ЭХО НЕВЕДОМОЙ ВОЛИ

То, что выходит за пределы привычных представлений, всегда выглядит странно и пугает даже просвещённый разум.

Далеко за полночь вдоль берега притихшего океана миллионами окон сверкал бодрствующий Золотой Пояс. Бесконечный город уже четвёртую ночь не спал.

На кольцевой лоджии возле декоративного пруда сидели академик Янин, его маленькая помощница — экзобиолог Этери и троица экспертов-Садовников.

Этери время от времени подсыпала в пруд корм. Золотистые рыбки церемонно собирались «к столу», а одна, большая и толстая, подплывала к самому берегу, смотрела на людей и беззвучно шевелила губами.

— Вот вам традиционная модель непонимания, — пробасил Янин, указывая на рыбку. — Только роли меняются. То мы в роли рыбки, то чей-то мир.

— Вы хотите сказать, что в каждой конкретной ситуации есть сторона говорящая и сторона слушающая? — спросил Славик. — Тогда мы плохие слушатели и вовсе разучились понимать язык аллегорий.

— Вы не совсем правы, — покачал головой Янин. — Всё происходящее на планете можно, конечно, перевести в энергичную форму требования: «Люди, убирайтесь!» Но перевод может быть и другой. Совершенно другой. Если бы нас просто прогоняли, то это, наверное, происходило более конкретно. Скажем, каждый день по цунами. А так… Нас или дразнят, или… — академик пожал плечами, — испытывают… Обратите внимание, друзья! Как только мы начинаем реагировать на «выходки» Ненаглядной, она тут же меняет тактику. Развернули борьбу с лейкемией — пандемия резко пошла на убыль, начали волновую передачу энергии — «пряжа небытия», погубившая Скворцова, исчезла, Славик превозмог влияние чужой воли — и некто или нечто оставило в покое наших несчастных «исполнителей»… Нас всё время, мягко говоря, активизируют. Теперь вот повальная бессонница… Зачем?

— Многим даже нравится, — засмеялась Этери. — Современному человеку катастрофически не хватает времени. Даже на отдыхе.

— А у Шевченко другая забота, — заметил Илья. — К нему поступают сотни запросов от тех, чьи отпуска продлила пандемия. Люди устали отдыхать, хотят заниматься делом. Кое-что мы, конечно, придумали: восстановительные работы по ликвидации последствий цунами, сто сорок человек Послали на фабрику биосинтеза — там, оказывается, многое уцелело…

— Рядом с нами, на площади Зрелищ, энтузиасты-философы организовали институт глобальных проблем, — добавил Славик. — Жарятся на солнце и ведут бесконечные дискуссии.

— Это лучше, чем планетарная праздность, — оживился академик и попробовал погладить болтливую рыбу. Та поджала губы и, вильнув хвостом, уплыла. — Кстати, снятие карантина — вопрос нескольких дней.

Над Бесконечным городом в ночном небе вдруг расцвёл фейерверк. Затем разноцветные огни сложились в слова, поплыли вдоль берега: «Мы полюбили! Будьте сегодня нашими гостями! Индекс 14716. Бианка, Чэд».

— Вот это я понимаю, — засмеялся Илья. — Это и есть давление жизни. Ненаглядная, будто старуха-ворчунья, нам козни строит, а нас на свадьбу зовут. Пойдёмте, друзья?

— Пойдём, — хором ответили ему.

Возвращались со свадьбы утром. Егор и Этери, переплясавшие за ночь чуть ли не все танцы мира, разулись и, поотстав от компании, брели по мокрому песку. Иногда набегала полусонная волна, разливалась пенным прибоем. Пена тут же таяла, уходила в песок.

— А всё-таки к тайне мы не приблизились ни на шаг, — с грустью заметила экзобиолог. — Я знаю, что гипотеза Ефремова—Висвалдиса специалистами опровергнута. Но ведь других объяснений происходящего попросту нет.

— Я неплохой интуитист, — сказал Егор, переступая через очередную гирлянду светящихся подводных цветов. — По крайней мере специализировался раньше, да и здесь пробовал… Странное дело: на Ненаглядной всё время получается зеркальный эффект. Я чувствую опасность, но вижу… себя или друзей. Значит, причину всё-таки надо искать в нас самих… Экологическая несовместимость, о которой все толковали, — самое простое… Может, есть более высокие уровни общения с мирами, влияния на них? Скажем, эстетический? Наш друг Антуан перед смертью то ли шутил, то ли предупреждал: «Я знаю женщин… Мы ей просто не понравились».

