Глоток страха

11

Лученко пересилила свое плохое самочувствие ровно настолько, насколько требовалось, чтобы собрать вещи. Все-таки надо отправляться в Крым, будь он неладен!.. Она встала посреди номера, оглядываясь. Так… Сумка собрана, кровать застелена, холодильник пуст. Позвонить горничной, потом вызвать такси — и в аэропорт.

Зазвонил телефон. Вера недоверчиво посмотрела на монитор — нет, не Андрей.

—Слушаю.

— Пани Лученко, я уполномочен…

— Опять вы? — Это звонил Буланов, помощник Абдулова. — Я же сказала: нет!

—Секундочку. Послушайте, если деньги вам, как я понял, не нужны и вам все равно, что будет с нашим бизнесом, то наверняка вам небезразлично, что станет с вашими близкими.

—Что?! — Она села в кресло.

— Поймите, у нас нет другого выхода, и мы вынуждены использовать любые средства. Слишком многое поставлено на карту. А о вас наведены справки, вы ведь

догадываетесь — сейчас о любом человеке можно получить полную информацию, тем более с нашими возможностями. Скажем, известно, что в вашей квартире в Киеве сейчас живет ваша дочь с мужем и собакой… Я отговаривал, но если вы будете упрямиться, я не смогу долго сдерживать…

—Так, — сказала Лученко голосом, от которого у нее самой кожа покрылась гусиными пупырышками. — Наводили справки, значит. Тогда вы должны были узнать, что заставлять меня бесполезно, а угрожать — опасно.

-Но…

—Так получи!!! — рявкнула она.

В трубке ойкнули, связь прервалась. Вера, тяжело дыша, положила телефон на гладкую кожу мягкого уголка. Оперлась локтями о стол, закрыла глаза ладонями. Она не знала, что случилось теперь с Булановым. Он сам напросился. Она не виновата. Нечего угрожать близким, это табу. Может, она и перестала слышать тонкие взаимосвязи, но если надо, защитит близких и на расстоянии!.. Особенно если разозлить.

Очень редко случалось, чтобы она сердилась по-настоящему. Ну может, два-три раза за всю жизнь. Однажды у того, кто имел неосторожность ее рассердить, от Вериного взгляда покраснела кожа, образовалось раздражение типа крапивницы и долго не проходило. В другой раз вышло так, что вызвавший ее гнев человек несколько раз спотыкался и падал…

Телефон зажужжал, завибрировал, пополз по дивану, как жук. Потом заиграла мелодия. Опять! Пусть провалится этот город вместе с его влиятельными людьми, вампирами и прочими стихийными бедствиями!.. Скрипнув зубами, она взяла телефон. Словно сжалившись, монитор показал: Андрей… Ура! Никогда еще фрагмент «Вальса цветов» Чайковского не звучал так упоительно.

— Привет. Это я, — хрипловато сказал Двинятин.

— Что с тобой случилось?! — Вера с такой силой сжала серебристую коробочку, что у нее пальцы свело судорогой, но она не обратила на это внимания.

— Ничего. Со мной все в порядке! — бодренько соврал пропавший ветеринар. — Верочка, что ты себе вообразила?

На расстоянии от своей подруги ветеринар забыл, с кем имеет дело.

— Паразит! Почему пропал? Какого… не звонил?! Когда с тобой все в порядке, ты звонишь каждый день. Ладно, Андрюша. Перестань врать! Что с тобой стряслось?

— О господи! Бесполезно тебя убеждать. Ничего страшного, ну, немного поранил глаз. Но мне уже наложили швы. Все в пределах нормы. Годен к строевой. Не волнуйся, пожалуйста…

— Значит, у тебя травмирован левый глаз. — Вера почувствовала, как ноги становятся ватными. Она ясно увидела ярко-синие глаза своего любимого, и слезы потекли по ее щекам.

— Эй, волшебница! Я уже не спрашиваю, откуда ты знаешь, что именно левый, а не правый. Хожу, как Билли Боне, с повязкой на глазу. Мне только попугая на плече не хватает. Чтобы он орал «Пиастры! Пиастры!» — Двинятин пытался свести все к шутке.

—Я те дам попугая. Небось, птица поранила? Лучше я тебе сама все глаза повыцарапываю, — с облегчением сказала Вера. — А потом перецелую и вставлю обратно.

