Глубокая борозда

1

Председатель облплана Сергеев подошел к столу Павлова, положил перед ним два листа с колонками цифр и, тяжело опускаясь в кресло у стола, произнес:

— Вот полюбуйтесь, Андрей Михайлович.

Павлов взял листки и стал пробегать глазами многозначные числа. Некоторые из них были жирно подчеркнуты красным карандашом.

— Это что же, Михаил Петрович выразил свое отношение?

Сергеев усмехнулся, чуть кивнув головой.

— Михаил Петрович расценил это как чрезвычайное происшествие.

— Вот оно что… Ну, а твое мнение?

Павлов уважал этого человека за прямоту и обоснованность суждений. Он не помнит случая, чтобы кому-то удалось доказать неправоту председателя облплана. Сергеев — уроженец здешних мест. Здесь он учился, здесь работал много лет, отсюда был выдвинут в другую область на пост первого секретаря обкома, но там «погорел»: схватил титул травопольщика и вернулся в свой родной край.

Павлов ждал, что ему ответит Сергеев. А тот насупил брови, что придало его округлому и полному лицу несвойственную строгость, поджал губы.

— Люди использовали данное им право. Какое же тут чрезвычайное происшествие? — наконец медленно проговорил он.

— Ну, что ж, придется собрать, так сказать, чрезвычайное заседание, — Павлов потянулся к телефонному аппарату.

Первым явился Несгибаемый.

— Ты знаком с этими результатами? — протянул Павлов Несгибаемому листки, принесенные Сергеевым.

— Ага! — воскликнул Несгибаемый. — Уже сводный… Любопытно! Так-так… Ага!

Возвращая листки Павлову, сказал:

— В общем-то я знал. Мне Дмитрий Сергеевич говорил, но по районам — любопытно…

Вошел Щербинкин — председатель облисполкома. Он молча опустился в кресло и выжидательно посмотрел на Павлова.

— Так что же теперь делать будем, Михаил Петрович? — начал Павлов, поднимая в руке листы с цифрами.

— Надо что-то делать! — Щербинкин нервно поправил галстук.

В кабинете появился Гребенкин, и Павлов начал зачитывать цифры, по которым было видно, что колхозы и совхозы области в сравнении с прошлым, шестьдесят третьим годом значительно снизили плановые площади посева кукурузы на силос, зато площади под овсом увеличили почти в три раза. Несколько лет в области не сеяли подсолнечника на силос, а теперь его запланировали больше ста тысяч гектаров. Увеличивались посевы многолетних трав. И еще одна цифра, которую Павлов назвал в последнюю очередь: под чистыми парами колхозы и совхозы наметили оставить более четырехсот тысяч гектаров, хотя в прошлом году паровало всего тридцать тысяч.

Первым заговорил Щербинкин:

— Да нас с такими планами близко до Москвы не допустят! Посевы зерновых сократились, а под пары — четыреста тысяч! Нечего сказать, наломали дров. Это вы, Андрей Михайлович… — он приподнялся с кресла, — вы заверили, что люди на местах лучше разберутся с планами посева. В принципе, конечно, это правильно. Но не все еще способны трезво, по-государственному разобраться с этим. На самотек пускать такое дело никак нельзя! И тех, кто сильно зарвался, надо поправить.

— Колхозам дано право решать эти вопросы самостоятельно. Центральный Комитет такое право им предоставил, — возразил Сергеев. — Они нас и спрашивать не обязаны.

— Вот-вот. — С каждым словом голос Михаила Петровича все больше ожесточался. — Вы что, хотите себе устроить легкую жизнь? Сведи цифры — и никакой заботы! А кто будет руководить политикой?

Несгибаемый молча наблюдал за Щербинкиным, но где-то в глубине глаз блуждала ироническая усмешка. Когда же Щербинкин на самых высоких нотах произнес: «Мы что теперь, статисты?!» — Несгибаемый спокойно вмешался:

— А какое же конкретно твое предложение, Михаил Петрович?

— Всяким делом надо руководить.

— А если еще поконкретней? — бросил Гребенкин.

Михаил Петрович поднялся с кресла и сердито заходил по кабинету:

— Неужели ты, Гребенкин, не понимаешь, что произошло? Ты ведаешь сельским хозяйством, значит, тебе первому этими цифрами выражено недоверие. Неужели это не ясно?

— При чем тут недоверие?

— А вот при том! — И, подойдя к Павлову и все так же горячась, продолжал: — Всем нам, всему бюро этими цифрами выражено полное недоверие! Кто раньше планировал вот это? — ткнул он пальцем в первый столбик на листке бумаги. — Кто? Мы с вами! А теперь, оказывается, что все прошлые годы мы тумаками были. На двести тысяч гектаров уменьшаются посевы кукурузы, на полтораста увеличиваются овса… Да если эти цифры представить в Москву, то я на месте ЦК всех бы нас повыгонял!

В кабинете воцарилось молчание.

Павлову и в районах задавали вопрос: в чем же теперь заключается роль партийного руководства? Обычно он отвечал так: следить за тем, чтобы цифры плана исходили из экономически обоснованных расчетов. Так он сказал и сейчас:

— Необходимо проверить обоснованность этих планов. Те, что экономически обоснованы, утвердить! Верно, Михаил Петрович?

— Соседи что же, глупее нас? — гнул свое Щербинкин. — Я звонил Прохорову. У них по области нет такой разницы.

— А почему ты своих-то не уважаешь? Мнение соседей оцениваешь высоко, а мнение своих товарищей в грош не ставишь? — Несгибаемый подошел к столу, встал рядом с Павловым. — А мне так кажется, товарищи, что большинство руководителей на местах подошли к составлению планов со всей серьезностью. Я был в шести районах. Конечно, за каждое хозяйство поручиться не могу, но твердо знаю: во всех шести районах планы составлялись со знанием дела.

Он начал приводить факты, с которыми ему пришлось столкнуться. В одном совхозе еще в прошлом году снизили в два раза посев кукурузы на силос. До того не было случая, чтобы совхоз управлялся с уборкой всего урожая кукурузы: не хватало комбайнов и автотранспорта для отвозки массы, большая часть урожая попадала под заморозки, гибла. А в прошлом году и с обработкой управились вовремя, и с уборкой тоже. А общий сбор зеленой массы оказался выше, чем собирали раньше. Высвободившиеся две тысячи гектаров земли засеяли фуражными культурами и собрали по четырнадцать центнеров зерна с гектара.

— Вы подумайте только, какой огромный выигрыш! — закончил Несгибаемый. — Почти тридцать тысяч центнеров добавочного зерна для скота. Вы, Михаил Петрович, не обратили внимания на вчерашнюю статью в газете? Про этот самый совхоз написано. Удои коров там нынче в два раза выше прошлогодних.

— А они снова кукурузу поубавили? — спросил Щербинкин не без ехидства.

Несгибаемый, не обратив внимания на тон, все так же спокойно подтвердил:

— Еще на тысячу гектаров посеют кукурузы меньше, но эту тысячу займут подсолнечником с викой и овсом.

— Вообще-то зря мы отказались от таких посевов, — вставил свое слово Сергеев. — Вспомните, как раньше было с силосными? Сеяли подсолнечник в смеси с вико-овсом, скашивали все эти площади рано, до начала хлебоуборки, и силос был прекрасный!

— Мы многое хорошее забыли, — согласился Несгибаемый. — А теперь обижаемся, что нам оказали недоверие. Правильно сделали! Я готов принять эти обвинения, они справедливы, Михаил Петрович.

— Я считаю, что еще раз проанализировать план не вредно. Но думать, что в низах люди преследуют какие-то свои, корыстные цели — это… это, Андрей Михайлович, по меньшей мере заблуждение, — горячо проговорил Гребенкин.

Итак, точка зрения каждого Павлову теперь ясна. Но почему все обошли молчанием такой факт: в семи районах плановые показатели на 1964 год почти не отличаются от прошлогодних. «Что это? — раздумывает Павлов. — Или раньше так хорошо было все спланировано, или что-то другое?..» И у Павлова возникло желание самому съездить в некоторые из этих районов.

На другой же день он отправился в Приреченский район.

2

Погода выдалась солнечная, с легким морозцем. Павлов смотрел на раскинувшиеся сразу за городом поля. Они почти совсем освободились от снега. Но вскоре стали попадаться на глаза большие снежные острова. А когда по обе стороны дороги замелькали березовые колки, поля между ними оказались почти без проталин.

«Это хорошо, — думал Павлов, — снег сохранился к началу апреля, земля напьется вволю».

По пути к районному центру он заглянул в Иртышский совхоз. Этим совхозом давно уже управляет Александр Кириллович Коршун. Павлов знал его с тех пор, когда, будучи секретарем райкома, ездил сюда на экскурсии, знакомился с постановкой дела на молочных фермах. Еще тогда он обратил внимание на увлечение Коршуна строительством. Со строительными материалами было трудно, и Коршун наладил производство кирпича в своем хозяйстве, организовал выработку черепицы. В Иртышском совхозе, единственном в области, а может и в Сибири, не только все производственные постройки, но и дома покрыты черепицей.

При въезде на усадьбу Павлов сразу же увидел животноводческую ферму — десятка полтора кирпичных корпусов в окружении молоденьких деревьев. И как-то радостно стало на сердце у Павлова: вот ведь какие руководители есть — думают и о прочности построек, и о красоте жизни.

Коршун оказался в конторе. Этот немолодой уже человек с серыми, словно запыленными, волосами и густыми клочковатыми бровями, нависшими над глазами, удивительно располагал к себе.

Павлов начал издалека: как здоровье и был ли уже в отпуске? Коршун отвечал неторопливо, но казался настороженным, напряженным: чувствовалось, ждал главного разговора.

И Павлов решил не тянуть.

— При новом порядке планирования что особенно сильно претерпело изменения? — спросил он.

— Ничего особенно не претерпело, — как-то смущенно ответил Коршун. А чуточку помолчав, добавил: — Только как бы узаконилось. Открыто записываем в плане то, что мы делали и раньше. — По всему виду Коршуна стало заметно, будто стряхнул человек со своих плеч тяжелый груз.

— Это как же понимать?

Коршун улыбнулся.

— Нельзя нам было придерживаться шаблона. Никак нельзя, Андрей Михайлович, — горячо заговорил он. — Без зерна оставили бы себя, да и государство пострадало бы. Теперь признаюсь: обманом занимался. И секретаря партбюро втянули в это дело. Он же агроном, хорошо понимает: шаблон губит дело. Мы, как вы знаете, придерживаемся мальцевской агротехники. А комплекс ее начинается с хорошо обработанных чистых паров. Нет паров — нет и мальцевской агротехники. А она нам приглянулась. За восемь лет, как мы ее ввели, у нас ведь урожаи повыше, чем у других.

Павлов знал и о хороших совхозных урожаях, и о силе мальцевской агротехники.

— Значит, занимались очковтирательством?

Коршун быстро взглянул на Павлова и, поняв, что найдет в нем поддержку, чистосердечно повинился:

— Занимались… Но ведь и по постановлению пятьдесят пятого года мы могли самостоятельно планировать посевные площади.

— Так бы и делали. Без оглядки.

— А кто бы утвердил наши планы? Меня давно бы уже выгнали за самовольство. Ну меня — это не такая уж беда. Система нарушилась бы, порядок нарушился на полях… А это погубило бы урожаи…

— Но все же, как вам удавалось скрывать чистые пары?

— Показывали эти площади как засеянные. Этим мы наносили моральный ущерб коллективу, потому что валовой урожай делили на всю пашню. А так-то на посеянный гектар у нас урожай был еще выше.

«Святая ложь. Опять святая ложь», — подумал про себя Павлов.

— Мы, Андрей Михайлович, если уж быть совсем откровенным, в последние годы сеяли подсолнечник на силос, сеяли и донник, но в сводках показывали кукурузу.

В дороге Павлов раздумывал над услышанным. Не дико ли, что таким прекрасным руководителям, как Коршун, боимся доверить самим хозяйничать на земле? В этом Павлов видел и свою личную вину. Это сейчас угнетало его больше всего… Ох, как умно надо руководить такими вот Коршунами!

Павлов не спросил Коршуна, поддерживает ли его секретарь парткома Попов. Если поддерживает, то ведь тогда зря говорят о Попове как о шаблоннике, человеке без своего мнения… Впрочем, Павлов не любил Попова. В свое время Попов был верным слугой Смирнову, «подхватывал» всякие его «начинания». Это он вызвался обеспечить выполнение двух годовых планов по мясу, потом ликвидировать коров в личной собственности колхозников, внедрить «елочки» и тому подобное. И хотя двух планов не выполнил, а ущерб делу нанес большой, наказания при Смирнове не получил. Теперь же Попов несколько притих.

Впереди показалась деревня. Здесь контора колхоза «Восход». Подумав, Павлов решил завернуть и сюда.

Когда он заговорил с председателем Сидоровым о перспективных планах, тот только с досадой рукой махнул:

— Болтовня это, Андрей Михайлович, насчет самостоятельности. Как не давали нам, так и не дают самим планировать.

Видно, председатель уже дошел до точки кипения. Ему было уже безразлично, кто его слушатель — секретарь обкома или секретарь ЦК. Он высказывал наболевшее.

Одно поле с полтысячи гектаров у них на высоком берегу реки и не знает отдыха десять лет. Земли там хорошие, вот с них и не слезают — сеют и сеют. Но за последние годы урожай там резко снижается: истощала земля. Колхозники считают — поле надо отвести под паровую обработку, но в управлении «все вычеркнули». А когда Сидоров пожаловался находившемуся там председателю облисполкома, тот поддержал управление. И колхозу разрешили планировать под пары только сто гектаров. Запретили также заменить часть посевов кукурузы другими культурами.

