Глубокая разведка

ГЛАВА 11

To, что мы видим, переступив порог, нас не просто удивляет, но совершенно ошеломляет. Меньше всего мы ожидали увидеть студию художника. А именно туда мы и попали. Просторное помещение хорошо освещено. Причем свет льется не только через большие окна, но и через люки в потолке.

На самом освещенном месте стоит мольберт с холстом. За ним работает художник. С первого взгляда видно, что это не лей и не хасс. Этот человек выше любого хасса, но ниже любого лея. Он худощав, наподобие леев, но волосы его темно-русые, с проседью. И у него — усы. Но не висячие, как у хассов, а короткие и пышные. Одет он в заляпанный красками синий халат.

Увидев нас, он откладывает в сторону палитру и кисти.

— Прошу прощения. Я не ждал вас так скоро и не успел переодеться. Подождите немного, я ненадолго покину вас. Неудобно принимать гостей в таком виде.

Художник быстро выходит через одну из нескольких дверей. Мы осматриваемся. Кроме мольберта с рабочим столом художника, в помещении у одной из стен, ближе к окну, стоит еще большой письменный стол, крытый синим сукном или чем-то в этом роде. На столе лежат стопки бумаг, папки и стоит письменный прибор. У другой стены — небольшой столик, вроде журнального. Возле него — диван, обитый желтой кожей, и три кожаных кресла цвета кофе с молоком. Больше никакой мебели в помещении нет. На стенах развешены картины, изображающие батальные сцены. Как я понимаю, времен религиозных войн. Пол затейливо выложен мелким цветным паркетом. Все это сильно контрастирует с тем, что мы видели здесь до сих пор. Особенно эти полотна. Они выполнены весьма профессионально. Чувствуется рука большого мастера. И не одного. Полотна писали разные художники и в разное время.

Наши созерцания прерываются возвращением хозяина этой студии-кабинета. Рабочий халат сменило более изысканное, хотя и несколько вычурное, одеяние. Короткий желтый камзол из атласной ткани, темно-синие обтягивающие ноги штаны; даже не штаны, а скорее колготки. И ярко-желтые полусапожки, доходящие до середины икр, со светлыми отворотами и на высоком каблуке. Следом за хозяином идет пожилой лей. Он несет поднос.

Лей расставляет на столике высокий кувшин с узким горлышком, почти амфору, три высоких хрустальных бокала и блюдо с порезанным сыром, ветчиной и кучкой каких-то розовых ягод, вроде винограда. Сделав свое дело, лей бесшумно удаляется, а хозяин приглашает нас:

— Прошу, присаживайтесь.

Мы усаживаемся в кресла, и хозяин разливает по бокалам янтарно-желтый напиток. Это явно не пиво, успевшее мне здесь изрядно надоесть. Скорее всего, это вино. Разлив вино, хозяин представляется:

— Меня зовут Кта. Я — смотритель. В мои обязанности входит наблюдение за порядком в этом секторе города и поддержание оного. Но это, так сказать, официальная должность. На самом деле я — художник.

Мы тоже представляемся, но коротко, без пояснений. Смотритель-художник Кта поднимает бокал и предлагает выпить. В бокалах действительно оказывается вино. И довольно неплохое, вроде муската. Закусив кусочком сыра и ягодкой, Кта говорит:

— Признаюсь, я немного пренебрег своими обязанностями смотрителя, когда не вызвал вас сразу, как только вы появились в городе. Едва вы прошли в ворота, как я уже знал, что у нас появились пришельцы из чужого города. И раз вы сами не явились ко мне для регистрации, я должен был вызвать вас. Но я был тогда очень занят своей новой картиной. И, может быть, это и к лучшему. Той же ночью мне сообщили, что у нас могут появиться два человека, сильно отличающиеся от всех других. Возможно, эти два человека будут вести себя необычно, будут задавать много странных вопросов, будут всем интересоваться. Я получил указание: если эти два человека появятся здесь, я должен с ними встретиться и ответить на все их вопросы. Я не придал этому большого значения. Но меня беспокоили пришельцы, которые упорно не желали регистрироваться, и я вызвал их. Теперь я вижу, что вы именно те, о ком меня предупреждали. Я готов ответить на все ваши вопросы. Итак, я слушаю вас.

