-либерального толка (Фридман, ^

отношения глобальной гегемонии корпоративного капитала) есть подавление свободы человека.

Во-первых, рынок как система общественных отношений порождает отношения конкуренции (причем не только в экономике, но и в остальных сферах жизни, продуцируя своего рода «экономический империализм»), когда выигрыш одного неминуемо оборачивается проигрышем другого и лишь в итоге при благоприятной конъюнктуре все это приводит к некоторому росту совокупного богатства при мощной социальной дифференциации, а свобода бедного и богатого - это две разных «свободы» и две разных «несвободы». Бедный порабощен необходимостью каждодневной борьбы за существование по правилам, которые устанавливает богатый; богатый - зависимостью от своего собственного капитала, жизнедеятельность которого он должен обслуживать. Но об этом - ниже.

Во-вторых, свобода от в действительных условиях капитализма (даже капитализма свободной конкуренции, не говоря уже о современной эпохе глобальной гегемонии корпоративного капитала) всегда находится в противоречии с законами частной собственности и рынка, законами капитала и формальной демократии, где человек свободен в своем выборе лишь в меру той собственности, которой он обладает, и функцией (рабом) которой он является. Это касается, кстати, и сферы политики, где формально равные права граждан сталкиваются с реально различной мерой свободы решения политических вопросов, которая пропорциональна капиталу (а здесь уже проявляется и противоречие рынка и демократии: в первом случае «голосуют» долларами, и потому этих «голосов» у одних много, а у других - мало; во втором - у каждого формально один голос; впрочем, как показывает опыт, политические голоса тоже покупаются; в борьбе демократии и рынка - а особенно современного, корпоративно-капиталистического - побеждает рынок).

В-третьих, рынок формирует овещнение человеческих отношений, товарный фетишизм, фетишизм денег и капитала, превращая вещи и деньги в высшие ценности и сводя Человека к роли и функции вещи: будь то стандартный набор потребительских благ, товар - рабочая сила или капитал. Во всех этих случаях свобода личности подчинена функции воспроизводства товара, денег, капитала. Вы делаете не то, что хотите, а то, что от вас требует рынок¹.

^ Хайек, Пайпс; см.: Фридман М. Капитализм и свобода. Нью-Йорк, 1982, Хайек Ф.А. Дорога к рабству. М.: Новое издательство, 2005 и др.), не имеющими в своем запасе никаких аргументов, кроме «здравого смысла» обывателя, у которого все его личностные качества намертво сращены с его собственностью (будь то многомиллиардный капитал, маленький домик или только рабочая сила «профессионала»).

¹ Постепенное вытеснение массового индустриального производства и прогресс «общества профессионалов» несколько корректирует эту ситуацию (о чем мы уже говорили и еще поговорим ниже). Но это (i) было, и на ^

Наконец, в-четвертых, в современном мире за формальным равенством прав и свобод скрывается (и это особенно характерно для конца ХХ - начала ХХ! столетия) глобальная гегемония корпоративного капитала. Как было показано выше, это система, разносторонне эксплуатирующая работника, подчиняющая человека не только как наемного работника (он всегда был функцией капитала), но и как потребителя (чего стоит хотя бы идея «поколения Пепси»), члена корпоративной иерархии (одержимого сверхзадачей работы на корпорацию в рамках этой «административно-командной системы» в миниатюре), объекта манипулирования со стороны mass media, заложника прямого насилия со стороны хозяев военно-политических блоков и т.п. Даже демократия становится не властью народа, где каждый обладает равными правами, а системой политических технологий, превращающих человека из суверенного гражданина - субъекта власти, в пассивный электорат -объект, из которого политтехнологический процесс «производит» нужные голоса, формируя механизм власти немногих, где мера свободы оказывается пропорциональна величине и мощи капитала и аппарата насилия...

В этих условиях человек сталкивается с тем, что мы (используя размышления Ж.П. Сартра) назвали бы «парадоксом свободы от в мире отчуждения»¹: чем выше индивидуальная свобода [действий] человека в

^ ближайшую перспективу останется, уделом лишь 5-i0 % работников Земли (в России рынок, напротив, «приказал» большинству профессионалов переквалифицироваться в челноков) и (2) указывает на то, что прогресс технологий, творческой деятельности подрывает собственные основы рынка и капитала, о чем авторы подробно писали в своих работах. С другой стороны, ныне сам рынок становится, как мы показали во второй части, тотальным, рождая уже не раз упоминавшийся феномен «рыночного фундаментализма».

ⁱ В этой связи особенно важно диалектически воспринять подход к свободе Ж.П. Сартра, писавшего, что человек «обречен на свободу», будучи созданием, которое должно принимать решения и выбирать. Как таковой он в своем действии, направленном на другого человека, всегда ограничивает его. Более того, дать что-то другому, пишет Сартр, значит взять его в плен (Sartr J.P. L’etre et le neant. Paris, i957. Р. 298-299, 3i3; эти положения творчески прокомментированы Т. Ярошевским в его книге «Личность и общество» (М.:, Прогресс, i973. С. 220)). На наш взгляд, здесь Сартр очень точно отразил связь индивидов в мире отчуждения, личной и вещной зависимости. Задача же социального освобождения в том как раз и состоит, чтобы действие, идущее навстречу другому человеку, не порабощало индивида, но раскрепощало его личностный потенциал, тем самым позитивно освобождая его. Эти интенции отчасти были характерны и для самого Сартра, который в «Критике диалектического разума» уже ставил задачу преодоления буржуазного индивидуализма и абстрактной субъективности (см.: Sartr J.P. Critique de la raison dialectique. Paris, i968. P. П0-И3; см. также: Ярошевский Т. Личность и общество. М.: Прогресс, i973. С. 79).

мире отчуждения (чем больше его сила, власть, богатство и т.п.), тем менее свободны все те, с кем он вступает в деятельностные отношения и, опосредованно (как раб своего статуса, собственности), он сам.

Поясним еще раз эту противоестественную для обыденного сознания связь. В условиях отчуждения, когда человек человеку - волк, индивид, как мы заметили выше, не обретает себя благодаря возможности принимать решения, свободно действовать, но оказывается «обречен на свободу». Свобода оказывается его роком и наказанием, ибо в мире отчуждения любое действие превращает и самого человека, и его окружение в функции, в рабов отчужденных сил (товаров, денег, бюрократических структур). Покупая товар или «делая деньги» вы превращаетесь в объект [товарного, денежного фетишизма], становитесь функцией своей собственности, вещей, капитала. Вы должны жить и поступать по отношению к себе и к другим так, как от вас требует ваша собственность, капитал, ибо иначе вы нарушите законы мира [отчуждения], в котором живете, и этот мир быстро выкинет вас на обочину (тема протеста человека против навязываемых обществом законов и логики действий, чуждых человеку, идущих вразрез с его интенциями любви, дружбы, солидарности, является ключевой в подлинном искусстве - от критического реализма до экзистенциализма: творчество Бальзака и Толстого, Достоевского и Камю тому непосредственное подтверждение). Тем самым человек, повторим, любым своим [потенциально свободным] действием в мире отчуждения превращает себя и другого в раба [чуждых человеку социальных сил].

Итак, формальное равенство прав в условиях рынка и представительной демократии, формальная свобода от оказывается необходимым, но далеко не достаточным условием освобождения человека. Более того, ограниченность негативной свободы подталкивает нас к пониманию того, что преодоление этих рамок, первые шаги социального освобождения должны быть связаны с поиском таких категориальных определений (в теории) и, главное, ростков таких отношений в жизни, которые бы:

(1) снимали, диалектически отрицая, но вместе с тем сохраняя все достижения «негативной свободы»;

(2) создавали простор для неповторимого индивидуального развития человека, не подчиняя его внешним унифицирующим условиям;

(3) обеспечивали такую систему взаимодействия индивидов, когда рост свободы, самореализация неповторимых качеств одного не ограничивает, а расширяет возможности свободного развития всех других.

Таков первый (но не единственный и не самый существенный) блок «требований» к отношениям и к категории свободы, рождаемый анализом противоречий капиталистического миропорядка и либеральной теории.

«Позитивная свобода»:

от познания необходимости к социальному творчеству (к критике теории либерализма)

Поиск в жизни ростков таких отношений освобождения, о которых мы говорили выше, окажется возможным только тогда, когда мы овладеем теми особыми методологией и теорией исследования реальности, которые помогают увидеть в жизни то, что большинство не замечает (подобно тому как телескоп и микроскоп позволили увидеть буквально над нашими головами и под нашими ногами миры, ранее не виданные никем). Для этого нам предстоит вооружиться (пока как гипотезой) теорией освобождения как ассоциированной деятельности людей, не только познающих необходимость (в частности, закономерности истории.}, но и, на этой основе активно воздействующих на нее (творящих историю)³¹⁰.

Такой подход к проблеме свободы, акцентирующий внимание прежде всего на сознательном творении истории, восходит своими корнями к классическому марксизму³¹¹, являясь вместе с тем последовательной критикой и сталинизма, и либерализма.

В первом случае свобода сводится практически без остатка к познанию необходимости, которое (в рамках этой доктрины) осуществляется партийной наукой (de facto - наукой, подчиненной верхушке бюрократической системы). Деятельность же по «сознательному использованию познанных объективных законов» возлагается на централизованно организованное общество с жестким разделением (характерным для всякой бюрократической структуры) функций управления (это прерогатива «центра») и исполнительского труда (это участь «совокупного работника»).

Во втором случае (а полемика с «умным» либерализмом для нас важнее, чем критика «оглупленного» марксизма) сомнению подвергается как способность человека познать объективные законы (прежде всего социальные), так и результативность сознательного воздействия на них. «Гносеологическая гордыня» и «активизм» - таковы с точки зрения либерала смертные грехи всякого критика слева устоев либерализма (в терминологии Поппера-Сороса - «открытого общества»). В популярных ныне вариациях на эту тему (Гидденс и др.), ставших чрезвычайно популярными в России в последние годы, история вообще теряет всякую логику и закономерность, превращаясь в «сосуд случайных событий», которые в рамках того или иного социума могут «слипнуться» в определенный «кластер».

Можно было бы, конечно, оставаясь в рамках традиционного марксизма, опустить эти возражения, оставив их на совести ученых мужей, являющих собой «сосуд» случайно почерпнутых из разных источников знаний, «слипшихся» в постсоветский «кластер». Однако для нас эта проблема принципиально важна, ибо если у социальной истории нет законов, то, следовательно, и познать их невозможно, а вне познания объективных законов истории и, на этой основе, ее «творения» объединенными индивидами, свобода для марксиста невозможна.

Вполне отдавая себе отчет в том, что на нескольких страничках текста невозможно дать аргументированную критику доктрины, насчитывающей не одно столетие, воспользуемся лишь невольной самокритикой либерализма, указав на несколько очевидных примеров того, что либерализм defacto основывается на (i) познании [либералами-теоретиками] законов истории (когда и насколько оно истинно - второй вопрос) и (2) сознательном воздействии [либералов-практиков] на стихийное развитие исторических процессов (прежде всего в тех случаях, когда эти «объективные» и «непознаваемые» процессы идут вразрез с экономическими, геополитическими и т.п. интересами правящих элит «либеральных» государств).

Пример № i. Классический либерализм XVIII века начинает ни с чего иного как с. просвещения, т.е. критики существовавшей тогда системы; причем критики как теоретической (доказывая, что прежнее общественное устройство отжило свой век, мешает развитию человека, наук, промышленности и т.п., то есть, выражаясь марксистским языком, «познавая законы истории» и на этой основе делая вывод об исторической регрессивности феодально-монархического общественного устройства), так и практической (используя сии плоды просвещения как идеологию буржуазных революций, когда идеи, овладевая массами, становились силой материального преобразования общественного устройства). Эти черты необыкновенно ярко проявляет ранний, радикально-критический либерализм (за что его, кстати, всячески стремятся «забыть» современные либералы и всячески стремятся «оживить» творческие марксисты)³¹².

