Глубже

Глава 3

НОЯБРЬ

Кэролайн

Когда думаю о пекарне, я думаю обо всем этом вместе.

Хруст осенних листьев, сваленных на пороге задней двери, где они оказались, пролетая по аллее и застряв.

Блеск мисок и столешниц под люминесцентными лампами, когда Уэст заканчивал уборку и закрывался на ключ.

Запах пекущегося хлеба, крошащееся тесто из живых дрожжей между моими пальцами, голос Уэста за моим ухом, когда он наклонялся к моему плечу и смотрел, как я опускаю тесто в миску, говоря:

— Вот так. Правильно.

То, как он двигал рукой короткими, уверенными движениями, когда отрезал верхушки буханок прямо перед тем, как задвинуть противни в духовку.

Зима пришла поздно. Октябрь превратился в ноябрь, и я провела долгую, хрустящую осень с посыпанными мукой столешницами, поднимающимся тестом, липкими пальцами, громкой музыкой и Уэстом, работающим в своей кепке, повернутой назад, фартуке, повязанном на талии и с этой умной ухмылкой на лице.

Уэст — это пекарня. Я не могу представить себе ее без него, и я не могу представить его лучшую версию, ту, которую он редко позволяет людям увидеть, без этой кухни как фона для его движений.

Уэст наклоняется, чтобы отмерить ложку зерна.

Уэст толкает плечом закрытую дверцу духовки, устанавливая таймер.

Уэст месит тесто обеими руками, обсыпанными мукой до локтей, двигаясь под легкий ритм какой-то пошлой клубной музыки, которую выбрал Криш.

Там, в пекарне, пока весь остальной мир спал, время останавливалось. На той кухне мы были собой. Задолго до того, как он поцеловал меня, я прошла целую жизнь с Уэстом, проходя боевое крещение, когда мы разламывали буханку и разглядывали, ковырялись в ней руками. Попробовали то, что мы сделали.

Это не было совершенством, то, что у нас получчалось. Однажды ночью я забыла соль. В другой раз вода, которую я поставила, была слишком горячей, и я убила дрожжи. Были ночи, когда Уэст забывал сказать мне какую-то важную вещь и ночи, когда он решал не напоминать мне, просто чтобы посмотреть, вспомню ли я.

Он сдерживал себя, а я не всегда была достаточно смелой. Я не доверяла себе.

Мы проваливались так же часто, как и добивались успеха, Уэст и я.

Но я думаю о том, что было бы, если бы он не пришел за мной.

Я думаю, что могла бы навсегда остаться в своей машине. Я могла бы поворачивать только направо.

Я бы так и не научилась перестать бояться и эти люди продолжали бы преследовать меня всегда.

Я не могу не радоваться, что все произошло не так.

Вместо этого Уэст вышел, а я вошла.

После этого мне редко хотелось быть где-либо еще.

— Ты опять жужжишь.

Я в своем уголке, маленькой зоне на полу пекарни между раковиной и длинным столом у стены, где Уэст расставляет свои миски для смешивания. Мне нравится здесь, потому что обычно я могу видеть только часть его лица.

Я наблюдаю за его ботинками, штанинами ниже колен, фартуком.

В эту часть ночи, когда он смешивает, он постоянно двигается. Переминается с ноги на ногу, если перемешивает закваску. Перемещается от раковины к миксеру, к холодильнику, к кладовой, обратно к миксеру, обратно к раковине, к стойке, чтобы взять забытый инструмент.

То, как он двигается, почти больше, чем я могу выдержать. Его ленивая грация. Его компетентность.

Его руки попадают в поле зрения, когда он снимает одну миску с подставки и ставит другую. Он наклоняется, и я вижу его кепку и шею, его лицо в профиль, джинсы, обтягивающие согнутую ногу.

Я могу рассматривать его по частям. Все они хороши, но они не заставляют меня покрываться нервным потом, как это было вчера вечером, когда пришло время идти домой, и он проводил меня до задней двери, подпер рукой косяк и сказал кое-что, что заставило его улыбнуться мне и наклониться. Я не знаю, что он сказал. Я не слышала его, потому что из-за того, как он держал руку, рукав его рубашки задрался, обнажив бицепс — четкий изгиб упругих мышц. Я провалилась в червоточину бицепсов, а потом совершила грубую ошибку, засмотревшись на его рот, форму губ и скул, подбородок и глаза. Я забыла слушать его.

Я забыла дышать или существовать вне лица Уэста.

Да. Такое может случиться, и когда это происходит, это действительно плохо. Ему пришлось щелкнуть пальцами перед моим носом, чтобы пробудить меня. От этого я вздрогнула, отступила назад и чуть не упала. Уэст только снисходительно улыбнулся.

— Напиши мне, когда придешь домой, — сказал он, и я ответила что-то похожее на «Угу».

Думаю, он привык, что я безнадежна рядом с ним. Мы оба просто притворяемся, что это не так. Это вроде как работает.

Мы вроде как работаем.

Я прихожу в пекарню два или три вечера в неделю — почти каждую смену, когда он работает, я здесь. Бессонница сделала меня своей сучкой, но это не так важно, когда я могу проводить время с Уэстом и заниматься в своем маленьком уголке. Я дремлю после занятий. Я превращаюсь в ночное существо. Но все в порядке. Думаю, я лучше буду Беллой Свон, тусующейся в доме Калленов, чем, ну, знаете, школьной Беллой — злобной и защищающейся, расхаживающей по школе Форкс, уверенной, что все ее ненавидят.

Мужчины в моей голове молчат, когда я в пекарне. Думаю, если бы они меня обзывали, Уэст бы на них зыркнул и сказал, чтобы они заткнулись. Если бы они были настоящими, я имею в виду. Но это не так.

Телефон Уэста все еще жужжит, вибрируя и отрываясь от края столешницы. Я тыкаю пальцем и задвигаю его обратно в безопасное место.

— Парень из теста, — говорю я громко, потому что при работающем миксере трудно расслышать. — Твой телефон.

— Что?

— Твой телефон.

Я показываю пальцем, и он наконец понимает. Он подходит и берет его с металлической столешницы рядом со мной.

Он уморительно смешной, когда хочет быть смешным, очень умный, открытый и дразнящий, а потом вдруг я переступаю какую-то невидимую черту, и он становится роботом. Или слишком напряженным, жалующимся на то, что все полная чушь, как в тот первый вечер, когда я пришла сюда.

Он уходит с телефоном в переднюю часть пекарни, где я не смогу услышать его разговор.

Я возвращаюсь к своей латыни, хотя мне трудно сосредоточиться, зная, что через десять или пятнадцать минут кто-то появится в дверях переулка. Уэст встретит его там, расположив свое тело так, чтобы я не могла видеть, с кем он разговаривает, бормоча этим низким голосом, который делает его похожим на простого парня, бездельника. Его плечи ссутулятся. А руки то и дело будут высовываться из карманов, подгоняемые его успокаивающим, не угрожающим голосом.

Я стараюсь не смотреть. Только так мы можем быть друзьями — или не друзьями, я не знаю, кто мы.

Но он единственный человек в моей жизни, который не относится ко мне безразлично, не относится как ко всем.

Он спрашивает:

— Как дела? — когда я вхожу в дверь и я говорю ему правду, но после этого все. Мы больше не говорим об этом.

Забившись в свой уголок в пекарне, в течение нескольких часов, два или три вечера в неделю я чувствую себя самой собой.

Когда он возвращается, то запрыгивает на ближайший стол напротив меня и говорит:

— Что это, латынь?

— Да. У меня завтра контрольная работа.

— Нужна помощь с глаголами?

— Нет, я в порядке.

— Ты останешься надолго, чтобы я научил тебя всем тонкостям глазирования кексов?

— Наверное, нет. Мне нужно написать доклад по Праву, а я не взяла с собой ноутбук.

— А стоило бы. Мне нравится, когда ты пишешь здесь.

Мне тоже.

Он молчит, когда мне нужно, а когда я хочу отдохнуть, он учит меня какому-нибудь хлебному делу. Если я читаю ему свой черновик вслух, он предложит какое-нибудь изменение, которое кажется незначительным, но в итоге всегда делает текст более лаконичным, а аргументы более сильными.

Уэст умный. Безумно умный. Я и понятия не имела — единственный раз, когда у меня был с ним совместный урок, он не разговаривал.

Возможно, он, на самом деле, умнее меня.

— Тогда на следующей неделе, — говорит он. — Во вторник ты узнаешь секреты глазури.

Я улыбаюсь. Мне кажется, ему нравится учить меня чему-то почти так же, как ему нравилось учить это самому. Он почти ненасытно любопытен. Неважно, какое домашнее задание я делаю, в конце концов он задаст мне пятьдесят вопросов об этом.

— Звучит неплохо. Ты работаешь в ресторане в эти выходные?

— Да. А у тебя какие планы?

Я хочу потусоваться с тобой. Приходи в воскресенье, посмотрим глупое ТВ шоу.

Пойдем в бар.

Пойдем поужинаем в Айова-Сити.

Иногда я придумываю себе жизнь, в которой я могу быть с Уэстом не только друзьями. Жизнь, в которой мы можем проводить время где-нибудь еще, кроме пекарни.

А потом я мысленно щипаю себя, потому что нет, я хочу меньше скандалов, а не больше.

— Бриджит пытается уговорить меня пойти на вечеринку завтра вечером.

— Где?

— Где-то с кучей футболистов.

— О, в Бурбон Хаус?

— Да, ты идешь?

— Я буду на работе.

— А после того, как освободишься?

Он улыбается.

— Не-а. Но тебе стоит пойти.

Когда Бриджит предложила это, идея наполнила меня паникой. Скопление тел, все эти лица, которые я должна буду изучить на предмет признаков осуждения, жалости, отвращения. Я не могу веселиться, когда я так занята тем, что слежу за своим поведением, выбираю подходящую одежду, наклеиваю на лицо улыбку и смотрю, смотрю, смотрю, пока мужчины в моей голове говорят мне, что я выгляжу как шлюха и мне нужно уже кого-то выбрать. А затем отвести его наверх и дать ему пососать мои сиськи, потому что это все, на что способна такая шлюха, как я.

Бриджит считает, что мне нужно больше гулять, вернуть свою жизнь. Иначе Нейт победит.

Я понимаю ее точку зрения. Но я не могу заставить себя захотеть.

Я смотрю на рифленые подошвы ботинок Уэста, раскачивающиеся в нескольких метрах от моего лица. На то, как выглядят его костяшки пальцев, сложенные на краю стола. На сгиб его локтя.

Если бы Уэст собирался на вечеринку, я бы захотела.

— Возможно.

— Сделай что-нибудь веселое, — говорит он. — Напейся, потанцуй немного. Может быть, ты даже встретишь кого-нибудь, с кем стоит проводить ночи, чтобы ты не торчала здесь, постоянно домогаясь меня.

Он ухмыляется, когда говорит это. «Шучу, Кэр», — говорит эта ухмылка. «Мы оба знаем, что ты слишком долбанутая на всю голову, чтобы с кем-то встречаться».

