Глубокая борозда

1

Третий день, как Павлов перебрался в кабинет на втором этаже. У людей, заходящих в кабинет, — срочные вопросы, требующие немедленного решения. А Павлову очень хотелось побыть одному, поразмышлять. В эти дни много публикаций и разговоров о предстоящем съезде партии, о проекте директив по шестому пятилетнему плану. Павлов с удовлетворением отмечал: оригинальных мыслей целый рой. После первого же заседания бюро нового состава только Соколов и Несгибаемый высказали много новых предложений по подъему сельского хозяйства района. Павлов считал, что самое главное для него сейчас — продумать «линию поведения».

Будучи председателем исполкома, он при любом затруднении шел в райком, и секретарь или сам решал, принимая тем самым всю ответственность на себя, или звонил в область и «утрясал» вопрос. А теперь идут уже к нему, Павлову. И у всех неотложные дела. Особенно много вопросов, связанных с планированием: в колхозах и совхозах района шло составление перспективных планов. Где же тот источник, который поможет решать все это без серьезных ошибок?

Павлов вспоминает свой путь: техникум, работа на опытном поле, затем институт. Вот он агроном опорного пункта, агроном МТС, председатель колхоза, председатель райисполкома… Он ведь частенько не соглашался с неправильными, на его взгляд, действиями некоторых работников района. А если теперь мысленно стать на место агронома колхоза, на место председателя? Вспоминается такой эпизод: вместе с руководителями колхозов он, агроном МТС, разработал план проведения весеннего сева. Кажется, детально учтено было все. Сев зерновых можно провести за пятнадцать рабочих дней. Но приехал секретарь райкома, глянул на итоговую строчку плана, заявил: «Такой план не пойдет, надо спланировать на десять дней!» Павлов пытался доказывать, что в десять дней пока не уложиться — не хватает техники. Однако секретарь не особенно прислушивается к доказательствам.

Расчеты Павлов, конечно, переделал, но формально: общий объем работ делил на десять дней, полученное — на количество имевшихся машин. Так определилась нагрузка на трактор, на сеялку. Позднее, уже на полях, Павлов чувствовал, что никто из механизаторов и председателей колхозов не верит в составленные расчеты: дневные графики-задания срывались, хотя механизаторы и перевыполняли сменные нормы выработки. И сев фактически вели дольше, чем намечали даже в первых расчетах.

И потому на сегодня у Павлова сделан вывод: уважать чужие мысли, не отвергать их без анализа и без доказательств.

Дверь в кабинет открылась, раздался знакомый голос:

— Можно, товарищ первый секретарь?

Зашел Обухов. Всем своим видом изображал он человека незаслуженно оскорбленного.

— Зашел проститься, — сказал он, усаживаясь на стул.

— Назначение есть?

— Была бы шея, а хомут найдется… Предлагают директором Мушинского совхоза.

— По газетам судя, отстающее хозяйство.

— Хочу о другом договориться.

— А иной раз в отстающем интереснее работать. Если, конечно, хозяйство перспективное. Работа видна, а это…

— Ты будто школьнику втолковываешь, — усмехнулся Обухов. — А я хотел кое-что тебе посоветовать. Ты впервые на партийной работе, а это штука мудреная… — Помолчав немного, он продолжал: — Не потакай таким, вроде Соколова. Он по виду за тебя горой, но мужичонка коварный. Таких надо держать в ежовых рукавицах!

Павлову хотелось сказать: «Сам-то не удержал», — но спросил о другом:

— А насчет перспектив района?

— Об этом не говорю. Сам знаешь наметки… А вот о втором секретаре скажу: ему давно хочется быть первым.

И, когда Обухов ушел, Павлов снова задумался. Нужно внести ясность в такой вопрос: в чем главные ошибки Обухова? Это, пожалуй, выпячивание своей роли, нетерпимость к критике недостатков, единоличное решение вопросов, требующих, безусловно, коллективного обсуждения, пренебрежение к мнению других людей. Все это было у Обухова. Однако и Обухову казалось, что он делает все только в интересах государства, партии. Конечно, проглядывало и стремление любой ценой быть впереди, возвышаться над остальными. Кажется, ясно: чтобы не стать таким, как Обухов, надо чаще общаться с людьми.

Павлов подошел к карте, висевшей на стене. Вот он — Дронкинский район. Почти квадратный, с ломаными линиями на севере, где границы района упираются в реку. Четыре совхоза, две МТС, восемь крупных колхозов… Райцентр вблизи от реки, поэтому до южных границ больше семидесяти километров. Район большой, но засушливый… Много колесил Павлов вот по этим ниточкам-дорогам, но главных-то дорог на карте и нет еще — они возникли за последний год. И это самые лучшие дороги… По многу раз бывал Павлов в каждом населенном пункте.

Бывал… Но как бывал? За два года в «Сибиряке» у Соколова был два раза, в общей сложности часа полтора. Обухов считал, что в передовых хозяйствах нечего долго задерживаться, надо подтягивать отстающих. Передовые держал под своим контролем, выезжал в них, когда нужно было «дожать» план по району за счет передовых. Все остальные ответственные работники района «сидели» в отстающих хозяйствах, пытались поднимать их. Но, чаще всего, не поднимали хозяйство, а «выжимали» плановые показатели по заготовкам… Да и как мог поднять отстающий колхоз «Труд» начальник райотдела связи? Сам он человек неплохой, но в вопросах сельского хозяйства понимал одно: надо выжать больше в счет плана! Вот «Труд» и оставался почти каждый год без своих семян.

Павлов не любил уполномоченных, однако о некоторых из них на всю жизнь память осталась. Он помнил зоотехника Кузнецова, приезжавшего в колхоз. Кузнецов «засел» в самой отстающей бригаде, вместе с пастухами проводил ночную пастьбу коров, убедительно доказал, что значит нормальный водопой скота в знойные июльские дни. Доярки стали подвозить воду к месту пастьбы скота. Через десять дней удои коров в отстающей бригаде удвоились, бригада вышла на первое место! Вот тогда-то Павлов и ухватился за советы Кузнецова. В то лето животноводы колхоза добились больших успехов. А Кузнецов уехал как-то незаметно, как и приехал, хотя след оставил глубокий. Вот такие уполномоченные — несущие в массы новое, передовое, помогающие своими руками внедрению этого передового — очень нужны!

И еще Павлов помнил об инструкторе обкома партии Васильеве. Тот тоже не ходил за председателем, а поселился в полеводческой бригаде, занялся организацией соревнования: наладил выпуск боевых листков, стенгазеты, ввел переходящие флажки для передовиков, добился от председателя средств в фонд премирования: кто завоюет флажок — тому подарок. И все как-то ожило, зашевелилось… Тогда именно Павлов впервые почувствовал силу наглядной агитации, соревнования… Вот таких уполномоченных и надо в райцентре подобрать. А начальник связи пусть своим делом занимается.

Размышления прервал Григорьев, председатель колхоза «Труд». Григорьев был энергичным человеком, откровенным, смелым, настойчивым, и поэтому нравился Павлову. Ему пришлось возглавить самый отстающий колхоз. Когда обсуждался вопрос о подъеме этого хозяйства, по настоянию Обухова было решено построить образцовый четырехрядный коровник, который обошелся почти в миллион рублей.

Однако выгод эта стройка пока не дала, удои коров не повысились, потому что кормовая база в колхозе отставала.

— Как же будем выходить из отстающих? — спросил Павлов.

— Мы день и ночь про это думаем. Главное — хлеб! Решение наше такое: будем делать на своих полях так, как в «Сибиряке» у Соколова. Думаю, не ошибемся, Андрей Михайлович.

— В «Сибиряке» земли лучше.

— А старики толкуют другое: наши деревни раньше строились и земли наши мужики выбрали получше. Вот только запустили, это верно. А вообще, Андрей Михайлович, мне думается, это самый верный путь.

Павлов почувствовал в словах Григорьева очень нужное, если не самое главное, из того, что настойчиво искал в эти дни он сам. Если бы все хозяйства имели такой же устойчивый урожай, как в колхозе «Сибиряк», то район в целом был бы далеко впереди других. И не будет ли самым важным в работе райкома получше изучить дорогу, по которой шел «Сибиряк»? Он поддержал Григорьева, сказав, что собирается поехать к Соколову, чтобы познакомиться с его опытом.

— Это правильно, Андрей Михайлович! — обрадовался Григорьев. — Только не забудьте и к нам заглянуть. — И сразу заговорил о своем деле, о кормах для скота.

2

Желание Павлова немедля и глубоко заняться колхозом «Сибиряк» не сразу осуществилось. Вскоре состоялась областная партийная конференция, затем сессия облисполкома, задерживали срочные дела в районе, и к Соколову он выбрался лишь в марте.

В степи ветер разгулялся вовсю. Через дорогу неслись бесконечные ручейки снега. Начинались обычные в Сибири мартовские снежные бураны. Но туманная белизна полей радовала Павлова. Дороги, по которым всю прошлую зиму беспрепятственно ходили автомашины, нынче пришлось расчищать несколько раз, по обочинам местами возвышались огромные сугробы. А много снега — много хлеба.

На полях «Сибиряка» Павлов увидел тракторы со снегопахами. «Соколов — хлебороб, знает, когда снег ловить, — подумал Павлов. — Надо позвонить, пусть везде займутся».

Машина Павлова остановилась у правления колхоза. Тут оказался и председатель с несколькими колхозниками. У Соколова шапка набекрень, полушубок расстегнут. Подавая свою большую руку Павлову, он деловито спросил:

— Попутно, Андрей Михайлович, или специально?

— В гости. Не рассердишься, если на недельку?

Соколов выразительно глянул на колхозников, а потом произнес:

— Ранний гость до обеда, поздний до утра… А чтобы на неделю!.. Мы только рады, понимаешь…

В тот же день Павлову пришлось присутствовать на расширенном заседании правления. Обсуждался перспективный план развития колхоза на ближайшие годы. Докладчик — агроном Вихрова.

С первых же слов Вихровой Павлов почувствовал какую-то особенную уверенность в словах молодого агронома, большую веру в то, о чем она говорила. Впрочем, все это скоро разъяснилось: Вихрова сказала, что в разработке плана перехода к правильным севооборотам, рекомендуемым правлению, приняли участие все бригадиры и многие колхозники.

Павлов — сам агроном. Поэтому он с особым вниманием присматривался к работе каждого агронома в районе. И вот сейчас, слушая доклад Вихровой, он вспомнил, как закрепляли агрономов за колхозами. Энергичного молодого агронома Шувалова определили в колхоз «Труд» — большое, но отстающее хозяйство, а скромную Вихрову с испуганным выражением на лице (именно такой она казалась тогда) назначили в «Сибиряк», так как считали, что агротехнические дела все равно будет решать сам Соколов. С тех пор прошло почти два года. Павлов увидел, что Вихрова чувствует себя хозяйкой в колхозе. А Шувалов? Его-то уж никак не назовешь хозяином. А почему? Павлов, кажется, только сейчас ясно понял, почему. Виноваты в этом были Обухов и он. «Да, только мы! Вернее, я не помог молодому специалисту».

Павлов вспомнил день, когда он и Обухов вернулись с совещания, на котором были высказаны критические замечания по поводу травопольной системы земледелия.

В тот самый день на исполкоме райсовета слушали доклад агронома Шувалова о перспективном плане развития колхоза. Рослый, краснощекий Шувалов говорил, что земли на многих массивах сильно истощены, нарезанные севообороты не осваиваются. План Шувалова был уже утвержден правлением колхоза (этот план имелось в виду распространить в районе как образцовый), в нем предусматривалось освоение травопольных севооборотов. Павлов знал, что Шувалов защитил дипломную работу именно на эту тему.

Обухов обвинил Шувалова в пристрастии к Вильямсу, упрекнул в непонимании задач, и Павлов видел, как румянец на щеках Шувалова стал багровым, как затем лицо его покрылось мертвенной бледностью. Обухов поставил вопрос так: может ли на работе оставаться агроном с отсталыми взглядами?

Павлов настоял, чтобы Шувалова оставили агрономом колхоза. Но он хорошо понимал: первая, сделанная с душой работа молодого агронома провалилась. Заикаясь от смущения, Шувалов говорил тогда:

— Товарищи… нас так учили… всех так учили…

И за последующие месяцы Павлов уже не слышал ни одного выступления Шувалова, ни единого самостоятельного агрономического предложения. Промолчал он и в прошлую весну, когда бросали семена в непрогретую землю. Результат — плохой урожай. А где плохой урожай, там и агроном на плохом счету. Так Шувалов стал плохим агрономом.

Слушая Вихрову, Павлов думал, что Соколов оказался куда более способным воспитателем. Он помог молодому специалисту твердо стать на ноги, сумел поддержать на первых порах, и теперь Вихрову уже не собьешь…

Вихрова докладывала о намеченном севообороте на полях присоединившегося в прошлом году отстающего колхоза.

— Мы хотим ввести и там правильный севооборот, — говорила она. — А что значит севооборот, можно продемонстрировать на таком примере: в прошлом году там, где севообороты у нас уже освоили, мы собрали зерновых с гектара почти на четыре центнера больше, чем на тех полях, о которых я говорю.

План Вихровой сводился к тому, чтобы в течение трех лет ввести на полях присоединившегося колхоза установленное чередование культур.

У Павлова зрело решение: нужно план «Сибиряка» сделать как бы образцом для других. Во всех колхозах и совхозах района составить обоснованные планы агротехники, приемы которой у Соколова и у других передовиков достаточно проверены. И эти планы обсудить на районном совещании, которое созвать именно в этом колхозе.

Вместе с Вихровой он занимался уточнением плана агротехники на весеннем севе применительно к каждому полю в отдельности.

А под вечер он зашел на конный двор, встретился с конюхом Савелием Петровичем, разговорились, и тот пригласил его в гости.

Когда входили в дом, Савелий сказал:

— Ты уж, Андрей Михайлович, извиняй нас: такие-то гости к нам не захаживали пока. — И, открыв дверь, крикнул: — Варвара!

Из другой комнаты вышла смуглолицая девушка. Савелий увел ее в сенки, вернулся один.

— Проходи, Андрей Михайлович, почетному гостю в переднем углу место.

— А хозяйка где?

— Нету, Андрей Михайлович… Схоронил хозяйку…

Савелий Петрович ушел на кухню и вернулся в новой рубашке, но без пояска.

Пришла Варвара, накрыла на стол, поставила бутылку водки.

— Водка-то, пожалуй, ни к чему, — сказал Павлов.

— Это, скажу я вам, как еще рассудить, — ухмыльнулся Савелий, вилкой откупоривая бутылку. — Гость есть гость…

Варвара вскоре ушла на ферму, а Савелий разговорился. Он не постеснялся высказаться и о недостатках районного руководства.