Особенно в этой связи нам хотелось бы выделить подвиг российских декабристов - революционеров, выступивших (рассуждая теоретически) с позиций умеренного (по сегодняшним меркам) либерализма, но ставших в своих действиях подлинными героями борьбы за позитивное освобождение Человека. Их цели, мотивы их действий лежали прежде всего в поле подлинно человеческих качеств. Ими не двигало ни стремление к повышению своего социального статуса (многие руководители восстания и без того принадлежали к элите дворянства), ни жажда наживы, но интенции социального освобождения, стремление к продвижению (в меру тогдашних весьма скромных возможностей) российского общества по пути к «царству свободы». Более того, в отличие от проповедующих невмешательство в объективные процессы либералов ХХ века, декабристы с самого начала и до конца действовали (вспомним, как они держались на эшафоте, что они делали в тюрьмах, на каторге, в ссылке) как ассоциированные преобразователи общественных отношений, социальные творцы. Тем самым в своих целях и действиях декабристы объективно ушли далеко вперед по отношению к относительно узким задачам антифеодальной революции в России, став борцами за социальное освобождение Человека. Именно поэтому, мы думаем, так не любят вспоминать о них нынешние либералы и так помнят о них подлинные коммунисты.

Пример № 2. Известная работа К. Поппера «Открытое общество и его враги» является одним из наиболее мощных теоретических «доказательств» правомерности либерализма и утопичности (а также реакционности) марксизма как одной из самых опасных теорий, ведущих к «закрытости» общества. Работа содержит систему аргументов, призванных доказать теоретически и с отсылками к историческим фактам, что «открытое общество» по всем основным параметрам и во всех основных сферах (экономике, политике, духовной жизни) эффективнее, демократичнее, гуманистичнее закрытых. Оставим пока в стороне доказательность аргументов Поппера (хотя их, конечно же, можно и нужно оспаривать) и обратим внимание на его методологию: наш суперлиберал по сути стремится доказать (1) познаваемость исторического развития и (2) наличие прогресса (ибо иначе в чем превосходство открытого общества перед закрытым?), т.е. использует. марксистский подход к исследованию истории³¹³.

Более того, став идеологией истеблишмента «первого мира» (прежде всего США), идеи открытого общества опять же превратились в материальную силу - силу вооруженных «акций», направленных на привнесение (при помощи ковровых бомбардировок, напалма, «особо точного оружия», государственных переворотов и других «либеральных» методов) принципов открытого общества во Вьетнам, Никарагуа, Чили, Югославию.

Нам менее всего сейчас хочется сводить дело к осуждению «либерализма крылатых ракет». В данном случае перед нами стоит другая задача: показать, что либерализм de facto стремится познать законы истории, доказать правомерность именно своих представлений об этих законах и, более того, активно воздействовать на исторические процессы, исходя из этих своих представлений (а прежде всего исходя из интересов социальных сил, всячески пестующих и насаждающих либеральные представления).

Пример № 3. Не менее известная в 1990-е годы (хотя ныне уже вышедшая из моды) книга Ф. Фукуямы «Конец истории» вообще вернула нас к гегелевской методологии философии истории (а идея свободы как познанной необходимости восходит именно к Гегелю, хотя великий немецкий диалектик трактовал эту категорию много сложнее³¹⁴; причем позаимствована оказалась не диалектика, а конъюнктурный вывод Гегеля о том, что история может достичь конца, придя к некоему идеальному государственному устройству: каждому ученому, даже великому, иногда хочется польстить государю). Фрэнсис Фукуяма именно в этом решил последовать примеру своего учителя, «закрыв» открытое общество в его социовременном измерении, путем. обнаружения нового абсолютного идеала - неолиберальной модели, базирующейся на власти ТНК, НАТО и других «сил освобождения» (не будем забывать, что «либерти» означает «свобода»). Так «познание законов истории» (вывод о крахе коммунизма) опять было использовано для (1) понимания окружающей действительности и (2) выработки нового геоэконо-мического и геополитического курса «большой семерки»³¹⁵.

Пример № 4. Широко известный в России бестселлер Дж. Сороса «Кризис глобального капитализма» (NB! Чего стоит одно название, выдержанное в ортодоксально-марксистском духе!), написанный автором после того, как он «прозрел» (потеряв, говорят, 2 млрд. долларов в России в августе 1998 г.) и понял суть власти глобального капитала, свидетельствует вновь о том, что претендующие на роль мыслителей «капитаны большого бизнеса» стремятся познавать закономерности истории и делать отсюда определенные практические выводы. Сам Сорос «вдруг». открыл велосипед, обнаружив, что «открытое общество» и прежде всего «свободный» рынок при неконтролируемом развитии несут в самих себе мощные угрозы Человеку и обществу.

Но довольно примеров. Нам важно было лишь проиллюстрировать выдвинутый в начале текста тезис: познание закономерностей истории и возможность сознательно действовать в соответствии с этими законами есть феномен практики не только обвиняемых в активизме левых, но и провозглашающих стратегию «невмешательства» правых. Вообще активное стремление познать объективный процесс и занять активную позицию в принципе характерно для всякого буржуа-предпринимателя, и лишь сталкиваясь с принципиальной неспособностью частного лица (если, конечно, это не гигантские ТНК) сознательно воздействовать на конъюнктуру рынка, сей активный субъект и его идеолог проникаются гносеологическим пессимизмом (да и как им не проникнуться, когда даже «великий» оптимизм Фукуямы, которому поверило едва ли не 90 % интеллигенции, продержался всего лишь несколько лет, сменившись хантингтонским пессимизмом, мощно подкрепленным практикой НАТОвских «полицейских операций»).

Итак, свобода есть возможность действовать в соответствии с познанной необходимостью; ответ на великий вопрос найден?

Отнюдь. Мы всего лишь сделали еще один шаг на пути понимания этой загадки и вместе с тем «сверхзадачи» всемирной истории. Прежде всего здесь требуется ряд существенных уточнений и дополнений.

Первое. Историческая необходимость всегда диалектически связана со случайностью. Ход истории закономерен лишь в конечном счете, а непосредственный процесс развертывания социальной жизни во времени и пространстве многообразен и во многом случаен.

Более того, рост этого многообразия и вариаций становится одной из предпосылок свободы как выбора. И это касается как индивида, так и целых социумов. К большим рубежам исторических изменений (например, победе рынка и капитала как универсальных форм экономической организации индустриального производства) различные социумы идут разным путем. Для «тока истории»характерно многообразие русел; по некоторым из них социальное время несется как стремительный горный поток, по другим - лениво катится подобно равнинной реке, а третьи ведут в болото застоя.

Именно это многообразие случайных исторических процессов создает объективную возможность (но именно и только возможность!) свободного выбора. Здесь возникает феномен, который мы, перефразируя Д. Лукача³¹⁶, назвали бы «диалектикой обратимости»: История (как социальный прогресс, но не как сцепление событий) оказывается обратима (и с этой точки зрения она знает сослагательное наклонение). Человек как родовое социально-творческое существо (в конкретных обществах эту нашу - «общечеловеческую» - роль могут выполнять различные социальные силы) обладает (в рамках некоторых объективных ограничений) возможностью (i) выбора путей исторического развития и (2) «изменения» истории, предотвращения (и, в некотором смысле - исправления) исторических ошибок и преступлений. Прежде всего это касается социальных «мутаций» - таких, например, как фашизм (реакционная мутация позднего капитализма), историческая ответственность за предотвращение возникновения которого лежит на всех нас, или сталинистские мутации движения к социализму (мы их отнюдь не отождествляем с фашизмом), ответственность за предотвращение которых лежит на всех социальных революционерах.

Что же превращает эту возможность в действительность? Для ответа на этот вопрос нам следует сделать новый шаг в познании свободы. А посему второе дополнение сделанного выше вывода: социальное освобождение предполагает наличие социального субъекта, способного сознательно воздействовать на случайные исторические процессы.

Исходя из вышесказанного (а мы всего лишь развернули основные тезисы марксизма - прежде всего таких ученых как В.И. Ленин и А. Грамши, проделавших интереснейшие исследования социально-исторического субъекта) это должен быть, во-первых, субъект, способный изменять случайное течение исторических событий. Если мы представим себе стихийный ток истории как некий инерционный процесс (ту же реку), то исторический субъект должен обладать социальной энергией, достаточной для преодоления этой исторической инерции (в нашем примере с рекой - энергией, достаточной для того, чтобы спрямить русло, сделать обводной канал или воздвигнуть плотину в случае «наводнения» и т.п.).

Какие именно способы аккумуляции социальной энергии, оказывающей воздействие на исторические процессы, знает человечество?

Элементарный опыт подскажет два из них: власть (сила, государство) и деньги (в современных условиях - капитал). Но оба эти феномена есть не что иное, как отчужденные формы общественного человеческого труда: и деньги (капитал), и власть (прежде всего способность к осуществлению насильственных действий) есть всеобщий человеческий труд в той или иной (деньги, капитал - современной, предельно гибкой и универсальной, власть - ограниченной, бюрократически-неповоротливой, пришедшей из добуржуазных эпох) отчужденной форме. И именно в силу отчужденной сущности эти формы социальной энергии (1) всегда раздроблены между частными лицами, не поддаются концентрации в общественном масштабе³¹⁷ и (2) годятся исключительно для видоизменения все той же самой системы отношений отчуждения, которой они порождены. Разрушение порождающей их системы отчуждения приведет к исчезновению заложенной в деньгах, насилии социальной энергии³¹⁸.

Следовательно, такие формы социальной энергии как деньги (капитал) и власть (государство), равно как и любые другие отчужденные формы, не годятся для осуществления исторических изменений, направленных на преодоление отчуждения, на освобождение Человека. Для решения этой великой задачи требуются иные, неотчужденные формы социальной организации деятельности людей в столь значительных масштабах, сколь значительны предполагаемые исторические изменения. Именно такой формой и является, как будет показано ниже, ассоциированное социальное творчество.

К числу таких действий, способных если не творить историю, то существенно влиять на нее, относится и индивидуальная (с этим связана и выдающаяся роль ряда личностей в истории) творческая деятельность - всеобщий труд, «энергия» которого пропорциональна креативному потенциалу творца и подчас соизмерима с трудом тысяч и сотен тысяч людей (косвенным подтверждением этого может служить способность отдельных ученых и художников создавать общественное богатство, косвенно измеряемое десятками миллионов долларов - стоимостью, создаваемой трудом сотен тысяч работников третьего мира).

Во-вторых, субъект исторического действия должен не только обладать достаточно мощной социальной энергией, но и быть сознательно действующим субъектом - субъектом, способным (1) познать (в меру развития общественной практики, в том числе - культуры данного социума) исторические процессы, выделив исторически случайные и закономерные, и (2) организовать свою практическую деятельность в соответствии с научно выработанными целями, обеспечивая (3) постоянную «обратную связь» - коррекцию целей и методов деятельности по мере обогащения практического опыта.

Творение истории таким субъектом, прогрессивными социальными силами (они различны для различных исторических этапов; для классического капитализма, скажем, это был прежде всего индустриальный пролетариат) превращает познание закономерностей исторического развития в общественную практику (причем практику деятельностнопреобразовательную³¹⁹). Это происходит в той мере, в какой, во-первых, результаты познания адекватны действительным объективным историческим закономерностям и, во-вторых, прогрессивные социальные силы, как мы отметили выше, способны освоить (в единстве названных выше слагаемых - понимания, организации на этой основе действий, обеспечения «обратной связи») данные «идеи».

В этом, кстати, одно из теоретических оснований известного марксистского тезиса о том, что теории становятся материальной силой, когда они овладевают массами. Нам хотелось бы, однако, акцентировать и обратную связь: идеи перестают быть материальной силой, когда массы (точнее было бы сказать - прогрессивные социальные силы) в них разочаровываются. Последнее также происходит тогда, когда либо сами «идеи» не дают ответа на объективные проблемы прогресса, либо «массы» оказываются в такой мере отчуждены от социального творчества (в том числе в силу омещанивания в застойных социумах), что не способны «услышать» эти идеи: конформизм затыкает им социальные «уши» ватой пропаганды, массовой культуры и т.п.

Возвращаясь к проблеме сознательно действующего исторического субъекта, отметим, что выделенные выше его черты позволяют проложить дорогу и к решению проблемы ограничения «гносеологической гордыни» и активизма субъекта сознательного исторического действия¹. Мера доверия знанию и мера активности действия исторического субъекта должны количественно и качественно находиться в пределах, задаваемых реальными возможностями, достижениями практики -таков абстрактно-философский ответ.