— Согласен. Кстати, скоро предоставлю тебе свои глаза. И прочие части тела. Признайся, это ты меня через министра чрезвычайных ситуаций вычислила? Потому что я был за пределами связи, да?

— Министра? — Вера искренне удивилась. — Ситуация была, может, и чрезвычайная, но при чем тут министр? Ничего не знаю. Ну-ка, быстро рассказывай.

—Да ворвались к нам в лагерь, понимаешь, ребята эмчеэсники, всех перебудоражили. Где тут у вас, спрашивают, Двинятин, подайте нам его на блюдечке, министр требует. Я уж думал, перепутали меня с кем-то и прилетели хватать и сажать. Приготовился обороняться по всем правилам, каждого упаковать аккуратно в полиэтиленовый контейнер и министру лично отослать…

—Кончай свои шутки! Серьезно, зачем искали?

—Да я серьезно! У нас в экспедиции есть ребята из их министерства, только из другого отдела, пытались выяснить, те ни в какую — только меня, и норовят в вертолет посадить. Представляешь? Я им говорю, к министру не могу, хотите — давайте с ним связь, а не то… В общем, до драки не дошло, сообразительные оказались. Наладили быстро прямую связь, министр мне — почему, дескать, прячетесь, вас из Львова требуют, объявили чуть не все- украинский розыск… Так что не рассказывай мне, что ты ничего не знаешь, милая! — перешел в наступление Двинятин. — Только ты могла такое организовать. Ну не хочешь говорить, что это твои проделки, не говори… А телефон не работал, потому что я был в «яме», в зоне отсутствия сигнала. Там в Крыму горы есть, помнишь?

—Честное слово, я не объявляла розыск. Я была в зоне отсутствия тебя, — сказала Вера, подумав с теплом: «Ну, Лидка! Во дает». — Просто собиралась уже лететь в Крым на деревню дедушке. И искать тебя наобум. Но от меня ты так легко не отделался бы, как от ребят-чрезвычайщиков. Погоди, я тебя еще проверю. Устрою аудит. Как там лаборантки поживают?

Андрей весело рассмеялся. Льдина, засевшая у Веры в груди, начала подтаивать.

— Кстати, я ведь тоже беспокоюсь, — заявил Двинятин. — У вас же там по улицам вампиры бродят. Поэтому моя проверка будет раньше твоей.

—Ура! Андрюша, ты приезжаешь? Когда?

—Да вот, хотел сделать тебе сюрприз и нагрянуть неожиданно. Но ты ведь не любишь сюрпризов…

—Я их терпеть не выношу.

—Прилечу на выходные. Потерпишь до выходных?

— Потерплю. Нас поселили в гостинице «Арена».

— Буду в субботу утром. Целую.

—И я тебя…

Вера Лученко, дипломированный психотерапевт и вполне взрослый человек, повела себя так, словно сама была своей пациенткой. Она радостно завизжала, потом закружилась по номеру, раскинув руки, точно маленький одноместный самолетик. «Как же я люблю пострадать! Как же мне нравится чувствовать себя слабой и беззащитной маленькой девочкой! Но с ним все в порядке — вот самое главное, самое-пресамое важное на свете!» На радостях она даже погладила ладошкой коробочку своего мобильника, еще несколько минут назад глубоко ненавидимого ею предмета.

Что ж!.. Теперь, когда установилась гармония, можно и делом заняться. Ладно, попробую помочь друзьям-аниматорам. Тем более что заодно, возможно, помочь получится и его высочеству бумажному королю.

Кровь бурлила, радость кипела в теле маленькими пузырьками, как в шампанском. После безвоздушной паузы хотелось бурной деятельности. Прежде всего — Оле домой позвонить. Не беспокоил ли их кто?.. Нет, дома порядок, Пай скучает, но исправно выгуливается и ест. Хорошо. Тогда она позвонила по номеру давешнего

Буланова. Трубку взял кто-то другой, узнав, кто звонит, испугался и одновременно рассердился — это было слышно сразу. Не успела Лученко ничего сказать, как ее принялись стыдить — наверное, второй помощник, у Абдулова голос другой, — вот, из-за вас человек травмирован, оглох на правое ухо, сидит забинтованный, что за дела, с вами по-хорошему…

— Молодой человек, — сказала Вера, и в трубке испуганно заткнулись на полуслове. — Ваш коллега сам виноват. Со мной нельзя так, как он разговаривал, и вам не советую, запомните на будущее. А звоню потому, что согласна помочь найти убийцу Вероники Абдуловой… Тихо, тихо. Помощь, если понадобится, приму. Сама скажу какую. Все.