— Тебя-то, Андрей Михайлович, критиковать еще рано. Был председателем рика, слышали про тебя. Обращаться, правда, не приходилось, да и ты забегал к нам все на маленько, так я говорю? Вот-вот! На маленько приезжал… А про другое… — Савелий затеребил свою бородку. — Думается, людей от дела часто отрываете. Председатель дома-то маловато живет. Только приедет из района, слышь, опять заседание, а то перекличка или общее собрание — и пошло, и пошло! А другой раз подумаешь: неужто у людей такие дырявые головы, что не могут хоть бы на две недели вперед все обдумать, обсудить, да и решить… А там опять на денек собрались бы и все вопросы вперед на две недели решили. Или так нельзя?

Павлов улыбнулся.

— Думается, можно, Андрей Михайлович, — продолжал Савелий. — И, скажу я вам, нужно так сделать… Ведь теперь дело-то простое стало: чего спросить надо — телефонов сколько хочешь; на дело взглянуть — на машину, и через полчаса на месте. Так нет же, все норовят в кучу собрать, да почаще…

Павлов перевел разговор на жизнь колхозников.

— Я тебе, Андрей Михайлович, расскажу, а ты человек, говорят, разумный, сам все разберешь, что и к чему, — начал Савелий. — У меня есть братенник Иван. И получилось, что мы разными дорогами в жизни пошли. Когда началась коллективизация, Иван подался в райцентр. Ну, а я в деревне остался. И вот как мы живем… Ну скажем про мою жизнь. Живу нехудо. С дочкой у нас кажинный год больше тысячи трудодней, а едоков двое. Колхоз наш, сам знаешь, Андрей Михайлович, получше других… Жить можно. А вот другой раз подумаешь… Колхознику-то все лето приходится на небушко посматривать: не брызнет дождик — наплевать, что у тебя и тысяча трудодней выработана. Братенник Иван в какой-то там артели на подводе ездит, на лошади. Жалованье ему полтыщи, дом у него свой, корову держит, огород имеет. Вот и соблазни его колхозом. Дочка у него — моей Варваре ровесница, в промкомбинате работает. Как вечер — она в кино или там в сад… А возьми мою Варвару. Наряд всякий я ей, конечно, купил — и платья, и пальто не хуже, чем у той, только редко она все это надевает.

— Почему же?

— А будто не знаешь, Андрей Михайлович! Вот сейчас можно бы в клуб пойти, а дояркам коров доить… А летом скот угоняют на дальние выпасы, и доярок туда увозят на все лето. Выходит, у нас что-то еще недодумано.

Павлов понял намек: ему додумывать…

3

После бурана, как это всегда бывает в Сибири, установилась солнечная погода. Когда Павлов выехал из деревни, в глазах зарябило от снежной белизны. Дорогу во многих местах перемело, но водитель мастерски вел машину и с разгону пробивал образовавшиеся сугробы. Павлов думал: «За последние годы решены уже многие из так называемых деревенских проблем, но решать предстоит многое. Досадуем, что из деревни молодежь уходит, но о создании минимума удобств для них думаем маловато. А разве так уж трудно выделить в каждом колхозе по одной автомашине для доярок? Или использовать те же летучки, чтобы подвозить механизаторов к месту работы?»

Впереди показалась деревня, вся занесенная снегом. У околицы намело высоченный сугроб, пришлось его раскапывать, чтобы проехать.

Деревня большая, но дома явно хуже, чем в «Сибиряке».

Контора разместилась в новом доме под железной крышей. С крыльца его видны постройки животноводческой фермы. Выделяется высокий двор: нетрудно догадаться, что это и есть четырехрядный коровник.

Павлову сказали, что председатель на ферме, где в это время шла дойка.

Григорьев крупными шагами решительно приблизился к Павлову, но руку протянул как-то робко.

— Хорошо, что заглянули, Андрей Михайлович, — заговорил он басовито.

— Как удои?

— Что там удои, — махнул рукой Григорьев. — Корова телится, а молока теленку не хватает… С кормами бедствуем.

Доярки здесь одеты совсем не так, как в «Сибиряке»: там все в халатах, а здесь лишь у некоторых есть фартуки.

Когда закончилась дойка, Павлов пригласил доярок в красный уголок — он оборудован в специальной комнате, в конце коровника. Там стоял стол, на котором лежало несколько газет и журнал «Огонек».

Павлов заговорил об упорядочении труда доярок. Но разговор получился странный. Молодая доярка заявила:

— Это, товарищ секретарь, все ерунда! Я день и ночь согласна работать, только бы заработать как следует. К труду мы привычные…

— А вот к заработкам не особенно привыкли, — вставила пожилая женщина.

— Сколько же вы заработали за прошлый год? — обратился к ней Павлов.

— У меня было четыреста сорок трудодней, а про трудодень… пусть председатель скажет…

Лицо Григорьева стало пунцовым.

— Что ж сделаешь, товарищи, не уродилось… — начал он, но пожилая доярка перебила его:

— Небось у Соколова уродилось!

Павлов просил совета, как упорядочить рабочий день доярок, но они твердили одно: мы труда не боимся, лишь бы заработать. «Вот ведь как, — думает Павлов. — У Соколова всерьез заговорили уже о культурном отдыхе, а здесь пока мечтают о хорошем заработке».

В конторе разговор о кормах возобновился.

— Вы же знаете, — басил Григорьев. — В прошлом году так посеяли, что остались без силоса и даже без соломы. А нынче землю будем обрабатывать, как и в «Сибиряке».

В контору зашел агроном Шувалов. Воротник его полосатой рубашки загнулся и торчал поверх пиджака, у пальто недоставало двух пуговиц.

— План весеннего сева составлен? — спросил Павлов.

— Нет еще… Наша МТС согласовывает в области свой план. Мы хотели сорные поля под пары пустить, а в МТС говорят, вряд ли что из этого выйдет.

— Почему же не выйдет?

Шувалов пожал плечами:

— Главный агроном так сказал. В прошлом году паров было три процента.

— А ваше предложение?

В ответ Шувалов опять только пожал плечами: мол, не ясно вам, что ли: установок ждем…

— Так вы планируйте, как лучше, — сердился уже Павлов. — Составьте разумный план, обсудите. Вам самим предоставлено право планировать свое производство.

— Теоретически, — усмехнулся Шувалов.

— Как это теоретически! — возмутился Павлов. — Вы не имеете никаких своих наметок, не думаете о перспективе развития хозяйства, а спешите утверждать: теоретически!

— А вот увидите… Не первый год, — не сдавался Шувалов.

Павлов крепко стиснул зубы, переборол вспышку, заговорил спокойно:

— А не совестно вам, товарищ Шувалов, так раскисать? Неужели не понимаете, что своим безразличным отношением к делу вы наносите ущерб артельному хозяйству, а значит, и государству?

Павлов досадовал уже, что с того самого дня, когда Шувалова «выбили из колеи», он ни разу с ним не побеседовал. И ему стало как-то неудобно перед ним. Он предложил Шувалову вместе заняться расчетами к плану (оказалось, что они у Шувалова были). По каждой цифре Павлов требовал обоснования, и Шувалов постепенно «раскрывался». На его красивом лице заиграл румянец, он снял пальто, поправил высунувшийся ворот рубашки, обломком расчески пригладил слежавшиеся волосы на голове.

— Вообще, Андрей Михайлович, если откровенно, — говорил он, все больше возбуждаясь, — если откровенно, то путей к поднятию урожайности полей не так уж много в наших условиях.

— Давайте разберем эти пути, — предложил Павлов.

— Наш председатель говорил уже, что мы думаем обрабатывать поля, как в «Сибиряке». Но для этого наши поля нужно — как бы это сказать — привести в чувство. У Соколова сорняков на полях мало, а у нас сорняки — бедствие… Нам надо решить самое главное, Андрей Михайлович, — дать один год передышки… ну, попросту сказать, сильно засоренным полям дать отдых, пропаровать их.

— Сколько же намечаете под пары?

Шувалов взглянул на Григорьева.

— Давай уж начистоту! — воскликнул тот.

Шувалов сказал, что было бы правильно сразу все сильно засоренные земли отвести под чистый пар, а процентов двенадцать нынче же засеять многолетними травами под покров основных культур. По мнению Шувалова, это позволило бы уже со следующего года перейти к правильным восьмипольным севооборотам и в короткий срок очистить поля от сорняков. Но, чтобы осуществить такой план, придется временно сократить посевные площади.

— Так или иначе, но когда-то этот вопрос придется решать именно так! — голос Шувалова становился уверенней. — Главное-то, Андрей Михайлович… — Шувалов немного смутился, но закончил решительно: — Если мы сами можем спокойно планировать, то, конечно, получится!

Павлов попросил Шувалова закончить расчеты к плану, а сам вместе с Григорьевым уехал в бригады.

Вечером в контору собралось много колхозников. Они тоже приняли участие в обсуждении плана агронома. Шувалов наметил уже в этом году под паровую обработку отвести значительную часть пашни — наиболее засоренные поля.

И, к нескрываемому удовольствию Шувалова, с его предложением согласились все, кто был в конторе. Согласился и Павлов.

4

Павлов не принадлежал к числу людей быстрых на решения. Он, пожалуй, больше походил на тех, кого принято называть тяжелодумами. Любил дойти до смысла всякого дела своим умом. И он всегда был откровенен сам с собой.

После поездки по колхозам он признавался себе, что вот теперь и он в полной мере понял всю мудрость решения партии о предоставлении колхозам права самим планировать свое производство. До этого он иногда подумывал: все ли смогут правильно перестроиться? Но теперь Павлов лишний раз убедился, что люди колхозной деревни сильно изменились. Тот же старик Савелий и в достижениях науки хорошо разбирается, и к любому вопросу подходит с государственной точки зрения. А Соколов! Это же человек, в котором соединились воедино и мудрость народная, и коммунистическое понимание стоящих задач. Разве такой ошибется?

Все это не могло не радовать Павлова. Более тесное общение с рядовыми людьми, непосредственное знакомство на месте с работой председателей колхозов, секретарей партийных организаций, специалистов помогло более четко осмыслить и свою работу. И людей колхозной деревни он увидел как-то иначе, словно с какой-то другой, главной стороны: с их мыслями и большими заботами о путях быстрейшего подъема артельного хозяйства. Павлов решил и в дальнейшем поездки на несколько дней в одно хозяйство совершать регулярно, втянуть в это дело и других районных работников.

На очередном бюро он доложил о своей поездке по колхозам и о предложениях, которые требовали обсуждения. Он умышленно не высказал своей точки зрения и на различную оплату труда по бригадам, как это хотели сделать в колхозе «Труд», и по организации труда животноводов, и по планированию. Ему надо было лучше понять тех, с кем предстоит работать. Нельзя сказать, что он совсем не знал их. Знал. Но как бы с одной стороны. Вот сидит Быстров — второй секретарь. Седые, приглаженные височки, на худощавом лице болезненный румянец. В своих суждениях очень осторожен, даже слишком. И это Павлову понятно: Быстров больше десяти лет занимает пост второго секретаря, пережил уже четырех первых, как видно, смирился с мыслью, что его не «признали», и стал очень осторожным. При Обухове он чаще всего выступал на бюро вслед за ним, «задавал тон». Но Обухов почти всегда сам первым и высказывал свое мнение по любому вопросу — будь то прием в партию, разбор персонального дела, производственный вопрос. И вслед за ним Быстров всегда говорил примерно так: «Михаил Николаевич достаточно ясно и убедительно высказался по этому поводу, есть ли смысл терять дорогое время на дальнейшие дебаты…»

Совсем иной Васильев — теперешний предрика, а до этого заместитель Павлова, — тридцатилетний мужчина с черными вьющимися волосами. До райисполкома работал агрономом совхоза. Этот не боится высказывать свои мысли и иметь свое, оригинальное суждение. Но Павлова смущало то, что Васильев слишком привержен к нему, и он боялся, как бы это обстоятельство не оказало влияния, не сделало Васильева таким, каким стал Быстров. Ведь и про Быстрова рассказывали, что когда-то он был решительным, энергичным. А вот теперь, после сообщения Павлова, он тоже первым говорит. Но как говорит…

— Андрей Михайлович привез на бюро несколько совершенно оригинальных, животрепещущих вопросов. Именно вопросов. У Андрея Михайловича, по-видимому, нет еще своего предложения по этим вопросам? — повернулся он к Павлову.

— Нет! — подтвердил Павлов.

— Понятно. По вопросу о различной оплате трудодня по бригадам… Где такое еще есть? — Быстров обвел всех взглядом. — Я не читал подобного. И не вижу в этом… Словом, товарищи, вопрос требует согласования по крайней мере с обкомом. Ну, а о труде доярок… По этому поводу есть достаточно ясные инструкции. Не нам их отменять. Ночная дойка коров совпадает с работой клуба. Ну и что же? А заводы, промышленные предприятия свою работу строят с учетом работы клуба или театра? Главное — интересы производства! — возвысил голос Быстров. — Этого мы никогда забывать не можем, права не имеем. И мне кажется, товарищи, доярки из колхоза «Труд», как об этом рассказывал Андрей Михайлович, политически более зрелы, чем у Соколова. Вот именно: «Работы не боимся, лишь бы заработать!» Социалистический принцип…

— Туманно что-то, — заговорил Васильев. — Очень туманно Петр Петрович выражается. А мне кажется, нужно обязательно поддержать Григорьева: пусть введут в этом году оплату труда по бригадам. Это же будет опыт! И он может оказаться очень ценным. Если уж говорить теоретически, Петр Петрович, — повернулся к нему Васильев, — то здесь то же самое: оплата по труду!

— Я высказывал только свое личное мнение, — пожал плечами Быстров.

— Все мы высказываем только свое мнение, — негромко проговорил Павлов. — Но личное мнение должно исходить из наших общих интересов.

Поднялся директор Березовского совхоза Несгибаемый:

— Надо, Петр Петрович, почутче прислушиваться к голосу низов. Вы прекрасно понимаете… во всяком случае обязаны понимать, что в связи с последними решениями партии по вопросам сельского хозяйства развязана инициатива людей деревни. Люди вносят уйму различных предложений по быстрому подъему сельского хозяйства.

Несгибаемый, как и остальные, поддержал внесенное Павловым предложение о составлении планов по примеру колхоза «Сибиряк» и о созыве там районного агрономического совещания.

Получилось так, что Быстрова никто не поддержал. И Павлов лишний раз убедился, что первому секретарю не всегда следует первым высказывать свое мнение по любому вопросу. Тогда активней обсуждается вопрос, больше предложений.