Последнее означает, что свободным будет лишь то социально-преобразовательное историческое действие, мера воздействия которого на общественную жизнь пропорциональна мере (i) подтверждаемого предшествующей практикой культурного (научного, художественного, образовательного) проникновения в тайны истории, познания ее закономерностей, (2) освоения субъектом исторического действия этой культуры как его практически-деятельностной культуры и (3) способности к осуществлению общественно-преобразовательных действий в неотчужденных формах (энергии ассоциированного социального творчества).

^ !9б0-!970-х годов (кроме называвшихся выше имен особо подчеркнем работы В. Келле и М. Ковальзона, Г. Багатурии и др.). Однако наиболее шумную известность это понятие получило в связи с публикациями в югославском журнале «Праксис» (практика). Не разделяя многие тезисы ведущих авторов этого журнала (в частности, идей рыночного социализма), не можем не отметить, что дискуссии в нем стали важной частью развития марксистской теории ХХ века, особенно по проблеме «практики». ⁱ Критикуя «активных» либералов-практиков, мы ни в коей мере не забывали и о преступлениях, порожденных «активизмом» сталинистов. Более того, именно это вырождение марксизма делает особо острой поставленную выше проблему.

Это закон (пока что это не более чем авторская гипотеза) прогрессивности социально-преобразовательной деятельности, характеризующий меру социального освобождения Человека (он восходит как к известному марксистскому закону основательности исторического действия, в соответствии с которым число участников исторических преобразований должно быть тем больше, чем масштабнее само действие).

Переход через названную грань (и качественный и количественный) неизбежно приводит к вырождению познания необходимости в волюнтаристическое прожектерство, а сознательного исторического творчества свободных индивидов - в бюрократический, подавляющий Человека и отчужденный от него активизм, использующий насилие там, где не хватает энергии социального творчества. Так рождается теория и практика «больших скачков», программ строительства материально-технической базы коммунизма за 20 лет, планов создания рынка за 400 дней или внедрения либерального правопорядка при помощи «антитеррористических операций».

Здесь действует закономерность, являющаяся следствием сфор му-лированного выше закона: превышение меры воздействия на историю, допустимой наличным уровнем социально-творческой энергии и культуры (в частности, познания законов истории), освоенной историческим субъектом, оборачивается либо немедленным провалом такой деятельности, либо ее перерождением в насилие (над историей и людьми), ведущим к образованию мутантных социумов, стагнации, последующему кризису и в итоге - краху последних. Отчасти эмпирической основой такого вывода могут служить исторические судьбы рыночных преобразований в ренессансной Италии и мутантного социализма в СССР.

Предложенные гипотезы, характеризующие меру социального освобождения Человека (напомним: выше везде шла речь именно о Человеке как родовом существе) оставляют в стороне едва ли не важнейшие вопросы: а откуда берется энергия социально-преобразовательной деятельности, что ее порождает и кто конкретно (в социологическом плане) может стать и становится (здесь нелишне добавить и еще один вопрос: почему становится) субъектом исторических преобразований?

Иными словами, авторы ставят проблемы: кому, когда и зачем нужна свобода? Почему, кто и когда готов поставить практику освобождения (и его идеалы как ценность) выше реальной власти, денег, спокойствия конформиста, живущего, соблюдая законы отчуждения?

В общем виде ответ на эти вопросы уже был дан: там и тогда, где и когда человек (в классовом обществе - определенная социальная сила) вырывается из поля отчуждения (власти бюрократии, денег...) и становится субъектом ассоциированного социального творчества, он ставит ценности и практику освобождения на первое место и готов идти ради этого даже на смерть, подобно миллионам борцов за свободу, отдавшим себя целиком делу освобождения от рабства и крепостничества, борьбе против фашизма и колониализма, за национальное освобождение и социализм.

Но этот ответ остается пока крайне абстрактным, а потому продолжим наши размышления.

КЛАССОВАЯ БОРЬБА:

ОСВОБОЖДЕНИЕ КАК СНЯТИЕ ОТЧУЖДЕНИЯ (к КРИТИКЕ ПОСТМОДЕРНИЗМА)

Заголовок этого подраздела адекватно отражает суть гипотезы авторов: именно противоречия мира отчуждения, напряженность противостояния диалектических социальных полюсов вкупе с прессом подчиняющих человека общественного разделения труда, рынка, бюрократических структур и т.п. формируют потенциальную энергию социального протеста (для превращения ее в процесс как разрушения [отчужденных общественных связей и институтов], так и созидания [отношений «царства свободы»] нужны дополнительные условия, но об этом позже).

Отчуждение как власть чуждых индивидууму сил, «отнимающих» у человека его основные качества^ создает тем самым первый пласт «давления», порождающего энергию протеста: человек как субъект труда (а это родовое качество человека; отсюда [NB!] следует, что эта энергия характерна прежде всего для трудящихся) постоянно и объективно воспроизводит в себе необходимость в осуществлении целепо-лагания и управления, самостоятельного участия в социальных отношениях и т.д. Общественные отношения антагонистических обществ «отнимают» у него эти свойства, сводят самою деятельность к частичным функциям, но они не могут разрушить имманентно присущего совокупному работнику (трудящимся как единому субъекту трудового процесса; в условиях развитого капитализма - классу наемныхработ-ников) качества сознательного осуществления деятельности, качества субъекта общественных отношений.

Данное противоречие (оговоримся - речь пока не идет о классовой борьбе в точном смысле этой категории) создает мощное напряжение полюсов, «поле отчуждения». «Вырабатываемая» этими полюсами энергия социального протеста тем мощнее, чем больше (i) объективная необходимость в неотчужденном содержании труда и неотчужденном участии работников в социальных отношениях (а эта необходимость растет по мере развития производительных сил, усиления творческой компоненты в совокупном трудовом процессе, прогресса производственных отношений³²⁰ и культуры), а также (2) осознание трудящимися своего положения как работников, чья деятельность от них отчуждена, и людей, чья социальная жизнь им не подвластна.

Развитие производственных отношений от внеэкономического принуждения к капитализму, а последнего - от мелкого товарного производства до отношений противостояния (и соединения) капитала и наемного труда, продвигает описываемое нами противоречие до отношений эксплуатации наемного труда и основанной на нем (но не сводимой к нему) классовой борьбе пролетариата и буржуазии³²¹. Напряжение противоречия отчуждения усиливается и оказывается детерминировано прежде всего³²² мерой эксплуатации (во всем богатстве этой категории), остротой классовых противоречий и мерой превращения наемных работников из «класса в себе» в «класс для себя».

Кстати, как заметил уже В.И. Ленин, это осознание своих стратегических классовых интересов появляется у класса наемных работников не из его экономического конфликта с буржуазией, а из области «отношений всех классов и слоев к государству и правительству. .взаимоотношений между всеми классами»³²³. Возвышаясь до понимания своего классового интереса, наемный работник преодолевает в себе свое бытие как частного лица (собственника товара рабочая сила), обретая (выражаясь языком Лукача) качество «родового человека».

Здесь возникает интереснейшая проблема, которую по мнению того же Лукача, не решили ни Маркс, ни Ленин, ни последующие исследователи³²⁴: когда, при каких социально-экономических, политических и духовнокультурных условиях происходит такое обретение классом наемных работников своей роли выразителя родовой сущности человека, «универсального» (К. Маркс) класса, освобождающего не только себя, но и все человечество? Ниже мы постараемся показать, что это качество класс наемных работников обретает в той мере, в какой он преодолевает ограниченный горизонт классовой борьбы как формы разрешения противоречий исключительно капитализма и возвышается до ассоциированного социального творчества как деятельности по созиданию основ «царства свободы».

Прежде чем продолжить и конкретизировать ответ на этот вопрос, заметим, что развитие капитала в ХХ веке (от государственно-монополистического капитализма, империализма начала века к социально ограничиваемому и регулируемому «народному» капитализму эпохи противостояния двух систем и далее - через неолиберальный реванш - к глобальной гегемонии корпоративного капитала эпохи «нового мирового порядка») существенно усложняет эту систему противоречий. Усложняется и система экономических отношений, и классовая структура общества, и их политическое оформление, но принципиально суть дела не меняется: интенсивность противоречий отчуждения и мера их осознания трудящимися - вот что формирует энергию социального протеста.

Соединяясь (как именно - этому будет посвящен второй раздел послесловия) с пониманием закономерностей и перспектив исторического развития, эта энергия получает шанс превратиться в конструктивную деятельность по реализации осознанных целей, по созиданию новых общественных отношений, т.е. в социальное творчество. Эта потенциальная возможность превращается в действительность (не вырождаясь в волюнтаризм) в той мере, в какой данный субъект на практике реализует условия, диктуемые законом прогрессивности социально-преобразовательной деятельности¹.

Не сложно немного продолжить наши размышления и сделать вывод, что субъектом этой социально-преобразующей деятельности могут стать те трудящиеся, кто: (1) «пропитан» энергией социального протеста; (2) достаточно опытен и организован (имеет мощные «социальные мускулы»), чтобы созидать новые общественные отношения и (3) является сознательно

^ революции (вспомним хотя бы характеристику революционной ситуации в работах В.И. Ленина) показывает основные из таких условий. Другое дело, что Лукач здесь по сути дела намекает на нерешенность вопроса о возможном вырождении классовой борьбы в случае, если пролетариат в своей борьбе уходит от решения общеосвободительных задач, вследствие чего пролетарий перестает быть и гражданином, освобождающим все общество (что и произошло в условиях сталинизма).

¹ Выше авторы, следуя поставленной в начале текста задаче «напоминания»

об ускоренно забываемых достижениях творческого марксизма, всего лишь несколько генерализовали в принципе известные в классическом марксизме тезисы об исторической миссии пролетариата.

действующим историческим субъектом, который познает закономерности исторического развития (в частности, необходимость и возможность разрушения отношений отчуждения), знает, что он будет созидать и достаточно культурен, чтобы, реализуя свои цели, осознанно корректировать их и свою деятельность по мере развития общественной практики.

Возвышаясь до реализации этих условий пролетариат и объективно, и субъективно становится универсальным классом тогда, когда (уточним сказанное выше):

• развитие антагонизмов мира отчуждения (в современных условиях - глобальной гегемонии капитала) обостряется до такой степени, что рождает энергию социального протеста (она как правило мала в «сытых», застойных, социумах и велика в условиях обнажения социальных противоречий - таких, например, как в начале XX века; похоже, что сходные условия может создать и усиление противоречий глобализации в нынешнюю эпоху);

• одновременно присутствуют возможности социальной самоорганизации трудящихся; их, как мы уже отметили, создает только опыт их самодеятельности, развивающейся как благодаря (в условиях социал-демократической системы, например), так и вопреки (в условиях, когда самовыживание класса ставится в зависимость от его активности) внешним условиям; материальными предпосылками для этого становится, в частности, обретение трудящимися определенного объема свободного времени и хотя бы некоторой социально-экономической, политической и духовной независимости от сил отчуждения (государства и капитала), особенно мощных в нынешнюю эпоху «манипулятивного» (Лукач) капитализма (а эту независимость может формировать лишь деятельность социалистически ориентированных социально-политических сил, создающих «блоки» на пути манипулирующего воздействия капитала и пробуждающих самостоятельные действия класса³²⁵);

• объективные условия ставят решение классовых задач наемных работников в прямую зависимость от решения ими глобальных проблем освобождения (в современных условиях эта связь уже налицо -снятие гегемонии капитала ныне невозможно вне борьбы за преодоление глобальных угроз Человеку, обществу и природе)³²⁶ и тем самым, развиваются объективные и субъективные предпосылки, препятствующие отрыву узкоклассовой борьбы наемных работников от их деятельности по развитию социального освобождения (отрыва, ставшего одним из ключевых факторов мутации социализма в СССР); к числу таких предпосылок относится отмеченная выше объективная и субъективная включенность нынешнего класса наемных работников в решение широчайшего круга глобальных проблем, обусловленная как негативными причинами - тотальным (проникающим во все сферы жизни, подчиняющим человека, а не только эксплуатирующим рабочую силу) характером власти нынешнего капитала, так и их позитивной (вырастающей из новых - по сравнению с «классическим» индустриальным капитализмом - предпосылок, создаваемых генезисом «общества знаний»³²⁷) предрасположенностью к творческой деятельности, личностному развитию и самоорганизации (о противодействующих этому тенденциях омещанинивания трудящихся манипулирования их жизнедеятельностью -чуть ниже);

• силы креатосферы (вырывающаяся из своего подчинения отчуждению часть творцов) и классового освобождения объективно заинтересованы в диалоге и совместном решении своих проблем, более того, осознали эту связь субъективно и практически ее реализуют; к этому нынешний этап развития «общества знаний» объективно подводит вплотную, но происходит это в таких отчужденных формах, которые наименее благоприятны для этого союза («всасывание» творческой части общества в превратный сектор и «закукливание» в нем творцов при развитии узкого профессионализма и манипулятивного сознания у большинства работников); отсюда особая сложность для левых движений - создать социально-политические и культурно-творческие практические и идейные альтернативы для развития названного союза.