Не успеваю я перевести дух, как он спрыгивает вниз и направляется к раковине, где наполняет ведро мыльной водой, чтобы вытереть столешницы.

Я смотрю на свой учебник латыни, в котором действительно есть глаголы и моргаю от жжения в глазах.

Video, videre, vidi, visus. Видеть.

Cognosco, cognoscere, cognovi, cognotus. Понимать.

Maneo, manere, mansi, mansurus. Оставаться.

Я вижу, что он делает. Время от времени Уэст бросает какой-нибудь полушутливый комментарий, чтобы напомнить мне, что я не его девушка. Он улыбается, когда говорит мне что-то, что означает: «Ты не важна для меня. Мы не друзья».

Он притягивает меня ближе одной рукой, а другой бьет воображаемым кулаком по моему лицу.

Я знаю, почему он это делает. Он не хочет, чтобы я подходила ближе.

Я не знаю почему.

Но я вижу. И понимаю.

Я остаюсь на месте.

Мы в полном беспорядке, Уэст и я.

Он убирает со столов, его движения резкие и отрывистые. Когда он переходит к мытью посуды, то хлопает кастрюлями, вместо того чтобы складывать их в стопки. Он так поглощен шумом, который производит, что, когда в задней двери появляется фигура, Уэст не замечает ее.

А вот я замечаю. Я поднимаю глаза и вижу там Джоша. Раньше он был моим другом. Теперь я вижу его с Нейтом. Думаю, он встречается с Сиеррой. Он стоит с бумажником в руке и выглядит неловко.

— Привет, Кэролайн, — говорит он.

— Привет.

Уэст поворачивается ко мне, прослеживает мой взгляд до дверного проема. Он глубоко хмурится и идет к двери. Джош поднимает бумажник, и Уэст как бы пихает его вниз и в сторону, выходя в переулок, заставляя Джоша отступить.

— Убери свои гребаные деньги, — слышу я его слова, когда дверь закрывается. — Господи Иисусе.

Потом кухня пустеет — только я, шум миксера и вода, текущая в раковине.

Когда он возвращается, он один, его рука что-то заталкивает глубоко в карман.

— Ты этого не видела, — говорит он.

Это глупо.

Думаю, он полагает, что защищает меня. Если я не вижу, как он торгует, значит, я не соучастница. Я — забывчивая девочка в углу, не способная сложить два и два и получить четыре.

— Но я видела.

Он смотрит на меня таким взглядом, какой я не видела со времен библиотеки. Это заставляет меня бросить книгу на пол и встать и когда я стою, я чувствую, как это усиливается — как моя грудь все еще болит от боли от того, что он сказал несколько минут назад. Мое сердце колотится, потому что он сделал мне больно нарочно, и я злюсь из-за этого.

Я злюсь.

Он поворачивается ко мне спиной и начинает мыть миску.

— Какую прибыль ты получаешь? — спрашиваю я. — На такой продаже, как эта, это вообще стоит того? Потому что я посмотрела — продажа является уголовным преступлением. Если тебя арестуют, ты получишь тюремный срок. Там обязательный минимальный пятилетний срок.

Он продолжает чистить миску, но его плечи напряжены. Напряжение в комнате густое, как дым и я не знаю, зачем его подначиваю.

Он прав, пытаясь защитить меня. У моего отца был бы приступ, если бы он узнал, что я здесь, с Уэстом, торгующим через заднюю дверь, продающим травку вместе с кексами. Он бы спросил меня, не сошла ли я с ума, и что бы я ему ответила?

Это всего лишь трава? Я не думаю, что Уэст вообще ее курит?

Отговорки. Мой папа ненавидит оправдания.

А правда в том, что я превращаю себя в соучастницу каждый раз, когда прихожу сюда и сажусь на пол рядом с Уэстом и мне все равно. Мне правда все равно. Раньше не было. Теперь — да.

Теперь я слишком занята тем, что очарована Уэстом.

И еще деньги. Я думаю о деньгах. Интересно, сколько у него есть. Я знаю, что он платит за обучение, потому что он мне сказал, и что летом он работает кэдди на поле для гольфа, потому что я спросила, почему у него такие яркие линии загара.

Думаю, что он сам платит за квартиру, платит за еду, но, насколько я могу судить, у него нет никаких увлечений или пороков. Я не могу понять, почему он работает на стольких работах и торгует травкой, если ему не нужны все эти деньги, чтобы просто прожить. Ведь должно же быть что-то большее, верно? У него должно быть что-то, из-за чего ему нужно продавать траву и давать кредиты.

— Брось это, — говорит Уэст.

Я не могу бросить. Не сегодня. Не тогда, когда боль в груди превратилась в эту жгучую, гневную настойчивость. Я слишком зла на него и на себя.

— Нужно будет спросить Джоша, — размышляю я. — Или Криша. Наверняка он мне расскажет. Наверняка, когда люди приходят к тебе в квартиру, ты не отворачиваешься от Криша и не заставляешь его сидеть одного, пока ты разбираешься снаружи на пожарной лестнице.

Я никогда не была в его квартире. Я знаю о пожарной лестнице только потому, что проезжала мимо.

Возможно, я немного преследую его.

Уэст опускает миску в раковину и поворачивается ко мне.

— Чего ты взъелась? Хочешь, чтобы я торговал у тебя на глазах?

А я хочу?

Мгновение я колеблюсь. Я смотрю на пол, на рассыпанную муку возле ряда мисок для смешивания.

Я вспоминаю первую ночь, когда пришла сюда и первое, что происходило каждый вечер с тех пор.

«Как дела, Кэролайн?»

— Это чушь, — говорю я.

Его глаза сужаются.

— Ты притворяешься, что не торгуешь наркотиками через заднюю дверь, как будто собираешься защитить меня от того, чтобы я узнала правду о тебе. Это несправедливо, что я должна приходить сюда и обнажать перед тобой свою душу, а ты даже не хочешь, чтобы я прикоснулась к твоему дурацкому мобильнику.

Уэст скрестил руки. Его челюсть напряглась.

— Ты наркоторговец, — я впервые произнесла это вслух. Впервые я даже мысленно произнесла эти слова. — Ну и что? У тебя в кармане несколько засохших растений в пластиковом пакете, и ты даешь их людям за деньги. Вот это шумиха.

Он смотрит на меня. Не мгновение, что было бы нормально.

Он смотрит на меня целую вечность.

В течение всей моей жизни он смотрит прямо мне в глаза, и я делаю неглубокие вдохи через рот. В груди давит, в ушах звенит, пока миксер гудит, гудит и гудит.

Затем уголок его рта слегка приподнимается.

— Вот это шумиха?

— Заткнись, — я не в настроении, чтобы меня дразнили.

— Могла бы хотя бы добавить туда бл*дь. Вот это бл*дская шумиха.

— Мне не нужны твои советы, как материться.

— Ты уверена? У меня это получается гораздо лучше, чем у тебя.

Я отворачиваюсь и поднимаю с пола свою сумку и учебник латыни. Я больше не хочу здесь находиться. Не хочу быть рядом с ним, если он собирается причинять мне боль, издеваться надо мной и дразнить меня. Я прихожу сюда не за этим, и я ненавижу, как давление от того, как он смотрел на меня, нарастает на моем лице, колет за переносицей, застревает в горле.

— Кэр, — говорит он.

— Оставь меня в покое.

— Кэр, я заработал сорок баксов. Ясно? Это то, что ты хотела от меня услышать?

Я перестаю собирать свою сумку и просто стою, глядя на него.

Он заработал сорок баксов.

— Сколько ты взял с него?

— Шестьдесят пять.

— За сколько?

— За 22 грамма.

Я повернулась.

— Это много?

— Много денег или много травы?

— И то, и другое.

Он улыбается уже по-настоящему и качает головой.

— Это немного больше, чем берут другие, но трава лучшая. Это самая маленькая сумма, за которую я буду продавать. Почему мы об этом говорим?

И тут у меня сдают нервы. Я пожимаю плечами и смотрю мимо его левого уха.

Я не хочу его спрашивать.

До этого года я никогда не задумывалась о деньгах. Мой отец довольно обеспечен. Я выросла в хорошем доме в безопасном районе в Анкени, недалеко от Де-Мойна и, хотя Патнем не из дешевых, мне не приходилось беспокоиться об оплате обучения. Я всегда знала, что мой отец заплатит за него, сколько бы это ни было.

Но это было до фотографий и это было до того, как я поняла, что, что бы я ни делала, я не могу заставить их исчезнуть. Не в одиночку.

Мне нужно пятнадцать тысяч долларов, — может быть больше, — чтобы нанять компанию, которая продвинет мое имя вниз в поисковых рейтингах и очистит мою репутацию в интернете. Парень, с которым я разговаривала, сказал, что такие дела, как мое, могут быть более сложными, что означает более высокую плату.

У меня нет работы. У меня была одна в средней школе, но папа говорит, что сейчас мне лучше сосредоточиться на учебе. У меня есть сто тысяч долларов на сберегательном счете — моя доля от страховки жизни мамы, умершей от рака, когда я была еще ребенком, но пока мне не исполнится двадцать один год, я не могу их трогать.

Не имея дохода и кредитной истории, я не могу получить пятнадцать тысяч долларов по кредитной карте, не получив подпись в заявлении от отца. Я пыталась.

— Кэролайн? — спрашивает Уэст.

— Что?

Он подходит ближе.

— В чем, собственно, дело?

И я ляпнула самую глупую вещь.

— Ты не должен меня защищать.

Потому что я устала от этого. От того, что меня защищают. От того, что я нуждаюсь в ней.

— Я не защищаю.

— Знаешь, что самое страшное? — спрашиваю я. — Это знать, что я всегда была глупой, защищенной и просто… просто бесполезной. Все говорят мне, что я умная, как будто это так здорово и важно. Поступление в хороший колледж — «о, Кэролайн, как здорово». Но одна плохая вещь случается со мной, и я даже не могу…

Я замолкаю, потому что мне кажется, что я сейчас заплачу и я слишком зла, чтобы поддаться этому.

Уэст делает еще один шаг ближе и вот он уже поглаживает мою руку. Его ладонь ложится на мою шею, поверх волос и он наклоняет меня вперед, пока мой лоб не упирается в его грудь.

— Ты не бесполезна.

— Нет, серьезно, я не могу… Мне нужно, чтобы ты это услышал, хорошо? Потому что дело в том…

— Кэролайн, заткнись.

Но то, как он это сказал, — это определенно самое приятное, что когда-либо заставляло меня замолчать. И его потирающая рука, обхватившая мою спину и прижимающая меня к себе — это тоже приятно. Я чувствую его дыхание. Я чувствую запах его кожи, чувствую, как мои волосы цепляются за щетину под его подбородком.

Здесь гораздо лучше. Мне нравится.

Слишком сильно нравится. Настолько, что я провожу максимально возможный промежуток времени, наслаждаясь его теплом, тяжестью его руки на моей шее, тем, как его ботинок выглядит, застряв между моими ногами. Но потом я должна спросить. Я должна.

— Уэст?