5

К Павлову приехал Несгибаемый. Глядя на него немигающими, широко расставленными глазами, он говорил грубоватым голосом:

— Вы скажите, Андрей Михайлович, ради чего вышло постановление Центрального Комитета, зачем мы тешили себя надеждой, что наконец-то займемся разумным планированием производства, с учетом всех конкретных условий. Зачем это? — Несгибаемый подождал немного и продолжал спокойней: — Шутят с нами, что ли?

— Не такой это вопрос, чтобы шутить…

— И я так представлял, Андрей Михайлович. Но что получается, — загорячился Несгибаемый. — В решении ЦК и Совета Министров сказано ясно: совхозам устанавливать задания по производству и сдаче продукции, а посевные площади, поголовье скота — планирует совхоз.

— Вы и делайте так, как сказано в решении.

— А мы, Андрей Михайлович, так и сделали! — Несгибаемый достал из кармана пачку папирос, но тут же спрятал ее обратно, увидев на степе небольшую табличку с надписью «Здесь не курят». — Мы обеспечим производство зерна и животноводческой продукции, — продолжал он. — Точно по заданию. А нам теперь говорят: площадь под зерновыми снижать не имеете права, посевы кормовых удвойте. Как все это понять?

Павлов не перебивал. Ему вспомнилось, с каким подъемом в колхозах и совхозах обсуждали проект решения о предоставлении колхозам и совхозам права самостоятельно планировать свое производство. Проект был встречен восторженно почти всеми. Только Обухов высказал сомнения. Он говорил примерно так: дай право Соколову самому планировать — он пшеницу перестанет сеять, будет масличными культурами заниматься, потому что это выгоднее.

Павлов в то время имел подготовленные Соколовым подсчеты по рыжику, но делались они совсем для другого. Соколов доказывал несоответствие в ценах на продукцию колхозов и в качестве примера сослался на рыжик. Эта масличная культура весьма нетребовательна, урожай в четыре-пять центнеров с гектара всегда даст. А при существовавших закупочных ценах пять центнеров рыжика были равны двадцати центнерам пшеницы. Но получить двадцать центнеров пшеницы с гектара — дело не легкое. И вот Обухов заговорил об этом же, но с иных уже позиций.

А возразил тогда Обухову не кто иной, как Несгибаемый. И вот тот самый Несгибаемый, обеими руками голосовавший за одобрение проекта, сидит у Павлова и, нервно разминая папиросу (закурить так и не решается), говорит:

— Раньше, в планах посевных площадей, все же придерживались земельного баланса, всю землю раскидывали по косточкам: сколько под пшеницу, сколько оставить под пары. А теперь управление требует: зерновые не снижать, кормовые увеличить! А за счет чего? Без паров жить?

— Вашему-то хозяйству в самом деле нельзя снижать зерновые, — заметил Павлов. — У вас же целину осваивали, всего два-три урожая сняли, засорить землю не успели.

Несгибаемый как-то странно поглядел на Павлова, сломал папироску, сунул ее в карман пиджака.

— Вам-то это совсем непростительно, Андрей Михайлович, — с горечью в голосе произнес он. — Вы же прекрасно знаете, что такое засушливая зона. У нас распаханы все земли, эти годы мы их полностью засевали, жили пока без паров. Но ведь севооборот-то вводить надо, пары нужны: у нас ведь около четырех тысяч гектаров старопахотных земель, на них в прошлом году сняли по два-три центнера с гектара. Наконец, и корма нужны, травы надо сеять — животноводство у нас растет.

Павлов связался по телефону с начальником областного управления сельского хозяйства. Но тот заявил, что он недоволен планами Дронкинского района, особенно за то, что сильно налегли на пары.

Тогда Павлов позвонил заведующему сельхозотделом обкома Кролевцу, но тот и слушать не стал.

— Наломал дров, теперь сам и перекраивай свои планы, — сказал он.

Несгибаемый, поняв, что у Павлова ничего не получилось, усмехнулся:

— Видите, как? Где ж нам, простым людям…

— Права свои надо защищать, Михаил Андреевич, — прервал его Павлов. — Если чувствуешь свою правоту, убежден в ней, доказывать надо!

Когда Несгибаемый вышел, Павлов достал папку, в которой хранились, как он сам называл, «фрагменты будущей докладной». Завтра бюро обсудит и его докладную. Она совершенно отчетливо сложилась в голове. Павлов расскажет о большой активности колхозников и работников совхозов в составлении своих перспективных планов, на примерах колхозов «Сибиряк» и «Труд» покажет найденные там резервы увеличения производства продукции.

Вскоре Павлова вызвали в обком партии.

— Чего ты там артачишься? — недружелюбно спросил Кролевец.

Павлов знал, что Кролевца в районах недолюбливают, но самому ему как-то не приходилось сталкиваться с ним. Кролевец лет пятнадцать заведовал семенной лабораторией, защитил диссертацию по всхожести семян. Его взяли в аппарат обкома. Но предшественник теперешнего секретаря Смирнова нашел, что у Кролевца недостаточно опыта низовой партийной работы, и направил его первым секретарем сельского райкома. Однако за два года район под его руководством так и остался типично средним районом, вперед не продвинулся. Это дало повод секретарям других райкомов подтрунивать над Кролевцом: «Вот, мол, нас поучал, как надо работать, а сам-то оказался не шибко дюж». Уже Смирнов отозвал Кролевца из района, его назначили заведовать сельхозотделом.

Кролевец был невысок ростом, худощав. Редко кому доводилось видеть улыбку на его лице. И сейчас он мрачно глядел на Павлова.

Павлов начал объяснять, почему пришлось увеличить паровой клин, но Кролевец даже не дослушал до конца.

— Это я в твоей докладной читал. Мудрите… Можем против наших наметок прибавить на пары две тысячи гектаров, но найди еще целинных земель…

— Земля же не резина… можно разобраться…

— Подожди! — перебил Кролевец. — Мы разбирались. Не можем мы для Павлова исключение делать. Все районы приняли наши наметки, а ты умнее всех хочешь быть?

Беседа с Кролевцом ни к чему не привела. И когда Павлов сказал, что Кролевец не хочет понимать даже обоснованные доказательства, тот крикнул:

— Иди доказывай «самому»!

Это значит, первому секретарю Ивану Петровичу Смирнову.

И Павлов пошел.

Ивану Петровичу лет за полсотни. Он уже поседел, серые глаза его глядели пронизывающе остро.

— Бунтуешь, товарищ Павлов?.. Мне докладывали: с планами не согласен.

Павлов рассказал, как было организовано составление планов, как затем в колхозе «Сибиряк» созвали совещание, и лучшие приемы агротехники, оправдавшие себя у передовиков, были внесены в планы других колхозов и совхозов.

— Вообще, Иван Петрович, чувствуется большой подъем. Годика через три на полях можно навести образцовый порядок.

Иван Петрович, словно в знак согласия, кивал головой.

— Чего же ты от меня хочешь?

— Товарищ Кролевец заставляет ломать наши планы… А нам обязательно пары нужны: есть поля, на которых десять лет пшеница по пшенице сеется и урожай ничтожный… Мы намечаем пропустить через пары все засоренные поля, и тогда высокий урожай гарантирован! Вы же знаете, Иван Петрович, что не только площадь определяет урожай. В прошлом году на сильно засоренных полях мы и двух центнеров с гектара не взяли, а это убыток колхозам и государству. Как я поеду в колхоз «Сибиряк» доказывать, что их план, который мы признавали образцовым, теперь неправильный? Как я могу пойти против совести агронома? Ведь над нами смеяться будут! Я хотел, Иван Петрович, чтобы вы правильно поняли меня. Не могу я, не имею права заставить колхозников в «Труде» сеять хлеба по совершенно засоренным полям. Мы считаем, что, следуя примеру передового колхоза, район сможет быстро поднять урожаи всех культур, а отсюда и животноводство.

— Хорошо, Павлов. Я понимаю твое положение: молодому секретарю и вдруг отменить свои установки. Тебе трудно там…

Лицо Павлова вспыхнуло.

— Нет, Иван Петрович! Мне, конечно, трудно, но я хочу работать и ясно вижу перспективы нашего района. Но если у вас сложилось уже мнение, то пожалуйста…

— Эка расходился, — усмехнулся Смирнов. — Поправлять самому трудно, это мне понятно… Пошлем кого-нибудь в помощь.

— Чтобы сказать коммунистам района, вот, мол, ваш секретарь напутал, приходится исправлять ошибки. Нет, прошу не делать этого. Я считаю планы района правильными и прошу, чтобы обком по-серьезному рассмотрел наши расчеты к планам.

Павлов привел и суждения Несгибаемого о целинных совхозах, но, продолжая говорить, все больше раздражался.

— А у тебя нервы, товарищ Павлов, — прервал его Смирнов. — Надо время от времени подлечивать…

Павлов спохватился:

— Извините… Но я не свое личное дело защищаю.

Смирнов вышел из-за стола, заложив руки за спину, прошелся по кабинету, поглядел на Павлова:

— Ты зайди еще к Кролевцу, докажи!

— Он не хочет даже заглянуть в наши расчеты.

— Попробуй еще раз. Думаешь, так просто ломать планы?

— Вы скажите ему, Иван Петрович.

— Скажите… Иди и доказывай, если чувствуешь, что прав. Но учти: именно Кролевца пошлем к тебе для помощи. Вот так! Вообще же, товарищ Павлов, как я понял, ты печешься о чистых парах.

— Это же единственный в наших условиях путь к очищению полей от сорняков. Сорняки грабят нас среди бела дня, надо как можно быстрей покончить с этим главным врагом хлеборобов.

Смирнов еще раз прошелся по кабинету, затем присел к столу.

— А как ты относишься к занятым парам? — спросил он.

— На засоренных землях и занятые пары? — удивился Павлов.

Когда Павлов зашел к Кролевцу, тот, не глядя на него, сказал:

— Условно примем твой план, но на днях сам приеду и проверю все на месте.

Домой Павлов не ехал, а летел на крыльях…

6

Весна, начавшаяся было рано, теперь уже явно затянулась.

В последних числах апреля только отдельные хозяйства, и то в самых южных районах области, приступили к полевым работам. Но в ночь на первое мая похолодало, все замерзло, и только третьего мая опять по-весеннему засветило солнце.

На областной радиоперекличке, проходившей второго мая, поставлена задача: к десятому мая посеять пшеницу.

Павлову всегда были непонятны подобные установки: пшеницу посеять к десятому, кукурузу — к пятнадцатому… Прежде всего, почему именно эти даты? Почему не двенадцатого, не тринадцатого? А может быть, кукурузу можно сеять и восемнадцатого? Почему такое шаблонное руководство? Сама по себе установка закончить сев во всех районах области к единой дате шаблонна. Если на юге области уже сеют, то в северных районах не приступали к полевым работам — там лежит снег. А ведь радио донесло установку и туда, на север, где она вызовет лишь горькую усмешку.

Ему было ясно, что срок завершения сева дан без учета возможностей, а просто так, «для мобилизации». Если бы в Дронкинском районе с третьего мая пустить все сеялки и на каждую из них выработать по полторы нормы, то и в этом случае можно отсеяться только за двенадцать дней. Значит, ясно, что к десятому пшеницу не посеять, как не посеять и кукурузу к пятнадцатому, так как кукурузосажалок очень мало. Но теперь, после директивы области, Павлов уже не может сказать кому-либо из руководителей: пшеницу посеять к четырнадцатому, хотя в эту весну, может быть, именно этот срок и является наиболее объективным и агротехнически правильным. Он должен или говорить только о десятом, или молчать… Значит, шаблонная установка сковывала действия местных руководителей. А так как наличие техники не позволяло закончить сев к десятому, то подрывалась вера людей в возможность выполнения поставленной задачи.

На другой день в кабинете Павлова собрались секретари райкома, руководители исполкома райсовета. На лице каждого вопрос: как быть?

А Павлов и вчера после радиопереклички не сказал, как быть, молчит и сегодня. И он чувствовал, что многие товарищи думают так: «Что это за секретарь — не может дать четкой установки».

Павлов сам спрашивает:

— Как быть, товарищи?

— Черт знает, как тут быть, — отвечает Быстров.

— Мы же решили: графиков сева не устанавливать, — замечает Васильев.

— Надо только учитывать, — вновь заговорил Быстров, — при отсутствии графика некоторые могут начать своевольничать.

— Твое мнение, Петр Петрович? — спрашивает Павлов.

— Надо обсудить… Товарищ Васильев да и вы, видимо, убеждены, что лучшие сроки сева впереди. Вы агрономы, вам проще… Но может получиться и так, что, пока ждем этих лучших сроков, окажемся на последнем месте и головы свои потеряем.

— Все же, твое мнение?

Быстров пожал плечами:

— По-моему, установка области ясна…

— А решение партии о праве самим планировать производство разве непонятно? — вспылил Васильев.

«Вот они, шаблонные установки, — злится Павлов. — Умных людей заставляют сомневаться». Ведь Быстров — умный человек, начитанный, но воспитан на приказах, превратился лишь в исполнителя, перестал самостоятельно мыслить. Как-то он сказал Павлову: «Никто еще не страдал за точно выполненную директиву, если даже она впоследствии и оказывалась ошибочной». В этих словах, как в зеркале, весь Быстров. А в колхозах и совхозах Павлов видел совсем других людей. Они не оглядываются, ибо сами прекрасно знают свою землю, понимают поставленные задачи. И пути к лучшему их решению сами искали. Павлов говорит:

— Колхозы и совхозы сами установят, когда и какую культуру сеять. Планы у всех составлены, мы их утвердили. Будем бороться за то, чтобы намеченные планы агротехники по каждому полю в отдельности были выполнены обязательно!

Редактор газеты заметил:

— Из совхоза «Восток» поступил сигнал селькоровского поста. Там на двух полях, где планировали перекрестный сев, посеяли рядовым способом.

— Вот об этом немедля в газету! — воскликнул Павлов. — Созвонитесь с руководителями всех постов, пусть возьмут под свой контроль агротехнику сева. И всем нам, товарищи, под особым контролем агротехнику держать, ну и, конечно, добиваться высокой производительности машин. И последнее замечание: кто из нас где проводит сев, там будет проводить уборку и хлебозаготовки. За плохой урожай — равный ответ с председателем и агрономом.

В тот же день все разъехались на поля. Быстров был закреплен за совхозом «Восток».

Шестого мая в этот совхоз приехал и Павлов.

Директор Балыков, тучный, самоуверенный человек, на вопрос Павлова: как дела? — ответил так, как принято отвечать, когда самому себе ход дела нравится:

— Туговато, Андрей Михайлович, — Балыков облизнул свои толстые обветренные губы. — Только сейчас с полей вернулся. Сеялки частенько простаивают, загрузку семян на ходу не организовать — людей не хватает.

О делах на севе Балыков докладывал совершенно спокойно — его похвалили на радиоперекличке: совхоз «Восток» имел к первому мая пятнадцать процентов посева.

