Глотка

1

К восьми тридцати солнце висело уже достаточно высоко над крышами Четвертой южной улицы. Мы вышли из салона с кондиционером на почти стоградусную жару, от которой рубашка практически тут же прилипла к бокам. Том Пасмор был одет в один из любимых костюмов Леймона фон Хайлица – синий в клетку, в котором выглядел так, словно только что прибыл из Букингемского дворца. Я был в той одежде, в которой прилетел, – джинсах и льняном черном пиджаке поверх белой рубашки и выглядел как парень, которому вполне можно было доверить подержать лошадь.

«Экспрес-спорт мейл энд факс» находилась в опрятном белом здании, на фасаде которого было написано жуткими красными буквами название фирмы. В окно видна была белая конторка, за которой стоял, листая каталог, мужчина в очках без стекол и красном галстуке. На стене за спиной мужчины виднелись бронзового цвета дверцы почтовых ящиков.

Когда мы вошли, мужчина закрыл каталог, положил его на полку под конторкой и выжидательно посмотрел на нас с Томом.

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Да, – сказал Том. – Я хочу взять документы, которые мой коллега положил вчера в ящик «Элви холдингс корпорейшн».

На лице клерка появилась неуверенность.

– Ваш коллега? – переспросил он. – Мистер Белин?

– Да, он. – Том вынул из кармана ключ и положил его на конторку перед клерком.

– Но мистер Белин сказал, что сделает это сам, – клерк поглядел через плечо на ряды ящиков за своей спиной. – Если что – мы не сможем возместить вам убытки.

– Все будет в порядке, – заверил его Том.

– Может быть, вы назовете свое имя, на случай, если мистер Белин спросит меня потом.

– Кейзмент, – сказал Том.

– Ну что ж, надеюсь, все будет в порядке, – клерк взял ключ.

– Мы очень благодарны вам за помощь, – сказал Том.

Клерк повернулся и пошел к правому участку стены, вертя в пальцах ключ. Ящики в нижнем ряду были величиной с коробки, в которых возят на самолетах собак. Дойдя почти до самого дальнего ряда, клерк опустился на колени и вставил ключ в замок.

Он снова посмотрел на Тома.

– Слушайте – поскольку вы заплатили за неделю, я оставлю пока этот ящик за вами. Если снова захотите воспользоваться дня через три, не придется платить дважды.

– Я передам это мистеру Белину, – пообещал Том.

Клерк начал вынимать из ящика стопки бумаги в крафтовых скоросшивателях.

2

Мы принесли большую картонную коробку, которую любезно предложил нам клерк, в кабинет Тома. На обратном пути Том остановился у магазина канцелярских принадлежностей и купил шесть пачек бумаги для ксерокса. Четыре пачки он уложил поверх бумаг, две засунул сбоку. На лестнице ручки коробки начали рваться, и нам пришлось нести ее остаток пути, поддерживая за дно.

Мы поставили коробку на пол рядом с ксероксом. Том открыл крышку машины, и она тут же довольно заурчала. Я взял из коробки одну из папок и открыл ее. Там лежали листы бумаги различных цветов и размеров, некоторые были покрыты текстом, отпечатанным на пишущей машинке, без полей, от края до края, другие же исписаны почерком, который я уже видел однажды в подвале «Зеленой женщины».

«Когда мы вышли из бара, было около двух утра. Она была слишком пьяна, чтобы идти прямо. Я должен арестовать тебя за появление пьяной в общественном месте. Ты ведь не коп, а? Нет, дорогая. Я ведь уже сказал тебе, я владею одним из больших отелей в нижнем городе. Каким? „Отелем разбитых сердец“. Я уже была там. Я, наверное, должна тебе кучу денег за проживание. Я знаю это, дорогая, мы позаботимся об этом. Она захихикала. Вот моя машина. Черная юбка задралась на ее бедрах, когда она влезала внутрь. Бедра были тощие. Мы подъехали к „ЗЖ“, и она сказала: В такой дыре? Не волнуйся, внутри тебя ждет настоящий трон».

Я посмотрел на Тома, который листал содержимое другой папки.

– Невероятно! – сказал я. – Он описывает все в таких деталях, даже вставляет диалоги. Это как книга.

Тому было явно не по себе от того, что он читал. Он закрыл папку.

– Все изложено в хронологическом порядке. Каждое убийство занимает страниц двадцать. Как ты думаешь, сколько у нас всего страниц – около тысячи?

– Что-то вроде этого, – сказал я, глядя на папки.

– По меньшей мере пятьдесят убийств, – заметил Том. – Думаю, он позволил Фонтейну раскрыть некоторые, самые живописные.

– Кому ты собираешься послать копии? – спросил я.

– ФБР. Изабель Арчер. Новому шефу, Гарольду Грину. И кому-нибудь из «Леджер». Джеффри Боу?