Так, теперь Лидка, подруга моя неугомонная. Надо же, до самого министра дошла артистка! Ну и связи, мне бы такие… Ты что же это, Завьялова? Решила мне любимого из-под земли достать? Откуда у тебя министры в знакомых? Ладно-ладно, прощаю. Знаю, ты же любя. Да, нашелся и позвонил, потом расскажу. Скажи своим боссам, что я теперь довольная и радостная и могу начать спасать их драгоценный фестиваль. Да-да, ты меня знаешь… И я тебя, между прочим, тоже. Но Мамсурову и Батюку скажи: пусть потом не жалуются, что втравили меня в это дело. Пусть не раскаиваются потом. Я же их вопросами замучаю, нос свой буду совать куда не надо… Веселись, дитя мое, веселись. Я тоже радостная. Спасибо тебе, Лидуша, серьезно. Оценила…

Ну-с, продолжаем бурную деятельность. Лученко посмотрела на свои маленькие наручные часы. Удобно ли? Но, с другой стороны… Между ней и ее абонентом была давняя договоренность: в случае крайней необходимости звонить в любое время дня и ночи. Федор Афанасьевич Сердюк, генерал министерства внутренних дел, был давним другом Веры Алексеевны. Когда-то она вылечила от застарелого заикания его красавицу жену, и с тех пор они дружили. Генерал порой просил посодействовать, пользовался ее способностями. Она помогала, если эта помощь не шла вразрез с ее представлениями о справедливости. И сама иногда просила его о помощи.

Вера набрала номер, который помнила наизусть.

—Добрый вечер, Федор Афанасьевич! Извините за поздний звонок.

— Рад слышать, Верочка! Добрый, добрый, — приветливо откликнулся генерал. Из-за разницы в возрасте он к ней обращался по имени, а она к нему уважительно по имени-отчеству. — Разве это поздно? Ты ж знаешь, я «сова». Что стряслось? Ты в порядке?

—Спасибо. У меня все нормально. Нужно посоветоваться.

—Слушаю тебя.

Вера рассказала Сердюку об убийстве режиссера Эдуарда Николаевича Ветрова. Четко, без излишеств описала все, чему была свидетельницей сама, рассказала и о том, что милиция арестовала вдову покойного. Генерал задал несколько коротких вопросов.

—Думаешь, не она? Зря ее прихватили? — Федор Афанасьевич высоко ценил Верину интуицию и профессионализм.

—Пока не знаю. Мне нужно с ней поговорить.

— Что требуется от меня? — Сердюк был по-военному прямолинеен. И это его качество Лученко очень нравилось. Общение с генералом было продуктивным и не требовало «китайских церемоний».

—Федор Афанасьевич! Хочу попросить вас… — Она изложила ему суть просьбы коротко и ясно.

—Ты в какой гостинице?

—В «Арене».

— В течение часа с тобой свяжутся.

С ней связались через полчаса. Она договорилась с руководителем отдела, который занимается убийством. Ветрова, встретиться завтра.

А пока ей хотелось побыть в покое, прислушаться к гармонии, возникшей после разговора с Андреем. Ходить по морозным улицам? Только не сейчас… Она зашла в картинную галерею неподалеку. Гулкий звук шагов по пустым залам успокаивал душу. Мифологические персонажи смотрели на нее со старых полотен.

От радости все ее чувства обострились. Окружающее снова говорило с ней, сообщало свои секреты и выбалтывало тайны. А уж портреты людей — тем более. Ничего удивительного, если вспомнить, что еще древние врачеватели, египтяне и китайцы умели определять заболевания по лицу человека, формам тела, по цвету кожи и даже по выражению глаз. Старик, написанный Рембрандтом, страдал атеросклерозом: морщины под глазами и крошечная белая дужка в левом зрачке говорили о высоком содержании холестерина в крови. Мимолетно, не задумываясь даже, наоборот — думая о своем, Вера ставила старику диагноз. В ней работал свой автономный регистрирующий аппарат, сообщающий: припухлый нос, точки на щеках… явно кожное заболевание. Темные вены на лбу — пожалуй, ревматизм. Параллельно она просто любовалась темноватой старой живописью.