— Прежде всего, — говорю я, — нас интересует, как мы должны к вам обращаться?

— Можете обращаться ко мне: господин смотритель, господин Кта или смотритель Кта. Как вам больше нравится.

— Господин Кта, вы сказали, что вам о нас сообщили и что вам дали указание. А кто сообщил и кто дал указание?

— Те, кто выше всех, — просто отвечает Кта.

— То есть высшее начальство?

— Нет. Я сам начальство. Я — один из пятнадцати смотрителей, которые образуют Совет города. Мы здесь — высшая власть: и законодательная, и исполнительная, и духовная.

— Значит, те, кто выше всех, являются верховной властью над всеми городами?

— Нет. Все города — самостоятельные образования со своей властью. Если возникает необходимость согласовать вопросы взаимоотношений между городами, мы выбираем одного, двух или трех смотрителей и направляем их на встречу с таким же числом смотрителей от других городов.

— Тогда кто же те, кто выше всех?

Кта смотрит на меня с искренним недоумением. Он явно затрудняется с ответом. Или это — страшная тайна, или он сам не знает ответа, или в его языке просто нет для этого слов. Наконец он выдает исчерпывающую информацию:

— Это те, кто выше всех.

Все сразу становится ясно, просто и понятно. Это те, кто выше всех. Ну, и Время с ними! Теперь перейдем к несуразице в полученных им указаниях.

— Хорошо, остановимся на этом. Но, господин Кта, те, кто выше всех, ошиблись…

— Те, кто выше всех, никогда не ошибаются! — торжественным и безапелляционным тоном прерывает меня Кта.

— Извините, я не так выразился. Они не ошиблись. Они просто не сообщили вам, что в город прибудут не два человека, а пять.

Кта откровенно растерян. Мои слова явно выбили его из колеи. Он смотрит на меня с большим недоверием и сомнением, не смеюсь ли я над ним. Его руки делают несколько нервных движений. Он встает и подходит к письменному столу.

— Извините, господин Андрей, — перебирая бумаги, он бормочет, — вот инструкция. Здесь два человека. Вот донесение охраны. В город вошли два человека. Странно… Господин Андрей, а вы не можете сказать мне: через какие ворота вошли в город еще три человека?

— Они прошли в те же ворота, что и мы, вместе с нами.

— Этого не может быть! Тогда в донесении было бы указано пять человек. Они невидимки, что ли?

— Почему же? Они все время были с нами, их все видели. Охрана — тоже. Просто нас с Анатолием пропустили к вам, а они остались там, — я указываю на дверь.

Кта быстро подходит к дверям и приоткрывает их. Растерянность и недоумение на его лице сменяется радостной улыбкой полного удовлетворения. Он закрывает дверь, возвращается к нам, садится в кресло и отпивает глоток вина из своего бокала. Все это он проделывает с видом глубокого облегчения и удовлетворения от успешного решения трудной задачи.

— А вы, оказывается, шутник, господин Андрей! Об этом меня не предупредили. Ну, разве можно так разыгрывать бедного смотрителя, пусть даже пренебрегающего своими обязанностями ради высокого искусства? И в инструкции, и в донесении так и значилось: два человека, с ними две самки и лей. А вы: пять человек! Так и напугать недолго.

Он внезапно умолкает и смотрит на нас каким-то странным взглядом. Видимо, на наших лицах он видит ту же растерянность и недоумение, какие только что были у него. И он не в состоянии понять, чем это вызвано. Мне тоже не до конца понятно его состояние. Внезапно я вспоминаю того, кто приходил к нам с Леной, когда мы сидели в ловушке у Старого Волка. Я тогда принял его за святого Мога. А мудрая Лена сразу его раскусила. Вспоминаю его поведение. Вспоминаю, как он общался с Леной. Все сразу становится на свои места. Но чтобы добиться окончательной ясности, я задаю еще один вопрос:

— Как я понял, господин Кта, ни женщин, ни леев вы к категории людей не относите?

