Глубокая борозда

1

Кругом бело от снега. И только узкая прямая лента асфальта, разрезавшая пополам бесконечную снежную равнину, чернела далеко впереди.

Машина легко пожирала километры, и Павлов, налюбовавшись приятной его сердцу белизной полей, впал в задумчивость. Ему вспомнилось прошлогоднее предсказание директора совхоза Коршуна: «Будущий год будет сильно урожайным. Шестые годы в Сибири всегда урожайные!»

«Шестые годы… Да, все шестые годы благоприятны для урожая. Все! А нынче шестьдесят шестой. И пока что все складывается благоприятно: середина апреля, а снежные бураны, снегопады!» Павлов посматривает на степь, щурится от лучей выглянувшего из-за туч солнца.

Павлову хочется верить и Коршуну, и всем старикам, которые пророчат урожай. А урожай — это богатство колхозов и совхозов, значит — более высокая оплата труда, новое строительство. Хороший урожай — это сверхплановая сдача зерна по полуторной цене, значит, успешное решение очередных задач. Но порой природа все рушит. Вспомнилось изречение: «С природой надо не воевать, а дружить, помогать ей, она не примет пустых с ней заигрываний…» Да это же сказал Терентий Мальцев! У Павлова сразу как-то потеплело на сердце: Терентия Семеновича он очень уважал. Вот ведь и в прошлом засушливом году Мальцев на своих полях снял почти сто пудов зерна с гектара. «Почему все же стали замалчивать Мальцева?»

И уже испорчено настроение. В прошлом году перед весной Павлов заходил в Министерство сельского хозяйства, просил выделить орудия для безотвальной обработки земли по-мальцевски. Но заместитель министра сказал, что мальцевские лущильники уже не выпускаются.

Павлов пошел «выше», но, к его изумлению, и там сказали так же. Один крупный деятель даже счел нужным «лягнуть» Мальцева: «Он же не имеет специального образования, потому свои труды не смог обобщить научно».

С трудом Павлов удержался от дерзости. Научных обоснований у нас много, даже слишком много. А вот урожай самый высокий у Терентия Мальцева и его последователей. Вспомнилось, как на все это реагировал Гребенкин:

— А что ты хочешь, Андрей Михайлович? Дельные решения Пленума проводят в жизнь кое-кто из тех, кто до этого все ломал и крошил в сельском хозяйстве. Таких гнать надо, тогда легче будет умным решениям.

Дерзок и резок Гребенкин. Но ведь он прав! Действительно, тот самый товарищ лет шесть имеет отношение к руководству сельским хозяйством, а за провалы в деревне с него так и не спрошено…

После мартовского Пленума ЦК Павлову казалось, что теперь не так уж важно, кто дает установку сверху — планирование-то доверено самим производителям. Но теперь ясно: все сложнее. Планируй они мальцевскую агротехнику, — никто не запрещает — но без орудий-то для мальцевской обработки летят планы к чертям!

«Нет, — утешает себя Павлов, — мы Мальцева все равно примем в свою семью, многие у нас пойдут по его пути». Гребенкин ездил в соседнюю область, сумел договориться с заводом сельхозмашин о выпуске большой партии мальцевских лущильников. А с плугами для безотвальной обработки кое-что смогли сделать и на своих заводах.

— Дальше не проехать, — негромко произнес Петрович, притормаживая машину.

Павлов очнулся от дум. Машина давно свернула с асфальта, а теперь уперлась в снежный сугроб. Павлов раздумывает: что же, делать? Ехал он в колхоз «Сибиряк» к Соколову. Для Павлова этот колхоз давно уже стал своеобразным барометром: по нему судил он об эффективности тех или иных мероприятий. И вот теперь, вернувшись с партийного съезда, помчал к своему учителю.

— Разве попробовать в объезд, через Ясную Поляну, — предложил Петрович, и Павлов даже обрадовался: в Ясной Поляне живет Варвара Петровна — тоже один из его «барометров».

— Поехали через Ясную!

То и дело попадались снежные переметы, но Петрович брал их с разгона, пока опять не залетели в мощный сугроб. Мотор взревел, завизжали буксующие колеса, а машина ни с места…

— Сели на все четыре, — констатировал Петрович и, выключив мотор, открыл дверку машины.

Павлов тоже вылез. Деревня на виду.

Провозившись с полчаса, Петрович признался:

— Своими силами не выбраться!

Павлов снял шапку, обмахнул ею потный лоб. Сказал, что пойдет в деревню за помощью.

2

Вот и Ясная Поляна. Когда-то здесь был самостоятельный колхоз, потом к нему присоединили две соседние деревни — это было еще при Павлове, а затем укрупненное уже хозяйство объединили с другим не менее крупным. Павлов помнил, что контора колхоза размещалась во втором доме с краю, а еще через два дома жила Варвара Петровна.

На крыльце конторы появилась женщина без головного убора, в черном полушубке.

— О господи, никак это Андрей Михайлович! — воскликнула она и кубарем скатилась с крылечка.

Павлов от неожиданности остановился: перед ним была Варвара Петровна.

— А я и то глянула в окно: вроде похоже, а сразу-то не узнала, — тараторила Варвара Петровна. — Здравствуйте, Андрей Михайлович!

Павлов пожал жестковатую руку.

— Машина наша застряла в сугробе, — доложил он.

— Вот и хорошо, что застряла! — воскликнула Варвара. — А то и не заехал бы к нам.

Павлов смотрел на веселую говорливую женщину и отмечал про себя: за четыре года нисколько не постарела… А ведь ей за полсотни…

— Как поживаете? — спросил Павлов.

— Хорошо живем! — отмахнулась правой рукой Варвара Петровна. Она повернулась к конторе, на крыльце стоял мужчина. — Егор Егорыч, машину надо вытащить… Это же Андрей Михайлович, самый большой наш начальник!

Егор Егорыч мигом сбежал с крыльца, засуетился:

— Это мы сейчас, товарищ Павлов, это мы сварганим…

— Наш комплексный бригадир, — представила Варвара Петровна Егора Егоровича. — Лошадей запрягай, — посоветовала она и повернулась к Павлову. — Ох, вы же в ботинках! Пошли скорей ко мне…

В знакомой Павлову избе Варвара продолжала командовать:

— Разувайтесь! А я чего-нибудь поищу.

Она легко взметнулась на печку, порылась-порылась там и сбросила старенькие подшитые валенки.

— Уж не обессудьте, Андрей Михайлович, какие есть… — Увидав, что носки у Павлова мокрые, запричитала: — Простудитесь, как есть заболеете! Ах, горе-то какое… Надевайте скорее валенки! А я чайку согрею, с малинкой…

Павлов снял носки, Варвара Петровна положила их на печку, соскочила на пол, налила в жестяной чайник воды, включила электрическую плитку.

Павлов, наблюдая за Варварой Петровной, рассматривал и обстановку. Кое-что изменилось к лучшему. На столе новая клеенка, обои на стенах новые, вместо табуретки три новых стула.

Между тем Варвара убежала в комнату, что-то там поделала и, выглянув оттуда, пригласила Павлова:

— Здесь повеселее, заходите, Андрей Михайлович.

А в комнате перемены и вовсе заметные: появился шифоньер, две новые кровати под покрывалами, новая тумбочка, на ней — радиоприемник. Рядом — ножная швейная машинка. На всех трех окнах свеженькие занавесочки…

— Квартирантов-то принимаете? — полюбопытствовал Павлов.

— Принимаем, — ответила Варвара, накрывая стол свежей скатертью. — Только, сказать по правде, мало стало уполномоченных. Редко-редко кто приедет лекцию прочитать… Убавили там штаты, что ли? Хотя навряд ли… Недавно ездила в Дронкино, новых домов там понастроили уйму, а ведь в домах-то люди. Бывало, при вас еще, помните: райисполком в маленьком домишке был, а теперь каменный домина в два этажа. И все людьми забито, все служащие… И у райкома такой же дом. А ездят к нам мало… Бывало, в посевную у меня по двое, а то и по трое стояли, в уборку — тоже. А теперь не то совсем…

Она поспешила на кухню, но скоро вернулась с сообщением, что чайник закипает.

На улице послышались ребячьи возгласы. Павлов отодвинул занавеску. Черная «Волга» стояла на дороге.

— У вас там никого больше нет в машине-то? — поинтересовалась Варвара и, получив ответ, заспешила: — А шофера я сейчас приведу.

Еще пятью минутами позже на столе появились огурчики, два полукочана соленой капусты, сало, масло…

— Пока закусывайте, а потом яичек поджарю. — Хозяйка выбежала на кухню и появилась оттуда с поллитровкой.

— Уж не обессудьте… Вы теперь городские, пьете, наверное, чего-то другое, а у нас тут только «сучок» этот самый, будь он неладен…

— Почему же неладен?

— Пить стали много! И мужики, и бабы… Жить стали богаче, вот и пить стали больше.

Петрович сходил к машине и принес продукты, но уже городские: колбасу, банку консервов, сыр…

— Да хватит у нас еды-то! — воскликнула Варвара. Она налила в стопки водку, подняла свою… — За встречу!

Павлов выпил, а Петрович воздержался. Варвара одобрила:

— Конечно, такого человека возишь… Ох, жизнь-жизнь. Хорошо помню, как Андрея Михайловича первый раз ко мне поставили! Говорят: предрика! Бегу к председателю: «Чем кормить будем?» А он руками разводит. И у меня-то в доме ничего нет… Пошли с ним в кладовую, а там мясо от этого, как его… от вынужденного забоя. Ну, глядеть не на что…

Варвара налила по второй, но не выпила, а, отодвинув стопку, начала вспоминать, как кормила своих постояльцев «пропастиной», как муку добывала.

— И им-то, бедным, житье плохое было, — посочувствовала она уполномоченным. — А потом-то все лучше и лучше… Уж и баранинки другой раз выпишут, хлеб пшеничный, яички. А потом магазин в нашей деревне открыли, тут и совсем лучше стало.

— И теперь продукты на уполномоченных выписываете из колхоза?

— Нет, что вы! — отмахнулась Варвара обеими руками. — Я же говорила: редко приезжают… А кормлю своим. Зачем выписывать, если у меня и свининка есть, и яички, и корова теперь своя, и с огорода все, что нужно. Нет, теперь и не задумываюсь…

Павлов спросил о детях. И хозяйка еще больше оживилась.

— Теперь, считай, на ногах! Старшой, вы, может, помните его, — Вася, трактористом был… Его — Васю моего — почитай, совсем было сманили из деревни. Дружки у него некоторые поехали на стройку, вот и он: на стройку и никаких! Вот где погоревала-то, Андрей Михайлович… Ох, и поплакала! Кормилец же!.. Слава богу, убедила его, остался… Заработки-то мои в ту пору были — чего уж хуже?..

— А где Вася теперь?

— Взяли его на центральную, в мастерских там. Этот на ногах! Женился на учительнице, ничего бабенка, скромная, живут хорошо… А вот второго-то — Сережу, того в город прогнала.

— Как это прогнали?

— А так! Пусть хоть один из нашего роду в городе будет. Не хуже он других, и директор школы говорил: Сережка способный! Вот я и прогнала его в техникум учиться, в авиационный. Теперь я сама могу ему помочь! Приедет когда на денек, нагружу его продуктами. И деньги есть. Мне-то теперь кормильцы не нужны, сама, слава богу, проживу. А они пусть в городе. И дочку туда отправила — на швею учится.

Такой оборот дела был полной неожиданностью для Павлова. Он начал было упрекать Варвару: зачем же детей отправлять в город, если и в деревне жизнь быстро улучшается.

— Жизнь улучшается, это верно, — согласилась Варвара. — Вот хоть и в нашем колхозе… Скоро уж два года, как электричество провели, так ведь сразу как все изменилось, Андрей Михайлович! И в доме-то пришлось прибирать все получше, — рассмеялась она. — При лампе-то вроде и паутин в углах не видать было, да и полы не так… Днем-то мы всегда в работе, а вечером придешь, особенно зимой, лампу засветишь, ничего, как будто так и надо. А лампочки электрические привесили, тоже зимой дело-то было, я так и ахнула: паутинки-то все на виду и потолок черный, и… Осветило нашу жизнь электричество, Андрей Михайлович, тут уж ничего не скажешь. Возьми ту же плитку… Бывало, после дойки забежишь домой, еды горячей нет, самовар ставить некогда, похватаешь чего холодного, и ладно. А для ребятишек и совсем худо… А теперь просто… Вот просто, а опять задумываешься, — весело рассмеялась Варвара, ее округлое лицо раскраснелось, черные глаза под густыми, черными же бровями озорно заблестели. — Верно говорят, Андрей Михайлович, аппетит приходит во время еды… Тут как-то приехала бывшая наша же доярка, у нас на ферме работала, а потом один городской се и захороводил. Так вот эта Аниска года три не была в своей деревне, а приехала, наши давай нахваливать ей: у нас и свет, и электрические плитки, и утюги некоторые завели электрические, а она знаете что? — глаза Варвары посуровели: — А она надсмехается: «Нашли, чем хвастать! У нас электроплитки повыбрасывали, на ней не дождешься, когда обед сварится. У нас, говорит, теперь газ, чайник за пятнадцать минут закипает». И пошла, пошла хвастаться: в городе все спорее и дешевле. Этот газ, как она говорит, в пять раз дешевле обходится, чем электричество. Наверное, врет, но уж больно складно у нее это выходит. Вот другой раз, Андрей Михайлович, и задумываешься: все-то мы — деревенские в хвосте… Не приезжала бы эта Аниска, и на душе было бы спокойнее, а то только растревожила. Ей-то, понятно, похвастаться захотелось: вот, мол, уехала в город, теперь до нее и не достать! Но и то надо сказать, одета хорошо: и шапочка модная, и полусапожки, как раньше их называли, и пальтецо складное, и сама подкрашена. Не то, что доярки наши…

Павлов попробовал взять инициативу этого щекотливого разговора в свои руки, сказал, что колхозная доярка зарабатывает наверняка больше, чем та Аниска в городе.

— Золотые слова! — Поправив распушившиеся волосы, Варвара заговорила почему-то тише: — Дояркам на заработки грех обижаться. Я‑то теперь, Андрей Михайлович, вроде начальства стала — помощник бригадира. Теперь заработки у доярок хорошие, только вот диво-то, Андрей Михайлович: не шибко гонятся люди за заработком. Попервости еще гнались, а как маленько оклемались — не шибко. Которые бабы помоложе — те норовят больше на стройку или на разные работы, а в доярки на высокие заработки не очень-то. Тяжело, говорят, в доярках, пусть лучше поменьше заработаю, зато свободного времени побольше. Вот ведь как говорят некоторые…

Павлов повел речь о росте культуры в селе, об улучшении материального благополучия колхозников, упомянул — над деревней появились телевизионные антенны.

— Есть и телевизоры, — подхватила Варвара. — Ходила и я смотреть, у нас тут у шестерых уже. Только и тут, Андрей Михайлович, беду чую. За ребятишек… Недавно как-то, да незадолго до партийного съезда, передачу показывали про один завод… Помещение светлое, цветы в цехах, в ограде. Показали, как рабочие в однодневный дом отдыха уезжают, а которые на свои дачи под городом, как веселятся у озера, и рыбалка — лучше не надо. Так ведь наши ребятишки глазенки-то свои поразували, вот, говорят, где жизнь, а что у нас? Там показали зал большой, больше нашего коровника. Люди в трусиках бегают, в мячик играют, и все-все там есть. Очень приваживает!.. Молодых, конечно. Вот попомни, Андрей Михайлович, сманит этот телевизор последних парней и девок из нашей деревни в город. Как чего ни покажут, все в городе хорошо, за работой-то городских не видать, все гулянье, да танцы, да веселье всякое. Тут и взрослому-то завидно бывает, а ребятам тем более. Нет, Андрей Михайлович, теперь еще труднее молодежь удержать, а у нас особенно.

— Почему же особенно у вас? — не понял Павлов. — Заработки и у вас хорошие, сами говорите.

— Вот дались вам, Андрей Михайлович, заработки, — с упреком в голосе проговорила Варвара. — Да мы, бывало, и без всяких заработков в деревне оставались и работали, да еще как работали. А теперь задаром-то шагу никто не хочет сделать. Как-то заболела доярка Матрена, а у нее самая малоудойная группа, много коров накануне запуска. Я к нашей передовой доярке Василисе, возьми, говорю, половину Матрениной группы, а другую сама буду доить. И что бы вы думали… Не берет! Вот если: бы, говорит, высокоудойная была, тогда другое дело. А то плата-то с литра… А передовица! Другую попросила, а та еще не лучше: начисли ей дневную ставку независимо от молока. А, бывало, в войну, помню, заболеет какая или дома какие нелады, все расхватят по три, по четыре коровы сверх своих групп, подоят и молоко на хозяйку группы запишут. Дружно жили, хотя и мало получали за работу. А теперь такой дружбы не чувствуется, вот что плохо, Андрей Михайлович… Ох, как плохо! Только и слышишь теперь: а сколько дадут? Глаза бы не глядели…

Варвара вдруг спохватилась:

— Заговорились и про еду забыли! Сейчас яишницу налажу. — Вышла на кухню и уже оттуда подала голос: — Бывало, Почетную грамоту получишь, на божницу повесишь, вместо иконы, рамку закажешь, а тут в январе, что ли, приезжал председатель профсоюза, двоим нашим вручил грамоты, а они обе: лучше бы по пятерке дали… Видали их?!

Варвара вернулась с шипящей яичницей.

— Может, это у нас только так, Андрей Михайлович… В доярках старухи одни, молодых не шибко заманишь на ферму-то, молодым надо, чтобы вечер был свободный, погулять, в клуб сходить. У нас тут своего-то клуба нет, так молодые за шесть километров на центральную бегают.

— Нужна двухсменная работа на ферме, — сказал Павлов.

— Пробовали и двухсменной, провалились…

— Почему же?

— Ну, приехал к нам зоотехник, начали подбирать пары доярок. Две сестры Кошелевы, пожилые уже, в моих годах, сразу согласились свои группы коров объединить, а других никак не обратаешь. Одна надаивает на десять литров в сутки больше и уже с той, у которой меньше, спариваться не хочет, боится заработок потерять.

Павлов, сам того не замечая, любил «озадачить» собеседника: а если бы вы были руководителем, как бы сделали?

Варвара весело рассмеялась:

— Я бы наворочала делов! Первым делом коров доить и ухаживать за ними поставила бы мужиков! Чего улыбаетесь, Андрей Михайлович? Самое верное средство! Никто не хочет облегчить труд доярки! Ведь это подумать только, Андрей Михайлович, на бабенок взвалили самую тяжелую работу. Вы только послушайте… — Варвара положила голову на подставленную руку, продолжала рассудительно: — Мы газетки тоже читаем, по радио все слушаем. Ну, может, не совсем уж все, но чего надо, услышим… Все трендят в один голос: труд доярки тяжелый, на ферме она работает десять, а то и все двенадцать часов. Да никто еще не считает, сколь у нее времени уходит на прогулки с фермы к дому и обратно — три раза в день. А летом на выпас пешком и обратно тоже… И вот другой раз идешь на этот самый выпас и думаешь: а неужели я уж настолько хуже городской бабы? Как вы думаете, Андрей Михайлович?

Павлов заерзал на стуле.

— Вы деревенских баб знаете. Хуже они городских? Или провинились в чем? Нет, не виноваты они ни в чем! — Варвара подняла голову с руки и теперь сидела прямо, и голос ее стал строже. — Тогда почему любая городская работница может доехать хоть за десять верст до своей работы за четыре или там за сколько копеек, а деревенская не может? Почему?

Петрович заметил, что в деревне невыгодно иметь автобусы, мало все же работы, убыток будет.

— Вот и вас надо в доярки поставить, — осердилась Варвара, — вы все на машине да на машине, поди и картошку свою пропалывать ездите за город на машине? — начала она наступать на Петровича. — И жена с вами за город на картошку в машине. — Отвернулась, помолчала, поуспокоилась. — А я так думаю, Андрей Михайлович: в одном государстве живем, и внимания нам должно быть поровну. А насчет выгодно или невыгодно, — она опять повернулась к Петровичу, — я была недавно в городе, в автобусе ехала, нас там набралось человек пять или шесть, а везет! Невыгодно, а везет! И в деревне на работу баб и мужиков надо возить, пора уж! И с доярками что-то надо делать, Андрей Михайлович! Почему это в городе ткачиха или уборщица семь часов работает, а доярка в десять не укладывается? Неужели вы думаете, что мы тут все лодыри? Грешно так думать, Андрей Михайлович, — тяжело передохнула Варвара. — Грешно… И пора этот грех с ваших душ мужицких снять! Давно пора. Надо посчитать все правильно, и нагрузку правильную дать… А то чем дальше, тем труднее дояркам-то…

— Это почему же? — удивился Павлов.

Варвара сопоставила два периода: восемь лет назад и теперь; раньше на корову расходовали примерно две тонны сена, две тонны силоса и концентраты. И нагрузка на доярку была четырнадцать коров. Значит, за зиму она разносила по кормушкам примерно шестьдесят тонн разных кормов. В последние годы сена в рационе коров почти не осталось, концентратов тоже мало, зато силоса стало больше восьми тонн на корову, теперь доярка должна разносить кормов в два раза больше.

Павлов знал: наиболее трудная работа у доярок — разноска кормов… Знал, но…

— Вы правы, Варвара Петровна, — сказал он. — Ну, а еще что бы вы сделали?

— Я не все, еще с доярками сделала, — усмехнулась Варвара. — Мужиков поставила бы, и без выходных! Как и бабы… В городе слышно — два выходных в неделю… А, поверите ли, Андрей Михайлович, когда я была дояркой, то если пять выходных в год получалось, это еще хорошо! Отпусков тоже не положено было. А вы хотите, чтобы я и дочку свою в доярки поставила… Вот я бы на месте начальства и дояркам дала семичасовой день, выходной день в неделю раз, бог с ними, двумя выходными, по одному хватит.

Петрович поднялся, ушел прогревать машину.

— Вы уж все до конца высказывайте, — попросил Павлов.

— Можно и до конца, — передохнула Варвара. — Я ведь не о себе забочусь, Андрей Михайлович… Мне теперь просто: ребят, считай, подняла, все у меня есть, теперь и я маленькой начальницей стала. Другой раз подменяю больную доярку и уж думаю: неужто я двадцать лет под коровой просидела? Не верится… Теперь вот пенсия скоро выйдет, так что, — она махнула рукой. — По гостям буду ездить, в город! — подчеркнула она последнее слово. — Потому и ребят в город выпроводила, пусть там поживут, и я к ним когда приеду… Так что, не о себе… По радио часто говорят: колхозник стал хозяином своей земли. Это верно: получше стало. А вот по мелочи… Корову и другую скотину колхознику разрешают держать, и я держу, только и мученья она приносит много… Возьми то же сено… Разве это справедливо, Андрей Михайлович, когда все, ну, кто только хочет — и служащие, и рабочие из промкомбината, и шабашники из Дронкина — все по разным разрешениям косят сено на колхозной или на какой другой земле. И только колхознику косить не дают. Когда уж белые мухи полетят, тогда колхознику говорят: можешь косить! Худо так-то, Андрей Михайлович. Ведь обидно для колхозника, для хозяина земли. И выпасов для личного скота самых худых дают. Худо это, Андрей Михайлович. И молодежь это видит, и тоже на ус наматывает.