— А перекрестно сеете много?

— Перекрестного пока нет. Нажим сильный, Андрей Михайлович, требуют к десятому, да и товарищ Быстров покою не дает… Он сейчас в шестом отделении.

— А разве требуют снижать агротехнику?

Балыков смутился, но тут же нашелся:

— А мы, Андрей Михайлович, в эти дни плановые восемь тысяч вкрест и засеем.

Павлов связался с руководителем селькоровского поста. Тот сообщил, что те клетки, на которых намечался перекрестный посев, — пары и ранняя зябь, то есть лучшие поля, — уже засеяны рядовым способом.

Вечером на заседании партийного бюро совхоза за нарушение плана агротехники агронома строго предупредили.

Балыков явно обескуражен.

Совсем иначе было в колхозе «Сибиряк».

Когда вездеход остановился у стана тракторной бригады, Павлов первой увидел Вихрову. Верхом на лошади, раскрасневшаяся, в ватной фуфайке и зимней шапке, она еще издали крикнула:

— Здравствуйте, Андрей Михайлович!

Соскочив с седла, протянула Павлову руку, но тут же отдернула ее:

— Ой! Я же в земле рылась…

Павлов пожал руку Вихровой, улыбнулся:

— У вас рука настоящего агронома.

— За полями слежу, Андрей Михайлович, — оживилась Вихрова. — Вот измеряю! — она показала почвенный термометр.

И Павлов вдруг вспомнил, что он давно уже не видел почвенного термометра.

— Ну и что же говорит термометр?

— На двух полях завтра начнем сеять. Послезавтра еще два подойдут. А закрытие влаги заканчиваем, везде в два следа пробороновали.

Павлов пригласил Вихрову на поля.

Она отвела лошадь за вагончик, где устроена коновязь, разнуздала ее, сбегала в загон за кормом, насыпала его в корыто и, ласково потрепав лошадь по шее, прибежала к машине.

На первом же поле она начала руками разгребать землю.

— Вы только взгляните, Андрей Михайлович! Посмотрите, как дружно пошли сорняки! Прямо как щетина, смотрите! — она вывернула ком земли, ощетинившийся белыми и красноватыми шильцами.

— Так много сорняков, а вы радуетесь, — усмехнулся Павлов.

— Очень хорошо, что они так дружно пошли! Теперь мы их культиваторами прикончим и тогда… Одним словом, Андрей Михайлович, — тепло улыбнулась Вихрова, — урожай будет!

Эти надежды на урожай Павлов видел на лицах людей и в других колхозах и, что особенно было ему приятно, на лице Григорьева. На свой обычный вопрос «Как дела?» Павлов получил ответ:

— Лучше тех, кто хуже нас!

Григорьев вообще любил говорить присказками, и Павлов невольно улыбнулся, вспомнив, как совсем недавно на вопрос «Как живете?» Григорьев ответил: «Как горох при большой дороге». Павлов не сразу понял смысл сказанного, но Григорьев быстро разъяснил: «Щиплют все, кому не лень…»

Павлов заметил, что, когда дела радуют Григорьева, он засыпает своими присказками.

— Андрей Михайлович, вы теперь в наш колхоз можете не особенно часто заезжать, — смеялся он. — Проверяйте Соколова и вывод делайте: в «Труде» так же! С утра и мы пшеницу начнем сеять.

Утром десятого Павлову позвонил Смирнов.

— Могу поздравить, — слышался его басовитый голос, — завоевал двадцать шестое место… Поди, доволен? А знаешь, что Тавровский район посеял пшеницу? Может, помощь прислать из Тавровского?

— Вообще, Иван Петрович, сейчас можно. Только верить в эту помощь трудно.

— Это почему же?

— Тавровцы с весновспашкой провозятся, темпы сева поздних культур снизятся, а у нас все земли подготовлены.

— Шутки в сторону, товарищ Павлов. Давай по существу… — Голос Смирнова зазвучал совсем по-иному.

Павлов заявил, что до двадцатого мая пшеница будет посеяна.

Смирнов задал еще несколько вопросов, а под конец сказал, что завтра приедет сам.

И утром он действительно приехал. Ознакомившись со сводкой, решил съездить в «Сибиряк» и в «Труд».

Всю дорогу он журил Павлова, говорил, что Дронкинский район подводит область, что по севу мы оказались чуть ли не позади всех областей Сибири. Павлов на это заметил, что не следовало бы дату сева ставить каким-то условием соревнования между колхозами, районами, областями. Этим мы не боремся за урожай, а чаще подрываем его основы.

— Странные у тебя рассуждения… Скажи лучше, как будешь выводить район из прорыва.

— У нас нет прорыва! — возразил Павлов. — Все идет в соответствии с составленными планами.

— Вот это и плохо, Павлов… Не то плохо, что по плану, — поправился Смирнов, — а то, что ты сам еще не понял, что район в глубоком прорыве.

Павлов снова возразил: за один вчерашний день по району посеяно восемь процентов к плану.

— Восемь процентов? — Как видно, это произвело впечатление.

Смирнов достал из папки сводку о севе, что-то прикинул в уме, кивнул головой.

Солнце сегодня светило особенно ярко. На многих полях виднелись столбики пыли — это работали сеялки. Дорога пролегала по границе совхозных и колхозных полей: влево — земли совхоза, вправо — колхозные угодья.

Всматриваясь в бескрайнюю даль полей, Смирнов спросил Павлова о севе в совхозах и удивился ответу: совхоз Березовский засеял треть плана, а «Восток» — больше восьмидесяти процентов.

— Что же твой Несгибаемый… Ты, кажется, хвалил его.

— Толковый директор, Иван Петрович. У него опыт работы в Сибири большой, этот не подведет.

Вдали показался сеялочный агрегат. На краю поля стояла пара лошадей, впряженных в бричку. На бричке — высокий мужчина с непокрытой стриженной под машинку головой. Он придерживал грузный мешок, поставленный на край брички.

Лязгая гусеницами и звеня дисками сеялок, по полю двигался мощный гусеничный трактор с сеялками на прицепе. Вот он приблизился к бричке, начал разворачиваться, и от сеялок отделились трое парней с лицами, запушенными пылью. Первый, подбежав к бричке, ловко принял мешок на плечо и — бегом к сеялке. То же сделал второй, третий, потом опять прибежал первый.

Смирнов поглядывал на свои часы. Пока разворачивался агрегат, сеяльщики успели поднести по два мешка с семенами.

— Вот это хорошо! — похвалил Смирнов и долго провожал взглядом трактор с красным флажком на радиаторе.

А тем временем появился мотоцикл с двумя седоками: приехал бригадир Орлов и агроном Вихрова. Тут же подоспел паренек на оседланной лошади. В его руках два судка: привез обед сеяльщикам. Поставив судки на землю, паренек подбежал к пустым мешкам, оставленным на полосе, подобрал их и, вскочив на бричку, ударил вожжами по коням.

А высокий, со стриженой головой человек направился к приезжим. Это и был Иван Иванович Соколов. Пока на его лошади ездили за обедом, он сам подменял возчика семян.

— Председатель колхоза товарищ Соколов! — отрекомендовал Павлов.

Протянув Соколову руку, Смирнов сказал:

— Ну что ж, товарищ председатель, докладывайте о севе.

Соколов узнал секретаря обкома, явно смутился и оглянулся на подошедших Вихрову и Орлова, словно искал у них поддержки. Он вытянул руки по швам и, глядя не на секретаря, а куда-то в поле, сказал:

— Отстаем, понимаешь…

— Вот видишь! — повернулся Смирнов к Павлову. — Председатель признает отставание.

— Тут, понимаешь, не наша вина, — продолжал Соколов. Чувствовалось, что самообладание к нему возвращалось. — Весна маленько запоздала…

— Тавровскому району, вашему соседу, весна не помешала: пшеницу закончили сеять.

— Зато в Тавровском районе доброго хлеба никогда не собирали! — воскликнул Орлов.

Смирнов посмотрел на молодцеватого парня.

— А вы кем работаете?

— Бригадир тракторной бригады Орлов!

— Боевой, видать, а вот с севом завалил…

— У нас, Иван Петрович, все агрегаты перевыполняют нормы. Вчера в среднем полторы дали. Все трактористы премии получили.

— Какие же это премии?

— Мы тут на правлении решили, — совсем осмелел Соколов, — ударную неделю объявили, и за сверхплановый посев каждому агрегату дополнительно три килограмма хлеба за гектар.

— Такое мероприятие мы во всех колхозах ввели, — вставил Павлов.

— Победителей надо поощрять, — согласился Смирнов и обратился к Орлову: — А если бы массовый сев начать на пятидневку раньше… Что мешало?

— Агрономы! Зинаида Николаевна не разрешала.

Смирнов поглядывал на Вихрову и старался вспомнить, где он встречался с ней. И вдруг вспомнил, что это она зимой выступала на областном совещании. Но Вихрова сильно изменилась, лицо ее обветрело, загорело.

— А товарищ Вихрова что скажет? — мягче спросил Смирнов. — Почему раньше не начали?

Вихрова не растерялась. Больше того: она ждала такого вопроса, и ответ на него был подготовлен.

— Потому что природа не разрешала, Иван Петрович. — Она торопливо рассказала о намеченных планах агротехники и как они выполняются.

Иван Петрович побывал у других сеялочных агрегатов. Уже прощаясь, сказал:

— Видно, что здесь есть хозяева. А о сроках сева советую подумать получше… для будущего.

— Мы всю зиму думали, — улыбнулась Вихрова. — Честное слово, Иван Петрович! А пшеницу нынче мы так сеем: половину раннеспелого сорта в первый срок, затем позднеспелую, а потом опять раннеспелую.

— Чего вы этим достигаете?

Вихрова сказала, что это важно при уборке: раннеспелая, посеянная в первый срок, будет готова к уборке дней на десять раньше остальных, это даст разрядку в период уборки, предотвратит потери от осыпания.

По дороге в «Труд» Смирнов говорил Павлову:

— Вот у таких хозяев надо учиться, Павлов. У них смотри как: все рассчитано, даже и уборка учтена. Вот как надо хозяйничать.

А Григорьев, которого нашли в поле, тоже у сеялок, на вопрос: «Почему отстали с севом?» — ответил просто:

— Мы делаем, как у Соколова: как они, так и мы.

Павлов чувствовал, что такой ответ, сказанный два часа назад, мог быть расценен Смирновым иначе, чем теперь. Когда поехали дальше, он сказал Павлову:

— Видишь, как! Понял, что за Соколовым можно тянуться — не подведет. Разумно делает! Очень правильно.

— Теперь, Иван Петрович, посевная перешла в разряд обыкновенных работ. Это, конечно, при условии, что хозяйства нормально подготовились к севу: напахали паров и зяби, отремонтировали технику. И хорошо бы, Иван Петрович, не устанавливать дату начала сева для районов, не прибегать к этому шаблону.

— На самотек пустить? — усмехнулся Смирнов.

— Нет, не сковывать инициативу. Почему требуем начать сев пораньше? Потому что боимся запоздать с окончанием сева, поставить запоздалые посевы под угрозу осенних заморозков. Но ведь в каждом районе есть хозяйства, в которых подобные опасения совершенно излишни, эти хозяйства могут посеять все культуры в самые лучшие сроки, и они хорошо знают эти лучшие сроки. Да и все агрономы знают, что, например, в нашем районе пшеницу можно спокойно сеять до двадцатого мая, а раннеспелые сорта и до двадцать пятого. Главное, землю вовремя подготовить, а сеять стало просто. Теперь в самые лучшие сроки будем сеять!

— Посмотрим, посмотрим, — усмехнулся Смирнов.

7

В один из жарких июльских дней Павлов возвращался домой с кустового сибирского совещания. Участники совещания от имени сибирских хлеборобов взяли обязательство: дать в закрома Родины миллиард пудов хлеба!

На этом совещании выступал и Павлов. Вклад Дронкинского района определился в девять миллионов пудов — это больше, чем за все три предшествующих года.

Выбраться из города в эти дни оказалось не так-то просто. Все дороги, ведущие на юг, были забиты автомашинами. И лишь за городом машины ускоряли бег. Путь Павлова проходил по старинному большаку.

Многое перевидел этот старый тракт. Когда-то по нему тянулись обозы с хлебом и разными товарами для Казахстана, а навстречу двигались многотысячные отары овец. В буранные сибирские зимы тракт заносило снегом, он засыпал до весны, а по необъятным степным просторам свободно разгуливал ветер, чувствуя себя полновластным хозяином этих мест.

Многое изменилось за последние годы по обе стороны тракта. От него протянулись профилированные дороги к вновь созданным совхозам и МТС, в колхозы. И не по ковыльным степям пролегает теперь тракт. Кругом, сколько охватывает глаз, раскинулось хлебное поле. Изменился и сам тракт: с помощью машин его высоко приподняли над степью и принарядили — покрыли асфальтом…

Павлов решил заехать в колхоз «Сибиряк».

В кабинете Соколова, кроме него самого, сидели Дмитриев, Вихрова, Орлов.

Вихрова тоже была на совещании. По всему видно, что она только что приехала: на ней праздничный наряд — голубое шелковое платье с бантом на груди, на голове легкая косыночка.

— Продолжайте, продолжайте, Зинаида Николаевна! — подбодрил Павлов Вихрову, умолкшую, как только он вошел.

Она продолжала:

— Знаете, Иван Иванович, очень интересно было! Помните, в прошлом году вам досталось за то, что вы считали главной задачей убрать хлеб, поэтому и машины послали в первую очередь на разгрузку зерна от комбайнов. Помните?

— Как не помнить…

— А нынче другая установка. Я даже записала…

Вихрова достала блокнот участника совещания, нашла нужное место и начала читать: «Было бы более правильным использовать автомобильный парк прежде всего для бесперебойного обслуживания комбайнов. Зерно из-под комбайнов будем временно хранить в поле, в бунтах, на специально подготовленных токах… А когда хлеб будет убран, то можно бросить все машины на вывозку зерна на элеватор. В этом случае мы сбережем хлеб и выиграем на уборке урожая».

— Так и говорили?

— Я дословно записала!

— И я подтверждаю, — улыбнулся Павлов.

— Так это же главное! — оживился Соколов. — Дошел наш голос, понимаешь… Это самое главное!

Уже темнело, когда Павлов с Соколовым пошли по хозяйству. Вот центральный ток. Здесь многое изменилось с прошлого года. Появился склад на две тысячи тонн зерна, рядом с механизированным амбаром стояли две мощные сортировки.

В лесочке, по соседству с током, дымили большие котлы. Из лесочка вынырнул Савелий Петрович и с ходу начал докладывать Соколову:

— Все на мази, Иван Иванович! Свет провели, лампочек этих самых понавешали, что в цирке, — кивнул он головой в сторону тока, — сегодня всю ночь заливать будем, варево скоро закипит, — махнул он рукой на большие котлы, возле которых суетились девушки-шефы — мастера асфальтового дела.