– Это станет для него настоящим подарком. Ты не собираешься называть себя?

– Конечно, нет. Я просто обеспокоенный гражданин, который нашел эти бумаги в мусорном баке. Думаю, взволнованный гражданин вполне способен позвонить мисс Арчер прямо сейчас.

Он подошел к столу и набрал номер. Я сидел на диване, прислушиваясь к репликам Тома. Осознав, что продолжаю держать в руках папку, я положил ее на стол.

– Я хочу поговорить с Изабель Арчер. Это важно для ее работы.

– Да, я подожду.

– Мисс Арчер? Я рад, что имею возможность с вами поговорить.

– Мое имя? Флетчер Немон.

– Я не знал, что об этом и подумать, поэтому решил вам позвонить.

– Я не хочу связываться с полицией, мисс Арчер. Это дело касается полицейского.

– Ну, хорошо.

– О'кей. Это было прошлой ночью. Я видел одного детектива. Не знаю, как зовут, но до этого я еще видел его в новостях. Так что я точно знал, что он детектив. Он входил в один старый кинотеатр на Ливермор.

– Поздно ночью.

– Нет, в какое время, сказать не могу. В общем, после того, как он вошел внутрь, я услышал выстрел.

– Нет. Я поспешил убраться оттуда.

– Уверен.

– Уверен, уверен. Это был выстрел.

– Ну, я не знаю, что вы должны делать. Я думал, вы знаете свое дело. А сейчас мне надо уходить.

– Нет. До свидания.

Он положил трубку и повернулся ко мне.

– Что ты думаешь по этому поводу?

– Думаю, что через пять минут она будет там с бензопилой и сварочным аппаратом.

– Я тоже уверен в этом. – Он вынул содержимое папки и выровнял листы, похлопав ими по столу. – Мне надо два-три часа, чтобы снять все копии. Хочешь поболтаться здесь или у тебя есть дела?

– Думаю, мне надо поговорить с Джоном.

– Хочешь, чтобы я поехал с тобой?

– Ты у нас начальник. А грязная работа выпадает на мою долю.

Я шел по жаре вдоль зеленых улиц к дому Рэнсома. Седьмая улица, Омдурман-плейс, Балаклава-плейс, Виктория-террас. Кирпичные дома, увитые плющом. Каменные дома с причудливо украшенными входами, крыши мансард и изящные фронтоны. Шелестели Фонтанчики на лужайках, носились детишки на велосипедах. Все это было похоже на мир без страшных тайн и жестокости, на мир, в котором никогда не лилась кровь. На аккуратно подстриженной лужайке перед домом Алана Брукнера стояла табличка «Продается».

Белый «понтиак» стоял напротив дома Джона, там, где я увидел его первый раз, вернувшись в город. Оглядев залитую солнцем Эли-плейс, я подошел к двери Джона и позвонил в звонок.

В окошке слева от двери появилось лицо Джона, который смотрел на меня с хмурым любопытством – так смотрят на продавца энциклопедий, который пришел к порогу вашего дома после того, как вы уже купили книги. К моменту, когда он открыл дверь, выражение лица его сменилось на чуть более приветливое.

– Тим! Что ты здесь делаешь?

– Подвернулось кое-что еще.

– Новые исследования? Работа над книгой?

– Могу я зайти на минуту?

– Да, конечно, – Джон отступил на шаг назад, пропуская меня внутрь. – Когда ты прилетел? Только что?

– Вчера днем.

– Тебе не надо было останавливаться в отеле. Пойди забери оттуда вещи и возвращайся сюда, можешь оставаться, сколько захочешь. Только что получил информацию о домах, продающихся в Перигоре, можем посмотреть ее вместе.

– Я остановился не в отеле, а у Тома Пасмора.

– У этого высокомерного задаваки...

Джон провел меня в гостиную. Когда я сел на диван лицом к картинам, он сказал:

– И чего тебе не сиделось дома?

– Спасибо, что прислал Вюлларда, – сказал я. Он не стал перевешивать картины, чтобы скрыть его отсутствие, и то место, на котором висел Вюллард, казалось голым.

Джон стоял рядом с диваном и растерянно глядел на меня, пытаясь догадаться о моем настроении и намерениях.

– Знал, что тебе очень нравится эта картина. К тому же, как я сказал, мне тяжело было бы смотреть на нее теперь.

– Не сомневаюсь в этом, – сказал я.

Он снова посмотрел на меня как на продавца энциклопедий, затем выдавил из себя улыбку и присел на подлокотник кресла.

– Ты приехал, чтобы поблагодарить меня за картину?

– Я хотел кое-что тебе рассказать.