Павлов заметил, что коровы колхозников кормом так или иначе обеспечены, от бескормицы не погибают.

— Вот и видно, что в деревне вы давно не живете… Если бы вы знали, как достаются эти корма! У кого мужик в доме, там проще, а вот где баба за хозяина… Да и мужики — тоже, — махнула она рукой. — Верно, коров кормят. Сена мало накашивают, а кормят сеном. Силос совсем не заготавливают, а силосом своих коров некоторые кормят. А как? Вот и вопрос… Многие, Андрей Михайлович, воруют! Совесть закладывают. Иного хорошо знаешь — честный человек, а корма ворует… А как ему быть? Он бы лучше купил, раз не дали ему накосить, но продавать сено и силос нельзя!

— И вы воровали?

— Я?.. — Варвара замялась. — Я не смогла брать, Андрей Михайлович, и не брала. А когда сильно туго приходилось — ребятишек посылала в силосную яму. Это было… А другие и теперь по ночам силос таскают… А как же быть?

В комнате воцарилось молчание. Павлову вспомнился совсем недавний разговор в Москве. К нему в номер зашел корреспондент московской газеты, просил выступить со статьей о том, как они практически осуществляют планирование сельского хозяйства. Парень оказался разговорчивым, свободно оперировал цифрами государственного масштаба, делал любопытные выводы. Был и такой разговор: еще недавно колхозных и совхозных коров было в стране лишь чуть больше, чем в индивидуальном пользовании. Но вот что любопытно: для общественного стада имелись десятки миллионов гектаров пастбищ, естественных сенокосов, многолетних трав; только кукурузой, а она в основном шла молочному скоту, засевалось более тридцати миллионов гектаров. Плюс к этому — овес, ячмень, другие концентраты. И все же кормов общественному скоту всегда недоставало. А вторая половина молочного стада страны обходилась как-то без посевов силоса и многолетних трав, при очень ограниченных площадях пастбищ. Однако, по данным статуправления, эти коровы давали молока значительно больше, чем колхозные. Откуда же корма?

На этот вопрос Павлов не мог ответить корреспонденту. А Варвара ответила! И ответ тревожный…

— Нагнала вам грусти, Андрей Михайлович, — поднялась Варвара. — Я еще чайку подогрею… — Вернувшись из кухни, присела к столу. — Вообще-то и радости много, Андрей Михайлович… Вот слушали мы по радио, да и по телевизору недавно передавали — про новый пятилетний план. Да вы-то сами на съезде были, все слышали… Обратили побольше внимания и на колхозников. Культуру и быт хотят сделать, как в городе.

Павлов оживился.

Он ведь и выехал в район, чтобы узнать, как восприняты решения партийного съезда.

— Видать, кто-то из деревенских попал на высокий пост, вот и заботы больше, — простодушно заключила Варвара.

В это время хлопнула дверь на кухне. Варвара заспешила туда.

— А, Степан Петрович! — воскликнула она. — Раздевайся, раздевайся! — последнее слово она выкрикнула, забежав в комнату. Убирая со стола стопки и недопитую бутылку, шепнула Павлову: — Председатель колхоза Орлов.

Павлов улыбнулся этой женской хитрости, вышел на кухню. Орлова он знал, когда тот еще работал в колхозе у Соколова бригадиром, парторгом, механиком и заместителем.

Варвара Петровна пригласила гостя к столу.

Орлов начал рассказывать о делах в колхозе. Прошлый неурожайный год притормозил осуществление намеченных планов строительства, особенно культурного, сказался и на оплате труда колхозников. Но все же оплата выше, чем три-четыре года назад. Орлов доволен новым порядком планирования.

— Поначалу как-то непривычно, — продолжал Орлов. — Такого большого-то доверия нам еще не было. А в этот раз… — Он пожал своими могучими плечами, — а в этот раз все прикинули на карандаш, теперь, Андрей Михайлович, убыточной продукции планировать не будем. Один хороший урожай взять бы, тогда мы круто пошли бы. Сейчас все же, — он развел широкими ладонями, — сейчас туго с деньгами, а у нас тут главные деньги делает хлеб!

— И хозяйственный расчет, — добавил Павлов.

— Это само собой. Мы хозрасчет вводим помаленьку. На первое время все, как у Соколова.

Павлов слушает Орлова, а сам вспоминает: об одном хорошем урожае говорил когда-то и Соколов. Было это лет десять назад, когда первый раз была поднята закупочная цена на зерно. И хорошо, что Орлов ориентируется на Соколова: ошибки не будет… А не потому ли у Соколова дела лучше, что его колхозу фактически дали право самостоятельно планировать свое производство? Давно еще, при Павлове, было решено в производственные дела колхоза «Сибиряк» не вмешиваться. И ведь не ошиблись! Разве можно забывать, что именно у Соколова выросли хорошие помощники, которых выдвинули на большую работу: при большей самостоятельности быстрее мужают люди. Павлов спросил о прогнозах на урожай.

— Иван Иванович говорит: будет урожай! Есть признаки… И подготовлены лучше: самые запущенные земли мы в прошлом году пропаровали, почти пятую часть пшеницы по парам будем сеять, а это надежно.

Варвара Петровна поднялась:

— Дорогие гостеньки, разрешите мне на ферму сходить — дойка начинается, а у нас одна доярка заболела…

— Вообще-то и мне надо собираться, — заметил Павлов. — Но к вам есть просьба… Смогли бы вы сами сделать хронометраж работы доярок вашей фермы?

— Это сколько минут на дойку, сколько на кормежку?

— Вот-вот… А на обратном пути я заеду.

— Сделаю, Андрей Михайлович! — пообещала Варвара.

Разговор с Орловым пошел о доярках, о молодежи. Орлов говорил, как и Варвара: жить стали богаче, однако молодежь уходит из деревни.

— А вот на Кубани нет этой проблемы.

— Так там и деревушек нет таких, — быстро отозвался Орлов. — К нам каждый год комбайнеры оттуда приезжали, рассказывали. Там станица — все равно что город, десятки тысяч населения. Да и богатеть там колхозы раньше нашего начали. Природа на Кубани щедрее, жизнь много дешевле нашей. И вообще, Андрей Михайлович, не могу понять: почему такое неравное отношение к одному и тому же делу? — жестикулируя руками, продолжал Орлов. — Там огородным участком колхознику можно прожить! С садом, конечно. Все растет как на дрожжах. И оплата у них всегда выше нашей, а прожиточный минимум много ниже, чем в Сибири. У нас нужны и полушубки, и валенки, и теплые шапки, и дров больше надо. Почему это никак не учитывается? Ведь и от нас стали уезжать на Кубань. Правда, — продолжал он, опускаясь на стул, — слух прошел, что там больше не принимают в колхозы — излишек людей получился. А ведь хлебом, молоком и мясом страну кормят, главным образом, Сибирь и Казахстан. Так ведь?

Павлов кивнул в знак согласия.

— Передний край — Сибирь, а людей в тыл сманиваем. Правильно ли это?

Отвечать надо, а что? Павлов как-то прочел в газете статью ученого и ужаснулся: за последние пять лет из Сибири уехало на пятьсот тысяч человек больше, чем приехало. И это несмотря на то, что в Сибирь по путевкам комсомола, по вербовке на большие стройки приезжают десятки тысяч людей. За эти же годы население сибирских городов сильно увеличилось, а это означает, что весь отлив людей — и в другие края, и в сибирские города происходит из сельской местности.

Павлов ставил уже этот тревожный вопрос в Москве и знал, что правительством разрабатываются некоторые меры.

— Вывод, думается, один, — продолжал Орлов. — Максимально насыщать техникой наши хозяйства.

— Мы не успеваем выкупать то, что нам выделяют, денег у некоторых недостает, — возразил Павлов.

— Да, денег недостает, — согласился Орлов. — И еще плохо — для села умных машин мало делается. Почитаешь в газетах: студентов и учеников экзаменуют машины. А для деревни доброго доильного аппарата не могут сделать. Смешно ведь, Андрей Михайлович, но так и нет машин для механизированной раздачи кормов. А самое главное — нет у нас комплекса машин, чтобы весь процесс, скажем, на ферме механизировать от начала до конца.

Бывший механизатор Орлов сел на свою «лошадку».

— В прошлом году мы ездили в Березовский совхоз, — продолжал он. — Вы видели, Андрей Михайлович, как там механизирована сортировка и сушка зерна? Вот и мы насмотрелись. На сердце прямо-таки радостно становится: сумели же люди сделать доброе дело. Все механизмы делают! Вот такая комплексная механизация нужна и на фермах. Не очень уж и сложные машины нужны, а мало почему-то их или совсем нет. Особенно для комплексной механизации. У нас пятьдесят тракторов, но ведь одиннадцати марок — с ума сойти…

— Многое и самим можно сделать, — заметил Павлов.

— Можно! — согласно кивал головой Орлов. — Но у нас в районе только в двух совхозах есть инженеры-механизаторы, а в колхозах только самоучки. А был бы инженер, он сколотил бы вокруг себя рационализаторов, есть смышленые ребятишки, тогда кое-что и сами могли бы сделать, а так…

— Не могли бы вы подобрать своего паренька и послать учиться на инженера? Стипендию повышенную платить, вообще всячески поддержать, но послать такого, чтобы он любил и свой колхоз, и механизацию. Есть у вас подростки, которые увлекаются машинами, техникой вообще?

— Человека три есть, — как-то сразу приободрился Орлов. — Я понимаю, Андрей Михайлович, к чему вы клоните. Ждать хотя и порядочно, но все же можно надеяться…

— Вот именно! Говорим много лет об инженерах, а кто нам их пришлет? Надо самим подбирать! — Павлов увлекся этой идеей. Она не нова, конечно, но вот только сейчас он вдруг нащупал путь к решению проблемы. На село пойдут все более сложные машины, без инженерной службы никак нельзя. Значит, надо готовить инженеров из сельских жителей. В области двести пятьдесят колхозов и совхозов не имеют инженеров. А если уже в этом году послать на учебу по одному от каждого хозяйства? На следующий год еще по одному! С институтом можно договориться!

— Мы уговорим подходящих, — сказал Орлов. — Только в институт поступить им трудно будет, все же деревенских мало пробивается… А нынешний выпуск весь провалится.

— Это почему же? — удивился Павлов.

— Не было преподавателя по физике.

Павлов знал: в селах области порядочно таких «неполноценных». Есть средние школы без преподавателей физики, химии. Есть…

Но им уже овладела идея: двести пятьдесят инженеров-механизаторов! Можно же организовать подготовительные курсы.

— Готовые своего паренька, — сказал Павлов. Он поделился мыслями: двести пятьдесят отобранных пареньков будут зачислены на факультет механизации. Еще по одному или по два подобрать из более грамотных молодых механизаторов, чтобы заочно учились в техникуме электрификации. — Можно таких подобрать у вас?

— Можно, — быстро ответил Орлов.

— Вот-вот! Пойти на некоторые траты, чтобы, скажем, зимой отпускать их на очные занятия, а зарплату сохранить.

— Это все можно!

Павлов думает: как хорошо, что он заехал сюда и что возник этот разговор. А как с доярками? Варвара Петровна предлагает мужиков назначить доярами.

— С доярками хуже, — вздохнул Орлов, вытирая пот со лба. — В институте их не наготовить… Надо, Андрей Михайлович, заставить промышленность сделать кормораздатчик механизированный. Помните, как ухватились за карусели? Машина сложная, очень дорогая, а у нас же в области специальный завод на это дело поставили…

— Больше тысячи каруселей лежат во дворе завода, никто не покупает, — усмехнулся Павлов.

— Карусели — это за зря, но почему бы тот завод не пустить на кормораздатчики.

— Хорошо, подумаем и об этом. А как быть с доярками?

— Вот вы дали задание Варваре. Мы и на других бригадах хронометраж проведем. Видно, так придется делать: сколько за семь или за восемь часов доярка может обслужить, такую ей нагрузку оставить. Десять коров, так десять, сколько выйдет при теперешней механизации. И двухсменку…

Вернулась Варвара Петровна.

— Ну, вот и управилась! — звонко провозгласила она из кухни. — Доярки узнали, что у меня гости — прогнали, сами взялись Марьину группу подоить. Только говорят, — весело вдруг рассмеялась Варвара, заходя в комнату, — пусть начальство насчет доярок позаботится!

— Об этом и разговор, — Павлов посвятил ее в их беседу, спросил: — Кто у вас согласится на двухсменную работу?

— Две сестры есть, они и сразу согласные были, — начала Варвара. — Ну, Степаниду можно уговорить…

— А ты, Варвара, сама бы взялась на пару с кем-нибудь, — предложил Орлов.

— А чего! — воскликнула Варвара. — Давайте. Подружка у меня есть, она со мной согласная будет. Давайте попробуем! А коли нагрузка сократится на доярку, да двухсменка будет, тогда и молодых заманим на ферму.

— Заманим, если сделаем, как у Соколова, — поддержал Орлов.

— А что у него?

— Иван Иванович так рассудил: чтобы от города не отстать, делать все хорошее раньше, чем городские начнут, — усмехнулся Орлов. — У него дояркам дают два выходных дня в неделю.

— Да неужели? — всплеснула Варвара руками. — Два выходных! Тогда и у нас многие бы пошли в доярки…

Павлов поднялся, поблагодарил хозяйку за угощение.

— А как же насчет двух выходных? — усмехнулась Варвара. — Заговорили о помощи женщинам, Андрей Михайлович сразу и засобирался, — весело рассмеялась она.

— Вам самим дано право планировать все производство, — отшутился Павлов. — И эти вопросы вы сами в силах решить. Если мое мнение хотите знать, то я — за!

— Ну, тогда все! — воскликнула Варвара. — А свое-то начальство мы уломаем!

3

В Добринку, где размещалась центральная усадьба колхоза «Сибиряк», Павлов добрался к вечеру. Бросалось в глаза обилие новых шиферных крыш. На главной улице проехали мимо четырех срубов, доведенных под крышу. А в нескольких местах у приземистых избушек лежат штабеля леса…

Все это для Павлова — аромат жизни: строит человек новый дом, значит, думает жить здесь, значит, есть на что строить. Это ведь тоже «барометр»!

И контору, наконец, подновили! К старому дому прирубили трехстенок, и над всем домом — новая шиферная крыша.

По привычке Павлов открыл дверь в комнату председателя, но там прибиралась техничка. Она сказала, что Иван Иванович в своем кабинете, у него там животноводы собрались. Проводив Павлова в конец коридора — в пристройку, сама открыла дверь. На пороге — Соколов… На голове у него шапка, на лице добродушная улыбка:

— К добру, Андрей Михайлович, — протянул он ему руку. — Кажинный раз перед добрым урожаем к нам заглядываешь.

Павлов осмотрелся. В комнате было человек десять — кроме паренька, все женщины. Поздоровался.

— Проходите к столу, Андрей Михайлович… Мы тут собрались насчет двухсменной работы доярок, — Соколов бросил шапку на стол.

— Так это замечательно! — не удержался Павлов от восклицания. — Я с удовольствием послушаю.

— Ну, что ж, понимаешь… Давай тогда, Володя, докладывай дальше. — Повернувшись к Павлову, пояснил: — Наш зоотехник ездил в совхоз, где двухсменка уже сделана, вот и рассказывает, как и что.

Володя — совсем молодой паренек, розовощекий и голубоглазый, явно смутился, глядел в свои записи и молчал.

— Давай-ка, Володя, начинай сначала, пусть: и Андрей Михайлович послушает, — посоветовал Соколов.

И это помогло, Володя заговорил довольно бодро:

— Так вот, в том совхозе двухсменка так сделана…

И он подробно рассказал о двухсменной работе доярок при трехразовом доении коров. Павлов записал названный Володей распорядок. Он оказался предельно ясным: первая смена доярок приходит на работу к пяти часам утра, убирает помещение, раздает корм животным, проводит дойку, затем подготавливает корма для следующей дачи скоту. На это уходит примерно шесть часов рабочего времени. И с одиннадцати часов утра доярки свободны до следующего утра.

— Так это же, считай, весь день свободный, — заметила одна из женщин. — Чего-то шибко уж складно…

Володя назвал работу второй смены: она является к двум часам дня, кормит коров, доит их. Потом часовой перерыв на обед, кормление коров, дойка их. Рабочий день завершается в одиннадцать часов вечера. Чистой работы — восемь часов. Но так как смены доярок каждую неделю чередуются, то в среднем и получается семичасовой рабочий день.

— Ну как, бабы, подходяще будет? — спросил Соколов. — А то, понимаешь, на вас не угодишь сразу-то, — усмехнулся он и, повернувшись к Павлову, пояснил: — Для доярок мы сделали два выходных в неделю, им понравилось, а услыхали, что в две смены где-то работают, потребовали: давай, понимаешь, и нам две смены.

— А как же иначе, Иван Иванович! — воскликнула немолодая уже, со строгим взглядом женщина. — Жизнь в лучшую сторону двигается, вот и мы вздохнем как следует.

Павлов должен был признаться: в своих выступлениях он упоминал о двухсменной работе животноводов, но четко этого дела не представлял. Теперь же и ему все ясно, и он активно включился в общий разговор. Напомнил про нагрузку, как об этом говорила Варвара.

— Вы, бабы, думаете, зря наш зоотехник около каждой доярки с часиками сидел? — спросил Соколов. — Теперь могу сказать, понимаешь, про одно дело. — Он открыл стол, вытащил пачку бумаг, сколотых иголкой. — Вот тут все расписано. Прямо скажу, понимаешь, досталось нашим бабам! Меньше десяти часов ни одна не затрачивала, а некоторые и за двенадцать, понимаешь, не укладывались. А теперь на все это крест положим…

Павлов несколько разочарован: Иван Иванович опередил его замысел провести массовый хронометраж работы доярок.

Зоотехник назвал новые нормы нагрузки на доярку при односменной работе. При этом на каждой ферме колхоза они различны: на первой по двенадцати коров, вместо пятнадцати, а на второй даже по одиннадцати, потому что там не все механизировано.

И опять удивленный возглас:

— Так как же это получится: кто в первой смене будет, у того перед двумя выходными только до одиннадцати утра и работа? Это же третий выходной…

— В город можно каждую неделю ездить!

— В Москву успеете слетать, если захотите, — рассмеялся Соколов и дал установку: — Вот теперь в своих бригадах про этот новый распорядок сами расскажите, может, какие замечания будут, тогда мне или Володе передайте, еще раз обсудим. А главное, понимаешь, готовьте исподволь это дело — пусть все поймут: только в две смены будем работать. Я и сам в тот совхоз ездил, доярки ихние сильно довольны, хотя там и нет еще двух выходных. Вот и вы растолкуйте — работаем только в две смены, пусть каждая обдумает, с кем лучше объединиться. На всю эту подготовку даем вам две недели. Только, понимаешь, душевно с доярками-то все обговорите, пусть спаруются по доброй воле. Ясно?.. Тогда по домам…

Когда все разошлись, Соколов поднял телефонную трубку:

— Дай-ка, девушка, мою старуху… Харитоновна, к нам Андрей Михайлович приехал. Сообрази, понимаешь, горяченького…

— Зачем же, Иван Иванович, — запротестовал Павлов. — Хозяйке столько хлопот.

— Теперь, понимаешь, не так хлопотно. У нас же газ.

— Газ?! — удивился Павлов. Он знал, что в целинные районы стали завозить баллоны с газом, но почему-то не подумал, что и к Соколову уже дошло.

— Выделили нашему колхозу полсотни газовых плит, надеемся на новый наряд. Обещали, понимаешь… Это же, Андрей Михайлович, революция! Я вот, понимаешь, другой раз думаю: случись так, что перестанут возить газ, так эти же бабенки, которые пользовались газовыми плитами, в деревне жить ни за какие деньги не останутся. Вот зараза! — рассмеялся Соколов. — Мы ведь как сделали… Распределяли. В первую очередь тем семьям, где все на работе заняты, животноводам, специалистам. Ко мне тут три бабенки — жены механизаторов, каждый день бегают: устраивай на работу, но только дай газовую плиту. Вот зараза-то! — повторил он.

Соколов вроде бы помолодел: складочки на шее и на лице подобрались.

— На курорт ездил?

Иван Иванович усмехнулся.

— Колхозникам курорты не положены, понимаешь, ты и сам это знаешь, Андрей Михайлович. Сколь колхозников из твоей области ездили на курорт?

— Председателю-то путевку можно достать.

— Вот это и плохо, Андрей Михайлович! — Соколов вышел из-за стола. — Это-то и плохо! Почему в совхозах многие ездят на курорт, а из колхозов нет? Это, понимаешь, твое упущение, Андрей Михайлович, — неожиданно заключил он. — Радуемся мы, когда кто-то из наших на выдвижение пошел. Думка, понимаешь, затаенная: этот наш, этот хорошо знает нужды колхозников, все сделает, чтобы поправить некоторые, понимаешь, несправедливости. Раньше я, понимаешь, подумывал: не знает большое начальство про все колхозные нужды, потому что все больше из городских оно. И в урожайных делах много понапутано, потому что чего понимают в этом деле горожане? Но теперь-то так думать я не могу. Вон сколько из крестьян вышло в люди. Областями управляют, в самых верхах сидят, все знают про деревню! А… — он запнулся, искоса посмотрел на Павлова: — Или власти нет у вашего брата?

Много раз Павлов выслушивал от Ивана Ивановича разные упреки, но такого жестокого упрека в свой адрес…

— Хорошо, Иван Иванович, неужели ты считаешь, что и последние решения партии — это не помощь деревне, сельскому хозяйству? Я ехал к тебе, надеясь услышать претензии, но не думал, что ты так жесток. Честно говоря, я думал, что ты скажешь: наконец-то все правильно решено! Учтены чаяния колхозной деревни. Повышены цены на продукцию, дано право самостоятельно планировать свое производство, увеличен завоз техники… Разве это не помощь деревне?

Лицо Соколова посуровело, глаза сердятся. Но заговорил он спокойно:

— В хороших решениях по сельскому хозяйству никогда, понимаешь, не было недостатка. Вспомни, Андрей Михайлович, решение о преобразовании природы… В сорок девятом, кажется, принято было. Умнейшее решение! Севообороты на земле, пруды, водоемы, лесные насаждения. Если бы его выполнили, где бы мы уже шагали! И последние решения, понимаешь, очень хорошие! Только выполняют их плохо, вот что я скажу. — Соколов стоял перед Павловым высокий, тяжелый. — В решениях партии ясно записано: как можно быстрее условия жизни сельских жителей сравнять с городскими! Так?.. А на местах не так получается, понимаешь…

Он прошелся взад-вперед, поглядывая на Павлова.