По мере реализации этих объективных и субъективных условий (а мы их будем уточнять на протяжении всего текста, в том числе характеризуя отношения трудящихся и интеллигенции, формы и пути самоорганизации трудящихся - их свободных ассоциаций, предпосылки и противоречия социальных революций) класс наемныхработников становится универсальным, классом, обретает качество субъекта ассоциированного социального творчества.

^ и приняли, хотя успехи здесь далеко не так велики, как хотелось бы - но это уже иная материя.

¹ В своих предшествующих работах («Глобальный капитал» и др.) мы постарались показать, что за этой формой скрыт ключевой - с точки зрения предпосылок рождения «царства свободы» - процесс превращения креатосферы в такой важнейший элемент и условие развития материального производства, который затрагивает практическую жизнедеятельность (труд, общение, обучение) большинства граждан развитых стран, а в потенции - всех членов общества.

В свою очередь этому субъекту, с одной стороны, будет активно противостоять класс эксплуататоров (в конце ХХ - начале ХХТ вв. - субъект глобальной гегемонии капитала). С другой стороны, пассивно отторгать социальное творчество будет та часть трудящихся, которая (i) поглощена отношениями отчуждения, одета в броню превратных форм (стандартов общества потребления, установок бюрократической иерархии, подчинения etc.), настолько подчинена им, «оносорожена» (вспомним знаменитую пьесу Ионеско), что неспособна пропитаться энергией социального протеста, как бы ее ни угнетали; (2) воспринимает отчужденный мир превратных форм (например, господство таких ценностей как деньги, власть) как единственно возможный и «естественный»;

(3) социально абсолютно несамостоятельна (эти индивиды либо атоми-зированы и стандартизованы рынком, либо поглощены общиной, родом, кланом, корпорацией) и (4) принципиально отказывается от познания исторических закономерностей, противоречий и перспектив исторического прогресса, будучи и духовно порабощена системой отчуждения, не хочет и не может критически воспринимать продукты отчужденного духовного производства, будь то массовая культура, идеология господствующего класса или религия^

Именно для такой части общества в условиях смены веков оказывается адекватна система установок постмодернизма, который не только отражает, но и интенсифицирует воспроизводство конформизма (в частности, консьюмеризма и других форм подчинения человека как служащего-потребителя-клиента корпоративному капиталу) и среди «низов», и в среде «элиты»³²⁸.

В самом деле, к числу основных постулатов этого направления относится отрицание правомерности поиска и уж тем более реализация «метатеории»; равноправность любых систем ценностей, парадигм и т.п.; вытеснение человека - деятельностного, активного субъекта неким «актором» (неслучайно это слово происходит от английского слова «актер»), безразлично-отстраненно воспринимающим мир как [постмодернистский] коллаж; первостепенное внимание к структурам (языка и слов), а не сущностям (деятельности и отношений).

Постмодернизм тем самым оказывается тем «отпрыском» мезальянса неолиберализма и позитивизма, который во многом пошел дальше своих родителей, отрицая фундаментальные установки, характерные для их предков. Ценности негативной свободы и фактическое (но не теоретическое) признание необходимости и возможности правящих элит активно перестраивать мир по своему образу и подобию постмодернизм снижает до роли одного из осколков хаотического коллажа социальной жизни. и тем самым если и не подписывает себе смертный приговор, то уж обрекает себя на заточение в узком мире идеологии «элитной» интеллигенции, выполняющей функции «подпитки» массовой культуры.

Будучи продуктом супербезразличия и суперконформизма всех тех, кто подчинен современной тотальной гегемонии корпоративного капитала, постмодернизм выполняет тем самым функцию корпоративной самозащиты творческой интеллигенции. Последняя в конце ХХ века загнала сама себя в ловушку собственного конформизма. Не желая отказаться от своего привилегированного социального положения (речь идет не только о материальных благах, но и о социальном статусе) и будучи в принципе не способна к активной социально-преобразовательной деятельности, она (в силу творческого содержания своего труда) не смогла и опуститься до уровня массовой культуры. Единственное, что ей осталось - возвести свое безразличие в ранг творческого кредо, а массовую культуру - в ранг творчества. Так возникает постмодернизм.

Но как таковой он оказывается не востребован никем, кроме его творцов (и его же потребителей). В самом деле, власть имущие реально пользуются гораздо менее плюралистичной и гораздо более жесткой идеологией циничного гегемонизма, а «низы» поглощены гораздо более однозначной массовой культурой, воспроизводящей импульс искусственно обновляемого стандарта массового потребления.

И все же постмодернизм неслучаен и востребован.

Он необходим для современного мира отчуждения, ибо, во-первых, играет роль духовной подпитки конформизма масс (и искусственных новшеств массовой культуры).

Во-вторых, постмодернизм являет собой абсолютно необходимую и наиболее адекватную превратную форму для теоретических и методологических основ идеологии глобальной гегемонии капитала Идеология формального неограниченного плюрализма максимально выгодна для субъекта гегемонии, содержательно контролирующего социальные процессы, ибо идеально камуфлирует его власть и в то же время полностью развязывает ему руки (подобно тому как плюралистическая возможность использования любых методов борьбы максимально выгодна для того, кто монопольно владеет самым мощным оружием).

Наконец, в-третьих, он создает объективную видимость (как мы уже отмечали, «кажется то, что есть на самом деле») самодостаточности, творческой независимости и не полной импотенции «элитарной интеллигенции», которой кажется (и это, повторим, такая же объективная видимость, как и, скажем, фетишизация вещей в условиях рынка), что она именно в рамках постмодернистского «дискурса» обретает не только плюралистичность, но и подлинную свободу творчества.

Между тем за этой видимостью скрыта (NB! Именно скрыта!) сущность, а именно - стремящийся к абсолюту конформизм человека, доводящего опять же до абсолюта принцип невмешательства (сиречь равнодушия), отрекающегося от какой бы то ни было активно-созидательной роли в истории и обществе, от какой бы то ни было попытки выделить ее закономерности (для постмодернизма «все правы»). Это - конформизм, распространяющийся не только на познание и деятельность, но даже и на возможность какой бы то ни было оценки окружающих феноменов. И как таковые методология и теория постмодернизма оказываются дорогой к абсолютной несвободе: в принципе, последовательный постмодернизм как путь к абсолютному конформизму должен отрицать необходимость даже негативной свободы в ее качестве универсального прогрессивного принципа общественной организации, ибо последнее превратит демократию в универсальную ценность, а либерализм, причем прежде всего ранний, радикально-преобразовательный, - в «метатеорию».

Так в современном мире формируется, с одной стороны, потенциальный субъект социального творчества, обладающий энергией и культурой для историко-преобразовательной деятельности, развивающий теорию социального освобождения; с другой - противостоящие ему субъекты и объекты социального отчуждения (в современных условиях - гегемонии корпоративного капитала), обретающие в постмодернизме адекватную философско-методологическую базу для своей идеологии.

Подведем промежуточные итоги. Анализ «негативной» и позитивной свободы, а также процесса формирования субъекта социального освобождения позволил выделить основные параметры определения свободы как процесса ассоциированного социального творчества. Нам предстоит отыскать в жизни и отобразить теоретически такие общественные отношения (отношения социального освобождения), которые бы:

• диалектически снимали все достижения «негативной» свободы (зафиксированные, в частности, в известной Декларации ООН i948 г.);

• создавали простор для развития неповторимой индивидуальности человека и обеспечивали такую систему взаимодействия личностей, когда рост свободы одного из них не только не ограничивал бы свободы другого, но и являлся условием его позитивного, деятельностного освобождения;

• создавали неотчужденные формы общественной организации людей в столь значительных масштабах, сколь значительны предполагаемые исторические изменения;

• приводили к формированию такого субъекта исторических преобразований, который бы обладал способностью (i) познавать исторические закономерности и (2) сознательно воздействовать на них, т.е. социальной энергией, необходимой для таких действий, (3) осознал необходимость и познал пути осуществления социально-преобразовательных действий; иными словами, необходим субъект, который бы обладал достаточным опытом и организованностью («социальными мускулами») и, главное, был творчески включен в мир культуры (обладал «социальным интеллектом»).

Таков объективный «вызов», брошенный практикой отчужденного мира всяким свершениям, претендующим на реальное освобождение человека³²⁹.

На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех. К. Маркс, Ф. Энгельс

Сформулированный выше вызов, выдвигающий кажущиеся непомерными требования к отношениям и деятельности социального освобождения, на самом деле уже нашел достойный ответ в практике Человека. Голландские гезы и борцы за независимость североамериканских штатов, латиноамериканские партизаны и герои антифашистского сопротивления в Европе, декабристы и пропитанные неподдельным энтузиазмом строители новых городов и открыватели новых земель в нашем Отечестве, а также создатели первых профсоюзов и борцы за сохранение природы, участники антиколониальной борьбы и работники коллективных предприятий, новые левые и альтерглобалисты -все они (авторы нарочито смешали масштабы и сущности, соединяя разнокачественные и очень несхожие по своей роли примеры социального творчества) привносили и привносят по крупицам свой опыт в общеисторическую копилку сознательного преобразования общества^ Опыт каждого из этих субъектов чудовищно противоречив и неполон, но диалектический, критический анализ их достижений и поражений дает шанс на понимание сущности феномена ассоциированного социального творчества и систематизацию по меньшей мере известного нам многообразия его проявлений.

Субъект и процесс социального творчества: свободная ассоциация

Выше мы намеренно обратили внимание на простейшие (переходные) формы, соединяющие отношения «царства необходимости» и свободного добровольного ассоциирования граждан. Но история знает и гораздо более сложные (а потому и более противоречивые) формы свободных ассоциаций, рождавшихся (и вырождавшихся, мутировавших) в XX веке. Это и различные формы участия рабочих в управлении и самоуправлении (начиная с простейших форм учета и контроля), направленные на преодоление одной из самых глубоких основ отчуждения -разделения деятельности по целеполаганию (шире - управлению) и исполнительского труда, и (NB!) разнообразные демократические самоуправляющиеся социально-политические организации, нацеленные на преодоление отношений отчуждения.

В ушедшем столетии многие (но не все!) из таких левых организаций мутировали, превратившись в авторитарно-бюрократические структуры. Особенно значим в этом контексте опыт СССР и других стран «Мировой социалистической системы», но к его анализу в этом тексте мы обращаться не будем - авторы немало писали об этом ранее³³⁰. Здесь мы хотели бы подчеркнуть иное: мутации и в ряде случаев вырождение многих из первых опытов формирования свободных ассоциаций сами по себе не доказывают невозможности демократических социалистических организаций как форм интеграции энергии социального протеста трудящихся и творческого потенциала левой интеллигенции, возвышения первых (через участие в деятельности этих ассоциаций, в том числе - и руководящей) до творческой деятельности, а вторых - до социально-преобразовательных действий³³¹.

В последние годы XX и особенно первые годы нового века в полный голос заявили о себе так называемые «новые социальные движения», одним из наиболее ярких представителей которых стало альтерглоба-листское движение и продолжающие его логику выступления в рамках движения «Оккупай!» и др., начавшиеся в 2011 году (подробнее о них - в одном из разделов данной книги), массовые выступления в странах Европейского союза ( и особенно - в Греции) 2011-2012 годов, революционные процессы в Арабском мире и др. Существенно, что отмечаемые во многих исследованиях (назовем такие имена как К. Агитон, Ф. Утар, А. Скотт, М. Супалак и другие) черты этих движений (прежде всего такие, как сетевой принцип организации и подвижность форм, открытость, объединение на основе «самомобилизации» и единства интересов, т.е. деятельности, добровольность участия при отсутствии жестких рамок, самоуправление и низовая демократия как формы координации деятельности и др.) прямо корреспондируют с принципами формирования добровольной, работающей свободной ассоциации, о которых речь пойдет ниже и которые были известны и теории, и практике, задолго да их возникновения.