Кта снисходительно улыбается. Если бы он посмел, то также снисходительно похлопал бы меня по плечу. Господин Андрей изволит, видите ли, шутить. У него хорошее настроение. И Кта так же снисходительно начинает объяснять нам прописные истины:

— Ну, разумеется! Ни леи, ни хассы, ни самки не могут считаться людьми. Никто их людьми и не считает. Как могут считаться людьми леи или хассы, когда одни предназначены работать, а другие надзирать за ними? У самок тоже свое предназначение, данное им от рождения. Они должны услаждать мужчин и продолжать род. Что и в тех, и в других, и в-третьих может быть от человека? Только форма. И то она присуща лишь леям-самцам и хассам. Самки же, даже по внешнему виду, уже не люди.

Я замечаю, что у Анатолия начинает дергаться правая щека. Он сейчас что-то скажет этому смотрителю. Ловлю его руку и тихо говорю:

— Silence, my friend, silence! It's their abbey. We mustn't intrude them our statute.[6]

Анатолий бросает на меня быстрый взгляд, дважды глубоко вздыхает и успокаивается. Слава Времени!

Лена была права, морально-психологическая подготовка наших новоиспеченных хроноагентов еще весьма и весьма поверхностная. Надо тщательно опекать их в этом плане. А Кта между тем начинает нервничать. Он, разумеется, не понял, что я сказал Анатолию, и строит догадки. Чтобы успокоить его и придать новое направление беседе, я говорю:

— Хорошо, господин Кта, ваши доводы разумны. Но объясните нам, пожалуйста, в чем вы видите основное отличие человека от леев, хассов и женщин?

Назвать наших подруг самками у меня язык не поворачивается. Впрочем, я и не пытаюсь его насиловать. Кта же удовлетворенно кивает с видом человека, успешно скинувшего с плеч тяжелую ношу, и пускается в объяснения:

— То, что могут делать и делают леи, хассы и самки, могут выполнять и животные, если их научить. Но дело даже не в том, что они делают это лучше, чем дрессированные животные. Дело в том, что у животных нет возможности учить своих детенышей совершать нужные нам действия. Их придется учить заново. Но вы спросили о том, что отличает человека от всех их. Человек может делать то, что никогда не смогут делать ни леи, ни хассы, ни самки. Человек может творить.

Произнося последнюю фразу, Кта медленно осматривает висящие на стенах полотна и задерживает взгляд на мольберте.

— Вы, несомненно, правы, господин Кта, — вежливо соглашаюсь я. — Творчество — естественная прерогатива человека, и из всех живых существ присуща только ему. Если я правильно вас понял, вы делите население именно по этому признаку. А что, у вас все люди занимаются каким-либо творчеством?

— Несомненно! А разве может быть иначе?

— Значит ли это, господин Кта, что все члены вашего общества от рождения обладают каким-либо талантом или способностями в какой-либо области творчества? Или у вас разработана особая система образования? Ведь для того, чтобы творить, надо хорошо знать созданное ранее. Даже в области искусств, я не говорю уже о науках: математике, физике, механике, астрономии, биологии и всех прочих. Там продвижение вперед без изучения полного объема знаний в своей отрасли вообще невозможно.

— То, что вы сейчас перечислили, господин Андрей, — снисходительно улыбается Кта, — это не творчество, а ремесло. Людям недостойно заниматься ремеслами. Это — удел леев. Творят художники, артисты, музыканты, поэты. А все, что обеспечивает жизнь, создает удобства, этим занимаются леи.

— Вы хотите сказать, что научной работой у вас занимаются леи?

— Леи работают. Они производят продукты питания, одежду, предметы обихода и все прочее.

— То есть леи занимаются производством. Но раз есть производство, должна быть и научно-техническая база. Кто ею занимается? Леи или все-таки люди?

— Я не совсем понимаю вас, господин Андрей. Что такое научно-техническая база? Для чего она нужна?

— Ну, хотя бы для того, чтобы развивать производство, совершенствовать его…

— А зачем? Нас вполне устраивает то, что имеется сегодня, было вчера и позавчера. Зачем что-то развивать, изменять?

— Вам всего хватает?

— Вполне.

— Вас устраивают эти дымящие и тарахтящие паровые громыхалки? Вам не хотелось бы заменить их более удобными и совершенными средствами передвижения?

— Ими в основном пользуются хассы. Мы ездим крайне редко.