— Это слишком, — улыбнулась Этери. — Отвлечённо и уж очень абстрактно: нравится — не нравится…

— Разумеется, — согласился Егор. — Конкретных загадок чересчур много, чтобы объяснить их общими суждениями. Вот ещё пример таковой. С одной стороны, таинственная Стерилизация. С другой, заметьте, ни один ребёнок от злоключений планеты не пострадал, в том числе и от пандемии… Одно знаю наверняка: после «принудительной побудки» у меня напрочь пропало ощущение опасности. По-видимому, всё же что-то сдвинулось, изменилось. В лучшую сторону, разумеется.

— Как вы сказали? — засмеялась Этери и нараспев повторила: — При-ну-ди-тельная побудка… Но зачем? Зачем нас будить кому бы там ни было?

Егор хотел ответить сакраментальным «не знаю», однако его внимание привлекла непривычно молчаливая толпа, собравшаяся возле одной из прогулочных яхт. Недавний прилив оставил её на песке шагах в тридцати от воды.

Янин, Илья и Славик, которые шли впереди, тоже остановились.

От толпы отделился парень в олимпийском тренировочном костюме, подошёл к ним.

— Среди вас нет врача? — спросил он. — Там с девчонкой неладно.

— Что произошло? — Илья выступил вперёд.

— Не знаем, — парень пожал плечами. — Мы с утра работали, молодёжно-спортивный лагерь. Берег убирали. Вдруг наши девочки зовут: посмотрите, мол, что с ней… Её, кажется, Таней зовут. Она из местных…

Илья поспешил к яхте. Ещё издали он услышал негромкий, срывающийся голосок, который возвысился на слове «торопитесь», и оборвался.

— Пропустите врача, — сказал кто-то из толпы.

Девушка держалась за борт яхты, неудобно вывернув руки и изогнув спину. Голова её запрокинулась, серебристо-чёрные волосы рассыпались, глаза были полуприкрыты.

«Сумеречное состояние, — сразу определил Илья. — Она в оцепенении, ничего не чувствует».

— Давно в трансе? — спросил он окружающих.

— Полчаса, не больше, — ответила пожилая женщина с гордым и тонким лицом. На ней тоже был олимпийский костюм. — Помогала моим девочкам сжигать сухие водоросли. Затем отошла в сторону… Ей сделалось плохо… Теперь вот прорицает…

Девушка вдруг снова вздрогнула, выпрямилась, будто тело её испытало нечто вроде удара тока, заговорила:

— Не останавливайтесь! Торопитесь! Остановка — смерть! Без вас невозможно…

Слова вновь объявившейся пифии то и дело рвались, пропадали, ещё не успев родиться, будто неведомая воля, завладевшая девушкой, не находила нужных понятий. Она скорее всего продуцировала некую общую мысль, а сознание перципиентки искало уже словесное выражение,

— Вы должны измениться! — голос девушки опять возвысился. — От вас исходит болезнь! Торопитесь! Без вас невозможно…

Она замолчала, безжизненно поникла.

С тихим свистом над толпой спикировал санитарный гравилет. Илью отстранили. Рослый негроид в белом комбинезоне неуловимо быстрыми движениями пальцев снял напряжение с оцепеневших мускулов девушки, подхватил её тело на руки.

— Имеем новое действие, — вздохнул Янин, когда они подошли к административному центру. — Увы, оно только умножило загадки. Нам втолковывают: от человека исходит какая-то «болезнь». Но что значат слова пифии: «Вы должны измениться»? Как? В чём? Зачем и куда нам советуют торопиться?

Он махнул рукой, проворчал, обращаясь к Илье:

— Пойду к Шевченко. Покажу ему запись этого прорицания. Вы на всякий случай узнайте — не было ли других пифий и что предсказывали они.

Кто-то бежал коридором.

Илья прогнал остатки сна, прикинул: вот человек пробежал мимо зала общений, комнаты Егора, рубки ментосвязи… Что такое? Куда подевался грохот тяжёлой обуви? И вообще — что за спешка?

Он направился к двери — та спряталась в стену, будто растворилась.

На белом ворсе коврового покрытия лежал Франц. В своём размалёванном «живыми сюжетами» комбинезоне, разодранном на груди и плече, болотных сапогах. Дикий и страшный, весь в грязи, тине, какой-то сизой паутине. Лицо его заросло щетиной, глаза лихорадочно блестели. Анаконда на комбинезоне пожирала саму себя.

— Не подходи! — прохрипел предводитель Нищих. — Ты тоже можешь попасть… Не знаю, как назвать это. Неважно, — бормотал он. — Неважно как называть, но я в фокусе… Не подходи, говорю!.. Сломался чёртов гравилет, я спешил, чтобы успеть — менял образ мыслей, играл, ускользал. Она чересчур большая, ей тяжело поймать такую малость. Но снизошла, я чувствую, выследила… — Франц то ли заплакал, то ли засмеялся. — Ко мне снизошла… чтобы раздавить.