Павлов не перебивал Сидорова, и тот отводил душу:

— Что получается-то, Андрей Михайлович? Я им говорю: на полторы тысячи снизим кукурузу, но на пятьсот гектаров прибавим подсолнечник в смеси с овсом и викой. Массы силосной соберем даже больше, опыт-то многолетний, а тысячу гектаров высвободим для других целей. На пятистах пропаруем землю, а еще на пятистах овес посеем. Тогда ведь кормов-то для скота будет больше, и гарантия более высокого урожая в будущем году полная: по пару всегда высокий урожай. А знаете, что сказали наши руководители? — Он в упор смотрел на Павлова.

— Нам сверху виднее, — попробовал угадать Павлов.

— Если б только это… Товарищ Попов разъяснил мне так: посеешь пятьсот гектаров овса — осенью все равно заберем его в хлебосдачу. А если земли засеешь кукурузой, то пусть и мало уродит, но все, что уродится, останется в хозяйстве. Понимаете, до чего докатился?.. Некоторые мои собратья тоже так стали рассуждать, их приучил к этому товарищ Попов.

Теперь и у Павлова все внутри закипело… Но он постарался сдержать себя. Попросил Сидорова дать ему справку о плановых цифрах, разработанных колхозом, и тех, что навязали в управлении.

Расхождения оказались очень большими.

Павлова удивило, что такой напористый человек, как Сидоров, не устоял. А ведь при определении планов посева последнее слово партия оставила не за Поповым, а за Сидоровым. Почему он не воспользовался этим правом?

Сидоров как-то сразу обмяк. Провел ладонью по лицу, горько усмехнулся:

— Я хорошо знаю об этих правах. Но попробуй воспользуйся. Попов сразу поставит на место…

— Так вы сначала попробуйте.

Сидоров молчал. По лицу было заметно, что в нем происходит большая внутренняя борьба.

— Коли начали, так выкладывайте все до конца, — настаивал Павлов.

— Я же обращался к товарищу Щербинкину…

— Но и Щербинкин не может отменять ваши плановые наметки.

— Тогда мне нечего сказать, Андрей Михайлович… Выходит, опять председатель виноват.

— В данном случае виноват. А кто же?

Сидоров прямо взглянул в глаза Павлову и произнес четко и твердо, выговаривая каждое слово:

— Одним утешал себя — все равно сделал бы по-своему. И пары завели бы, и овес посеяли бы, потому что дальше хозяйствовать по чужой указке сил больше нет.

— Зачем же лукавить, если есть честный путь?

— А почему бы, Андрей Михайлович, не сделать так, — не отвечая прямо на вопрос, продолжал Сидоров, — заранее собрать в районе, а то и в области секретарей парткомов, начальников управлений, нашего брата и объяснить: планируют-де сами хозяйства. Вот тогда мужества у нашего брата было бы побольше…

— Тут вы правы. Учтем. А пока договоримся так: к вечеру приезжайте в управление со своими плановыми наметками. Сумеете доказать свою правоту с цифрами в руках?

— Это просто, Андрей Михайлович. У нас расчеты сделаны.

— Вот и хорошо. Вечером я буду в райцентре.

От «Восхода» до райцентра двадцать минут езды, но и за эти короткие двадцать минут передумал Павлов много. Конечно, убеждать председателя в том, что если посеет зерновые, то их все равно заберут, а потому сей хоть сорную траву, зато она дома останется, — это преступление.

Но, раздумывая дальше, он был вынужден признать, что корень зла не в Попове. Ведь и Попов, надо полагать, не сразу пришел к такому заключению. Попова подвели к этой мысли. Забрать овес у Сидорова или не забрать, в конечном счете, решают не в районе. Вот ведь какая сложная ситуация…

С Поповым они встретились в парткоме.

Попов больше десяти лет в районе «первый» — был секретарем райкома, стал секретарем парткома производственного управления. За последние годы он заметно округлился: лицо полное, щеки словно бы пораспухли — тугие, красные. Черные волосы гладко зачесаны назад. Взгляд карих глаз властный…

Павлов сразу — о планах. Не удержался, сказал и о том, что узнал от Сидорова. Он думал, что Попов начнет «выкручиваться». Но Попов даже не защищался. Он повторил слово в слово, что говорил Щербинкин: «Принять большие изменения в планах колхозов и совхозов — значит согласиться с откровенно выраженным недоверием руководству».

— Это ты сам пришел к такому выводу?

— А разве в обкоме думают не так? — явно взволновался Попов.

К вечеру приехал Сидоров со своим агрономом — молодым застенчивым парнем.

В кабинет Попова пригласили руководящих работников производственного управления.

— Ну, Сидоров, докладывай, с чем ты не согласен, — начал Попов.

Сидоров поднялся, бросил взгляд на Павлова, словно ища поддержки, откашлялся и начал негромко:

— Поля наши за последние годы сильно запущены.

— Кто же их запустил? — сразу же перебил Попов. — Ты в колхозе уже три года. — И, спохватившись, более миролюбивым тоном добавил: — Да еще и сам агроном по образованию.

— Вы, Федор Федорович, по образованию тоже агроном. А вот ведь не подсказали нам, как правильно вести полевое хозяйство. И в районе вы не три года, а десять лет! — перешел в наступление Сидоров.

Попов вспыхнул, хотел начальственно оборвать забывшегося председателя, но, взглянув на Павлова, только пожевал губами и отрывисто бросил:

— Давай, Сидоров, по существу вопроса.

— А если по существу, то вот наши наметки… Они нами и раньше были экономически обоснованы, но управление и вы, Федор Федорович, не согласились с нами.

При обсуждении Павлов имел возможность убедиться, что Сидоров в делах экономики разбирается куда лучше, чем Попов, он, что называется, клал Попова на лопатки, когда обосновывал свои планы.

Потом уже, поздно вечером, в разговоре один на один Попов признался Павлову, что это после консультации с Щербинкиным он решил «не распускать вожжи».

— Но в конечном-то счете вы дрожите за себя? — злился Павлов. — Вы десять лет здесь и, выходит, десять лет сдерживаете инициативу творческих работников.

— А выше… — начал было Попов, но замолк, встретив сердитый взгляд Павлова.

— И у нас тоже бывает так, — безжалостно выговорил Павлов. — И мы виноваты. Но надо уметь смотреть правде в глаза, как и положено коммунистам, настоящим коммунистам. Не усугублять своей вины. Если хотите, партия выразила мне и тебе известное недоверие, когда последнее слово при составлении планов оставила за председателями колхозов. Почему бы это? Не потому ли, что мы слишком шаблонно руководили сельским хозяйством, не учитывали конкретных особенностей каждого колхоза, совхоза, даже каждого поля.

Попов встал, оперся о стол обеими руками и заговорил, тщательно подыскивая слова:

— Андрей Михайлович, я так смотрю на это. Неужели я хуже Сидорова разбираюсь в политике? Да и в производстве? Неужели нам, руководителям района, так уж и нельзя доверить утверждение планов по колхозам и совхозам? Здесь какое-то недоразумение, Андрей Михайлович… За район отвечаю я! Не Сидоров, не Коршун, а я в ответе за район! И вот представьте себе такое положение… — Попов отпрянул от стола, начал жестикулировать руками и чуть заикаться, как это всегда бывало с ним, когда он горячился. — Допустим, Сидоров взял бы да и наставил в своих расчетах несусветные цифры по урожаю, по продуктивности скота… Все это вошло бы в сводный план по району, и план остался бы невыполнимым. А кто в ответе?

Павлов молчал. Он решил понять до конца, что все-таки представляет собой этот Попов.

А тот, торопясь высказаться, продолжал:

— Многие могут занизить планы. А я, партийный руководитель, выходит, не могу отменить такое антигосударственное планирование?!

Павлов видел, что сейчас Попов высказывает то, что думает, как понимает свою роль. А ведь еще в 1955 году по решению партии и правительства колхозам и совхозам было предоставлено право самим планировать посевные площади, поголовье скота на фермах. Но понадобилось второе, более жесткое решение о планировании. Значит, первое не выполнялось? А кто не выполнял? Районные и областные руководители? Между прочим, именно так об этом думают в колхозах и совхозах. Но Павлов-то отлично знает: все гораздо сложнее. Главная беда в том, что на месте фактически нечего было планировать. Если сверху продиктована структура посевных площадей, определена единственная кормовая культура, запрещены чистые пары, овес, многолетние травы, то может ли быть разговор о творчестве в планировании своего производства?

В районах привыкли ко всему этому, смирились и мыслить-то приучились шаблонно. Болезнь эта, к сожалению, застарелая. Но тогда почему он теперь удивляется Попову? Попов свою задачу, как он видит ее, выполняет в меру своих сил. Тем не менее Павлов испытывал смутное раздражение. Вероятно, вызывалось оно тем, что Попов не может и не хочет смириться с ограничением его прежних секретарских прав. Новых же обязанностей он не видит и не понимает. Ему нестерпимо думать, что он лишен последнего слова при утверждении планов колхозов и совхозов, поставлен в такое положение, когда любой председатель колхоза может сказать ему: «Мы так решили!»

— Хорошо, что ты высказался откровенно, — заговорил Павлов. — Но не жди, что я стану на твою сторону. Впредь тебе и твоим помощникам, если придется возражать, то уж возражать веско. Если доводы ваши будут убедительны, председатели колхозов согласятся с ними.

— Они могут не принять и самых убедительных! — по-прежнему нервничая, выкрикнул Попов.

— Вполне возможно, — спокойно согласился Павлов. — Мы с тобой столько раз утверждали планы, не пытаясь даже вникнуть в экономическую подоплеку их, что к нам тот же Коршун может отнестись с известным предубеждением. Но вот что надо понять… — Павлов заходил по кабинету. — Мы должны, Федор Федорович, уровень руководства повысить. Ведь подсказать, как из сотен путей найти один самый верный, может только тот, кто отлично знает дело. И планирование в новых условиях мне представляется своеобразным экзаменом на нашу зрелость. Вот тут-то и видно будет, кто же лучший хозяин — руководитель района Попов или директор совхоза Коршун. Если Попов сможет убедить Коршуна…

— Да если Коршун упрется, ему ничего не докажешь! — окончательно вспылил Попов.

Павлов едва сдержал улыбку.

— А если бы Коршун был секретарем парткома, а Попов — директором совхоза, тогда сумел бы Коршун что-либо доказать Попову?

— Это зависит от личных качеств человека.

— Не совсем так, — возразил Павлов. — Планирование в новых условиях — это прежде всего экономика. Помнишь, как сегодня Сидоров обосновал свои расчеты? Ты же вынужден был согласиться с ним. Так ведь?.. А несколько дней назад отверг его доводы. Почему так получилось?

Попов заерзал на стуле.

— Только не объясняй это моим вмешательством, — опередил Попова Павлов. — Я же понимаю: тебе, что называется, крыть было нечем. А главный агроном управления еще раньше был согласен с Сидоровым. Так что, Федор Федорович, нас поменяли ролями. Раньше директор совхоза или председатель колхоза доказывал нам разумность своих расчетов, и, так как последнее слово было за нами, мы могли проявлять, как ты выразился, личные качества. Теперь же мы должны уметь доказывать.

— Как-то не доходит все это… — недоуменно пожал плечами Попов.

— Дойдет, — уверенно проговорил Павлов. — Не забывай только о горьком для нас с тобой обстоятельстве: мы неумело планировали сельскохозяйственное производство — проваливали планы из года в год. Много напортили. Подумать только: за последние пять лет Сибирь снизила урожай, а по продуктивности коров отлетела назад лет на шесть!

— Может, руководство нам нельзя больше доверять?

— Может и так вопрос стоять. Но пока доверили. И надо оправдать это доверие. Но на долготерпение рассчитывать не приходится. Нам всем надо хорошо усвоить суть решений февральского Пленума. Суть!

Павлов присел. А Попов глянул на свои часы. Павлов невольно посмотрел и на свои:

— Ба, заговорились-то как! Уже час ночи…

На улице темно, хотя небо и было усеяно звездами. Морозило.

— Как у вас считают? Быть урожаю? — спросил Павлов.

— Коршун говорит, что год будет благоприятный, — ответил Попов.

То ли свежий ядреный морозный воздух, так бодрящий и успокаивающий, был причиной, то ли это сообщение, хотя и не новое для Павлова, но Андрей Михайлович заговорил совсем дружественно:

— Вот завтра, Федор Федорович, и надо выдержать испытание… Соберутся все руководители колхозов и совхозов. У них расчеты продуманные, это хорошо показал сегодня Сидоров. А ломка наших прошлогодних планов — это и есть критика снизу. Так давай наберемся мужества, признаем свои ошибки, а их у нас, к сожалению, немало.

— Поднять руки кверху?

— Если в руках нет доказательств, экономически обоснованных расчетов, то поднять. Таким честным признанием мы можем обрести утерянное доверие. Без этого дальше руководить просто невозможно. Вот на это мне особенно хотелось, Федор Федорович, обратить твое внимание.

— Неужели все планы ломать? — ужаснулся Попов.

— Рассматривать снова все планы, — поправил его Павлов. — Если не сможете доказать ошибочность наметок колхозов и совхозов, принимайте их. Но тогда уж отстаивайте!

— Понятно, — тихо вымолвил Попов.

