Год под знаком гориллы

«Кто я — сатир или человек?»

Сто лет тому, назад путешественник дю Шайю первый написал, что самец гориллы «в ярости бьет себя в грудь». С тех пор почти все охотники, путешественники и ученые, которым доводилось встречаться с гориллами, описывают это незабываемое зрелище. Животное становится на ноги и руками выбивает у себя на груди быструю дробь. И никто не обратил внимания на то, что удары в грудь — это завершение целого сложного ряда действий, очень характерных для гориллы и содержащих в себе наиболее интересные аспекты ее поведения. Полная «программа», которая редко проделывается, да и то только самцами с серебристой спиной, состоит из девяти более или менее отчетливо разделенных действий. Часто в начале всей «программы» самец сидит, затем закидывает голову и начинает ухать через сжатые губы, сперва медленно и негромко, потом все быстрее и быстрее, и, в конце концов, в момент кульминации эти звуки превращаются в слитный рев.

Видимо, уханье взвинчивает самца и помогает ему прийти в состояние необходимого возбуждения. Этой же цели служат ритмические удары в барабан во время исступленных плясок людей. Пока горилла ухает, ее лицо выражает крайнюю сосредоточенность. Если кто-то из членов группы чем-либо нарушит эти ритмичные вокализы, самец останавливается и, прежде чем возобновить уханье, раздраженно оглядывается по сторонам. Иногда самец сам замолкает на мгновение, срывает первый попавшийся листочек и кладет его между губ. Это проделывается с таким изяществом, и это так неуместно в данной ситуации, что я каждый раз приходил в изумление.

Самки и детеныши прекрасно знают, что уханье и листок во рту означают прелюдию к энергичным, даже неистовым действиям самца, и спешат отойти на безопасное расстояние.

Перед самым апогеем самец поднимается и встает на свои короткие, кривые ноги, одновременно вырывая и подбрасывая в воздух пучок какой-нибудь растительности. Апогеем всего являются удары в грудь (именно это чаще всего видят и слышат наблюдатели). Слегка согнутыми в пригоршню ладонями животное ударяет себя от двух до двадцати раз по нижней части груди. Частота ударов — примерно десять раз в секунду. Хотя обычно утверждают, что гориллы бьют себя в грудь кулаками, — это неверно, за исключением очень редких случаев. Но удары не всегда наносятся в грудь. Животные могут ударять себя по животу или по бедрам, хлопать по ветке, по стволу дерева, даже по спине другой гориллы. Один раз я видел, как подросток раз тридцать ударил себя по макушке, а другой раз самец с черной спиной лег на спину и стал хлопать себя по подошвам ног. Две самки не то чтобы били себя в грудь, а делали руками кругообразные движения, нарочно задевая при этом за груди, чтобы они болтались. Ударяя себя в грудь, горилла при этом часто дрыгает ногой.

Из зарослей на меня пристально смотрит самец с черной спиной

Сразу же после ударов в грудь, а иногда и в течение этого акта животное, выпрямившись, пробегает боком несколько шагов, а потом опускается на четвереньки и стремительно кидается вперед. В этот момент самец зачастую ударяет, ломает, рвет все, что попадается ему на пути, и становится весьма опасен не только потому, что эти действия носят неистовый, бурный характер, но и потому, что в этот момент совершенно не разбирает, куда придется удар. Тут может достаться любому члену группы. Один раз самец подхватил подростка и кинул его под откос. Даже человек, стоящий на пути бегущего самца, может получить от него удар. Фред Мерфильд рассказывает: «Н'Денге держал ружье дулом вниз, а сам смотрел на меня, как вдруг крупный самец гориллы с шумом выскочил из кустов и ужасным ударом в лицо отбросил его в сторону». В заключение всех предыдущих действий животное с силой бьет ладонью по земле. Потом буян спокойно садится — спектакль окончен. Это великолепное зрелище; ничего подобного нельзя увидеть у других млекопитающих. Давая описание этого («Труды Филадельфийской Академии наук»), доктор Эмлен сделал сравнение с симфонией: «Сперва идет уханье — весьма впечатляющее вступление. Для слуха, знакомого с сонатой и симфонией, оно звучит сдержанно и обещает многое; за ним следует драматическое крещендо, переходящее в мощный апогей, — в это время животное вскакивает на ноги, подбрасывает в воздух листья и ветки, выбивает гулкую дробь на своей могучей груди. Затем наступает громоподобный финал — бег напролом, заканчивающийся оглушительным хлопком».