Оказывается, Савелия Петровича утвердили заведующим колхозным током. Он повел Павлова на другую сторону тока, где устанавливались автомобильные весы.

Обходя обширный ток, подготовленный под заливку асфальтом, Соколов остановился возле выстроенных в ряд восьми зернопогрузчиков.

— В прошлом году один кое-как выпросили, а нынче видите! — радовался он. — Тоже машина очень хорошая, только по нашему хлебу надо бы посильнее.

Когда они уходили, над асфальтируемой площадкой зажглись электрические лампочки. До них донесся голос Савелия Петровича:

— Так-так, красавицы мои! Поднажмем и к утру, скажу я вам, весь колхоз удивим… Верно я говорю?

По другую сторону березовой рощи раскинулась строительная площадка. Над землей вырастал кирпичный фундамент большого строения.

— Тут наш культурный уголок будет, — провозгласил Соколов. — Клуб начали, а потом и школу построим по соседству.

— У вас же есть клуб.

— Маловат, да и староват. Вообще-то можно бы подождать, но молодежь покою не дает. Зина — их вожак, а она член правления… А тут еще и Савелий Петрович на их стороне. Восемьсот тысяч все же… Ну в эту сумму и духовой оркестр, и бархатные занавеси, и отопление паровое. Комсомольцы так вопрос ставят: надо, чтобы в деревне насчет культуры было не хуже, чем в городе. Тогда к нам люди поедут. А оно и правда, — Соколов чему-то улыбнулся и остановился у угла строящегося здания. — У нас тут есть одна семья из целинников. Сам-то хозяин — электрик, на нашу станцию устроился, а к нему родные из Белгородской области приехали. Погостили с недельку — и в контору: возьмите в колхоз. И что бы ты думал им понравилось? Да этот самый клуб! Они где-то в рабочем поселке живут, в прошлом крестьяне. Вот и говорят: раз колхоз замахнулся двухэтажный клуб из кирпича строить, значит, забогател… Вчера телеграмму прислали: сами едут и еще восемь семей других привезут. Надо встретить как следует. Раз люди по своей охоте едут, значит, надолго!

8

Уборка оказалась трудной. Впервые в широких масштабах была применена раздельная косовица зерновых. И поначалу не все шло удачно: подкосили хлеба — начались дожди, валки на многих полях прибило к земле.

И в эту страду Павлов лишний раз убеждается, что шаблонные установки наносят большой ущерб делу. Вот он на полях Березовского совхоза, подходит к валкам, внимательно присматривается к колосьям: не прорастает ли в них зерно, просовывает руку под валок, удовлетворенно произносит:

— Висит!

Он уже убедился: если валок висит на стерне, то зерну ничего не делается. Но на поле совхоза «Восток» картина совсем другая. На нем не видно ни копен обмолоченной соломы, ни валков. Павлов стоит задумавшись: здесь гибнет хлеб. Хотя пшеница была редкой, низкорослой, ее все равно скосили на свал, стебли провалились на землю, зерно портится.

На соседнем поле показался комбайн. На его мостике рядом с комбайнером стоял Быстров. Увидев Павлова, он соскочил на землю.

— Почему такие низкорослые хлеба косите на свал?

— Так здесь все почти низкорослые.

— Значит, и мизерный урожай, выращенный с вашей помощью, вы решили доконать?

— Не понимаю. Установка — косить только на свал!

— А вы понимаете, что на соседнем поле хлеб уже загублен?

— Так ненастье же. Все газеты пишут о плохой погоде, стихийное бедствие…

«Вот кто губит урожай, хотя сам этого не понимает», — с горечью думает Павлов и шагает к остановившемуся комбайну.

— Ну как, Виктор Павлович?

— Я бы сказал, худо, Андрей Михайлович, — мрачно ответил комбайнер. — Для сводки работаем, не для дела. Раз уж вырастили такой неказистый хлебушко, надо его сразу и молотить. А то шумят: уберем прогрессивным способом! Только думается, что прогрессивный способ тогда хорош, когда с умом применяется. На хорошем хлебе и раздельная хорошо получается. Глядел я вчера в Березовском — радоваться только. А на наш хлебушко пока только старый способ и подходит… Вы на том поле видели? Провалился на землю, теперь его и граблями не выцарапать, и комбайном не взять… А потом, Андрей Михайлович, придумал же кто-то: комбайном косить на свал, — он развел руками и удивленно пожал плечами. — Вы только посчитайте, что получается! У меня комбайн на тяге гусеничного трактора, как и у других. Значит, два мощнейших мотора заняты детской работой… Вон на том поле жатку таскает «Беларусь» и больше моего скашивает. У меня сто лошадиных сил валок укладывают, а у него двадцать пять управляются.

— Твое мнение, Петр Петрович? — спросил Павлов.

— Раздельную уборку не я придумал, и комбайнами косить не моя установка. Жаток мало, потому и косим так…

— А правильно делаем? По-государственному?

Быстров промолчал. Павлов посоветовал низкорослую пшеницу убирать, как выразился комбайнер, «по старому способу».

В тот же день Павлов встретился с Григорьевым.

— Центнеров по четырнадцать возьмем! — радовался он. — Но все же я только теперь понял, Андрей Михайлович, что земля сторицей платит. Возьмите нынешний год. Мы все на своих полях делали так, как и у Соколова. Ну буквально все! А он центнеров двадцать возьмет! Земля у него не запущена, а нашу, как наш агроном говорит, надо в чувство приводить правильными севооборотами.

С каждым днем нарастал темп уборочных работ. Но во время ненастья сорван график по сдаче хлеба. И в Дронкино появился Кролевец.

Павлов знал, что в области о Кролевце отзывались так: этот любую кампанию провернет! И действительно: куда поедет Кролевец, оттуда вскоре поступают сводки об успехах. Правда, поговаривали о своеобразных приемах Кролевца по «организации» рапортов.

Приехав в Дронкинский район, Кролевец дал Павлову задание: в течение двух суток оформить в сдачу все намолоченное зерно.

Такое требование не могло не вызвать удивления, хотя принципиально оно исходило, казалось бы, из здравого расчета. На радиосовещании Смирнов сказал примерно так: чтобы выполнить задание по сдаче хлеба в очередной пятидневке, достаточно подготовить к сдаче лишь то зерно, которое уже намолочено и лежит на токах. Но в толковании Кролевца все это было искажено до неузнаваемости. Первое столкновение имело место у Несгибаемого. Изучив совхозную сводку, Кролевец требует:

— Надо оформить еще четыре тысячи тонн.

— И семена оформить? — удивился Несгибаемый.

— Последующим намолотом перекроешь.

— Нет, товарищ Кролевец, семена я оформлять не буду!

— Ты что, умнее всех хочешь быть?

Кролевец уехал, установив Несгибаемому задание: в течение двух дней сдать государству четыре тысячи тонн.

В колхозе «Труд» на защиту семян стал агроном Шувалов. Он не знал Кролевца и заявил решительно:

— Знаете, товарищ уполномоченный… Наш колхоз каждый год без своих семян оставляли, но нынче без семян не останемся.

Григорьев поддержал агронома.

К Соколову Кролевец даже не поехал. Но, уезжая в Тавровский район, он сказал Павлову, что план хлебосдачи надо завершить в течение пяти дней.

Павлов позвонил Смирнову. Тот ответил так:

— Прими, товарищ Павлов, решительные меры к усилению сдачи.

Павлов начал принимать меры. Он держался той точки зрения, что отрыв руководителей в разгар работы всегда отражается на деле. В эту страду к вызову людей райком прибегал лишь в крайних случаях. Сейчас возникла такая крайняя необходимость. На вечер вызваны все председатели колхозов, директора совхозов и МТС, актив райцентра. Обсуждался один вопрос: усиление темпов хлебосдачи. На токах скопилось много зерна, его почти хватало на завершение плана, значит необходимо все товарное зерно довести до сдаточных кондиций и оформить его в сдачу на глубинке.

Павлов услышал много разумных советов. Особенно дельным было выступление заместителя Соколова Дмитриева. Он заявил, что их колхоз за шесть дней просушит и отсортирует все зерно, скопившееся на центральном току. Но на току второй бригады, где сушилок нет, приняты меры другого порядка: там зерно в ночное время сортируют с помощью комбайнов — два комбайна за ночь успевают очистить столько, сколько намолачивают за день десять комбайнов. А если зерно своевременно очищается от сора и зелени, оно меньше подвергается самосогреванию. Поэтому за новшество ухватились все. Это же был выход из трудного положения.

Григорьев обратил внимание на лучшее использование зерносушилок на местном хлебоприемном пункте.

Теперь Павлов имел полную ясность с делами по каждому хозяйству. Были установлены суточные задания на каждую зерносушилку. Колхозам, не имеющим своих сушилок, выделен дополнительный автотранспорт, чтобы усилить вывозку влажного зерна на склады «Заготзерно». А чтобы обеспечить круглосуточную работу всех сушилок и сортировок на пункте, туда направили сто человек из числа рабочих и служащих райцентра.

И уже на другой день, побывав в нескольких хозяйствах, Павлов видел плоды ночного совещания. Заработали бездействовавшие до этого сушилки, ночью на токах появились комбайны, и они действительно хорошо работали и как сортировки.

Через три дня Кролевец появился в Дронкино и сказал Павлову, что район может завершить план хлебосдачи за одни сутки, если оформит в сдачу намолоченное зерно.

Павлов имел другие расчеты. Если обмолот и подработка зерна пойдут так, как в последние дни, то через пять дней план по сдаче хлеба будет выполнен.

— Твой расчет никому не нужен! — заявил Кролевец. — Зерна хватает, все равно сверх плана будешь сдавать, а так… другие районы вперед отрапортуют, хотя хлеба у них меньше, чем у тебя.

— Разве наша главная задача в том, чтобы быстрее получить квитанцию и отчитаться? — спросил Павлов.

— Демагогия! — рассердился почему-то Кролевец. — За сутки выполним!

И что странно: Кролевец сдержал слово. Он забрал с собою директора «Заготзерно» и лаборанта, за несколько часов объехал все совхозы района, заставил директоров оформить в сдачу все зерно, засыпанное на фураж скоту. Квитанции на сдачу оформлялись сразу, на месте.

И на другой день областная газета сообщила: Дронкинский район выполнил план сдачи хлеба. В передовой статье упоминалось и о секретаре райкома Павлове, сумевшем возглавить соревнование на хлебосдаче.

Кролевец уехал в Тавровский район «организовывать» рапорт. Но в тот же день к Павлову приехал Балыков и заявил, что Кролевец заставил его оформить в сдачу все фуражное зерно по бункерному весу.

— Но после сортировки и сушки чистого зерна остается меньше процентов на пятнадцать, — объяснял Балыков. — А это значит, что у нас не хватит тонн пятисот зерна, чтобы рассчитаться по оформленной квитанции.

После некоторого раздумья Павлов отправил письмо в обком. Оно начиналось словами: «Считаю долгом коммуниста доложить о неправильных действиях товарища Кролевца…»

Дронкинский район значительно перевыполнил план хлебосдачи, в закрома государства сдано свыше девяти миллионов пудов зерна. А лицо Несгибаемого хмуро, голос сердитый.

— Скот свой без концентратов оставили, — бросает он. — Помог нам товарищ Кролевец, а вы смирились…

— Ну что ж, — тихо проговорил Павлов. — Будем считать, что в этом конкретном деле допустили ошибку… Но ведь во всех совхозах так.

— Нет, не во всех! — решительно возразил Несгибаемый. — Это только в нашем районе да еще в двух-трех, где товарищ Кролевец прогулялся…

— Давай-ка, Михаил Андреевич, больше думать о резервах повышения урожайности, тогда все эти вопросы о фураже сами по себе отпадут…

— Резервов много, Андрей Михайлович. Вот тебе резерв: урожай в районе по отдельным хозяйствам даже в нынешнем благоприятном году колебался от шести и до…

— До двадцати… — подсказал Павлов.

— Вот видите! В совхозе «Восток» Балыкову разве нельзя было собрать столько, сколько и у нас — по семнадцати? Можно! И еще резерв — целину беречь!

Несгибаемый встал, подошел ближе к Павлову. Он заговорил о том, что надо на бывшей целине быстрее вводить правильные севообороты, напомнил, что весной имели уже место пыльные бури, а это страшное зло, если не принять срочных мер, может унести весь плодородный слой почвы, земля родить перестанет.

Павлову вспомнилось, что в сельхозинституте профессор Романов говорил примерно то же самое: с распашкой целины поглощение солнечных лучей почвой стало более сильным, а это отразилось на водном режиме, усилилось испарение влаги. Романов считает, что нужно быстрее вводить севообороты, полезащитное лесоразведение, внедрять посевы многолетних трав из числа тех, которые хорошо растут и в степных условиях.

9

В записной книжке Павлова в эту зиму появилось много новых записей. Вот некоторые из них:

«Почему же, спрашивается, мы в условиях социалистической системы хозяйства, при наличии колоссальных технических возможностей не можем сделать так, чтобы опыт передовых хозяйств был перенесен и применялся во всех колхозах и совхозах. Никаких объективных причин здесь нет. Все зависит только от уровня руководства…»

Это запись из обращения ЦК КПСС и Совета Министров СССР к труженикам сельского хозяйства.

Павлов делал подобные выписки не из любви к цитатничеству. Выписанные собственной рукой, эти «узловые моменты» лучше врезывались в память. Даже беглый просмотр записей в книжке всегда давал толчок мыслям, действиям. Перечитывая свои записи, Павлов всякий раз как бы примерял их к работе райкома. Отрадно, что их партийная организация правильно нацелилась на решение главных задач. Значит, прав был он, когда сам занялся изучением опыта колхоза «Сибиряк», значит, правы делегаты партийной конференции, когда обратили внимание райкома на опыт Соколова.

Утром Павлов поехал в Березовский совхоз.

Несгибаемый оказался в конторе: просматривал окончательный вариант промфинплана.

— Ну, Михаил Андреевич, претензий теперь не имеешь? — улыбнулся Павлов. — Сам планы составляешь.

Павлову и самому приятно вспомнить, что в области их план посевных площадей на этот год оставлен без изменений — ни единой поправки! Начальник управления сельского хозяйства сказал Павлову, что Кролевец посоветовал никаких изменений в план Дронкинского района не вносить, потому что Павлов к «самому» вхож.

Зазвонил телефон. Несгибаемый поднял трубку, бросил:

— Иду… С Андреем Михайловичем. — И пригласил Павлова завтракать.