– Звучит почему-то зловеще, – Джон обнял себя за согнутое колено, продолжая улыбаться. На нем была темно-зеленая рубашка, выцветшие джинсы и мокасины без носков. Он был похож на биржевого маклера во время уик-энда.

– Прежде чем мы перейдем к делу, я хочу знать, как Алан.

–Прежде чем перейдем к этому таинственному делу? Ты боишься, что потом я могу не захотеть с тобой разговаривать?

Я напомнил себе, что Джон Рэнсом в конце концов очень умный человек.

– Вовсе нет, – сказал я. – Возможно, ты захочешь говорить со мной день и ночь.

– День и ночь, – Джон подтянул ногу поближе. – Давай попытаемся сохранить этот тон, – он театрально вскинул голову. – Итак, Алан. Старый добрый Алан. Ты ведь, кажется, не видел его, когда он лежал в Центральной?

– Я заехал на пять минут по пути в аэропорт.

Джон удивленно поднял брови.

– Ну что ж, тогда ты, значит, знаешь, как он был плох. С тех пор – с тех пор, как я перевез его в Голден-мэнор – ему стало значительно лучше. Там о нем прекрасно заботятся – ну еще бы, если учесть, сколько это стоит.

– Ему там нравится?

Джон покачал головой.

– Думаю, да. Он знает, что о нем позаботятся, если с ним что-нибудь случится. И все женщины там сходят по нему с ума.

– Ты часто его навещаешь?

– Наверное, раз в неделею. Это достаточно для нас обоих.

– Думаю, это правильно, – сказал я.

Джон прищурил глаза и закусил нижнюю губу.

– Так что ты хотел мне рассказать?

– Через день-два этот город снова будет сходить с ума. А в полицейском управлении снова произойдут большие потрясения.

Джон нервно сплел пальцы, а потом махнул в мою сторону рукой, сияя от восторга.

– Ты, негодяй, ты нашел эти бумаги? Ведь все дело в этом?

– Я нашел эти бумаги, – сказал я.

– Тогда ты прав! Этот город действительно сойдет с ума. И сколько же человек убил Фонтейн? Ты посчитал?

– Это был не Фонтейн. Это был человек, который убил Фонтейна.

Рот его медленно приоткрылся. Он смотрел на меня, пытаясь понять, насколько это серьезно.

– Ты ведь не хочешь сказать, что считаешь, будто Алан...

Он даже не догадался спросить меня о результатах баллистической экспертизы.

– Алан не попал в Пола Фонтейна, – сказал я. – Алан попал в меня. За домами на той стороне улицы кто-то прятался. У него было что-то вроде боевой винтовки. Алан, ты, я – мы не имеем к этому никакого отношения. Он был уже там, когда мы подошли к дому. Он был в гетто вместе с Фонтейном. Может быть, даже видел, как тот звонит мне. И следовал за ним до дома.

– Значит, тот человек в Огайо опознал на фотографии не того?

– Нет, он опознал того, кого надо. Я просто неправильно его понял.

Джон прижал ладонь к щеке и несколько секунд смотрел на меня, не произнося ни звука.

– Не думаю, что хочу знать эту историю во всех подробностях, – сказал он наконец.

– Нет, теперь это и неважно. И я не видел сегодня тебя, а ты – меня. To, что скажу тебе я, а ты скажешь мне, никогда не выйдет за пределы этого дома. Я хочу, чтобы ты понимал это.

Он кивнул, немного растерянный, но готовый слушать дальше.

– О'кей. Так кто же это был?

– Майкл Хоган, – сказал я. – Человек, которого ты знал под именем Франклина Бачелора, сменил имя на Майкла Хогана. Сейчас он лежит мертвый в подвале кинотеатра «Белдам ориентал» с пистолетом в руке и словами «Голубая роза» рядом с телом: Они написаны черным маркером.

Джон медленно кивал, вбирая в себя мои слова.

– Изабель Арчер проникнет в кинотеатр и найдет его тело. А через пару дней она и еще несколько человек, включая представителей ФБР, получат копии его бумаг. Почти половина написана от руки, так что не останется никаких сомнений в том, что все это сделал Хоган.

– Ты убил его?

– Послушай, Джон, – сказал я. – Если я и убил детектива в Миллхейвене, то никому не стану об этом рассказывать. Правильно? Но я хочу, чтобы ты понимал, что все сказанное здесь сейчас останется между нами. Не выйдет за стены этой комнаты. Поэтому мой ответ – да. Я застрелил его.

– Bay, – Джон смотрел на меня горящими глазами. – Это потрясающе, просто фантастика. Но ведь вся история выплывет наружу.

– Не думаю, что тебе бы этого хотелось.

Джон внимательно смотрел на меня, словно пытаясь прочесть мои мысли. Он опустил ногу с подлокотника. То, что он прочел на моем лице, ему явно не нравилось. Глаза его погасли, и теперь он пытался выглядеть невинной жертвой.