— Продолжай, Иван Иванович, — тихо попросил Павлов.

— Обидно же другой раз, понимаешь, Андрей Михайлович, — более миролюбиво продолжал Соколов. — Вот и с этим газом. Девять раз посылал я своих представителей, но пока не добрались до Несгибаемого — ничего не могли пробить. Неужели у других-то городских работников души нет? Надо как-то прививать уважение к сельскому труженику.

Соколов разошелся. Топая своими огромными пимами по комнате, выговаривал и выговаривал. Досадовал, что запасных частей к машинам и тракторам не хватает.

— Ты знаешь, Андрей Михайлович, сколько у нас в области посадили председателей колхозов и механиков за покупку резины, запчастей и стройматериалов у частных лиц? Много! Разве директор завода рыскает среди частников, чтобы запчасти купить? А наш брат сознательно вынужден нарушать советские законы, иначе для своего же государства не сделаешь то, что нужно. Знал бы ты, Андрей Михайлович, сколько мы попортили крови, пока Дворец культуры строили… Ну, ничего нигде просто не купить, только у жуликов или за взятку.

— Почему же ко мне ни разу не обратились? — поднялся и Павлов. — Почему к частникам?

Соколов остановился. И теперь они стояли лицом к лицу.

— Знаю, что помог бы, Андрей Михайлович, — тихо ответил Соколов. — Злоупотреблять не могу знакомством. Ну, нам, понимаешь, по твоей команде дали бы, а другим, стало быть, убавили бы… Кому радость? Тут, понимаешь, шире надо решать, чтобы на свои трудовые деньги мы могли купить все, что пожелаем! А то у колхоза интерес к деньгам потеряется, а этого нельзя допустить, понимаешь. Сегодня бухгалтер говорил: на счете четыреста тысяч в запасе, лесу хотели купить, строительного материала, а кто продаст? Мы постановили построить для своих колхозников дом отдыха, у реки будем ставить. А сунулись с заявками туда-сюда, везде отбой: неплановая стройка, потребсоюз только плановые снабжает — школы, больницы. И там надо, мы это понимаем. Значит, нет еще полного поворота лицом к деревне, вот что плохо!

Зазвонил телефон. Соколов неторопливо подошел:

— Сейчас, Харитоновна, вот только доругаемся. — Положив трубку, рассмеялся: — Вот как, Андрей Михайлович, чем богаче становимся, тем труднее управлять нашим братом. Замучаем мы вас своими болячками. Ну, пошли, а то и Харитоновна наругает…

На улице темно, падали редкие снежинки. Иван Иванович поднял воротник своего дубленого полушубка.

— Хорошая нынче весна, Андрей Михайлович, — заговорил он как обычно. — Урожайная весна! Хлеба нынче гребанем, готовьте материалу всякого, денег у нас много будет. Вот и мы: почуяли урожай, на дом отдыха замахнулись. Весной начнем, а в будущем году кончим, подарок к юбилею Советской власти. Думаю, не будет начальство ругаться за эту нашу задумку, а?

— Это очень правильно! — с жаром произнес Павлов.

Когда проходили мимо клуба, Соколов подосадовал:

— Никак не найти хорошего заведующего клубом. Поставили одну деваху, образование у нее есть, но не может она… Тут бы такого надо, ну… — Он подыскивал подходящее слово. — По телевизору посмотришь: есть хваты по этой части, все у них кипит: и петь, и плясать научат, и на разной музыке играть. Нельзя теперь в деревне без таких кадров обойтись, не меньше агронома имеет значение.

Соколов замолк. А Павлов думал: не только инженера для каждого хозяйства, но и культработника! Недавно ему подготовили справку: к концу пятилетки в области потребуется дополнительно более трех тысяч культработников — в клубы, в библиотеки. Готовится же полсотни в год, а на село попадает не больше десяти…

В квартире Соколова вроде бы ничего и не изменилось: кухня, большая комната… Поздоровавшись с Харитоновной, Павлов осведомился о здоровье.

— Здоровье старушечье, — улыбнулась Харитоновна. — А вы совсем, наверное, оголодали, Андрей Михайлович… Вот полотенчико возьми, да к столу скорее.

Умывшись, Павлов снова оглядел жилье председателя передового колхоза. Теперь заметил и перемены. В кухне — газовая плита, а в комнате взамен продавленного дивана, на котором он много раз спал, стояла новенькая кушетка. Появилась вторая этажерка. Телевизор был и в прошлый приезд. Но почему же Харитоновна не смотрит телевизор?

— А ну его! — махнула она рукой.

— Неделю как поломался, будь он неладен, — усмехнулся Соколов. — Три раза, понимаешь, отсылал его с попутчиками в город, все ломается, недели две-три попыхтит, опять поломка. Теперь махнул рукой!

После ужина разговор, прерванный на улице, возобновился.

— Всего не усмотришь, понимаешь, всю жизнь думал я: станет у людей еды досыта, одежонка будничная и праздничная, ну, там дом с обстановкой — вот и все, ничего больше крестьянину и не надо. Будет жить припеваючи, да Советскую власть похваливать. А вот теперь, понимаешь, все это у нас перевыполнено: о еде и разговору нет, на базар то и дело машины посылаем, излишки еды вывозят. Деньги есть. У нас ведь, Андрей Михайлович, тут экономисты считали, заработок колхозника повыше, чем в совхозах. Одежи торгаши наши не успевают подвозить. Мебели этой как в прорву. Домов новых или прирубков много сделали. Вот об этом, понимаешь, и мечтал я. А сколько такого появилось, про чего и не мечтал? Водопровод подвели к колхозу, колонки во всех наших деревнях поставили!

— Уж так-то хорошо стало с водой! — вставила Харитоновна.

— Вот возьми ее! — усмехнулся Соколов. — Телевизоры хоть и ломаются, проклятые, но и доброго много принесли. Кино пять раз в неделю, танцы хоть каждый день, хор есть. Веселись, молодежь! Народ нарядный стал ходить. В клуб, когда танцы, зайдешь, как в городе. Ну, чего бы, понимаешь, не жить в деревне? — Соколов выжидающе смотрит на Павлова. — А молодежь не удержать! И от нас уходит… Вот это, Андрей Михайлович, для меня самая большая тревога. Не могу понять: чего они хотят, чем их еще задобрить?

— Перед областью задача еще сложней, потому что такое благополучие, как у тебя, многие только в планах намечают.

— Так я же не знаю, чего ей еще надо. Собирал стариков, как бывало, по полеводческим делам, давайте, говорю, придумаем еще чего-нибудь…

— Ты, Иван Иванович, упрекал тех, кто выдвинулся на большой пост и от земли оторвался. Но вот поставили бы тебя на высокий пост, что бы ты сделал для деревни?

Соколов усмехнулся, вытер ладонью вспотевший лоб:

— Ты, Михалыч, любишь так вопрос ставить… Народ выдвигает на большие посты людей умных, с большим размахом. А все же и мы, понимаешь, кое-что посоветовать могли бы… Только посоветовать… — Иван Иванович уселся поудобнее на стуле и, жестикулируя своими пухлыми руками, продолжал: — Сначала скажу, как наши старики порешили… Теперь молодым колхозникам, у которых среднее образование, к их заработку доначисляем десять процентов… Это раз. Для солдат, которые из армии приходят, даем на обзаведение сто рублей и, кроме того, три центнера пшеницы и кое-что из продуктов. Кто женился, квартиру получай. Дом на двенадцать квартир заложили специально для таких. Там и газ будет, и водопровод. Ну, и дом отдыха, я тебе уже говорил. Специалистов для колхоза учим, один на агронома, уже на третьем курсе, парень наш. И на экономиста свою деваху учим, и на инженера по машинам.

— А как молодежь на все эти меры?

— Так мы только недавно объявили эти меры. Будем пояснять, учителей к этому делу пригласили, они обещали помогать. И еще одно, Андрей Михайлович… С нового учебного года для школы трактор маленький выделяем и машину легковушку, из списанных восстанавливают. Чтобы все наши школьники научились на тракторе и на машине. Дружбу к машине надо с детства прививать…

— Ну, а еще что нужно делать?

— А еще надо особое внимание обратить на баб. Через них все зло, а надо, чтобы добро шло. — Соколов передохнул, снова вытер потный лоб. — Кому труднее всех жить в деревне? Конечно, бабам. Она и на работе наравне с мужиком, а то и побольше делает, и по дому главная работа на ней лежит. Сильно достается нашим женщинам, понимаешь, вот они-то и не хотят, чтобы ихние дочки в деревне оставались, выталкивают своих детей в город — там легче жить. Теперь забогатели, своим ребятам, которые в город подались, помощь оказывают — сальца, маслица, да и деньгами, только, понимаешь, держись за город. Так что, Андрей Михайлович, через баб нужно эту работу проводить… Вот мы и решили, с осени еще: два выходных в неделю — пока для доярок и телятниц, а потом посмотрим… И отпуск дояркам и телятницам месяц в году, а мужикам пока две недели. На торгашей жмем: побольше стиральных машин завози! Харитоновна моя не нахвалится стиральной машиной.

— Уж очень хорошо! — подала голос из кухни Харитоновна. — А женщинам надо помочь…

— Вот все, что мы можем, Андрей Михайлович. А остальное от города ждем, от нашего начальства.

— Что же именно?

— Культуру! Культурный отдых в деревне без помощи горожан нам не наладить. И музыканты нужны, а то уговорили меня купить в клуб пианино, а играть никто не может. И физкультурники нужны, и вообще культурные работники. Тут город должен с деревней поделиться, а как — сами подумайте. Приказом, понимаешь, может и не выйдет, надо придумать, чтобы добровольно пошли… А насчет другого… — Соколов задумался, но не надолго. — Внимание деревне, любови этой самой, понимаешь, побольше… Машины чтобы понадежнее, чтобы заказы наши побыстрее выполнялись. Сам посуди, Андрей Михайлович. Всю жизнь, как я помню, не хватало нам запасных частей для машин, всегда перебои, всегда бегаешь по всему свету, ищешь, просишь. Разве это уважение крестьянского труда? В газетах писали недавно, все планы промышленность перевыполняет, а по запасным частям для тракторов и других сельских машин опять сорвано… Нет, надо построже относиться к заказам деревни. У‑ва-жи-тель-но, — по складам растянул последнее слово Соколов.

Он поднялся со стула, подошел к Павлову.

— Вот телевизоры… Ребятишки любят смотреть, да и все, когда, понимаешь, работает, — оговорился он. — А что они видят? Вот показывали как-то один завод… Рабочие, а там больше женщин, в белых халатах, сидят себе, какие-то маленькие детальки вставляют в приборы. А отработали — на автобусе едут по улице, на которой цветов больше, чем у нас в полях. За город некоторые едут, закусочка там, водочка или пиво… Ну, не жизнь, а рай земной! Хорошо показали, и все это в нашем областном центре. Так что бы вы думали? Шесть девчонок разузнали адрес училища, которое кадры готовит для этого завода, и подали туда заявления. — И неожиданно для Павлова повторил почти в точности слова, которые говорила сегодня Варвара Петровна. — Последнюю нашу молодежь уведет теперь из деревни этот телевизор!

— А купанье-то! — крикнула из кухни Харитоновна. — Зимой можно купаться, а летом на пляже…

— И купанье, — подхватил Соколов. — И стадион у завода есть, футбольные и разные игры, все, что душа желает! Так разве устоит деревенский парень или девка, когда столько соблазну? В ихнем Дворце культуры всему научиться можно — музыке, песням, — и тут Соколов усмехнулся: — Плясать и то научат… А что мы своим можем пообещать?.. Нет, Андрей Михайлович, дело серьезное, и ты уж поимей это в виду: срочно меры надо принимать, а то опоздаем и… Вот ведь, понимаешь, если бы мартовский-то Пленум партии был годиков на пять пораньше, где бы уже шагала деревня! И теперь, понимаешь, все кстати, а если бы пораньше!.. И тут нельзя запаздывать.

Ночью, лежа на новой кушетке, Павлов по давней привычке мысленно подводил итоги сегодняшнего дня. Что нового услышал он сегодня? Не первый год ставятся эти вопросы — и о сельской молодежи, и о селе вообще. Но вот то, что сказал Соколов, оказалось неожиданным. Богаче стали жить в деревне — усилился отлив молодежи…

Два дня назад к нему заходил секретарь обкома комсомола. Он сообщил результаты анкетного опроса сельских школьников. В анкете спрашивалось: кем вы хотите быть? Ответ прислали 560 сельских школьников разных классов. И что же? Из 310 учеников первых шести классов только шесть мечтают стать механизаторами: четверо — комбайнерами, двое — трактористами. А из двухсот ребят седьмых-девятых классов десять решили быть агрономами, двое — зоотехниками, один — ветврачом, один — садоводом. Из пятидесяти учащихся, заканчивающих среднюю школу, только один мечтает учиться на агронома.

Вспомнились упреки Соколова и Варвары насчет выдвижения людей, знающих деревню и ее нужды. Даже будучи строгим к себе, он вынужден признаться: работал много, ради процветания сельского хозяйства, а если уж точнее — ради урожая! Потому что давно уверовал: добьемся высоких и устойчивых урожаев — откроем двери к решению других проблем. Так думал он, так думали его друзья, с которыми советовался, обсуждал дела. Так думал недавно еще и Соколов.

Повернувшись на другой бок, лицом к стене, Павлов продолжал свои экскурсы в недалекое прошлое. Да, кое-что и он сделал… Урожаи зерновых в последние три года в их области выше, чем у соседей. И продуктивность животноводства повыше других… И это могло бы утешить Павлова, и, что греха таить — утешало… А разве подобные достижения не утешали Соколова? Однако Соколов, осуществивший, как он говорил сегодня, свою мечту, первым же и заметил, что этого оказалось недостаточно, чтобы увлечь молодежь. И он, естественно, ищет, что сделать еще. И такие, как Соколов, опережают время. Не потому ли, что основные мероприятия, разрабатываемые в центре и в области, ориентированы на нечто среднее, на средние хозяйства? А более крепкие сильно уходят вперед. Вообще это хорошо. Но беда, как думалось Павлову, в другом. Не все ведомства оказались готовы удовлетворить сильно возрастающие запросы колхозной деревни. Ориентируясь на нечто среднее, невольно сдерживаем передовых, не можем угнаться за их требованиями. Претензии их будут расти, это ясно. Удастся урожай, еще труднее будет выполнить заявки колхоза. Промышленность-то работает ритмично, независимо от урожая. А деревня после удачного года могла бы сделать рывок…

И колхозники тоже… Будет урожай, увеличатся доходы, повысится и спрос на промышленные товары, на строительные материалы. И если эти требования не будут удовлетворяться, то ведь и эффект последних экономических мер может оказаться неполным. А этого никак нельзя допустить!

4

По давно заведенному порядку, после выезда в районы члены бюро собирались у Павлова. Когда все расселись за столом, Павлов вспомнил вдруг о такой же встрече в прошлом году. Тогда в области с кормами для скота было очень трудно, товарищи выезжали в районы, чтобы организовать спасение скота… Нынче все иначе. Хотя прошлый год был неурожайным, бескормицы нет. В хозяйствах был оставлен весь намолоченный зернофураж. Москва поддержала нарядами на корм. И вот результат: продуктивность коров и привесы молодняка повысились.

Первым начал Гребенкин:

— В Лабинском районе пришли к выводу: при новых условиях планирования ни к чему такое громоздкое производственное управление. Они решили для начала сократить аппарат управления наполовину, а через годик еще посмотреть…

На семь хозяйств тридцать начальников только в производственном управлении. Плюс к этому весь райком, весь исполком, да других «раев» сколько! Директора и председатели обижаются: некогда работать, только и знаешь принимать гостей из райцентра. Каждому покажи хозяйство, займись с ним, объясни, да и проводи как следует, а то начальство обидчиво. Нет, товарищи, надо начинать с производственных управлений, а потом посмотреть и на другие организации. Для управления семью хозяйствами держать сотни человек в районном звене расточительно!

Павлов видел, как загорелись глаза Несгибаемого.

— Гребенкин прав! — резюмировал он.

А Гребенкин заговорил уже о другом:

— И второе, что я вывез, — это двухсменная работа животноводов. Сколько лет судачим об этом? И все вроде понимаем: единственный выход! В газетах пишем, на совещаниях говорим, а где действует двухсменка? Та самая двухсменка, которая еще десять лет назад существовала во многих совхозах нашей области? А начались всякие ломки с нашей помощью, и все рухнуло. Знаем, что доярка работает по десяти, а то и по двенадцати часов в день, но молчим. Вот и Харитонов, — строго глянул он на председателя облсовпрофа, — тоже мне, защитник рабочего класса! Мирится с грубыми нарушениями закона о труде, ни разу не поднимал этого вопроса. Сам небось уже распланировал, как будет использовать два выходных дня в неделю, а о доярках никакой заботы…

Харитонов покраснел лицом, заерзал на стуле.

Гребенкин рассказал, как в Лабинском совхозе восстановили двухсменную работу доярок.

Павлов достал свои записи и листки хронометража из Дронкинского района. Получалось так: чтобы обеспечить семичасовой рабочий день дояркам, нужно снизить существующие нагрузки процентов на пятнадцать-двадцать — в зависимости от уровня механизации ферм.

— Есть ли такой хронометраж в профсовете? — взглянул Павлов на Харитонова.

— Мы как-то не занимались, — поднялся Харитонов, — полный, рослый, похожий на борца в тяжелой весовой категории. — Возможно, в обкоме профсоюза сельского хозяйства и есть что-то, но…

— Ничего у него нет! — бросил Гребенкин. — Надо Харитонова наказать за это. Ведь это же его прямая обязанность!

Несгибаемый и Сергеев поддержали Гребенкина. Было решено поручить профсовету, управлению сельского хозяйства и сельхозотделу обкома подготовить предложения, выступить в печати с рассказом об опыте двухсменки с тем, чтобы к концу года переход на двухсменную работу осуществить во всех хозяйствах.

Несгибаемый говорил об обслуживании сельского населения: о доставке людей к месту работы, о ремонте телевизоров и бытовых приборов, об отдыхе сельских тружеников.

Слушая его, Павлов улыбнулся: «Наверное, и Михаилу Андреевичу напомнили, что он уехал из района и забыл о нуждах колхозников». Сам он говорил о подготовке инженеров-механизаторов, экономистов. С его предложением согласились. А когда речь повели о культработниках для села, Несгибаемому и Харитонову поручили подготовить предложения. В этой связи возник вопрос о шефстве. Плодотворного шефства творческих организаций городов над колхозниками и совхозниками пока не получилось. Дело обычно ограничивалось тем, что театр пришлет на село бригаду артистов — в посевную или уборочную. Помощи же в налаживании культурной работы такие бригады не оказывают. Для начала решили Дронкинский район закрепить за филармонией, а Лабинский — за драмтеатром, поставив задачу: в течение двух лет подготовить руководителя музыкальных коллективов и самодеятельности для каждого хозяйства.

Разговор зашел о домах отдыха. Гребенкин предложил за счет средств колхозов построить — межколхозный, в сосновом бору, на берегу реки, рядом с профсоюзными домами отдыха. Поручили Несгибаемому подготовить этот вопрос с тем, чтобы осенью начать строительство. Инициатива Соколова тоже поддержана.

Павлову теперь будет чем затронуть чувства людей, которые через три дня съедутся на собрание актива. Решения партийного съезда отличаются своей конкретностью. И Павлову хотелось, чтобы актив обсуждал вопросы конкретные и чтобы к выполнению решения приступить немедля!

5

Начало весны всех радовало: в апреле прошли обильные снегопады, в начале мая — снова снег, особенно обильный в южных районах области. А когда после яркого солнечного дня девятого мая прошли сильные дожди, стало ясно: урожай будет! Но дожди зачастили, пришла пора сеять, а на поля не заехать. Зазвонили из районов: как быть? В недавние годы, при Смирнове, вопрос этот не задавали бы, пустили бы в ход все средства. Но положение и в самом деле тревожно. До десятого мая не сеяли — это было терпимо. Теперь до десятого почти никто уже не сеет. Но с пятнадцатого сев нужно развертывать — это ясно даже сторонникам самых поздних сроков сева. Потому и звонки. Павлов отвечал так:

— Вам на месте виднее. Агрономы пусть решают сами…

Однако с каждым днем тревога нарастала и у Павлова. Собрались члены бюро. Гребенкин начал негромко:

— Такая весна, Андрей Михайлович, на моей памяти была только в сорок первом году. До пятнадцатого мая никто не сеял — с сеялкой и культиватором на поле не заберешься — потонешь.

— Зато год урожайный оказался, — заметил Несгибаемый.

— Урожайный, — согласился Гребенкин. — Урожай и нынче будет. А вот как сеять? — он посмотрел на Павлова. — В сорок первом сеяли всеми возможными средствами, а больше вручную. Отсеялись только к десятому июня, а хлеб вырос прекрасный.

— Может, и нынче так сделать, — предложил Ларионов.

Сергеев быстро охладил его: Дронкинскому району, чтобы вручную посеять зерновые за десять дней, потребуется восемь тысяч сеяльщиков, а в районе трудоспособного населения меньше. Подобная картина во всех южных районах. И стало ясно: ручным севом положение уже не поправишь.

Вечером Павлов пригласил группу ученых сельхозинститута. Но и среди ученых единодушия не было. Тогда Павлов распорядился пригласить специалистов с мест: Климова, Вихрову, Коршуна. Все они во главе с главным агрономом области Герасимовым и явились к Павлову. Он наблюдает за Коршуном: взгляд голубых глаз строгий. Строгость его лицу придают и косматые седые брови. Всякий раз, взглянув на Коршуна, Павлов вспоминает его слова, сказанные осенью: «В будущем году будет урожай, шестые годы все урожайные…»

И Павлову хочется услышать именно его ответ на мучивший вопрос: как быть?

Коршун отвечает не торопясь:

— У нас в совхозе, Андрей Михайлович, нет этой проблемы — не заехать на поле! У нас на любое, кроме парового, можно заехать с сеялками, мы же по-мальцевски обрабатываем, два-три года после парования не пашем, только поверхностно лущим, поэтому… понимаете?

— И все же вы не сеете?

— Дня три-четыре обождем, — ответил Коршун. — Все же влаги нынче много, а тепло только что пришло, сорнячки только-только наклюнулись, сегодня забегал на некоторые поля. Так что подождем дня три, может, четыре…

— А до первого июня успеете отсеяться?