Павлову давно хотелось посмотреть, как устроился Несгибаемый. Последнее время он часто думал о нем. Он чувствовал в Несгибаемом человека сильной воли, умного. Сколько дельных предложений вносит он всякий раз на совещаниях, заседаниях бюро, просто в беседах. И все обоснованно, продуманно, веско.

Несгибаемый занимал квартиру из трех комнат в сборнощитовом доме. В столовую, где Павлов сидел на диване, доносились из соседней комнаты звуки, напоминающие расточку металла.

— Это наш механизатор, — пояснил Несгибаемый.

Там жил его сын Андрей. Учился он в районном центре, а сейчас каникулы. В его комнате небольшой столик, к нему привинчены тиски. На столе — инструменты.

Павлов вспомнил о своем сыне, тоже Андрее. Он учится в девятом классе. Жена досадовала, что парень сдружился с не совсем хорошей компанией. А Павлову нет времени заняться сыном, да и на жену надеялся. Она сама учительница. И сейчас у него мелькнула мысль отправить своего Андрея на все лето сюда, пусть поработает вместе с сыном Михаила Андреевича.

Несгибаемый сказал просто:

— Отдадим сыновей в обучение хорошему комбайнеру!

За завтраком разговор зашел о стиле руководства.

— Уж очень много мы говорим о совершенствовании стиля руководства, — начал Несгибаемый. — За этими разговорами часто не замечаем, что стиль-то ошаблонивается. По каждому поводу нам, как маленьким детям, спешат напомнить: товарищи, не забудьте — не за горами посевная, надо ремонтировать сеялки и тракторы. Или: скоро сенокос, не забывайте. А сами директивы? Как писали двадцать лет назад, так многие бумаги и теперь пишутся. Правда, в последние годы модно стало писать такие слова: примите дополнительные меры! А вот подсказать эти дополнительные меры не в каждой бумаге решаются.

— Что ж, бумаг не писать совсем?

— Вообще и сократить их надо, а главное, писать их как-то почеловечней, с душой. А то читаешь иную директиву и чувствуешь, что писалась она только «для порядка» — должен какой-то отдел по своей линии дать указание, вот и пишет.

Несгибаемый заговорил вдруг тепло, взволнованно:

— Никогда в жизни не забыть мне, Андрей Михайлович, одного письма… Было это в годы войны. Трудно было работать, кое в чем отставал тогда наш совхоз… И вот, знаете, приходит мне письмо, именное. Официальный бланк Наркомата совхозов, а текст чернилами написан — случай небывалый. Глянул на подпись: Лобанов! Наш нарком!.. Сам написал, от руки… А как написал! До сих пор помню… «Я внимательно ознакомился, по сводкам правда, с положением дел в вашем совхозе, беседовал с товарищем, побывавшим у вас в хозяйстве, и мне хотелось обратить ваше внимание на такие обстоятельства…» Понимаете: обратить внимание! При тех недостатках нынче управление прислало бы письмо, которое наверняка начиналось бы так: «Отмечаю вашу полнейшую бездеятельность…» — или что-то в таком роде. А нарком понимал, что и нам трудно. И вот он «обратил внимание», а это сильней действует, чем любая ругань. «Обращаю внимание…» — еще раз произнес Несгибаемый. — Помню, собрал я своих помощников, каждому дал письмо прочесть. А в письме, между прочим, говорилось, чтобы я посоветовался со своими зоотехниками, с доярками и попробовал бы искать резервы для улучшения дела. А потом концовка, Андрей Михайлович… «Если найдете пути к устранению замеченных недостатков, сообщите, пожалуйста. А также, если трудности не преодолимы своими силами, напишите мне. Правда, учтите, что мы, к сожалению, большими резервами не располагаем». Вот образец, Андрей Михайлович. Тогда, помню, у нас такое началось! За право сообщить наркому, что есть у нас порох в пороховницах! И мы нашли этот порох и месяца через два или три послали ответ. Поправилось у нас и с молоком, и с другими делами.

— А помощи попросили?

— Попросили, — улыбнулся почему-то Несгибаемый. — Правда, эта просьба не имела отношения к нашим недостаткам в животноводстве. Мы просили выделить нам один грузовичок, хотя бы из старых.

— И выделил?

— Новую полуторку дали!

— Министр не может каждому директору личные письма слать, — заметил Павлов.

Но Несгибаемый возразил:

— Каждому и не надо. А вот в трудные минуты… Да что министр! — махнул он рукой. — Пусть бы начальник отдела написал душевное… Но не было этого… И еще, Андрей Михайлович… Когда отстаем, ругать нас нужно. Может, деликатно, как нарком сделал, может, строго — кто как научился. А вот если иной раз в трудных условиях дело хорошо сделано — понимаете? — ведь за это надо бы поощрить. Не премией — нет. Премии заранее оговорены. А теплым словом. Почему, скажем, не написать записочку: вот, мол, Михаил Андреевич, ваш коллектив неплохо поработал в таком-то квартале. Мне, мол, приятно было узнать об успехах вашего коллектива, о том, что ваш совхоз вышел, наконец, из прорыва. Ну, а затем можно добавить: так держать! Или что-то в этом роде, но по-человечески, по-товарищески. Чтобы ты чувствовал, что за твоей работой следят, переживают вместе с тобой неудачи, радуются удачам. У нас часто боятся похвалить: испортишь, мол, похвалой, зазнается товарищ… Глупо это, несерьезно. Принцип оплаты у нас — по труду. Скажем, тракториста не боимся испортить высоким заработком, а руководителя боимся испортить теплым словом…

— Хорошо, Михаил Андреевич… А вот ты своим управляющим писал письма? Такие, как тебе нарком прислал?

Несгибаемый рассмеялся:

— Грешен, не писал… Видать, воспитание сказывается… — Потом заговорил серьезней: — Писем не писал: почти каждый день видимся… А вот поощрить за хорошее дело — это применял. И сам убедился: очень полезно. А главное, очень оно нужно — слово одобрения. Управляющие наши работают много, отдыхают мало. Тут только теплое слово и компенсирует недостаток времени для отдыха…

Павлов уезжал от Несгибаемого с множеством новых мыслей, навеянных беседой с ним. И на этот раз он более решительно сказал себе: «Несгибаемый — вот тип современного руководителя!»

10

Вечером в районном клубе председатель облисполкома вручал правительственные награды.

Орден Ленина вручен Несгибаемому, затем Павлову. И вот на сцене Иван Иванович Соколов. Он как-то нерешительно протягивает свою большую руку, лишь тремя пальцами попадает на теплую ладонь поданной ему руки. Предоблисполкома сам прицепляет к темно-синей гимнастерке Соколова орден Ленина, еще раз пожимает ему руку. Иван Иванович поворачивается лицом к залу, хочет что-то сказать. Зал заметно притихает.

Однако, подумав немного, Иван Иванович низко поклонился людям в зале и произнес лишь два слова:

— Спасибо, товарищи!

В перерыве возбужденные люди поздравляют друг друга, желают новых успехов в труде.

К Соколову, оттесненному оживленной толпой в угол фойе, пробралась Вихрова. На лацкане ее жакета орден Трудового Красного Знамени.

— Иван Иванович!.. Дорогой Иван Иванович! Спасибо вам! — В порыве нахлынувших чувств она целует Соколова в щеку. — Спасибо вам, — уже тише произносит она.

— Говори спасибо Советской власти, а мне чего…

— Первое спасибо всегда учителю! — восклицает Зина.

— Вот-вот, понимаешь… А кто нас всех учит?

Сюда же в угол пробился и Савелий Петрович с орденом «Знак Почета» на груди. Он тянул за руку Григорьева.

— Получил орден Трудового Знамени, теперь увиливает… А еще сосед! В русском, скажу я вам, обычае вспрыснуть радость! Не кажинный год ордена дают!

Павлов переводит взгляд на других. Вот Шувалов, агроном из «Труда». Возбужден, радостен. Награжден «Знаком Почета». Вообще к Шувалову удивительно быстро вернулась решительность суждений, смелость. Когда на совещании подводились итоги года, он попросил слова одним из первых и очень дельно говорил о путях освоения севооборотов в своем колхозе. «Этот обрел крылья», — думает Павлов, и ему самому приятно от сознания этого. Ведь и он помог Шувалову… Ему вспомнился утренний разговор с Несгибаемым. Разве вот то, что происходит сейчас, — не теплое поощрение заслуг? Не заменяет это теплых писем? Он отыскал Несгибаемого, сказал ему:

— Вот и поощрение за хорошую работу.

— Я понял, Андрей Михайлович… Тут самые передовые. А сколько тысяч средних, без которых не свершишь большого, общего дела? И те, средние, теперь особенно нуждаются в теплом слове…

И вот что-то похожее на это произошло после перерыва, когда продолжалось вручение орденов и медалей.

Медаль «За доблестный труд» вручалась колхознице из артели «Труд» Петровой. Получив награду, она повернулась лицом к залу. Все притихли.

— Большое спасибо, товарищи, за награду… Правительству нашему спасибо! Только я, товарищи мужики, хотела и другое сказать…

— Почему мужики? А женщины! — кричат из зала.

— А я к мужикам! Неудовольствие хочу высказать, вот что! — сразу сердито заговорила Петрова. — А неудовольствие мое вот какое… Поглядишь летом на поля — все бабы и бабы. На прицепе — бабы, на токах только они и есть, на огороде общем — опять бабы, на ферме — там сплошь женщины. А поглядите теперь сюда вот, — она развела руками, — все ордена мужикам! За орденами-то, почитай, только мужики приехали!

В зале смех, затем бурные аплодисменты.

Павлов чувствует, что лицо его стало пунцовым. «Как же сами мы этого не заметили? Из трех сотен награжденных только одиннадцать женщин…»

Прощаясь с Павловым, председатель облисполкома усмехнулся:

— А здорово эта женщина, а? Здорово!

Павлов глядел на председателя и не мог понять: то ли сам инцидент ему понравился, то ли он все же почувствовал, сколь тягостен упрек и ему, и Павлову, и другим товарищам, брошенный колхозницей.

Сам же он чувствовал себя плохо. Торжественный вечер для Павлова был испорчен. Масла в огонь подлил Быстров. Подойдя к Павлову, не без ехидства сказал:

— Рядовая, а разобралась в наших ошибках…

Павлов наблюдал за Быстровым. Всем своим поведением тот выражает свое неудовольствие. Но какая разница в негодовании Быстрова и рядовой колхозницы Петровой. И Павлов бросил с несвойственной ему резкостью:

— Она-то разобралась, вот мы с тобой — не совсем!

— Самокритика, говорят, — вещь полезная, — усмехнулся Быстров и отошел в сторону.

Совсем по-другому реагировал Несгибаемый.

— Вот как, Андрей Михайлович, — сказал он. — Колхозница разобралась в вопросе. Люди в деревне не те стали.

11

В районной газете появилось сообщение селькоровского поста из совхоза «Восток», которое заставило Павлова еще раз подумать о некоторых своих выводах. Ему было приятно видеть возмужание руководящих кадров. Особенно нравился ему Несгибаемый. Он стал еще более решителен и настойчив в своих предложениях, всегда подкрепленных убедительными цифрами.

А цифры эти, как теперь выяснил Павлов, подготавливал экономист совхоза Бородин. Это был немолодой уже человек с седоватым ежиком на голове. Он и раньше работал с Несгибаемым, вместе с ним переехал на целину. У Бородина множество анализов на основе отчетов и других совхозов области. Этими анализами Бородин «покорил» и Павлова. Например, как агроном он знал о влиянии перекрестного сева на урожай: это прибавка в полтора-два центнера зерна на гектар. А почему нет решительной борьбы за эту прибавку? Почему совхозы и МТС планировали незначительные площади для перекрестного сева? Боялись затянуть его?

Бородин говорил Павлову:

— У нас есть данные за все три года… Средняя прибавка от перекрестного сева — сто шестьдесят килограммов с гектара. Однако в прошлом году у нас рядовых посевов было четырнадцать тысяч гектаров. Значит, мы по своей вине недополучили 22 400 центнеров зерна. Если его скормить коровам, то можно надоить почти пятьдесят тысяч центнеров молока, а если свиньям, то можно получить пять тысяч центнеров мяса. А Михаил Андреевич, — кивнул он в сторону Несгибаемого, — испугался, когда в плане этого года мы наметили надоить двадцать тысяч центнеров молока и получить три тысячи центнеров мяса. И он прав…

— Как же прав? — удивился Павлов.

— Концентратов мало. А если бы вот эту прибавку от перекрестного сева оставить в хозяйстве, тогда названные мною цифры реальны.

Павлов проверял расчеты: все было правильно. Мысленно прикинул: сколько же за прошлый год недобрано хлеба по району? Получилась страшная цифра: больше миллиона пудов! И только потому, что пренебрегли одним агротехническим приемом, в эффективности которого никто не сомневается. Миллион пудов! Павлов горько усмехнулся, вспомнив, с каким трудом удалось ему в облисполкоме добиться наряда на тысячу тонн концентратов. Это для всего района. А семнадцать тысяч тонн на своих полях не захотели взять.

— Алексей Антонович своими цифрами в могилу раньше времени сведет, — усмехнулся Несгибаемый.

— Цифры — вещь упрямая, дорогой мой, — отпарировал Бородин. — А вот анализы по белку…

— Подождите, Алексей Антонович, — остановил его Несгибаемый. — В наш план на этот год внесите поправки: все зерновые только перекрестно и узкорядно!

— Очень хорошо! — обрадовался Бородин.

— А разве раньше ты не знал этих анализов?

— Знал, Андрей Михайлович. Только на молоко и на мясо Алексей Антонович не переводил…

— Я только сегодня сделал этот расчет.

Экономист оказался хорошо эрудированным и в вопросах животноводства. Он доказывал, что пренебрежение к производству белковых кормов приводит в их совхозе к напрасной трате третьей части кормов.

— Вы знаете, дорогой мой, — заспешил Бородин, видя, что его слушают внимательно, — по зоотехническим нормам на каждую кормовую единицу необходимо иметь около ста граммов переваримого белка… И если, скажем, белка оказалось только шестьдесят граммов, как у нас в эту зимовку, то третья часть наших кормов скармливается совершенно напрасно, просто выбрасывается в навоз, организм животного из тех кормов ничего не извлекает. Понимаете?

Павлов начинает понимать, что вот это-то и есть конкретная экономика. А то, что они разбирали до сих пор на экономических семинарах, было намеком на экономику. Он попросил Бородина подготовить лекцию, чтобы прочесть ее на районном семинаре, на который пригласят всех руководителей и специалистов колхозов и совхозов.

Бородин охотно согласился.

— Что ж ты не говорил о таком человеке? — укорял Павлов Несгибаемого. — Это же клад!

— А про клад рассказывать нельзя, — рассмеялся Несгибаемый. — А то, говорят, потеряешь.