– И почему же это я не захочу, чтобы все выплыло наружу?

– Потому что ты убил свою жену, – сказал я.

4

– Сначала ты привез ее в отель «Сент Элвин» и ударил ножом. Но тебе не удалось убить ее. И тогда, узнав, что она может выйти из комы, ты проник в ее палату и докончил начатое. И конечно. Гранта Хоффмана тоже убил ты.

Джон соскользнул с подлокотника на сиденье. Он остолбенел. Или хотел, чтобы я думал, будто он остолбенел.

– Господи, Тим. Ты знаешь, как все было. Ты даже знаешь почему. И ты сам первый назвал имя Бачелора. Это ты подвел базу под всю эту историю.

– Ты хотел, чтобы я узнал про Бачелора, не так ли, Джон? Это одна из главных причин, почему ты хотел, чтобы я сюда пришел. Ты понятия не имел, что он живет в городе. Он должен был как будто приехать из-за его пределов, убить твою жену и Хоффмана, а потом снова стать тем, за кого выдавал себя все это время.

– Все это так абсурдно, так безумно, – сказал Джон.

– Как только я приехал сюда, ты сказал мне что убийца «Голубой розы» – наверняка старый солдат. И ты придумал эту замечательную историю о том, что случилось, когда ты попал в лагерь Бачелора в провинции Дарлак. Это была хорошая история, но ты упустил из виду кое-какие важные детали.

– Я никогда не хотел говорить об этом, – сказал Джон.

– Ты предоставил мне придумать все за тебя. А сам только кидал намеки.

– Намеки, – Джон печально покачал головой.

– Давай поговорим о том, что действительно случилось в провинции Дарлак, – сказал я.

– Почему бы тебе снова не придумать что-нибудь самому, а когда закончишь бредить – почему бы не убраться из этого дома и не оставить меня в покое?

– Ты был в одном лагере с человеком по фамилии Баллок. В один прекрасный день Баллок со своей командой вышел из лагеря и не вернулся. Ты вышел на поиски и нашел их расчлененные тела, привязанные к деревьям. У них были вырезаны языки.

– Я сам рассказал тебе об этом, – напомнил Джон.

– Но ты ведь не думал, что его убили вьетконговцы. Ты решил, что это сделал Бачелор. А когда ты увидел призрак Баллока, подозрения переросли в уверенность. Ты был там, где должен был, по твоему мнению, находиться он – ты был в такой точке, с которой можно было видеть сквозь границу этого мира.

– Да, я там был, – сказал Джон. – Но не думаю, чтобы ты когда-нибудь был в такой точке.

– Может быть, и нет, Джон, но главное сейчас не в этом, а в том, что ты чувствовал себя преданным – и правильно чувствовал. И ты захотел сделать то, что, по твоему мнению, сделал бы Бачелор.

– Думай, о чем говоришь, – сказал Джон. – Твои догадки здесь ни к чему.

– Бачелор уже скрылся к тому моменту, когда ты попал туда. Тогда ты сжег дотла его лагерь и планомерно истребил всех, кто в нем остался, всех, кто был слишком мал, слишком стар или слишком слаб, чтобы уйти с Бачелором. Как ты это сделал? Убивал по одному в час? Или по одному каждые два часа? В конце концов ты убил его ребенка – положил его на землю и разрубил пополам своим штыком. А потом ты убил его жену. И в конце концов разрубил ее тело, сварил в общем котле и съел немного мяса. Ты даже очистил ее череп. Ведь ты делал все как Бачелор, не так ли?

Джон почти рычал на меня, двигая челюстями, глаза его наливались злобой, которую он даже не пытался скрыть на этот раз.

– Ты не имеешь права даже говорить обо всем этом! Это не принадлежит тебе. Это принадлежит таким людям, как мы.

– Но я ведь не ошибаюсь, не так ли?

– Это неважно, – сказал Джон. – Все, что ты говоришь, абсолютно неважно.

– Но ведь это правда.

Джон резко вскинул руки.

– Послушай, даже если все это действительно произошло – а в это не поверит никто в реальном мире, потому что они не могут даже подступиться к пониманию этого, то это только дает Бачелору больше поводов для мести.

– Бачелор никогда не работал подобным образом, – сказал я. – Он не мог. Ты был прав в своей оценке этого человека – он всегда был за пределами реальности, и ничто не имело для него значения, кроме возможности выжить. После Лэнг Во он сменил три или четыре имени. К тому времени, когда он прожил двенадцать лет, называя себя Майклом Хоганом, все, что волновало его относительно Франклина Бачелора, – это чтобы того продолжали считать мертвым.

– То, что ты говоришь, только доказывает, что это он убил мою жену. Если ты не видишь этого, я даже не хочу с тобой разговаривать.