Детеныши начинают исполнять отдельные части этой программы с очень раннего возраста. Когда им еще только четыре месяца, они на минуту поднимаются на слабенькие ножки и бьют себя в грудь; когда им полтора года, они подбрасывают в воздух траву и кладут себе между губ листок. Самки проделывают то же, что и самец, кроме уханья и дрыганья ногой, но гораздо реже и с меньшим темпераментом. Наблюдая животных, обитающих в природных условиях, невозможно сказать с уверенностью: это поведение — наследственный признак или благоприобретенный, заимствованный от других, а также насколько пол и возраст животного определяют эти действия. Гома, детеныш, рожденный в Базельском зоопарке, ударял себя в грудь и хлопал рукой по земле, хотя никогда не имел возможности перенять эти повадки у других горилл. Это и другие подобные сведения наводят на мысль, что горилла имеет врожденную тенденцию ударять по чему-нибудь в момент возбуждения.

Понять и объяснить весь этот последовательный ряд поступков гориллы — задача нелегкая. Очевидно, вся серия звуков, движений и поз должна была иметь какое-то значение при естественном отборе, иначе она не создалась бы и не сохранилась. Ключ к разгадке назначения и причин поведения надо искать в ситуациях, его вызывающих. Наиболее эмоциональные, продолжительные и разнообразные демонстрации происходят при появлении человека. Иногда это может быть вызвано близостью другой группы горилл или самца-одиночки, непонятным шумом, таким же поведением другого члена группы, наконец, игрой. Уханье, вставание во весь рост, подкидывание в воздух травы — все это служит для того, чтобы привлечь внимание к животному, сделать его заметным. Наблюдения над многими животными, особенно над птицами, показали, что некоторые демонстративные телодвижения, будучи средством общения, служат для передачи информации другим особям своего вида или даже животным совсем других видов. Судя по тому, какое действие производит «представление» гориллы на ее сородичей и на человека, думается, что оно имеет двоякую функцию: это сигнал связи, средство сообщить, например, что поблизости находится другая группа. Кроме того, это способ внушить страх другим гориллам или незваному гостю — человеку.

Каковы же все-таки побудительные причины такого поведения? Желание внушить страх? Желание сообщить что-то? Но все это еще не объясняет его причин. Почему, например, это происходит во время игры и в ситуациях, когда некого устрашать и нечего сообщать? Наиболее общий эмоциональный термин, который включает в себя все эти ситуации, — «возбуждение». После «представления» напряжение на время падает и животное ведет себя спокойно до тех пор, пока снова не накопится возбуждение и снова не потребуется разрядка.

Особенно интересно эволюционное происхождение этих действий. Мои толкования основываются на понятиях, развитых в последнее время Нико Тинбергеном, Конрадом Лоренцом и другими специалистами по поведению животных. Когда у животного одновременно возникают два противоположных импульса, например нападать и бежать, в результате обычно возникает компенсаторная деятельность, которая кажется не имеющей отношения к данной ситуации. Иногда конфликт такого рода вызывает у птиц потребность охорашиваться, чистить перышки. Гориллы начинают кормиться, чесаться, зевать и проявляют стремление по чему-то ударять. Естественный отбор мог повлиять на компенсаторную деятельность. Она приобрела дополнительное значение как сигнал связи и, приняв раз навсегда установленную форму, превратилась в особый обряд, упрочилась. Листок, который горилла часто кладет между губами, наводит на мысль, что этот странный жест может являться как бы условным, стереотипным символом еды как формы компенсаторной деятельности; удары в грудь — таким же стереотипным выражением желания что-то ударить.

Многое из того, что проделывает горилла во время своего «представления», напоминает поступки других человекообразных обезьян и самого человека. На острове Борнео я видел, как серые гиббоны (Серый гиббон молох (Hylobates moloch Audebert 1797), или вау-вау (Wauwau), обитает на островах Ява, Калимантан и Палава из числа Филиппинских. Местные жители с охотой держат у себя дома серого гиббона как вполне ручное животное.), раскачиваясь на руках, перемахивали с ветки на ветку, как бы летя под пологом дождевого леса. Заметив меня, они пришли в волнение, заухали во все убыстряющемся темпе. Достигнув апогея, уханье перешло в звонкий крик, и гиббоны, встав на задние конечности, побежали по ветвям. Здесь было явное сходство с тем, как ухают, становятся на ноги, а затем бегут гориллы.