Он издает звук, похожий на «хм».

— У тебя много денег?

Я поднимаю лоб, когда спрашиваю, что делает меня поразительно близко к его лицу. Я нахожусь достаточно близко, чтобы увидеть, как хмурый взгляд начинается у опущенных кончиков его бровей и распространяется по лбу.

Достаточно близко, чтобы увидеть, как его глаза становятся озадаченными. Затем гневными. Потом пустым.

Его рука убирается с моей шеи.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом?

Уже слишком поздно, чтобы промолчать, и бабочки в моем животе превратились в свинцовые слитки, и я знаю, что все это неправильно. Но я не знаю, как из этого выбраться.

— Мне… мне нужен кредит.

Он отступает назад.

— Зачем?

— Помнишь, я рассказывала тебе о компании, которая может очистить мою репутацию в интернете?

— Ты сказала, что это дорого, поэтому тебе придется рассказать отцу.

— Да.

Я немного подождала.

— Ты не рассказала отцу.

— Я не могу, Уэст. Я думала об этом, но я… Что, если он увидит?

Это может случиться в любой момент. Мой отец может сидеть за своим столом и набрать мое имя в поисковике, просто так. Или кто-то, с кем он работает, может направить его в этом направлении. Друг. Одна из моих сестер. Кто угодно.

Я закрываю глаза, потому что унижение, стыд за то, что я прошу Уэста помочь мне все исправить, нарывает меня.

Я вообще не могу смотреть на него.

— Сколько тебе нужно?

— Пятнадцать тысяч долларов. Я слышала, что ты… Я слышала, что иногда ты так делаешь.

Он вздыхает.

— У тебя вообще есть какой-нибудь доход?

— Я получаю пособие.

Я открываю глаза, но не могу поднять их выше своей обуви. Мои черные туфли припорошены мукой. Она въелась в пряжку, и я сомневаюсь, что смогу ее вычистить, даже если захочу.

— Сколько времени тебе понадобится, чтобы расплатиться со мной?

— Я могла бы платить тебе сто пятьдесят в месяц, если я никогда ничего не буду покупать или есть вне столовой.

Уэст пинает меня носком ботинка. Ждет, пока я подниму глаза. Его глаза все еще мертвы.

— Я начислю проценты.

— Я этого и ожидала.

— Я дам тебе их во вторник.

А потом он молча ушел, пустой, а я слишком полная, как будто у меня нет никаких краев. Только боль и разочарование.

— Спасибо, — говорю я. — Я.… я пойду. Мне нужно написать эту работу.

Он только ворчит на меня и взвешивает тесто.

Я не вижу Уэста в пятницу, потому что он работает в ресторане, а мы не друзья.

Я не пойду на футбольную вечеринку. Бриджит сломала всю голову, пытаясь убедить меня в этой идее, но я не могу. Я скажу ей, что мне нужно заниматься, а потом спрячусь в библиотеке и снова и снова буду проигрывать свой разговор с Уэстом.

Я не должна была просить у него денег. Не знаю, кого я должна была просить, но не его. Выражение его лица… Не могу перестать думать об этом.

Я не вижу Уэста в субботу, потому что он работает в ресторане, а мы не друзья.

На следующей неделе все повторяется. Во вторник он дает мне деньги и учит делать лимонную глазурь для кексов. Все как обычно, но на наших разговорах лежит тонкий слой неловкости и когда я не рядом с ним, он застывает и становится непроницаемым.

Я отправляю денежный перевод с денег, которые мне дал Уэст, людям с интернет-репутацией, но лучше бы я этого не делала. Лучше бы я никогда не открывала рот.

В следующие выходные я ужинаю с Бриджит, а после мы идем в Дейри Куин в городе. Под ногами хрустит листва. Я ем горячее пирожное с помадкой, такое большое, что после него мне приходится лечь на красную лакированную скамейку и расстегнуть верхнюю пуговицу на джинсах. Перевернувшись на спину, я смотрю на одну из витрин и могу различить мольберт с меловой доской в «Позолоченной груше».

Нейт приглашал меня туда на ужин в прошлом году перед весенним формальным мероприятием. Уэст был нашим официантом. Каждый раз, когда он подходил к столу, это было более неловко, чем в предыдущий раз. К тому времени, когда он принес чек, его разговор с Нейтом был так густо пронизан иронией, что мне показалось, будто они разыгрывают сцену в пьесе.

Пьеса, где идет бой на мечах.

Я рассталась с Нейтом не из-за Уэста. Честно.

Но я, вероятно, порвала с Нейтом из-за возможности появления кого-то вроде Уэста.

— Ты закончила свою работу вчера вечером? — спросила Бриджит и поскольку я отвлеклась на воспоминания об Уэсте в его официантской форме — черные слаксы и белая рубашка, я ответила:

— Угу.

— А то, что ты читала для Права?

— Ага.

У него были закатаны рукава. Его загар был насыщенным на фоне хрустящего белого хлопка.

— Значит у тебя нет оправдания, чтобы не пойти со мной на вечеринку Альянса.

— Что? Нет.

Я сажусь. Бриджит улыбается своей самой злобной улыбкой.

— Да.

— Я действительно не хочу.

— У тебя действительно нет выбора. Тебе не нужно учиться, тебе пора возвращаться и это самая простая и лучшая вечеринка, потому что по крайней мере половина людей там будут геями. Возможно, две трети, если считать бисексуалов и людей, которые «экспериментируют», — она делает воздушные кавычки пальцами. — К тому же, мы так веселились в прошлом году. Пожалуйста.

Два часа спустя я держу пиво в одной руке, а Бриджит дергает меня за локоть другой руки и тянет на танцпол.

Вечеринка Альянса проходит в Миннехан-центре — здании кампуса, предназначенном для масштабных развлечений. Там есть кинотеатр и эта комната — огромный зал с высоким потолком, сценой, диско-шаром и маленьким закутком у одной стены, где хозяева вечеринки толкают бесконечный парад красных стаканчиков через стойку к толпе студентов.

На вечеринки в Миннехан-центре нельзя попасть без студенческого билета, но если вы попали внутрь, то нет никаких проблем с документами. Работник, выдающий браслеты, проводит беглую проверку документов, в результате которой все участники вечеринки оказываются совершеннолетними.

Пиво всегда бесплатное. Музыка всегда громкая.

На вечеринке Альянса звучит саундтрек, который пробуждает во всех внутреннюю АББУ, а также множество эксгибиционистских наклонностей. Насколько я могу судить, я единственный человек в комнате в джинсах и футболке. Бриджит одета в золотой топ с блестками и обтягивающие черные брюки, которые расклешиваются над туфлями на платформе. Она — королева диско.

Она выбирает место на краю танцпола, как раз, когда звучит «Мужчины падают с неба». Подняв руки, прыгая вверх-вниз, она кричит вместе с сотней других людей.

— Потанцуй со мной! — кричит она.

Я качаю головой.

Затем я пью пиво, быстро опустошая стакан, чтобы отвлечься от ее разочарования мной и беру другое пиво.

К тому времени, как прокручивают половину саундтрека к фильму "Присцилла, королева пустыни" и всю лучшую Гагу, танцпол уже бурлит, и я достаточно расслабляюсь, чтобы присоединиться, покачивая бедрами и хлопая в ладоши с Бриджит. Я улыбаюсь, видя, как Кришна подходит к ней сзади. Он прижимается к ней, и она закатывает глаза, но ей это нравится. Он тянет нас в группу, с которой танцует — несколько незнакомых мне людей, хотя я уверена, что одну из девушек зовут Куинн.

Я узнала ее, потому что в прошлом году она тусовалась в комнате Кришны и Уэста. Она блондинка и высокая — на 10–12 сантиметром выше меня, с широкими бедрами, большой грудью и улыбкой, в которой, кажется, гораздо больше зубов, чем должно быть. Она постоянно хватает меня за руку, чтобы покрутить, и я потею, а голова немного кружится. Кришна приносит нам еще по стакану пива, и мы быстро выпиваем их, слизывая пену с губ. Он достает свой телефон. Экран освещает его лицо в темной комнате, придавая ему озорной и почти зачарованный вид. Он смотрит на меня, ухмыляется и что-то набирает.

— Что ты делаешь?

— Пишу смс Уэсту, — он поднимает телефон, и прежде чем я успеваю остановить его, он делает мою фотографию.

Я хватаю его за руку, ослепленная вспышкой и своей паникой.

— Не отправляй это.

Внезапная вспышка вернула меня к воспоминаниям о той ночи с Нейтом. Его рука на моей голове, член во рту, душащий меня так, что мне пришлось сосредоточиться, чтобы меня не вырвало.

— Криш, не надо.

Но он не слушает. Он ухмыляется, тычет в экран, и я пытаюсь вырвать телефон из его рук, пока не слышу короткий звук, означающий, что сообщение отправлено.

— Черт побери! — я бью его по плечу, расстроенная и злая, злая на себя за то, что расстроилась. Это всего лишь фотография. Это не имеет значения.

Кроме того, что я плачу.

— Что я сделал?

Куинн тянется ко мне, но я уже ухожу. Я бросаюсь к двери, проталкиваясь сквозь тела, музыка и свет звучат слишком громко. Я выпила больше, чем следовало. Я ослабила бдительность, чувствуя себя в безопасности, чувствуя себя нормально, но во мне нет ничего нормального.

Застывшая на экране телефона Кришны, с волосами, рассыпавшимися по лицу, в футболке слишком высоко завязанной, в поту, блестевшим на всей этой открытой коже, я выгляжу как ошибка, которая только и ждет, чтобы случиться.

Затем я вижу Нейта и вспоминаю, что я — ошибка, которая уже произошла.

Он стоит между мной и дверью. К тому времени, как я осознаю это, он смотрит на меня и мне некуда бежать. Но я должна выйти. Поэтому я продолжаю идти, задрав подбородок, надеясь, что моя тушь не размазалась, и притворяясь, что мужчины в моей голове не кричат на полную громкость.

Давай посмотрим на эту грязную киску, детка. Я хочу сожрать ее. Я собираюсь выбить из тебя всю душу.

— Кэролайн! — Нейт подпирает рукой дверной проем, чтобы я не смогла пройти. Он улыбается своей пьяной улыбкой. — Не думал, что увижу тебя здесь.

Я думаю об Уэсте, прислонившемся к двери в пекарне, когда он провожал меня. Когда он казал, чтобы я написала ему, когда буду в безопасности дома.

И смотрю на Нейта, загораживающего мне выход. Его глаза шарят по моей футболке.

Он всегда был таким?

В другой руке у него пиво, а его песочно-коричневые волосы немного длинноваты и завиваются вокруг ушей. На нем поло, которое подчеркивает синеву его глаз, поверх этих ужасных темно-синих брюк с крошечными зелеными китами, которые он любит надевать на вечеринки. Он настаивает, что носит их с иронией, но я всегда говорила ему, что невозможно носить брюки с иронией. Если ты надел китовые штаны, значит, на тебе китовые штаны.

Придурок, — говорит Уэст в моей голове.

— Почему я не должна быть здесь?