— Резонно. Но, может быть, удобнее даже в эти редкие поездки пользоваться не этими громыхалками, а, к примеру, летательными аппаратами? Это и удобнее и быстрее.

— Что вы говорите, господин Андрей?! Господь сотворил человека о двух ногах, но без единого крыла, в знак того, что ему принадлежит земля, но не небо.

— Пусть будет так, господин Кта, я не буду спорить с вами и разубеждать. Но я видел ваши производственные мастерские. Оборудование там изнашивается и постепенно выходит из строя.

— Это — забота леев, господин Андрей. Если мастерские не будут выдавать необходимого количества одежды, обуви, оружия и прочей продукции, мы накажем работников, а на их место поставим других.

— Это — ваше право. Но если потребуется заменить устаревшее оборудование более совершенным? Разве безграмотные леи справятся с этим?

— А зачем это делать?

— Странный вопрос. Чтобы производить больше продукции.

— А зачем больше? Кому она нужна?

— Разве у вас отсутствуют торговые связи с другими городами?

— Почему же? Полгода назад я продал в Урмон свою картину и купил там вот эту, — Кта показывает на одно из полотен. — А смотритель Алт продал туда же две свои статуи.

— Понятно. Но я имею в виду другое. Рост населения и соответственно рост потребления. Как вы справляетесь с этим, не наращивая производства?

— А, никак. У нас нет роста населения. К нам приходят только те самки, которые в этот период не смогут понести. А детей мы зачинаем только тогда, когда кто-то в городе умирает.

— А хассы и леи? Как я заметил, они совокупляются без разбора.

— Ну, это просто, — улыбается Кта. — Смотритель Зом ведет учет и тех, и других. Когда становится слишком много хассов, он организует большие игры. А когда становится много леев, он отбирает тех, кто уже стал плохо работать, и хассы сбрасывают их в провал.

Я бросаю быстрый взгляд на Анатолия. Вроде держится парень. Сидит спокойно и безразличным взглядом смотрит поверх головы Кта на какую-то картину.

— А если хассы не захотят участвовать в играх и умирать на них?

— Что вы! — Кта машет рукой. — Хассы совершенно равнодушны к вопросам жизни и смерти. И им все равно кого убивать: друг друга или леев. Они ничего и никого не боятся.

— Как же они вам повинуются?

— Хассы сластолюбивы. Отличившимся хассам и победителям игр предоставляется право выбрать любую человеческую самку. За это хассы готовы на все. Хотя, я не вижу никакой разницы между самками людей и леев. Есть лейские самки даже гораздо лучше человеческих.

— А почему они не возьмут самок, каких хотят, сами, без вашего позволения?

— Вы видели на входе двух хассов? Это — отряд охраны. Они охраняют людей и человеческих самок. А хассы, хоть и не боятся ничего, не любят умирать просто так, даром.

— И это понятно. Так вы контролируете численность населения в городе. А в сельской местности? Смотритель Зом выезжает туда и производит регулярную перепись?

— О, нет! Этим занимаются хассы. Они регулярно объезжают все поселки и собирают белму. Каждый поселок должен сдать определенное количество своей продукции. Например, какой-то поселок сдал меньше хлеба, чем ему назначено. Значит, они сами съели больше. Хассы приходят в поселок и устраняют лишних. Но может быть и так, что леев в поселке стало меньше, и они не справляются с работой. Тогда хассы забирают молодых леев из тех поселков, где их много, и переводят туда, где их мало.

— Похоже, что у вас полная гармония. Но позвольте задать еще один вопрос? В одном из поселков мы видели, как хассы расправлялись с леями, которые добывали металлы и ковали из них изделия. Зачем?

— А затем, что леи должны получать металлические изделия только из города. Самим им обрабатывать металл строжайше запрещено. Сегодня они делают ножи, завтра — мечи, а послезавтра — ружья. А что они придумают дальше? Этого допустить никак нельзя.

— Так. Мне вроде все понятно. Анатолий, может быть, у тебя есть вопросы к господину Кта?

— Есть. Господин Кта, я внимательно осмотрел все картины и не нашел ни одной, где были бы изображены женщины. У вас, наверное, запрещено изображать женщин?