Привычка горилл подбрасывать в воздух ветки и всякую растительность свойственна также орангутанам. Помню один вечер в Сараваке. Наступали сумерки; мой проводник-даяк и я набрели на самку орангутана с детенышем; они сидели в ветвях и ели небольшие зеленые плоды. Детеныш был в пяти футах от матери, когда она нас заметила. Самка тут же подхватила детеныша, прижала к груди и примерно футов пятьсот перебиралась с дерева на дерево, стараясь от нас скрыться. Детеныш цеплялся то за ее спину, то за бока. Мы продолжали идти за самкой, и она пришла в сильное возбуждение. Трижды она поднимала свою руку ко рту и громко целовала суставы пальцев. За поцелуем следовало «глюк-глюк», напоминающее звук, производимый при глотании жидкости. Это завершилось громким, двутоновым горловым урчанием. Затем она уставилась на нас с высоты ста футов — косматое, фантастическое существо, рисующееся черным силуэтом на фоне вечернего неба. В течение минут пятнадцати она отламывала сучья и ветки и кидала их в нас. Несколько раз она размахивала веткой, как большим маятником, а когда ветка находилась в ближайшей к нам точке дуги, самка выпускала ее из рук. Поведение этой самки орангутана явно преследовало определенную цель. Вокруг меня с шумом падали ветви, и мне то и дело приходилось увертываться и отскакивать. Доктор С. Р. Карпентер видел, как гиббоны в Таиланде, ревуны и паукообразные обезьяны в Центральной Америке отламывают сучья и кидают их в смотрящего на них человека. Я ни разу не видел, чтобы гориллы употребляли ветви и листья как метательные снаряды, хотя трава и стебли растений иногда случайно летели и в мою сторону.

Шимпанзе проделывает почти все последовательные действия ритуала, хотя и не с такой неизменной точностью, как горилла. В неволе шимпанзе, придя в возбуждение, ухают, кидают предметы, шлепают руками по полу, стенам и по своему телу, скачут, трясут прутья клетки, топают ногами. Однажды в лесу Марамагамбо в Уганде я вспугнул самца шимпанзе. Он помчался вдоль по ветви и спрятался в гнезде. Время от времени, когда он с любопытством выглядывал оттуда, над краем показывалась его макушка. Мы молча смотрели друг на друга, как вдруг он шлепнул рукой по краю гнезда и с проворством, немыслимым для гориллы, слез с дерева.

Самым жутким моментом, который мне довелось пережить в Африке, была встреча с группой возбужденных шимпанзе в лесу Будонго, в Уганде. В начале июля 1960 года я приехал туда на несколько дней вместе с Ричардом Кларком, антропологом из Кембриджа, чтобы понаблюдать за шимпанзе. Дело было на рассвете. Мы пробирались сквозь мокрые заросли туда, откуда неслось уханье, лай, болтовня: можно было подумать, что там сборище сумасшедших. Уже рассвело, когда мы добрались до обезьян. Большинство из них еще не покинули мест ночлега и сидели на корточках в своих гнездах на деревьях, на высоте от пятнадцати до девяноста футов над землей. Один подросток вылез из гнезда и поедал мелкие, размером с маслину, плоды мезопсиса. Самка, неторопливо передвигавшаяся по суку, заметила нас, бросилась бежать обратно и спрыгнула на двадцать футов вниз, на густую крону молодого дерева, а оттуда на землю. Тогда остальные шимпанзе вылезли из своих гнезд, ухая, пустились наутек и рассыпались по дальним деревьям и по земле так, что их не было видно. Мы пошли вслед за животными. Их было около тридцати.

Вдруг, словно по какому-то сигналу, уханье прекратилось. Шимпанзе совершенно исчезли из виду; мы стояли в затихшем лесу, разглядывая вершины деревьев и прислушиваясь. Шли минуты. И тут безо всякого предупреждения снова началось уханье. На этот раз оно раздавалось со всех сторон сразу, неслось из темного подлеска все ближе и ближе, пока нам не начало казаться, что оно выходит из-под земли. Не видно было ни одного животного. И это в сочетании с пронзительными воплями, которые, казалось, вырывались из горла тысячи рассвирепевших демонов, привело нас в ужас. Это был страх перед неведомым и ощущение беспомощности. Нам оставалось только стоять и ждать, что же будет дальше. Когда вопли достигли апогея, лес содрогнулся от новых звуков — раскатистых, глухих «бум-бум-бум». Потом мы узнали, что шимпанзе колотят по полым досковидным корням железных деревьев, подобно тому как африканцы бьют в барабаны. Постепенно адский шум утих, и обезьяны, совершенно запугав нас этим необычным «представлением», исчезли.