— Ты не часто бываешь здесь.

— Я была занята, — я стараюсь быть похожей на Уэста, когда он пустой. Как будто мне похрен на Нейта.

— Джош сказал, что видел тебя с тем сомнительным парнем. Дилером.

— И что?

— То, что я беспокоюсь о тебе, Кэролайн. Сначала те фотографии, а теперь ты тусуешься с ним… Что с тобой происходит?

Я потеряла дар речи. Я имею в виду, буквально, я не могу подобрать слов. Их так много, они застряли, и я не знаю, какие из них я бы сказала, даже если бы смогла их вырвать.

Он поднимает руку выше и делает глоток пива, как будто мы собираемся пробыть здесь какое-то время, переговариваясь.

— Мы все еще друзья, — говорит он. — Мы всегда будем друзьями, ты же знаешь. Я просто не хочу, чтобы тебе было больно.

Это то, что разжимает мне горло.

«Мы все еще друзья.»

Он предал меня. Он сломал мне жизнь, а потом притворился, что это сделала я. Он лгал, потому что он придурок, а придурки лгут. А теперь он стоит здесь, загораживая мне выход и говорит, что мы все еще друзья.

— Знаешь что, Нейт? Пошел ты.

Я уворачиваюсь от его руки, наполовину ожидая, что он прижмет меня и поставит на место. Наполовину уверена, что он действительно ненавидит меня настолько, настолько хочет причинить мне боль, что сделает это.

Но он этого не делает. Я прохожу мимо него, бегу по коридору в туалет, запираюсь в кабинке и забираюсь на крышку одного из унитазов, встав ногами на сиденье, чтобы опустить голову между коленями.

Я держу ее там, жду, пока отдышусь.

Я держу ее там, пока не понимаю, что низкий гудящий звук, который я слышу, не в моей голове. Это мой телефон. В моем кармане.

Когда я достаю его, там сообщение от Уэста.

Ты в порядке?

Я не в порядке. Совсем нет. Но видеть имя Уэста на моем телефоне, видеть, что он спрашивает, — хотя раньше он никогда не писал мне смс, разве что печатал ответы из одного-двух слов на мои сообщения о безопасности дома, — это помогает.

Я в порядке, печатаю я.

Ну, вообще-то я печатаю «Я в патроне». Но каким-то образом чудо автокоррекции все исправляет.

Где ты?

На вечеринке в Миннехане.

Я знаю. Криш прислал мне твою фотку. Где в Миннехане?

В туалете.

Пауза.

Значит, Криш — гребаный идиот.

Я слишком остро отреагировала.

Все нормально. У всех бывают неудачные ночи.

Почему, когда другие люди говорят тебе то, что ты и так знаешь, это успокаивает?

Почему, когда Уэст говорит мне, что я нормальная, я ему верю?

Я хочу рассказать ему о Нейте, но еще больше я хочу забыть, что это случилось.

Ты все еще на работе?

Нет. Только что вышел.

Пауза.

Это прозвучало грязно.

Я улыбаюсь телефону.

Тебе стоит вернуться туда. Криш сказал, что ты помогаешь ему цеплять девчонок.

Еще одна пауза.

Но они все лесбиянки.

Гомофоб!

Не я. Криш подтвердит тебе — все эти девушки называют себя так.

Они называют себя женщинами, — печатаю я, но я не это хотела сказать.

Womyn, — пытаюсь я во второй раз, но автокорректор переводит на Women. (феминистки называют себя Womyn, чтобы не ассоциироваться с мужчинами Men)

Я делаю третью попытку.

W-o-m-y-n. Бл*дская автокоррекция.

Наступает пауза, а затем Уэст пишет:

Бл*дская? Я умираю.

Я моргаю на экран. О. Да, похоже, это я напечатала.

Рада, что могу тебя развлечь.

Я делаю глубокий вдох. Моим пальцам требуется три попытки, чтобы набрать слова.

Давай потанцуем?

Более длительная пауза.

Нужно поспать.

Уверена, что это правда. На неделе он спит всего четыре часа в сутки. Он сказал мне, что использует выходные, чтобы наверстать упущенное.

ХОРОШО. Спи спокойно.

Еще одна пауза и я уже начинаю думать, что мы закончили, что я должна выйти из туалета, пойти домой и лечь спать, когда всплывает еще одно сообщение.

Кэролайн?

Да?

Вторник — день печенья.

Вторник, снова в пекарне. Я не хочу ждать так долго, чтобы увидеть его, но так уж сложилось.

Хорошо. Тогда увидимся.

Кстати.

Несколько секунд ничего.

Ты выглядишь чертовски сексуально. Никакой щели между зубами.

Эти слова — что они делают со мной. Мое сердце такое легкое, что кажется, оно состоит из воздуха. Оно может взлететь и вырваться через щель между передними зубами.

Я делаю снимок экрана и убираю телефон.

Все еще улыбаясь, я спускаюсь вниз и мою руки, слушая гулкий бас, доносящийся из коридора. Мои ноги двигаются по полу взад-вперед, одна нога повторяет ритм.

Мои глаза искрятся от крошечного признания.

Он говорит мне это уже второй раз.

Когда я выхожу из туалета, Бриджит направляется ко мне вместе с Куинн.

Точнее, Бриджит плетется по коридору, а Куинн следит за ней как ястреб, придвигаясь, чтобы поддержать ее каждый раз, когда кажется, что Бриджит может упасть на пол.

Самое печальное, что Бриджит выпила всего два пива. Она вообще не переносит алкоголь.

— Кэролайн! — кричит она.

— Бриджит! — кричу я в ответ.

— Я видела Нейта.

— Я тоже.

— И я дала Кришу по яйцам за то, что он сфотографировал тебя. То есть, не совсем, но метафорически я это сделала.

— Она выпорола его так, что ты не поверишь, — говорит Куинн.

— Нейт заставил тебя плакать?

— Нет. Я в порядке.

— Хочешь пойти домой? Или мы можем купить тебе еще мороженого.

Я думаю об этом. Но я узнаю песню, которая играет, и я не хочу возвращаться в комнату и прятаться.

— Нет, я хочу танцевать.

— Правда? — Бриджит смотрит на меня, моргая.

— Типа того. То есть, в основном я хочу дать Нейту по яйцам. Или разбить его идеальный нос.

— Твой парень уже сделал это, — говорит Бриджит. Я расширяю на нее глаза в универсальном сигнале «О Боже, заткнись, идиотка» и надеюсь, что Куинн не услышала или не поймет.

— Твой парень? — спрашивает Куинн.

Она поднимает одну бровь.

— Бриджит немного пьяна, — извиняясь говорю я. — И у нас есть такая шутка про Уэста…

— Что…?

Я пытаюсь придумать дипломатичный способ сказать что-нибудь, но Бриджит опережает меня:

— Что она хочет залезть к нему в штаны.

Да. Эти слова действительно выходят из ее рта.

— Я собираюсь убить тебя, — шепчу я.

Я не могу смотреть на Куинн. Возможно, я больше никогда не посмотрю на нее.

Она прочищает горло. Постукивает ногой.

Боже. У меня нет выбора.

Она все еще с приподнятой бровью. Ее бровь не устает. Это выносливый спортсмен.

— А ты хочешь?

Я не знаю, как ответить на этот вопрос. То есть, да. Да, конечно, я хочу залезть к нему в штаны.

И нет. Нет, нет, нет, я не хочу, чтобы она знала об этом или Уэст знал, или кто-либо из живых, в общем, вплоть до Бриджит.

Я говорю что-то похожее на «хннн».

Она усмехается.

— Я обязательно передам ему это.

— Я сделаю тебе больно, если ты это сделаешь.

— Подруга, ты опасная штучка. Сначала этот парень Нейт — о, черт, это он опубликовал твои голые фотографии?

Она говорит это прямо, без всякого чувства стыда или хотя бы намека на то, что это вещь, о которой мы не должны говорить.

Это так шокирует меня, что я просто говорю:

— Да.

— Неудивительно, что ты так полна гнева. Знаешь, что тебе нужно делать? Тебе нужно играть в регби. Ты быстрая?

— Эм, нет?

— Она такая быстрая, — вмешивается Бриджит.

Куинн улыбается.

— Ты можешь сбивать людей на землю. Это потрясающе.

— Звучит круто, — снова говорит Бриджит.

— Мы тренируемся по воскресеньям в одиннадцать. Не хочешь прийти? Нам бы не помешала новая шлюшка.

— Спасибо, но я должна приберечь свою спортивную крутость для легкой атлетики.

— Ну, конечно. А я тогда королева минетов, — сказала Куинн совершенно без злобы и потерла руки. — Итак, мы танцуем или будем стоять здесь и дрочить до конца ночи? Потому что, если мы не вернемся туда в течение двух минут, Кришна засунет свой язык в горло какой-нибудь бедной девушке.

Бриджит сморщила нос.

— Так и есть. А я хочу с ним танцевать. Он такой хорошенький. Как рождественское украшение.

— Из него получился бы самый красивый в мире мальчик-гей, — соглашается Куинн. — Пойдем, вернем его себе.

Куинн выставляет локти, и мы сцепляем руки и наполовину бежим, наполовину скачем по коридору, как пьяные мушкетеры. Мы машем своими браслетами парню из службы безопасности, которому очень, очень надоела его работа и он совершенно не обращает на нас внимания.

К тому времени, как мы возвращаемся на танцпол, у меня в руке еще одно пиво, и я смеюсь, думая о Куинн, Бриджит и Кришне. Думая, о своем телефоне в заднем кармане и о том скриншоте, который я сделала.

И нет ни одной мысли о Нейте.

— Я принесла тебе подарок.

Уэст поднимает глаза от весов, куда он высыпает большие черпаки муки в самую большую миску для смешивания.

— Да?

Я встряхиваю белый пластиковый пакет, который держу в руках.

— Кукурузные орешки, батончик «Маундс» и два «Монстра».

— Ты знаешь путь к моему сердцу.

— Я знаю, как не дать тебе превратиться в маленькую сучку по вечерам в среду.

Уэст улыбается и берет пакет. Он сразу же отхлебывает энергетический напиток из банки, закрывая глаза от удовольствия.

Он выглядит усталым. По средам ему хуже всего, потому что после обеда у него лабораторная. В большинстве дней он дремлет после занятий, но по средам ему приходится спать четыре часа, потом идти в лабораторию, работать в библиотеке и снова отправляться в пекарню.

— Что ты смешиваешь, французский хлеб?

— Да. Хочешь добавить укроп?

— Конечно.

Я заглядываю в планшет, висящий у раковины, чтобы узнать, сколько буханок нужно Бобу. Уэст подходит ко мне сзади, упирается одной рукой в шкаф, где висит планшет, и прижимает свой холодный напиток к моей шее.

— А-а-а! Не надо!

Он выдыхает смешок и отодвигает его, но не перестает прижиматься ко мне.

Если бы я сдвинулась на несколько сантиметров. Если бы я сильнее прижалась к нему.

— У тебя был хороший день? — пробормотал он.

Боже. Что он делает со мной?