«Да, — думала она, — мы, доктора, не способны полностью отрешиться от своей профессии и во время наслаждения искусством. Вот, пожалуйста, поставила диагноз старику Рембрандта… Но можно и о художнике многое почувствовать». Однажды ее учитель, замечательный психиатр, дал студентам задание: пойти в музей, посмотреть картины Михаила Врубеля и попытаться поставить ему диагноз. Некоторые, и Вера в том числе, угадали. Профессор в подтверждение эксперимента зачитал выдержку из медицинской карточки Врубеля. В ней значилось: «…состояние маниакальное, возбужденное. Идеи величия: он — император, пьет только шампанское, он — музыкант, его голос — хор голосов. Склеивает из бумаги платки, проводит штрихи — карандашами, углем. Собирает мусор, возится над ним. Говорит — выйдет Борис и Глеб».

Чтобы понять произведение, не обязательно знакомиться с его автором. Порой даже противопоказано. Но чтобы понять художника, почувствовать его как человека, обязательно нужно изучить его произведения. Значит… Значит, нужно посмотреть мультфильм Ветрова, «История дуба». А вдруг тогда станет ясно, кто и почему его убил? Или хотя бы разгадка приблизится…

Сказано — сделано. Она позвонила Лиде и попросила ее все устроить. И уже через час Мамсуров завел Лученко в просмотровый зал, чтобы дать ей возможность увидеть фильм в полном одиночестве.

На экране короткими точными штрихами нарисовался дуб. Историю дерева, которому исполнилось около тысячи лет, рассказывали рисунки и мужской голос за кадром. Голос посетовал, что дуб не умеет разговаривать, а то бы он мог многое поведать. Вера узнала голос Эдуарда Ветрова, который своей обыденностью, антиартистичностью великолепно оттенял артистизм картины. Когда-то дуб был молодым хрупким дубком, и любая случайность могла пресечь его рост. Его гнули ураганы, бил град, жгло солнце… Мимо деревца быстро сновали ноги в старинной обуви, сами люди были размыты и нечетки. Они — лишь фон, задник сцены, декор истории, а главный герой — само дерево. Люди появлялись и исчезали, звенели оружием, убивали друг друга и погружались в землю, таяли в ней. А дубок креп, рос и становился все сильнее, весело помахивая молодыми листьями — ладошками в зеленых перчатках. Вот он уже могучий дуб-великан, людей почти не видно, они где- то внизу, уже не страшные, мелкие. А внимание дерева сосредоточено на листьях, ветвях, стволе. Он разговаривает с каждой букашкой и птицей, играет дождевыми каплями.

Кожа-кора, сперва молодая, постепенно покрылась морщинами, как лицо старика. Штрихи коры образовали что-то похожее на лицо дуба: глазные впадины, нос, рот… И дерево уже напоминает какое-то странное существо — помесь растения и человека. Дендроид, дубочеловек, патриарх — от него шли волны мощной мужской плодоносной силы, гигантская раскидистая крона обещала покой и защиту. Будничный голос за кадром, делая ударения не всегда правильно, сообщил, что в середине семнадцатого века была страшная засуха, свирепствовала чума, дубу не повезло, часть его кроны буквально истлела на солнце, остались лишь иссушенные безжизненные ветви. Но рядом выросли другие руки-ветви, налились мускулатурой. На стволе появились наросты, огромные наплывы коры. Менялись времена года. Зимой опавшие коричневые листья покрывались причудливым узором изморози. Весной робкие салатовые листочки прорастали из толстых рукавов-веток, точно детские пальчики в шерстяных перчатках. Пичужка щебетала внутри зеленой муфточки, весеннее солнце проблескивало сквозь ветки. Неожиданные заморозки — и молодые листья погибли от холода, увяли, затем потемнели, почернели… Сердце Веры сжималось от жалости ко всему этому, едва рожденному и сразу погибающему от стужи.