— Пшеницу почти всю посеем, но в такие годы, Андрей Михайлович, нет опасности залезать и в июнь, денька на три, на пять… А овес и ячмень мы так и так сеем в июне, это лучше, вы сами видели наш ячмень.

У Павлова словно бы отлегло от сердца. Он сильно верил в хлеборобский талант Коршуна.

— Так ведь и у нас, Андрей Михайлович, порядочно массивов обработано по-мальцевски, безотвальными плугами, есть и лущевка, — звонко заговорила Вихрова.

— И вы ждете? — глядя на Вихрову, улыбнулся Павлов.

Зина в ответ тоже улыбнулась:

— Мы не очень ждем, Андрей Михайлович… Мы южнее Иртышского совхоза, у нас теплые дни чуть раньше пришли, сорнячки уже показались. Поэтому сегодня почти все начали посев — это по лущевке и по безотвальной обработке.

— У Соколова были? — поинтересовался Павлов.

— Вчера была! Мы ведь тоже без советчиков не обходимся, у нас свой главный есть — Иван Иванович… Он завтра начнет.

Заговорил Климов, а Павлов посматривает на Вихрову. Для него она все еще Зина… Молоденькая, робкая девчушка… И вот уже опытный хлебороб… И уже морщинки появились.

Не пора ли Зину выдвигать в областной центр? Полезным была бы работником!

— У нас посложней, — вздохнул Климов. — Мы безотвальными пока не обрабатываем, только чистые пары, но на пары сейчас не заехать, много влаги.

В этом же плане высказался и Герасимов. Павлов попытался уяснить стратегию каждого из этих опытных агрономов, задавал вопросы и по мелочам: как обрабатывать самые чистые участки? Нужна ли там культивация? И это, как видно, обеспокоило Вихрову.

— Вы, Андрей Михайлович, так задаете вопросы, как будто хотите уговорить нас снизить агротехнику, отменить культивацию, но этого же, поймите, нельзя делать. Нельзя! Сама природа пошла нам навстречу, а мы скорей за упрощенчество. Кто советует так, тот недобрый для урожая человек.

Павлов сказал, что такой совет исходил от некоторых товарищей, когда шли поиски наименьшего зла: лучше убавить объем культиваций, перекрестного сева, нежели рисковать потерей урожая из-за опоздания с посевом.

— Да вы только намекните на это, многие чудаки сразу ухватятся! — воскликнула Зина. — Нельзя этого делать, Андрей Михайлович…

Рассудительный Климов возразил Зине:

— При большой нужде от перекрестного можно и отказаться, но от культивации ни в коем случае.

— Ну, хорошо, я согласна насчет перекрестного. Но нельзя до начала сева об этом говорить. Может, в ходе сева кое-где придется пойти на это, но нельзя ориентировать. У нас так привыкли к советам сверху, что многие сразу прекратят культивацию и перекрестный сев.

Зину поддержал и Коршун: жива еще «старая закваска» у некоторых руководителей — ищут выход полегче…

Поблагодарив гостей, Павлов задержал Вихрову. Он предложил ей работать в областном управлении сельского хозяйства или в обкоме — инструктором сельхозотдела.

— Это совсем не мое дело, Андрей Михайлович, и я нисколечко не завидую моим товарищам по профессии, работающим здесь. Позвольте уж остаться мне поближе к земле, — добродушно улыбнулась она Павлову. — Тем более, что закрепилась я там. — Помолчала и смущенно добавила: — Замуж выхожу, Андрей Михайлович…

Павлов вздрогнул, удивленно взглянул на Вихрову. Больше десяти лет знает он ее, часто беседовал, но только сейчас увидел, что Зина очень красивая женщина. У него же в сознании хранится только то, что Вихрова — умный, дельный и честный агроном. Ему вдруг стало как-то не по себе, что Зина Вихрова станет женой какого-то неизвестного, может быть, и не очень хорошего человека.

— За кого же?.. — не без смущения выговорил Павлов.

— За секретаря райкома, за Дмитриева…

— Ну, если так, — поздравляю.

На следующий день Павлову позвонили из Москвы и намекнули, что его соседи сеют давно. Теперь Павлов мог спокойно ответить:

— Мы будем сеять в самые лучшие сроки.

Товарищи, побывавшие в районах, сообщили Павлову, что там все же ждали установок по срокам и способам сева. А не дождавшись, кое-кто вспомнил старые приемы: графики сева, специальных уполномоченных.

Все это лишний раз подтверждало общеизвестный факт: доверяй, но и проверяй! Поэтому бюро обкома подтвердило прошлогоднее решение: никаких уполномоченных! Агроном является законодателем полей, и никто не имеет права отменить указания агронома по вопросам агротехники! Никто!

Получилось так, как и предсказывали опытные хлеборобы: погожие дни пришли, поля быстро подсыхали. Начали поступать сообщения о трудовых победах: тракторист засеял за световой день сто двадцать гектаров! На следующий день новый рекорд — уже из Дронкино: сто тридцать два!

К двадцатому мая посеяли семь процентов к плану. Очень мало. Но это был переломный момент. За один день двадцатого мая по области засеяли семь процентов к общему плану, на следующий день — девять, затем десять с половиной.

И потому Павлов спокойно улетел в Москву — на очередной Пленум ЦК.

6

Павлов остановился в гостинице «Москва». И, когда уходил из комнаты, в коридоре встретился со своим собратом из соседней области Егоровым — рослым, лысеющим, с небольшими карими глазами, которые прямо-таки впились в Павлова.

— Ого! Ты, оказывается, уже здесь, — басовито заговорил Егоров, протягивая пухлую руку. — А я утром справлялся, говорят, нет Павлова.

— Я только что прилетел.

— Вот и хорошо. Послушай-ка, браток, у тебя сегодняшний вечер занят или свободный? — Не дожидаясь ответа Павлова, предложил: — Давай потолкуем, а то соседи, а разговариваем только по телефону, сводками обмениваемся. Ты в каком номере живешь?.. Ну вот, давай часов да восемь, я зайду. — Заметив нерешительность Павлова, предложил встречу в своей комнате, назвав ее номер.

— Нет, нет, — запротестовал Павлов. — Давайте у меня, в восемь буду ждать.

— Ну вот и договорились, — констатировал Егоров и широко зашагал по коридору.

Последний раз Павлов встречался с Егоровым на партийном съезде. Тогда уже поговаривали, что Егорова выдвигают на работу в Москву. «Может, это выдвижение уже осуществляется?» — подумал Павлов, выходя из гостиницы.

Егоров пришел точно в назначенное время.

— А вот и я! — весело провозгласил он. Увидав на столе бутылку вина, одобрительно улыбнулся: — Сухое уважаешь, это правильно. Хотя ты совсем еще молодой, тебе и коньяк не повредит.

— О твоем здоровье заботился, — отпарировал Павлов.

— Ну, спасибо! Тогда наливай по стаканчику, а то в горле что-то пересохло, — усаживаясь в кресло, попросил Егоров.

Павлов разлил вино в стаканы. Егоров выпил свой залпом, взял яблоко из вазы на столе, с хрустом раскусил его.

— С утра сегодня толкался в большом доме… Тебе, Павлов, может кое-что перепасть, — повернул он к нему голову. — Завтра на Пленуме — вопрос о мелиорации земель. Можешь схватить большие миллионы: у тебя же северу много, а там торфяники.

— Главные-то миллионы заберут южане, — возразил Павлов. — У них рис сеют, даже пшеницу орошают. На это больше дают, чем на осушку болот.

— А это верно, браток! Да и вообще южанам внимания больше, чем сибирякам. Так ведь, Павлов?

Павлов кивнул головой в знак согласия. Он все еще не может понять, почему Егоров напросился на эту встречу? Ведь не просто поболтать от нечего делать…

Доев яблоко, Егоров заметил:

— А почему, Павлов, мы, первые секретари, встречаемся только на пленумах и съездах? Почему не ездим друг к другу в гости, не делимся новинками, замыслами? Ты вот у себя эксперименты экономические устраиваешь, мне рассказывали…

«Не потому ли он и пришел?» — мелькнула догадка у Павлова.

— Хочется сделать как лучше, — вслух произнес он.

— У нас часто так, — продолжал Егоров. — Вышло замечательное постановление мартовского Пленума — твердые планы продажи на пять лет вперед. Да мы о таком деле, браток, только мечтали! Но вот беда-то: некоторые привыкли, — он косо посмотрел на Павлова, — привыкли сразу же искать слабые звенья в новом решении.

— Если они есть, их сразу надо обнаруживать, иначе не избежать ошибок.

— Что дал новый порядок планирования? — не слушая Павлова, продолжал Егоров. — Реальные, всесторонне обоснованные твердые планы-заказы государства по продаже сельскохозяйственной продукции на ряд лет. Эти заказы позволили хозяйствам, исходя из конкретных условий, разработать перспективные планы производства всех видов продукции, они явились для каждого колхоза и совхоза экономическим обоснованием общей и внутрихозяйственной специализации. Централизованное планирование тесно сочетается с развитием хозяйственной инициативы тружеников села.

Павлов не без удивления посмотрел на Егорова: так вдруг изменилась у того речь. Да и сам он словно на трибуне — подтянулся, посерьезнел…

— Новые планы в большинстве колхозов и совхозов успешно выполняются, потому что они разработаны на основе строгого учета местных условий, экономических возможностей каждого хозяйства, в них учтены замечания не только руководителей и специалистов, но и рядовых работников производства…

— Постой-постой, — в тон Егорову заговорил Павлов. — Ты как будто готовый доклад читаешь. Но ведь и ты отлично знаешь, как в недавние годы учитывались мнения рядовых работников? Разверстали план по районам, а те — по хозяйствам, и делу конец. А рядовые теперь должны мудрить, чтобы выполнить в спешке составленные задания.

— Это ты, браток, брось, — возразил Егоров уже прежним тоном. — Мы привлекали…

— И мы привлекали, однако год проработали и уже видно, что многие планы надо изменять, а на это никто не имеет права. — И, не давая Егорову перебить себя, заспешил: — Кто у нас главный плановик? Кто ведет экономически обоснованную, как ты говоришь, плановую политику? Думаешь, мы с тобой или главные экономисты области? Да судьбу плановых заданий очень часто решает девчушка, которая сидит в производственном управлении и разверстывает по хозяйствам цифру, спущенную на район. Что, не так?

— В этом деле все участвуют…

— Далеко не все… Мы думаем и спорим, а та девчушка знает одно: надо немедленно разверстать! Чтобы итог сходился с заданием области. Начальство районное видит: баланс получился, разбираться же с каждой цифрой нет времени. И подписывает. А подписал — утвердил! И после этого колхоз хоть год доказывай, что не все ладно, — план изменению не подлежит. Так или не так?

Егоров поерзал в кресле:

— У тебя, может, и так. А у меня…

— И у тебя так! — бросил Павлов. — Ты вот насчет специализации. У нас недавно выяснилось, что некоторым хозяйствам спущены задания по сдаче двадцати семи видов продукции. Какая тут может быть специализация?

— Нет, браток, я серьезно. — Егоров поудобнее уселся в кресло, словно готовился к длительной беседе. — Некоторые уже договорились до того, что централизованное планирование колхозного производства якобы неэффективно и нецелесообразно!

— Раз говорят ученые, да еще экономисты, значит, надо прислушаться и уж во всяком случае проверить на практике.

— Ученые учеными, браток, но и у нас на плечах голова есть, — усмехнулся Егоров. — Ученые тоже ведь разные бывают…

— А наш брат на одно лицо? — усмехнулся Павлов.

И вдруг Егоров заговорил примирительно: он попросил рассказать о сути эксперимента с планированием. Это как-то тронуло Павлова, он начал рассказывать о сути их эксперимента, проводимого в двух районах: началось с того, что было решено не устанавливать им официально твердых планов по продаже продукции государству, хотя для себя-то записали наметки этих планов на уровне других соответствующих районов и на основе общего плана. Каждое хозяйство в этих районах разработало свои предложения по планам продажи продукции, но, разумеется, с учетом своих конкретных условий.

— Но все же за основу-то при этом брались закупочные цены? — не без язвительной усмешки спросил Егоров.

— Надо думать, что и цены учитывались, а как же иначе? Экономика есть экономика! Но главное все же было не в этом.

— А в чем же тогда?

— Главное здесь то, что все колхозники получили возможность участвовать в разработке планов артельного хозяйства с перспективой на пять-шесть лет. Пока их не связывали контрольные цифры, они имели возможность, так сказать, независимого поиска своих резервов, наилучшее направление в развитии отраслей хозяйства.

— Так это же опять против централизованного планирования! — воскликнул Егоров.

— Да пойми ты правильно-то! — досадует Павлов. Успокоившись немного, продолжил: — Государственный план уже утвержден, государство уже дало нам свой заказ. И никто не подорвет устои этого государственного плана. Но вопрос-то вот в чем: как разумнее поступить с разверсткой этих заказов? Сразу спустить твердые планы-заказы каждому колхозу или попросить от них своих соображений насчет более реальных возможностей хозяйства? Вот в чем суть-то! Ты же знаешь: не все сто процентов производимой продукции идут в закупки. Скажем, даже зерна закупается в стране не более сорока процентов от валового сбора. А у нас в некоторых северных районах и того меньше — до десяти процентов, а остальное остается в распоряжении хозяйства — на корм скоту, для продажи колхозникам. Или еще: почти все специализированные свиноводческие и птицеводческие совхозы мы совсем освободили от продажи зерна государству.

— Так-так… — Егоров плотно сжал свои губы… — И что же: эти районы…

— Дослушай сначала до конца, — перебил Павлов. — Пойми простую вещь: для свиносовхозов и некоторых районов в целом, где мал процент товарного зерна, план-заказ государства на зерно не может служить ориентиром в организации полевого хозяйства. Понимаешь? Это в крупном зерновом хозяйстве план-заказ обязывает производить определенный минимум тех или иных зерновых культур, а здесь картина иная. И в этих условиях надо очень серьезно продумать, какие отрасли наиболее целесообразно развивать. Тут уж ориентир, думается, во-первых, на планы-заказы по животноводческой продукции, на возможности кормовой базы и конечно же на существующие закупочные цены. Ведь в перспективе-то ты, думаю, возражать не будешь: в каждом хозяйстве все отрасли должны стать рентабельными, прибыльными. Потому что производство убыточной продукции не может вызывать большого энтузиазма у ее производителей. Это же ясно! Вот мы в порядке эксперимента и разрешили хозяйствам двух районов самим рассчитать свои планы продажи продукции государству.

— Ну, и как они рассчитали? — опять чему-то усмехнулся Егоров. — Поди, у всех заявка на какой-то один выгодный вид продукции?

— Видишь ли, мы тоже опасались этого. Думали еще и так: возьмут на себя мизерные планы продажи, чтобы побольше денег получать за сверхплановую поставку. Тем более, — усмехнулся Павлов, — что о такой тенденции мы знаем и на примере вашей области…

— Ну, это ты, Павлов, брось! — решительно запротестовал. Егоров.

— Как будто мы ничего не знаем и в цифрах не разбираемся… Ты же сам летал в Москву, добивался снижения плана-заказа по зерну.

— Ну, летал, а как же иначе? Всяким делом надо руководить, для того мы и поставлены…

— Вот-вот, — весело уже рассмеялся Павлов. — Пока не было поощрительной оплаты на зерно, проданное сверх плана, ты вел себя иначе. А в дополнительной оплате увидал возможности зерновых хозяйств резко поднять экономику, вот и полетел… Так что и сам ты не совсем равнодушен к ценам на продукцию, — заключил Павлов.

Егоров чему-то улыбнулся, покрутил головой, словно воротник был тесен, затем взялся за свой бокал, отпил из него немножко вина.

— Ты, поди, в обиде? — произнес он.

— В обиде, — согласился Павлов. — До новых цен на зерно и вашей области и нашей давали равное задание по сдаче зерна в расчете на гектар пашни, а теперь ты выпросил более льготный план и, даже при равном с нами урожае, за сверхплановое зерно ваша область получит больше, чем мы. Словом, Егоров, ты, как видишь, тоже понимаешь толк в закупочной цене. Пожалуй, не хуже, чем наш председатель колхоза Иван Иванович Соколов, о котором я тебе говорил. Он тоже любит деньги, как и ты…

— Ну, ладно! — поднял руку Егоров, как бы защищаясь. — Значит, экспериментальные районы все спланировали сами?

— Да, сами разработали, — просто ответил Павлов. У него как-то сразу пропал интерес объяснять все это Егорову. Но все же продолжил: — И выяснилось, что наметки этих районов по продаже продукции государству оказались значительно выше, чем сами мы наметили в своих контрольных цифрах.

— Зачем же тогда было и огород городить? — пожал своими могучими плечами Егоров.

— А затем, чтобы развязать инициативу местных работников, как того требуют партийные решения. И мы увидали плоды этого. Потому что при общем благополучии с планами-заказами в целом по району произошло заметное перераспределение видов продукции по отдельным хозяйствам: некоторые наметили удвоение, даже утроение производства свинины, а другие сократили эту отрасль. Так и по другим видам продукции. Тем самым, не затрагивая общих интересов, колхозы и совхозы этих районов как бы внесли разумные поправки в ранее составляемые планы на основе, так сказать, директивы. А теперь они дали свои заявки, обосновав их со всех сторон. А это важно и в моральном отношении.

— А ведь мне, Павлов, рассказывали, что за основу всех этих экспериментов ты берешь рынок, никаких государственных планов! Своих людей только на закупочные цены ориентируешь: выгодно — развивай, не выгодно — режь всю отрасль…

— Информация недобросовестная, — бросил Павлов. — Но если говорить о закупочных ценах, то сказать надо прямо: умно определенные цены могут оказать большое влияние на углубленную специализацию производства, поддержат развитие тех отраслей, которые в настоящее время особо интересуют государство. Ты же помнишь: в свое время подняли цену на горох, и его вскоре стало столько, что девать некуда! Так что мы убеждены: с помощью разумных цен на продукты сельского хозяйства можно более правильно разместить, с точки зрения экономики, производство основных видов продукции. А это, в конечном счете, в масштабах государства даст огромную экономию.

— Еще вопрос тебе, Павлов: значит, в твоих экспериментальных районах не осталось уже нерентабельных отраслей?

— За один год такого эффекта, конечно, не получить, однако число убыточных ферм сократилось почти в три раза. А еще через год, мы надеемся, убыточных ферм уже не останется совсем. Вообще-то в ходе эксперимента и для нас многое приоткрылось с неожиданных сторон. Взять хотя бы по зерну, по производству разных культур: цена на овес, например, в два с лишним раза ниже, чем на пшеницу, а ведь себестоимость их примерно одинакова. Основываясь на цене, в обоих районах запланировали посевы овса лишь в пределах потребности для животноводства.

— Вот видишь! — подхватил Егоров. — Государство не получит овса и ячменя, придется свернуть комбикормовую промышленность, пиво и то не из чего будет варить.

— Вот когда так случилось бы, в пределах своей области ты что сделал бы? — Не дождавшись ответа, Павлов бросил: — Наверняка поднял бы цену на овес! И это было бы разумно. Но если это разумно можно сделать в рамках одной области, значит, можно и в масштабах государства, — заключил он.

Егоров сам налил в стакан вина, выпил, крякнул.

— А тут вот что надо сказать, браток, — начал он. — Возможно, при разработке цен допущены серьезные просчеты. У нас, например, молоко почти везде убыточно, а свинина в целом все же дает некоторый процент рентабельности.

— Вот и хорошо! — обрадовался Павлов. — А у нас как раз молоко прибыльно. Мы при существующих сейчас ценах займемся молоком и говядиной, а вы свининой. Разве государство от этого проиграет?

— Подожди, браток, — выставил руку Егоров. — Планирование заготовок тут ни при чем. Речь идет о ценообразовании. Правильно учесть производственные затраты — вот задача…

— Но нельзя же установить особые закупочные цены для каждого хозяйства в отдельности! А производственные затраты на одну и ту же продукцию в каждом хозяйстве различны. У нас центнер зерна в северных районах обходится в два раза дороже, чем в южных. Зато молоко на севере дешевле, чем на юге. Что же, для каждого хозяйства свою цену? Не лучше ли цену установить единую, выгодную для государства, а каждое хозяйство, сообразуясь с этой ценой, будет планировать свое производство? А государство рассмотрит эти заявки и решит, сколько продукции может принять. И не на год, а на длительный срок определятся взаимоотношения государства с хозяйством.

В подтверждение этих мыслей Павлов привел цифры, подготовленные Сергеевым: сейчас в нечерноземной зоне за центнер ржи и пшеницы государство платит по тринадцати рублей, а на Кубани — по пяти. С одной стороны, это разумно, оказана большая поддержка хозяйствам трудной зоны. А если на все это взглянуть с другой стороны? Почему же государству не обратить особого внимания на производство пятирублевой пшеницы? Тем более что при этой цене колхозы и совхозы юга получают большую прибыль, а в Нечерноземье и тринадцать рублей не везде покрывают фактические производственные затраты?

В справке, имевшейся у Павлова, приведен любопытный пример: в прошлом году в Калужской области многие хозяйства получили от продажи каждого центнера зерна до восьми рублей чистой прибыли, а в Калининской области многие оказались даже в убытке. К тому же и государству зерно, купленное по тринадцати рублей за центнер, не приносит большой прибыли.

— Что же ты предлагаешь? — грубовато спросил Егоров.

— Что предлагаю?.. Зачем государству платить по тринадцати рублей за центнер пшеницы, если оно может закупить по пяти или — как у нас в Сибири — по шести?

— Что же: свернуть посевы зерновых в нечерноземной зоне?

— Не зерновых, а продовольственных культур, — возразил Павлов. — Сеять больше кормовых и фуражных, развивать на этой основе молочное и мясное животноводство. У них там молоко, например, почти во всех хозяйствах прибыльно.

— А ты откуда это знаешь? — усомнился Егоров.

Павлов достал записную книжку, назвал еще несколько фактов: в нечерноземной зоне молочное животноводство прибыльно, а на Кубани — убыточно. Пшеница же у южан дает самую большую прибыль.

Егоров пожевал-пожевал губами, потом небрежно спросил:

— И что же дал уже твой эксперимент?

— Есть кое-что, — оживился Павлов. — В обоих районах подсократили убыточные отрасли, специализация стала более углубленной…

— Ну, пробуй, браток, — поднялся Егоров. — А я подготовил статью — газета попросила, корреспондента подсылали ко мне, ученых хочу покритиковать. Бывай здоров…

«Так вот почему Егоров говорил так книжно, — подумал Павлов. — Статья-то, видимо, готова».

Проводив гостя, Павлов задумался. «Неужели Егорова выдвинут в Москву?» Раньше Павлов даже радовался этому выдвижению: сибиряк будет ведать важными делами. С людьми, знающими условия Сибири, легче найти общий язык. Но теперь полезли в голову совсем уж безрадостные мысли: область под руководством Егорова славы не имела, провалов же — и с урожаем, и с животноводством, и даже с сельскохозяйственной наукой — было более чем достаточно. «Неужели могут его выдвинуть?» — который раз спрашивал себя Павлов.