Кта смотрит на Анатолия с кислой миной, словно размышляя, стоит ли отвечать на такой глупый вопрос. По тому, как он колеблется, у меня создается впечатление, что вопрос Анатолия, с точки зрения Кта, не только глупый, но даже и неприличный. И сейчас смотритель Кта подыскивает выражения, какими он смог бы ответить, не нарушая рамок морали. Наконец, он такие слова находит.

— Нет, господин Анатолий, таких запретов нет. Просто я не знаю ни одного художника, который решился бы осквернить свою кисть, резец или перо изображением самки.

— Понимаю. Ваши моральные нормы расценивают это как непристойность.

— Нет, что вы! Что же в этом непристойного? Просто, это низко и недостойно того, чтобы художник растрачивал на это свой дар и свое время.

— А вот этого я не понимаю, — пожимает плечами Анатолий. — Во все времена женщина, женское тело считались эталоном красоты и совершенства и вдохновляли многих художников на создание выдающихся произведений. Служение женщине и любовь к ней послужили темой множества произведений как в стихах, так и в прозе…

— Я понял, что вы хотели сказать, — перебивает Анатолия Кта, криво усмехаясь. — Когда-то такое было и у нас. Великий мастер Сог, я учился у него живописи, рассказывал мне об этом. Подумать только! Люди расточали свой талант, тратили время, порой всю жизнь, на воспевание низких самок; на то, что заслуживает внимания не больше, чем отправление других естественных надобностей. Не будете же вы утверждать, что сидение на стульчаке или стояние над писсуаром заслуживают кисти или резца вдохновенного мастера. Почему же самки и наши отношения с ними должны заслуживать большего? Я даже не говорю о служении самкам. Это вообще какой-то абсурд!

— Господин Кта! — Анатолий начинает горячиться. — Неужели у нас отношения с женщинами приравниваются к отправлению простых естественных надобностей?

— А в чем, простите, разница?

— Да хотя бы, в том, что эта, как вы изволили выразиться, естественная функция — взаимная, обоюдная. Для простоты скажу хотя бы, что женщину надо как-то расположить к себе, завоевать ее, добиться склонности…

— Я понял вас, — Кта грустно качает головой. — То, о чем вы говорите, было и у нас. Только очень давно, я упоминал об этом. Люди лишались сна и покоя, тратили силы, совершали ошибки, разорялись, предавали. И все это только для того, чтобы ублажить какую-то самку. Ну, все равно, что олени в лесу рогами бодаются, или коты из-за кошки дерутся. Но мы-то не животные, мы — люди! Пристало ли нам это? А сколько бед стряслось, сколько крови пролилось, сколько войн разразилось из-за этих самок! Нет, господин Анатолий, то, о чем вы говорите, недостойно человека. Надо ли портить себе нервы, переживать, напрягаться, чтобы удовлетворить свою потребность? У нас любой человек, достигший двенадцати лет, когда у него возникает желание, идет в кутур и выбирает себе любую самку: на час, на ночь, на неделю. Да хоть на месяц! Но это уже неприлично.

— То есть ваши женщины автоматически становятся персоналом публичных домов?

— Я не понимаю. Что вы имеете в виду?

— Я хочу сказать, что вы содержите женщин в этих кутурах, где их может выбрать в любое время дня и ночи любой мужчина? Даже если она больна? Даже если она просто физически не может сношаться с мужчиной? Или просто не желает этого?

— Кутур, господин Анатолий, это место, где живут самки, — начинает объяснять Кта Анатолию, как непонятливому младенцу. — Вне стен кутура самка может находиться только в обществе с человеком. Кутур делится на две части. В одной части самки живут, а в другой принимают людей. Если самка больна или по какой-то причине не может выполнять свои естественные обязанности, она просто не выходит в приемную. Что же касается желания… Хм! Поверьте, господин Анатолий, я не знаю таких самок. Они всегда желают и всегда рады услужить человеку.

— Это вы так считаете, — говорит Анатолий голосом, с каждого звука которого сочится яд.

— Вы сомневаетесь? Пожалуйста, пройдем вместе в ближайший кутур, и вы убедитесь в этом сами.

— А что, Толя, — говорю я, — давай примем предложение господина Кта. Надо все посмотреть здесь до конца.