Но не будем в этом тексте углубляться в социально-политические аспекты проблемы: мы, повторим, уже много писали именно в таком ключе. В данном случае для нас важны сущность и принципы жизнедеятельности ассоциации как общественной формы, интегрирующей, с одной стороны, культуру, творческую деятельность, позволяющую «познать необходимость»; с другой - социально-преобразовательные интенции, позволяющие сознательно творить историю в соответствии с ее объективными законами, спрямляя зигзаги исторического процесса и оптимально реализуя ее логику. Вне такой интеграции позитивная свобода, как уже отмечалось, невозможна.

Другое дело, что такое определение социального освобождения рождает массу новых проблем и вызовов: кто дал вам, претендующие на роль творцов истории, право брать на себя роль демиургов, которые якобы знают в чем истина (законы истории), каковы критерии прогресса (Добра и Зла), какая мера насилия и какие жертвы необходимы и допустимы на этом пути «спрямления зигзагов истории» и чем обернутся в реальности ваши прогрессорские попытки, не довольно ли история знала ваших «благих порывов», ваших экспериментов по «осчастлив-ливанию» человечества, приведших в ад ГУЛАГов?

Запомним эти вопросы-вызовы: мы вернемся к ним чуть позже. А сейчас обратимся к исследованию теоретической проблемы - природы свободной ассоциации как феномена, интегрирующего в себе социально-творческий субъект - отношение - деятельность.

Сущность свободной ассоциации индивидов, естественно, лежит в ее противоречии (оно диалектически наследует противоречия творческой деятельности, о которых мы размышляли выше). Каждый индивид включается в ассоциацию как особенная самостоятельная личность, обладающая определенными неповторимыми свойствами. Чем своеобразнее эта индивидуальность, тем выше ее креативный потенциал, тем выше потенциал ее со-творчества и, следовательно, тем важнее («интереснее») она для других участников процесса со-творчества. Но ассоциация - это и союз, коллектив совместно действующих и потому подчиненных единой цели и единой воле индивидов, объединение, в котором сняты индивидуальные особенности его членов.

Мир отчуждения знает лишь внешние, принудительные формы снятия этого противоречия: либо навязанное «невидимой рукой рынка» внешнее объединение атомизированных индивидов, связанных друг с другом только через овещнение их деятельности, либо принудительная корпоративная кооперация, диктуемая разделением труда и/или бюрократической иерархией.

Свободная ассоциация принципиально иначе соединяет стороны этого противоречия. Как именно - на этот вопрос дает ответ система принципов жизнедеятельности свободных ассоциаций (она была выведена авторами на основе критического анализа практики самоуправления в СССР, России и других странах³³² и многократно опубликована, поэтому ниже мы ее воспроизведем в очень сжатом виде).

Первый принцип: такое объединение является добровольным и свободным союзом, в который индивиды включаются не под давлением внешних обстоятельств (конъюнктуры рынка или власти иерархии), а самостоятельно, с целью реализации своих личных интересов, но таких, которые невозможно претворить в жизнь иначе как совместно и в добровольном союзе (это касается многих глобальных или локальных интересов - иметь чистый воздух и обеспечить социальную защищенность, реализовать свои неотъемлемые права Человека и иметь гарантии доступа к культуре). Эти интересы создают к тому же реальные стимулы формирования ассоциаций.

Второй принцип: объединение с самого начала является работающей ассоциацией, строящейся на основе добровольной интеграции деятельности, труда (а потому и деятельностных индивидов - трудящихся); не формально-общие принципы (принадлежность к какой-либо корпорации или даже абстрактная общность взглядов), а конкретное единство действий (выражаясь языком М.Бахтина, можно было бы сказать - поступков) и труда, деятельностный диалог соединяют граж-дан-трудящихся (здесь это, вновь подчеркнем, существенно!) в такой союз. Тем самым ассоциация обеспечивает со-творчество (диалог) личностей по поводу любой (в том числе - репродуктивной) деятельности, труда, ибо в ассоциации люди самостоятельно, в диалоге друг с другом, сами формируют все параметры этой деятельности.

В качестве принципиально важного для авторов отступления заметим: приведенные выше положения позволяют показать, что за эмоционально, по-человечески и без того понятным для нас восхищением созидательной энергией советских людей (равно как и презрением к обывательски-мещанскому поведению тех же самых советских людей) скрыто видение качественно нового общественного явления. Мы можем с полным правом сказать, что социальное творчество тех советских: людей, кто самостоятельно и добровольно шел совместно строить свои новые заводы и города своими руками является простейшей, но от этого не менее значимой для истории, формой ассоциированного творчества. И если сегодняшний человек в индустриальных гигантах первых пятилеток видит только отсталые грязные технологии, то это значит только одно - он не способен распредметить социально-культурный смысл этих материальных свидетельств человеческого подвига (равно как и трагедии сталинистских репрессий, сращенных с этим энтузиазмом намертво), подобно тому как в примитивных инструментах хирурга эпохи ренессанса сегодняшний «профессионал» может увидеть всего лишь неуклюжие приспособления, напоминающие пыточные инструменты, тогда как человек творческий найдет в них новое знание, служившее спасению и оздоровлению людей).

Возвращаясь к проблеме создания новых материальных объектов в процессе социального творчества (новых городов и заводов, парков и самолетов), заметим, что никакие ГУЛАГи (а о них мы - и мы не устанем это повторять! - не имеем права забывать!) не отменяют особой исторической роли едва ли не впервые в истории развернувшегося массового созидания нового материального производства и социальной жизни при помощи «энтузиазма». Именно в диалоге с такими людьми В. Маяковский писал:

Я знаю -

город

будет,

я знаю -

саду

цвесть,

когда

такие люди

в стране

в советской

есть!³³³

Их энтузиазм был формой персонификации этого социального творчества, рождаемого им инсайта (отсюда, кстати, массовое движение новаторов), катарсиса (а он рождал новые импульсы невиданного ранее прогресса подлинной культуры, открытой для широких масс, но не массовой культуры, - равно как и активного включения масс в со-творение подлинной культуры, а не потребление масс-культуры - подробнее эта диалектика раскрыта в работах Л. Булавки).

Да, В.И. Ленин был прав, когда говорил, что социализм (как общество, переходное к «царству свободы») нельзя строить только на энтузиазме. Но эта мысль может и должна быть продолжена: созидать социализм (общество, переходное к «царству свободы») без энтузиазма, без персонифицированного, личностно ощущаемого как праздник («трудовые будни - праздники для нас» - эти слова песни, конечно же, преувеличение, но неслучайное преувеличение!) социального творчества тоже нельзя.

Возвращаясь к рассмотрению принципов ассоциации, мы можем продолжить: формирование ассоциации как работающей предполагает, что ассоциация строится на основе соединения труда, управления и собственности на факторы производства - это третий принцип жизнедеятельности ассоциации. Только свободные, неотчужденные [от факторов производства и самого труда, от других членов общества и, следовательно, от самих себя] индивиды, действующие в ассоциации и посредством нее, на равных началах присваивающие факторы производства и организующие свой труд (участвующие в управлении) могут стать и быть членами свободной ассоциации^ Тем самым реализуется и важнейшая предпосылка позитивного освобождения - обеспечение определенного (достаточного для участия в деятельности ассоциации, творчестве) социальногарантированного минимума, позволяющего помимо прочего избавиться от страха перед завтрашним днем, без чего невозможна свободная творческая деятельность.

Суммируем: атрибутами такого союза становятся самоуправление и общественная (равнодоступная для каждого участвующего в деятельности) собственность. Условием участия в управлении ассоциацией и использования факторов труда становится участие в ее деятельности (так, в принципе, строится доступ к средствам экологических, творческих и иных добровольных союзов; на практике, конечно, все эти формы являются противоречивым соединением рыночных, бюрократических начал и элементов добровольной ассоциации).

Для мира культуры этот принцип ассоциации реализуется относительно просто: «средствами производства» в креатосфере являются всеобщие культурные ценности (дело за «пустяком»: снять частную собственность на них и сделать их общедоступными не только по существу, но и по [социальной] форме). Здесь складывается то, что Маркс назвал всеобщим трудом и создаваемым им всеобщим богатством, что вновь «открыли» в 2000-е гг. М. Хардт, С. Жижек и Э. Тоффлер, что вот уже не одно десятилетие В. Межуев называет собственностью каждого на все³³⁴.

В мире материальных ограниченных благ проблема решается гораздо сложнее и, как правило, на основе переходных форм (собственность общественных организаций, демократического государства, кооперативов).

Здесь мы сталкиваемся в очередной раз с проблемой, крайне важной для нашего исследования - проблемой предпосылок социального освобождения, лежащих в рамках «царства необходимости». В последнем случае всякий раз возникает система переходных форм. К числу последних относится система социальных гарантий и прав граждан («свобода от страха» - безработицы, голода, войны.; свобода иметь работу и жилище и т.п., плюс к этому уже упомянутая система «негативных» свобод), сознательное регулирование ассоциированными гражданами технологических процессов и своей социально-экономической жизни, базисная демократия и самоуправление как формы «засыпания» государства и т.д. Эти предпосылки многократно комментировались левыми теоретиками (в том числе и авторами) и поэтому мы можем пойти дальше, лишь упомянув о них, хотя и полностью отдавая себе отчет, что именно они наиболее важны и сложно достижимы сегодня.

Наконец, четвертый принцип жизнедеятельности ассоциации, прямо обусловленный ее природой (основанного на со-творчестве добровольного союза) состоит в том, что она строится как открытое объединение. Вы можете включиться в деятельность любой из ассоциаций и тем самым использовать ее средства (не говоря уже о всеобщих неограниченных ценностях) если вы способны осуществлять ту деятельность, ради которой (в и посредством которой) создана ассоциация. Тем самым ассоциация определяется и как разомкнутый вовне союз, постоянно меняющий свою конфигурацию, состав, границы.

Это подвижное объединение, изменяющее свои параметры по мере развития процесса со-творчества, возникающее и умирающее (для того, чтобы родиться в новой деятельности и в новом составе) вместе с ним. Так могут возникать и отмирать (по мере рождения и реализации проблемы, интересов объединяющихся людей) конкретные производственные, экологические, творческие и т.п. ассоциации. Тем самым социальная жизнь таких союзов предполагает многообразие, подвижность, свободу и легкость создания и отмирания открытых для каждого, добровольно создаваемых трудящимися для реализации своих общих интересов работающих ассоциаций, являющихся социальной формой со-творчества (диалога) свободных индивидов по поводу практически любой деятельности (от создания дворовой детской площадки до строительства новых городов или «выращивания» новых социумов).

Анализ противоречий и принципов добровольной свободной ассоциации позволяет нам, наконец, определить ассоциированное социальное творчество как (i) общедоступную творческую деятельность, в которой каждый из членов общества может в диалоге с другими субъектами постоянно создавать общественные формы своей жизни (в идеале -открытые, добровольные, подвижные и постоянно изменяющие свою конфигурацию самоуправляющиеся ассоциации); (2) универсальную форму социального освобождения всех [в потенции] членов общества, т.е.

(3) разотчуждение³³⁵ и (4) адекватную социальную форму творческой деятельности в узком смысле слова (творчества как персонального саморазвития и созидания предметного мира креатосферы, распредмечивания и опредмечивания в таких областях как наука, искусство, образование и т.д.). Неслучайно в этой связи, что именно социальное творчество (начиная с простейших функций участия в учете и контроле) порождает у его субъектов (в том числе - не слишком образованных групп трудящихся) потребность в освоении культуры, тягу к знаниям, прекрасному. В этом, кстати, ключ к ответу на вопрос о стимулах к образованию для «рядовых» граждан (мы к этому вопросу уже обращались и еще не раз обратимся, настойчиво повторяя данный вывод, ибо несмотря на то, что он в принципе хорошо известен в классическом марксизме, современные исследователи его упорно игнорируют).

Что же касается социального творчества, в которое вступают субъекты не репродуктивной, а творческой деятельности, то оно характеризуется слиянием этой деятельности и ее социальной формы, ибо творчество есть одновременно и деятельность, и субъект - субъектное отношение (диалог, «полифонирование» [добровольно ассоциированных - или, что вернее, ассоциирующихся, созидающих и изменяющих свои союзы]) свободных индивидов.