Поведение человека в конфликтных ситуациях удивительно сходно с поведением гориллы. Например, в супружеских ссорах, когда ни та, ни другая сторона не уступает своих позиций и не переходит в решительное наступление, дело может закончиться криками, швыряньем предметов, стуком кулаками по мебели, хлопаньем дверьми-одним словом, всеми способами, помогающими ослабить нервное напряжение. Идеальное место наблюдения над людьми — это спортивные соревнования на стадионах, когда человек возбужден и не следит за своим поведением. Зритель видит очень волнующие его спортивные события, в которых он сам, однако, не может принять непосредственного участия, но и отказаться от этого зрелища не хочет. Вызванное этим напряжение находит разрядку в пении, хлопанье в ладоши, топанье, вскакивании с места и кидании предметов в воздух. Иногда предводители болельщиков направляют их поведение в какое-то русло: повторяя сходные звуки в нарастающем темпе, они доводят разрядку до бурного и синхронного апогея. Две функции этих действий заключаются, во-первых, в общении, во-вторых, в устрашении противника. Где же разница между гориллой и человеком?

А в чем, действительно, разница между ними?

Кто я — сатир или человек? Скажите мне, если можете, И определите мое место среди других. Человек в обличье обезьяны, Человекообразная обезьяна Или просто — обезьянка, потерявшая хвост?

Когда я начал заниматься гориллами, их человекоподобный облик произвел на меня сильнейшее впечатление. Они казались несколько недоразвитыми людьми, коротконогими, закутанными в меховые шубы. Жесты горилл, да и других человекообразных обезьян, положения, которые принимают их тела, напоминают скорее человека, чем низших обезьян. Просыпаясь по утрам, они потягиваются и зевают, сидят на ветке, свесив ноги и болтая ими в воздухе, отдыхают лежа на спине, заложив руки под голову. Огромное сходство в строении тела между человеком и человекообразными обезьянами неоднократно отмечалось со времен Линнея и Дарвина. Именно поэтому систематики относят их даже к надсемейству человекоподобных (Hominoidea). Гориллы напоминают человека и в своих эмоциональных проявлениях: когда они раздосадованы, то хмурятся, а в момент неуверенности — кусают губы. Если детенышу не позволили что-то сделать, он устраивает скандал, «закатывается». Отношения между членами одной группы весьма близкие, и они ласковы друг с другом. В брачной жизни они придерживаются полигамии, к чему и человек имеет, явное предрасположение. Сходство в этих и многих других основных чертах не удивительно. И человек, и человекообразные обезьяны произошли от общих предков — примитивных антропоидов. Их потомки разделились на две ветви: от одной произошли человекообразные обезьяны, от другой — человек. Процесс эволюции свидетельствует, что человек стал человеком путем постепенного накопления определенных качеств, но что его физический и умственный облик несет на себе печать его происхождения.

Именно большое сходство между человекообразными обезьянами и человеком послужило причиной того, что ученые и философы многие годы всячески старались найти и подчеркнуть основные важные черты различия между ними, более существенные, чем незначительное анатомическое несходство. Знаменитый французский натуралист Бюффон, превознося умственные способности человека и преуменьшая умственные способности обезьяны, писал в 1791 году:

Другие же, как, например, лорд Монбоддо в своей книге «О происхождении и развитии речи», опубликованной в 1774 году, считают обезьян почти равными человеку:

В более поздние времена человека признавали человеком по какому-нибудь одному признаку, например по способности употреблять и делать орудия, наличию у него языка и культуры.