Несгибаемый был недалек от истины. Павлов несколько раз заезжал за Бородиным, возил его в колхозы и совхозы, чтобы он выступил с лекциями-анализами. А недавно заикнулся о переводе Бородина в райплан. Но Бородин решительно отказался, сказал, что привык работать в совхозах.

Павлов перебирает мысленно других работников. Порасправили плечи Григорьев и его агроном Шувалов. О Соколове и Вихровой говорить не приходится — они на высоте. Хорош и Дмитриев.

Взгляд Павлова снова остановился на сообщении селькоровского поста из совхоза «Восток». Ему уже казалось, что и директор «Востока» Балыков исправляется, стал ездить к Несгибаемому за советом. Но вот селькоровский пост сообщает об очковтирательстве…

Павлов едет в «Восток». Селькоры правы: на ферме оказалось более сорока дойных коров, которые по учету числились нетелями. Таким путем удой коров искусственно завышался.

На бюро райкома Балыков пытался отвести удар, говорил, что все это результат его доверия к зоотехнику и управляющему отделением.

— Людей, обманывающих партию, минуты нельзя оставлять в наших рядах! — гремел негодующий голос Несгибаемого.

Он требовал исключить из партии Балыкова вместе с зоотехником и управляющим. Другие члены бюро оказались более миролюбивы. Быстров долго доказывал, что споткнувшегося надо сначала поставить на ноги, показать ему правильную дорогу, а потом посмотреть, будет ли самостоятельно ходить.

После бюро Павлов спросил Несгибаемого:

— Что, недоволен решением?

— Я подчиняюсь воле большинства, — просто ответил тот. — Но, если бы это было в моей власти, я любого очковтирателя изгонял бы из партии, как злейшего врага строительства коммунистического общества. Очковтиратель — подлейший человек, который неправдой стремится укрепить свой авторитет в партии, возвышаться над другими. Ненавижу таких людей.

12

В начале августа в район приехал Смирнов.

Поездив по полям, он убедился, что урожай выстоял только на парах. А так как паровых полей больше всего было у Григорьева, то колхоз «Труд» по урожаю выходил на второе место в районе. На первом — колхоз «Сибиряк».

— А почему же твой хваленый Несгибаемый прогорел?

— Он не прогорел. У него урожай будет раза в полтора выше, чем в «Востоке»… Но у него паров пока не было, только нынче закладывает…

— Не прикидывал, что дадут пары?

У Павлова такие прикидки есть по каждому хозяйству. На паровых полях урожай по видовой оценке колебался от десяти до шестнадцати центнеров, а на зяби больше семи нигде не ожидалось.

— Во всяком случае, Иван Петрович, пары уже оправдали себя! А ведь после пара и второй и третий хлеба дадут хороший урожай.

Смирнов молча записывал себе цифры, и Павлов воспринял это молчание как команду: так держать!

Смирнов неожиданно спросил:

— А Быстров не потянет за первого?

— Нет, за первого не потянет, Иван Петрович… Поздно. Надо было лет пять тому назад его пробовать.

— А кто бы мог быть первым?.. Из своего актива кого готовишь? Не век же тебе работать в Дронкино. Так кто?

— Несгибаемый.

— А чем он силен?

После рассказа Павлова о Несгибаемом Смирнов пытал его и о других работниках. А потом вдруг спросил:

— А кого вместо Несгибаемого?

— Григорьева… Он председатель колхоза, но директор из него выйдет добрый.

Помолчав немного, Смирнов заговорил о другом:

— После уборки создаем комиссию обкома по проверке Тавровского района. Думаем, тебя председателем комиссии… Так что присматривайся к соседу, заглядывай к нему на поля, на фермы. Твой доклад на пленуме обсудим, надо, чтобы с конкретными предложениями, выводами. Вот так! А теперь съездим к Несгибаемому.

Несгибаемого нашли у мастерских. Перед отправкой на поля он сам прослушивал каждый комбайн и трактор. Увидев Смирнова, торопливо поправил ремень, одернул гимнастерку, заспешил навстречу.

— Когда начнешь уборку? — спросил Смирнов.

— Дня через три жатки пойдут, а за ними и комбайны.

— Что? Напрямую косить?

— Нынче, Иван Петрович, несколько полей оказалось с низкорослыми хлебами, такие косить раздельно нет смысла: затраты большие, а потери возрастают.

Павлов волновался: Несгибаемый не будет кривить душой и может «наломать дров». Но в это время к нему подбежал сын Андрей, загоревший, возбужденный, в новеньком, едва запачканном комбинезоне.

— Здравствуй, папа! Мама здорова?

Смирнов улыбнулся чему-то. А когда сын Павлова по зову комбайнера убежал, спросил:

— Что, техника готовишь?

— Отдали мы с Михаилом Андреевичем своих сыновей на выучку комбайнеру Харитонову… Помните, его орденом Ленина наградили. А наши ребятишки у него помощниками — нынче он на парном сцепе будет работать.

— А теперь накормить двух секретарей сможешь?

— Думаю, что смогу, — улыбнулся Несгибаемый.

Смирнов возобновил разговор об уборке низкорослых хлебов, сказал, что на юге страны делают прерывистые и сдвоенные валки, но все же убирают только раздельно.

— Шаблон, Иван Петрович, во всяком деле плох, — возразил Несгибаемый. — Нельзя забывать, что у южан озимые хлеба, стерня поустойчивей. А у нас только яровые. Ведь яровая-то соломка за свою мягкость считается кормовой, а озимая — подстилочной.

Когда пошли на обед, Смирнов спросил, как ускорить уборку хлебов.

— Сводки надо изменить, — улыбнулся Несгибаемый и, заметив недоуменный взгляд Смирнова, продолжал: — Эту мысль мне подсказал наш экономист Бородин. И мысль дельная… Все мы привыкли ориентироваться на сводки. Если в областной газете напечатали вдруг сводку по посадке картофеля, мы понимаем: начальство настроилось на картофель. Припомните, Иван Петрович, как в прошлом году во всех газетах вдруг начали писать: в такой-то области большой разрыв между косовицей и обмолотом, зерно в валках прорастает. А почему так получилось? — Несгибаемый переждал с ответом. — А вот почему! Скошенный на свал хлеб считается по сводке уже убранным, процентируется к плану уборки. А ведь свалить хлеб — самое легкое дело. У нас некоторые комбайнеры одной жаткой по шестидесяти гектаров в день валили. Вот наш брат и разнюхал: раз сваленный хлеб — это уже процент к плану уборки, значит, вали его. А если построить сводку так, чтобы процент уборки считался только по обмолоченным уже гектарам, тогда и большого разрыва между косовицей и обмолотом не будет.

— Мысль разумная.

После обеда Смирнов долго еще расспрашивал Несгибаемого, и Павлову стало ясно, что район может лишиться ценного работника. Где-то глубоко шевельнулось: зря расхваливал Несгибаемого…

Когда завершили обмолот хлебов, выяснилось, урожай в Дронкинском районе выше, чем во всех соседних. Анализ показал, что эта разница получена в основном за счет введения правильного севооборота.

На пленуме обкома Павлов докладывал о результатах проверки Тавровского района. Бригада, составленная из секретарей райкомов и специалистов сельского хозяйства, провела большую работу. Павлов брал с собой и экономиста Бородина. Материал получился поучительный. Павлов высказал свои критические замечания и в адрес Кролевца, который три последних года был неизменным уполномоченным по Тавровскому району, но за эти три года район не улучшил своих показателей, по урожаям занимает одно из последних мест в области. Некоторые выступавшие в прениях рассказали о неблаговидных поступках Кролевца в оформлении квитанций на сдачу хлеба.

Вскоре Кролевец был освобожден от работы.

13

Приминая валенками выпавший ночью снежок, по усадьбе Сливинской МТС степенно разгуливали Иван Иванович Соколов и бригадир тракторной бригады Орлов.

— Комбайны, которые на наших полях работали, — все хорошие… Жатки тоже почти как новенькие, — докладывал Орлов.

— Ты, понимаешь, комиссии это не ляпни… Новые, новые… Износ есть, стало быть, законная скидка должна быть… Сам колхозник теперь, понимать должен.

— Да я понимаю, Иван Иванович…

Эта рачительность с особой силой проявилась в колхозе «Сибиряк» в период сева. Павлов искренне дивился находчивости и сметке механизаторов, ставших теперь хозяевами и техники, и земли. Давно ведь принято, что трактор ДТ‑54 тянет на прицепе три зерновые сеялки, а дизель С‑80 — пять сеялок. А в «Сибиряке» в первые же дни массового сева Павлов увидел сцепы из четырех и шести сеялок.

— И тянут? — с искренним удивлением спрашивал он Орлова, ставшего теперь механиком колхоза.

— Теперь тянут! — гордо ответил Орлов.

Павлов оповестил об этом новшестве все хозяйства. Районная газета выступила с рассказом Орлова.

А ведь все это большие дела! Высвободилась третья часть тракторов, их перевели на другие неотложные работы, и в первую очередь на вспашку паров, что несомненно скажется на урожае в будущем.

Объезжая поля района, Павлов не мог не радоваться буйным хлебам. Сказывалось то, что посеяли нынче в хорошие сроки, дружно, в основном перекрестным или узкорядным способом.

Хорошие хлеба нынче и в «Труде» у Григорьева, и у Несгибаемого, и в других хозяйствах.

Хороши, но далеко не одинаковы. У Соколова они все же мощней.

Приехав в колхоз «Сибиряк», Павлов вылез из машины возле гаража (шоферу нужно что-то подправить). Но гараж — уже не гараж…

— Тут будет наша ремонтная мастерская! — доложил Орлов.

Соколов не раз уже сетовал Павлову, что реорганизацию МТС провели не до конца.

— Сами посудите, — говорил он, — РТС совсем не заинтересована в урожае. Для ее работников одна забота: как бы побольше машин в колхозах ломалось, тогда они свои планы по ремонту будут перевыполнять, значит, и премии получать. А до урожая им дела нет. Так что сами будем ремонтировать свою технику.

— А станки где возьмете? — спросил Павлов.

— Станки уже есть, Андрей Михайлович, — сообщил Орлов. — Дмитриев ездил к шефам в город: обещали через недельку привезти — маленько подремонтируют, и готово! Один станочек новенький купили сами… Насчет электросварки есть надежда…

«Вот и секретарь партийной организации поддался Соколову: сам станки добывает и все втихомолку, — думает Павлов и тут же себя укоряет: — На месте Дмитриева и я так сделал бы! Колхоз богатый, кадры механизаторов крепкие, зачем же ездить в РТС за пятнадцать километров, когда дома все можно делать…»

Орлов повел Павлова к комбайнам, выстроенным в ряд возле лесочка, у крытого тока. Двадцать шесть комбайнов! Возле них — люди. Павлов знал в лицо многих комбайнеров.

Но почему они с топорами?

— Волокуши мастерим! — коротко доложил Орлов.

— У вас заводских хватает.

— Заводские само собой. А эти другие… Двое наших ребят вернулись из Ростовской области, привезли чертежи… Ползунковые волокуши делаем.

Павлов слышал о ползунковых волокушах, но в работе их не видел. Орлов охотно объяснил суть дела: за соломокопнителем комбайна будет прицеплена волокуша на маленьких колесиках-ползунках. На волокушу поместятся три большие копны соломы. А это позволит сбрасывать копны соломы только на краях полосы. Значит, убрал поле — сразу можно зябь пахать.

Все ясно Павлову. Досадно лишь, что до начала уборки осталось совсем мало времени.

— Кулацкий душок у вас тут возрождается, — с укоризной проговорил он. — Почему молчите об этом новшестве?

— Сами четвертый день как начали делать. Ни одной еще волокуши готовой нет, Андрей Михайлович… Да мы и не молчим. Вчера приходили ребята из селькоровского поста, все записали, наверное, в газету уже сообщили…

— Сегодня и завтра на ваши ползунковые волокуши любоваться приедут, так ты объясни потолковей.

— Присылайте — объясним…

На току Павлов встретился с Савелием Петровичем, под руководством которого бригада девушек завершала последние приготовления к приемке зерна нового урожая: подметали асфальтированные площадки. В стороне от тока плотники ставили стропила на втором зерноскладе.

Пожав руку Павлову, Савелий Петрович усмехнулся:

— Хлеб почуял, Андрей Михайлович?.. Нынче хлебушко дивный вырос.

Павлов невольно улыбнулся, вспомнив недавнее событие: Савелий Петрович вместе с дочерью Варварой в один день вступали в партию. Быстров спросил тогда Савелия: «Почему вы решили вступить в партию?» Савелий ответил: «А что, разве я плохо решил?..»

Из-за березовой рощи выскочил мотоцикл. На нем — Дмитриев.

— Звонил в райком, сказали, что уехали, — заговорил он. — А я посоветоваться хотел по одному делу.

Савелий Петрович ушел к девушкам, а Павлов, взяв Дмитриева за локоть, пошел с ним от тока в сторону.

— Вчера мы с Соколовым к Несгибаемому ездили… Мыслишка есть: на уборке хлебов отказаться от ночной работы.

— Лозунг в дни уборки один: работать днем и ночью!

— Я так всю жизнь думал, а время меняется…

Павлов невольно улыбнулся, когда Дмитриев сказал «всю жизнь». Прожил-то он на свете меньше тридцати. А на вид и совсем молодой: смугловатое лицо, ни единой морщинки на высоком загоревшем лбу, волосы белокурые, чуть вьющиеся.

О ночной работе Несгибаемый уже рассказывал Павлову, показывал ему хронометраж и анализы Бородина. Об этих анализах заговорил сейчас и Дмитриев:

— Получается так, Андрей Михайлович, что тот комбайн, который работал ночью, днем часто простаивает. Да и вообще вся организация дела будет много лучше. Мы с Соколовым решили так: применим у себя такой же распорядок дня, какой у Несгибаемого разработан. Условия-то у нас с совхозом теперь одинаковые: машины в нашем распоряжении, механизаторы свои.

Со стороны будущей ремонтной мастерской показался Соколов. Вместе с ним Вихрова. Она что-то оживленно рассказывала. Соколов слушал, чуть склонив свою стриженую голову.

— А я ругаться приехал, Иван Иванович, — начал Павлов.

— Пока рановато, — усмехнулся Соколов. — Это надо, когда уборка начнется…

Павлов начал выговаривать Соколову и за скрытие ползунковых волокуш, и за то, что ни слова не сказал о своей ремонтной мастерской.

Соколов слушал, но Павлову казалось, что думал он совсем о другом.