– Он не убивал ее. Он только избил ее. Или велел сделать это Билли Рицу, что в принципе одно и то же.

– Теперь я точно знаю, что ты сумасшедший, – откинув голову назад, Джон посмотрел в потолок. Лицо его начинало наливаться кровью. – Я же говорил тебе. Я ударил свою жену. Ведь это был конец нашего брака. – Он опустил голову и посмотрел на меня с напускной жалостью. – Зачем понадобилось какому-то Билли Рицу бить мою жену?

– Чтобы замедлить ход ее поисков. Или остановить ее, но не убивать.

– Замедлить ход ее поисков. Очевидно, эти слова имеют для тебя какое-то значение.

– Эйприл писала на Армори-плейс по письму в месяц о «Зеленой женщине». А ведь Хоган привозил своих жертв именно туда? И держал в подвале свои записи. Он должен был остановить Эйприл.

– Вот он и убил ее, – сказал Джон. – Слышал бы ты себя сейчас. Ты все ставишь с ног на голову.

– В тот вечер, когда Эйприл призналась, что встречается с Байроном Дорианом, ты поехал с ней кататься. Ты уже довольно долго замышлял убийство. Вы повздорили в машине, и ты пошел в бар, находившийся на той улице, где вы остановились. Думаю, ты напился там, чтобы набраться мужества и совершить задуманное. Ты думал, что придется добираться домой самому, но, когда вышел из бара, машина стояла на том же месте, где ты ее оставил. И когда ты заглянул внутрь, Эйприл лежала без сознания. Может быть, истекала кровью. Ты очень убедительно рассказывал про шок, который испытал, увидев машину, но только испытал ты его отчасти потому, что решил, что Эйприл ждет твоего возвращения. – Джон откинулся на спинку кресла и закрыл лицо ладонями. – Ты не знал, кто избил ее – все,что ты знал, это что пришло время исполнить свой план. Поэтому ты подъехал сзади к отелю «Сент Элвин», вошел через черный ход и отнес Эйприл по черной лестнице на второй этаж. Там ты снова избил ее, ударил два раза ножом и написал на стене слова «Голубая роза». И вот тут ты сделал ошибку. – Джон отнял руки от лица и позволил им безвольно упасть на колени. – Ты использовал синий маркер. Маркеры Хогана были либо черными, либо красными, это те маркеры, которые используют в отделе по расследованию убийств, чтобы отмечать раскрытые и нераскрытые дела. В ту ночь ты зашел в аптеку в старой пристройке и купил там маркер. И в случае с Грантом Хоффманом ты уже сделал все правильно – написал слова «Голубая роза» черным маркером. Его ты, наверное, купил в той же аптеке, а потом выбросил.

– Господи, я смотрю, ты не унимаешься, – сказал Джон. – Значит, после того, как я провел весь вечер у постели Эйприл, я встал с утра пораньше, побежал сломя голову по Берлин-авеню с молотком в руках, каким-то таинственным образом проник в палату, убил ее, таким же таинственным образом скрылся и побежал обратно. И все это сумел проделать за пятнадцать-двадцать минут.

– Вот именно, – сказал я.

– И пешком?

– Ты ездил на машине. Припарковал ее на маленькой улочке напротив Берлин-авеню, чтобы никто из больницы ее не увидел, потом подождал, сидя на лужайке, пока ночная смена сотрудников покинет больницу. Человек, живущий в ближайшем домике, видел тебя на своей лужайке и, наверное, сможет опознать.

Джон сплел пальцы в замок, положил на них подбородок и внимательно посмотрел на меня.

– Ты мог потерять все и не собирался с этим мириться. Поэтому ты сочинил убийства «Голубой розы», чтобы смерть Эйприл выглядела как часть схемы – ты придумал какую-то историю, чтобы заманить несчастного Гранта Хоффмана в переход под отелем и буквально искромсал его на части, чтобы никто уже никогда не опознал его тело. Ты еще хуже, чем Хоган, – он убивал, потому что не мог иначе, а ты убил двух человек просто для собственного удобства.

– И что же ты собираешься теперь делать? – Джон продолжал внимательно смотреть на меня.

– Ничего. Я просто хочу, чтобы ты понял, что я все знаю.

– Тебе кажется, что ты знаешь. Тебе кажется, что ты понимаешь, – все кипело у него внутри. Не в силах больше сидеть спокойно, Джон вскочил с кресла. – Но все это, однако, забавно, очень забавно. – Он сделал несколько шагов в сторону стены с картинами, а потом вдруг резко хлопнул ладонью о ладонь, но не так, как делают, когда аплодируют, а словно стараясь причинить себе боль. – Потому что ты никогда ничего не понимал. Ты понятия не имеешь, кто я такой. Никогда не имел.