Способность употреблять орудия отнюдь не является отличительной особенностью человека. Она наблюдается у многих животных, даже у насекомых. Один вид одиночной осы (Ammophila urnaria) держит камушек в жвалах и, как молоточком, утрамбовывает им землю в норке. Было замечено, что бирманские слоны хоботом поднимают с земли палку и ею чешут себе спину. Однако млекопитающее, которое за исключением человека, наиболее часто пользуется орудием, — это не обезьяна, а морская выдра, или калан (Enhydra lufris). Этот крупный представитель семейства куньих был некогда почти истреблен охотниками ради его ценного меха. Но за последние годы он снова размножился на Алеутских островах и на некоторых участках калифорнийского побережья. В январе 1963 года вместе с доктором К. Р. Л. Холлом из Бристольского университета я изучал навыки питания и повадки при употреблении орудий каланами в Пойнт Лобосе, в Калифорнии. Кормясь, каланы обычно плавали вдоль берега, вокруг рифов, ныряя и вновь выплывая. Появляясь на поверхности, они немедленно перекатываются на спину и, держа в лапах морского ежа или краба, начинают есть. Иногда вынырнув, они приносят со дна небольшую черную мидию и камень размером с кулак. Животное переворачивается на спину, кладет камень на грудь и, крепко зажав мидию в своих коротких лапах, с силой ударяет раковиной моллюска о камень. Калан бьет мидией о «наковальню» много раз подряд, поглядывая время от времени, не раскололась ли раковина и не показалось ли мягкое тело моллюска. Один калан вытащил пятьдесят четыре моллюска в течение полутора часов. За это время он стукнул раковинами о камушек 2237 раз. Воистину деятельное употребление орудия! Иногда морская выдра разбивает несколько моллюсков об один и тот же камень.

Однажды, съев несколько моллюсков, животное нырнуло с камнем и вынырнуло с двумя крабами. Съев крабов, калан засунул лапу под мышку, извлек оттуда и положил себе на грудь все тот же камень, которым он пользовался ранее. Тот факт, что «орудие» было им сохранено, наводит на мысль, что каланы, возможно, обладают рудиментарной способностью понимать связь между отдельными предметами, даже если один из них находится не на виду. В этом отношении способности человекообразных обезьян весьма ограничены.

Вообще каланы, как кажется, обладают врожденным стремлением брать в лапы какой-то предмет и долбить им. Можно предполагать, что привычка к употреблению орудия перенимается молодыми животными, наблюдающими, как питаются их родители.

Поведение дятлового вьюрка (Cactospiza pallida), невзрачной птички, живущей на Галапагосских островах, являет самый разительный пример применения орудия. Эта птица напоминает дятла: она тоже взбирается по стволам деревьев и по ветвям в поисках пищи, но, в отличие от дятла, не имеет длинного заостренного клюва, чтобы добираться до насекомых. Вместо этого птица берет колючку кактуса или веточку в клюв, держа ее продольно, и ковыряет ею в трещинах коры, склевывая выползающих оттуда насекомых. Антропологи подчеркивают, что простое употребление орудий относится совершенно к иной категории умственной деятельности, чем изготовление их. При этом обычно делается заключение, что лишь человек и, возможно, человекообразные обезьяны достигли необходимого для этого умственного развития. Зоолог Р. Бауман приводит следующее наблюдение за поведением галапагосского вьюрка: «Одна птица держала колючку длиной около шести дюймов. За кончик клюва колючка выдавалась не больше чем на два дюйма, остальная часть ее шла вдоль головки и шеи. Видимо, птица понимала, что орудие слишком длинно. Она сделала неудачную попытку отломить кусок колючки дюйма на три, придерживая его ногами». Это явно примитивная попытка сделать орудие.

Неоднократно было замечено, что человекообразные и низшие обезьяны, содержащиеся в неволе, могут подобрать палку и ею пододвинуть к себе пищу, лежащую в отдалении. Зоопсихолог В. Келер наблюдал, как один шимпанзе воткнул тонкую бамбуковую палочку в более толстую, чтобы удлинить ее и достать бананы. Это простейшая форма изготовления орудий. Существует очень мало наблюдений такого рода над приматами, живущими в природных условиях. Я никогда не видел, чтобы гориллы, живущие на воле, употребляли орудия. Такого рода наблюдения достоверны лишь в отношении шимпанзе. В Либерии Битти видел, как живущие на воле дикие шимпанзе раскалывают орехи: «Он взял камень и принялся ударять им по ореху, предварительно положив его на другой, плоский камень». Охотник Мерфильд видел, как несколько шимпанзе собрались у отверстия норки, ведущей к гнезду земляных пчел: «Каждая обезьяна держала длинную ветку, совала ее в пчелиный ход и вынимала покрытую медом. Ход был один, и, хотя в большинстве случаев обезьяны совали в него ветви по очереди, то и дело вспыхивали ссоры, а те, которые слизали свой мед, старались отнять только что обмакнутые веточки». Джейн Гудолл во время изучения шимпанзе в Танганьике видела, как они втыкают веточки в гнезда термитов и поедают прилипших насекомых.