— Может быть, и на игры сходим, ставки сделаем? — таким же ядовитым тоном спрашивает Анатолий.

— Думаю, что ближайших игр ждать придется долго. А вот здешний бордель посмотреть не мешает. Никто нас не заставляет пользоваться услугами его персонала. Но узнать, как живет здесь прекрасная половина, мы обязаны. Иначе информация у нас будет неполной. Господин Кта, мы принимаем ваше приглашение. Ведите нас в кутур.

Советник Кта кивает с довольной улыбкой, встает и широким жестом приглашает нас следовать за ним. Мы выходим через одну из дверей кабинета и, пройдя небольшую приемную, попадаем в сад. Цветы, плодовые деревья, кустарники. Все ухожено, травка аккуратно пострижена. Дорожки посыпаны белым песочком, бордюры оформлены белым мрамором. Среди цветников журчат два фонтана, кое-где стоят беседки и скамейки. Все выполнено из такого же белого мрамора.

Выйдя через калитку, мы попадаем на широкую дорогу, укатанную мелким белым гравием. Дорога тянется среди садов и газонов. По обе стороны от нее, на расстоянии двести-триста метров друг от друга, среди зелени стоят белые коттеджи. Они не выше трех этажей, преимущественно двухэтажные и без особых претензий на роскошь. Поражает обилие архитектурных стилей. Но преобладает тяга к классицизму и почему-то к готике. Дорога имеет незначительный подъем слева направо. Видимо, она тянется спиралью по пологому склону города-горы.

Мы на западном склоне. Клонящееся к закату солнце мягко высвечивает идиллическую картину. Так и хочется думать, что мы где-то в Древней Греции или Риме. В том веке, который некоторые историки называли «золотым». Если, конечно, забыть, что все красоты античности были созданы трудом рабов. И если забыть, что под ногами у нас каменный муравейник, заполненный трудягами-леями и бездумными убийцами-хассами. Как-то не вяжется эта умиротворяющая красота с мрачными пещерами, которыми издырявлена эта гора.

Патриархальную идиллию нарушают два хасса с винтовками. Они идут мерным шагом вниз по дороге. Анатолий провожает их взглядом и кивает направо. Там вдалеке так же идут два вооруженных хасса. Мы переглядываемся. Видимо, не такая уж безоблачная и безопасная жизнь у людей в этом городе, если зона, заселенная владыками, так тщательно охраняется.

Кта ведет нас вверх по дороге. Я, как бы невзначай, спрашиваю его:

— Господин Кта, а ваша охрана — это обычные хассы или какой-то отдельный отряд?

— Разумеется, это особый отряд. В него отбирают еще в младенчестве, самых крепких и сильных. Их воспитывают по особой методике. Этот отряд предан нам безраздельно. Они живут наверху, в особых казармах. Их хорошо кормят, поят вином, а не пивом. У них большое жалование.

И они, как и люди, раз в неделю могут посещать кутуры. Зато мы на них можем полностью положиться. Они даже осуществляют охрану кутуров и поддерживают порядок во время игр. Если какая-нибудь группа хассов спьяну вздумает взбунтоваться, охрана с ними не церемонится.

В это время мы проходим мимо обширной арены, расположенной слева от дороги, на нижнем склоне горы. Она овальной формы, размером примерно сто метров на тридцать. По периметру амфитеатром расположены мраморные скамьи в десять ярусов. Посередине амфитеатров, друг напротив друга, расположены две крытые ложи. Сама арена посыпана ослепительно-белым песком. Древний Рим в этом плане был более щепетильным и посыпал арены красным. Я представляю, как во время игр этот песок пятнается кровью. Что ж, может быть, по здешним понятиям, в этом есть какое-то своеобразное эстетическое наслаждение. О вкусах не спорят.

— А вот и кутур!

Кта показывает на большое двухэтажное здание, соседствующее с ареной. Оно, как все прочие, построено из белого камня. Но по стилю заметно отличается от других. Почти барокко. А Кта поясняет:

— Самки живут на втором этаже, а гостей принимают на первом. Там же, на первом этаже, расположены помещения для тех, кто зашел по пути или торопится и не хочет заниматься с самкой долго, у себя дома. Прошу, проходите.