На следующий день съехались руководители и специалисты всех колхозов и совхозов района. В кратком выступлении Павлов повторил им то, что говорил вчера и Попову: получше разберитесь в планах на этот год. Разрабатывая планы, не забывайте самого главного: высокий урожай! К достижению этой цели должны быть направлены все усилия.

После этого приступили непосредственно к делу: работники управления придирчиво рассматривали поправки колхозов и совхозов к утвержденным уже планам по посевным площадям.

Павлов спросил Попова:

— Есть надобность в моем присутствии?

Подумав немного, Попов сказал:

— Позвольте, Андрей Михайлович, нам самим разобраться. Думается, мы найдем общий язык, — и улыбнулся.

Павлов отметил, что он первый раз увидел улыбку на губах Попова. И сам улыбнулся. «Переломится», — подумал он и протянул руку Попову.

3

Уезжал Павлов довольным: ему не пришлось воспользоваться своей властью. Немного рассосалась и досада на Попова. Машина быстро мчалась вдоль высокого берега могучей сибирской реки. Она то ныряла в перелески, то взору открывались просторные поля.

Павлов не заметил, как мысли его вновь вернулись к Попову, а с него перекинулись на Щербинкина. И Щербинкин когда-то работал в районе. И у него, наверное, часто возникали мысли о том, как иногда неправильно решаются «наверху» главные урожайные дела. Наверное, и он часто протестовал. Так почему же такие люди, умудренные жизненным опытом, приобретенным на самом переднем крае борьбы за хлеб, выдвинувшись на более высокие посты, начинают повторять ошибки прежних руководителей? Почему так? Казалось бы, выдвижение способного, знающего сельское хозяйство человека должно вносить в дело свежую струю. Иначе и быть не может. Но почему тот же Щербинкин признает лишь протоптанную колею и в бутылку лезет, едва услышит что-то не предусмотренное инструкцией? А Попов? Он пережил не одну реорганизацию и все же удержался на своем посту. Видимо, крепко усвоил: держись мнения начальства, и все будет хорошо. Павлов горько усмехнулся… Так ведь и есть! Сколько энергичных «сгорело» на его памяти. Только один Смирнов сильно «покрошил» ряды секретарей райкомов. А скольких сбил с пути!

Впереди перекресток: влево — дорога в город, вправо — на юг, в целинные районы. Там Дронкинский район, там Иван Иванович Соколов…

— Петрович, сбегаем к Соколову.

И машина круто повернула вправо.

Приняв это неожиданное решение, Павлов повеселел, даже начал насвистывать веселый мотивчик. А Петрович, его неизменный шофер, уловив настроение, включил приемник.

Но отрешение от тревоживших его мыслей оказалось недолгим. Павлов опять — в который уже раз! — задумался о себе самом, о своем поведении.

Он перебирал в памяти главные события последних лет, работу в райкоме, в обкоме… Вроде бы есть основания сказать честно и откровенно: нет, я никогда не кривил душой! Однако какую пользу общему делу все это принесло? В области урожаи заметно не повысились, продуктивность скота поднялась было, но теперь опять катится вниз. Доходы колхозов и колхозников растут не так, как хотелось бы…

И вот что любопытно: на фоне этих общих неудач отдельные хозяйства, районы, даже области, вроде Курганской, повысили урожайность полей. А Коршун, Климов, Соколов — в чем объяснение их успехов? Ведь они вроде бы не могут так, как Павлов, сказать: мы не кривили душой! Нет, они порой творили, хотя и святую, но все же ложь. Ради общей пользы творили…

Мысли Павлова путаются в лабиринте этих противоречий. Как понимал он крутые повороты последних лет в области сельского хозяйства? Как большой поиск, который возглавил руководитель правительства. Павлов со всей страстью коммуниста помогал нащупывать наиболее верные и короткие пути. Точно так поступали и его товарищи. А кто виноват, что поиск не всегда увенчивался успехом? Конечно, и он сам, Павлов… Но не только он. Все чаще возникают недоуменные вопросы.

Почему по всем решительно проблемам — сельскохозяйственным и даже литературным — истину изрекает один человек? Павлов не без тревоги наблюдал на больших совещаниях, что каждое слово, подчас и спорное, воспринималось немедля как единственно правильное, как директива и даже приказ к действию.

В годы войны наши люди мирились со всеми тяготами жизни, колхозники отдавали весь хлеб, зачастую не оставляя себе ничего. Но это было при чрезвычайных обстоятельствах. Тогда любой приказ воспринимался как должное, как единственно правильное и неизбежное. Но кончились чрезвычайные обстоятельства военных лет, свершилось развенчание ошибок, а приемы руководства во многом остались прежние: приказ, диктат… И целый ряд важных партийных решений, направленных на развязывание творческой инициативы, наталкивался вот на эти устаревшие приемы в руководстве.

Правда, сам Павлов при решении сложных вопросов всегда опирался на деловых людей типа Соколова, Гребенкина, Несгибаемого. Кое-что делалось и вопреки шаблонным установкам.

В прошлом году в области получил широкое хождение лозунг: «Агроном — законодатель полей!» Было принято решение бюро, потом подтвержденное пленумом: никто не имеет права отменять агротехнические рекомендации агрономов. Никто! Но Павлов с горечью наблюдал, как многие агрономы весьма неохотно принимали эту власть над землей. А некоторые откровенно признавались, что раньше работать было спокойней: объявят, когда сеять, когда уборку начинать, какую структуру посевов вводить, — и все ясно. Что за этим? Воспитанная годами привычка подчиняться команде и ни за что не отвечать? Но Павлов не мог не знать, что и у тех агрономов, которые горячо приняли на себя роль законодателей полей, руки очень часто оказывались связанными. Фактически у них была только одна возможность: выбирать из двух зол меньшее. Слишком многое регламентировалось сверху.

А чем обернется новое решение? Ведь стоило Павлову согласиться с наметками, которые были представлены, — колхоз «Восход» остался бы без паровых полей, или Сидорову, как и честнейшему коммунисту Коршуну, пришлось бы «творить святую ложь» ради высокого урожая. Стоит пойти на поводу Щербинкина — и самое доброе начинание вновь окажется погубленным. Не слишком ли много у нас щербинкиных и поповых? Не в них ли корень зла?

По радио зазвучала музыка Чайковского.

— Погромче, Петрович, — попросил Павлов, удобнее откинувшись на сиденье.

Перед ним открылась степь — бесконечная ширь полей, бывшая целина. Лишь кое-где вдали высокие тополя обозначали места поселков.

Павлов размечтался: научимся и мы выращивать высокие урожаи! Научимся! Позади большой опыт. И по высоким урожаям… и по поражениям.

Впереди завиднелись так знакомые Павлову ветряные двигатели колхоза «Сибиряк».

Вылезая из машины, Павлов подумал: так ведь и не построил Соколов хорошего здания для конторы.

Соколов показался на крыльце. В ватной телогрейке, на голове ушанка. Небритое лицо расплылось в улыбке:

— Быть нынче урожаю… Секретарь обкома приехал.

Соколов пропустил Павлова вперед, сам топал следом.

В комнате три стола. Один — председательский, два других — для агронома и зоотехника. Но хозяев на месте не было.

Павлов разделся, причесал волосы, опустился на старенький диван, что стоял рядом с председательским столом. А Соколов присел на табуретку у стола.

— Какими путями к нам? — спросил он, снимая с головы шапку. Бросил ее на стол, пригладил почти совсем белый ежик на голове.

Павлов заговорил о видах на урожай. Соколов успокоил его: урожай нынче будет!

— У вас-то будет, а в области?

— Везде будет… Все же, понимаешь, помаленьку к земле нашего брата начинают привязывать.

Павлову приятно слышать такие слова. Он всегда гордился старым хлеборобом, уважал его. А сегодня услышал в голосе Соколова нотки, каких раньше не замечал. Иван Иванович всегда немножко брюзжал. И тем был приятен Павлову, что настраивал его на борьбу с недостатками. А сегодня Соколов в добром настроении. Вскоре выяснилось: ему только что сообщили, что колхоз занял первое место в районе по надою молока…

Но как только Павлов спросил об его отношении к новому постановлению о планировании, Соколов сразу же стал прежним Соколовым.

— Хорошо, что заглянул, Андрей Михайлович… Я, понимаешь, все равно хотел до тебя добраться… Умно это — кто на земле хозяйствует, тот сам и планирует. Умно, всякий это скажет. А только, понимаешь, много всяких оговорок сделано. Вроде бы ты свободный, делай как знаешь, а вникнешь поглубже — много загородок, да еще высоких, не перепрыгнешь!

Павлов пересел с дивана на табуретку поближе к Соколову.

— Опять скажешь, Андрей Михайлович: этому старому черту ничем не угодишь? Так ведь думаешь?

Павлов не ответил, терпеливо ожидая, о чем поведет речь Иван Иванович.

— А я к тому, понимаешь, чтобы поменьше загородок ставили. А то свобода-то у нас такая… вроде бы липовая. Делай, что хочешь, кроме… — Он посмотрел на Павлова в упор. — Не понимаешь разве, Андрей Михайлович?.. Ну вот тебе для примеру… У нас в двух бригадах по одному полю позарез надо пропаровать. А не выходит!

— Так кто же вам мешает? Вы сами…

— Не перебивай, Андрей Михайлович, — остановил Соколов. — Вот про загородки и говорю… Надо паровать тем полям, сильно засорены они, да и поистощали, понимаешь. А где же пшеницу сеять?

— Так вы сами…

Соколов поднял руку.

— Все верно, Андрей Михайлович. Только надо сначала-то выполнять план по продаже хлеба государству. А нам такой планчик подвели, что ни вздохнуть, ни охнуть. У нас урожаи повыше других, вот нам и наметили так, что по тонне зерна с гектара надо только продать. Некоторым по пять центнеров, а нам по тонне! Это что же выходит, Андрей Михайлович? И наши земли хотят привести к тому, чтобы и нам потом, понимаешь, давали задания по пять центнеров с гектара? К тому идет, понимаешь… Не дают передохнуть.

Павлов вспомнил, что и Сергеев сетовал на то, что велико задание по продаже хлеба государству, поэтому маневрировать посевными площадями трудно. Но ведь нашли же колхозы и совхозы возможность в своих планах выделить под паровую обработку четыреста тысяч гектаров? Он сказал об этом Соколову.

— У нас в отстающих тоже нашли, — возразил Соколов. — Им проще, понимаешь… Собрали они за последние годы по восемь центнеров, планируют теперь по одиннадцать, вот и получается резерв площадей под пары. А у нас в среднем за четыре года по пятнадцати вышло с гектара, больше этого нельзя планировать, можно ошибиться… Мы и запланировали по пятнадцати, но чтобы план по продаже хлеба выполнить, всю пашню надо засевать, под пары ничего не остается. Под завязку получается…

Теперь Павлов понял Соколова. Планировать посевные площади по культурам — такое право дано колхозу. Но производственное управление устанавливает план продажи сельскохозяйственных продуктов и исходит при этом из наличия земель, из достигнутых урожаев.

— Получается так, Андрей Михайлович, — строго выговаривает Соколов. — Нас этим правом свободно планировать по губам помазали…

— Ну как же так, Иван Иванович… Все же…

— Я говорю о нашем колхозе, — уже совсем жестко прервал Соколов. — По отстающим есть кое-какие возможности, а передовые поставлены под удар! Одна надежда — скатимся книзу, тогда, понимаешь, и нам станет легче.

Павлов забрал у Соколова расчеты агронома и сразу вспомнил о Зине Вихровой… Кто-то другой, а не она уже делал эти расчеты. Зину Вихрову еще в прошлом году назначили главным агрономом Дронкинского производственного управления.

На листках бумаги были прикинуты несколько вариантов. Среди них и такой: чтобы иметь четыреста гектаров паров, урожай пшеницы надо планировать по семнадцати с половиной центнеров с гектара. А это, конечно, нереально, если учесть, что в целом по области урожай планируется одиннадцать центнеров.

— Какое ваше предложение? — спросил Павлов.

— Начальство должно, понимаешь, получше думать, — сердито проронил Соколов. — А если наше мнение нужно, то пожалуйста: надо все же, понимаешь, поощрять тех, кто умеет урожай выращивать, а вы гробите таких! Давно еще было хорошее постановление: сдал хлеб сверх плана — получи повышенную цену. Это нас подстегивало, хотелось еще лучше работать, искать лишние центнеры на своей земле. А теперь и поощрения никакого, и планы под завязку. Неразумно так-то, Андрей Михайлович. Шумим насчет материальной заинтересованности, а лучших хлеборобов под удар ставим. Трепотни много, вот что я скажу!

Соколов отвернулся от Павлова, смотрел в окно. Павлову стало не по себе. Он молчал, хорошо зная, что Иван Иванович отойдет.

Соколов повернулся к Павлову, заговорил спокойней:

— Возьми ту же кукурузу, Андрей Михайлович… Надо бы половину ее убавить. Все равно не управляемся с уборкой, за зря труд людей пропадает. На освободившейся земле посеяли бы овес, скот хорошим кормом обеспечили бы… Но опять не получается!

— Тут уж я совсем не понимаю, — пожал плечами Павлов. — Задание по сдаче силоса вам не дают.