Вот благодатная осень. Дуб весь укрыт желудями, это удачный год. Экран закрывает зеленая туча новых молодых листьев и маленьких тугих желудят. А вокруг патриарха уже стоят окрепшие молодые дубы, рожденные из этих желудей, плоть от плоти его… Вот и они крепнут, наливаются мощью, матереют…

Страшной силы буря потрясла дубовое племя. И многовековой вождь рухнул, расколотый молнией, приняв на себя основной удар стихии. Упал, вытянувшись между деревьями и кустами, никого не повредив. Грустно поникли остальные деревья, заиграла печальная музыка. А от могучего упавшего ствола отделился призрачный силуэт, он ушел под землю и тысячей рук обнял корни своих детей, поддерживая ладонями всю дубовую рощу. Голос за кадром тихо, запинаясь, но в то же время и уверенно говорил: если знаешь о бессмертии души, то принимаешь неизбежность смерти как продолжение целостности жизни. И тогда твой путь — не к концу, а дорога из вечности в вечность, к радости познания, к бесконечному обучению принятия мира…

Если б кто-нибудь спросил у Веры, почему по ее щекам текут слезы и при этом она улыбается, она не смогла бы объяснить. Ей ведь просто показали жизнь одного дерева. Но показали так, что ее душа переполнилась одновременно счастьем и горем, увидела жизнь и смерть. Как будто не о дереве этот фильм, а обо всех на свете. Это было что-то совершенно новое, таких фильмов она никогда прежде в своей жизни не видела…

Вернувшись в свой номер, она принялась анализировать. Почему эта «История дуба» так потрясла ее? Кроме непафосных мыслей о жизни и смерти — точной проработкой деталей. Здесь, в фильме Ветрова, они выступали как самостоятельный компонент. Деталь — это часть целого. Кино выделяет эту часть, ограничивает ее рамкой экрана, показывает как что-то художественно завершенное. Деталь работает как самостоятельный художественный образ. И потрясает… Лученко было ясно: фильм этот — не просто анимационное кино. Его будут смотреть и через десять лет с тем же чувством потрясения, что и сегодня. Значит, Ветров создал шедевр. Значит, ей повезло, и тот смешной Пират, с которым было так легко, так весело проводить свободные часы в незнакомом городе, — действительно гений. Она общалась с гением, как если бы ей вдруг удалось походить по Львову в обществе Моцарта или Гоголя…

«Громко звучит», — подумала Вера. Странно звучит, но, в сущности, чем гений отличается от не гения? Может быть, гений — это человек, который не умеет впитывать стереотипы… Ошибка эволюции. Он антисоциален, мимо его сознания как-то пролетают такие всем понятные вещи, как дважды два — четыре, переходить только на зеленый, «е» равняется «эм цэ» в квадрате, при встрече надо здороваться, если яблоко подбросить, оно всегда упадет, и так далее. Вот почему гений делает свои гениальные открытия там, где никто не может: он видит своим чистым, незамусоренным шаблонами взглядом утраченную для обычных людей изначальность. Получается тогда, что гений — это дикарь? Может быть, но с невероятной тягой к созиданию, в отличие от настоящего дикаря.

Вера вспомнила своих приятелей, семью Матюшко, живущих в пригороде. Люди заметили через пару лет азартного скашивания травы, что на зеленом газоне растут умные одуванчики. Они не вырастают выше двух- трех сантиметров, прижимаются к земле, спасаясь от косилки. И расцветают торопливо, в одну ночь, запуская свои парашюты с семенами. Одуванчики умные, они усвоили правила выживания: не высовываться, не выделяться, не рисковать. А гений — это одуванчик, не замечающий косилку. Он не умный, он — просто гений.

И потому его часто скашивают. Его не любят. С ним трудно. Он другой.

Вере показалось, что она нащупала часть ответа. Можно ли убить за такой фильм? Можно ли простить гениальность? М-да… Творение Ветрова-Моцарта она видела, теперь осталось выяснить, кто Сальери. Может, вампир-маньяк тут ни при чем и Ветрова убил кто- то другой?..

Пора было ложиться спать. Она забыла на радостях о своих предсонных тревогах, что ей может присниться очередное убийство. Заснула быстро. Ей приснился Ветров, он держал в руке чашку кофе. Чашка, как в мультфильме, вдруг оживала и… хватала бородатого Пирата за горло. При чем тут горло, ведь он убит кинжалом?.. Черная жидкость из чашки лилась на пол, лужа становилась все больше, больше… Но Вера взмахнула ресницами, и лужа исчезла. Появился блокнот, рука Ветрова принялась рисовать карандашом что-то знакомое…

Она не успела разглядеть, что рисовал художник: погрузилась в тихий, глубокий покой без снов.