7

За те пять дней, что Павлов провел в Москве, в области посеяли более сорока процентов зерновых. Никакого срочного вмешательства в ход кампании не требовалось, поэтому, пробыв в обкоме всего один день, он уехал в северные районы — предстояло собрание актива по обсуждению решений майского Пленума ЦК, а они касались прежде всего северных районов: там намечались основные работы по осушке болот, по раскорчевке кустарников, там нужно создавать новые лугомелиоративные станции. А когда вернулся, вопрос весеннего сева можно было, что называется, снимать с повестки дня. Никогда еще в жизни Павлова посевная не проходила столь организованно.

Но не совсем спокойно на сердце у Павлова.

Перед отъездом из Москвы Павлову довелось беседовать с весьма ответственным работникам, к тому же ученым. Он упрекал Павлова за то, что в крае увлеклись чистыми парами, отвели под них почти пятнадцать процентов пашни.

Позднее Павлов не раз вспоминал об этой беседе, и многое было ему непонятно. Разве решения мартовского Пленума не ясны? Разве они не открывают простор для творчества людей деревни? Влиянием этих решений главным образом и можно объяснить первые успехи в сельском хозяйстве. И почему тогда ответственный товарищ высказывает иную трактовку тех же самых документов?

Этими своими раздумьями Павлов поделился с Сергеевым, когда тот пришел к нему с наметками мер по осуществлению решений майского Пленума ЦК.

— Бросьте вы слушать этого ученого! — с неожиданной горячностью воскликнул Сергеев. — Это же путаник. Удивительно, как он удержался на высоком посту…

Эта вспышка была совершенно неожиданна для Павлова. Он знал Сергеева как очень уравновешенного, выдержанного человека. И вдруг… Но Сергеев продолжал уже более спокойным тоном:

— Если хотите, я принесу наглядную характеристику этому ученому.

Тучный Сергеев быстро вышел и вскоре вернулся. Тяжело дыша, положил перед Павловым несколько листков бумаги, сказал, что следит за трудами этого ученого, сопоставляет его прежние высказывания с нынешними. На листках были сделаны выписки: на левой стороне — из книги ученого, вышедшей в середине 1964 года, а на правой — из его статьи в журнале, опубликованной в середине 1965 года.

Павлов читал, и нехорошее чувство закипало в нем. Вот что писал ученый в своей книге: «Например, кукуруза и овес относятся к одному семейству злаковых, но первая культура по своей продуктивности при оптимальном температурном режиме выше второй примерно в три раза. Следовательно, при благоприятных условиях, то есть при достатке тепла, пищи и влаги, растения кукурузы на единице площади благодаря высокому росту и сильному развитию листовой поверхности могут ассимилировать значительно больше солнечной энергии и углекислоты, чем овес».

А в 1965 году — уже иные нотки в статье по тому же вопросу: «Шаблонное внедрение кукурузы нанесло значительный ущерб сельскохозяйственному производству… Другая необоснованная крайность была допущена по отношению к овсу, который был отнесен к так называемым «малоурожайным культурам».

Павлов посмотрел на Сергеева. Тот уже отдышался.

— А вы и про пары почитайте!

Про пары в 1964 году: «Нельзя забывать и о том, что при чистых парах в течение теплого периода пустует, находится без растений, целое поле севооборота. На таком поле не используется ни лучистая солнечная энергия, ни углекислота воздуха, ни другие даровые земные факторы, необходимые для образования полезных органических веществ. Недаром еще в старое время передовые крестьяне незанятый, пустующий или чистый пар называли чумой сельского хозяйства».

А год спустя уже другое: «В различных условиях роль паров будет различна. В одних условиях хороши чистые пары, а в других — занятые. Проблема паров в земледелии не может решаться абстрактно, вне времени и пространства».

— Видели, какой умный наставник появился! — воскликнул Сергеев. — Да как такого ученого можно допускать до руководства? И тут вы, как член Цека, в ответе, — вдруг обрушился он на Павлова. — Конечно, решения Пленума умные, но если этот же самый ученый будет поучать нас и дальше… Он и окружение создаст подобное себе, это же ясно. Да вы сами же рассказывали, как он о чистых парах толкует… В статье одно, на практике — другое. А других учит принципиальности. Вот почитайте его последнее выступление в печати. — Сергеев положил перед Павловым еще одно творение «ученого»:

«Требовательность и принципиальность — неотъемлемое качество ученого. К сожалению, не все ученые в этом отношении оказываются на высоте. Некоторые направляли свои усилия на то, чтобы подкрепить так называемыми «научными данными» те или другие волевые решения и придать этим решениям видимость научных выводов, полученных порой в результате грубейших нарушений методики научных исследований».

— Разве это не лицемерие? — снова завозмущался Сергеев. — Я мог бы вам и другие его изречения показать. Теперь и он за клевера и за чистые пары, и даже за овес, он тоже за прогресс…

Возмущение овладело и Павловым. Он попросил Сергеева оставить ему эти выписки. Ему захотелось показать их в Центральном Комитете при первом удобном случае.

Перед глазами Павлова стоят рядом тот ученый и Соколов. Иван Иванович ни при каких обстоятельствах не терял голову, не говорил того, во что сам не верил. Трудно Соколову под руководством этого ученого? Впрочем… Впрочем, Соколов не слушал советов этого ученого пять лет назад, не обратит на них особого внимания и теперь. Только ведь не все такие, как Соколов. Для многих указания ученого-руководителя станут законом, особенно для молодых, «необстрелянных»… И другое: а если бы и таким, как Соколов, не было надобности «мудрить»? Вот когда все пошло бы по-деловому!

Оторвавшись от этих дум, Павлов тихо произнес:

— Ну, хорошо… Вернемся на свою землю-матушку. Как у нас по экспериментальным районам?

Достав из папки кучу бумаг, Сергеев заговорил о первых выводах:

— В прошлом году в девяти хозяйствах этих районов были еще убыточные отрасли: в трех — птица и свинина, в двух — молоко, в остальных — некоторые другие отрасли. А ныне очень похоже на то, что убыточных уже не останется. И по решению бюро насчет специализации мы заканчиваем подсчеты, здорово получается! — Сергеев сразу оживился: — Кузинский свиносовхоз, если, как намечено, поголовье свиней довести до сорока тысяч, будет производить самую дешевую свинину в республике, а может быть, и в стране.

Павлов тоже ждал окончания этих подсчетов. Было принято очень важное решение: создать двенадцать крупных специализированных совхозов по производству свинины, десять птицефабрик, несколько десятков специализированных ферм по производству говядины. В два года все это можно осуществить, и тогда все колхозы края можно освободить от птицы, приносящей им большие убытки, многие мелкие свиноводческие фермы — тоже очень убыточные — закрыть. В крупных же специализированных хозяйствах и птица, и свинина — прибыльны. Но формирование крупных спецхозов вызывает ломку планов закупок по районам и хозяйствам, утвержденным на пятилетку, а это категорически запрещено. Утвержденные уже планы не случайно названы твердыми. Когда Павлов завел речь о планах в Москве, ему намекнули, что при наличии очень обоснованных предложений могут их и рассмотреть. Вот эти обоснованные расчеты и поручено подготовить комиссии специалистов под руководством Сергеева. Павлов знал, что на юге страны тоже идут по пути создания специализированных хозяйств.

— Между прочим, Андрей Михайлович, — продолжал Сергеев, — вчера в центральной газете опубликована любопытная статья. — Он достал из папки вырезку из газеты. — У эстонцев плохо растет лен, зато они мастера по выращиванию картофеля. А у соседей, в Псковской области, наоборот: лен растет хорошо, а картофель плохо. И вот договорились и выдают как открытие — обменяться продукцией: Эстония сдаст за Псковскую область картофель, а те за эстонцев сдадут лен.

— Так это разумное решение.

— Конечно, разумное, — согласился Сергеев. — Но это же укор Госплану и системе закупок. Ведь если бы планирование закупок осуществлялось так, как в наших экспериментальных районах, то Эстония не запланировала бы продажу льна, коли он у них плохо растет. А псковичи нажали бы на лен, а не на картофель, потому что лен у них умеют выращивать и доходы от него большие.

Павлов с любопытством следил за ходом мыслей Сергеева. Сам-то он не дал статье вот такое толкование, лишь возмущался: почему Госплан так планирует закупки по республикам, если они теперь вынуждены обмениваться планами? Об этом он сказал Сергееву.

— Тут дело глубже, — возразил тот. — Сам этот факт говорит о том, что нужно, постепенно, конечно, снимать все то, что тормозит специализацию производства, а без специализации не решить главных задач — увеличения производительности труда и снижения себестоимости продукции. Это вы и сами прекрасно знаете. Вот вам, как члену Цека, я предложил бы на обсуждение и дальнейшее, так сказать, продвижение такой вариант на следующую пятилетку или на девятую: объявить закупочные цены по зонам. Но, скажем, если в нашей зоне за зерно, допустим, в семьдесят первом году платить шесть рублей за центнер, то в семьдесят третьем — по пять с полтиной, в семьдесят пятом — по пять. Так же по мясу, молоку и другим продуктам.

Павлов встал и глядел на Сергеева как на первооткрывателя, уже немного досадуя: почему самому ему не пришла такая простая и ясная мысль?

А Сергеев продолжал развивать ее: при заранее объявленных ценах колхозы и совхозы подошли бы более углубленно к разработке перспективных планов производства. Заранее обусловленное снижение закупочных цен заставило бы их более серьезно рассчитывать себестоимость своей продукции, находить наиболее правильное сочетание отраслей хозяйства, наиболее разумную специализацию.

Павлов — за! Он просит Сергеева подготовить соответствующие предложения, чтобы войти с ними в правительство.

8

Машина неслась среди сплошной зелени полей. Настроение у Павлова хорошее: в июне редкий день обходился без дождя, а ведь июнь в Сибири и решает судьбу урожая. Поля дружно зазеленели, а в середине июня в лесах появились белые грибы! Явление не совсем обычное для Сибири. Павлов — грибник, ему удалось две вылазки совершить. Вместе с женой нашли более сотни беляков, да каких! А Петрович со своей женой собрали еще больше.

Иногда Павлов останавливал машину, выходил, чтобы еще и вблизи полюбоваться буйной пшеницей. А усаживаясь рядом с шофером, неизменно спрашивал:

— Ну как, Петрович?

В первый раз Петрович ответил, что урожай уже есть. А после только широко улыбался, пожимал плечами.

Отрадно на душе. Тем более, что ехал Павлов с очень приятным поручением: вручать ордена и медали в «своем» Дронкинском районе. Вручит орден Ленина и Золотую звезду Героя Ивану Ивановичу Соколову. Он пытается представить, как Соколов примет из его рук эти знаки высочайшего уважения к его труду. Наверняка засмущается, не сразу найдется, что сказать… Припоминает Павлов и других награжденных. Доволен: почти всех знает в лицо. Это в какой-то мере и его воспитанники: комбайнеры, животноводы… Варвара Петровна награждена орденом «Знак Почета»… Вспомнив о Варваре, он попросил Петровича завернуть в Ясную Поляну.

В течение мая и июня в области настойчиво внедрялась двухсменная работа животноводов. Этим делом занимались все — партийные, профсоюзные, комсомольские организации, и теперь уже более половины животноводческих бригад работают в две смены. А ведь это Варвара Петровна «настроила» Павлова так, что он и сам всерьез занялся двухсменкой.

Ясная Поляна обозначилась высоченными, ярко-зелеными тополями. Но Варвары дома не оказалось. В соседнем огороде работала женщина. Увидав Павлова, она оставила тяпку, подошла к изгороди.

— А Варвара-то на выпасах, — напевно произнесла она. — Первая смена на работе, как раз я ейная напарница, вместе мы одну группу доим. Приедут, тогда и моя очередь…

Павлов спросил про двухсменку. Женщина охотно ответила на все вопросы. А заключила так:

— И чего раньше-то никто не подсказал? Так все складно вышло…

…Выпасной табор раскинулся у полезащитной лесной полосы.

Когда машина Павлова подкатила к табору, доярки завершали работу. Варвара Петровна — в белой с голубым горошком косыночке, с загоревшим лицом показалась Павлову словно бы помолодевшей. Она сидела на скамеечке у малюсенького столика и что-то записывала в журнал учета. Увидав Павлова, легко вскочила, протянула руку.

— Позвольте, Варвара Петровна, пока предварительно, поздравить вас с правительственной наградой, — начал Павлов, но такое начало ему самому показалось слишком официальным, и он крепко пожал руку Варваре.

— Да уж спасибо, Андрей Михайлович, — застеснялась Варвара. — Спасибочка вам… А у нас видали, как тут теперь! Как на курорте… В тенечке отдохнуть можно, и работается получше… Да как не работать, Андрей Михайлович, трава-то ныне так и прет, а коровушкам только этого и надо, ну, прямо заливают молоком!

Подошли другие доярки. Заговорили о двухсменке.

— Тут, Андрей Михайлович, и говорить нечего! — отмахнулась рукой Варвара. — Облегчение почуяли сразу. А ведь смешно, не шибко охотно шли поначалу-то, боялись…

— Теперь чего… — включилась в разговор другая доярка. — Так-то просто. Сейчас посуду вымоем и все, до утра гуляй, никакой заботушки.

— А вот у нас и молодые появились! — показав на худенькую девушку, воскликнула Варвара. — После восьмилетки на стройке да на разных работах была с подружкой своей, а теперь обе согласились в доярки. Чего молчишь, Надюша?

— А чего говорить? — застеснялась Надюша. — Сами же сказали: хорошо… Было бы по-старому, не пришли бы…

Варвара рассказала, как все началось. После хронометража правление колхоза снизило нормы нагрузки. И теперь при двухсменной работе на двух доярок приходится двадцать четыре коровы.

Павлов подумал: все же двадцать четыре коровы… Они же, наверное, очень долго стоят в загоне, на выпас времени мало остается, а это отразится на продуктивности коров. Он высказал это Варваре.

— А мы и сами догадались! — возразила она. — У нас видите: коров-то мало, половина гурта. Теперь один пастух полгурта пригоняет, а другой — вторую половину. И пасут коров отдельно — полусотками. И хорошо получилось: пока первую полусотку угоняют, а вторую пригонят, и мы маленько отдохнем, не мы, — поправилась она, — а руки отдохнут. Вот Надюшка и то не устает, верно ведь? — повернулась она к Надюше.

— Первые дни только, а теперь нет! — улыбнулась Надюша.

— А бригадир как? Доярок две смены, а бригадир один.

— А я внештатным помощником значусь, за это мне маленько доплачивают, а в своей смене я за старшего и за младшего, — весело смеется Варвара, смеются и ее задорные глаза. — Учет молока веду, по кормам тоже. Теперь все встало на место. Зоотехник наш говорил, что полусотками коровы лучше пасутся, наедаются покрепче, и удои повыше, вот лишний пастух себя и оправдает.

Когда Павлов собрался уезжать, к табору подкатил трактор с тележкой на прицепе. Доярки начали грузить фляги с молоком. Из лесной полосы появился пастух (видимо, отдыхал там), начал поднимать коров. А доярки забрались на тележку с флягами.

Павлов пригласил Варвару в машину, но она отказалась:

— Я же старшая тут, мне молоко на молоканку сдавать…

Трактор затарахтел и вскоре шустро побежал. Доярки запели песню. А в вышине заливались жаворонки. И Павлову хотелось петь…

— Поехали и мы, Петрович.

Петрович понял настроение Павлова, включил радиоприемник. Москва тоже пела…

Когда Павлов поднимался на второй этаж хорошо знакомого ему здания райкома, его встретил Дмитриев. Он заговорил смущенно:

— Не управились немножко… Бюро идет, персональное дело… Кляузное, — и он коротко изложил суть дела: председатель райпотребсоюза вступил в сговор с двумя завмагами, снабжал их ходовыми товарами, они перевыполняли план, получали премиальные и половину их передавали председателю.

Когда Павлов присел на стул, перед членами бюро стоял заведующий магазином — щупленький, юркий человечек. Говорил он торопливо:

— Виноват я, товарищи члены бюро… Признаю честно: виноват! Мне бы, дураку, Ивана Григорьевича отговорить, а я сам согласился, ну, и того… Прошу, дорогие товарищи, учесть мое искреннее раскаянье… — Он запнулся и, встретившись с суровым взглядом Дмитриева, как-то сразу сник.

— А на следствии почему от всего отказывался?

— Вот так получилось, — развел тот руками.

А председатель райпотребсоюза, когда повели речь о нем, поднялся решительно. Он совсем не походил на виноватого: взгляд открытый, ни капли смущения на лице. Это удивило Павлова: человек совершил подлость, и никакой тревоги… И он не удержался от вопроса:

— А вам руку подают ваши друзья после этой… истории?

Иван Григорьевич вздрогнул, покосился на Павлова, видно, лишь теперь узнав его. А Павлов подумал, что кто-то, очевидно, гарантировал этому жулику не очень строгую меру наказания, только потому он так и держится. И от этой мысли стало не по себе.

— Подают тебе руку твои друзья? — повторил Дмитриев.

— Подают… — отрешенно произнес Иван Григорьевич.

— Зря подают…

Павлов повернул голову на этот, показавшийся ему знакомый голос и обрадовался: Иван Иванович! Он не заметил Соколова, когда вошел в комнату. К тому же и узнать его было мудрено: совсем изменился. Всю жизнь, как помнит его Павлов, Соколов ходил в гимнастерке. Были и темные защитного цвета, и синие… А сейчас пиджак темно-синий и… галстук. Этот наряд молодил его.

Кооператору задавались еще вопросы, а когда Дмитриев спросил о предложениях, Павлов насторожился: как члены бюро прореагируют?

Недолгое молчание, потом громкий голос:

— Выговор, с занесением в личное дело.

— Есть другие предложения?

Поднялся Соколов — высокий, грузный. Привычно провел ладонью по седому ежику на голове.

— Это как же выговор, Василий Федорович? Коммунист сознательно, понимаешь, сознательно идет на сделку со своей совестью, ворует, понимаешь… Перед другим коммунистом, его подчиненным хотел показать: вот, мол, мне — руководителю, все дозволено! А коммунисту как раз, понимаешь, ничего сверх советского закона не дозволено, он должен оберегать не только свою честь, но и честь товарищей по работе. А Иван Григорьевич, которого мы тут вроде бы, понимаешь, все уважали, оказывается, скрывал перед партией свое настоящее лицо. Нет, товарищи, у нас и честных коммунистов хватит, а таких жуликов надо гнать! — Голос Соколова неожиданно стал крикливым: — Гнать, чтобы такие не пачкали ленинскую партию… Да если бы, понимаешь, попался такой коммунист Ленину, Владимиру Ильичу, на глаза, стал бы он держать такого в партии? Стал бы, Василий Федорович?.. Что молчишь?.. — тихо закончил: — Не стал бы товарищ Ленин такого держать в партии. И мы не имеем права, коли считаем себя ленинцами.

Он тяжело опустился на стул, достал платок, долго обтирал лицо. Павлов увидел, как дрожат руки Соколова.

— Ты, Василий Федорович, остаешься при своем мнении?

Когда Василий Федорович поднялся, Павлов вспомнил его. Давно еще он был директором МТС, а потом Павлов как-то потерял его. Это был немолодой уже человек, с седыми висками.

— Я, товарищи члены бюро, почему вносил свое предложение? Все же наш потребсоюз план по обороту почти всегда выполнял. А Иван Григорьевич чистосердечно признал свою вину. Можно, конечно, записать так: «Заслуживает исключения из партии, но, принимая во внимание чистосердечное признание, объявить выговор с занесением в личное дело».

— А почему ты думаешь, что он чистосердечно раскаялся? — подал голос Соколов. — Вот если бы, понимаешь, пока его не изловили, он сам одумался бы и пришел в райком на себя жалобу подавать, тогда, понимаешь, чистосердечно. А то ворюгу схватили за руку, и он нам признается: воровал! И мы готовы его на руках носить. — И неожиданно строго заключил: — От таких чистосердечных партию надо освобождать, понимаешь!

— А деньги он вернул? — спросил кто-то.

— Я могу вернуть! — порывисто выкрикнул кооператор. — В любое время!

— Выходит, понимаешь, много наворовал, если можешь в любое время, — усмехнулся Соколов.

Воцарилось неловкое молчание. И Павлов понял, что Василий Федорович внес предложение, которое уже сложилось в райкоме до начала бюро. А Соколов приехал, видимо, лишь к началу бюро и теперь внес раскол. Однако Соколов со своим очень правильным суждением может остаться в одиночестве или в меньшинстве. Скорей всего в одиночестве. А почему? И что же получается? Выходит, в принципе явный вор может оставаться коммунистом? Какая-то нелепость… Можно как-то понять коммуниста, который не справился с порученной работой: или неспособен, или рано его выдвинули, а он не оценил правильно своих сил. Освободив его от работы, можно ограничиться и взысканием. Но если коммунист берет взятки, ворует, обманывает партию, то как можно оставлять его в партии? И ведь оставляем! — упрекает себя Павлов. — В самом деле: подают ли руку товарищи такому коммунисту, который жульничает? Если подают, то ведь как бы прощают. И чем дальше размышлял на эту тему Павлов, тем ему грустнее становилось.

А между тем Дмитриев заключает:

— Что же, ставить на голосование оба предложения?

И тут Павлов счел уместным изложить свои мысли, которые только что одолевали его.

Как только Павлов закончил, вскочил Василий Федорович:

— Товарищи, я снимаю свое предложение!

Павлову стало еще грустнее. Хотелось крикнуть этому руководителю: что же произошло за эти пять минут? Открылись новые факты, обличающие виновного? Нет, ничего нового не выяснилось. И не будь Павлова, Василий Федорович настаивал бы на своем предложении. Павлов решил побеседовать с членами бюро. А пока ждал, как поведет дело Дмитриев.

А Дмитриев объявил, что осталось одно предложение, и поставил его на голосование. За исключение из партии проголосовали все.

После беседы с членами бюро Павлов увел к себе Соколова. В гостинице для Павлова была приготовлена «правительственная комната», как в районных гостиницах называли единственный одинарный номер.

Соколов возбужден. Он горячился и во время беседы с членами бюро, галстук явно мешал ему, и Соколов, как заметил Павлов, порывался сорвать его, но всякий раз какая-то сила удерживала его. Видно, строго наказала ему Харитоновна сохранить праздничный вид. Ведь не каждый день вручают Звезду Героя…

Тяжело опустившись в кресло, Иван Иванович сказал:

— Поимей в виду, Андрей Михайлович, этот сегодняшний разговор… Надо, понимаешь, строго поставить вопрос о честности каждого коммуниста, чтобы коммунист во всем, ну, понимаешь, и в малом, и в большом, был примером для беспартийных. А когда коммунист еще и руководитель, с него спрос за эту самую порядочность — вдвойне, а то и втройне, понимаешь… Как ввели меня в бюро, наслушался я… Недавно с одного четыре выговора сразу снимали. Добро бы еще на большом деле не управился, а то за пьянство: жену покалечил, теще пальцы выломал, в вытрезвитель попал с партийным билетом. Выговора накапливались, сроки все прошли, он все равно пьет, вот и встал, понимаешь, вопрос: чего делать?