— Вот опять вы там вверху плохо видите… Мы наметили на тысячу гектаров убавить кукурузу, а овса на тысячу прибавить. А нам что говорят? Семян овса нет и не будет, а семена кукурузы уже завезены с Украины, бери и сей. Вот и будем сеять опять кукурузу. По нужде будем сеять, а вы будете думать, что мы сильно возлюбили ее. — Соколов опять загорячился. — Снова вроде бы издевка: запретили овес сеять, в прошлом году нам в плане оставили всего сто гектаров. И теперь у нас семян только на полтыщи. А сейчас толкуют: сей хоть и овес! Да чем посеять-то? Насмехаются над нами… Опять же многолетние травы возьми. У нас, сами помните, какая хорошая люцерна росла. В смеси с костром она по три тонны сена с гектара давала, а выпас какой на сеяных травах! Приказали все распахать, а теперь говорят: можете и травы сеять, вы сами хозяева своим планам. А чем сеять? Чем? Кто для нас семена люцерны вырастил? Вот и останется опять все по-худому. Коровам один только кукурузный силос, а они выносить его не могут, все запоносили. И молоко на заводе браковать начинают — привкус сильный… Неужели ты, Андрей Михайлович, этого не понимаешь? — Соколов своими голубыми глазами сердито уставился на Павлова.

И Андрей Михайлович не смог выдержать этого взгляда…

Павлову припомнилось то время, когда он вот здесь, у Соколова, собирал совещание агрономов района, чтобы они поучились ведению полевого хозяйства. Как это было полезно!

— Как смотришь, Иван Иванович, если соберу у тебя районное начальство? — спросил он.

— А толк какой? — пожал плечами Соколов.

Но Павлову надо было получше разобраться во всем, прежде чем ставить эти вопросы перед Москвой. Он позвонил в партком, просил всех приехать в колхоз.

Соколов позвал обедать, и Павлов охотно согласился: уже хотелось есть, да и надеялся на продолжение беседы с Соколовым.

За обеденным столом Павлов спросил у Соколова, как бы он повел дело, если бы стал на его место.

— А мы об этом, Андрей Михайлович, у себя тут частенько поговариваем, — заулыбался Соколов. — Иной раз, понимаешь, шутейно, а другой раз и по-сурьезному. Ежели по-сурьезному, то не попробовать ли так: вы дайте цены подходящие на ту продукцию, которая больше всего нужна государству. А подходящая цена подгонит нашего брата на производство именно этой продукции.

Мысль о том, чтобы закупки продуктов сельского хозяйства поощрялись ценами, понравилась Павлову. Он знал, что производство мяса в колхозах и совхозах убыточно и, конечно же, не вдохновляет животноводов.

— Были бы заранее известны цены на продукцию в нашей области, — продолжал Соколов, — мы бы и сами поняли, чего и сколько лучше сеять. Надо ценой все регулировать! А планы… Всегда ли они разумно составлены? Вот нам, например, наметили продать два центнера огурцов, три центнера столовой свеклы да центнер луку. Тоже план считается. А на самом-то деле насмешка! Что же нам на два центнера огурцов грядку заводить? А в план эти два центнера попали, с нас с живых не слезут — выполняй, и все! Нет, Андрей Михайлович, ты все же подумай над моими словами. Мы тут не раз судили и рядили об этом…

— Но у вас-то, Иван Иванович, как отнеслись к этим заданиям по огурцам и по столовой свекле?

Иван Иванович ответил не сразу. Доел суп, облизал ложку, положил ее на стол, тыльной стороной руки вытер губы.

— Сдадим мы эти два центнера. Бабы наши на огородах своих сажают помаленьку для солки. У них на хлеб и выменяем, план выполним. Сажать-то столько для большого колхоза смешно ведь…

Павлов прикусил губы. Действительно, смешно.

— Спасибо, Иван Иванович, накормил досыта, — выговорил Павлов, поднимаясь.

— А кисель-то, Андрей Михайлович, — выскочила из кухни Матрена Харитоновна.

— Спасибо. За обед спасибо. Да и разговором с Иваном Ивановичем я сыт.

— Он всегда такой, вы уж на него не сердитесь. Не даст гостю спокойно покушать, заведет свое…

4

…Прошло три дня после того, как Сергеев увез в Москву сводный план посевных площадей. И вот Павлов услышал его встревоженный голос по телефону: Госплан требует снизить площади под парами. Согласны на сто тысяч вместо пятисот, запланированных колхозами и совхозами области. Сергеев спрашивал, что ему делать.

Павлов велел ждать. Вместе с Щербинкиным они написали письмо в Совет Министров республики, выражали удивление: зачем же дано право колхозам и совхозам определять посевные площади, настаивали на утверждении представленного плана. На другой день это послание было доставлено в Москву. А через три дня весьма ответственный товарищ выговаривал Павлову по телефону за «резкость письма», за «недопонимание» обстановки. Сказал, что страна покупает хлеб в Канаде, а в области сокращают площади под зерновыми культурами, увлекаются чистыми парами.

Когда Павлов пробовал доказывать, что на истощенных землях в минувшем году не собрали и семян, ему возразили: год обещает быть урожайным, значит, надо как можно больше засеять. А на последнюю попытку Павлова защитить свои планы ссылкой на решение ЦК и Совмина о правах колхозов и совхозов планировать посевные площади получил ответ: всяким делом надо умело руководить. И в заключение выговор — солидным, бархатистым баском:

— О вашей докладной доложено «самому». Он согласен с сокращением посевов кукурузы. Но его возмущает увлечение чистыми парами и травами.

Все… А ведь Павлов уже решил лететь в Москву, пойти к «самому», рассказать ему все начистоту. Теперь и этот путь закрыт… Павлову хотелось крикнуть в телефонную трубку:

— Приезжайте сами и скажите нашему Соколову, Коршуну и другим, что право планировать им дано только на бумаге.

Но, пересилив себя, стараясь скрыть раздражение, спросил:

— А как все-таки понимать мартовское решение ЦК и Совнаркома о грубых нарушениях порядка планирования?

— Надо уметь здраво оценивать обстановку.

И телефонная трубка была положена.

Павлов спустился к Щербинкину.

Пока он рассказывал, пальцы Щербинкина привычно выстукивали дробь на стекле, лежащем на его столе.

— А я что говорил…

Павлов не уловил в этих словах торжествующих ноток. Произнесены они были как-то обреченно.

— Самое печальное, Андрей Михайлович, в другом… Что теперь мы будем говорить работникам управлений? Как они будут выкручиваться перед колхозами и совхозами? Ломать планы, конечно, придется.

— А если не ломать?

Щербинкин изумленно посмотрел на Павлова.

— А если не ломать? — повторил Павлов. — Если мы на бюро обкома обсудим и согласимся с планами колхозов и совхозов. И уже от имени бюро выскажем это вышестоящим. Как ты смотришь?

— До пенсии далековато, черт возьми, — заскреб в затылке Щербинкин. — Но я — за! Потому что, как теперь поедешь в те районы, где сам соглашался с расчетами колхозов и совхозов?

— Значит, будем держаться! — заключил Павлов.

5

Весна запоздала. Но зато началась споро, дружно. Все ожило на полях. Грохот тракторов, скрежет лущильников — как все это было любо сердцу Павлова!

Нравилось ему в такие горячие дни бывать в полях, наблюдать за наступлением мощных тракторных колонн. С каждой весной нарастание этой мощи становилось все зримее.

«Мощь-то возросла, а урожаи где?» — упрямо нашептывал ему внутренний голос, трезвый и ироничный.

А Павлову так хочется верить, что все трудности позади: что теперь все пойдет иначе, пойдет лучше.

Но в последнее время не меньше, чем судьба урожая, его начинало тревожить разделение партийной организации. Началось с пустяков, с мелких споров о трех комнатах, на которые претендовал промышленный обком. Но после тех споров вдруг появилась какая-то отчужденность сотрудников двух обкомов.

Когда решался вопрос о посылке культбригад на село, Ларионов, первый секретарь промышленного обкома, заявил, что бригады намечено в первую очередь посылать на заводы, селу мало что останется. И это уже не было пустяком. Ведь театры, филармонии и другие культурные учреждения у промышленников… И с посылкой рабочей силы на сев промышленный обком все тянет, не принимает решения.

Это еще больше охладило отношения. Павлов пошел к Ларионову для откровенного разговора, как всегда поступал в подобных случаях. Но Ларионов дал ему ясно понять: у тебя свой план, у меня — свой. Он так и сказал:

— С тебя ведь не спросят, если сорвем план выпуска автопокрышек? Наоборот, ты первый жаловаться будешь: подрываем ваши дела…

Пришлось Павлову подсказать, чтобы колхозы и совхозы сами непосредственно связывались с заводами и просили их в порядке шефства о помощи. А это еще больше обострило отношения с Ларионовым.

…Приехав в Дронкино, Павлов пригласил Зину Вихрову вместе отправиться на поля.

Лицо у Зины загорело дочерна, настроение, как сама определила, великолепное.

В машине она говорила Павлову:

— Нынче агротехника на уровне. Посевная площадь у нас за счет паров снизилась на сорок тысяч гектаров, но тракторов добавилось. Это дает возможность применить более высокую агротехнику. Нынче ни единого гектара зяби не осталось некультивированным. Сорняки спровоцировали, а при дружной весне они взошли дружно. Конечно, мы их уничтожили. А как агрономы приободрились, Андрей Михайлович! Но все-таки старые привычки дают о себе знать. Куда ни приедешь, везде стараются согласовать намеченные приемы.

Недалеко от дороги остановился агрегат сеялок. От защитной лесной полосы к нему устремился самоходный комбайн.

Механизаторы приспособили самоходные комбайны для заправки сеялок.

И эта новинка получила в области широкое распространение.

Агрегат не стал ждать прибывшего начальства — двинулся, позванивая цепями сеялок. А комбайнер самоходки выскочил из кабины.

— Здравствуйте, Андрей Михайлович! — весело приветствовал он.

— Николай Воротилов?

— Он самый!

Павлов хорошо запомнил Воротилова с первой же беседы с ним. Было это давно. Воротилов — горожанин, был строителем, а когда началось освоение целины, приехал в Сибирь. И однажды он пришел в райком к Павлову с жалобой, что его не хотят уволить, не выдают документов. Объяснил, что уходит из совхоза «из-за неуважения к начальству». А дело было необычное: управляющий отделением приехал в бригаду и не поздоровался с механизаторами. Это обидело молодых ребят, они сделали замечание управляющему. Но тот и в другой раз не поздоровался. Тогда-то Воротилов и заявил, что с таким начальником работать не будет. Его поддержали и другие.

Павлов выехал в совхоз, созвал партийное собрание. Управляющего обязали извиниться перед молодежью. И Воротилов остался. Теперь он опытный механизатор.

Снова подъехал сеялочный агрегат. Николай прервал разговор на полуслове, заскочил в кабину комбайна, и, когда сеялки остановились, комбайн-заправщик был на месте.

Зина Вихрова жаловалась:

— Трудно работать в управлении… Нет, серьезно, Андрей Михайлович! Агрономы колхозов и совхозов сами разрабатывают агротехнику, сами все решают на месте, нам мало что остается.

— Напрасно так думаете. Ваши акции сейчас сильно повысились. Вам теперь нет надобности устанавливать мелкую опеку над агрономами-производственниками. А вот опыт лучших надо подхватывать! Но самое главное — больше думать над перспективами развития хозяйства. Ну, а первоочередная задача — помочь агрономам восстановить правильные севообороты.

— Но при теперешней структуре посевов не может быть правильных севооборотов, — возразила Зина. — Три четверти пашни под зерновыми, остальная под кукурузой… Какие тут севообороты? Недаром же у нас понятие севооборотов заменили так называемой структурой посевов.

Горько Павлову слушать все это. Их ходатайство перед Москвой о сокращении площадей под зерновыми культурами не удовлетворено. Больше того, настойчиво рекомендовано расширить площади под яровой пшеницей.

6

Страда…

Сколько их на памяти Павлова! Каждая запомнилась чем-то своим, особенным. И нынешняя — тоже особенная.

В эту страду бюро обкома приняло решение: не устанавливать графиков по косовице, дать возможность руководителям хозяйств самим решать, какие поля и как убирать. Запретить посылку специальных уполномоченных парткомов по уборке и хлебосдаче. Но зато партийных работников направлять в бригады для организации соревнования, налаживания партийно-массовой работы и культурно-бытового обслуживания тружеников полей. Решено также на период первой половины уборки графиков по продаже зерна не устанавливать. Транспорт в первую очередь пустить на обслуживание комбайнов.

Павлов снова в дороге. И снова его влечет Дронкинский район. По нему проверяет он правильность взятого курса.

— Посмотрите, Андрей Михайлович, и здесь прямым комбайнированием действуют, — заметил Петрович. — Не слушаются ваших установок.

Петрович не знает о решении обкома. Не знает, что Павлов рад этому проявлению самостоятельности. Может, на этой рослой пшенице надо было бы пустить жатки? Может быть… «А может, и правильно, что убирают комбайнами, — думает Павлов. — Раньше-то и рослую убирали комбайнами. Обязательно ли валить ее в валки?»

— Поворачивай, Петрович, в Березовский совхоз.

Машина свернула с асфальта на хорошо укатанный проселок. Павлову захотелось все же выяснить, почему здесь рослые хлеба убирают напрямую.

Директора совхоза Григорьева не пришлось искать. Он ехал навстречу. Узнав Павлова, остановил свой «газик».

Григорьев — высокий, с копной вьющихся волос, которые треплет ветер. Павлов помнил Григорьева, когда волосы у него были черными-черными. Теперь же они покрылись инеем. Но глаза задорные, как у молодого, так и искрятся.

— Разрешите, Андрей Михайлович, доложить? Половина хлебов обмолочена. Урожай повыше планового. На токах скопилось порядочно зерна, не хватает машин на отвозку.