– Может быть, и нет, – согласился я. – По крайней мере, до этой минуты.

– Ты даже близко к этому не подошел. И никогда не подойдешь. И знаешь почему – потому что у тебя мало мозгов. И мелкая душа.

– Но ты убил свою жену.

Джон медленно обернулся. В глазах его светилась смесь гнева и презрения. Он ничего больше не понимал. Собственная злость отравила его так сильно и так глубоко, что он был словно скорпион, который жалит самого себя, лишь бы продолжать изливать злобу.

– Конечно. Да. Если ты предпочитаешь называть это так.

Он подождал немного в надежде, что я начну критиковать или проклинать его, снова доказывать, что ничего не понимаю. Когда я ничего не сказал, Джон снова повернулся к картинам. На секунду мне показалось, что он вот-вот сорвет одну из них со стены и изломает рамы, изорвет в клочья полотно. Вместо этого он засунул руки в карманы, отвернулся от стены и направился к камину, снова бросив в мою сторону испепеляющий взгляд.

– Знаешь, на что была похожа моя жизнь? Ты можешь хотя бы представить себе мою жизнь? Эти двое... – Дойдя до камина, он снова повернулся ко мне. – Эти сказочные Брукнеры. Знаешь, что они сделали со мной? Они положили меня в коробку и забили крышку. Они заперли меня в гробу. А потом попрыгали на крышке, чтобы убедиться, что я никогда оттуда не выберусь. Они хорошо повеселились на крышке моего гроба. А тебе казалось, что эти люди знали что-нибудь о порядочности? Об уважении? О чести? Они превратили меня в сиделку.

– Порядочность, – повторил я. – Уважение. Честь.

– Именно так. Ты понимаешь мои слова? Ты начинаешь понимать?

– В своем роде, – сказал я, гадая, не нападет ли он на меня снова. – Я понимаю, что ты чувствуешь себя сиделкой Алана.

– О, сначала я был сиделкой Эйприл. В те дни я был просто маленьким солдатиком Алана. А потом мне и ему пришлось служить сиделкой, а в этот момент моя обожаемая женушка оказалась в постели с этим юным слизняком.

– И это было непорядочно, – подхватил я. – Не то что изрубить на кусочки в темном тоннеле своего собственного аспиранта.

Лицо Джона потемнело, он сделал шаг вперед и ударил изо всех сил по ножке журнального столика. Ножка развалилась пополам, и столик наклонился в его сторону. С него посыпались книги. Джон улыбнулся, глядя на этот беспорядок и явно раздумывая, не поддать ли ногой по каждой книге в отдельности, но потом передумал и снова двинулся к камину. Он поглядел на меня глазами, полными триумфа и злобы, взял бронзовую табличку, поднял ее над головой и обрушил! на угол мраморной крышки. На пол упал кусок розового мрамора. Тяжело дыша, Джон сжимал табличку и оглядывал комнату в поисках новой мишени. Наконец он выбрал торшер и швырнул табличкой в него. Она пролетела мимо торшера и ударилась о стену, на которой оставила темный след, а затем упала на пол.

– Убирайся из моего дома.

– Я хочу сказать еще одну вещь, Джон.

– Я не могу ждать, – он по-прежнему тяжело дышал, а глаза словно пульсировали в глазницах.

– Что бы ты ни говорил, мы были когда-то друзьями. Ты обладал одним качеством, которое мне очень нравилось, – ты шел на риск, потому что думал, что это поможет тебе приобрести новый жизненный опыт. Но ты потерял лучшую часть себя. Ты предал всех и все, что было для тебя важно, ради денег, на которые можно купить совершенно бессмысленную жизнь. Я думаю, ты продал себя, чтобы вести более или менее такой же образ жизни, какой вели всю жизнь твои родители, которых ты тоже презираешь. Но самое забавное, что в тебе осталось еще слишком много от прежнего Джона Рэнсома, так много, что это поможет тебе благополучно спиться. Или разрушить себя более быстрым и кровавым способом.

Джон поморщился и отвел глаза.

– Легко делать выводы, когда ничего не знаешь.

– В твоем случае, – сказал я, – не так уж много надо знать.

Он напоминал зверя в зоопарке. Я встал, чтобы уйти. Атмосфера в доме была примерно как в медвежьей клетке. Я подошел к входной двери и открыл ее, ни разу не оглянувшись. Я услышал, как Джон встал исправился в кухню к холодильнику. И закрыл за собой дверь, заперев Джона Рэнсома в том мире, который он создал для себя, а сам вышел в солнечный мир, который казался мне сейчас созданным заново.