Мы проходим по белой дорожке, поднимаемся на крыльцо и оказываемся в обширном помещении. Оно хорошо освещено заходящим солнцем через большие окна. К тому же несколько больших шарообразных светильников уже горят желтовато-розовым светом. Стены отделаны деревянными панелями светло-желтого цвета. Вдоль стен размещены кресла, диваны и мягкие скамьи, обитые разноцветной материей. На низких столиках расставлены напитки и закуски, разложены книги, настольные игры, карты. В зале более тридцати женщин самого различного возраста: от двенадцати до сорока лет. Замечаю, что даже у наиболее зрелых из них стройные, почти девичьи фигуры. Это очень хорошо заметно, так как женщины почти голые. Все обнажены по пояс. Ниже, у одних юбки до колен из разрозненных полос прозрачной ткани светлых тонов. У других — что-то вроде колготок из очень крупной сетки. На ногах у всех простые кожаные туфельки без каблуков на тонкой подметке, почти тапочки. У тех, кто в «юбках», на ногах длинные прозрачные носочки в тон «юбке». Несколько женщин в прозрачных длинных перчатках цветом в тон «юбке» или «колготкам».

При нашем появлении женщины бросают свои занятия, приветливо улыбаются и поочередно выходят на середину зала, демонстрируя себя и свои прелести. При этом они принимают такие позы, словно позируют для порнографических изданий. Обращаю внимание, что кожа у них чистая, гладкая и совершенно лишена каких-либо следов растительности.

Кта, кивнув нам, выбирает молоденькую брюнеточку с короткой стрижкой и в красных «колготках» и уводит ее через дверь налево. Мы с показным равнодушием, которое нам, прямо скажу, давалось с трудом, пропускаем демонстрацию местных красавиц до конца, никого не выбрав. Женщины явно разочарованы нашим поведением. Время побери, Кта-то говорил правду. Впечатление такое, что они всегда желают и всегда готовы.

Но разочарование женщин длится недолго. В зал входят два подростка тринадцати и пятнадцати лет, а следом за ними — мужчина лет пятидесяти. Подростки быстро выбирают женщин, Причем тот, кто помоложе, берет женщину лет тридцати, а постарше — молодую рыженькую девушку в белой юбочке и с кружевным воротничком. Они уводят женщин на улицу. Мужчина выбирает девушку-блондинку пятнадцати лет и уводит ее в дверь направо.

Женщины снова начинают проходить перед нами. Теперь они проходят поближе и начинают демонстрировать свои груди, ягодицы, ножки и гениталии вплотную к нам. Еще немного, и они перейдут к «полному контакту». От морального падения нас спасает Кта. Он возвращается в сопровождении своей временной подруги.

— Ну, выбрали какую-нибудь? Нет? Зря, зря! Наши самки отлично обучены и хорошо знают свое дело. Всего за полчаса я сейчас получил огромное удовольствие и зарядился еще большим желанием.

— Пойдемте, господин смотритель. Мы уже увидели все, что хотели.

— Ну, как пожелаете. Если вы считаете, что ваши самки лучше этих, то о вкусах не спорят. Впрочем, все познается в сравнении. Может быть, ваши самки действительно лучше. Может быть, они какие-нибудь особые и умеют то, что не под силу нашим?

Придя домой, Кта наливает нам и себе по бокалу вина и, подождав, когда мы выпьем, спрашивает:

— Что бы вы еще хотели увидеть и узнать в нашем городе?

— Пожалуй, больше ничего. До игр ждать долго. Так что, нам остается только поблагодарить вас за гостеприимство и за терпение и обстоятельность, с какими вы отвечали на наши вопросы.

— Ну, что вы! Не стоит и говорить об этом. Позвольте узнать, каковы ваши дальнейшие планы?

— Мы хотели бы посетить еще один или два города. Не могли бы вы указать нам дорогу к ним? И еще. Нельзя ли нам воспользоваться той машиной, которую мы нашли брошенную на дороге и починили?