— А почему вон то поле, — кивнул Павлов назад, — убираете напрямую? Пшеница рослая…

— У нас нынче вся рослая. А убирать решили так: примерно половину раздельно — это где с сорнячками, а остальную — прямым.

— У вас нынче горожан много? — спросил Павлов.

— Нисколько…

— Как же так? Было решение.

— Мы отказались. У нас своих рабочих хватает.

Помолчав немного, Григорьев снова вернулся к разговору об уборке.

— Идея раздельной косовицы возникла тогда, когда в Сибири мало было сушилок и механизированных токов. Но после того сушильное хозяйство совхозов и заготовительных пунктов усилилось в несколько раз. Выводов же никаких не последовало.

— А вы могли бы просушить свои полтора миллиона пудов зерна, если бы уборка проходила в дождливую погоду? — спросил Павлов.

— Во-первых, Андрей Михайлович, если бы уборка проходила в дождливую погоду, то при раздельной косовице половина хлеба сгнила бы в валках. Во-вторых, мы просушили бы!

— Полтора миллиона пудов?

— Два бы просушили! Показать наши комбинаты?

Павлов сел в машину Григорьева. Тот с нескрываемым удовлетворением сообщил, что хотя в совхозе восемь отделений и зерновые посеяны на двадцати пяти тысячах гектарах, однако все намолоченное зерно свозится лишь на два механизированных тока.

Павлов видел много механизированных токов. Сам строил их. И ток, к которому они приехали, ничем особенным не отличался от обычных. Но процесс сортировки и сушки зерна здесь был доведен до совершенства. Григорьев провел Павлова по всей поточной линии.

Машина с поля прежде всего заезжает на автовесы. Оттуда — к завальной яме, на автоопрокидыватель. Через три минуты машина уже разгружена, а зерно из ямы автоматически поднимается наверх, оттуда по рукавам идет на мощные сортировки. Очищенное снова поднимается наверх и потом скатывается в бункер емкостью более сорока тонн. Шофер, приехавший за готовым зерном, подъезжает под бункер, сам открывает заслонку, и зерно самотеком поступает в кузов.

Таков путь зерна, не требующего огневой сушки. Если же оно сырое, то после сортировки направляется по другим рукавам на счетверенный агрегат мощных зерносушилок. И только после просушки попадает на сортировки и в бункер.

Григорьев сказал, что на этом току обрабатывается за сутки до семисот тонн зерна. На центральной усадьбе агрегаты мощнее, они обрабатывают до тысячи тонн в сутки. Но людей и здесь и там по четыре человека в смену.

— Четыре? — удивился Павлов. — Так вот почему вам не нужны горожане!

— К этому надо идти двумя путями, — не скрывая горделивого чувства, заговорил Григорьев. — Закреплять постоянных рабочих в совхозе и сокращать потребность в рабочих руках. У нас три года назад, когда мы сдали миллион пудов зерна, на восьми токах в смену работало около трехсот человек. А теперь восемь. Правда, сушилки сейчас стоят, погода сухая. Но если и сушилки в ход пустить, то добавится всего два кочегара.

«Так вот где решение одной из проблем уборки! Зачем Григорьеву увлекаться раздельной уборкой, если он и при прямом комбайнировании в день обмолота доведет зерно до дела? — размышлял Павлов. — А ведь это почти в два раза сократит время страды, значит, позволит больше напахать ранней зяби. Выходит, что механизированный ток влияет на судьбу будущего урожая, не говоря уже о настоящем!»

— А ведь можно за один год соорудить в каждом хозяйстве по одному такому вот току! — уже вслух промолвил Павлов.

— Конечно, можно. Если заводы помогут, — сказал Григорьев.

При упоминании о заводах Павлов поморщился. Они пробовали кое-что сделать для механизации животноводческих ферм, но промышленный обком не поддержал: свои планы… Однако за механизированный ток Павлов будет воевать!

Григорьев стал просить о помощи: нужны автомашины для отвозки зерна на элеватор.

— У нас каждый шофер, который отвозит зерно от комбайнов, за ночь делает по одному рейсу на элеватор. Почти не спят хлопцы, и все же не успевают отвозить…

Павлов побывал на полях. Григорьев показал ему хлеба, обещавшие по две тонны зерна с гектара.

Порадовал Павлова и вид центральной усадьбы Березовского совхоза. Здесь много строилось и домов, и других помещений, но строительство велось во всех хозяйствах. А вот такое обилие цветов и зелени Павлов наблюдал лишь в Иртышском совхозе у Коршуна. Вокруг Дома культуры много цветочных клумб, школа просто утопает в зелени и цветах, совхозная контора — тоже, и что особенно приятно Павлову — озеленены все улицы поселка, а в палисадниках и огородах жителей уйма всяких цветов.

Все это так растрогало Павлова, что, зайдя в кабинет Григорьева, он позвонил в город и распорядился направить в Березовский совхоз свой последний резерв — полсотни грузовиков.

Глаза Григорьева повеселели:

— Этак мы можем первыми в области план по хлебу выполнить!

— Только потому и даю грузовики.

Павлов не почувствовал в словах Григорьева рисовки. Ему ясно: при хорошей погоде совхоз быстро управится с уборкой. А если вдруг пойдут дожди, то при своих механизированных токах они опередят других.

Вечером, уже из Дронкина, Павлов звонил в несколько производственных управлений, перехватил Несгибаемого и Гребенкина, говорил с Щербинкиным. Картина вырисовывалась отрадная: намолот приближался к одиннадцати центнерам с гектара. А этого достаточно, чтобы выполнить план продажи зерна, засыпать семена, выдать на трудодни и даже кое-что оставить на фураж.

Когда Павлов вернулся в обком, к нему зашел Сергеев. Он тоже был на уборке.

— Вот любопытные расчеты, Андрей Михайлович, — протянул Сергеев лист бумаги. — Они сделаны по одному совхозу, но хорошо объясняют многие трудности, возникшие у нас в последние годы.

Павлов вникает в две колонки цифр: в пятьдесят пятом году под чистыми парами было семнадцать процентов пашни, в шестьдесят третьем — ноль. Под травами соответственно двадцать и четыре, под подсолнечником на силос шесть и ноль, под зерновыми пятьдесят семь и семьдесят семь, под кукурузой и свеклой ноль и девятнадцать процентов.

— Видите, какая картина-то? — говорит Сергеев. — Это по совхозу. Но и по области примерно такое же соотношение. А что это значит? Пары обрабатывались летом и уборке урожая не мешали. Травы скашивались в начале июля, и часть освободившейся площади сразу же распахивалась под зябь. Подсолнечник скашивали на силос тоже до начала уборки хлебов, и поля сразу распахивали на зябь. А теперь до начала уборки обрабатывается только четыре процента пашни. Уборка всех культур пришлась на узкий промежуток времени в тридцать-сорок дней. В этом-то и причина наших неудач. Раньше пары и ранняя зябь из-под трав и подсолнечника могли быть подготовлены до начала уборки хлебов. А это ведь треть пашни!

Павлов мысленно добавляет к тому, о чем сообщил Сергеев, осложнения, связанные с шаблонным применением раздельной уборки хлебов. Действительно, получается так, как говорил Григорьев: сами создаем себе трудности, а потом боремся с ними.

Он попросил сделать такой же анализ по области и по отдельным зонам.

А трудности, которые «создаем сами», начинали уже сказываться: надо убирать кукурузу на силос — это в разгар-то хлебоуборки, а транспорта не хватает и на вывозку зерна.

Павлов снова пошел на поклон к Ларионову.

— Ну, как дела у серпа? — широко улыбаясь, Ларионов поднялся навстречу Павлову.

В последнее время Ларионов часто величал Павлова представителем «серпа».

— Бью челом. Выдели хотя бы тысячу грузовиков, потому что много зерна скопилось на токах. Погода пока благоприятствует уборке, но если испортится, тогда то, что сейчас можно убрать за десять дней, придется убирать месяц, значит, будут неизбежны большие потери выращенного хлеба и силосной массы.

Ларионов слушал, нахмурив свои густые брови.

— Послушай, Павлов… Теперь местам дано право планировать свое производство. Почему ты не воспользовался этим правом?

— Не беспокойся, наши товарищи права свои использовали…

— Но почему же получается так, — перебил его Ларионов, — что даже при хорошей погоде задыхаетесь с уборкой? Разве ваши планы, самими составленные, рассчитаны на аврал? Рассчитывать планы надо на плохую погоду, а если будет хорошая, то это ускорит дело. Так или не так?

Павлову хотелось закричать: так это вы и довели до этого! Не вы ли были секретарем обкома и вместе с бывшим первым заставляли засевать все земли до последнего вершка, не вы ли оставили область без паров, не вы ли навнедряли кукурузы?! Но сдержался от вспышки. Ларионов всю жизнь связан с промышленностью, а там никому не придет в голову планировать такой выход продукции, который не подкреплен ни наличием мощностей, ни сырьем, ни рабочей силой. Это только в сельском хозяйстве возможно, оказывается, на август — сентябрь планировать напряжение, равное годовому производству…

— Хочешь сказать, что Ларионов тут виноват?

— Виноваты все мы, сидящие вот в этих хорошо оборудованных кабинетах, — все-таки не удержался, вспылил Павлов. — Наломаем дров, да еще и не прочь поиздеваться. Ведь это мы поставили хлеборобов в такие условия, когда на их глазах гибнет урожай! Если бы на любом заводе приказали за месяц выполнить пятимесячную программу, как бы ты на это посмотрел?!

— У нас так не может быть… Это только в твоей епархии…

— Слушай, Ларионов, — перебил его Павлов. — Давай говорить как коммунисты… Дело серьезное, речь идет о спасении хлеба, за которым мы ездим черт знает куда…

— А если серьезно… — Ларионов посвободней уселся в своем кресле. — А если серьезно, то я могу показать тебе планы любого строительного треста, любого завода, и нигде ты не найдешь лишних машин против расчетных норм. Нигде!

— Допустим. Но неужели нельзя некоторые городские перевозки отодвинуть? Машины-то нужны нам на две недели, пока хлеб на полях. Потом мы свои машины можем двинуть стройкам.

— От вас дождешься… Ты уж про это не говори, — усмехнулся Ларионов.

Спокойствие Ларионова бесило Павлова. Что произошло с ним за какие-то полгода? Павлов снова начал объяснять сложность обстановки на полях, напомнил, что в прошлом году и при гораздо меньшем урожае город выделял селу в два раза больше машин и раза в три людей…

Ларионов посерьезнел:

— Ладно, Павлов, мы тут пошарим у себя. Дай мне два дня сроку.

— Зачем же два дня? Сегодня надо решать!

— Ну, тогда извини… У нас тоже планы, и отвечаем мы за них так же, как ты за свой хлеб и за силос…

Павлов резко поднялся и вышел. Он начал названивать в Москву, связался с военным округом. В полночь сообщили: дано распоряжение выделить пятьсот машин из воинских частей.

На другой день позвонил Ларионов: город выделит двести пятьдесят грузовиков. Павлов сгоряча хотел отказаться, мол, не нужны подачки, но вовремя сдержался: и это помощь… Сухо поблагодарил.

Последующие дни показали, что значит дополнительный транспорт: вывозка зерна на элеваторы удвоилась, ускорились и темпы обмолота.

Область быстро приближалась к выполнению плана по хлебу. Зато участились звонки из Москвы насчет десяти миллионов пудов сверх плана.

Павлов собрал членов бюро, они привезли расчеты о возможностях каждого района. Картина вырисовывалась такая. Сдать сверх плана десять миллионов пудов зерна можно, но тогда концентратов для скота не останется. Что же делать?

Щербинкин начал, не раздумывая долго:

— Страна нуждается в хлебе, как никогда. А нам не впервой зимовать без концентратов. Надо сдавать сверх плана.

— А почему этот вопрос решаем мы, а не те, кто вырастил хлеб? — вмешался Несгибаемый. — До каких пор будет продолжаться эта несправедливость? Я вчера был в Иртышском совхозе у Коршуна. Он уже перевыполнил план сдачи хлеба процентов на тридцать, фураж засыпал почти полностью, потому что намолачивает по семнадцати центнеров с гектара. И если мы здесь решим забрать фураж в Иртышском совхозе, то ведь это будет издевательством над коллективом. Хозяйство-то животноводческое, высокопородистый скот…

— Твое предложение? — сухо спросил Щербинкин.

— Предложение такое: тем, кто выполнил план, дать право самим решать — сдавать еще зерно сверх плана или оставить его на корм скоту. Вы же знаете, как запущено у нас животноводство.

Поднялся Гребенкин. Жестикулируя правой рукой, сразу начал на высоких нотах:

— Надо, наконец, набраться мужества! Что значит самим решать производственные вопросы? Это не только сколько и чего посеять. Это и разумно распределить полученный урожай!

— Что ж, интересы государства в сторону?! — выкрикнул Щербинкин.

— Нет, не в сторону, — возразил Гребенкин. — План продажи каждый обязан выполнить. Каждый! Но кто выполнил, тот имеет полное право по собственному разумению распорядиться своим добром. Сверхплановая продажа должна быть строго добровольной, как это записано в решении.