Я даже не думаю, что Уэсту нужно проверять планшет. Все уже в его голове.

На нем расстегнутая красная клетчатая фланелевая рубашка, с подвернутыми рукавами. Я думаю о том, чтобы провести ладонью по его предплечью. Почувствовать мягкий пух волос и блестящую кожу под ними.

Я думаю о том, чтобы повернуться к нему лицом.

Но я просто вдыхаю и выдыхаю. Сохраняю нормальный голос, когда отвечаю:

— Да, неплохой. Я встретила Куинн за обедом, и мы с Бриджит в итоге сидели с ней и Кришем.

— Второй раз за неделю у тебя была компания за обедом.

Я набираюсь смелости, чтобы повернуться и улыбнуться, как будто я ничего от него не хочу, ничего от него не жду.

— Знаю. Я практически светская бабочка, верно?

Уэст почти улыбается. Чувствую себя так, будто я — эксперимент, который он проводит. Что она сделает, если я так поступлю?

— Ты хоть немного поспала перед тем, как прийти сюда?

— Несколько часов. И после занятий я тоже долго дремала. Вот, смотри, — я поворачиваю щеку, чтобы показать ему отпечаток от подушки. — Я пыталась читать, но заснула на диване и навсегда заклеймила вельвет на своем лице.

Он подходит еще ближе, чтобы увидеть слабые линии, которые остались и спустя несколько часов. Он слегка проводит пальцами по моей челюсти и наклоняет мое лицо к себе.

Вот бы он меня поцеловал.

Вот так просто, с напитком в одной руке и непринужденной полуулыбкой, умелыми пальцами подставляя мои губы туда, куда он захотел.

Я вздыхаю.

Не заводись, Кэролайн. Он просто смотрит, потому что ты ему сказала.

— Мило, — говорит он. — Я ревную.

— К моему сну?

— К твоей подушке.

Я стою с жаром, ползущим по щекам, дышу через открытый рот и пытаюсь убедить себя, что он не это имел в виду.

Дыши, идиотка. Укроп, луковые хлопья и семена мака. Сосредоточься на работе.

Но я не могу, потому что невозможно отвести взгляд от его глаз. Они сегодня серо-голубые, грозовые тучи и крошечные сверкающие вспышки молний.

Что ты хочешь от меня? Возьми. Что бы это ни было. Пожалуйста.

Он глотает остатки своего напитка «Монстр» и я смотрю на его горло. У него щетина, как всегда по вечерам в среду. Нет времени бриться. Его голова откинута назад, глаза закрыты. Я замечаю, что край его черной бейсболки давит на шею, что его темные волосы длиннее, чем в прошлом месяце и закручиваются за ушами, поднимаясь на ткань бейсболки. Он выглядит усталым и.… я не знаю. Хрупким. Как бы я хотела дать ему что-нибудь, кроме закусок, которые купила в Кам энд Гоу по дороге сюда.

Как бы я хотела дать ему отдых. Легкость.

Я бы хотела, чтобы он перестал так мучить меня, что я чувствую, что могу взорваться, а он такой спокойный, что я даже не могу понять, делает ли он это специально.

Его предплечье напрягается, когда он убирает напиток ото рта, затем сжимается, когда он раздавливает банку. Мое внимание привлекает то, что выглядит как черная кожаная манжета на его запястье.

— Что это?

Он смотрит туда, куда я смотрю.

— Браслет.

— Я знаю, дурачок. Он новый?

— Да.

Он резко поворачивается, бросает банку через всю комнату в мусорное ведро и возвращается к отмериванию ингредиентов.

Я даже не думаю. Я просто подхожу к нему и хватаю его за руку, пока он держит контейнер с медом, перевернутый вверх дном над миской.

— Осторожно!

Не думаю, что он предупреждает меня о меде.

— Я хочу посмотреть.

Это такой браслет, который можно купить в киоске на окружной ярмарке — жесткая полоска кожи с тисненым узором из нескольких красных и синих роз, и его имя, выдавленное в ней и написанное белой краской.

— Прикольно.

Он сжимает мою руку, и я смотрю ему в глаза. Я хочу, чтобы он сказал мне, где он его взял, потому что кто-то должен был ему его подарить. Он новый. Он носит его на работу, хотя он какой-то дешевый и безвкусный, так что этот человек должен что-то значить для него. Но я не могу просто так взять и сказать все это, и мне кажется, что я не должна этого делать.

— Это прислала моя сестра, — он убирает свое запястье.

Несмотря на то, что между нами нет места, он приседает, заставляя меня сделать шаг назад, чтобы у него было достаточно места, чтобы снять чашу с весов и отнести ее к миксеру. Я даже не могу поднять эти чаши, когда они полны, но Уэст делает это легко. Он включает миксер. Крюк для теста начинает свою звонкую, дребезжащую песню.

У него есть сестра.

— Сколько ей лет?

— Ей девять. Весной будет десять.

— Как ее зовут?

— Фрэнки.

— Фрэнки как Фрэнк?

— Фрэнки, как Франсин.

— О.

Когда он поднимает взгляд от машины, его глаза полны предупреждения.

— У тебя есть еще вопросы?

Я не должна. Я прекрасно это знаю. Чем больше я буду спрашивать его прямо сейчас, тем быстрее он замолчит.

— Почему ты никогда не говорил о ней?

— Ты не спрашивала.

— Если бы я спросила, ты бы мне сказал?

Уэст пожимает плечами, но хмурится.

— Конечно. Почему нет?

— Я тебе не верю.

Он качает головой, но больше ничего не говорит. Я наблюдаю, как он подходит к полке, переворачивает верхний рецепт хлеба в самый низ стопки и начинает работать над тем, что стоит следующим в его списке. Его губы шепчут слова, которые он произносит только для себя. Возможно, он повторяет ингредиенты из списка, но как и с планшетом я точно знаю, что он уже запомнил эти рецепты.

Я возвращаюсь к хлебу с укропом, мое сердце болит.

У него есть сестра по имени Фрэнки. Он носит ее любовь к нему на своем запястье, и я рада за него. Я рада, что в мире есть еще кто-то, кто заботится о нем настолько, чтобы вдавить буквы его имени в кожу, акт памяти.

Я делаю это иногда, в темноте. Лежу в своей кровати, смотрю на перекрещивающийся узор пружин, поддерживающих матрас Бриджит над моей головой, и рисую буквы имени Уэста на своем теле.

У-Э-С-Т через живот, по бокам. Я использую ноготь, только ноготь и вызываю мурашки.

У-Э-С-Т вдоль грудины. Через ключицу и вниз по выпуклости груди, спотыкаясь и зацепляясь за сосок.

Его имя кажется тайной, а теперь он носит его на запястье. Я хочу знать все об этой девочке, которая нанесла его. Как она выглядит. Есть ли у нее веснушки, светлые волосы или темные, как у него. Какая она — задиристая или неземная, веселая или серьезная, с поцарапанными коленками или женственная.

Я знаю, что она любит его, поэтому хочу знать все остальное.

Но Уэст не хочет делиться ею со мной.

Я не должна пытаться преодолеть эти стены, которые он воздвигает. Я ужасный альпинист.

Я не люблю спорить, а он мне ничего не должен.

— Опустись на руки и колени, — говорит Куинн. — И положи руку на спину Гвен.

Трава холодная. Сырость пропитывает колени моих спортивных штанов почти сразу, но у меня такое чувство, что это не самое худшее, что случится со мной в ближайшие несколько минут. Я присоединяюсь к тому, что Куинн называет «схваткой» — слово, которое звучит достаточно похоже на мошонку, чтобы мне стало не по себе. (scrum\ scrotum)

Но не так не по себе, как когда я обхватываю рукой спину незнакомки.

Мы представляем собой плотное скопление трех рядов женщин. Руки сжимают футболки, плечо к плечу, бедро к бедру. Куинн говорит, что через минуту наши восемь человек будут толкаться против их восьми человек, а потом мяч прокатится по центру и.… что-то произойдет. Она проинструктировала меня о многих из этих правил по дороге сюда, но, когда она сказала, что я буду сбивать людей, она не упомянула о размерах людей, которых я должна сбивать.

Позади меня другой игрок опускает голову и вжимается плечами в двух игроков второго ряда, которых я обхожу с фланга. Одной рукой она хватает в кулак мою футболку.

— Готова? — спрашивает Куинн.

— Эм, нет?

Она одаривает меня лучезарной улыбкой.

— Ты разберешься, — она начинает бежать задом наперед к боковой линии, где хватает мяч. — Ладно, давайте сделаем это!

Секунды спустя она катит мяч между двумя половинами схватки, и вся моя сторона строя подается вперед. Мне приходится отчаянно цепляться за Гвен, так как трава пытается выскользнуть из-под моих ботинок. Раздается кряхтение и толчки, еще один стремительный рывок вперед, и кто-то кричит:

— Мяч выбит, — все это как бы рушится и растворяется одновременно, и я просто стою там, ошеломленная, пока все остальные на поле убегают.

— Это твой мяч, Кэролайн! — кричит Куинн. — Беги за ним!

Следующие полчаса я чувствую себя очень глупой младшей сестрой, которая бежит за старшими девочками и кричит:

— Эй, подождите!

Поскольку у меня есть две старшие сестры, эта роль мне, по крайней мере, знакома.

Всякий раз, когда я получаю мяч, я избавляюсь от него как можно быстрее. Оказывается, меня до глубины души пугает мысль о том, что меня могут схватить. Меня также пугают захваты. Когда игрок команды соперника с мячом побежала прямо на меня, и я сказала себе, что собираюсь сбить ее, но, когда наступил момент, я просто безрезультатно схватилась за ее футболку. Потому что я отстой.

Тем не менее, это довольно весело. До тех пор, пока парковка рядом с игровым полем не начала заполняться машинами и фургоном с надписью «Карсон Колледж» на боку.

Карсон — это школа в 32 километрах от Патнема.

В фургоне полно студенток в черных регбийных футболках и таких же шортах.

Мне приходит в голову мысль, что, возможно, Куинн не просто так заставила меня надеть синюю футболку.

И что на самом деле Куинн — лгунья, которая лжет, и манипулирует мной, втягивая в игру в регби, а не в тренировку.

Девочки Карсон, которые вываливаются из фургона, намного больше наших девочек. Намного больше.

Кроме того, у них есть тренер — настоящий, честный, взрослый тренер из числа преподавателей. У женской команды по регби Патнема даже нет соответствующих футболок. Это просто клуб, в котором состоят в основном подруги Куинн, многие из которых несколько минут назад жаловались на похмелье.

В то время как члены команды Карсона выглядят так, будто съели на завтрак редкий бифштекс. У тренера есть помощник-мужчина, который, кажется, нашего возраста, но у него есть свисток и планшет и поэтому он выглядит гораздо более официальным.

Я в затруднительном положении. Я пытаюсь придумать хорошую причину, чтобы отпроситься.

Я должна учиться.

Отстой.

Я вывихнула лодыжку.

Когда?

Мне нужно сделать… кое-что. В другом месте.

Точно.