Если ко всему этому «добавить» все то, что выше было сказано о снятии «негативной» свободы, закономерностях и субъекте сознательной социльно-преобразовательной деятельности и природе творческой деятельности как таковой, то в результата мы получим основные слагаемые понятия «позитивной свободы», т.е. приближение к решению «сверхзадачи» данного текста.

Социальное освобождение:

потенциал и пределы прогрессорства

Выше, предваряя исследование свободной ассоциации, мы поставили вопрос, с которым сталкивается любой социальный творец. Вопрос, который субъект социального творчества адресует себе всякий раз, когда решается выступить с предложением коррекции стихийного исторического процесса. Тогда, когда он i00 лет назад выходил на демонстрацию с требованием введения 8-часового рабочего дня. Тогда, когда он 50 лет назад включался в борьбу с колониализмом. Тогда, когда он сегодня выступает в защиту бесплатного образования и здравоохранения.

Или тогда, когда он 7 ноября 1917 года принимал решение о начале вооруженного восстания.

Мы нарочито повторяем эти вопросы-упреки-вызовы: кто дал вам, претендующие на роль творцов истории, право брать на себя роль демиургов, которые якобы знают, в чем истина (законы истории), каковы критерии прогресса (Добра и Зла), какая мера насилия и какие жертвы необходимы и допустимы на этом пути «спрямления зигзагов» и чем обернутся в реальности прогрессорские попытки?

Не довольно ли историяяа ваших «благих порывов», ваших экспериментов по «осчастливливанию» человечества, приведших в ад ГУЛАГов?

Ответы на эти вопросы мучительно сложны, но мы все же возьмем на себя ответственность сформулировать их, продолжая тот путь, по которому шли наши великие (без преувеличения) учителя: от Маркса и его предшественников к Ульянову-Ленину, Лукачу, Сартру и их последователям. Не пытаясь предложить некое претендующее на истину видение их наследия (оно ко всему прочему крайне противоречиво), но развивая в меру своих сил и на базе нового опыта последних десятилетий их достижения. Мы понимаем сколь ответственно это заявление, но, как не раз говорилось, даже пигмей, встав на плечи Титанов, может подняться над ними.

В чем же «тайна» этих решений? Достаточно строго и развернуто ответ на самом деле уже был дан выше. Лаконично и образно он звучит так: каждый индивид так или иначе всегда есть участник процесса исторического творчества и всегда вносит некий вклад в достижения Человечества и несет ответственность за его трагедии и преступления. Он всегда или создает блага, способствующие развитию человека и культуры, или не создает ничего, являясь паразитом, или создает бесполезные или вредные для развития человечества результаты. Он всегда или способствует силам прогресса, или остается в стороне, или оказывается активным пособником реакции. Человек всегда делает свой выбор и отвечает за него.

Даже тот, кто «честно делает свое профессиональное дело» и не вмешивается ни во что - и он отвечает. За то, что не помешал победе фашизма. Или за то, что не вмешался в процесс разрушения образования. Или за то, что не помог добиться 8-часового рабочего дня. За то, что реки грязны и вместо садика во дворе построили гаражи.

Помните, знаменитое: «Не бойся врага: самое страшное, что он может сделать - это убить тебя. Не бойся друга: самое страшное, что он может сделать - это предать тебя. Бойся равнодушных: это с их молчаливого согласия совершаются предательства и убийства»³³⁶.

Итак, социальный конформизм, пассивное подчинение отчужденным силам истории, подобное подчинению человека силам земного тяготения, - это одна сторона медали, сторона необходимости.

Способность человека преодолевать эту силу, взлетая выше птиц, не убегая от объективных законов в выдуманный мир грез или религий, но благодаря познанию объективных законов и созидательной деятельности по их сознательному использованию - это другая стороны медали, сторона свободы.

За этими образами скрывается характерное для «царства необходимости» фундаментальное противоречие исторического процесса, о котором мы писали выше. Намеренно повторим в этой связи несколько абзацев из Прелюдии к нашей книге. Одна сторона этой противоположности - господство в условиях «царства необходимости» системы отношений отчуждения, превращающих человека в марионетку объективных сил - разделения труда, личной зависимости, рынка, капитала и государства. Другая - творчество как родовое свойство человека. Именно творческая деятельность Общественного Человека в материальном производстве, культуре, общественной жизни изменяет этот мир по законам Истины, Добра и Красоты, обеспечивая технический, научный и культурный прогресс, осуществление социальных революций и реформ, позволяющих преодолеть рабство и крепостничество, колониализм и ужасы дикого капитализма, а в дальнейшем и саму капиталистическую систему.¹

Тем самым мы не только восстанавливаем и реаргументируем в полемике с постмодернизмом классический марксистский критерий про-

^ Александр Городницкий придал этим строкам точную поэтическую форму: «Когда брали евреев, я молчал,

Потому что я не еврей.

Когда коммунистов везли в лагеря,

Молчал я, душою чист,

Поскольку любому известно, что я,

Конечно, не коммунист.

Когда за католиками потом Пришли через пару лет,

Сидел я снова с закрытым ртом, -Ведь я не католик, нет.

А ветер холодный выл за стеной,

На Германию ставя печать.

И когда пришли, наконец, за мной,

Некому было молчать».

(Александр Городницкий. Из Мартина Нимеллера // Судьба моих предков, как пепел, черна и горька // Российско-израильский альманах еврейской культуры. http://almanah-dialog.ru/last/last_tom1/po2).

¹ См.: Батищев Г.С. Введение в диалектику творчества (Серия «Философы России XX века»). СПб., 1997; СэвЛ. Марксизм и теория личности / Пер. с фр. М.: Прогресс, 1972.

гресса - свободное всестороннее развитие личности, - но и показываем его актуальность³³⁷. Этот критерий в современную эпоху становится не просто абстрактным социально-нравственным императивом, восходящим к Аристотелю и Канту, но и практически актуальным критерием экономико-социально-политических действий. В самом деле, переход к обществу, основанному на превращении творческой деятельности в главный «фактор», «ресурс» (авторы нарочито используют здесь прагматично-экономическую терминологию) развития, аналогичный по своей роли земле в добуржуазных системах и машине в капиталистической, автоматически вызывает необходимость в развитии креативного потенциала человека как «сверхзадаче» общественного развития. Другое дело, что глобальная гегемония капитала загоняет эту тенденцию в узкий коридор «общества потребления (пресыщения)» и «общества профессионалов», ведущий в итоге в тупик глобальных проблем.

Реакцией на эту угрожающую человеку тупиковость глобальных проблем становится постмодернистское безразличие к проблеме прогресса, скрывающее не просто признание, но и пассивное подчинение человека силам нынешней глобальной протоимперии, на откуп которой отдается право на навязывание своих критериев «прогресса» («цивилизованности») методами экономической, политической, идеологической и масс-культурной экспансии³³⁸.

В отличие от постмодернистской апологии пассивности, постсоветская школа критического марксизма, развивая классические положения марксистской философии истории, подчеркивает активносозидательную роль Человека как творца общественных отношений, способного на развертывание своих социально-творческих сил в период прогрессивных социальных революций и реформ (будь то Война за независимость в США или хрущевская оттепель в СССР).

Заканчивая намеренный повтор Прелюдии, подчеркнем: авторы этих строк, да и вся постсоветская школа критического марксизма и многие наши зарубежные коллеги делают акцент на нелинейности общественного развития, отсутствии «столбовой дороги» прогресса, возможности и типичности не только прогрессивно-поступательных реформ и революций, способствующих развитию человеческих качеств и росту производительности труда, но и реверсивных общественных процессов - контрреволюций и контрреформ. Такое попятное, реверсивное течение исторического времени становится особенно характерно тогда, когда прогрессивный активизм заходит слишком далеко (относительно объективных и субъективных предпосылок) в своих попытках продвижения к новому обществу, и обратное колебание маятника исторического процесса вызывает мощные регрессивные изменения. Последнее, в частности, характерно для постсоветских трансформаций.

В этой связи используем образ, позволяющий показать сложную диалектику исторического и логического, многообразного нелинейного хода истории и ее красной нити на образном примере.

Мы все не раз улыбались великой географической истине: Волга впадает в Каспийское море. Начав свое течение в центре России, наша великая река течет на юг. Но. Но в своем течении она делает массу зигзагов. Есть такие участки пространства, где она движется на запад или восток, а то и вообще поворачивает на севере, в направлении, противоположном «красной линии» ее течения. На ее пути есть места с быстрым течением и застойные участки, узости и разливы, многочисленные рукава и старицы.

Более того, человек своей сознательной деятельностью может спрямлять ее течение, строя каналы, или тормозить ее, строя плотины.

Такова и река истории. В своем социально-историческом времени она в общем и целом, так или иначе идет из прошлого в будущее, от состояний рабства и крепостничества, сословного неравенства и абсолютизма, церковного мракобесия к периоду не стесненного феодальными рамками рынка, наемного труда, юридического равноправия, политической демократии, просвещения и далее; от 14-часового к 8-часовому рабочему дню и опять же далее.

И это так или иначе, с теми или иными противоречиями и «зигзагами» прогресс, движение по пути к «царству свободы», оплаченное большими или меньшими потерями и жертвами - человеческими, культурными, материальными.

И едва ли не главный вопрос здесь - как раз в выделенных нами «нюансах»: так или иначе, раньше или позже, с большими или меньшими потерями и жертвами мы будем двигаться по пути прогресса.

Так перед нами вновь встают вопросы о возможности, мере и последствиях воздействия общественного субъекта на «реку истории», а также об его ответственности за это воздействие.

Да, общественный человек способен спрямлять «русло» исторического процесса, спрямлять зигзаги истории.

Он способен строить «каналы», направляющие исторический поток в направлении прогресса и предотвращая «петли истории». Эти «каналы» могут быть подобны революциям - гезов в XVI в., Соединенных Штатов в XVIII в., парижских коммунаров в XIX в., большевиков в XX в., - не обошедшихся без крови, но ускоривших историю немерено. Но они могут быть подобны и Беломорканалу, ставшему одним из символов ГУЛАГа.

Человек способен строить «плотины» на пути исторического процесса, искусственно тормозя прогресс, задерживая, например, на столетия отмену крепостничества, как это произошло в нашей стране.

Он может поворачивать течение истории вспять, как это не раз делали фашисты и национал-социалисты на протяжении XX века в Европе и Латинской Америке.

Более того, человечество вообще может выбрать тупиковую ветвь инволюции и обречь историю на исчезновение, грозя самоуничтожением рода человеческого то ли в результате применения оружия массового уничтожения, то ли вследствие экологических, техногенных или каких-то иных глобальных катастроф (как тут не вспомнить пример «про-грессорской» деятельности по орошению пустынь Средней Азии водами Амударьи и Сырдарьи, приведшей к исчезновению Аральского моря).

Именно в силу принципиальной значимости этих проблем мы, в отличие не только от иных догматических ответвлений марксизма, своих догматических коллег прошлого и настоящего, но даже и от традиционно прочитываемой марксистской классики, на первый план выносим проблему границ активизма созидательно-творческой деятельности Человека и ответственности пассивно-недеятельностного конформиста, способствующего застою и/или регрессу.

Опыт XX века, практические результаты научно-технического прогресса, равно как и стремлений социальных творцов осчастливить человечество, показали всю противоречивость такого «активизма». Но именно противоречивость, а не однозначную неприемлемость. Ныне принято указывать на жертвы технического и социального прогресса, и это вполне справедливо, но не будем забывать о второй стороне медали. И дело здесь не только в том, что без НТП мы не могли бы пользоваться массой ныне абсолютно необходимых благ, радикально сократить детскую смертность и увеличить в полтора раза продолжительность жизни. И даже не только в том, что именно благодаря социально-творческим интенциям профсоюзных активистов, экологов и деятелей левых партий хотя бы часть человечества сегодня знает, что такое 8-часовой рабочий день, бесплатное среднее образование и минимальная социальная защищенность. Дело прежде всего в том, что при ослаблении активности позитивного (а объективно обусловленный критерий прогресса уже был показан) социально-творческого начала силы отчуждения вызывают еще большие жертвы и преступления. Искусственно заторможенные реформы и революции оборачиваются кровью жертв реакции, а культурнотворческие потери периодов «застоя» с их немузыкальной (А. Блок) жизнью сотен миллионов вообще трудно измерить.