Опять заговорил Щербинкин. Он ссылался на практику прошлых лет: все равно заставят сдать десять миллионов. А если открыто отказаться, то, как он выразился, вместе с этими десятью миллионами заберут и их партийные билеты. Заметив косые взгляды сидящих, он добавил:

— Я в том смысле, что не покупать же хлеб у капиталистов, если он есть на месте…

— Если припрет, то можно и купить, — вскочил Несгибаемый. — Но надо построже спросить с того, кто землю запустил. А то выходит, что отыгрываемся на тех, кто высокие урожаи снимает. Словом, товарищи, я против добавочных заданий. Не задания надо давать передовикам, а обратиться к ним с нижайшей просьбой: выручайте, мол, нас! Почему у Коршуна хороший урожай? Потому что не принял он наших шаблонных установок. А у Никанорова? А у Соколова? Все потому же. Так вот, давайте в ноги им поклонимся. Своим-то не грех отвесить низкий поклон.

— Михаил Петрович, ты настаиваешь на своем предложении? — обратился Павлов к Щербинкину.

— Настаиваю. И прошу проголосовать.

Павлов поставил на голосование два предложения — Щербинкина и Несгибаемого. За первое голосовал один Щербинкин.

— Запишите это в протокол, — потребовал он.

— Запишем, не беспокойся, — сухо бросил Павлов.

Но уже на следующий день Павлову пришлось по телефону объясняться с одним из руководящих работников федерации.

Ясно: тут не обошлось без Щербинкина.

Павлов сообщил, что бюро обкома решило обратиться к передовым хозяйствам с просьбой о продаже зерна сверх плана.

— В бирюльки играете! Интересы государства ни во что ставите!

— Приезжайте, — пригласил Павлов отчитывающего. — Давайте обсудим этот вопрос, можно пленум созвать.

Разговор кончился тем, что Павлову пригрозили доложить «самому». Павлов доволен этим: пока докладывают, есть возможность делами заняться.

Через пятидневку план по продаже хлеба был выполнен. А еще через четыре дня сверхплановая сдача превысила два миллиона пудов. Бюро обкома приняло решение: остановиться на этом, послать рапорт Центральному Комитету.

Павлова вызвали на Пленум ЦК.

Много передумал Павлов в те дни. Вспомнил все реорганизации, мешавшие живому делу.

На объединенном пленуме обкомов, окинув взором лица взволнованных людей, в порыве нахлынувших чувств Павлов воскликнул:

— Наконец-то мы вместе!

Зал ответил бурными аплодисментами.

Так у Павловых давно заведено: Новый год они встречали только своей семьей. Но теперь семья Павлова — он и жена Валентина. Дочь вышла замуж и жила в Москве. Сын весной окончил индустриальный институт и теперь, как он писал, «осваивает тюменскую нефть». Вместе с ним и сын Несгибаемого Андрей. Павлов очень рад этой дружбе, родившейся еще в Дронкинском районе.

И вот новый, 1965 год. Каким-то будет он? Особенно после таких больших перемен…

Несколько дней назад завершилось формирование руководящих органов области. Теперь уже Ларионов стал вторым секретарем обкома, будет заниматься промышленностью. Несгибаемый избран председателем облисполкома, а Щербинкин — одним из его заместителей. Гребенкин — секретарь по сельскому хозяйству. Облплан по-прежнему возглавляет Сергеев.

Павлову кажется, что руководящие посты укомплектованы деловыми людьми. И в районах — тоже. Многие начальники производственных управлений избраны первыми секретарями райкомов. И это, по мнению Павлова, очень хорошо, так как позади у них суровая школа хозяйственной работы, постоянное вникание в экономику производства. Для партийного работника такая школа просто необходима.

— Андрюша! — в комнату заглянула Валентина. — Новый год на носу. Скорее за стол!

Павлов поспешил на зов.

7

Из Москвы Павлов возвращался окрыленным: так сильно уверовал он в перспективы, открывшиеся сейчас перед тружениками деревни, а значит, и перед всей страной.

Павлов бывал на многих пленумах. Но о чем обычно в последние годы шел разговор после возвращения домой? Об очередной реорганизации… Надо было немедля включаться в работу по реализации решений, но все силы бросались на то, чтобы заново перестраивать местные органы, перетасовывать кадры. На это уходили месяцы. А едва новые органы притирались, что ли, когда казалось, что, наконец-то, началось что-то похожее на дело, вдруг объявлялась новая перестройка. И опять коренная…

И еще одно бросалось в глаза: на всех пленумах все речи начинались со здравицы в адрес «королевы полей» и того, кто «открыл» ее.

Теперь пустозвонство осуждено, субъективизму нанесен смертельный удар. Теперь все иначе нужно решать и делать…

Когда Павлов услышал на Пленуме о новых ценах на зерно, сразу вспомнил Соколова. Тот ведь как досадовал, что не стали поощрять сверхплановую продажу продукции и тем самым, как он выразился, «отбили охоту у передовиков больше производить продуктов». Как же радуется теперь Соколов! А Коршун? А Никаноров? А Сидоров! Все они говорили ему о своем наболевшем. На многие из вопросов, поставленных ими, в решениях мартовского Пленума дан ответ.

Соколов говорил, например, что они не могут в полной мере воспользоваться предоставленным правом планировать свое производство, потому что «под завязку» спущен им план по зерновым. А теперь по области твердый план закупок зерна почти на тридцать процентов ниже фактической продажи в прошлом году. Это даст возможность увеличить набор культур, чтобы не играть ва-банк, как это приходилось делать в последние годы, когда судьба животноводства единственно зависела от «королевы полей». Теперь руководители хозяйств, сообразуясь с новыми ценами на продукцию сельского хозяйства, смогут расширить ассортимент зерновых и крупяных культур.

Вспомнились и слова Соколова:

— Только цены объявите, мы сами поймем, что сейчас в первую очередь нужно государству.

Тогда Павлов отнесся к его предложению с известной долей скепсиса: все же у нас плановое хозяйство… Он не придавал должного значения тому обстоятельству, что как бы там ни было, но обязательный план по сдаче, скажем, свинины связывает колхоз или совхоз, заставляет танцевать от печки, где печка — план сдачи по видам продукции. А может быть, колхозу невыгодно заниматься свининой? Зато, скажем, производство говядины обеспечивает ему прочный и постоянный доход.

«Не рискнуть ли! — думал Павлов. — Столько экспериментов в масштабах страны было за последние годы, так почему бы не рискнуть на одном или на двух районах. Пусть установят для себя планы самостоятельно».

— Рискнем! — вырвалось у Павлова, и он, смутившись, искоса взглянул на задремавшего соседа.

«Какой же район избрать для эксперимента? — думы не оставляют его. — Конечно, Дронкинский… — Павлов знает свою слабость к своему бывшему району. — Но… Но вот только… район этот типичный для юга области. Значит, надо и в центральной зоне подобрать. Можно Лабинский. Он с животноводческим уклоном. Очень правильно!»

Вспомнив о Лабинском районе, Павлов живо представил себе директора совхоза Никанорова… Почти тридцать лет работает он в одном хозяйстве. Разве он ошибется в планировании? Не учтет интересов государства? А ведь и ему каждый год доводили по нескольку вариантов плана. Именно вариантов, потому что планы менялись в год по нескольку раз.

Очнулся Павлов, когда его кто-то тронул за плечо. Он вздрогнул, открыл глаза, рядом стояла мило улыбающаяся бортпроводница:

— Привязаться надо, пошли на посадку.

Павлов послушно пристегнул ремень.

Встретить Павлова пришли Несгибаемый, Ларионов и Гребенкин.

— Ну как? — пожимая руку Несгибаемому, спросил Павлов.

— Давно бы так! — вместо Несгибаемого ответил Гребенкин, а Несгибаемый только довольно улыбнулся.

Ларионов несколько сдержанно приветствовал Павлова, любезно осведомился о здоровье. Некоторый холодок в их отношениях сохранился. Но Павлов был уверен: это пройдет. Ларионов — умный человек и попусту не станет вдаваться в амбицию.

В машине Павлов завел разговор об эксперименте.

— А надо бы попробовать! — решительно поддержал Гребенкин. — Я вчера только был у Никанорова, он примерно так же вопрос ставил: теперь, когда цены твердо определились, совхоз сам в состоянии спланировать наиболее оптимальный вариант.

Несгибаемый заметил, что и он не раз задумывался над этим еще в ту пору, когда сам был директором совхоза.

— Надо-то, думается, подвести к тому, чтобы в каждой зоне было выгодно производить какую-то свою, так сказать, коронную продукцию, — заметил Павлов.

— Доверие так доверие, без ограничений! Надо пойти на это! Тогда бездельники, не умеющие ничего решать самостоятельно, быстро всплывут на поверхность, их легче будет вылавливать и от дела боевого отстранять. — Несгибаемый так увлекся, что говорил уже как о деле решенном.

Зато всегда осторожный Ларионов решил несколько охладить пыл беседующих:

— Поскольку дело-то новое, надо попродуманней, по поговорке: семь раз отмерить, прежде чем отрезать.

— Нет, надо рискнуть, и чем скорее, тем лучше, — проговорил Гребенкин, будто не слышал Ларионова.

Вот уже и город. Разговор получился интересным. Павлов даже пожалел, что коротка дорога от аэропорта.

Встретясь в тот же день с главным плановиком области Сергеевым, Павлов изложил ему коротко идею эксперимента. Внимательно выслушав Павлова, Сергеев помолчал, а потом заговорил, как о давно продуманном:

— Конечно, ни одному чудаку не приснится такая структура посевных площадей, какая у нас в области получилась… Помните, я показывал вам расчеты по совхозу? Все уборочные работы сгрудились на один месяц…

— Как я понимаю, вы — за?

— Конечно, за… Кое-что, безусловно, подсказать товарищам надо, а вообще-то давайте экспериментировать.

Бюро обкома приняло постановление: провести эксперимент в Дронкинском и Лабинском районах.

И сразу же после собрания партийного актива начались разработки плановых заданий в каждом хозяйстве.

Павлов с понятным волнением ждал, когда из Дронкина и Лабинска поступят сводные планы, но не выдержал и сам направился в Лабинский район.

8

Было темно, когда Павлов приехал в Лабино — большой рабочий поселок на железной дороге.

Все окна райкома партии светились. «Работают», — не без удовольствия отметил Павлов, входя в дверь. Он считал, что у всех должен быть нормированный рабочий день. У всех, кроме партийных работников и… агрономов.

Это мнение окончательно сложилось у Павлова после одного из разговоров с агрономом Климовым. Вечером, уже в девятом часу, он беседовал с ним в производственном управлении, а в пять утра, проезжая поля совхоза, встретил Климова на полях.

— Раненько же начинается у вас рабочий день! — пошутил Павлов.

— Сегодня я выехал на поля в четыре утра, но я не считаю это началом своего рабочего дня, — не принял шутки Климов. — Я же выехал, чтобы посмотреть свои поля, полюбоваться посевами. Это мой отдых, а не работа… Любоваться всходами или полем, когда пшеница первые колоски выбрасывает или когда вот-вот убирать ее надо, и она волнами переливается… Разве ж это работа?! Для меня лучшего отдыха не придумаешь!

Эти примечательные слова агронома Павлов применил и к партийным работникам. Разве встречи с людьми в клубе, в поле, на собрании — это рабочий день партийного работника?! Это если и не отдых в полном смысле слова, то время, когда партийные работники заряжаются энергией, вдохновляются новым, обогащаются народным опытом…

Поднявшись на второй этаж, Павлов открыл дверь в кабинет первого секретаря. Шапошников задумчиво сидел над бумагами, положив голову на подставленную левую руку. Бумаг на столе много: они лежали и перед Шапошниковым, и поверх стопки книг справа от него.

— Уже успел бумагами обложиться, — громко бросил с порога Павлов.

Шапошников вскинул голову, приветливо поднялся навстречу Павлову — высокий, чуть ли не на голову выше Павлова.

— Хорошо, что к нам заглянули, Андрей Михайлович… — Он сжал в своей могучей ладони руку Павлова. — Зашились мы тут совсем, — уже озабоченно произнес он. А когда присели к столу, тяжело вздохнул. — Задали вы нам работки… Каждый день звонки. Просят совета, как лучше планировать. Вот что значит отвыкли самостоятельно думать…

— Ну, а конец вашей работе виден?

— На этой неделе вчерне будет готово. Вообще-то, основное сейчас уже ясно. Но тут, Андрей Михайлович, наше-то положение, — он недоуменно развел руками. — Кое-кто автоматически прошлогодний план вписывает, и все…

— И как же вы? — Павлов с интересом ждал ответа.

— Ну, а мы, как нам сказано, особенно не вмешиваемся. Но приведенные вами на активе цифры по набору культур в совхозе заставили и нас серьезно задуматься о многом. Оказывается, и мы набрали такой ассортимент культур, что все уборочные работы все-таки легли на узкий отрезок времени. Это может погубить и нынешний урожай, и подготовку зяби под будущий. Посоветовались мы на бюро и решили так: никаких подсказок насчет набора культур! Но настойчиво рекомендуем ознакомиться с приложением к плану одного из хозяйств. — Шапошников протянул Павлову большой лист бумаги. — Вот этот анализ…

Павлов взял лист. На нем изображена кривая нагрузки на трактор, на человека, на автомашину по декадам в августе и в сентябре.

— Видите, как получается, — начал объяснять Шапошников, — по нагрузке на трактор линия по декадам примерно ровная, но по транспорту в первой декаде сентября кривая вылезает за всякие границы. Значит, надо что-то делать с силосными — это из-за кукурузы так получилось.

Шапошников показал Павлову еще два анализа. В одном кривая нагрузки более или менее равномерна, но в другом — очень ломаные линии, отражающие непосильное хозяйству напряжение в первой и второй декадах сентября.