Я закладываю пальцы за голову и смотрю на небо, ища вдохновения.

Но вместо этого нахожу там кое-что другое.

Я обнаруживаю, что это идеальный ноябрьский день в Айове.

Небо такое голубое, что даже больно.

Ветер приятно обдувает мое лицо. Игроки Карсона болтают с нашими игроками, Куинн разговаривает со своим тренером, и все выглядят такими счастливыми.

Мне больше негде быть сегодня, и я вдруг понимаю, что нигде больше и не хочу быть.

Мне это нравится.

Я пытаюсь вспомнить, когда я в последний раз делала что-то совершенно новое и пугающее — что-то, что мне нравилось, — и вспоминаю Уэста в пекарне, его черную бейсболку козырьком назад и белый фартук.

Мне хочется послать ему сообщение, в котором будет говориться, что я играю в регби с Куинн, но вместо этого я разворачиваюсь и бегу трусцой к ней, чтобы попросить ее подсказать мне, что именно я должна делать.

Дерьмо вот-вот станет настоящим.

Полчаса спустя Куинн, грязная и улыбающаяся, кричит с другого конца поля:

— Разве это не здорово?

Нам надирает задницы команда Карсона. И я понятия не имею, что делаю, по крайней мере, 80 процентов времени.

— Это круто! — кричу я в ответ.

Потому что это так. Это потрясающе. Я кайфую от того, как это здорово — как приятно бежать, как тверд мяч, когда я его ловлю, как тверд он под моей рукой.

Это потрясающе до того момента, пока меня не сбивает грузовик.

Ладно, хорошо, грузовик — это человек. Но она ощущается как грузовик, и она выбивает весь воздух из моих легких. Я лежу на спине, моргая в небо, пытаясь дышать с помощью этих дыхательных мешков, которые совершенно не работают. Я сгибаю колени и поднимаю бедра вверх по непонятным для меня причинам. Наверное, я выгляжу так, будто пытаюсь спариться с небом, но это неважно, потому что на другом конце поля происходит нечто захватывающее, и никто не обращает внимания на мою смерть.

Темная фигура загораживает мне вид на небо. Мужской голос говорит:

— Из тебя просто выбили весь воздух.

Я не умираю. Это отличная новость.

Я так благодарна, что могу поцеловать его.

Но я все еще не могу дышать.

— Перевернись на бок, — говорит он мне, и его руки подталкивают мое бедро к нему. Я поворачиваюсь, потому что у него успокаивающий голос. Я смотрю на его волосатые икры, на его черные носки, на его ботинки, которые выглядят так, как будто они предназначены специально для регби, с шиповками на них и все такое.

Я снова пробую дышать. Ничего не происходит. Я чувствую давление в глазах, как будто они вот-вот лопнут.

— Не паникуй. У твоей диафрагмы спазм, но скоро она расслабится. Просто успокойся. Закрой глаза.

Я делаю то, что мне говорят. Через несколько секунд спазм в груди ослабевает, и я могу вдохнуть.

— Хорошо.

Я дышу.

Я открываю глаза. Трава размыта. Я моргаю, но не могу сфокусироваться.

— Я не вижу.

Он опускает голову и щурится на мое лицо.

— Ты носишь контактные линзы?

О.

— Да.

Я снова моргаю и теперь понимаю. Вот как выглядит мир с одной контактной линзой.

Парень тоже немного размыт, но вполне симпатичен. У него очень короткие каштановые кудрявые волосы и ямочка на подбородке.

— Одну вышибло?

— Да. Эта женщина была сделана из кирпича?

Он улыбается. Там тоже ямочки. Повсюду ямочки.

— Она, наверное, превосходит тебя на 45 килограмм. Это было довольно жестко. Тебе помочь подняться?

Я беру его за руку, думая, что меня так сильно ударили, что я потеряла ориентацию.

— Я Скотт, — говорит он.

Я так отвлечена, что едва слышу его. Слишком занята мыслями: «Боже мой, меня сбили, но я не мертва, я в полном порядке».

— Кэролайн, — говорю я, но, наверное, не четко, потому что следующие пять минут он называет меня Кэрри, пока приносит мне воду из кулера Карсона и настаивает, чтобы я воспользовалась его складным стулом.

Я смотрю игру и пытаюсь разобраться в правилах. Прошу Скотта объяснить сложные моменты. Он объясняет и когда улыбается мне, я улыбаюсь ему в ответ.

Чему это может повредить? Он не знает моего имени.

Через несколько минут раздается свисток. Куинн смотрит на меня, приподняв бровь. Я киваю головой и трусцой возвращаюсь на поле.

После этого я узнаю, что все игры регби заканчиваются в баре. Похоже, это не подлежит обсуждению. Тренер команды Карсона пожимает руку Куинн и уезжает, а мы, оставшиеся, образуем одну огромную массу грязной, покрытой синяками женственности — плюс Скотт — и идем вдоль железнодорожных путей, пересекающих кампус Патнема. Мы проходим мимо научного центра и фаллической скульптуры, которая напоминает мне резинового цыпленка Уэста. Одна из девочек Карсон пытается забраться на нее.

К тому времени, когда мы врываемся в дверь бара, большинство игроков поют песню, настолько грязную, что я краснею. Скотт оказывается рядом со мной, почему-то именно в этот самый неподходящий момент.

— Не собираешься петь? — спрашивает он.

— Я не знаю слов.

Он улыбается.

— Ты действительно новичок в этом деле, не так ли?

— Я никогда не трогала мяч для регби до сегодняшнего дня.

Мое зрение немного затуманено из-за одной контактной линзы, но я все равно вижу, как углубляются все его ямочки. Одна на левой щеке, одна на правой, плюс одна на подбородке. Три ямочки. Когда он подходит к бару с одной из девушек своей команды, чтобы заказать первые кружки в бесконечном потоке пива, я закрываю один глаз, чтобы оценить, какие у Скотта широкие плечи и точеные икроножные мышцы.

Игроки Патнема начинают сдвигать столы в основной части бара. Сейчас только два часа дня, так что мы, регбистки, можем располагать всем необходимым. Я занимаю место и через несколько минут радуюсь, когда Скотт садится рядом со мной, а не с кем-то из игроков колледжа Карсон.

Когда он перекидывает руку через спинку моего стула, меня охватывает волнение и настороженность в таком сочетании, что я не знаю, что с этим делать.

Он флиртует с тобой. Ты ему нравишься.

Он хорошо выглядит, но насколько хорошо выглядит любой человек на самом деле? На что он смотрит, когда дрочит?

Может, он видел мои фотографии и поэтому так дружелюбен. Он думает, что я легкая добыча. Он представляет себе мой рот на нем. Называет меня шлюхой в своей голове.

— Итак, Кэрри, — он полуулыбается, его тело раскованно, все в нем расслаблено и легко. — Что привело тебя сегодня на игру в регби?

Я напоминаю себе, что, если мои фотографии есть в интернете, это не значит, что их видел каждый мужчина. До августа я даже не слышала об этих отвратительных порносайтах и, хотя я знаю, что парни смотрят гораздо больше порно, чем девушки, не думаю, что это означает, что все они ищут в интернете снимки промежности в каждую секунду своего свободного времени.

Вполне возможно, что Скотт — просто парень, который думает, что меня зовут Кэрри и хочет узнать меня получше.

Более чем возможно. Скорее всего.

Поэтому я делаю глубокий вдох. Я чувствую запах дрожжевого пива, грязи и пота. Я оглядываю стол и думаю: здесь я в безопасности. Эти женщины меня прикроют. И если они доверяют Скотту — если он им нравится, а это очевидно, — значит и я могу ему доверять. Хотя бы немного.

— Куинн заставила меня это сделать.

— Правда? — его глаза как бы скользнули по мне, но не в извращенном смысле. Просто нормальным образом, как парень смотрит на девушку, когда собирается сказать:

— Ты не производишь впечатление человека, которого легко запугать.

— Ну, я тогда была немного пьяна.

— А. Знаю, как это бывает.

Одна из девушек Карсон стоит на стуле, подняв в воздух кружку с пивом. Все кричат и радуются, и я не могу сосредоточиться на чем-то большем, чем обрывки разговора.

— Минет… Шесть попыток… Лучший ракер (игрок, который группируется вокруг мяча во время схватки за него) во вселенной. Кубок мира.

Куинн ухмыляется своей самой широкой улыбкой и шевелит пальцами, говоря:

— Некоторым из нас не нужен член, чтобы возбудиться.

Гвен наливает и подталкивает стакан в мою сторону.

— Пей!

Когда она отворачивается, я говорю Скотту:

— Просто чтобы ты знал, я не буду пить все это. У меня завтра контрольная работа.

— Это нормально. Я тоже не пью, — я смотрю на его стакан и вижу, что вместо пива у него вода. Я не заметила.

— Я сегодня водитель.

— Это, типа, твоя работа? — спрашиваю я.

— Нет, мне платят за помощь тренеру во время игр, но сейчас я здесь просто потому, что многие из этих девушек — мои подруги и я не хочу, чтобы они убились по дороге домой.

— Это хорошо.

Он улыбается.

— Это не трудно. Хочешь, я принесу тебе воды?

— Нет, спасибо. Я в порядке.

Он поднимает свой стакан и прикладывается к моему.

— За твою первую игру в регби. За твое здоровье.

— Выпьем.

— Подождите, чья первая игра? — спрашивает один из игроков Карсона.

Скотт показывает на меня.

— Кэрри. Она никогда не играла до сегодняшнего дня.

— Дамы, у нас в доме девственница!

Прежде чем я успеваю понять, что происходит, я стою на вершине стола и сорок женщин подпевают мне.

О, регбистки — самые большие и самые лучшие.

И мы никогда не сдаемся

И мы никогда не даем сопернику отдохнуть

И мы строим лучший рак

И мы лучше трахаемся.

И неважно, с кем мы играем, мы никогда не можем получить достаточно

На поле! В схватке! Регбистки заставят тебя кончить!

Мое горло так пересохло, но я улыбаюсь.

Невозможно не улыбаться. Я чувствую себя сильной и быстрой, ушибленной и потрясенной, окруженной солидарностью.

Я снова чувствую себя нормальной, как раньше, до того, как все сошло с рельсов.

В Массачусетсе есть офисное здание, где чья-то работа заключается в том, чтобы стереть фото Кэролайн Пьясеки из интернета. Если все получится, через год этой девушки больше не будет. Она будет мертва и часть меня будет мертва вместе с ней.

Может, за это время я должна вырасти в кого-то нового. Найти во мне что-то зеленое, вскормить его, посмотреть, как оно выстрелит вверх к солнцу. Превратиться в девушку, которая играет в регби, танцует на вечеринках и флиртует с парнями, солнечными и открытыми, которые не употребляют наркотики и не избегают обсуждать даже мельчайшие подробности своей личной жизни.

Регби — это круто.

Когда я впервые вижу квартиру Уэста изнутри, его нет дома.