— Тут я не согласен, Андрей Михайлович, — глуховато проговорил Соколов. — Сам, понимаешь, наставлял нас: побольше самостоятельности, смелости, а тут по каждому пустяку докладывать в райком? Что у вас там, дела серьезного мало, чтобы про каждый кол, который я задумал в землю воткнуть, докладывать? Неправильно это, понимаешь… — Соколов заговорил уже сердито: — Это раньше такая мода у секретарей была заведена: пропала курица — доложи! Кто ругнул кого — доложи! Вот и плелись в хвосте событий, понимаешь… А ведь вы наша голова! Вы должны нашу дорогу освещать, на будущее ориентировать, а уж эти построечки да волокуши — это мы и сами осилим. Только бы дорога была ясна.

Павлов молчит.

Он только что услышал важную мысль: да, райком обязан нацеливать руководителей колхозов и совхозов на самое главное, отрешиться от мелочной опеки. Но все же он сказал Соколову:

— Колхоз «Сибиряк» — наш опорный пункт, поэтому своими новинками вы должны делиться со всеми.

— Кто интересуется новинками, тот и сам прибежит. Мы, понимаешь, в Ростовскую область за этими ползунковыми ездили… Вон Григорьев узнал про новинки — сразу прибежал, наверное, быстрей нашего волокуш наделает. А другие спят, — все еще сердито выговаривал Соколов. — А почему спят? Потому что Андрей Михайлович приучил их с ложечки кормиться… Кто-то нажует, а Андрей Михайлович ко рту поднесет: кушай, товарищ председатель…

Проглотил Павлов и эту пилюлю. Недавно он ездил в Кузинский свиносовхоз, смотрел новое — самокормушки. Применение их в четыре раза повышает производительность труда, экономит помещения. После этого он сам объездил все хозяйства, рассказал и показал, как все сделано. Разве это плохо? Нет. Он достает записную книжку…

Эта книжка произвела на Соколова какое-то магическое действие: он перестал ворчать.

— А слышали, чего Несгибаемый задумал… Как-то, помнишь, Андрей Михайлович, мы говорили об отдыхе комбайнера и его помощников? И Несгибаемый дельное предложил.

— Очень дельно придумали! — вступил в разговор Дмитриев и стал рассказывать о новом распорядке дня, принятом в Березовском.

— Вот у них как намечено: начало работы комбайнов — восемь часов утра. А комбайнеры и их помощники являются к месту работы к шести. За два часа они проводят технический уход за машинами, заправляют их горючим, водой. А с двенадцати ночи — отдых. Но разъездные механики и бригадиры к этому времени должны объехать все агрегаты и собрать заявки: где какую деталь заменить, что привезти, что отремонтировать. Значит, ремонтники в дни уборки должны и ночью работать, чтобы все заказы с поля выполнить до шести утра. Бригадиры или механики развезут подготовленные за ночь детали… Получается, Андрей Михайлович, стройный порядок… Главное, люди будут иметь часов пять совершенно нормального отдыха. Их можно на тех же летучках домой на ночь привозить, а утром на поле увозить.

— Да почти у каждого комбайнера теперь свой мотоцикл есть! — воскликнул Орлов.

— И это верно, — согласился Дмитриев. — С шоферами тоже лучше получится. Их везде по одному на машину. При таком порядке и шофер нормально отдохнет, осмотр машины успеет сделать. По-моему, должно хорошо получиться!

— Получится, чего тут говорить, — подтвердил Соколов. — Теперь нам и таборы летние не понадобятся. А то механизаторы по семи месяцев в поле живут, разве порядок?

Павлов знал о распорядке дня, разработанном у Несгибаемого. Он и сам с нетерпением ждал начала уборки. Ведь если хорошо получится, то это же новое упорядочение труда механизаторов, новое приближение его к труду индустриальному.

14

Несгибаемый позвонил Павлову домой:

— Хотите поглядеть индустриальные методы уборки урожая? Тогда приезжайте на восемнадцатую клетку.

…На просторном четырехсотгектарном поле, устланном мощными валками скошенной пшеницы, взад и вперед из конца в конец двигались комбайны. Их было много — двенадцать! Ощетинившиеся подборщики жадно взваливали на себя непрерывную ленту валка, легонько подбрасывали валок чуть вверх, словно нянчили его, а убаюканный валок охотно взбирался на полотно хедера и решительно устремлялся в ревущую пасть молотилки.

Над полем непрерывный грохот. То и дело раздавались тревожные сигналы сирен: это комбайнеры предупреждали, что через пять минут нужен транспорт для выгрузки зерна. И по этому тревожному зову тотчас откуда-то появлялась машина, мчалась к комбайну.

А вот еще сигнал, но он совсем не похож на предыдущие: эта сирена ревела с перерывами, словно на пожаре.

Этот особый сигнал поняли те, кому он адресовался. На краю поля, неподалеку от походных кухонь, у которых возились поварихи, стояла летучка. Вот она-то и сорвалась с места. Строго говоря, это и есть пожарная машина во время страды.

Стоявший посредине поля Несгибаемый, глянув на Павлова, улыбнулся лишь уголками губ: вот, мол, видите, товарищ секретарь, индустриальные методы уборки урожая!

Павлов видел, конечно, групповую уборку. Но обычно в группе было три-четыре комбайна. А тут двенадцать! Ударный механизированный отряд: своя походная ремонтная мастерская, свои походные кухни, постоянно закрепленные грузовики. А позади походных кухонь стояли два вагона-общежития.

Несгибаемый зашагал по стерне к комбайну. Туда же мчался на мотоцикле механик отделения. Он оказался возле комбайна одновременно с летучкой. А когда Павлов и Несгибаемый подошли к комбайну, все было уже исправлено: поломка оказалась незначительной — порвалась цепь, а в летучке имелась резервная.

Комбайн двинулся, умчалась на свое место и летучка. Механику, собравшемуся в ремонтную мастерскую, Несгибаемый наказал:

— Скажи заместителю, чтобы в этот отряд еще два грузовика подбросил. — Тут же пояснил Павлову: — Нормы-то ребята перевыполняют, да и намолот повыше видового выходит…

Павлов долго еще любовался картиной битвы за хлеб. И сколько воспоминаний нахлынуло! Он хорошо помнит и лобогрейки, и литовки с грабцами, которыми убирали хлеба. А возня с обмолотом снопов! Зимы иной раз не хватало, чтобы обмолотить урожай.

— Сколько за день этот отряд дает? — спросил он.

— Вчера обмолотили двести семьдесят гектаров, а зерна — что-то около четырехсот тонн…

— Ночуют люди на поле?

— Не всегда. Чаще уезжают по домам — тут четыре километра, а машин полно.

Восемь отделений в Березовском совхозе — и восемь отрядов, по двенадцати-четырнадцати комбайнов в каждом! Силища! Зато каждые сутки на элеватор и на глубинку этот совхоз сдавал больше ста тысяч пудов зерна!

«В будущем году во всех хозяйствах создадим такие отряды», — решает Павлов. В эти дни он убедился и в другом: ночные работы можно отменить. Балыков вместе с Быстровым не дают спать ни механизаторам, ни руководителям, а выработка на комбайн в полтора раза ниже, чем в «Сибиряке» и Березовском, поломок машин намного больше.

Слаженно идет работа и в «Сибиряке». Бригады там, правда, помельче — по пяти-шести комбайнов, но зато применены ползунковые волокуши.

Вот движется комбайн с тремя большими звездами на бункере — знак того, что три сотни гектаров уже убрано. Две девушки, ловко орудуя вилами, утрамбовывают солому в копнителе. Наполнился копнитель — девушки сваливают солому, но не на стерню, как обычно, а на прицепленную к копнителю волокушу. Через некоторое время еще раз копнитель сбросил копну на волокушу, потом еще. А на краю полосы небольшая задержка, чтобы высвободить ползунковую волокушу и копнитель. И на поле сразу чисто, хоть сейчас же паши зябь.

Хотя не все гладко было и в эту уборку — ломались машины, две недели держала непогода, — но Павлов чувствовал: уборка шла организованней, чем когда-либо. И труд дронкинских хлеборобов увенчался новым большим успехом: одиннадцать миллионов пудов зерна сдано в закрома государства, скот колхозов и совхозов полностью обеспечен на зиму своими концентратами, неплохо оплачен трудодень — кроме денег, еще и по два-три килограмма пшеницы.

Перед октябрьскими праздниками Несгибаемый приехал к Павлову со своими новыми анализами и расчетами.

— От горожан, Андрей Михайлович, надо отказываться, — начал он, положив перед Павловым лист бумаги с цифрами. — Видите, что получается? Восемьсот шестьдесят тысяч выплатили мы горожанам, чтобы компенсировать пятьдесят процентов их заработка по месту постоянной работы. А с расходами по перевозке и жилью — миллион! Да столько же выплатят им свои заводы и учреждения. Вот и два миллиона! На эти деньги сколько новых домов можно бы в совхозе построить! Полсотни двухквартирных. А нам добавить бы сотни полторы трудоспособных — мы от горожан отказались бы совсем. Только комбайнеров человек сорок… Но с механизаторами у нас все ясно.

— Домов столько в один год не построишь.

— Может, и построили бы, но на этот год нам на жилье дали только двести тысяч. А будь у нас свободные квартиры, появились бы и жители… Но тут, Андрей Михайлович, и о другом приходится пораздумать.

И Несгибаемый заговорил о том, о чем когда-то Павлову говорил Савелий Петрович: о жителях районного центра. Он ставил вопрос так: в райцентре две с половиной тысячи трудоспособных. Если бы тысячу из них в разгар уборки на две недели посылать на помощь колхозам и совхозам района, с городских предприятий можно бы людей и не брать. И дальше: почему рабочие заводов могут научиться водить комбайн, а жители райцентра — рабочие промкомбинатов, мелких мастерских не могут с таким же успехом заниматься на вечерних курсах и стать механизаторами?

Несгибаемый поднял очень важный вопрос. Через несколько дней секретари учрежденческих партийных организаций райцентра представили Павлову списки желающих изучать механизацию без отрыва от производства. Больше трехсот человек! А в минувшую страду райком просил о присылке в хозяйства района 270 недостающих механизаторов…

Но самому Павлову пришлось уезжать из Дронкинского района.

15

В начале 1959 года в Дронкино приехал Смирнов, спросил Павлова:

— Очень любишь свой район?

— Очень…

— А, видимо, придется расстаться с районом. Хотим рекомендовать пленуму избрать тебя секретарем обкома по сельскому хозяйству. А на твое место в райкоме — Несгибаемого…

Смирнов в тот же день вызвал Несгибаемого в райком и в присутствии Павлова повел речь о новой работе.

Несгибаемый запротестовал:

— Прошу мою кандидатуру и не выдвигать. Какой из меня секретарь! Я хозяйственник до мозга костей…

Но, когда понял, что его аргументы не очень убедительны, заговорил совсем иначе:

— Если уж так, то нужно подумать и о втором секретаре, — начал он. — Андрей Михайлович — человек немножко мягковатый… деликатный… — Несгибаемый глянул на Павлова — не обиделся ли? — Он из-за своей большой интеллигентности терпел Быстрова, хотя тот мало чем помогал ему. С такими помощниками, как Быстров, работать трудно. Ему где-нибудь в школе… Человек он грамотный, но в руководители в наше время он не годится…

— А кто же? — спросил Смирнов. — Из областного центра в ваш район никого не дадим.

— И не надо… Видите, какого орла сами для области вырастили, — улыбнулся Несгибаемый, покосившись на Павлова. — А вторым секретарем можно рекомендовать Дмитриева!

— Это кто?

— Секретарь партийной организации лучшего колхоза «Сибиряк». Человек молодой, голова умная, сам агроном.

— Я смотрю, у вас везде агрономы заправляют…

— А это и неплохо, Иван Петрович, — возразил Несгибаемый. — У нас не промышленность, а сельское хозяйство. Одним словом, мое мнение — Дмитриева!

На состоявшемся пленуме райкома Смирнов доложил об избрании Павлова секретарем обкома.

— Это что же, понимаешь, — не удержался от реплики Соколов. — Из центра шлют работников укреплять колхозы, совхозы, районы, а наш район должен укреплять обком?

Павлову пришлось услышать по своему адресу много лестных слов. Товарищи по работе не забыли ни хороших его начинаний, ни настойчивости во внедрении передового и прогрессивного. Но если было упомянуто о высоких урожаях в «Сибиряке», то не забыли напомнить о сотнях тысяч пудов зерна, недополученного в совхозе «Восток».

Взволнованную речь произнес Иван Иванович Соколов. Выйдя на трибуну, он не спеша обвел взглядом всех сидевших в зале, тяжело вздохнул.

— Ну что же, понимаешь, — начал он. — Видно, отпускать придется нам Андрея Михайловича… И думается, правильно тут говорили нашему вожаку, чего он заслужил, где промах дал… Чем хорош был наш первый секретарь? Тем, понимаешь, что в нашего брата — простого человека — сильно верил, в мудрость народную уверовал и потому партийную линию на развязывание инициативы на местах провел правильно. Тут так надо сказать: ежели человек силу свою увидел, уверовал в нее, то найди вовремя нужное словечко, подбодри человека, тогда он горы своротит! Андрей Михайлович знает такие словечки… Знает. И что еще надо сказать? Сильное чутье у Андрея Михайловича на новое, на хорошее. И помощников своих приучил он к этому чутью… За самое главное в нашем деле — за порядок на земле-матушке — сильно боролся. И тут, понимаешь, пахал он глубоко! Глубокую борозду заложил. А отдача вся впереди, как и от всякой глубокой пахоты… Ну, и помощников хороших вырастил… Надо сказать Андрею Михайловичу и на будущее: кое в чем надо быть построже, порешительней! Шибко жалеет он нашего брата, поругать как следует другой раз стесняется… Вроде как застенчивый… Сколько он возился с тем же Балыковым? Конечно, Балыков теперь хозяинует получше, это верно, но, может, и не надо было столько сил тратить на него? Теперь у нас замена всякому найдется! Секретарей обкома научились выращивать, а директоров тем паче… Или Петр Петрович Быстров… Помощник не шибко важнецкий, а Андрей Михайлович терпел. Тут, понимаешь, и наша вина, мы все видели, каков помощник Петр Петрович, а вот вслух никто не сказал… Вот и пожелаем нашему Андрею Михайловичу глубокую борозду вести и дальше. А у нас тут… — Соколов глянул на Несгибаемого. — Провожаем мы Андрея Михайловича, а взамен изберем Михаила Андреевича, как бы сынка… Так вот пусть, понимаешь, сынок батькиной борозды не портит… Да и то надо сказать, понимаешь: испортить эту глубокую борозду мы все равно не позволим! Вот так, товарищи…

Павлов слушал Ивана Ивановича, раздумывал над его словами… Нет, это не он заложил глубокую борозду в Дронкинском районе… Это вот они — Соколовы, Несгибаемые, Савелии Петровичи и многие, многие другие… Это они оставили на его жизненном пути глубочайший след, это через них он яснее познал мудрость народную, силу людскую…