«Молодцы лабинцы! — думал Павлов. — Быстро нашли путь к контролю за планом. Ясно и просто. График показывает: неразумно спланировано…» Павлов попросил снабдить его этими анализами. Поинтересовался, составляют ли сами хозяйства такие анализы.

— Эти-то приготовлены специалистами из производственного управления. А теперь все сами составляют.

Разговор вернулся к планам на будущее. Павлов получил новую возможность убедиться, что и здесь решения Пленума восприняты как должно, со всей серьезностью. Обдумываются меры к преодолению отставания, восстанавливается все ценное, что накоплено многолетним опытом.

— Наши товарищи высказывались так: если бы того же Никанорова не заставили нарушить севообороты, а удобрений дали, как нынче, картина бы была другая. А то теперь все удобрения пойдут как бы на замаливание наших грехов и вольностей, допущенных по отношению к земле в последние годы.

— Ну, а еще какие проблемы волнуют вас?

— Таких проблем, Андрей Михайлович, с каждым днем становится не меньше, а больше, — оживленно продолжал Шапошников. — Вот и с культурой тоже… Мы уже прикидывали, сколько средств в будущем году можно выделить на строительство новых общественных зданий культурно-бытового назначения. Но где брать работников культуры?

Павлов сослался на вчерашний разговор по телефону с Несгибаемым. Звонил он из Березового совхоза, восхищался: Григорьев выделил легковую машину, чтобы из областного центра два раза в неделю привозить нанятых там руководителя духового оркестра и танцмейстера.

— У нас Никаноров тоже возит. Но разве это выход? Надо больше готовить таких работников. И набрать людей прежде всего из села, чтобы они и возвращались в родное гнездо.

Павлову пришлось вынуть свою записную книжечку и сделать памятную запись: «О культработниках».

Затем разговор завязался об отстающих колхозах.

По рассказу Шапошникова выходило, что самый отстающий колхоз «Энергия». Павлов решил утром съездить в этот колхоз.

9

В колхозной конторе было оживленно.

Председатель артели Корень — рослый, плечистый, лет тридцати пяти, — заметно смутился, здороваясь с Павловым.

— Сегодня все специалисты собрались здесь…

А колхозный парторг Соловей добавил:

— Разрабатываем наш стратегический план.

Шапошников предупредил Павлова, что Соловей до последнего времени работал в парткоме, да и Корень всего второй год председательствует, а до того был управляющим фермой в совхозе у Никанорова.

— У нас, Андрей Михайлович, все бы ничего, но, знаете, земля очень уж измотана… В прошлый урожайный год некоторые наши поля дали всего лишь по четыре центнера, — сетовал Корень. — Земли наши должны паровать. Другого выхода нет.

— И сколько же под пары намечаете?

Корень с беспокойством покосился на Шапошникова. А тот добродушно рассмеялся:

— Чего, Митрофан Корнеевич, оглядываешься? Говори все, как есть.

Похоже, что этот смех и слова секретаря райкома растопили внутреннюю скованность Корня. Он заговорил совсем другим тоном, уверенным, боевым.

— Мы, Андрей Михайлович, думаем так. Если начнем каждый год отдавать под пары по десять процентов пашни, то бедовать нам придется еще долго. К нашей ферме, где я работал, прирезали от соседнего колхоза около двух тысяч гектаров, сору там было — страшно! Никаноров распорядился: половину под пары. На другой год вторую половину. А потом какие урожаи пошли! Вот и мы так решили… Нынче четвертую часть под пары, а потом пойдет, как в обычном севообороте, около пятнадцати процентов.

Председателя поддержал парторг.

— Надо учитывать, Андрей Михайлович, — степенно, спокойно заговорил он, — тут не только земля в порядок приводится… Вот график этот выравниваем. — Он протянул Павлову лист, на котором изображены уже знакомые Павлову кривые, отражающие напряженность работ. — Тракторов у нас все же поменьше, чем в богатых колхозах. Потому мы всегда и не управлялись вовремя с полевыми работами. У богатых соседей и зяби ранней побольше, значит, земли почище, а отсюда — урожай получше. А нынче, видите, как график строим? До уборки почти сорок процентов земли под будущий урожай подготовим: пары и зябь после подсолнечника и многолетних трав. Кукурузы немножко оставили.

Снова заговорил Корень:

— С будущего года, Андрей Михайлович, зерновых у нас на десять процентов прибавится. Тракторов прикупим, потому что надеемся на доход. Стало быть, и будущий год пройдет нормально, в смысле напряженности. А там уж пойдем! — решительно заключил он.

По своему многолетнему опыту Павлов знал, как важно, когда сам себе ясно представляешь перспективу. Вот и руководители отстающего колхоза, наконец, увидели перспективу, а вместе с ней обрели уверенность. Пройдет каких-нибудь годика три — и они крепко станут на ноги.

В кабинет председателя заглянул пожилой мужчина.

— Можно мне? — напевно произнес он. А зайдя в комнату, отвесил низкий поклон всем сразу, снял с головы поношенную шапку.

— Зачем пожаловал, Трофим Пантелеевич? — спросил Корень.

— Так все за тем же, — ответил старик. — Говорят, первый секретарь приехал, дай, думаю, расскажу ему про нашу несправедливость. Так что, товарищ Павлов, к вам я пришел… Дела у вас тут большие, надо думать, только и у меня тоже неотложные.

Корень подал стул Трофиму Пантелеевичу. Но тот небрежно отмахнулся:

— Мы и постоять можем… — Но все же крепко уселся, видно, готовясь к долгому разговору. — Хорошее постановление вышло насчет пенсий колхозникам, товарищ Павлов, — заговорил он миролюбиво. Потом положил свою шапку на колени и многозначительно помолчал. — Все наши старики премного благодарны, — степенно продолжал он. — Вот только маленько чего-то недодумано получилось, не по-справедливому вышло.

— Что же именно? — спросил Павлов.

— А вот я расскажу про свою жизнь, товарищ Павлов… С малых лет я пастухом, такая, выходит, у меня прохвессия… Как колхоз организовали, я опять же пастухом. И так до нонешнего году. Никаких там выходных дней не соблюдал, отпусков нашему брату не полагалось… Раз только, после войны уж, сына хоронить ездил. Умер Митрий от ран, на войне полученных. Пять ден брал отпуску. Вот и все… А мой сосед Пётра Васильев за все эти года ну от силы пять сезонов в колхозе работал, а то все где-то в бегах был… Когда уж устал от бегов, то последние три года в сторожах ходил. А когда начали считать пенсию, вышло хуже некуда: ему двенадцать рублей, по-старому, значит, сто двадцать, и мне двенадцать. А все время говорят — по труду у нас и оплата. Где же тут по труду?

Он строго посмотрел на Павлова. А тот сразу не мог найти нужных слов для ответа.

Выручил сам Трофим Пантелеевич:

— У нас, у отстающих, стало быть, как получилось? Уравнение сплошное: всем колхозникам-старикам по двенадцати рублей. Оно, товарищ Павлов, не на это моя обида… Мы ить по-стольку-то и на трудодни в хорошие годы не получали, где там! — вздохнул он. — Не против двенадцати говорю… А вот если и в отстающем добросовестным колхозникам дать бы по двенадцати, а кто лодыря гонял да над исправными колхозниками посмеивался, тому все же таки надо бы поменьше определить, тогда было бы, товарищ Павлов, как следует — по труду… А так вышла несправедливость… Я своим начальникам говорил, а оне свое: радоваться надо! Мы и радуемся, спасибо говорим. Только справедливость-то, товарищ Павлов, дороже двенадцати рублей. Я так понимаю…

И опять Павлов в затруднении: что сказать Трофиму Пантелеевичу? В обкоме разговор о пенсиях возникал не раз. Некоторые колхозы — самые отстающие — были преобразованы в совхозы. Престарелые колхозники тех артелей получают минимальный размер пенсий — тридцать рублей. В богатых колхозах пенсии тоже где-то в этих пределах. А в отстающих довольствуются установленным минимумом в двенадцать рублей. И это не может не обижать тех, кто всю свою силу отдал родному колхозу. Они мирились, когда на трудодень получали мало, мирились, потому что понимали: столько получилось в артельном хозяйстве. Но хоть и мало давали на трудодень, однако в прямой зависимости от вложенного труда, по трудодням! А теперь вдруг всех уравняли, как бы зачеркнули то, что было гордостью любого честного колхозника. Так что же сказать Трофиму Пантелеевичу?

— А как бы вы поступили? — задает вопрос Трофиму Пантелеевичу Павлов, чтоб время выиграть.

— Так я к вам, товарищ Павлов, пришел, — откашлянув в кулак, скромно произнес Трофим Пантелеевич. — Моего совету в таких делах не спрашивают.

— Но все же? Как следовало бы поступить, чтобы не было обидно таким честным труженикам, как вы.

— Как поступить. Вот и надо так поступать, чтобы не обидно было, — упрямо твердил старик. — Есть у меня дочка, вышла за комбайнера с Кубани, туда и уехала. Тоже в колхозе живут. Так вот ее мужа отец тоже на пенсию вышел, как и я. Только ему шестьдесят два с полтиной начислено. А тоже свинарем больше работал, нашего же порядка дело-то… Вот и думаю я: неужто же в пять раз хуже его работал Трофим Пантелеевич?! Если, думаю себе, так, то ему и целкового не надо давать. Вот так: не давать! — совсем рассердился Трофим Пантелеевич. Он помял свою шапку, взглянул на Павлова. — Лучше и больше я работать не смог, если бы молодость мне вернули. Не смог бы! Сколько сил было — все в колхоз положил. Вот и сказал, чего думал… А как сделать? Надо сделать по-справедливому, по труду, стало быть…

Павлов посмотрел на всех сидевших в комнате, на низко склоненную голову Соловья, на насупленного Корня. Все угрюмо молчат… Наверное, и к ним с этим вопросом обращались не раз. И Павлов не в силах что-либо теперь поправить, изменить. «А почему не в силах? — начинает нервничать он. — Почему не в силах? Ведь это затрагивает интересы самых честных колхозников!»

— А вы, товарищ Корень, на этот счет что думаете? — повернулся он к председателю.

Тот пожал плечами, почему-то взглянул на Соловья. Видно, хотел, чтобы Соловей высказался. Соловей встал, шагнул ближе к столу.

— Не один Трофим Пантелеевич поднимает этот вопрос, Андрей Михайлович, — заговорил он возбужденно. — Я тут недавно сравнительно… но в домах колхозников приходится частенько бывать, беседовать по разным делам житейским. Чаще других возникает этот вопрос. Мы тут советовались и на правлении, и с коммунистами, — он оглянулся с какой-то настороженностью: как, мол, будет принято его мнение. — Надо, Андрей Михайлович, что-то менять! Есть у меня такая мыслишка: лучшим колхозникам, выработавшим определенное количество трудодней, помимо пенсии от государства, платить что-то и от колхоза. Независимо от финансовых трудностей!

Соловей сел. А Павлову оставалось лишь порадоваться такому простому и мудрому предложению. В самом деле, колхоз поощряет большие заслуги колхозника перед артелью. Это будет своеобразной персональной надбавкой к пенсии. Трофим Пантелеевич встал.

— Если бы так решили, товарищ Павлов, — заговорил он, — обиды нашей не было бы… Надо хоть немножко, но подбодрить тех, кто работал изо всех своих сил. А так-то насчет пенсий хорошо помогли, куда там!

— Этот вопрос, Трофим Пантелеевич, полагаю, так и будет решен! — твердо заверил Павлов.

— На том спасибо! — поклонился Трофим Пантелеевич. — Вот и спасибо, — он еще раз отвесил поклон всем сидящим и, накинув шапку на свои седые волосы, вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь.

А Павлов попросил Корня как можно скорее подготовить список персональных пенсионеров колхоза и оформить решением правления надбавку к их пенсиям.

— Это мы быстро сделаем, — оживился Корень. — А дальше проще будет, Андрей Михайлович. Заработок наших колхозников повысится, так что и пенсии будут выше. А вот ветеранов, которые за работу мало получали, надо, конечно, поддержать. Колхозники пойдут на это… В нашем колхозе таких будет человек тридцать. Добавим рублей по десять в месяц. На этой же неделе мы это и узаконим!

Потом Павлова знакомили с фермой. И тут Павлов приметил, что с парторгом у животноводов большая дружба. То и дело слышно: Арсений Васильевич, Арсений Васильевич… А ведь он совсем недавно в колхозе…

Павлов решил подробнее побеседовать с Соловьем. Да и случай представился: когда они возвращались с фермы, парторг пригласил гостей на обед.

Встретила их жена парторга, Анна Ивановна, миловидная черноглазая женщина. Говорила она быстро-быстро:

— Проходите, проходите, Андрей Михайлович! Только сразу уж извините: мы не устроились еще как следует, все по-походному…

И пока гости вытирали ноги о половик, раздевались, Анна Ивановна успела сообщить, что их дочь осталась у бабушки, потому что в девятом классе учится, а в колхозе только восьмилетка, что сама она учительница, преподает литературу и историю, что они уже обзавелись коровой, но доярка она плохая, и корова «лягается»…

Этот оживленный говорок отвлек Павлова от раздумий. Умывшись на кухне, он стал перед небольшим зеркальцем причесывать волосы и вдруг впервые заметил, что виски у него здорово-таки подернулись сединой, что под глазами набежало много морщинок и что лицо приобрело сановитую округлость…

Шапошников, умывавшийся после Павлова, шепнул:

— Соловей-то тут не Арсений, а Анна Ивановна…

А Анна Ивановна уже тут как тут.