Еще более важно помнить о том, что в социальной жизни всегда присутствует «активизм» не только слишком увлекающихся «прогрессо-ров», но и сил реакции. Еще двадцать лет назад эти слова выглядели бы как пропагандистское клише, но в начале нынешнего века, с его неоколониализмом и асимметричными войнами, активизм сил реакции становится вполне конкретным понятием, за которым стоит экономикополитическая и идеолого-культурная гегемония глобального капитала и его Alter Ego - фундаментализм и терроризм.

Открыто выступающие ныне идеологи протоимперии почти всегда исповедуют методологию социального «безразличия» (ко всему, кроме собственных доходов, власти и безопасности), но на практике не забывают навязывать всему миру свои однозначные представления о «добре» и «зле^. Впрочем, это ситуация, типичная не только для последних лет: вспомним хотя бы Первую и Вторую мировые войны.

Сказанное не снимает, однако, с нас ответственности за решение проблемы границ социально-творческого активизма. На предельно абстрактном уровне ее решение состоит в том, что социально-творческое воздействие общественного субъекта на историю возможно и необходимо в той мере, в какой оно содействует снятию отчуждения и прогрессу Человека.

Определение же этой меры - задача всякий раз конкретная и решается она реальными общественно-культурными силами, для которых всегда стоит дилемма, за правильность решения которой несет персональную ответственность каждый субъект. Каждый из социальных творцов в отдельности и их ассоциации в целом должны всякий раз решать задачу прохождения между Сциллой и Харибдой: с одной стороны, не перейти в своем созидательном энтузиазме границ, за которыми их благие намерения создания нового общества становятся дорогой в ад насилия и террора; с другой - не поддаться соблазну невмешательства, которое всегда оказывается злом потакания реакции, будь то мракобесие инквизиции, сталинский террор или отупляющая пропаганда стандартов общества потребления с его масс-культурой и философским безразличием к Человеку. И решение это всегда мучительно сложно, противоречиво, неоднозначно.

Такой подход непосредственно корреспондирует с акцентом современного марксизма на нелинейности общественного развития, возможности и типичности не только прогрессивно-поступательных реформ и революций, способствующих развитию человеческих качеств и росту производительности труда, но и реверсивных общественных процессов -контрреволюций и контрреформ. Такое попятное, реверсивное течение исторического времени становится особенно характерно тогда, когда прогрессивный активизм заходит слишком далеко (относительно объективных и субъективных предпосылок) в своих попытках продвижения к новому обществу, и обратное колебание маятника исторического процесса вызывает мощные регрессивные изменения. Последнее, в частности, характерно для постсоветских трансформаций.

Более того, как мы уже отметили выше, современный марксизм, особенно отечественный, показал, что в развитии общественных систем наиболее продолжительными и значимыми, а вместе с тем и наиболее сложными для исследования, являются не столько зрелые, развитые состояния, сколько длительные периоды возникновения и отмирания исторически-конкретных систем, связанные с образованием широкого круга переходных отношений, противоречиями революционных и контрреволюционных, реформаторских и контрреформаторских процессов. При этом данные переходы подчиняются некоторым специфическим закономерностям (нелинейное течение социального времени, мозаичность, расколотость социального пространства, более высокая, чем в стабильных системах, роль неэкономических детерминант перехода, господство неформальных институтов и мн. др.).

Таковы лишь некоторые аспекты диалектики социально-творческого освобождения и атрибутирующего «царство необходимости» социального отчуждения.

При этом в каждом из этих случаев происходит взаимодействие двух феноменов - творчества в мире культуры и социального творчества: включаясь в деятельность профсоюза (но не «желтого», естественно) или экологического движения, коммуны или кооператива (а их в мире сейчас действуют сотни тысяч), или любую другую из известных ныне простейших форм добровольных ассоциаций³³⁹, интеллигент получает открытое и в основном неотчужденное поле для своей новаторской деятельности, а «рядовой» участник этих союзов на практике сталкивается с необходимостью роста своих знаний, творческих способностей для участия в этой деятельности.

Так перед исследователем феномена социального освобождения встает вопрос о взаимосвязи мира культуры и мира отчуждения.

Мир отчуждения и креатосфера:

закон взаимообогащения прогресса культуры

и социального освобождения

Генезис человека как творчески-деятельностного общественного существа породил мощное и неисчезающее (в рамках предыстории) противоречие между творческой природой человеческой деятельности и господством ее отчужденных социальных форм. Первой мы обязаны существованием мира культуры (креатосферы), второму - социальным угнетением и несвободой^

Креатосфера по своей природе есть мир, живущий по законам, в принципе не совместимым с законами мира отчуждения. В первом господствует творческая деятельность, создающая вечные, всеобщие, неограниченные, открытые для распредмечивания ценности; во втором - производство отчуждаемых, потребляемых, ограниченных вещей (проще говоря, в мире культуры всем всего для всех всегда слишком много, «бери - не хочу»; в социально отчужденном мире всем всегда всего мало). В первом деятельность и отношение совпадают и их осуществляет свободная личность, субъект; причем результаты этой деятельности (саморазвитие творца и процесс созидания культурных ценностей) принципиально неотчуждаемы. Во втором господствует овещнение (или другая форма отчуждения) человека, а труд и его результат отделены от производителя.

Перечень легко продолжить. Но в то же время эти миры жестко и тесно взаимодействуют.

С одной стороны, система отношений отчуждения подчиняет себе (естественно, не абсолютно и в разной мере на разных этапах развития

^ противоречиво соединяющие ростки свободной ассоциированности и сохраняющиеся отношения отчуждения.

ⁱ Исследование диалектики этих понятий восходит к работам К. Маркса, В. Ленина, К. Либкнехта, позднее - книгам и статьям советских (Н.С. Злобин,

В.М. Межуев и др.) и зарубежных (Б. Оллман, И. Мессарош, А. Шафф и др.) марксистов-«шестидесятников». В последнее десятилетие противоречивое сопряжение отчуждения, социального освобождения и культуры раскрывается в работах Л.А. Булавки, в частности в ее книге «Феномен советской культуры» (М., 2008) и тексте «Творчество масс: опережение реальности» (в книге «Ленин online: 13 профессоров о В.И. Ульянове-Ленине». М., 20ii).

общества) культуру и подавляет (опять же в разной мере на разных этапах развития общества) ее прогресс.

С другой стороны, в рамках всей предшествующей истории («царства необходимости») развитие материального богатства и рост производительности труда, создающие абсолютно необходимые предпосылки для прогресса креатосферы, шли и идут в рамках отчужденных общественных форм и сами несут на себе печать отчуждения (разделение труда, подчинение человека машине и т.п. хорошо известные феномены). Более того, внутренние противоречия мира отчуждения (в частности, производственных отношений) формируют пусть весьма ограниченные, но нелинейно растущие импульсы развития культуры, ибо без использования результатов творческой деятельности невозможен ни интенсивный, ни экстенсивный прогресс материального и духовного производства (в частности, рост производительности труда, прогресс производительных сил), а вместе с тем и отношений отчуждения.

Так, интенции перехода от крепостничества к наемному труду и потребности в увеличении прибавочного продукта и росте нормы эксплуатации вызывают к жизни промышленную революцию и дальнейший научно-технический прогресс, а значит - развитие науки и образования. Смена примитивных форм тоталитарного политического и идеологического господства на более тонкие и в то же время более мощные либеральнодемократические предполагает определенный прогресс обществознания и искусства.

Эти простейшие примеры подталкивают нас к выделению (пока что в качестве гипотезы, обоснование которой лежит за пределами данного текста) некоторых закономерностей во взаимодействии креатосферы и мира отчуждения.

Первая обусловлена содержательной противоположностью творчества и отчуждения. Это обратно пропорциональная нелинейная зависимость между мерой развития и общественной востребованности творчества в какой-либо из сфер социальной жизни (и жизни индивида - его ценностей, мотивов и т.п.), с одной стороны, и ролью механизмов отчуждения (например, рынка) в регулировании этих сфер. Эту связь можно сформулировать и несколько иначе: чем больше творческий потенциал деятельности (ее ценность как всеобщего универсального блага) и чем менее значимы для ее субъекта отчужденные мотивы и ценности (деньги, власть и т.п.), тем больше может и должна быть роль неотчужденных форм организации этой деятельности и, в частности, мотивации ее субъекта.

Эта связь носит мерный характер (т.е. предполагает учет и качественных, и количественных параметров) и будет рассмотрена подробнее во II томе, где будут выделены противоречия творчества и одной из социальных форм отчуждения - рынка. Там же будут приведены примеры такой зависимости: большая роль рынка в жизнедеятельности шоу-бизнеса, чем «высокого» (кстати, в лучших своих проявлениях вполне общедоступного - вспомним стихи Пушкина, музыку Дунаевского, фильмы Бондарчука, романы Шолохова.) искусства, или в организации прикладных опытно-конструкторских разработок по сравнению с фундаментальной наукой, или обучения прикладного специалиста в соотношении с воспитанием и образованием Человека как свободно и гармонично развивающейся личности.

Вторая зависимость является в некотором смысле следствием первой и характеризует связь меры развития творческой деятельности со спецификацией прав собственности: чем больше творческая ценность (всеобщность) некоторой деятельности и ее результатов (как процессов -продуктов прямого и опосредованного культурой диалога творца со всем [в потенции] миром креатосферы, тем меньше возможность и необходимость спецификации прав собственности на такой «продукт».

Эта закономерность, хотя и выглядит замысловатой, на самом деле отражает достаточно очевидную и эмпирически постоянно наблюдаемую связь: фундаментальные ценности науки и искусства, педагогики и морали принадлежат всем (как теорема Пифагора, симфонии Чайковского, опыт Корчака или Макаренко); права собственности на них принципиально неспецифированы; в то же время особые прикладные разработки или произведения массовой культуры могут находиться в частной собственности, а права на них закрепляться некоторым образом. При этом, однако, противоречие всеобщности феномена культуры и частной собственности будет либо разрушать (например, в виде приобретения нелегальных копий) права частной собственности, либо тормозить развитие креатосферы (ограничивая доступ к всеобщим ценностям всех тех, кто не может получить эти права (купить лицензионный диск или попасть в дом к хозяину частной коллекции), либо вызывать и то, и другое, там и тогда, где и когда собственность вторгается в пределы креатосферы³⁴⁰.

Наконец, сказанное позволяет выделить и третью взаимосвязь -между (1) мерой ценности творческой деятельности (и, соответственно, «мощью» ее воздействия на общество), (2) глубиной и масштабами отчуждения и (3) мерой востребованности последним творчества (например, тем, насколько научно-технический прогресс необходим для «прогресса» гегемонии капитала): чем более развиты параметры (1)-(3), тем выше угрозы человечеству со стороны творчества в мире отчуждения (ниже мы эту связь назовем «стрелой Аримана»).

Перефразируя эту связь, можно сказать, что наибольшие угрозы человечеству несут наиболее жесткие (например, агрессивные тоталитарные) режимы (например, фашизм), ориентированные на активное инициирование творчества (хотя бы в отдельных сферах - милитаризм, идеологизированное искусство и т.п.) и его освоение. Впрочем, примеры этого далеко не сводимы к военной угрозе со стороны тех или иных диктатур: использование инициируемого в массовых масштабах творчества для развития превратного сектора (от финансовых спекуляций до массовой культуры) современным капиталом ненамного менее опасно для человечества, о чем мы уже писали в в упомянутых выше работах.

Персонифицированной мерой взаимодействия креатосферы и «царства необходимости» (и это прямое следствие представленных выше размышлений) становится соотношение творческих и отчужденных (в том числе - мелкобуржуазных) начал в деятельности и поведении человека (цели и ценности, стимулы и мотивы).

С некоторой долей условности это мерное (т.е. соединяющее количественные и качественные параметры) соотношение в человеке его качеств свободной творческой личности, с одной стороны, и подчиненного силам отчуждения конформиста (например, мелкого буржуа) - с другой, может быть отражено в соотношении деятельностно-творческих (свободное время, самореализация в деятельности, человеческие, товарищеские отношения в социальном микрокосме) и отчужденныих (деньги, власть, место в иерархии) стимулов и ценностей. И если социология с трудом может определить эту меру для общества, то каждый человек (при известной доле честности перед самим собой) может достаточно конкретно оценить свои поступки (а не только намерения) при помощи этой меры. Более того, в каждом своем поступке (или его отсутствии) он вольно или невольно всякий раз для себя практически определяет эту меру.