— Что с тобой, брат? — Илья вызвал медцентр.

— Только не подходи. — Франц застонал, судорожно вцепился в белый ворс. — Ты был прав, мы — чумные. Все! Вся Ненаглядная! Особенно Нищие. Мы страшнее чумы… Дня три назад у меня были видения, а вчера Она меня обнаружила… Я уничтожил Рай, Садовник! Сам! Разогнал ребят! Заставь их что-нибудь делать. Обязательно! Немедленно! Иначе — смерть. Всем Нищим… И вам, если…

Он задыхался. Илья вдруг с ужасом понял, что белая паутина — это «пряжа небытия», которая съела, рассосала, разметала на атомы Колю Скворцова, Скворушку…

— Кто Она? Планета? — прокричал Ефремов, наклоняясь над предводителем Нищих. — О чём ты говоришь?

— Она на улице, смотрит… — пробормотал Франц. — Она здесь. Везде, во всём. Главное — думайте… Всё время думайте, не давайте людям спать. Рассредоточьте их и дайте им дело! Много дела. Убейте праздность!

Тело его стекленело, превращалось в подобие медузы, по что-то там ещё жило, может, только голос.

— Я случайно вычитал… И всё понял. Только там, в книге, не так. На самом деле всё наоборот. Она должна меняться, жить… Она должна развиваться. Суть в движении, а не в равновесии. Равновесие — это смерть. Она с ним борется уже миллиарды лет… Её зовут Вселенная!

Только теперь Ефремов увидел: в двух шагах от умирающего на полу валялась старинная книга с выпавшими страницами. Видно, Франц уронил, когда падал.

По коридору уже бежали люди.

— Не трогайте его, — сказал Илья, поднимая один из листков, испещрённый пометками и вопросительными знаками. — Поздно. Отойдите все.

Франц засиял. Он исходил светом, будто стал нитью накаливания, в которую вошёл неведомой силы ток. Пахнуло жаром.

Илья отступил, одним взглядом пробежал текст:

«…Если бы существовал только закон неубывания энтропии, воцарился бы хаос. Но, с другой стороны, если бы существовал или хотя бы возобладал только непрерывно совершенствующийся и всемогущий разум, структура мироздания тоже нарушилась бы. Это, конечно, не означало бы, что мироздание стало бы хуже или лучше, оно бы просто стало другим, ибо у непрерывно развивающегося разума может быть только одна цель: изменение природы Природы. Поэтому сама суть „закона Вечеровского“ состоит в поддержании равновесия между возрастанием энтропии и развитием разума. Поэтому нет и не может быть сверхцивилизаций, ибо под сверхцивилизацией мы подразумеваем именно разум, развившийся до такой степени, что он уже преодолевает закон неубывания энтропии в космических масштабах. И то, что происходит сейчас с нами, есть не что иное, как первые реакции Мироздания на угрозу превращения человечества в сверхцивилизацию. Мироздание защищается».

«Вот оно что! — подумал Илья, не обращая внимания на расспросы, возгласы, толчею людей в коридоре, который вдруг стал тесным. — Какая там Ненаглядная — бери выше. А ведь Франц прав. Вселенная не боится разума! Это дитя её, любимое, редчайшее в пространстве и времени, необходимое для продолжения рода Вселенных. Не может она душить своё дитя ни под каким предлогом. Напротив. Ей враждебна энтропия духа. Сон разума, праздность ума — хуже болезни… Ненаглядная, планета-курорт, превратилась в болото, в котором застоялся разум. Со стороны это выглядело как обширный очаг энтропии, точнее будто „чёрная дыра“, всасывающая животворную энергию мысли… Да, Вселенная стала защищаться, будить нас, воздвигать препятствия и опасности. Неосторожно, грубо будила? Согласен. Как умела… Один Рай чего стоил: бездуховность, лень, покой, ожирение души, а там уже полшага до деградации и вырождения разума. Драгоценного разума, который, конечно же, родит сверхцивилизации — мы ещё малое дитя, долго расти! — ибо природа Природы не может не изменяться. Не может — и точка».

Пошатываясь от усталости, Ефремов осторожно обошёл выжженное в ковре пятно. — «Эх, Франц, предводитель… Вот твой след — дырка, ничто!» — и вышел во двор.

За Большим коралловым рифом по-прежнему гремели и ярились волны. А над головой Ильи собрались на вече звёзды — страшно далёкие, но, оказывается, неравнодушные даже к такой малости, как один-единственный человек на берегу океана.