Я чувствую себя странно, но ведь я не пробралась внутрь тайком. Мы с Бриджит столкнулись с Кришной в студенческом центре, и он пригласил нас и Куинн посмотреть «плохое ТВ» и выпить «еще более плохого» алкоголя. Никто из нас не смог устоять перед соблазном загадочного «еще более плохого».

И вот мы здесь, раскинувшись на большом кожаном диване, делим бутылку ирисового шнапса, которую Кришна достал из глубин шкафа и смотрим повторы сериала «Что нельзя носить», который Криш сохранил на своем видеомагнитофоне в количестве, которое меня даже пугает.

Уэст работает в библиотеке, но скоро должен закончить. Я пишу ему:

Ты уже закончил?

Да, — отвечает он.

Иду домой. А ты?

Я в твоей квартире, тыкаю во все твои вещи.

Это неправда, но это привлекает его внимание.

ТЫ ВЗЛОМАЛА ДВЕРЬ?

Да. Я держу набор отмычек за щекой. Гудини так делал. Я нахожу эту идею отвратительной, но мне все равно это нравится.

Очень хитро. Ты действительно там?

Да, Криш пригласил меня. Мне нравится, что вы сделали с декором.

Это, конечно, шутка. Очевидно, что здесь произошло: Кришна купил все, что считал важным — диван, телевизор, алкоголь, двуспальную кровать, которую я вижу через открытую дверь в его спальню, а потом они с Уэстом купили все остальное за два бакса на распродаже. Вероятно, они купили свою посуду в больших бумажных пакетах с маркировкой 25 центов, потому что я пью ирисовый шнапс из стакана для желе из «Флинстоунов». Я положила ноги в носках на журнальный столик, сделанный из фанеры и шлакоблоков.

Я приложил много творческих усилий, — отвечает Уэст.

Вижу.

Если ты найдешь мою коллекцию щенков, НЕ ТРОГАЙ НИКОГО.

Они в спальне?

Ты можешь зайти и узнать. Посмотри вверх.

Почему?

Я держу своих щенков в гамаке.

Улыбаясь, я смотрю на закрытую дверь в его комнату.

Я могу войти. Могу сесть на кровать Уэста. Потрогать покрывало, какого бы цвета оно ни было. Посмотреть, что он повесил на стены, какие книги стоят на полках, сколько белья в корзине.

И я хочу этого.

Ты в моей комнате, Кэр?

От этого вопроса мне становится жарко — так жарко, как если бы он спросил, что на мне надето. Так горячо, как будто мы занимаемся секс-смс, а это не так. Даже близко нет. Так почему же, когда я делаю глоток из своего стакана с желе, шнапс идет не туда, и я начинаю неудержимо кашлять?

— Что ты там делаешь? — спрашивает Куинн.

— Пишет смс Уэсту, — говорит Бриджит. — Это видно по тому, что она прикусила губу и как бы сгорбилась над телефоном, как будто из него могут выпасть «Скиттлз» или радуга, и…

— Я вижу, — прерывает Куинн. — Я просто хочу знать, что он сказал, что она подавилась.

— Ничего, — прохрипела я.

— Скажи что? — спрашивает Бриджит.

— Вам двоим нужно потрахаться и покончить с этим, — говорит Кришна.

— Заткнись, — я гений с остроумными репликами.

Дверь открывается и входит Уэст. Увидев меня на диване, он улыбается.

— Думал, что найду тебя в своей постели.

Я вспыхиваю.

Не совсем, но вполне могла бы.

— Не с такими ушами, — говорю я.

Уэст фыркает и бросает свою сумку у двери.

— Привет, Куинни. Бриджит. Что Криш заставил вас выпить?

— Ирисовый шнапс, — говорит Куинн.

— Гадость.

— Это какое-то отвратительное дерьмо, — соглашается она.

— Я как раз говорил Кэролайн о том, что вам двоим нужно потрахаться, — говорит Кришна.

— Опять? Ты слишком зациклен на том, с кем я трахаюсь.

— Я не зациклен. Я озабочен. Ты двадцатилетний парень со слишком большим количеством работы и постоянным хмурым взглядом одиночки Джеймса Дина. Если ты не начнешь использовать это, чтобы трахаться, то, скорее всего, умрешь от депрессии. А вот Кэролайн…

— Не могли бы вы, ребята, перестать говорить обо мне, как будто меня нет в комнате?

— И перестаньте говорить "трахаться", — предлагает Бриджит. — Это унизительно. И я думаю…

— Видишь ли, в этом вся твоя проблема, — говорит ей Кришна. — Ты считаешь, что трахаться унизительно.

— Как будто это у меня проблема. И это говорит шлюха кампуса, которая…

— Это у тебя проблемы! Ты никогда не получаешь удовольствия.

— Я все еще здесь вообще-то. Предполагалось, что будет весело, — простонала Куинн. — Но пока веселитесь только вы двое.

Уэст подходит ко мне сзади и кладет руки мне на плечи. Я откидываю голову назад, чтобы посмотреть на него снизу-вверх, волнуясь, как он это воспримет, но его глаза светятся весельем.

— Мы с Кэр не пара.

Я улыбаюсь ему, потому что его отрицание звучит как подтверждение и потому что его руки на моих плечах плавно двигаются вперед-назад. Его большие пальцы находят точку и нажимают на заднюю часть моей шеи, отчего моя грудь становится полной и тяжелой, а в животе все расплавляется.

Мне до смешного приятно, что Кришна намекнул, что Уэст находится в середине того, что похоже на долгий засушливый период. Хотя, учитывая источник, Кришна мог просто иметь в виду, что у Уэста не было секса уже неделю.

Мне не нравится думать о том, что Уэст занимается сексом. Вообще.

— Тогда кто вы друг для друга? — спрашивает Кришна.

— Они друзья, — говорит Бриджит.

— Нет, не друзья, — говорит Уэст.

Бриджит выглядит смущенной.

Понимаю. Это немного сбивает с толку.

— Мы можем не говорить об этом?

Но Кришна сейчас слишком увлечен.

— Нет, мне нужно разобраться в этом. Последние несколько недель каждый раз, когда я захожу в пекарню, там оказываешься ты. Похоже, Уэст всегда пишет тебе. Он только что вошел в дверь, улыбаясь тебе, как будто солнце восходит и заходит из твоей задницы, а теперь его руки на тебе.

Куинн подхватывает:

— Он всегда тянет к тебе руки.

— Это неправда.

Но, вообще-то, правда? Его руки на моих плечах мне знакомы. В пекарне он часто прикасается ко мне вот так. Случайно касается моего колена, когда я прохожу мимо, когда он сидит, опускает руку мне на макушку, когда я собираюсь уходить, потирает мои плечи в свободную минуту, когда мы оба болтаем с Кришной.

Для него это ничего не значит.

Я та, чье сердце замирает, каждый раз.

— Это никого не касается, кроме нас, — говорит Уэст.

Любой нормальный человек замолчал при виде грозного выражения лица Уэста, но Кришна ненормальный.

— Если ты не собираешься трахаться, нам стоит подумать о том, чтобы свести Кэролайн с кем-то. Ей давно пора вернуться в игру, тебе не кажется?

Бриджит ударила его по руке.

— Это не игра.

Кришна повышает голос, точно подражая Бриджит.

— Это не игра, это не забава, она не кусок задницы, — затем, уже нормальным голосом: — Клянусь Богом, женщина, у тебя как будто аллергия на все на свете, что может случайно вызвать у тебя приятные ощущения.

— Не будь мудаком.

— Не будь ханжой.

Она высунула язык, и Куинн пробормотала что-то похожее на:

— Говоря о людях, которым нужно потрахаться.

— Что? — вскрикивает Бриджит. — На что ты намекаешь?! Потому что, если ты пытаешься сказать…

— Неважно.

Я ожидаю, что Кришна набросится на этот комментарий, но он удивляет меня тем, что встает с дивана и исчезает на кухне. Он возвращается с пивом, хотя у него уже есть напиток. Он откупоривает крышку и делает долгий глоток. Он совсем не смотрит на Бриджит, и мы просто зачарованно наблюдаем за ним.

Или, на самом деле, мне приходится ограничиться взглядом, потому что Уэст еще глубже впился большими пальцами в мышцы моей шеи, заставляя меня наклонить голову вперед. Мои волосы свисают мне на лицо. Его пальцы как утюги для клеймения, тупые и горячие, прочерчивают параллельные линии на моей коже от линии роста волос до низко опущенного воротника футболки. Снова. Снова. Его пальцы хватают мои плечи, мнут их так, словно я принадлежу ему, и я таю.

Я плавлюсь.

Я его.

— Давайте не будем отвлекаться от сути, — говорит Кришна. — Суть в том, что Кэролайн нужно вернуться к жизни.

— Неужели?

Я говорю так, будто я под наркотиками.

И я действительно одурманенная.

Бриджит протестует за меня.

— Не нужно.

— Серьезно, Криш, ты ведешь себя как осел, — говорит Куинн.

— Мы должны найти ей пару. После Дня благодарения я сделаю своей личной целью в жизни, чтобы Кэролайн немного пошалила.

— Кэролайн может сама начать действовать, — говорит Бриджит. — Я имею в виду, если она сама захочет, чего…

— Чего я не хочу.

— Потому что ты травмирована, — говорит Куинн.

— Я не травмирована.

Я взволнована и разгорячена. Я отчаянно надеюсь, что дрожь в сосках не означает, что фары включены и все в комнате видят, что Уэст делает со мной, прямо у них на глазах.

— Все в порядке, — говорит Куинн. — Никто тебя не осуждает. Это твоя безопасная зона.

— Кэролайн не нужна безопасная зона, — говорит Бриджит. — У нее все отлично. Расскажи им о…

Она видит мое лицо и останавливается, но уже слишком поздно.

— О чем? — спрашивает Кришна.

— Ни о чем.

— Это не похоже на ничего.

— Это ничего. Правда.

Я тянусь вперед за своим напитком, разрывая контакт с Уэстом, потому что ситуация вот-вот станет ужасной. Я чувствую это. Воздух стал тяжелым. Мое возбуждение улетучилось, как кролик, забежавший в свою нору.

Я отпиваю большой глоток ирисового шнапса и снова начинаю закашливаться, что является тактической ошибкой, потому что пока я изнемогаю, Кришна наступает на Бриджит.

— Скажи мне, что ты собиралась сказать, — требует он. Я опрокидываюсь набок на диван, кашляя так сильно, что мне приходится подтягивать колени. Уэст поглаживает меня по спине.

— Дыши, — говорит он низким шепотом.

Даже это сексуально. Я задыхаюсь, меня терзает чувство вины за то, что Бриджит чуть не раскрыла и у меня все еще есть кусочек мозга, посвященный обмороку от того, какой Уэст горячий. Я безнадежный случай.

Бриджит скрещивает руки, прижавшись к Кришне.

— Не скажу.

— Скажи мне.

— Нет.

— Скажи мне, скажи мне, скажи мне, скажи мне, скажи мне, скажи мне…

— О, хорошо. Я как раз собиралась сказать о парне, которого она встретила.

— Парень? — спрашивает Куинн.