В контексте сказанного не будет слишком оригинальным вывод: в истории человечества постоянно присутствует оппозиция мира (социального пространства и времени) отчуждения и мира свободного гармоничного развития Человека. Первое - общественная атмосфера, адекватная для «царства экономической необходимости» («предыстории», «экономической формации»). Второе - рождающиеся предпосылки, элементы, ростки «царства свободы», креатосферы.

Эта оппозиция имеет не только общественное и индивидуальное (затрагивающее, повторим, каждого человека) измерение, но различные общественные пласты.

Первый - это соотношение двух пространств общественной жизнедеятельности: креатосферы и сфер отчужденной общественной жизнедеятельности (особенно - превратного сектора).

Второй - отношений освобождения и отчуждения.

Третий - субъектов этих отношений (социальных творцов-новаторов, в том числе тех, кто полустихийно, как, например, «рядовые» участники революций или строительства новых городов в СССР, и сил отчуждения, как активных - угнетатели, так и пассивных - их холуи).

Все эти три соотношения носят, подчеркнем вновь, мерный характер и изменяются нелинейно.

Первая («теневая») сторона была и остается господствующей на протяжении всех предшествующих эпох развития человечества. Вторая («солнечная») присутствует как нелинейно пробивающаяся оппозиция.

Используя образы известного мыслителя и писателя-фантаста И. Ефремова^ можно сказать, что человечество ныне переживает «Час быка» -тягостное предрассветное время. В XX веке (особенно в ^6о-е годы) многим казалось, что критическая точка уже пройдена, и мера освобождения по меньшей мере уравновесила меру угнетения. Но ныне маятник качнулся в другую сторону, и мы вновь застыли в предрассветной эпохе.

Тем важнее в этой неблагоприятной атмосфере предрассветной серости преодолеть пессимизм. Изменение названной пропорции, переход к доминированию не отчужденной (свободной) общественной деятельности (и, соответственно, развитию человека) станет свидетельством рассвета новой эпохи общественного развития - «царства свободы» - системы отношений ассоциированного социального творчества, расцветающих на базе приоритетного развития креатосферы. Именно в этом направлении могло бы идти человечество, реализуя уже имеющийся потенциал высоких технологий, образования, науки и культуры, но в реальности оно движется (вследствие глобальной гегемонии корпоративного капитала) преимущественно по иной траектории.

При этом следует особо подчеркнуть, что соотношение отчуждения/освобождения изменяется в историческом времени нелинейно, оно зависит, во-первых, от господствующих в данный период в данном обществе социальных форм отчуждения (способа производства, политической и идеологической систем) и силы противодействующего им социального творчества, рождая такие феномены как реакция и застой или реформы и революции. Во-вторых, это соотношение зависит от меры развития креатосферы, т.е. культурно-творческих основ освобождения. Поясняя и огрубляя последнюю тезу, заметим: бороться за освобождение тем труднее, чем выше культурная деградация, отупение - сытое ли, голодное ли - и мракобесие в стране и тем легче, чем в большей степени передовые тенденции в культуре развиты и обращены в сторону решения проблемы освобождения Человека³⁴¹.

Каждая особенная творческая деятельность (ученого, художника, педагога), ее субъект и предметный результат могут принадлежать (и, как правило, одновременно принадлежат в определенной мере) и «солнечной» (креатосфере) и «теневой» (миру отчуждения) сторонам жизни. И если в первом случае творец развивает культуру, материальные основы освобождения человека как родового существа, то во втором, как было отмечено выше, он оказывается субъектом «антитворчества» (гением злодейства).

Загадка последнего давно волнует человечество, но наш анализ открывает дорогу к ее возможному решению. Творческая деятельность (со-творчество) по своему собственному имманентному содержанию есть процесс саморазвития креатосферы - культуры как предметно-деятельностно-личностного мира со-творчества. В свою очередь креато-сфера есть один из способов существования материальных основ социального освобождения человека (сразу упомянем и иной способ - свободное время). И в этом смысле всякий человек, вступая в диалог с культурой, творя, развивает мир креатосферы, создает дополнительные предпосылки социального освобождения.

Но в то же время всякая творческая деятельность, погружаясь в той или иной мере в атмосферу отчуждения (что может происходить в разных формах - от работы в концлагере над созданием атомной бомбы до искренней апологетики реакционных социальных сил) становится антитвор-ческой активностью, в частности созданием потенциала прогресса превратного сектора (например, орудий военного, финансового, идеологического, культурного и т.п. гегемонизма), других способов жизнедеятельности мира отчуждения. Повторим: творчество, подчиняясь миру отчуждения, становится антитворчеством; напротив, социум, «подчиняясь» законам креатосферы, трансформируется в ассоциируемое социальное творчество - адекватную общественную форму процесса со-творчества.

Здесь действует закономерность, которую мы уже сформулировали выше, а здесь хотим пояснить подробнее, назвав ее, используя терминологию романа Ивана Ефремова «Час быка», «стрелой Аримана». Ее суть - в трансформации миром отчуждения творческих сил и действий человека (в принципе, сил наиболее гуманных, т.е. собственно человеческих, ибо творчество есть реализация родовой сущности Человека) в силы угнетения и порабощения человека. Причем чем более талантливы и мощны эти творческие силы и чем полнее их субъект включен в мир отчуждения, тем большее зло (а это нравственная мера отчуждения) они несут Человеку, обществу, природе.

Эта «стрела» разит по многим направлениям.

Во-первых, в мире отчуждения всякая творческая (по содержанию) «профессиональная» деятельность, не связанная непосредственно с ассоциированным социальным творчеством как своей общественной формой, даже если она не подчинена непосредственно силам отчуждения (бюрократии, капиталу), как правило ведет к (i) прогрессу креатосферы в формах, недоступных для большинства членов общества (к развитию «элитных» науки, искусства, образования) и (2) созданию (прямо или косвенно) креативно-культурных предпосылок для усиления (и качественного развития) угнетения вследствие утилизации результатов творческой деятельности «инфернальными» (воспользуемся вновь терминологией И. Ефремова) силами (будь то бюрократия, капитал или иные силы отчуждения).

Во-вторых, творческая деятельность в «царстве необходимости» в большинстве случаев все же непосредственно встроена в отношения отчуждения и как таковая непосредственно служит развитию механизмов, форм и методов последнего в формах как изощренно-интеллектуальных (например, теоретическое обоснование эффективности праволиберальных или тоталитарных механизмов социальной организации), так и приземленно-грубых (вплоть до создания психотропных препаратов, использования политтехнологий для манипулирования электоратом или рекламы, масс-культуры и других средств для оболванивания населения).

В-третьих, суммируя сказанное, можно легко проиллюстрировать массой примеров следующую связь: чем более развита в обществе «ин-фернальность» (мы бы уточнили это ефремовское понятие как энергию отчуждения, генерирующую его власть) и чем больший творческий потенциал используют эти инфернальные силы, тем больше угрозы обществу и человеку со стороны этих сил и этого творчества. Эти угрозы, однако, могут не превращаться в реальные в той мере, в какой действуют противоположные силы - силы освобождения (прежде всего развитие креатосферы и ассоциированное социальное творчество).

На личностном уровне эти закономерности проявляются предельно жестоко: чем больше творческий потенциал человека и чем дальше он от позитивной свободы (т.е. от прямого или косвенного участия в освободительной деятельности, а ведь делу освобождения можно служить даже в тюрьме: вспомним такие имена, как А. Грамши, Ю. Фучик, Н. Хик-мет, М. Джалиль и тысячи других известных и безвестных творцов),

^: Муса Мустафович Залилов (Джалилов) - член ВКПб с i929 г. В фашистском плену им было написан цикл стихотворений «Моабитская тетрадь». За участие в подпольной организации Муса Джалиль был казнён на гильотине 25 августа i944 г. в тюрьме Плётцензее в Берлине; Антонино Грамши - основатель ^

чем больше он подчинен инфернальным силам (будь то власть денег или номенклатуры, когда ты на собственной вилле или государственной даче становишься рабом мира отчуждения (его ценностей, мотивов.), тем сильнее его разит «стрела Аримана», тем более его деятельность и ее результаты становятся феноменами антитворчества.

Тем самым «стрела Аримана», эта равнодействующая инфернальных сил, может быть представлена как вектор (ибо вектор имеет направленность) в пространстве-времени отчуждения, n координат которого отражают n-мерную структуру мира отчуждения.

При этом существенно (подчеркнем это еще раз), что в рамках «царства необходимости» каждый творец в одной и той же деятельности оказывается в определенной мере включен в созидание и креатосферы, и способов саморазвития мира отчуждения. И здесь уже каждый лично может и должен делать выбор, чему он служит прежде всего, самостоятельно определяя качественную грань, отделяющую творца [креато-сферы, «царства свободы»] от апологета и разрушителя.

Отсюда проблема прогрессивности того или иного социума, института, индивида получает вполне определенное решение: мера прогресса -это качественное и количественное соотношение развития отчуждения/освобождения. Соответственно, общественными силами, воплощающими эти два начала, станут, на одной стороне, активные субъекты и пассивные рабы (кукловоды и марионетки) отчуждения, на другой - субъекты ассоцированного социального творчества.

Суммировав сказанное выше, мы можем сделать вывод, что по своей природе (мотивам, целям, факторам и содержанию) творческая деятельность является свободной и в принципе не может быть отчуждена. В то же время в рамках «царства необходимости» от человека отчуждается это родовое качество его деятельности, что и рождает объективное противоречие, напряжение полюсов которого создает один из наиболее мощных глубинных импульсов движения человечества к «царству свободы».

В то же время развитие креатосферы периодически оказывается востребовано миром отчуждения. В самом деле, в процессе обновления отношений отчуждения этот мир особенно интенсивно требует для своего развития «подпитки» со стороны творцов: креатосфера служит своего

^ и руководитель итальянской коммунистической партии, теоретик марксизма в заключении написал «Тюремные тетради»; Юлиус Фучик - антифашист, активист чехословацкой компартии, чехословацкий журналист, литературный и театральный критик, публицист, активист. Весной i942 г. был арестован гестапо. В пражской тюрьме Панкрац написал самую известную свою книгу «Репортаж с петлей на шее». Назым Хикмет - турецкий поэт, драматург, коммунист. В тюрьмах Стамбула, Анкары, Чанкиры и Бурсы провел более двенадцати лет. За это время перевел «Война и мир» Льва Толстого, написал цикл стихов «Письма из тюрьмы» и эпопею «Человеческая панорама из моей страны».

рода «горючим» и/или катализатором прогресса в пространстве предыстории, сужения рамок и ослабления пресса отчуждения. Более того, прогресс материальных основ «царства необходимости» (производительных сил) и материального богатства его «хозяев» (прежде всего за счет возрастания производительности труда и развития форм и методов его эксплуатации), равно как и прогресс форм отчуждения (переход от феодализма к капитализму, например) оказываются невозможны без классовой борьбы и некоторого прогресса социальной свободы (генезис «негативной свободы», развитие в процессе социальных реформ элементов «позитивной свободы» и т.п.), наиболее мощно проявляющих себя в период социальных революций. И, напротив, расширение и углубление сложившейся системы отчуждения ведет к подавлению и реальных социальных свобод, и подлинного прогресса креатосферы³⁴².

Все это позволяет предположить (мы намеренно опускаем ряд промежуточных пунктов выведения этой связи), что для исследуемой нами диалектики характерен (повторим: это не более чем авторская гипотеза) закон взаимообогащения прогресса культуры и социального освобождения, в соответствии с которым мера развития креатосферы прямо пропорциональна мере социального освобождения (и/или борьбы за социальное освобождение) и обратно пропорциональна мере отчуждения в единстве ее количественных (например, норма эксплуатации) и качественных (эволюция видов отчуждения от личной зависимости к глобальной гегемонии капитала) параметров³⁴³.

Итак, прогресс креатосферы может и должен рассматриваться как одна из основ процесса социального освобождения. Но что же есть сам этот процесс? Продолжим наше продвижение по пути определения данного феномена, обратившись к тем отношениям ассоциированного творения истории, где феномен социального освобождения проявляет себя в своей едва ли не наибольшей полноте и потому противоречивости - к социальным революциям.