5

Когда я вернулся, Том сидел перед компьютером, почесывая голову и переводя взгляд с экрана монитора на беспорядочную кучу газетных вырезок, лежавших перед ним на столе. В другом конце комнаты ксерокс то и дело выплевывал листы бумаги в пять разных подносов, на каждом из которых уже лежала стопка толщиной примерно в фут. Я заглянул в комнату, и Том поднял на меня глаза.

– Итак, ты виделся с Джоном, – это был не вопрос, а утверждение.

Том кивнул. Он знал о Джоне Рэнсоме все – знал с того самого момента, когда Джон впервые пришел к нему в дом.

– Через пару часов все копии будут сняты. Поможешь мне написать сопроводительные письма и запаковать копии?

– Конечно, – сказал я. – А что ты делаешь сейчас?

– Вожусь с одним небольшим убийством в Вестпорте, штат Коннектикут.

– Продолжай, а я должен немного поспать.

Через два часа я снова спустился на второй этаж и позвонил по телефону из кабинета, чтобы заказать себе билет на обратный рейс в Нью-Йорк. Из ксерокса как раз вылетали последние листы.

Том развернул кресло в мою сторону.

– Что мы напишем в сопроводительных письмах?

– Как можно меньше.

– Хорошо, – сказал Том и очистил экран компьютера.

Я подумал, что вам следует увидеть копию записок, которые я нашел в мусорном баке за своим магазином вчера вечером. Я посылаю эти копии еще в четыре места. Оригиналы уничтожены, поскольку от них плохо пахло. Человек, который написал это, утверждает, что убил многих людей. Но что еще хуже, из записей ясно, что он служит в полиции нашего города. Надеюсь, вы удалите его с его поста. В сложившихся обстоятельствах предпочитаю остаться анонимным.

–Немного вычурно, – заметил я.

– Я никогда не претендовал на роль писателя, – Том зарядил принтер, отпечатал письмо в пяти экземплярах, потом сходил на кухню и вернулся оттуда с огромными листами упаковочной бумаги и мотком бечевки. Мы запаковали каждый комплект копий в два листа оберточной бумаги и написали на них печатными буквами имена и адреса мест работы Изабель Арчер, шефа Гарольда Грина и Джеффри Боу. На четвертой пачке Том написал «Отдел исследования поведения, Федеральное бюро расследований, Квонтико, Виргиния».

– А как насчет пятой пачки? – спросил я.

– Она для тебя, если хочешь. Я сохраню оригиналы.

Я написал на последней пачке собственное имя и адрес.

Центральная почтовая контора Миллхейвена выглядела как старый вокзал. Пятидесятифутовые потолки, мраморные полы, двадцать высоких окошек, напоминавших билетные кассы Центрального вокзала. Я поднес две пачки с копиями к одному из этих окошек, а Том подошел к другому. Человек за конторкой спросил, уверен ли я, что действительно хочу отослать этих монстров по почте. Да, действительно. Но что там такое? Документы. И пусть их пошлют первым классом. Мужчина взвесил все это на весах и сказал, что я должен ему в общей сложности пятьдесят шесть долларов и двадцать семь центов. Выражение его лица ясно говорило, что он считает меня идиотом. Когда мы с Томом выходили, клерки наклеивали на посылки длинные ряды марок.

Мы снова оказались на жаре. «Ягуар» стоял на платной стоянке у подножия мраморных ступенек. Я спросил Тома, не отвезет ли он меня в одно место повидаться со старым другом.

– Если только ты обещаешь представить меня ему, – сказал Том.

6

В пять часов мы сидели внизу в большой комнате перед телевизором, который Том выкатил откуда-то из-за шкафов с картотекой и другой мебели. Я держал в руке стакан холодной «Джинсенг-ап», три бутылки которой обнаружил в холодильнике Тома. Я люблю «Джинсенг-ап». Нечасто удается найти напиток со вкусом пережаренной пыли.

* * *

Алан Брукнер почти набрал свой вес, был чисто выбрит, подстрижен и одет даже с некоторой щеголеватостью. Я представил ему Тома Пасмора, а старик представил нас Сильвии, Алисе и Флоре. Сильвия, Алиса и Флора были вдовами лет по восемьдесят, которые выглядели так, словно провели последние сорок лет жизни в косметических салонах, на занятиях йогой и в водолечебницах, где принимали минеральные и травяные ванны. Ни одна из них не хотела оставлять другую наедине с Аланом, поэтому старушки держались все вместе.

– Надо воздать Джону должное, – сказал Алан. – Он нашел место, где надо сильно постараться, чтобы побыть в одиночестве. – Голос его эхом раздавался в огромном устланном коврами фойе Голден-мэнор, но никто из седоволосых мужчин и женщин, пьющих рядом чай и поглощающих сэндвичи с огурцом, не повернул головы. Они уже успели привыкнуть к Алану.

– Замечательное место, – сказал я.