Но как некогда заметил Паскаль, «опасно позволить человеку увидеть, сколь близко он напоминает зверя, если одновременно не указать ему, как он велик». Хотя некоторые животные, подобно человеку, умеют употреблять орудия и даже, в малой степени, их делать, существует настоящая умственная пропасть между способностью взять простую ветку для непосредственного употребления и обработкой камня, который потребуется для какой-то определенной цели через день или два. Это же самое было подчеркнуто антропологом Оукли, когда он писал: «Возможно, есть градации между двумя крайностями: перцептивным (воспринимающим) мышлением у обезьян и умозрительным — у человека. Но необходимо подчеркнуть разницу между ними, потому что способность человекообразных обезьян иногда создавать орудия производит настолько сильное впечатление, что возникает опасность преуменьшить пропасть между качеством мышления, необходимого для создания таких орудий, и определенным замыслом, который несут в себе даже самые примитивные орудия первобытного человека».

Наиболее интересным археологическим открытием за последние годы было установление связи между определенными каменными орудиями и австралопитековыми обезьянолюдьми Африки (Australopithecinae). В Олдовайском ущелье в Танганьике доктор Л. С. Б. Лики и его жена обнаружили череп обезьяночеловека и вместе с ним примитивные, обитые галечные орудия (чопперы), относящиеся к нижнему плейстоцену, то есть сделанные более шестисот тысяч лет назад. Подобные орудия были найдены в Южной Африке в отложениях, где находились также и кости древних обезьянолюдей. В Африке известны два основных типа ископаемых обезьянолюдей: австралопитек, который был примерно четырех футов ростом и весил около пятидесяти фунтов, и парантроп, который был несколько выше австралопитека и весил, вероятно, раза в два больше. Оба ходили на двух ногах, совершенно выпрямившись, по саваннам, где они обитали. Видимо, они употребляли свои примитивные орудия, чтобы убивать попадавшихся им мелких животных и разрезать их на части. В отложениях Олдовайского ущелья были найдены кости лягушек, крыс, молодых свиней и антилоп. Самое замечательное в этих обезьянолюдях, умевших изготовлять орудия, это то, что их черепа и черепа человекообразных обезьян во многих отношениях сходны и что объем мозга у них только от четырехсот пятидесяти до семисот пятидесяти кубических сантиметров, то есть не больше, чем у гориллы. Разумеется, один лишь объем мозга не может точно свидетельствовать об умственных способностях. И если судить по тому, что эти ископаемые обезъянолюди систематически употребляли орудия, можно смело сказать, что их умственные способности были значительно выше, чем у горилл.

Вероятно, ни один аспект поведения человекообразных обезьян не вызывает такого всеобщего интереса, как способ общения членов группы между собой. Есть ли у обезьян какие-то зачатки языка? Или они кряхтят, ворчат и лают безо всякого смысла и цели? По мере того как я наблюдал горилл в течение сперва недель, а затем месяцев, произошла некоторая перемена в моей оценке человекообразных обезьян. Поначалу на меня произвели сильное впечатление их человеческие повадки, но потом я стал ощущать, что им недостает основного, чего не могут передать даже их выразительные карие глаза, то есть у них нет возможности сообщить друг другу о прошлом, о будущем и о том, что существует в настоящий момент, но не находится непосредственно в поле зрения. Иначе говоря, гориллам недоставало языка в подлинном широком значении этого слова.

Человекообразным обезьянам, видимо, несвойственно упражнять свои голосовые связки просто ради удовольствия; между тем эта черта очень характерна для человека. Детеныш гориллы никогда не лепечет, как это делает ребенок. Гориллы не подражают звукам и не практикуются в их различных сочетаниях. Голосовой аппарат гориллы и шимпанзе совершенно пригоден для воспроизведения слов. Тут дело не в анатомическом строении гортани, а в строении мозга. Только путем величайших усилий шимпанзе можно обучить произносить шепотом слова, напоминающие «мама», «папа» и «кап» (чашка) (Шаллер полагает, что голосовой аппарат гориллы (и шимпанзе) вполне пригоден для речевой функции и что дело здесь в различиях строения мозга человека и обезьяны. Однако заметные различия есть и в гортани, которая у человека находится глубже. И с великим трудом ученый Фарнесс (Furness) сумел добиться произнесения слов (по-английски) «папа» и «кап» (чашка), но не от шимпанзе, а от молоденькой самки орангутана.). У человекообразных обезьян есть какие-то зачатки абстрактного, умозрительного мышления, однако структура нервных связей у них такова, что мысль быстро гаснет в их мозгу. Таким образом, язык символов, становящийся возможным благодаря способности мыслить абстрактными категориями, присущ только человеку. В 1863 году Томас X. Гэксли писал в своей книге «Место человека в природе» следующее:

«Наше уважение к благородной породе человеческой не уменьшится от познания, что по строению своему человек тождествен со зверьми; ибо он один одарен дивной способностью осмысленной речи, посредством которой в течение долгих веков своего бытия медленно скопил он и привел в порядок запас опыта, почти совершенно утрачиваемого другими животными со смертью каждой особи; и вот теперь человек стоит на нем, как на вершине горы: далеко высится он над своими смиренными собратьями и грубая природа его уже преобразилась оттого, что ему удается по временам отразить на себе луч неисчерпаемого источника истины».

Или, как более кратко сказал Г. У. Корнер: «В конце концов, если он обезьяна, то единственная из всех, которая обсуждает, какой именно обезьяной он является».

Все это отнюдь не означает, что гориллы не могут общаться между собой. Доступные им средства связи вполне достаточны для их простого образа жизни. Все же способность одной гориллы передавать информацию другой строго ограничена существующей в данную минуту ситуацией. Они не могут сообщить о чем-то, что случилось вчера. В целом их система сигналов не на много сложнее той, которой пользуются собаки и другие млекопитающие. В пределах группы гориллы координируют поведение, главным образом при помощи движений и поз. Например, вожак, с решительным видом покидающий место отдыха группы, дает знать не только, что он уходит, но и направление, в котором он намерен двигаться. Горилла, желающая, чтобы ее почистили, просто подставляет нужную часть тела другому животному. Каждая горилла все время следит за остальными членами группы и делает то же, что и они. Применение голоса для связи, играющее столь важную роль в нашем обществе, у горилл является чем-то второстепенным. В течение целого дня животные на редкость молчаливы. За все время наблюдений я насчитал у горилл всего двадцать один более или менее характерный звук; из них часто употреблялось только восемь. Обезьяны ворчат и кряхтят, когда им хорошо; издают серию отрывистых похрюкиваний, когда группа разбредается в густых зарослях. Если их что-то раздражает, они хрипло ворчат или лают, а будучи рассерженны, они визжат и ревут. Все эти и другие звуки, видимо, служат просто выражением эмоций; они не издаются с целью сообщить что-то. Это не символы. Но члены группы знают, что те или иные ситуации вызывают определенные звуки, и в результате многие из них играют уже роль сигналов. Например, если самец-вожак вдруг взревет, остальные животные понимают, что поблизости есть какая-то опасность, и собираются вокруг него. Вообще, звуки привлекают внимание к тому, кто их издает, и тогда он может передать дальнейшую информацию позами и жестами.

Хотя число основных звуков, издаваемых гориллами, очень невелико, они существенно разнятся по тональности, силе и порядку, в котором они следуют один за другим. Эти вариации очень расширяют звуковой репертуар горилл. Реакция обезьян зависит не только от самого звука, но и от обстоятельств, при которых он издается, а также от того, кто его издал. Никто в группе не ошибется и не примет низкое, глубокое ворчание самца за ворчание самки. У одной самки была привычка пронзительно визжать всякий раз, когда я приближался к группе. Другие животные совершенно игнорировали ее предупреждения, даже тогда, когда ее не было видно; это указывает на то, что они узнают ее голос. Она явно слишком часто поднимала ложную тревогу. Один и тот же звук может иметь два разных значения, в зависимости от ситуации. Когда самки ссорятся, хриплое, отрывистое ворчание, издаваемое вожаком, заставляет их утихнуть. Однако, если самец издает такое же ворчание без явных на то причин, все на него оглядываются, а потом смотрят туда же, куда и он.