— Экипажи находятся в ведении смотрителя Роха. Но, я договорюсь с ним, и он не будет возражать. Что же касается других городов, то…

Он подходит к столу и разворачивает карту. Она довольно неплохо выполнена. Хотя, проекция своеобразная и условные обозначения непривычные, но мы быстро разбираемся, что к чему. Единственной тайной для нас остается масштаб. Но Кта делает пояснения:

— Если вы выедете на заре, то к вечеру окажетесь здесь, на границе областей. А еще через день вы приедете в Грост, вот этот город. Далековато и не совсем удобно, придется ночевать в пути. А знаете, я могу вам помочь в этом вопросе. Вы говорили о более удобных и скоростных экипажах. У Роха есть два таких. Они меньше, как раз двухместные, но ездят в три раза быстрее. Он пользуется ими сам. Но я попрошу его, и он уступит вам один.

— Не надо, господин Кта, — отказываюсь я. — Это, конечно, хорошо, что они более быстрые. Но нас не устраивает вместительность. Нас же пятеро.

— Нет, господин Андрей, — возражает Кта. — Вы сможете поехать только вдвоем. Во-первых, лей должен остаться здесь. Мы еще не решили, что с ним делать: отправить его в шахту или вернуть в поселок. Во-вторых, самкам запрещено передвигаться между городами. Их просто не пропустят на границе областей. Да и из города их не выпустят.

— Но без них мы не поедем.

— Если они так дороги вам, — Кта криво улыбается, — вы можете взять их снова, когда вернетесь. А до этого они будут жить в кутуре, как им и положено.

Я молча смотрю на Кта. Он улыбается какой-то приторной улыбочкой. А глазенки у него масленые-масленые. Ах ты, гнилушка! Ты уже положил глаз на одну из наших подруг, а может быть, и на обеих сразу. И сейчас ты предвкушаешь, как они будут услаждать тебя. Ты, засранец, просто не знаешь, на кого облизываешься! Да они тебя запросто импотентом сделают до конца дней твоих. И останется тебе в жизни одна радость: мазать краской свои полотна. Если просто не убьют. Они и это могут. Нет, господин смотритель, деревья надо рубить по плечу и не следует примерять чужие кафтаны. Но дело принимает непредвиденный оборот, и я обращаюсь к Анатолию:

— Will prepare a gate.

— When I must be ready?

— The quickly the better.[7]

Анатолий кивает и склоняется к пульту управления, вделанному в его пояс. А я снова поворачиваюсь к смотрителю Кта.

— Нет, ГОСПОДИН смотритель. И женщины, и Вир поедут с нами. Так будет спокойней и лучше и для нас и, поверьте, для вас. Для вас в особенности.

Смысл моего примечания, видимо, не доходит до Кта. Но тем не менее сладкая улыбочка на его лице переходит в улыбку вежливости с примесью снисходительности.

— Господин Андрей! И вы, и господин Анатолий — вне сферы действия наших законов, они на вас лично не распространяются. Но это не относится ни к вашим самкам, ни к лею. Самки пойдут в кутур, а лей — в шахту. Так требует наш закон!

— А если мы воспротивимся этому?

— Тогда вы вступите в конфликт с законом, и мы будем вынуждены применить силу.

Я широко улыбаюсь. Мне очень интересно, как этот смотритель сможет применить по отношению к нам силу. И какую? А Кта улыбается еще шире и продолжает увещевать меня:

— Господин Андрей, я вижу, вы неплохо вооружены. Но на это вам полагаться не стоит. Наша охрана вооружена не хуже. (Это он пытается приравнять их берданки к нашим «калашам»!) К тому же вас только двое, а хассов у нас много, и жизнью они не дорожат, как я вам и говорил. Так что, давайте соблюдать закон и не доводить дело до крайности.

Ха! Нас всего двое! Он никак не может принять всерьез Лену и Наташу. Этот говнюк никак не может уразуметь, что наши женщины и их гаремные самки — совершенно разные люди. Но не стоит обострять ситуацию и задерживаться здесь. Он может потерять терпение и вызвать охрану прямо сюда. Пока мы здесь будем организовывать с ними увеселение, Анатолий просто не сможет открыть переход.

— Господин Кта, мы принимаем к сведению ваш совет и обдумаем его. А пока разрешите нам откланяться. Еще раз благодарю вас за гостеприимство и за те бесценные сведения, которые мы от вас получили. Пойдем, Толя.

— Всего вам доброго, господа! И счастливого пути!