– Смеешься? Да здесь просто потрясающе, – загрохотал Алан. – Если бы я знал о его существовании, поселился бы здесь много лет назад. Я даже устроил сюда на работу Элайзу Морган. Эти девочки все ей завидуют. – Он понизил голос. – Мы с Элайзой каждый день едим вместе ленч.

– А Джона вы часто видите?

– Он приезжал два раза. Ничего страшного. Я знаю, что ему не по себе рядом со мной. И ему не нравится, что я сделал, когда пришел в чувство, вернее, в то, что осталось от моих чувств. Так что он не тратит на меня зря время, и это замечательно. Я действительно так думаю. Джон ведет себя иногда немного инфантильно, а ведь ему надо как-то продолжать жить.

Том спросил Алана, что же он сделал, придя в чувство.

– Когда я освоился здесь, я снова передал свои финансовые дела в руки своего адвоката. Надо быть человеком моего возраста, чтобы понимать мои нужды – вы, может быть, не знаете этого, но Джон имеет тенденцию срываться, рисковать без причины, а я хочу, чтобы мои деньги приносили хороший, стабильный доход. Вот я и подобрал себе другого опекуна, и, кажется, Джон очень разозлился.

– Думаю, вы поступили правильно, – сказал я, глядя в колючие темные глаза Алана.

Том, извинившись, удалился в ванную.

– Время от времени я думаю о Джоне, – казал Алан, понижая голос. – И не уверен, что они с Эйприл сохранили бы свой брак. Мне иногда кажется, что я не знаю, что он вообще за человек, кто он на самом деле.

Я кивнул.

– Алан, сегодня в новостях, возможно, передадут кое-что, имеющее отношение к смерти Эйприл. Это все, что я могу сказать. Но из этого может выйти довольно шумная история.

– Всему свое время, – сказал Алан.

* * *

Я пригубил «Джинсенг-ап». Джимбо снял очки и поглядел с экрана с видом отца семейства, приносящего домой новость о задержке зарплаты на заводе. Он сообщил зрителям, что известный детектив из отдела по расследованию убийств был найден сегодня утром мертвым при обстоятельствах, позволяющих предположить, что последние неприятности в полиции Миллхейвена еще не закончились. Не исключена возможность самоубийства. С подробностями этой истории вас познакомит Изабель Арчер.

Изабель, стоящая перед оцепленным кинотеатром, рассказала о том, как получила анонимную информацию о выстреле в кинотеатре, неподалеку от места убийства Эйприл Рэнсом и Гранта Хоффмана, и как убедила преподобного Кларенса Эдвардса, священнослужителя, который арендовал кинотеатр для воскресных служб конгрегации Святого духа, войти в здание и обыскать его. В подвале они обнаружили труп детектива сержанта Майкла Хогана, умершего от огнестрельной раны в голове. Рядом с телом сержанта Хогана были написаны слова «Голубая роза».

То, что она сказала вслед за этим, заставило меня встать.

– По делу проводится расследование, но старые обитатели близлежащих кварталов наверняка увидят в этой истории некоторое сходство со смертью в пятидесятом году детектива Уильяма Дэмрока, репутация которого была восстановлена после серии убийств «Голубой розы», потрясшей город в этом году. Может быть, на этот раз нам не понадобится ждать сорок лет, чтобы узнать правду.

Том повернулся ко мне.

– Я, конечно, буду тебе звонить, но в принципе ты сможешь следить за развитием событий на страницах «Нью-Йорк таймс».

– За Изабель, – сказал я, чокаясь с Томом стаканами.

Мы поужинали вечером в хорошем сербском ресторане в южной части города, Это было заведение без претензий с клетчатыми скатертями, приглушенным светом и дружелюбными молчаливыми официантами, которые все были братьями или кузенами. Все они знали Тома и тихо гордились качеством пищи, которую готовили на кухне их отцы и дяди. Я ел, пока мне не показалось, что я вот-вот лопну, а потом сказал Тому о письме, которое я собираюсь написать. Он просил послать ему копию ответа, если я получу таковой. Я обещал, что исполню его пожелание.

Когда мы вернулись к Тому домой, он сказал:

– Я знаю, что мы поставим.

И встал, чтобы достать с полки новую запись «Деревни Ромео и Джульетты» в исполнении оркестра под управлением сэра Чарльза Маккераса. Музыка увлекла нас в долгое путешествие по райским садам. «Там, где бродит эхо, неужели мы не решимся побродить вдвоем?»

В два часа – для Тома это был день, мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам, а в полдень следующего дня, после нескольких часов беседы, обняли, друг друга и распрощались в миллхейвенском аэропорту. Прежде чем пройти через металлоискатель и направиться к нужному мне турникету, я посмотрел вслед медленно удалявшемуся по коридору Тому, думая о том, что на свете нет такого места, где не решился бы побродить этот человек.