Я едва в состоянии вдохнуть, когда говорю:

— Нет никакого парня, — я пускаю слюни на кожу и мне приходится вытереть их ладонью.

Я не могу посмотреть на Уэста.

— Слишком поздно отрицать это, — говорит Кришна. — Бриджит уже слила тебя. Кто этот парень?

Я не вижу никакого выхода, чтобы не сказать им. Я сажусь.

— Ты помнишь Скотта? — спрашиваю я Куинн.

— Регби Скотта?

— Да.

— Он пригласил тебя на свидание?

— Нет! Нет. Ничего такого. Просто… Я просто сказала Бриджит, что могу попытаться узнать его фамилию. От тебя. На всякий случай.

— Ты позвонишь ему?

— Может быть?

— Он был увлечен тобой, — говорит она. — Ты определенно должна ему позвонить.

— Думаешь?

— Конечно. Почему нет?

— Кто такой регби Скотт? — спрашивает Кришна.

— Он ходит в Карсон, — говорит Куинн. — Ты его не знаешь. И он очень милый. И горячий. Молодец, Кэролайн.

— Я еще ничего не сделала.

Она хлопает меня по плечу.

— Конечно, но ты должна. Вернуться в строй, понимаешь?

Я повернула голову и боковым зрением посмотрела на Уэста.

Он застыл.

Кришна тоже смотрит на него, и я не могу понять, то ли он специально подтолкнул Уэста к этому, то ли просто не замечает. Вот в чем дело с Кришной — я никогда не могу понять, придурок он или притворяется придурком.

Он опускается на диван рядом с Бриджит, допивает остатки пива и говорит:

— Может, нам стоит найти что-нибудь другое для просмотра.

Уэст открывает дверь своей спальни.

— Мне нужно заниматься.

Он закрывает ее и остается только звук телевизора и Бриджит, неловко переминающаяся на своем конце дивана.

— Я ничего не сделала, — говорю я. — Я даже не знаю его фамилии.

Но я не уверена, с кем говорю.

Никто не отвечает.

— Так, когда ты собираешься домой? — спрашивает Уэст.

— Завтра.

Сегодня вторник перед Днем благодарения или среда, не могу сказать точно, поскольку сейчас три часа ночи. Кампус превратился в город-призрак после обеда, а Уэст весь день был в пекарне. Ему пришлось прийти рано. И он задержится допоздна. Ему нужно сделать безумное количество выпечки, чтобы помочь Бобу выполнить праздничные заказы. Но он сказа мне, что это неважно. Потому что у него есть все оставшиеся каникулы, чтобы выспаться.

— Рано? — спрашивает он.

— Да.

— Можешь проветрить духовку для меня?

Я подхожу к духовке — которая больше похожа на металлический шкаф со стеклом в дверце — и нажимаю на кнопку, которая выпускает пар, чтобы буханки начали подсыхать в последние несколько минут выпечки.

— Спасибо.

Я запрыгиваю на стойку и изучаю комнату. С октября она стала для меня почти такой же привычной, как моя комната в общежитии, и я перестала замечать, как здесь тесно. Как выходящий пар пахнет влажным, сырым и мокрым тестом. Руки Уэста всегда заняты, пол всегда грязный, а я всегда в безопасности, даже если мне не всегда комфортно.

Теперь у нас официально перерыв, и я должна быть дома.

Дом становится все более сложным понятием. Я по-прежнему разговариваю с отцом раз в неделю, но стала бояться наших разговоров. Я всю жизнь была папиной дочкой, а теперь не знаю, что ему сказать. Он спрашивает меня, как идет изучение Права, такой ли сложный класс, как я боялась. Он напоминает мне, что я должна искать летние стажировки, потому что мне нужно иметь некоторый опыт, прежде чем я начну подавать документы в юридические школы через несколько лет.

Он говорит мне, что любит меня и напоминает, чтобы я была в безопасности.

Я кладу трубку с пронзительной болью в животе. Я чувствую себя лгуньей, но не могу сказать ему правду.

Впервые с тех пор, как приехала в Патнем, я не хочу ехать домой на каникулы. Папа затевает всю эту историю с индейкой, а я отвечаю за начинку. Моя сестра Жанель и ее жених делают клюквенный соус и рулеты. Элисон, моя вторая сестра, сейчас в Лесото в Корпусе мира, но если бы она была дома, то сделала бы тыквенный пирог.

Думаю, я должна взять на себя обязанности по приготовлению пирога.

Я должна примерить платье подружки невесты для свадьбы Жанель, которая состоится летом. Она посылает мне по электронной почте подробности о местах, которые они рассматривают, о цветах, которые ей нравятся, об открытках с датой, которые они делают на Этси. Я знаю, что должна быть взволнована, поэтому я так себя и веду, но я не могу вызвать никакого энтузиазма.

— Ты звонила тому парню? — спрашивает Уэст.

Прошло два дня с тех пор, как он закрылся в своей комнате. Это первый раз, когда кто-то из нас упоминает о том разговоре.

— Скотту, — говорю я.

— Я помню.

— Нет. Я ему еще не звонила.

Его телефон жужжит. Уэст проверяет его и набирает кому-то сообщение. Он был приклеен к нему всю ночь, отвлекаясь. Он не сказал мне, с кем он переписывается. Это может быть его сестра, его мать или какая-то подружка дома, о которой он никогда не упоминал.

Он ничего мне не говорит.

Сегодня ему нечему меня учить. За все эти недели глазирования и проб я чувствую, что мы никогда не говорили о том, чему именно я должна была научиться.

Я никогда не просила его быть моим учителем. Это не то, чего я от него хочу.

Но с другой стороны, я нашла подтверждение урокам Уэста, разбросанным по всей моей жизни. Доказательство того, что то, что Нейт сделал со мной, не единственное, о чем стоит говорить. Доказательство того, что так же, как я могла зайти в пекарню в любой вечер, я могу зайти на вечеринку или выйти на поле для регби.

Я все еще здесь. Со мной все в порядке. Мне не нужна опека, и я не собираюсь больше покупаться на всякую ерунду.

Меня переклинило, я совершенно устала от притворства. Потому что с октября я поняла еще одну вещь: Уэст ничего мне не говорит и, если я ничему не могу его научить, мы никогда не станем чем-то большим, чем мы есть в этой комнате.

Он остается здесь на каникулы. Слишком дорого и долго лететь в Орегон на те жалкие несколько выходных, которые мы получаем и, в любом случае, Бобу нужна его помощь.

Это то, что сказал мне Уэст.

Он не сказал мне, что хочет вернуться домой, но я знаю, что он хочет, хотя я не знаю, где находится дом, из какого он города, что его там ждет. Я не знаю, потому что он не говорит. Он не говорит мне, почему его внимание так приковано к телефону, почему он все время отвлекается в последнее время, о чем он беспокоится.

Я знаю, что он беспокоится. Знаю, что что-то с ним не так. Но я также знаю, что он никогда не поднимет глаза от хлеба и не скажет мне:

— Кэр, могу я тебе кое-что сказать?

Сегодня между нами установилась какая-то неловкая окончательность, и я думаю, что это из-за того разговора в квартире.

Может быть, я ошибаюсь. Может быть, это произошло, когда он передал мне конверт с деньгами. Возможно, деньги что-то изменили.

Если бы Уэст делился своей травой с друзьями, он был бы парнем, с которым весело проводить время. Поскольку он продает ее им, он преступник. Это из-за денег.

Я должна быть богатой. Он должен быть бедным. Он дал мне пятнадцать тысяч долларов и теперь между нами что-то изменилось, но он не говорит мне что, а я не спрашиваю.

Я не настолько храбрая, чтобы давить на него, но я хотела бы, чтобы он сказал мне. Я бы хотела, чтобы я была ему нужна. Потому что я не уверена, как долго еще выдержу быть единственной на этой кухне, кто признается в своей уязвимости. И я также не уверена, как долго еще мне это будет нужно — эти поздние ночные поездки в пекарню, эти часы с работающим Уэстом и миксерами.

Мы могли бы сказать друг другу еще столько всего, но не говорим.

Сегодня ночью дребезжащая песня миксера звучит как заупокойная молитва, и я не чувствую ничего, кроме печали. Я проснулась от кошмара, чтобы прийти сюда — от сна, в котором я была на поле для регби в ночной рубашке, пробираясь сквозь густой туман и не могла найти что-то нужное, не слышала, чтобы кто-то звал меня. Я чувствовала себя безвозвратно потерянной.

Эта ночь, этот момент — это конец чего-то.

— Я буду скучать по тебе, — говорю я ему.

Он стоит спиной ко мне. Не отвечая или даже не признавая, что я говорю, он включает миксер на высокую мощность. Он стучит так громко, что я не слышу музыки. Я закрываю уши и слушаю стук своего сердца с закрытыми глазами. Когда я открываю их, его рука лежит на моем бедре, и он стоит прямо передо мной, заполняя все мое поле зрения.

Его серебристо-голубые глаза напряжены и в тени из-за насупленных бровей.

Кришна и Куинн правы — Уэст всегда прикасается ко мне.

Я всегда это чувствую.

Его рука на моем бедре заставляет меня пульсировать. Между ног. В сердце. И в горле.

Везде.

Глупая девчонка.

Когда он убирает руку, я хватаюсь за нее. Я переплетаю наши пальцы и сильно сжимаю.

Уэст смотрит на наши руки и вздыхает.

— Что мне делать с тобой? Думаю, тебе лучше сказать мне, Кэр, потому что я ни черта не понимаю.

Я смотрю на его запястье. На темные волосы на предплечьях, на впадинку на горле, на участок под губой, где он пропустил несколько волосков, когда брился.

Его рот. Его глаза. Его рот.

Всегда его рот, широкий и умный, щедрый и скрытный.

Я жду, когда рот Уэста произнесет слова, которые я никогда не услышу.

Я буду скучать по тебе.

Я забочусь о тебе.

Я не хочу, чтобы ты встречалась с тем парнем, потому что я хочу, чтобы ты была со мной. Я хочу, чтобы мы были чем-то большим.

Я хочу сказать: «Расскажи мне все, Уэст. Пожалуйста.»

Но утром я поеду домой и увижусь с отцом. Чтобы Уэст ни хотел сказать, сегодня не та ночь, чтобы он мог это сказать, и я не тот человек, которому он может это сказать.

Дело не только в нем. Дело во мне. Я недостаточно храбрая.

Кончики моих пальцев скользят по форме его лица. Изгибу брови и шраму, пересекающему ее. Изгибу его уха. По его пухлым губам.

Я хочу вдохнуть, когда он выдыхает, прижаться к его телу, обхватить ногами его талию и принять его в себя.

Я не знаю, как избавиться от этого.

Я не знаю, как отказаться от него.

Таймер духовки пищит. Уэст отходит от меня и выключает ее. Открывает дверцу. Вынимает хлеб.

Всю оставшуюся ночь он держится на расстоянии.

Утром я сажусь в машину и уезжаю, между нами 90 километров, но этого недостаточно.

Я не знаю, как далеко я должна была бы уехать, чтобы это было достаточно далеко.