Отличительной чертой человека считается отсутствие у него точных инстинктивных реакций на определенные ситуации; именно отсутствие их позволило ему выйти из-под жесткого биологического контроля, под которым находится большинство животных, и в какой-то мере позволило ему самому управлять своей судьбой. Антрополог Эшли Монтегю выражает эту мысль следующим образом:

Думаю, никто не будет оспаривать того положения, что поведение человека во многом обусловлено той культурой, в которой он родился, что в результате образования, общественной наследственности он мыслит, ведет себя и совершает действия, которые в течение многих поколений считались правильными. Однако способность человека учиться у других, учиться на собственном опыте и модифицировать свои поступки таким образом, чтобы они соответствовали набору уже существующих правил, всего лишь маскирует врожденные качества его поведения. У человека еще сохранилось много инстинктов; причем один из самых примечательных и своеобразных — это способность улыбаться. Ребенок часто начинает улыбаться в месячном возрасте, если щекотать уголок его рта или когда он слышит различные звуки. На втором месяце жизни улыбающееся лицо вызовет у него улыбку.4 Реакция ребенка обычно вызывает ответную улыбку матери, что поощряет ребенка вновь улыбнуться. Этот самоподкрепляющийся механизм, очень важен для установления общения, связи между матерью и ребенком. Даже слепорожденные дети улыбаются в ответ на некоторые раздражители. Хотя улыбка как важный элемент общения свойственна только человеку, однако многие другие врожденные типы поведения общи и для человека и для человекообразных обезьян. Например, стремление швырять предметы или бить по ним в момент возбуждения; покорно съеживаться при угрозе; в определенном возрасте испытывать страх перед незнакомыми предметами.

И все же человекообразные обезьяны, как и другие животные, не полностью подвластны своим инстинктам. Ознакомление с новым и привычки играют важную роль в их жизни, в природных условиях значение этого трудно оценить с точностью, так как молодняк незаметно и постепенно обучается тому, что помогает ему приспособиться к своей группе и к окружающим условиям. Умение узнавать съедобные растения, знание путей передвижения группы, правильная реакция на звуки и жесты — все это, как и многое другое, несомненно, составляет часть групповых традиций горилл, основанных на опыте отдельных особей, передаваемом из поколения в поколение и образовавшем примитивную форму культуры (Слово «культура» здесь, как и по отношению к другим, пусть даже самым высокоразвитым животным, звучит неудачно, тем более что уже вскоре, говоря об австралопитеке, который, по мнению Шаллера, делал каменные орудия, он пишет, что, следовательно, тот уже был существом, обладавшим культурой в человеческом смысле этого слова.). Значение привычек для сообщества животных часто становится очевидным лишь при появлении каких-то новых черточек в поведении. Например, несколько лет тому назад синица лазоревка, европейская птица, родственная американской гаичке, выработала замечательный навык — умение открывать бутылки с молоком, оставленные у дверей, и пить сливки. Этот полезный навык был, видимо, приобретен несколькими синицами в разных местах и очень скоро распространился по всей Западной Европе.

Мозг высших животных все время усложнялся; работал все лучше и лучше, все успешнее осваивал полученную информацию, все яснее воспринимал окружающую действительность. Мозг человекообразных обезьян, видимо, как раз дошел в развитии своих функций до порога интуитивного поведения или чуть выше, но так и не перешел той грани, которая отделяет уровень его деятельности от подлинно человеческого. Чем объяснить, что австралопитек, объем мозга которого соответствует объему мозга гориллы, делал каменные орудия, был существом, обладавшим культурой в человеческом смысле этого слова, а живущая на воле горилла ничем не проявляет, казалось бы, превосходные возможности своего мозга? Я подозреваю, что прекращение дальнейшего развития гориллы находится в прямой связи с тем, что она вполне легко удовлетворяет все свои потребности в лесу. В ее владениях, где царит полное изобилие, нет нужды совершенствовать и развивать различные навыки, например в изготовлении орудий, либо предаваться умственной деятельности в направлении, характерном для эволюции человека.

У гориллы нет причин для изготовления орудий, ношения их с собой и применения, ведь растительная пища имеется всегда и везде в изобилии и ее не надо готовить, достаточно лишь очистить от кожуры и разорвать на кусочки, а это можно сделать зубами и пальцами. Здесь нет естественного отбора, диктующего необходимость пробовать что-то новое или усовершенствовать уже известное. Нужда в орудиях и в новых добавлениях к обычной диете, например мышах, антилопах и другой мясной пище, может скорее возникнуть там, где условия существования более суровы, где ценится быстрый ум и новые способы удовлетворения потребностей организма. Австралопитек жил как раз в таких условиях; надо полагать, что и человек продолжал эволюционировать по тем же причинам. Но сам образ жизни горилл, при котором они не знают ни в чем нужды и не встречают трудностей, неизбежно заводит их в смысле умственной деятельности в тупик эволюции.