— Поторапливайтесь, товарищи, поторапливайтесь!

На столе гостей ожидали банки рыбных консервов, на тарелке — с десяток яиц, на другой — селедочка, прикрытая кружочками лука, а на большой сковороде — глазунья.

— Усаживайтесь, пожалуйста, — приглашает Анна Ивановна и, подойдя к Павлову, шепотом спрашивает: — Мне поручен дипломатический разговор… К селедочке можно?

Павлов улыбнулся, взглянул на Шапошникова. Тот не слышал, о чем говорила Анна Ивановна, но, видимо, догадался:

— Можно, можно, Анна Ивановна!

— Отлично! — улыбнулась хозяйка, и на столе появились бутылка водки и рюмки. Анна Ивановна сама их и наполнила.

Жили супруги в обычном крестьянском доме, состоящем из кухни и комнаты. В комнате стояла кровать с пышно взбитыми подушками, обеденный стол, шифоньер, на верху которого стопка газет. В углу небольшая этажерка с книгами.

Анна Ивановна хозяйничала за столом в духе старинного русского гостеприимства: то и дело подкладывала гостям яичницу, напоминала, чтоб еще отведали то одного, то другого.

Застольная беседа поначалу не очень клеилась, но как только Соловей заговорил о делах, все оживились.

— Мне, Андрей Михайлович, никогда не забыть одного разговора с секретарем партийной организации колхоза, который состоялся еще в бытность мою в парткоме производственного управления, — начал Соловей. — Тот секретарь сказал мне так: партийным работникам бесконечно много раз напоминают, одергивают — не ваше дело заниматься хозяйственными делами, ваше дело — партийно-массовая работа. Однако почему-то и нашу текущую работу измеряют только центнерами зерна или литрами молока…

— А как же иначе? — бросил Шапошников.

— И я так же сказал, — улыбнулся Соловей, — добавив, что учитывается еще и число собраний, прочитанных лекций. А он мне: «Но если парторг побеседовал с пятью, скажем, колхозниками один на один и всех их подбодрил, настроил на доброе, то в сводках это никак не отражается. А ведь иной раз две-три такие беседы для интересов общего дела дороже собрания…»

— Но все же отдача-то должна сказаться на производстве, в труде, — настаивал Шапошников.

— И я ему этими же словами возражал, — снова улыбнулся Соловей. — А он мне так ответил: «Партийная работа — это все равно что посев озимой ржи. Нынче посеял, а только в будущем году жди урожая. А у нас как? Провели Пленум по важному вопросу. Через неделю подавай результаты! А в нашем деле нужно терпение».

Павлову казалось, что Арсений Васильевич это про себя говорит: он и по домам ходит, и беседует с людьми, сея эти самые добрые семена.

Арсений Васильевич начал рассказывать о первых своих шагах работы в колхозе. Признался, что пробует применить то хорошее, что усмотрел в своих прежних скитаниях по колхозам и совхозам, когда работал в парткоме.

— Это же так волнующе, когда удастся подобрать ключ к душе человека и он доверчиво раскрывается перед тобой! — воскликнул он. — Возьмите, к примеру, нашего агронома… Молодой парень, но застегнут всегда на все пуговицы, слова от него не добьешься. Председатель в обиде на него: молчаливый, безынициативный, никогда ничего сам не предложит. Я как-то пригласил его к себе. Аня нас тоже вот так же яичницей угощала. Так вот, за этим столом мне удалось узнать, что наш агроном, оказывается, из «разочарованных». А почему? Первые два года своей работы он тщательно продумывал планы, вкладывал в них свою душу. Привезет их в управление, а там все переделают по-своему, от его наметок останутся рожки да ножки. Заставят сеять кукурузу, свеклу, а в колхозе не хватает машин, людей. И каждый год почти вся свекла уходит под снег, половина кукурузы пропадает. Он мне сказал: все считают, сколько кормовых единиц надо произвести, сколько чего сдать, а никому нет дела, чьими руками все это делать, да и вообще нужно ли. Откровенно признался, что собрался уходить.

— Никуда он не уйдет! — откликнулась из кухни Анна Ивановна. — Скоро на нашей учительнице женится.

— Вот видите, — кивнул Арсений Васильевич в сторону кухни. — Разведка доносит, что закрепился. Но тут ему подвезло и в другом: вскоре после нашего с ним разговора состоялся мартовский Пленум. Он и воспрянул духом.

Павлов слушал парторга с огромным интересом и думал: «Да, не зря поехал в Лабинский район».

10

Сергеев докладывал о сводном плане по сельскому хозяйству области на 1965 год. Основные цифры плана члены бюро уже знали. Однако Сергеев так построил свое сообщение, что каждая цифра заиграла по-новому.

Глядя на Несгибаемого, можно было подумать, что он впервые слышит их и, чтобы лучше запомнить, вслед за Сергеевым повторяет цифры.

Гребенкин при каждом любопытном сравнении бросает взгляд на Павлова, как бы говоря: «Видели наших!»

Да и все остальные слушают, затаив дыхание.

Павлову вспомнилось, как год назад Сергеев сообщал предварительные материалы по планам посевных площадей районов и как тогда возмущался прежний предоблисполкома Щербинкин: «Это же ЧП! Это же недоверие руководству!»

А Сергеев как раз и начал сравнивать планы этого года, составленные на местах, с теми, что были представлены в прошлом году, и с теми, которые спускались в позапрошлом.

И вот что было особенно радостно: между окончательными планами прошлого года и нынешними заметной разницы нет. Значит, уже в прошлом году была занята правильная линия в вопросах планирования. Руководители хозяйств лишь как бы уточняли отдельные детали плана, шлифовали их.

— Теперь, товарищи, о самом интересном: о планах, представленных нашими экспериментальными районами. Как вы помните, высказывалось опасение, что без наших контрольных заданий по сдаче продукции, на местах могут занизить планы продажи, будут брать планы полегче, с запасом, так сказать. Эти опасения не оправдались. — Сергеев обвел взглядом сидящих за столом: — Продажу хлеба Дронкинский район на этот год планирует на три тысячи тонн больше, чем было в наших контрольных наметках, о которых, кстати, в Дронкинском районе не знали. На четыре тысячи тонн больше наших наметок определили план сдачи и в Лабинском районе. Между прочим, и продажа продукции животноводства в обоих районах намечена выше наших наметок.

«Да, выходит, напрасно тревожились, — размышляет Павлов, слушая докладчика. — План получился примерно таким, какой намечался в облплане и управлении сельского хозяйства». Но Павлов-то хорошо понимает, что это уже не «те» планы. Знает он и другое: хотя в целом по двум экспериментальным районам плановые показатели почти одинаковы с условными наметками области, внутри районов — по отдельным хозяйствам — они сильно изменились в сравнении с прежними. В некоторых избавились от птицы, в некоторых запланировали к выводу свиней, в других, наоборот, расширили свинофермы. Но это сделали именно те, кто работает на земле, с учетом конкретных возможностей каждого хозяйства, каждой фермы. И потому эти планы верные.

Эти мысли он и высказал, когда подводил итоги обсуждения. Теперь можно не сомневаться, что и перспективные планы на следующие пять лет будут составлены разумно. Потому что есть опыт.

11

Павлов стоял у пшеничного поля. Отдаленный шум машин, сирены комбайнов действовали на него успокаивающе.

Он не сводил глаз с пшеницы, не очень рослой, но густой и колосистой.

«С гектара центнеров шестнадцать, а может быть, и семнадцать здесь намолотим»…

Эти слова, сказанные Коршуном, не выходили у него из головы. Да, это поле даст шестнадцать. Никак не меньше!

В последние дни Павлов побывал во многих хозяйствах. У Григорьева в Березовском совхозе он видел тоже вполне приличные хлеба. На нескольких тысячах гектаров там собирают по двенадцати и даже по четырнадцати центнеров пшеницы с гектара. Но ведь в среднем-то по области пока что намолачивают… Ах, что там намолачивают!..

Опасения многих хлеборобов, к сожалению, оправдались: лето оказалось засушливым… Впрочем, хлеборобы часто угадывают, каким будет лето. Но если так, если знают заранее, какое будет лето, то ведь и меры какие-то можно предпринимать!

— Александр Кириллович, — повернулся Павлов к Коршуну, — на вашей памяти было более засушливое лето?

— Нет, Андрей Михайлович, за двадцать пять лет, как здесь живу, такой засухи не было.

— А какой урожай вы ожидаете? В среднем?

— Около десяти центнеров.

Павлов внимательно посмотрел на Коршуна, а тот, словно его в чем-то обвиняли, спешил доказать, что названная им цифра взята не с потолка, что она зиждется на реальной основе:

— Нас, Андрей Михайлович, выручила мальцевская агротехника. В засуху посевы по безотвальной обработке всегда лучше, чем по обычной.

Павлов с интересом слушал разговорившегося Коршуна и согласно кивал головой. Да, он уже знал, что нынче удались посевы по чистым парам и безотвальной пахоте. Сделаны уже и выводы: районам рекомендовано этой осенью как можно больше подготовить безотвальной зяби…

Павлов звонил недавно Т. С. Мальцеву. У него тоже засуха, однако он рассчитывает намолотить пшеницы по пятнадцати центнеров с гектара. А ячмень, посеянный после седьмого июня, дает там более двадцати пяти…

«В ближайшие дни надо бы снова собрать к Коршуну на семинар руководителей колхозов и совхозов, — решает Павлов. — Пусть посмотрят сами и убедятся в преимуществах безотвальной обработки». Его к этому выводу поторопили прийти пыльные июньские бури. Раньше такие бури тоже давали о себе знать, но нынче они особенно сильно разыгрались. Тысячи гектаров посевов занесены песком, с тысяч гектаров сдуло плодородный слой почвы. Эти земли выбыли из строя на много лет… Да, выводы сделаны, хотя и с большим запозданием. Безотвальная обработка не позволила бы разыграться пыльным бурям…

А как хорошо начался этот год! Решения мартовского Пленума ЦК партии были восприняты с самым горячим, самым искренним сочувствием. Улучшили работу животноводы области, почти на тридцать процентов в сравнении с прошлым годом увеличилась продажа молока государству. Годовой план по молоку будет выполнен к октябрьским праздникам. По мясу тоже. Но ведь сибиряки-то особые надежды возлагали на хлеб. От хлеба главные доходы и колхозов, и совхозов. И вот… А ведь если бы сейчас спросили Павлова, не было ли наделано ошибок весной, он категорически отверг бы такое предположение. Поля нынче обрабатывались добросовестно, как никогда, семена очень хорошие. И сроки сева в основном оптимальные. Какую уйму сорняков уничтожили в момент предпосевной обработки! А результат?

Павлов повернулся к Коршуну.

— Ведь работали нынче хорошо, Александр Кириллович?

— Да, — просто ответил Коршун. И неожиданно заключил: — Не повезло, Андрей Михайлович!

С этим готов согласиться и Павлов: не повезло сибирским хлеборобам.

А Коршун продолжал раздумчиво:

— Хотя, конечно, многие знали: трудно рассчитывать на высокий урожай в пятые годы… — Встретив недоуменный взгляд Павлова, пояснил: — Все пятые годы для наших мест неурожайные, засушливые: тридцать пятый, сорок пятый, пятьдесят пятый и вот этот…

— А шестые?

— Шестые всегда благоприятные! — оживился Коршун. — Тридцать шестой, сорок шестой, пятьдесят шестой особенно. Нет, шестые всегда выручают. В будущем году можно взять урожай, только не оплошать бы…

Павлов знал об известной цикличности погодных условий. Читал об этом, кое-что уточнил своими наблюдениями. Но вот это — пятые годы неурожайные, а шестые благоприятные для урожая — впервые услышал от Коршуна. Вспоминает минувшие пятые и шестые… А ведь верно! Так и было… Значит, шестьдесят шестой должен быть благоприятным! Но не оплошать бы! Эта мысль теперь овладела Павловым. Все силы на завоевание будущего урожая!

Что ж, большой недобор хлеба в этом году надо перекрыть хорошим урожаем в будущем.

И Павлов как-то невольно увлекся перспективами. Он твердо уверен: линия на развязывание инициативы местных работников совершенно правильна. Много хорошего было сделано для урожая этого года. И нельзя винить агрономов и руководителей хозяйств, что с урожаем не получилось.

«Да, не повезло, — повторял он слова Коршуна, когда, возвращаясь в город, проезжал мимо полей с реденькой пшеничкой. — Не повезло…» Но ведь он видел и совсем другие хлеба! Они радовали глаз, заставляли забывать о засухе. Много таких полей не только у Коршуна, но и в колхозе у Соколова, в совхозе у Григорьева, у Климова.

Павлов верил: многие теперь пойдут в агротехнике испытанными у мастеров урожая путями. Побольше бы Климовых, Коршунов, Соколовых, Григорьевых! И не самая ли главная задача всей партийной организации — получше заняться выращиванием, воспитанием вот таких мастеров — стойких, знающих дело и умеющих отстоять урожай при любых условиях?

Да это теперь и станет задачей номер один: растить, всеми силами растить руководителей типа Коршуна, Климова и им подобных. Тогда и дело урожая окажется в верных руках!

Реденькая пшеничка, тянувшаяся по обе стороны дороги, теперь кажется Павлову словно бы более рослой, с тугим колосом. И все будущее рисуется ему отрадным, более надежным.

Павлов уже обдумывал, как поставить вопрос о воспитании кадров на бюро, а может быть, и на специальном пленуме обкома.

В город он въезжал словно помолодевшим.