— И что же решили?

— А чего решили, понимаешь… Большинством голосов сняли все выговора. Василий Федорович орготделом заведует, старается, чтобы взысканий меньше было в карточках, вот и гнет свою линию. Худо это, Андрей Михайлович…

— Ну, а ты в том деле с пьяницей каких позиций держался?

— А что моя позиция, понимаешь… Говорю, нельзя такого оставлять в партии, честные люди над нами смеяться будут: вот, мол, авангард! Но большинство, понимаешь… Худо, когда большинство не понимает такого зла… Надо, Андрей Михайлович, строго поговорить насчет облика коммуниста. А то в кино про Ленина люди смотрят, а потом, понимаешь, смеются над некоторыми коммунистами: вот, мол, ленинцы… У нас в районе одного так в насмешку и зовут… Нельзя этого допускать, Михайлыч, — с чувством заключил Соколов и опять попытался освободиться от галстука.

— Что же, Иван Иванович, начать со строжайших мер? Беспощадно исключать всех провинившихся?

— Вина бывает разная… По несознательности, или там, понимаешь, по недоразумению — одно дело. А человек, когда еще заявление в партию пишет, то прямо объявляет, понимаешь: Устав знаю, то-се изучил. Кандидатский стаж проходит, — это дополнительная подготовка. И если коммунист после такой подготовки залезает в карман к государству или врет перед партией, такого надо гнать без оглядки. Таких и жалеть не надо, Михайлыч… Партию пожалеть надо… Столько у нас людей выросло честных, образованных, а мы терпим вралей и ворюг… Вот и сегодня… Думаешь, у этого Ивана Григорьевича только эта вина? Тут комсомолка одна, экономист в его конторе, накрыла их, спасибо ей. А так уж сколь годов в районе говорили, что Иван Григорьевич живет не по зарплате.

Слушая Соколова, Павлов ходил по комнате, заложив руки назад, и думал: вот ведь бывает так — ничего особенного нового не услышал он сегодня, но на обычное дело взглянул другими глазами и увидел все в ином освещении.

А Иван Иванович помолчал немного, шевельнулся, усаживаясь поудобней в кресле, чуть повел глазами на Павлова, заговорил опять, но совсем по-другому:

— Тут, понимаешь, Михайлыч, и о другом надо подумать… Всякое преступление — малое ли, большое ли — нельзя коммунисту простить, понимаешь… Никак нельзя! Но бывает, что коммунист-руководитель идет на нарушения не для себя, не ради своего кармана, а ради общего дела. Тут поглубже, понимаешь, надо глядеть… — Передохнул, достал платок из кармана, махнул им по лбу, по лицу. — Когда ты, скажем, разбираешь дело председателя, который санкционировал купить краску у частного лица, то наказывай по всей строгости! Однако, понимаешь, сразу и себе запиши, в свою учетную карточку, потому что ты не обеспечил нормальную жизнь этому председателю, плохо сработал, не спросил вовремя с промышленности или забыл запланировать. Грехи такие — общие, дели их пополам! Не прощай председателя, наказывай, но и других сразу же! И себя тоже!

Долго еще Соколов развивал свои мысли в этом направлении. И Павлову нечего, решительно нечего было возразить. Мысленно же он благодарил этого человека за его заботу об общем деле, за его трезвое мышление по вопросам, которые по долгу службы должны обдумывать и решать партийные работники.

Соколов затронул и другую, не менее важную тему. Это уже когда они вместе направились в Дом культуры, на вручение правительственных наград.

Павлов заметил, что Соколов почему-то погрустнел. Сначала он подумал: устал старик… Соколов начал так:

— Вот ведь, понимаешь, слеза прошибла, когда услышал про такую огромную награду… Все, Михайлыч, припомнил за ночь-то, с чего начинал жизнь, как шел по жизни… А к утру другое пошло: как же могло получиться, что во всем колхозе только председатель Герой? И до сих пор, понимаешь, гложет меня эта думка, Михайлыч… Спокою не дает, понимаешь… В общем артельном деле только руководитель — Герой… Нехорошо, понимаешь… Вот и мне перед своими колхозниками неудобно…

Павлов попытался разубедить Соколова: в колхозе наверняка все рады за своего председателя, и награда им вполне заслужена. Да и еще одиннадцать колхозников «Сибиряка» удостоены наград.

Вручение наград и последовавший затем вечер для передовиков прошли хорошо. Но сел Павлов в машину, и сразу же мысли, навеянные беседой с Соколовым, овладели им, требуя и раздумий, и каких-то решений…

9

К Павлову торопливо зашел Гребенкин. Весь он какой-то взъерошенный, возбужденный, не дойдя до стола и своего обычного места в кресле, заговорил резко, даже грубовато:

— Это вам, Андрей Михайлович, пилюля! Ваш друг Обухов намудрил.

Оказывается, уже на посту управляющего отделением «Сельхозтехники» Обухов оформлял ремонт колхозных тракторов через свои мастерские, хотя они ремонтировались на месте. Приобрел за триста рублей легковую машину, якобы списанную, хотя она прошла всего десять тысяч километров, получал незаконные премии.

Павлов решил послушать объяснение самого Обухова.

Тот вошел, постаревший и еще больше пополневший.

— Здравствуйте, Андрей Михайлович… — чуть склонил он голову.

Впервые Обухов обратился к Павлову на «вы».

Павлов давно пытался примирить себя с Обуховым. Пытался, но не мог! Не мог, потому что вот такие обуховы долгое время наносили трудно поправимый ущерб сельскому хозяйству, отбивали у тружеников села веру в справедливость. В конечном счете именно обуховы виноваты в том, что слишком много людей ушло из сибирской деревни, слишком много честных руководителей и специалистов сельского хозяйства было опорочено или у них отбили любовь к земле. Нет, Павлов не мог простить Обухову прошлое. Не мог…

Взглянул на справку, в которой перечислялись «художества» Обухова. Вот легковая машина… Купил за триста рублей, затем ремонтировал ее в своих мастерских и внес в кассу «символические» 24 рубля…

— Грязное дело у тебя, Михаил Николаевич, обнаружено… Как приобрел «Волгу», и…

— По разрешению! — быстро ответил Обухов, но Павлов хорошо видел, как багровело его пухлое лицо, как затокала жилочка на правом виске. — Списанная машина…

— Хорошо, — остановил его Павлов. — А где ремонтировал эту списанную машину?.. И сколько стоит ремонт списанной уже машины по государственным расценкам?

Жилка на виске Обухова затокала чаще, он лизнул пересохшие губы.

— О стоимости ремонта я точно не скажу…

— Но, видимо, дороже двадцати четырех рублей?

Как сверкнули глаза Обухова! Он понял, что Павлову известно о махинации с ремонтом. И ничего не ответил…

— Зачем же тебе легковая машина, если всю жизнь ездишь на государственной?

— Так он продал «Волгу», — подал голос Гребенкин.

— За сколько? Только честно, Михаил Николаевич, — чуть не с мольбой в голосе произнес Павлов. Ему почему-то хотелось, чтобы хоть теперь Обухов сказал правду.

— За две тысячи, — шевельнул губами Обухов.

— Хоть бы в обкоме партии не лгал, — вспылил Гребенкин. — Машину после ремонта он продал за три тысячи восемьсот, потому что приложил к ней еще и комплект новой резины, а резину купил в своей конторе как списанную!

Павлов смотрел на Обухова, а тот совсем низко опустил голову, на видимой части его лица появились капельки пота. И, пожалуй, впервые Павлов пожалел Обухова. Но это было лишь мгновение. Слишком долго жалела партия этого человека, слишком долго…

— Липовые акты на якобы сделанный ремонт колхозных тракторов оформляли? — строго спросил Павлов.

Обухов поднял голову, глянул на Павлова и вдруг выкрикнул истерически:

— Все равно вы меня сживете со света! Вы — лично!..

Павлов вскочил. Первым его желанием было и впрямь вытолкать Обухова. Поднялся и Гребенкин, Павлов решительно произнес:

— Уходите, Обухов, немедленно!

Раздумывая о мерах «профилактики» против очковтирательства, приписок, незаконного получения премий, Павлов пришел к выводу, что многие из этих бед — результат плохого учета. Потому-то он и пригласил на беседу главного бухгалтера областного управления сельского хозяйства Машутина. И тот теперь с нескрываемым интересом присматривался к нему.

Вид у Машутина усталый, лицо бледное, морщинистое, но и теперь заметны следы былой мужской красоты: правильной формы нос, высокий лоб, вьющиеся, но уже совсем белые волосы.

Павлов вообще-то мало сталкивался с бухгалтерами и хорошо запомнил лишь старого, сварливого бухгалтера МТС Демина. Тот буквально замучил его, требуя оформлять разные акты: по случаю гибели посевов, брака произведенных работ. Никогда не забыть Павлову скрипящего голоса Демина:

— Вы, батенька мой, не оформили все должным образом, поэтому наша МТС не смогла получить кредиты, и денежек на зарплату управленческого персонала нам не дали — ни для вас, ни для меня, ни для других служащих. Так что, батенька мой, подумайте об этом получше, вы и товарищей по работе подвели…

Павлов сердился на Демина и с того времени сохранил некоторую неприязнь к бухгалтерам, хотя и в райисполкоме, и в райкоме, и здесь бухгалтеры были к нему предупредительны. Даже авансовые отчеты по поездкам составляли за него сами. И зарплату приносили в кабинет… Но Демина забыть не мог, а Машутин чем-то походил на Демина… Усталые глаза изучающе рассматривают Павлова, и сам он — весь внимание… Павлов решил начать разговор известным изречением Ленина: «Социализм — это учет!» И вдруг подумал, что Демин, неприязнь к которому он испытывал все эти годы, по-видимому, честно исполнял свои обязанности… Именно поэтому и был так педантично строг.

— Вам, товарищ Машутин, очевидно, известно изречение Ленина о том, что социализм — это прежде всего учет, правильный учет! — начал Павлов.

Лицо Машутина сразу преобразилось, по тонким губам его скользнула едва заметная улыбка.

— Как же, Андрей Михайлович, изучал, и самому приходилось напоминать эти слова Владимира Ильича… Но, видите ли, в чем дело… Лозунги у нас довольно прилично знают, исполнение же, извините, не всегда точное, то есть, я имею в виду учет.

— Это и заметно, — усмехнулся Павлов. — Почему же при таких грамотных бухгалтерах у нас имеют место случаи финансовых нарушений, приписок, выплаты незаконных премий? Разве при правильном учете такое возможно?

— Нет, конечно… Но здесь, Андрей Михайлович, требуется пояснение. И если хотите, в нарушениях, которые вы назвали, самая большая вина ложится на вас. Да-да! Пожалуйста, не обижайтесь, но я нахожусь, понимаете ли, в таком месте, где говорить надо прямо и откровенно… Не вы лично виноваты, — поспешил он успокоить Павлова, — но я имею в виду неправильные установки, видите ли… Иногда создаются лазейки для преступников, а кто еще не преступник, то непродуманными инструкциями создается столько соблазнов, что не всякий перед ними устоит.

— Есть примеры?

— Сколько угодно! — воскликнул Машутин.

И сразу заговорил о том, что материальное поощрение руководящих работников надо вводить очень осторожно. При материальном поощрении за месячный план, за квартальный, за годовой соблазнов много. Вдруг недотягивается квартальный план — начинают мудрить, появляются приписки, страсти разгораются. И даже абсолютно честный человек не всегда выдерживает испытание рублем.

— Посудите сами, — продолжал Машутин. — Кому нужно тракторы, которые ремонтировались в колхозе, проводить через мастерские «Сельхозтехники»? Рабочему? Нет, только директору и его помощникам, потому что, приписав эти тракторы к плану, можно ведь ни за что, ни про что отхватить премию за перевыполнение. Люди не все еще, понимаете ли, достаточно устойчивы. А особенно опасно, Андрей Михайлович, за перевыполнение планов премировать бухгалтеров. Как только бухгалтера втянут в эту коллективную заинтересованность — все пропало, жди посадки! Бухгалтера, как и партийного руководителя, нельзя премировать за всякие квартальные планы.

— А как же поощрять за труд?

Машутин откинул седые кудри со лба, заговорил спокойней:

— Всю жизнь нашему брату внушали: бухгалтер — контролер государства! Контролер! — поднял он указательный палец правой руки. — Вот откуда, понимаете ли, надо исходить. Нельзя контролера премировать за те показатели, правильность которых он контролирует.

Мысли Машутина сводились к следующему: руководящих работников премировать только по результатам работы за год, и исключительно — за сверхплановую прибыль. Бухгалтеров же поощрять со стороны вышестоящей организации, но не за производство, а за хорошо поставленный учет, за выявление нарушений финансовой дисциплины, за взыскание убытков, нанесенных производству плохой работой.

— Знаете, как поощряют контролеров в поездах?.. Процент от взысканного штрафа с «зайцев». Что-то похожее должно быть для ревизоров и главных бухгалтеров. Но тогда и власти бухгалтерам надо добавить, — заключил Машутин. — А то с бухгалтером иной раз не считаются.

Павлов принялся уточнять предложение Машутина по материальному поощрению:

— Возьмите строителей… Почему в газетах часто пишут о плохом качестве жилого строительства, да и производственного тоже? Все потому, что руководители строек заинтересованы, причем материально, понимаете ли, заинтересованы любыми средствами сбыть даже недостроенный дом к концу квартала или к концу года. Подумайте только: на все идут! Деньги они всегда деньги… И поощряют людей деньги, и портят их — тоже деньги… Так вот, избавьте руководящих работников от порчи через деньги!

— Посоветуйте, как строителей отучить от брака? — спросил Павлов и этим совсем расположил Машутина.

— Думать надо, Андрей Михайлович. А я так бы, понимаете ли, сделал: фонд премирования для руководящих работников держал бы не у строителей, а у тех, для кого дома возводят. И если они дом приняли с оценкой «отлично», то должны выплатить премии руководящим работникам стройки.

— А если на «хорошо»?

— Хорошо они обязаны и за зарплату делать. А вот на «отлично», да если досрочно в строй ввели, тогда и премировать. А то сами себе отметку вымаливают, сами себе из своих средств премии выписывают. Да при таком соблазне и я бы не устоял, — весело рассмеялся Машутин.

Машутин все больше нравился Павлову. Он попросил его подготовить предложения по премированию в системе сельского хозяйства. Машутин охотно согласился.

— Очковтирателей надо наказывать материально.

— А морально?

— Морально? Это выговор или на вид? — усмехнулся Машутин. — Надо нанесенный ущерб взыскивать деньгами! Почему это: отличился — премия деньгами, а провинился, нанес государству ущерб — вот тебе выговорок? Надо уж одинаково действовать, чтобы была и материальная ответственность. И еще, Андрей Михайлович, одно соображение. В торговле есть правило: проворовался — в систему торговли не примут. Это и везде надо распространить. Если кто прикарманил деньги государственные, то до руководства его допускать нельзя. Нигде нельзя! Пусть в рабочих походит. А то вороватых людей расплодили многовато. Так нельзя, так к коммунизму долго не подойти…

Прощаясь, Павлов тепло пожал руку Машутину. Позднее он высказал Гребенкину предложение: перевести в порядке эксперимента руководителей «Целинстроя» на премирование по принципу, предложенному Машутиным.

— Тут, пожалуй, есть рациональное зерно, — задумчиво произнес Гребенкин. — За качество! И за досрочное введение в строй. Можно попробовать.

Павлов поручил Гребенкину обсудить этот вопрос с заинтересованными лицами, и обязательно с участием Машутина.

На очередном бюро Павлов рассказал о деле Обухова, о дронкинских кооператорах, о некоторых фактах очковтирательства и жульничества, вскрытых группами народного контроля, подчеркнул, что болезни эти надо лечить и хирургическим вмешательством, и с помощью профилактики. Было решено созвать очередной пленум обкома, чтобы обсудить вопрос о моральном облике коммуниста. Это и будет началом решительного похода за чистоту рядов партии, за ленинское отношение к делу.

10

Павлов всматривался в пробегавшие мимо нивы, и его сердце агронома наполнялось радостью: давно не видел он такого доброго хлеба. Вспомнил Соколова и агронома Климова. Разные это люди, но оба — большие мастера урожайных дел. С Соколовым Павлов недавно говорил по телефону, знал, что урожай у Соколова отменный, хотя сам Иван Иванович на прямой вопрос об ожидаемых намолотах отвечал, как всегда, уклончиво: «Хуже других не должно быть».

Имелись уже прикидки и в целом по области: двенадцать-тринадцать центнеров… Главный агроном вносил уточнение: если уборка будет проходить в дождливое время, то на потери надо сбрасывать не менее центнера с гектара. Печальный опыт прошлых лет подтверждал правоту такого суждения. Но Павлову очень жалко этого центнера. Что такое центнер в масштабах области? Пять миллионов центнеров, тридцать миллионов пудов! А ведь в Березовском совхозе у Григорьева подобные потери практически исключены, потому что там самая совершенная механизация подработки и сушки зерна, там не страшна уборка при любой погоде. Правда, приняты меры, чтобы таких токов настроить как можно больше. Обязали заводы изготовить некоторые агрегаты, закупили сортировок. Этой работой руководил Гребенкин и сумел «провернуть». В области насчитывалось уже более сотни таких механизированных токов. Они обеспечат бесперебойную подработку и сушку зерна примерно с двух миллионов гектаров. Значит, сберегут минимум два миллиона центнеров зерна. И зерно как бы сверхплановое, оно принесет двадцать миллионов рублей лишних денег. Двадцать миллионов! А сколько будет сэкономлено труда и средств?

Выходит, в один год оправдаются затраты по оборудованию механизированных токов! Как же раньше-то не обратили внимания на эти цифры?

Павлов так рассердился, что сам себя начал успокаивать, дал слово: для будущего урожая во всех колхозах и совхозах оборудовать самые современные механизированные тока.

Когда въезжали на усадьбу совхоза «Борец», Павлов попросил Петровича подвернуть к механизированному току. Вот и знакомые Павлову очертания высокого и длинного сооружения. Точно такое и в Березовском.

Откуда-то вынырнул… Климов. «Впрочем, чему удивляюсь, — усмехнулся Павлов. — Главный агроном, а это же его детище…»

Округлое лицо Климова улыбалось, льняные волосы на непокрытой голове совсем растрепались. Протянул руку:

— Здравствуйте, Андрей Михайлович… А мы собирались посылать вам благодарственную телеграмму.

— С какой же радости?

— А вот за комбинат, — кивнул Климов на длинное сооружение. — Это же вы в прошлом году посоветовали нам съездить в Березовский совхоз, вот мы теперь и сами такой же соорудили.

Шагая к зданию комбината, Климов рассказал, как они с инженером ездили в Березовский совхоз и решили не мудрить, а просто скопировать их комбинат.

— Когда дело верное — зачем мудрить, оригинальничать? — Голубые глаза Климова устремлены на Павлова. — И не только насчет комбината, — улыбнулся он.

Вскоре Павлов с Климовым оказались у массива пшеницы, вид которой просто изумил Павлова. Такой мощной и колосистой он, пожалуй, и не встречал.

— Тридцать центнеров будет, — заметил Климов. — Здесь по чистому пару сеяли.

— А на зяби как?

— Очень пестро, Андрей Михайлович, — перешел на свой обычный напевный говор Климов. — Между прочим, это можно проследить очень наглядно… Рядом поле, на котором пшеница идет вторым хлебом после чистого пара, а следующее — третье после пара. Между прочим, Андрей Михайлович, тут ведь наши прирезки…

Прирезки… Павлов хорошо помнит эти прирезки, произведенные лет шесть назад. Колхозы снимали здесь урожай в два-три раза ниже, чем в совхозе.

— А на основных отделениях пшеница еще лучше?

— На паровых полях примерно такая же, на других лучше, но в скором времени урожаи на прирезках сравняются с основными нашими полями: первый цикл севооборота завершается…

Павлов видит в бесхитростном взгляде голубых глаз Климова упрек ему — агроному Павлову, облеченному большой властью. Агроном Климов и на прирезках, то есть на запущенных землях, смог навести должный порядок, а агроном Павлов на своих «прирезках» не смог…

Они едут по дороге вдоль полезащитной лесной полосы, пока Климов не делает знака на остановку.

Вот и второй хлеб после чистого пара… Тоже буйная пшеница, крупный колос. Только опытный агроном заметит разницу и скажет, как только что сказал Климов: здесь урожай будет центнеров на пять ниже, чем на паровом.

— А сколько даст самое плохое поле?

— Самое плохое? — переспрашивает Климов и чуть прищуривает правый глаз, видно, припоминает, где у них самое плохое. — Самое плохое даст не менее пятнадцати. Это тоже на прирезках.

«Что же получается? — думает Павлов. — Агроном Павлов, как и агрономы Несгибаемый и Гребенкин, мечтает собрать тринадцать центнеров. А вот агроном Климов на самых плохих участках, попавших ему в руки всего шесть лет назад, снимает пятнадцать! Но ведь и Павлов, и Несгибаемый больше шести лет как получили в свои руки земли области. А если бы не два хозяйства прирезать агроному Климову, а весь район? Или два района! Повысился бы там урожай?» С чего бы начал там Климов?

— С чего начал? — повторил вопрос Климов. — Я вам уже рассказывал, Андрей Михайлович, и на совещаниях говорил… Начали с наведения порядка на земле — с нарезки правильных севооборотов, увеличили паровой клин.

Павлов замечает, что весной некоторые агрономы поля, отведенные под чистые пары, засеяли, потому что весна обнадеживала. И не ошиблись: соберут приличный урожай. Климов отрицательно покрутил головой.

— Нынче-то соберут… А как в последующем будет? — Опять голубые глаза Климова ждут ответа. — На это идут те, кто не собирается долго работать на своих полях: в благоприятный год засевают все, сколько-то возьмут зерна, а потом хоть трава не расти. Только потому, Андрей Михайлович, и нет у вас правильных севооборотов.

Это «у вас» резануло слух Павлова.

— Вы же, Андрей Михайлович, хорошо это и сами знаете… Так никогда порядка на земле не навести… Нынче весна была отличной — вот и решили паров не заводить, а если будущая весна окажется малообнадеживающей, а она такой, видно, и будет, опять умники начнут свое: год трудный, без хлеба можно остаться, давайте засевать максимум площадей. Так ведь, Андрей Михайлович?.. И опять на несколько лет отбрасываем освоение правильных севооборотов. Нельзя так хозяйничать на земле! У нас много опытов, анализов. Я прямо скажу, Андрей Михайлович: если бы мы не завели паровые поля в севообороте на прирезках, то собирали бы урожай, как и соседи…

— А они что ждут нынче? — спохватился Павлов.

— Это они сами пусть определят…

— Но вы бывали на соседних полях?

— Бывал, конечно… Я думаю, что их урожай в пределах четырнадцати центнеров. Хорошо, конечно, но только потому, что год отличный, такие бывают раз в тридцать лет. Пожалуйста, не забудьте поинтересоваться, сколько они в следующем году соберут! Паров-то не оставили под будущий урожай…

— А у вас пары есть?

— Точно по севообороту. И случись засуха, на парах не менее двадцати центнеров возьмем.

— А ваши севообороты для всего района подошли бы или в каждом хозяйстве свой подход нужен?

— Наши севообороты оправдали себя, Андрей Михайлович. Конечно, когда будет много минеральных удобрений, тогда кое-что изменится. Очень нужно, Андрей Михайлович, как-то утихомирить инициаторов так называемых, которые ради того, чтобы план перевыполнить, инициативу проявить, спешат нарушить севообороты. За это надо наказывать строже, чем за разбой! — неожиданно резко заключил Климов.

Павлову вспомнилось сказанное Климовым на току: «Зачем оригинальничать в ясном деле?» Оказано было о механизированном комбинате, но ведь так можно сказать и о севооборотах. Ученые и сейчас еще спорят: какие севообороты лучше в Сибири? Зачем выдумывать, если у Климова они прошли уже проверку два десятилетия? У Соколова севообороты несколько иные, приспособленные к степной зоне, но и они оправдали себя.

Павлов пошагал под сенью тополей по полевой дорожке. Климов молча шел за ним. Павлову хотелось получше разобраться в том, что услышал от Климова. Весной один ответственный товарищ из министерства сельского хозяйства посоветовал, учитывая благоприятную весну, побольше земли засеять. Павлову это предложение показалось дельным. А вот Климов доказал, что, погнавшись за урожаем в этом благоприятном году, подорвали урожайность полей на несколько лет.

Павлов попросил Климова показать поля соседних колхозов, граничащих с прирезками.

Очень уж заметна разница в пользу климовских полей. И что особенно бросается в глаза: у Климова на полях сорняков почти нет, а у соседей и в хороших хлебах буйно разрослись сорняки. А это ведь подрыв урожая.

— В колхозе агрономы почти каждый год меняются, — заметил Климов. А когда подошли к машине, продолжил: — Вы обратите внимание, Андрей Михайлович, — у кого и в этом году остались чистые пары? Прежде всего там, где агрономы более опытные. — Он начал перечислять их, и Павлов лишний раз отметил, что Климов живо интересуется делами своих собратьев. Павлов согласен: мало объявить о правах агрономов, нужны меры, которые помогли бы с толком для урожая пользоваться этими правами.

Когда приехали на центральную усадьбу, Климов пригласил Павлова и Петровича на обед. Павлов охотно согласился. Он года три не был на квартире Климова, а ведь тут — тоже один из барометров Павлова… Тогда Климовы только что переселились в новую квартиру из трех комнат. Павлову понравилась планировка квартиры, и по его предложению в области развернулось строительство таких домов для специалистов.

Прежде на усадьбе Климовых торчали прутики с несколькими листиками на макушке, теперь же тополя выше человеческого роста, акация и сирень тоже подтянулись. И в огороде, обнесенном изгородью, все зеленело. Оттуда как раз выходила Вера Васильевна — жена Климова. Увидев Павлова, она остановилась. И Павлов заметил на ее смуглом, сильно загоревшем округлом лице растерянность.

— Вася? Что же ты не предупредил? — с упреком взглянула она на мужа и только после этого поздоровалась с Павловым.

— Он всегда такой, Андрей Михайлович, — начала она корить мужа.

А тот лишь улыбался в ответ.

За столом Вера Васильевна вдруг разговорилась:

— Двадцать лет занимаемся опытами и в основном подтверждаем то, что было известно со школьной скамьи. Конечно, есть что-то и новое, интересное, например, по семенам. Мы приводили вам цифры: крупные фракции семян пшеницы дают более высокий урожай, нежели мелкие. Впрочем, и это не новинка. От плохого семени не жди хорошего племени — сказано не нами…

— Не все так, — возразил Климов. — Приходилось же нам своими опытами доказывать вред от ранних сроков сева зерновых?

— Приходилось, — согласилась Вера Васильевна. — Но кому доказывали? Самим нам было ясно, доказывали Топоркову, который не признавал агрономов. И сейчас приходится доказывать опытами пользу чистого пара в севообороте. Кому это не ясно? — ее карие глаза устремлены на Павлова. — Кому не ясно? — повторила она. — Пишут о правильных севооборотах, а самое первое — самое главное поле севооборота стремятся упразднить.

Опять ее глаза ждут ответа, а Павлов склонился к тарелке, хотя и знает, что от прямого ответа на этот вопрос ему не уйти. А Вера Васильевна опять за свое:

— Все же, Андрей Михайлович, почему в нашей области, да и во всей Сибири никак не могут освоить правильные севообороты?

— Дорогая Вера Васильевна, я же способен кое-что понять и с полуслова, — горько усмехнулся Павлов и, положив вилку в сторону, отодвинул от себя тарелку. — Критика ваша очень справедлива. Подождите, подождите, Вера Васильевна, — остановил Павлов хозяйку. — Я же сказал: принимаю критику! И чтобы не затягивать разговор на эту тему, скажу вам прямо: будет принято специальное решение, в нем найдут отражение мысли, только что сформулированные вами, — с будущей весны строжайше будем наказывать тех руководителей, которые нарушат нарезанные севообороты.

— И первое поле, Андрей Михайлович, — напомнила Вера Васильевна, — первое поле — основа…

— Понятно! — улыбнулся Павлов. — За первое поле, то есть за паровое, спрос будет особый. Я постараюсь взять его под свой контроль. Словом, поход за правильные севообороты объявлен. А к вам просьба: после уборки подготовьте обстоятельную статью о своем опыте освоения севооборотов, особенно на прирезках, потому что эта работа, как мне кажется, самая впечатляющая: за пять-шесть лет можно навести образцовый порядок даже на запущенных землях. Только подробно, обстоятельно, словом, вы понимаете, о чем речь. Мы опубликуем вашу статью и в журнале, и в газетах, зимой проведем совещание агрономов и руководителей хозяйств специально по севооборотам.

Павлов поделился планами: срочно усилить землеустроительные отряды, чтобы севообороты везде были нарезаны в натуре. После уборки — зональные совещания по рассмотрению схем севооборотов. Агрономы выберут приемлемые для их хозяйств, обсудят у себя, утвердят. А затем совещание в областном центре, на котором и будут объявлены строгие меры по освоению и защите правильных севооборотов.

— Такой путь подойдет? — обратился он к Вере Васильевне.

— Путь разумный. А почему раньше-то… — Вера Васильевна смутилась.

Климов, как заметил Павлов, с укоризной глянул на жену, но губы его улыбались.

Шофер Петрович тихо промолвил:

— Прижали нас, Андрей Михайлович…

— Сразу-то, Вера Васильевна, на ваш вопрос и не ответить. А вопрос резонный! И, видимо, есть необходимость такие вопросы почаще задавать своим руководителям. Но это уже другое. А я виноват! Другого не скажешь. Виноват!

Сознание собственной вины не покидало Павлова и тогда, когда возвращались в город и когда осматривал хлеба других хозяйств. Он говорил себе: где хорошие хлеба, там «виноваты» агрономы, а в плохих виноват только он — Павлов!

Павлов продолжал казнить себя. Но нет-нет да и набежит оправдательное: и нынче не хуже, чем у соседей, урожай будет… Но вдруг вспоминались стихи Твардовского, суть которых Павлову понравилась: не хуже других написаны стихи, но можно ли довольствоваться этим? Не лучше — вот в чем беда. Вот и у Павлова в области: не хуже других был урожай и в прошлом году, не хуже ожидается и нынче. Но, по сути дела, и не лучше — вот в чем беда! А у Климовых, у Коршуна, у некоторых других — лучше! Вот в чем их гордость — лучше!

11

К утру вернулись члены бюро обкома, побывавшие в районах. Такой выезд можно назвать разведкой. Посмотреть хлеба, уловить «настрой» людей. Это же так важно! Настроение нынче отличное. Позавчера еще Гребенкин казался уставшим, а сегодня словно после Сочи: лицо обветрилось, сам бодр:

— Дронкинцы соберут центнеров по шестнадцати!

Несгибаемый был в самых южных районах области и докладывал, что выборочная косовица там уже началась. Как и другие товарищи, он отмечал хорошую подготовку техники. Все агрегаты выведены к полям, все люди, что называется, отмобилизованы.

— Правда, — улыбнувшись, добавил он, — большинство ночует дома. Приучили к этому.

Да, к этому приучали несколько лет. Жить все лето на таборе — удовольствие не из лучших. Только в очерках и зарисовках расписываются прелести таборной жизни: и воздух-то свежий, и еда аппетитная, и кровати или нары с чистым бельем… И как-то никто не хочет заметить отрицательных сторон подобного житья-бытья: все лето механизатор живет отдельно от семьи, значит, в воспитании детей его роль незаметна. К тому же таборная жизнь иногда приводит к всевозможным житейским недоразумениям, к распаду семей, к склокам. И повара на таборах не самые искусные… А отдых? Это если очень устанет человек, то крепко уснет и на полевом стане, где всегда шумно: то трактор заводят, то ключами бренчат, то повариха (а она встает с солнцем) гремит бидонами и посудой. Павлов жил на таборах и знает, что это такое. Потому-то он так активно поддержал линию на улучшение быта людей, особенно механизаторов. За последние два года хозяйствам области выделены десятки автобусов — и «микро», и больших, — чтобы доставлять и механизаторов, и животноводов к месту работы и обратно. Были увеличены для села фонды на мотоциклы с колясками, и теперь большая часть механизаторов таким транспортом обеспечена. Словом, большинство хлеборобов области теперь ночует дома, выходной день проводит с семьей. Павлов считал это большим достижением и не без улыбки относился к газетным зарисовкам о прелестях таборной жизни…

Сергеев доложил предварительные подсчеты по балансу зерна: получалось так, что область сможет продать сверх плана не менее пятидесяти миллионов пудов зерна. А это ведь дополнительные деньги! Опытный в хозяйственных делах Сергеев смотрит дальше: колхозы и совхозы в будущем году смогут строить больше, чем намечали, покупать машин тоже больше. Это обстоятельство надо заранее учесть — создавать заделы на строительных площадках, внести дополнения к заявкам на машины, на различные материалы.

У Сергеева были подсчеты и по уборке. При благоприятной погоде уборку хлебов можно завершить за двадцать — двадцать пять дней. Услышав сообщение, вскочил Гребенкин:

— Все-таки, Андрей Михайлович, аппетиты у нас малы! — воскликнул он. — Нам ведь дали столько комбайнов, сколько мы просили, — впервые, кажется, так получилось. И все же некоторым районам за двадцать пять дней не управиться. А в газетах пишут: на Кубани совхоз за четверо суток положил хлеба. Ну почему такая несправедливость!

— Там и людей-то на каждый гектар в пять-шесть раз больше, чем у нас, — заметил Сергеев.

— Ну, хорошо, Сергей Устинович, — заговорил Павлов. — Прошлогоднюю заявку на комбайны ты просматривал?

— Просматривал, — согласился Гребенкин. — Все просматривали, Несгибаемый вот улыбается, а сам первый говорил, что мы слишком много запрашиваем.

— Значит, вопрос ясен: надо быть умнее в будущем. Согласен, Сергей Устинович?

Гребенкин поскреб в затылке и молча опустился на стул. Но его выручил Сергеев. Он сказал, что заявка на технику согласовалась с наличием средств в колхозах и ассигнованиями для совхозов. Нет денег — не купишь машин.

Члены бюро разъехались по районам. Они должны на месте решать выдвигаемые ходом жизни вопросы, «проталкивать» их в областном центре. Но в этот раз они имели и конкретное задание: обеспечить засыпку полной потребности зернофуража во всех хозяйствах. Впервые так поставлен вопрос: засыпать зернофураж для скота в полной норме! Даже в самые урожайные годы такой «роскоши» не позволялось. Да, изменились условия работы, серьезнее стали подходить к нуждам деревни. И отдача есть: проблема молока и масла решилась. То же и с мясом. И ведь без шума, без громких обязательств…

Павлов созванивался с Москвой, уточнял позиции, набивался со сверхплановыми пятьюдесятью миллионами пудов. Но там этот «подарок» приняли довольно равнодушно: все собираются сдавать сверх плана, потому что выгодно — по полуторной цене идет! И ему было сказано: посчитайте точнее, и чтобы зимой о нарядах на концентраты не было разговоров. А ведь раньше было так: первая заповедь — выполни план поставок государству; вторая — выполни обязательства по сверхплановой сдаче, затем — семена, на трудодни колхозникам и механизаторам, страховые фонды. И на последнем месте — фураж для скота. В практической жизни чаще выполнялись первые две задачи. Даже семена полностью не засыпались, а уж о фураже и говорить нечего…

Теперь очередность изменилась: сначала засыпь семена, независимо от выполнения плана продажи. Затем — заказ государства, он много легче, чем раньше. Потом — на трудодни, на фураж. И только после этого — сверхплановая продукция.

Изменилось и многое другое. Да вот хотя бы порядок распределения колхозных доходов. Раньше денежные доходы колхозов распределялись по незыблемой очередности: платежи государству, отчисления в неделимый, в страховой и другие фонды. А что после этого останется — на оплату труда колхозников. Случалось, что на оплату-то и не оставалось или приходилось очень мало.

Теперь по решению ЦК и Совета Министров СССР введена гарантированная оплата труда колхозников, теперь заработок их не ниже заработка рабочих совхозов соответствующих категорий. Павлову ясно: эта мера сыграет свою роль в закреплении людей в колхозах. При распределении доходов артели в первую очередь средства выделяются на гарантированную оплату труда колхозников, а потом уже на все остальное.

В нынешнем году принято еще одно очень важное для села решение: о выплате за выслугу лет трактористам-машинистам совхозов.

И особенно отрадно Павлову: наконец-то отдано предпочтение механизаторам, работающим в Сибири и на целине, — за стаж работы для них надбавка в два раза выше, чем на Кубани или на Украине. И при уборке урожая есть предпочтение сибирякам: в первые десять дней уборки им начисляется двойная оплата против обычных расценок, в то время как на юге и в ряде других мест оплата на этот период увеличена на шестьдесят процентов. О подобном уважении труда сибиряков Павлов и его соратники мечтали давно.

Да, много перемен, и все они радуют.

В этих сопоставлениях Павлов видел изменение к лучшему всего дела по руководству сельским хозяйством. И, может, не следовало бы членам бюро обкома заниматься фуражом — ведь тоже «вмешательство», — но было опасение: велик соблазн продать зерно сверх плана, некоторые могут увлечься, чтобы сейчас, именно сейчас получить лишние деньги. Тем более, что на полную потребность зернофураж никогда не засыпали, для него и складов-то не готовили.

Кое-что и другое сравнивал Павлов с недавним прошлым. Бывало, все руководители областных организаций месяцами сидели в районах. А в учреждениях оставались второстепенные работники, которые не всегда с должной оперативностью решали вопросы снабжения села техникой, горючим, запасными частями, всевозможными материалами.

В этом году руководители организаций, имеющих отношение к уборке урожая и вообще к селу, оставались на месте.

Павлов, командуя этим «генералитетом», видел, что оперативные вопросы решаются быстрее, четче.

В распоряжении «штаба главнокомандующего» находилось несколько колонн грузовиков — по сотне в каждой, они перебрасывались туда, где скапливалось много хлеба на токах. И зерно густо пошло в государственные закрома.

Теперь он внимательно всматривается в сводку по урожайности полей. Она, правда, предварительная, кое-где не завершен обмолот, но больших изменений уже не будет. Вот они — урожаи… При среднем намолоте по области чуть побольше тринадцати центнеров, дронкинцы собрали по восемнадцати, лабинцы столько же… Это уже большой успех экспериментальных районов, где сами планируют посевные площади, агротехнику. Правда, здесь больше хозяйств, освоивших севообороты. В «Сибиряке» у Соколова вышло по двадцать два центнера с гектара; чуть побольше у Климова в «Борце». А вот в Хлебновском районе — семь центнеров, в Черновском даже шесть с половиной.

«Нет, рано нам хвастаться, — вздыхает Павлов. — Природа-матушка выручила нас. Наших-то сил и способностей хватило вот на эти семь центнеров». Павлов понимал, что не совсем прав. Много, очень много сделали люди для урожая. Разве климовские двадцать два центнера — только дар природы? Конечно, природа хорошо помогла нынче, но ведь у Климова и в неблагоприятные годы урожаи не опускались ниже двенадцати-тринадцати. Значит, тринадцать центнеров можно брать всегда! А добавка в девять центнеров — это за счет культуры земледелия, правильных севооборотов. И у Соколова так, и у Коршуна. А если уж честнее, то прибавка за счет севооборотов куда больше! Павлов недавно звонил в «Борец». Южное отделение, где севообороты введены до войны еще, собрали больше двадцати шести центнеров зерна с каждого гектара! А на прирезках получено в среднем около двадцати… По району же в целом пятнадцать, но если отнять урожай «Борца», то выйдет меньше четырнадцати, как и у большинства других.

— Севообороты! — вслух произносит Павлов. И опять поднимается откуда-то из глубины вопрос Веры Васильевны: «А почему же раньше-то…»

Вчера Павлов названивал соседям. Вроде бы и отрадно: их область по урожаю впереди. Только у курганцев урожай выше. Но ведь и при мальцевской агротехнике нужен правильный севооборот!

12

Павлов имел обыкновение два воскресенья в месяц посвящать театру. Однако очередная «вылазка» в театр сорвалась… Редакция столичного журнала обратилась к нему с просьбой выступить со своими раздумьями, главным образом по делам и проблемам деревни, но, как выразился редактор, «и по человеческим проблемам» тоже… Поначалу Павлову казалось, что эта задача не столь уж сложна. Он выступал в печати — и в областной, и в столичной, ему есть о чем рассказать. И по промышленности, и особенно по сельскому хозяйству в минувшем году область вышла в число передовых, ей присуждено три знамени: за хлеб, за животноводство и за сельское строительство. Более тысячи награжденных за высокий урожай в 1966 году, новые Герои труда, и среди них агроном Климов, директор Березовского совхоза Григорьев. Сильно возросли доходы колхозов и прибыли совхозов, что позволяет им увеличить вложения средств на культурное строительство и на жилье. Задача ближайших двух лет: в каждой деревне построить клуб, на центральных усадьбах колхозов и совхозов — Дворец культуры. Решена проблема организации труда животноводов. Практически все животноводы области перешли на двухсменную работу. К ним в область зачастили гости из других мест — интересуются двухсменкой.

Интересно прошел пленум обкома, на котором обсуждался вопрос «О моральном облике коммуниста…»

Кстати, этот вопрос привлек внимание центра — оттуда приезжали три товарища. Они выразили удовлетворение и подготовкой Пленума, и ходом обсуждения. А поговорили страстно! Никаких поблажек нарушителям Устава партии, никаких скидок тем, кто своим поведением на службе и в быту позорит высокое звание коммуниста. И чем выше занимает пост член партии, тем строже спрос за нарушение норм жизни.

Конечно, об этом в статье тоже надо сказать… Многое надо сказать. Обилие материалов, любопытных цифр и фактов увлекало Павлова. И вот теперь он растерялся. Объем статьи строго ограничен, а материалов не на статью, а на большую книгу. Павлову хотелось порассуждать и о подборе кадров, и об ответственности за порученное дело, предъявить некоторые претензии к центру. А разве можно умолчать о мерах по введению правильных севооборотов?

Павлов достал статистический справочник. В нем есть об урожаях по областям Сибири за последние двенадцать лет. А результаты прошлого года Павлов знал. Просматривая колонки цифр, ужаснулся… Начал делать подсчеты, сравнения. Что же получается? В области, где секретарем обкома Егоров, за последние пять лет средний урожай по сравнению с предшествующим пятилетием снизился почти на пять центнеров с гектара. «А ведь именно Егорова хотели выдвигать в центр», — вспомнил Павлов. Ему приятно, что выдвижение не состоялось.

Павлов делает подсчеты и по своей области… Тоже не очень-то хорошо. Если не принимать в расчет минувший урожайный год, то только-только удержались на прежнем уровне, топтание на месте. «Так почему же нет шума?» — думает Павлов. Он знал, что с урожаями неважно, но никак не думал, что так плохо…

Павлов достает из папки полученное вчера решение коллегии Министерства сельского хозяйства России… Оказывается, он зря вел подсчеты — в решении коллегии они приведены. Но есть тут объяснения причины безотрадной картины с урожаями: в зоне Западной Сибири правильные севообороты освоены лишь на 6,2 процента пашни… Каждый пятый колхоз и совхоз не имеет вообще никаких севооборотов.

Павлов встал, заходил по комнате. Надо как-то успокоиться, иначе статьи не будет. Остановился у одного из книжных шкафов, в котором — Ленин. Полное собрание и отдельные сборники по различным вопросам. Берет том с множеством своих закладок. Листает…

Вот статья Ленина в связи с победами военными и политическими. «…И это достоинство становится теперь самым опасным нашим недостатком. Мы смотрим назад и думаем, что так же можно решить и хозяйственные задачи. Но в этом-то и ошибка: когда обстановка изменилась и мы должны решать задачи другого рода, то здесь нельзя смотреть назад и пытаться решить вчерашним приемом. Не пытайтесь — не решите!»

Задумался. В новых условиях нужны и новые методы руководства. И тот, кто будет руководить поверхностно, без экономического и политического расчета, тот только погубит дело. Склонился к столу, записал эти мысли, намереваясь оттолкнуться от них в своей будущей статье.

Листая книгу, думал о больших изменениях, которые произошли за последние годы в деревне. Быть может, одно из главных — доверие… Во всех звеньях. «Да, не забыть обстоятельно порассуждать о двух наших экспериментальных районах, — думает Павлов. — В них уже наполовину сокращен штат производственного управления, но, как видно, и оставшейся половине делать по существу нечего. Разве это не результат доверия местным кадрам, которые теперь сами решают вопросы технологии. И не только технологии. Теперь они учатся обоснованно, с точки зрения экономики, строить свое производство. Разве это не результат правильного подхода к делу, если в экспериментальных районах не осталось ни единой убыточной отрасли. Ни одной! А ведь в целом по области и в прошлом удачливом году животноводческие отрасли колхозов и совхозов оказались убыточными…»

Павлов пробует по памяти перебрать знакомых ему работников районного звена. Разные, очень разные они. Но вот что бесспорно: молодые, пришедшие к руководству в последние три-четыре года, оказались более деловитыми. А вот Попов — секретарь Приреченского райкома — с большим стажем… Павлов недавно беседовал с ним, и лишний раз убедился — устарел Попов, кичится старыми заслугами, то и дело напоминает, как бывало, «штурмовали» планы… Есть такие работники и в областном аппарате… Вот и у Ленина есть о таких: «…вы мне напоминаете басню про гусей, которые кичились, что «Рим спасли», но которым на это крестьянин ответил хворостиной: «Оставьте предков вы в покое, а вы что сделали такое?»

«Да, — думает Павлов, — с многих из нас так именно и надо спросить: а вы что сделали такое?»

А вот и об ответственности. Ленин считал, что решение всех вопросов управления в советских учреждениях должно сопровождаться установлением самой точной ответственности любого из должностных лиц за выполнение определенных, ясных и недвусмысленно очерченных заданий и практических работ.

Павлов присаживается к столу. Ему вспоминаются некоторые эпизоды на пленуме, когда обсуждался вопрос «О моральном облике коммуниста». Горячо, взволнованно выступали товарищи, особенно из молодых. Требовали самого сурового партийного наказания за проступки, порочащие звание коммуниста. И особенно яростно нападали на тех, кто проворовался, занимался очковтирательством. Мнение было единодушным: тот коммунист, который будет уличен в воровстве, во взяточничестве, в очковтирательстве, — подлежит исключению из партии.

И вот теперь Павлов увидел вдруг свою будущую статью. Конечно же, начать нужно суждениями о моральном облике коммуниста. А затем развить мысль о подборе кадров, о работе с людьми, коротенько — о достижениях области, пошире — об упущениях, обязательно о севооборотах. Потом о культуре села, о закреплении молодежи. Не забыть о двухсменной работе животноводов. И о том, как каждый колхоз послал в сельхозинститут своих будущих инженеров-механизаторов. А проблема будущих агрономов практически решена за счет колхозных и совхозных стипендиатов. Кое-что сделано и по подготовке кадров культработников для села, по шефству областных учреждений культуры над коллективами самодеятельности колхозов и совхозов.

Ну, а затем о претензиях к центральным ведомствам. Их тоже порядочно. В самом деле, никак не могут решить больного для деревни вопроса: о запасных деталях автомашин, тракторов и комбайнов… А разве только на местах виноваты, что так запущена земля, так плохо дело с урожаями?

Теперь Павлову окончательно ясно, какой будет статья. Статья фактически уже есть. Вспомнилась книга Михаила Светлова, где он рассказывал, как родилась его знаменитая «Гренада». Есть у него такие слова: «Стихотворение было готово, его оставалось только написать».

Вот и Павлову осталось только написать.

13

Григорьев сегодня возбужден:

— Нам же позарез нужны строительные материалы, — громко, на всю улицу гремит его басовитый голос. — У нас же, вы знаете, Андрей Михайлович, больше двух миллионов сверхплановой прибыли… Нам очень много нужно строительных материалов, а Михаил Андреевич, — кивнул он в сторону шагавшего рядом Несгибаемого, — не уважил наши заявки… Сегодня на торжественном собрании я прямо скажу: бывший директор нашего совхоза перестал помогать своим, ей-богу, так и заявлю! — весело смеется Григорьев.

Павлов посмотрел на Несгибаемого. Это ведь он закладывал Березовский совхоз. Потом Павлов рекомендовал Несгибаемого первым секретарем Дронкинского райкома, а тридцатитысячника Григорьева — на пост директора Березовского совхоза. И теперь приятно сознавать, что не ошибся. Григорьев раньше других забил тревогу о культуре и быте, раньше других занялся механизацией трудоемких процессов на животноводческих фермах, первым построил мощные механизированные амбары на токах.

Вот он — Дворец культуры… Каменный, двухэтажный. Снег с крыльца сметен. Павлов бывал в нем, знает, что зрительный зал на пятьсот двадцать мест, что на втором этаже больше десятка комнат для кружковых занятий, бильярдный зал. Знает, что Григорьев два года возил из города танцмейстера, музыкантов. Теперь же этими делами заворачивают уже свои, доморощенные. Сегодня вечером здесь состоится торжественное собрание: Павлов вручит коллективу совхоза переходящее знамя Совета Министров СССР — символ трудовой победы за 1966 год.

— А теперь посмотрите наш спортивный зал, — предлагает Григорьев и ведет гостей по специальному переходу, торопливо взбегает по лестнице, открывает двери: вот он — спортивный зал. Точно такой и в институте физкультуры. Павлов сказал об этом, и Григорьев подтвердил: по той же схеме строился — волейбольная и баскетбольная площадки; зимой в этом зале тренируются и совхозные футболисты, правда, играют лишь в одни ворота. Но есть и дополнение — пристроено помещение для борцов.

Несгибаемый спросил о стоимости этого сооружения.

— Спортивный зал стоит восемьдесят восемь тысяч рублей, — просто ответил Григорьев.

— Почти миллион по-старому, — констатировал Несгибаемый.

— Так мы ж по-новому два миллиона прибыли получили, — сообщает Григорьев.

Они ходили по заснеженным улицам поселка. Их, этих улиц, уже до десятка, все обсажены деревьями. А вот и автобусная стоянка. Павлову вспомнилось, как Григорьев просил его заставить автотрест обеспечить регулярные рейсы автобусов из совхоза в город, чтобы люди могли и на рынок съездить, и в театр, и вообще поддерживать нормальную связь с городом. Спросил, как обслуживают.

— Три раза в день ходят, теперь все в порядке, — ответил Григорьев. И вдруг к Несгибаемому: — А нам еще три микроавтобуса нужно…

— Зачем же еще три? — спрашивает Несгибаемый. — Четыре раньше выделяли.

— Для животноводов! — воскликнул Григорьев. — Две смены у нас, а выпасные участки нынче будут удалены — на сеяных травах… Так дадите нам три автобуса? — наступает он на Несгибаемого.

— Дадим! — улыбнулся Несгибаемый.

— Спасибо! — воскликнул Григорьев. — Я сегодня на собрании об этом подарке расскажу!

Павлов готов воскликнуть: так держать! Именно так надо выполнять решения партийного съезда о сближении культуры и быта села с городом. Вот же готовый пример!

Вечером Дом культуры совхоза был переполнен: человек шестьсот вместилось в зал — в креслах и в проходах, а несколько сотен — в фойе: оно было радиофицировано.

Вручение знамени прошло торжественно, люди в зале возбуждены. Павлов видел радостно-взволнованные лица. А затем внимательно слушал ответное слово передовиков совхоза. Они называли новые обязательства на юбилейный год, выражали благодарность за внимание к труду коллектива. Выступал и знакомый Павлову механизатор Николай Воротилов — бывший горожанин, приехавший на освоение целины и закрепившийся здесь. Теперь он руководит бригадой, обслуживающей законченный севооборот. Весомо новое обязательство, голос Воротилова уверенный, будущее для Воротилова и его товарищей ясно. Эту уверенность Павлов видел и на лицах людей, сидящих и стоящих в зале. А ведь кое-кто поговаривал о напрасных вложениях на освоение целинных земель. Пример Березовского совхоза — самое сильное возражение скептикам.

Началось вручение Почетных грамот передовикам. Затем зачитывается список премированных — их почти триста человек — за счет присужденной совхозу денежной премии. А в заключение Григорьев сам зачитал список механизаторов, которым начислены денежные надбавки за стаж работы — это в соответствии с решением ЦК и Совмина. Надбавки выплачиваются по окончании года. Григорьев называет суммы — они довольно внушительны: некоторые получают по триста и даже по четыреста рублей! Николаю Воротилову начислено двести семьдесят.

— И премии, и деньги за стаж работы можно получить сразу после собрания, — объявляет Григорьев и рассказывает, в каких комнатах кому получать.

Зал бурно аплодирует. От всей души аплодирует и Павлов. Он остался на концерт художественной самодеятельности, а во время перерыва, когда Григорьев привел его в бильярдную комнату, увидел… Шувалова. Того самого Шувалова, который еще при Павлове — секретаре райкома — начинал работать в Дронкинском районе, в колхозе, где Григорьев был председателем. Потом Шувалова выдвинули главным агрономом района, а после всех перестроек он оказался главным агрономом в Пановском районе. А теперь?

— А теперь, Андрей Михайлович, я главный агроном Березовского совхоза, — весело ответил Шувалов. — Три недели уже…

— Почему же оставили Пановский район?

— Нечего стало делать агроному производственного управления… Попросился на производство, а с Григорьевым мы хорошо когда-то поработали.

Для Павлова эта встреча — лишнее доказательство правильности взятой им линии в вопросе о районных производственных управлениях.

14

Журнал опубликовал статью Павлова. А последующие события развивались так: редакция решила провести «круглый стол» по проблемам, выдвинутым в статье.

Перед отъездом в Москву Павлов решил побывать в Дронкинском районе, чтобы запастись свежими материалами, встретиться с интересными людьми.

А в дороге раздумывал о делах сегодняшних…

Павлов давно уже приметил: после урожайного года хлопот прибавляется. Вот и нынче: колхозы и совхозы в своих планах на 1967 год почти вдвое против прошлого года увеличили объем строительства. Особенно большие вложения намечены на культурно-бытовое строительство. Но промышленность-то не может за один год удвоить производство строительных материалов, их и на обычный план всегда не хватало. Поэтому принимались чрезвычайные меры: планировали «выжать» все, что можно, на своих предприятиях, создали несколько новых лесозаготовительных пунктов в северных районах области, разослали «толкачей» во все концы добывать строительные материалы.

А с рабочей силой на стройки? Тут еще сложнее. Колхозы и совхозы командировали своих гонцов в Западные области Украины и Белоруссии, даже в Армению, чтобы вербовать бригады так называемых шабашников. Такие бригады в последние годы зачастили в Сибирь, работали они аккордно по договорам с колхозами и совхозами и строили, как правило, добротно.

На бюро обкома долго обсуждалось предложение Павлова: из строительных организаций городов области направить в села такое количество отрядов и колонн, которое безусловно обеспечит намеченное колхозами и совхозами строительство. Представители городов и промышленных предприятий возражали: имеющихся строителей недостаточно для обеспечения увеличенной на юбилейный год программы. Но бюро нашло, что в городах все же легче искать рабочую силу, и приняло решение: сельским стройкам — первая очередь!

И вот теперь ответственные работники области на местах помогали правильно разместить строительные колонны и отряды по колхозам и совхозам, утрясали возникающие недоразумения, — а их было порядочно.

После Дронкино Павлов заскочил в колхоз «Сибиряк». Но Соколов умчал в областной центр — добывать материалы для завершения колхозного дома отдыха.

Павлов беседовал с секретарем партийной организации. Тот рассказал о планах, о новых стройках. Павлов ходил по деревне, видел дома, возникшие на месте старых избенок, обнаружил поселочек новых стандартных домов, которых в прошлую зиму здесь не было. Оказалось, сборно-щитовые дома возведены для новоселов: двадцать две семьи переселились сюда из Брестской области, зачав новую широкую улицу Добринки.

Павлов вспомнил Савелия Петровича Шишина, его семья — один из «барометров». Да и приятно встретиться с умным стариком!

Савелий Петрович оказался дома — сметал снег с крыльца.

— Вот это да! — воскликнул он, распрямляясь. — Вот это гость, скажу я вам! — Бросив в снег метлу вместе с рукавичкой, протянул руку Павлову. — Здравствуй, Андрей Михайлович…

Павлов внимательно рассматривал старика.

— Аль не узнал? — удивился Савелий. — Поди, состарился я совсем, да ведь уж и пора, на восьмой десяток никак уж два года…

— Вас-то, Савелий Петрович, я узнал, а вот дом изменился, помолодел.

— Давненько не был, вот и не узнал, — хрипловато рассмеялся Савелий. — По нонешнему времени, скажу я вам, и за год-то перемен много.

Павлов только раз ночевал в этом доме, когда еще работал в Дронкино. Самого Савелия после того встречал и на току, и в конторе, и в райцентре, а последний раз года три назад — на свиноводческой ферме… Совершенно точно: в летнем лагере. Тогда еще Савелий Петрович обрушился на одно из увлечений тех лет — на шумиху вокруг откорма свиней: все внимание уделялось только тем, кто подсвинков подкармливает, а кто самым главным делом занимается — поросят маленьких выращивает, тому ноль внимания. Именно после этой беседы с Савелием Петровичем было решительно изменено отношение к работницам, выращивающим поросят. Герой тех дней — свинарка Маша Сибирякова, которую называли «маяк Смирнова», теперь в институте, учится на зоотехника.

— Я помню, Савелий Петрович, как вы критиковали меня в летнем лагере. Не забыли?

— Как забыть, — усмехнулся Савелий и сразу заспешил: — Чего мы тут остановились! В хату заходьте!

И в доме все изменилось. Тогда тут было как-то мрачно: печка давно не белена, стены закопчены, а две скамейки сильно засалены…

Теперь же печка выбелена, стены оклеены обоями, скамеек нет вовсе, только стулья. А рядом с печкой — газовая плита и красный баллон.

Живо сбросив полушубок и меховую шапку, Савелий Петрович заторопил Павлова:

— Ты, Андрей Михайлович, в мою горницу проходи, там и разденешься… Варвара-то, дочка моя, на ферме, она как раз в первой смене сегодня, скоро вернется. Боевая выросла, скажу я вам, бригадиром стала, а тут и в депутаты выбрали, в район… И мужик ей славный попался, в мастерских сейчас. Да чего на ноги-то смотришь, проходи, не запачкаешь, пол-то выкрашен теперь…

В горенке Савелия Петровича было чисто и уютно. В углу кровать-диван, посредине небольшой стол, накрытый прозрачной клеенкой, три стула. На подоконниках горшочки с цветами.

— Сюда пальто-то вешай, — Савелий показал на угол, где за занавеской висела одежда. — А я закусить соберу.

Павлов от закуски решительно отказался.

— Как же так? — удивился Савелий. — А то я мигом бы… И выпить есть… Стоит в запасе одна посудинка, а?..

Павлов снова отказался, объяснив, что ему выступать на собрании.

— Ну, тогда посиди на этом самом, как его… диван-кровати, — усмехнулся Савелий. — Теперь везде механизация, вот и Варвара коечку мою в утиль сдала, а мне поставила эту механизацию. Да, везде, скажу я вам, механизация… У нас на току такого понаделали, скажу я вам…

— А вы по-прежнему током заведуете?

— Не… Наше дело теперь такое — куда пошлют. Чего я теперь на току могу? Механика туда за главного поставили. За машинами присматривать. А мое дело метел навязать, веников… Теперь на току народу-то и не стало вовсе, все машины сами делают.

— И свинофермы не стало…

— Не стало… Хлопотал я там с бабенками, суетился, а как год кончится, наш бухгалтер меня же и упрекает: опять ты, Савелий, убытку колхозу наделал, — рассмеялся он. — Будь они неладны, эти свиньи… Каждый год убытку много тысяч. А теперь сами постановили: долой свиней! Овечками занялись, эти, говорят, доходливые… Ну, а я‑то… Вообще-то я на пенсии. Знаешь, какая мне вышла пенсия?.. Сорок три рубля с копейками, по-старому если — больше четырехсот рублей на месяц. Вот жизнь-то пришла — ничего не делаешь, а денег больше, чем, бывало, за работу платили…

Савелий присел на диван и продолжал повествование о жизни. Павлов узнал, что зять Савелия зарабатывает в год до двух тысяч рублей, а дочь больше ста рублей в месяц, что молодые решили купить легковую машину и денег нужно докопить совсем мало.

— А чего им не покупать машину-то? Сам механизатор, сел за руль, Варвару с сынишкой рядом посадил — и кати…

— Так у вас и внук есть?

— А как же! Есть, Андрюшкой назвали, третий годок пошел… В яслях… Там теперь, скажу я вам, все колхозные ребятишки. Теперь ребятишек-то просто растить — в яслях на всем готовом и все задаром, за счет общего дохода. Вот жизнь пришла!.. А может, Михайлыч, пропустим по маленькой, — неожиданно закончил Савелий. — Закуску на газе-то мигом изготовлю… Теперь, считай, у кажинного плита газовая. И вообще богато зажили. Теперь, скажу я вам, денег у колхозников на руках много, вот беда…

— Почему же беда? — удивился Павлов.

— А вот послушай… Только сначала зайдем в комнату к моим молодым, — поднялся Савелий и, взяв Павлова за руку, повел через кухню, открыл дверь в комнату. — Вот полюбуйся…

Комната не очень просторная и вся заставлена: шифоньер, двухспальная кровать и детская кроватка, тумбочка с телевизором, в простенке между окнами ножная швейная машина, посреди комнаты — круглый стол, шесть стульев, в дальнем углу большой сундук, накрытый ковриком…

— Видишь, Михайлыч, все заставили, одежа всякая есть, больше такого покупать нечего. Машину только и осталось, потому как мотоциклет есть, в сараюшке вместо коня стоит…

Павлов все еще не понял, куда клонит Савелий. Только вернувшись в свою горенку, старик внес ясность:

— Надо, скажу я вам, шибко умно действовать, Андрей Михайлович… — Потеребив бородку, повторил: — Шибко умно надо действовать, чтобы, скажу я вам, деньги отобрать у деревенского жителя. Товару хорошего побольше надо привозить и еды, которая послаще… Чтобы жадность к заработку не потерялась. А скопит человек деньги, купить чего такого складного нельзя, вот и потеряет интерес к большому заработку, а то и пить начнет — куда денежки-то девать? А это худо, скажу я вам… Или не так я толкую? — глазки Савелия впились в лицо Павлова.

Павлов должен был признаться: с таких позиций жизнь деревни он еще не рассматривал. Пока думали не об излишке денег у сибирского колхозника. Но колхоз «Сибиряк» — один из лучших в области, у него и проблемы свои. Но бесспорно прав Савелий Петрович: интерес к заработку, а точнее — к работе не должен понижаться.

Павлов поинтересовался: много ли в колхозе бедных семей?

Савелий Петрович склонил голову: видно, припоминал односельчан.

— А вот ведь, скажу я вам, бедной-то шибко семьи и не вижу… Нет, не вижу! Вот дела-то… Правда, из поселенцев есть и победнее, — спохватился он. — Видно, поиздержались или и запасу не было. Но, скажу я вам, работящие приехали! До работы шибко жадные, деньги им нужны, а заработать у нас можно. Вот Иван Иванович и скомандовал: нашего брата-пенсионера зимой на полный отдых, чтобы поселенцы могли в полную силу поработать. — Задумался Савелий, но вскоре заговорил словно про себя, негромко, задушевно: — Другой раз ляжешь на этой механизированной кровати и думаешь про жизнь… Когда колхоз собирали, то в нашей деревне шестерых богачей раскулачили. Сосед мой как раз богачом считался, крестовый дом имел. А если взять, скажу я вам, и сравнить того богача и нас же с зятем, так нас-то надо по тому времени дальше Соловков угонять, мы намного богаче того мужика! А нас еще похваливают, грамоты вручают, а зятю орден дали, Варвару — депутатом… Вот как все перевернулось, Андрей Михайлович. Теперь-то только бы и жить в деревне, а молодежь некоторая не понимает этого, — заключил он.

Пришла Варвара — смуглолицая, в меру полная.

— Что бы пораньше пришла, — ворчливо заметил Савелий. — Может, и гостя уговорили бы пообедать.

Павлов поднялся. На кухне уже спросил Варвару про дела на ферме.

— Нынче рекорд по удоям поставим, — весело ответила Варвара. — Концентрату полно, сено хорошее, силос добрый… Нынче далеко за три тысячи литров перешагнем, а некоторые напарницы к четырем подойдут. — Она выразила удовлетворение двухсменной работой.

По привычке Павлов спросил о претензиях животноводов.

— Да вроде особых-то и нет, — пожала Варвара своими полными плечами. — Дворы у нас нынче механизированы, корма развозят машиной, да и машины пока не ломаются, не сглазить бы, — усмехнулась она.

— А у меня к молодым претензия! — бросил Савелий Петрович. — Ребятишек мало стали рожать! Народу надо много в деревню, а они, скажу я вам, выпустят одного на свет — и все тут.

— Помолчал бы, отец, — смущенно попросила Варвара.

— Как это помолчал бы? — начал заводиться Савелий. — Теперь и заботы-то вашей — на свет произвести, а там на всем готовом растет, а вы…

Павлов не стал вмешиваться в этот щекотливый разговор, тепло простился с хозяевами.

Он доволен встречей: «барометр» здесь показывал на ясно…

Вернувшись домой, поручил разыскать в городе Соколова. И поручение это было выполнено: Соколова привезли в обком.

— А я, понимаешь, так и так к тебе добрался бы, — сказал Соколов. — Дом-то отдыха не кончили, материалу нет…

Павлов позвонил кому нужно, заверил Соколова: будут необходимые материалы. И увез его к себе на квартиру.

Соколов впервые здесь, внимательно смотрит на картины, на книжные шкафы.

— Вот где, понимаешь, ума-то набираешься, Андрей Михайлович, — проговорил он. — А вот нашему брату не довелось толком-то поучиться…

— У тебя школа жизни, самая верная школа.

— Вот беда, годов-то мне стало шибко много, — тяжело вздохнул Соколов. — Без двух семьдесят…

Павлов усадил Соколова в кресло, сам сел рядом. Ему хотелось поблагодарить Ивана Ивановича как-то по-особенному за все, что он сделал для Павлова лично и для общего дела. Но этих особенных слов не подвертывалось, хотя Павлов не сейчас только искал их. И поэтому он просто, обыденно признался Соколову, что давно полюбил его и всю жизнь будет чтить, как своего лучшего учителя.

Он видел, как повлажнели ресницы у Соколова…

— Это, Андрей Михайлович, все не так, понимаешь… Это, все, понимаешь… — Он замолк на мгновение. — Это, понимаешь, какой учитель, какой ученик… Наш опыт, как ты тут высказал, разве нужен был Обухову? Нет, не нужен был… Тут, понимаешь, от ученика больше зависит… Жизнь, она, понимаешь, всему может научить, если есть охота учиться. От ученика больше зависит, чем от учителя, Андрей Михайлович. Ты хотел учиться, вот, понимаешь… вот из опыта жизненного и уловил, а кто не хочет, того учить… — он махнул рукой. — А ты, Андрей Михайлович… — Соколов взглянул на Павлова. — Не потеряй, Андрей Михайлович, эту ниточку! Ты любишь у других разузнать, любишь посоветоваться даже и с простым человеком. Это, понимаешь, большое дело! Может, понимаешь, самое большое для руководителя. Вот и совет мой тебе, Андрей Михайлович: так и надо держать!